Смерть знает, где тебя искать

Глава 6

Наверное, после смерти – уже в загробной жизни, – для того чтобы определить, повезло человеку или нет, существуют свои критерии. Но в этой жизни везение встречается лишь двух видов – абсолютное и относительное. Абсолютное везение – это когда человек родился в состоятельной семье, всю жизнь прожил в центре большого города, без особых усилий со своей стороны получил отличное образование. Его ни разу не избили хулиганы в темной подворотне, прожил он в любви с женой и детьми, а умер своей смертью.

Относительное же везение – если человек родился в семье родителей-алкоголиков в рабочем районе захолустного провинциального городка, настолько отдаленного от очагов цивилизации, что иногда по целому году в школе, где он учился, не могли подыскать учителя иностранного языка. Если половина тех ребят, с кем он учился, закончив школу, угодила в тюрьму, половина спилась и погибла в пьяных драках, а ему все-таки удалось выжить, – вот что такое относительное везение. Это когда знаешь, что сейчас тебе плохо, но могло быть еще хуже.

Рита Кижеватова считала, что в этой жизни ей все-таки повезло. Она не любила абстрактных рассуждений и поэтому не задумывалась, абсолютное выпало на ее долю везение или же относительное. Наверное, все-таки относительное, потому что завидовать ей никто не собирался.

Ни матери, ни отца она не помнила, хотя и смутно подозревала, что без их участия на свет не появилась бы. Вся ее жизнь до двух лет была покрыта завесой тайны. Но наверное, ничего хорошего в ней не было. Это только в романтических романах да в индийских фильмах выясняется, что сирота, на поверку, принадлежит к графскому роду или, на худой конец, родилась в семье богатых коммерсантов, а потом ее выкрали цыгане. В сегодняшней же России о ребенке, очутившемся в детском доме, можно с уверенностью сказать, что ему повезло. Почему? Да потому, что могло оказаться и хуже.

Риту нашли на вокзале в небольшом городе Серпухове. Двухлетний ребенок не плакал, не искал маму, сидел прямо на бетонном полу и сосредоточенно грыз зажатую в кулачке сырую немытую свеклу. Сколько она там просидела, неизвестно. То ли мать специально оставила, то ли просто-напросто забыла о существовании чада, выяснить так и не удалось. Никто не заявил в милицию о пропаже ребенка, никто не стал разыскивать ни через год, ни через два после той ночи, когда девочку на вокзале обнаружил патруль милиции.

Ни документов, ни даже записки при девочке не нашлось. Единственное, что она внятно смогла объяснить, так это то, что зовут ее Рита.

Рита так Рита, – решили в отделении милиции, составляя протокол. Вот так, с одним лишь именем, даже без фамилии и отчества Рита попала в детский дом, директор которого, отставной полковник, особой фантазией не отличался. Любитель военных мемуаров и книг о героях Великой Отечественной войны, он присвоил Рите первую попавшуюся фамилию, которая всплыла в памяти. А поскольку накануне он читал книгу о Брестской крепости, то фамилия Кижеватова – героя защитника цитадели над Бугом – оказалась вписанной в свидетельство о рождении девочки-найденыша. Отчество директор детского дома произвел ей от своего собственного имени – Петровна.

Так и росла, училась, перебиваясь с двойки на тройку, Рита Кижеватова. Правда, так ее называли редко, лишь в официальных документах. Для подруг, для друзей по несчастью и для учителей она всегда оставалась Лисой. Кличку Рита получила за ярко-рыжие, словно они были сделаны из тонкой медной проволоки, густые волосы да острый, любопытный носик.

Детдомовские привычки и законы она усвоила с легкостью и следовала им неукоснительно. Эти привычки и правила поведения мало чем отличались от тюремных: не верь, не бойся, не проси – вот все, что нужно запомнить для жизни.

Трудность заключается в том, чтобы следовать этим неписаным законам. Не верь, если тебе пообещают что-то хорошее, не бойся, если тебя пугают, не проси, если тебе что-то понадобилось. Сильный в любом случае даст, лишь если этого захочет, у слабого всегда можно забрать. Бояться – глупо: сильнейший в любом случае тебя обидит, а слабый и не подумает нападать первым. Верить тоже нельзя: язык придуман для того, чтобы обманывать, а слова – чтобы скрывать мысли. Только так и можно выжить в этом мире, поняв, что ты совсем одна и рассчитывать тебе не на кого. Все остальное – иллюзии и заблуждения, за которые рано или поздно приходится дорого платить – слезами, кровью, а может, самой жизнью.

Рита, смирившаяся с кличкой Лиса и привыкшая к ней с самых ранних лет, выросла реалисткой. Она не мечтала о том, что, окончив школу, станет актрисой или певицей, знаменитым врачом или писательницей. Свое место в жизни она знала. Да, можно рваться наверх, карабкаться по вертикальной стене, срывая ногти, но мало кому удается добраться наверх. Даже если и удастся вскарабкаться, то не следует забывать, что чем выше залез, тем больнее падать. Вылез с самого дна – туда же и упадешь, лучше с этого дна и не подниматься.

Цену себе Рита знала. Красивой не назовешь, но смазливая; умной – тоже, но за словом в карман не полезет. Уже начиная лет с девяти она чувствовала на себе похотливые взгляды мужчин, словно те раздевали ее на ходу. И ей это нравилось.

Первым ее наставником в сексе был сантехник, работавший в детском доме, молчаливый, угрюмый парень в вечно грязной спецовке. От него Рита научилась самому главному – делать не то, что приятно ей самой, а то, что приятно партнеру. Она абсолютно не расстроилась, когда директор, заподозрив сантехника в связи с воспитанницей, уволил того с формулировкой “по собственному желанию”. К кому относилось слово “собственное”, к сантехнику или к директору, было не понять.

Пятнадцать лет – возраст такой, что девушка, познавшая секс, уже не станет останавливаться, чтобы сделать перерыв. Она уже знает притягательную силу собственного тела, власть томного взгляда. Еще троим мужчинам, сотрудникам детского дома, пришлось расстаться с работой, предварительно научив кое-чему Риту.

Директор вздохнул с облегчением, когда Рита наконец закончила школу и с паспортом в кармане перебралась в общежитие небольшой фабрики, занимавшейся пошивом нижнего женского белья. Рита недолго сидела за швейной машинкой. Работа понадобилась ей лишь для того, чтобы оформить заграничный паспорт.

Зарабатывать проституцией в небольшом городке она не собиралась: там людей с большими деньгами, способных заплатить за ночь хотя бы полсотни долларов, было не так уж много. В Москву соваться опасно, там, чтобы работать без прикрытия, нечего и думать. Вначале изобьют, а не поумнеешь, так лицо бритвой изрежут или кислотой плеснут. А то и прикончат в каком-нибудь лесопарке.

Рита Кижеватова прекрасно понимала, на что шла, когда отдавала документы в фирму, занимающуюся якобы устройством русских девушек на работу за границей. Она не верила рекламному проспекту, обещавшему работу в русскоязычных семьях по уходу за детьми. Если бы отбирали нянь, то человеку без диплома о получении педагогического образования дали бы от ворот поворот. А у нее даже не поинтересовались, имеет ли она аттестат о среднем образовании. Двое крепких парней, представившихся менеджерами, интересовались лишь формами ее тела и справкой из кожновене-рического диспансера.

Рита обладала редким здоровьем, такое иногда случается с людьми, выжившими в экстремальных условиях. К ней не приставала никакая зараза – ни грипп, ни простуда, ни гонорея, ни даже сифилис. В группе, которую сформировала фирма, не нашлось ни одной дуры, которая поверила бы в то, что в Турции есть русскоговорящие семьи, которым необходим уход за ребенком. Поэтому никто из девушек и не возражал, когда по приезде в Стамбул их определили в подпольный публичный дом. Возражения начались позднее, когда стало ясно, что заработанных денег не видать как своих ушей.

Деньги начислялись, но тут же списывались в счет погашения уплаты за еду и проживание. Паспорта хозяин публичного дома предусмотрительно у девушек изъял. Выходить из дому им тоже не разрешалось, охранники дежурили на выходе днем и ночью. Тех, кто пытался увиливать от работы, жестоко избивали, но так, чтобы не оставлять следов на теле: ведь портить товар для торговца – дело последнее. Девушек избивали чулками, наполненными песком. Били по почкам, по животу.

Даже времени на нормальный сон практически не оставалось. Клиенты приходили круглосуточно. Любой из них мог выбрать себе девушку по вкусу по каталогу с цветными фотографиями. Попытки сбежать из публичного дома предпринимались и до Риты, но ни одна не увенчалась успехом.

Пробовали умилостивить охранников, предоставляя им бесплатные услуги, но это не помогало. Пробовали резать себе вены, травиться таблетками, в надежде на то, что на “Скорой помощи” их завезут в больницу, а оттуда они уж сумеют вырваться. Но у владельца публичного дома имелся свой врач, и тем, кто занимался членовредительством, позже приходилось об этом жалеть: их переводили на месяц на обслуживание сексуальных извращенцев и садистов. А это такое дело, что после него удары чулками, наполненными песком, покажутся милыми и безобидными шалостями.

Проститутки пытались договориться с клиентами публичного дома, передавали с ними письма в российское консульство, но ни одно из них до адресата не дошло. К чему человеку, платящему за удовольствие деньги, наживать себе лишние неприятности? Лучше отдать письмо владельцу публичного дома и получить за это небольшую скидку на будущее. За каждую подобную услугу владелец предоставлял клиенту право одного бесплатного посещения своего заведения раз в два месяца.

Рита умудрялась работать так, что ее даже ни разу не избили. Пригодились законы, усвоенные в детском доме: не верь, не бойся, не проси. Рита по кличке Лиса не собиралась рисковать, по мелочам выпрашивая поблажки у охранников и мелкие послабления режима у владельца. К роли рабыни ей было не привыкать, но с клиентами она быстро нашла общий язык. Она предлагала в обход кассы экзотические услуги за треть от цены, которую запрашивал владелец публичного дома. Когда интерес обоюдный, клиенту не к чему выдавать проститутку.

Так она тайком собрала немного денег. Умение прятать недозволенное, приобретенное в детском доме, пригодилось ей и тут. Теперь оставалось лишь выждать удобный случай. Он и подвернулся в лице худосочного турка, носившего строгий европейский костюм, галстук, очки с сильными линзами и малиновую феску с золотой кисточкой на витом шнурке. В публичном доме он появлялся раз в неделю, после службы. Ставил на столик черный кожаный портфель с внешним кармашком для мобильного телефона и заказывал выпивку.

Рита сделала все, чтобы этот турок стал ее постоянным клиентом. Он обожал оральный секс без резинки, но не любил за него много платить. В один из его визитов Рита обмолвилась, что через неделю у нее день рождения, а она соскучилась по русской водке и хотела бы отпраздновать его как полагается. В глазах турка тут же появилась настороженность, но, когда Рита дала ему денег на бутылку сорокаградусной, да еще с запасом, он согласился. Рита рисковала, но не сильно.

Турок не выдал ее, в следующий четверг пришел, как обычно, с неизменным портфелем. Но на этот раз не поставил его на столик, а положил, отбросил крышку. Рядом с папками, наполненными документами, лежала простецкая бутылка водки украинского производства. Но что с него возьмешь, турок – он и есть турок, откуда ему знать славянские нюансы, если на этикетке по-английски написано “Russian vodka”? Подобную отраву в Москве рискнет пить не всякий бомж, у всех на слуху истории, растиражированные газетами и телевидением. Купил человек в киоске бутылку, да тут же за углом с приятелем и распил, на месте оба и окочурились. Левая водка – вещь коварная, никогда не скажешь с уверенностью, из чего она сделана.

Рита пила мало, а турку подливала и подливала. Тот еще с четверть часа держался, а потом за пять минут сдал окончательно. Сперва что-то мычал, сидя на кровати голым, но в малиновой феске, а затем и мычать перестал, таращил невидящие глаза на Риту. Ни секса, ни женских ласк ему уже не хотелось, турка мутило, и он изо всех сил старался сдержать рвоту.

– Выпей еще, – предложила Рита, подавая клиенту остатки водки: набралось на треть стакана. – Да пей же, пей! – Рита чуть ли не насильно влила спиртное в турка.

Тот долго не мог проглотить жидкость, девушка зажимала ему рот рукой. А затем произошло чудо: турок наконец-то сглотнул согретое во рту спиртное и тут же отрубился, будто бы тумблер в нем выключили. Он поджал под себя ноги, сунул под голову руку, сжатую в кулак, и тихо засвистел носом. Худосочный мужчина лежал в позе эмбриона, абсолютно безопасный и беспомощный.

– Ишак мусульманский, – негромко произнесла Рита, оглядывая турка, который ей порядком надоел. Несмотря на внешнюю физическую слабость, в сексуальном плане он был ненасытен. Возможно, дело было в том, что зря тратить энергию турок не любил, во время секса сам оставался неподвижным, зато вовсю гонял партнершу.

– Ну вот ты и угомонился.

Рита подождала на всякий случай пару минут. Турок не просыпался. Впервые за все время их встреч Рита прикоснулась к кожаному портфелю. Тот показался ей липким, словно натертым растительным маслом. Она отстегнула кармашек и завладела трубкой мобильного телефона.

«Да, – подумала она, – если у меня сорвется, то мне не жить. Но и в этой дыре с такими клиентами долго не протянешь. С их кормежками и временем, отведенным на сон, через год потеряешь товарный вид.»

Трубка осталась лежать на столике, а Рита собрала в комнате все, что нашлось бумажного – газеты, документы из портфеля турка. Она торопливо мяла газетные листы, бумажные страницы и складывала их в кучу под окном. Рядом высилась вторая куча – из постельного белья. Дверь изнутри запиралась на ключ, но этому замку Рита не доверяла, знала, что снаружи, даже если ключ вставлен в замочную скважину, замок можно открыть вторым ключом. Поэтому она затолкала в замочную скважину косметический карандаш и обломала его у основания. Теперь попасть в комнату можно было, лишь высадив дверь.

– Ну, с богом! – прошептала Рита, усаживаясь на пол у окна.

В одной руке она держала телефонную трубку, в другой – газовую зажигалку, заимствованную из кармана костюма, принадлежавшего турку. Первым делом она позвонила в пожарную службу. Она почти на сто процентов использовала тот скудный запас английских слов, который ей предоставила школа в детском доме, и с десяток турецких слов, выпытанных у турка.

– Огонь! В доме огонь! – прикрывая микрофон рукой, хриплым голосом говорила Рита.

Адреса публичного дома она, естественно, не знала, но зато из ее окна можно было рассмотреть табличку на доме, стоявшем на другой стороне площади, где располагался отель.

– Огонь в доме напротив! – и Рита назвала адрес отеля.

Она рассчитала правильно. Английский язык и то, что был назван адрес отеля человеком, скорее всего плохо знающим город, сработало. Дежурный принял вызов. Теперь оставалось только ждать и молить Бога о том, чтобы диспетчер пожарников не перезвонил владельцу публичного дома, а тот в свою очередь не успокоил бы его, сказав, что никакого пожара нет.

На счастье Риты, владельца не оказалось на месте, а пожарники не стали утруждать себя поисками других номеров. Минут через пять Рита услышала вдалеке завывание сирены пожарной машины.

Зажигалка щелкнула, язычок пламени лизнул скомканную газету, и бумага занялась практически мгновенно. Детдомовская Лиса бросала в костер одну за другой простыни, а когда машина показалась на площади, зажгла и занавески. Снаружи картинка выглядела вполне убедительно: окно, за ним яркие языки пламени. Стулом Рита выбила окно, горящие шторы ветром вытащило на улицу.

Внизу уже начиналась паника. Рита успела заметить охранника публичного дома, который выбежал навстречу машинам – бросил взгляд на фасад дома и, определив, в какой комнате горит, побежал назад.

Тщедушный турок на поверку оказался не таким уж легким. Рита с трудом сумела поднять его с кровати, перекинув руку мужчины себе через плечо. Она не могла понять, проснулся ее требовательный клиент или нет, он сопел, что-то бормотал, голова его моталась, словно бы в шее были не позвонки, а одни расслабленные мышцы, а черепе пересыпался сухой песок. Но феска крепко держалась на макушке – словно гвоздиками прибита.

Рита подволокла турка к окну и закричала. Как раз в этот самый момент в дверь принялись стучать, сперва кулаками, затем ногами, а уже после сильно ударили плечом. Петли хрустнули, и дверной косяк ощерился желтыми острыми щепками.

Наконец турок раскрыл глаза и посмотрел на Риту. Он был настолько пьян, что даже не чувствовал запаха дыма, не ощущал, что стоит босыми ногами на все еще тлеющих обрывках бумаги. Горели простыни и одеяла, дым, подхваченный сквозняком, тут же уносился в окно.

Рита усадила турка на подоконник, и тот послушно поджал ноги. Внизу уже слышались крики, пожарные разматывали брезентовый рукав, подсоединяли его к гидранту. Малиновая феска сделала свое дело; признав в голом человеке, появившемся в окне, соотечественника, пожарные бросились растягивать брезент возле самого дома. Высота была не очень большая, второй этаж, метров пять, но даже и турку хватило бы, чтобы разбиться насмерть: он норовил соскользнуть с подоконника головой вниз. Левая водка затуманила ему мозги и глаза до такой степени, что он ничего не соображал, лишь мычал и ощущал, что ему плохо. Единственным желанием его было выбраться на свежий воздух, хоть в окно, хоть в дверь.

Рита, одетая в джинсы, в рубашку, с деньгами, засунутыми в нагрудный карман, вскочила на подоконник и обхватила турка за плечи. В этот момент двери сорвались с петель, и она успела увидеть охранников со злыми, перекошенными от ярости лицами. Ей ничего не оставалось делать, как оттолкнуться от подоконника и полететь вниз, увлекая за собой голого, тщедушного турка. А трубка мобильного телефона так и осталась лежать на полу, возле черных угольных лохмотьев сгоревших газет и документов.

С такой высоты Лисе приходилось прыгать впервые. От испуга она так и не сумела разжать руки, которыми вцепилась в своего друга. Брезент мягко принял и мужчину, и женщину. Рита даже не сразу поверила, что счастливо приземлилась. Поначалу пожарные подумали, что турок угорел, а поскольку женщина была жива и здорова, ее в первые секунды после падения оставили в покое. Пьяного же владельца фески уложили на траву и принялись приводить в чувство.

Когда же охранники высунулись из разбитого окна, то Риты уже не увидели. За те десять секунд, которые ею никто не интересовался, она успела добежать до переулка и нырнуть в него, как в омут. Сразу же перешла на шаг. Бегущего человека всегда запоминают, а если идешь спокойно, никто на тебя не обратит внимания.

Город она себе представляла плохо, расспрашивать встречных не рисковала. Но кое-какой план у нее был. Главное, следовало выбраться на людную улицу, где движение не прекращается ни днем, ни ночью, и перекантоваться там до утра. А потом попытаться отыскать соотечественников, людей, с которыми можно договориться и кое-что объяснить им.

Рите повезло. Ее всю ночь искали охранники публичного дома, но так и не обнаружили. В восемь утра она наткнулась на туристический автобус, забиравший русских челноков из гостиницы. Тем предстояло пробыть в Турции еще три дня. Руководителем группы оказался все понимающий молодой человек, который не стал вдаваться в подробности, они его мало интересовали. Он сделал вид, что поверил в то, будто Рита потеряла паспорт, отстала от группы. А поскольку она пробыла в Турции недолго, не более трех месяцев, то и особых проблем с выездом не должно было возникнуть.

Этот парень завел Риту в российское консульство, где без особых проволочек Лисе выдали временный документ, свидетельствующий о том, что она потеряла паспорт. Конечно, служащие понимали, в чем дело, но их устраивало, что Лиса ни на что не жалуется, не требует поднимать на ноги всю полицию в городе, а всего лишь просит позволить ей доехать до России. Деньги у нее имелись, полиция ее не разыскивала.

Вот так, с временной бумажкой, Рита и вернулась в Россию, решив для себя раз и навсегда ради заработков не покидать пределов родного отечества.

С туристического автобуса она сошла на самом въезде в Москву. Вполне могло оказаться, что владелец публичного дома, выложивший за нее владельцу лжетуристической фирмы крупную сумму и понесший урон в результате пожара, уже сообщил русским партнерам, где нужно встречать Риту Кижеватову. А отрабатывать деньги, затраченные на нее турками, у Кижеватовой желания не было.

Первое время отсутствие паспорта тяготило ее, но потом в этом обстоятельстве появилась и своя прелесть. Человека с паспортом легко занести в милицейский компьютер, и потом, стоит только попасться, тебе припомнят прошлые грехи. Рита же, выросшая в детском доме, прекрасно умела перевоплощаться в скромницу, не привлекающую внимания. А поскольку она абсолютно не походила на чеченку, столичная милиция ее не трогала.

Жила она в Москве на самой окраине, снимая угол у полусумасшедшей старухи. Пока были деньги, Рита-Лиса присматривалась, чем можно заработать на жизнь девятнадцатилетней девушке, не имеющей паспорта. Ответ был однозначный – проституцией. Стоило лишь найти форму привлечения клиентов.

О том, чтобы заиметь крышу, Рита и не помышляла, хватило ей и турецкого плена. Способ снимать клиентов она нашла довольно быстрый, а главное, надежный, не требовалось иметь и собственное помещение для встреч. Полусумасшедшая старуха, у которой Кижеватова снимала угол, жила на самом выезде из Москвы, на Волоколамском шоссе, и Рите не раз приходилось наблюдать, как люди ловят машины неподалеку от кольцевой. Транспорт тут ходил всякий – и шикарные “мерседесы”, и скромные “фольксвагены”, и громадные фуры “дальнобойщиков”. Шоферы – народ неприхотливый, апартаменты и угощения им ни к чему. Свернул с дороги, сделал свое дело – и оставил девушку на обочине.

Так и повелось. Несколько раз в неделю Рита выходила на Волоколамское шоссе и голосовала. Далеко не перед каждой машиной она выбрасывала руку – те, в которых ехали женщины, ее не интересовали вовсе. Опасалась она и подсаживаться в машину, где ехало несколько мужчин сразу. Больше всех ее прельщали “дальнобойщики”, с ними все происходило быстро. Правда, имелось и неудобство – они не останавливались: пока один вел машину, второй забавлялся с Ритой на спальном месте, затем менялись местами. И в результате получалось, что Рита покидала машину километров за сто от Москвы.

С водителями же легковых машин хватало и пятнадцати-двадцати километров. Первый удобный съезд, машина заезжает в лес, и все теперь зависит от фантазии шофера. Деньги на трассе она зарабатывала не ахти какие, но и жаловаться было грех. Все, что зарабатывала, было ее, ни с кем не делилась, никому не отстегивала. Милиция и бандиты не трогали. Рита одевалась достаточно строго, не вызывающе. Ну и что с того, что она стоит на выезде почти каждый день? Может, на работу и с работы ездит, экономя деньги на транспорте.

Ни за руку, ни за ногу ее никто не поймал. До поры до времени все шло гладко, но однажды Рита немного отступила от правил…

День не заладился с самого начала. Пытался ее подобрать какой-то пенсионер в стареньких “Жигулях”, для которого и тридцать рублей – огромные деньги. Остановился и служебный автобус, развозящий дорожных рабочих. А “дальнобойщики” словно сговорились, перли на полном газу, никто даже голову не повернул в сторону Риты.

Обычно она никогда не ездила с кавказцами, но возвращаться домой без денег не хотелось. И так уже жила впроголодь два дня, а тут еще и полусумасшедшая хозяйка заладила, чтобы заплатила за угол за месяц вперед, мол, нужны деньги, чтобы телевизор отремонтировать.

Поэтому Рита лишь тяжело вздохнула, когда возле нее остановился ярко-красный “опель омега” с двумя кавказцами. Грузины они, чеченцы или армяне, Риту не интересовало, в таких тонкостях она не разбиралась. “Чернозадые”, – называла она про себя тех мужчин, у которых были черные волосы и маслянисто-карие глаза. Типчики оказались классическими: черные брюки, туфли начищены так старательно, что, казалось, их покрыли лаком. Довольные, сытые лица, волосатые до неприличия руки, семь золотых зубов и пять золотых перстней на двоих.

Номера у машины были московские, на это Рита всегда обращала внимание. С заезжими кавказцами вообще дел иметь было нельзя, а среди московских попадались иногда более или менее сносные экземпляры. Мужикам было лет по сорок, частые удовольствия и безбедная жизнь немного подпортили им фигуры – у каждого на коленях покоился солидный животик. Но из-за этого комплексом неполноценности они не страдали: мордами и фигурой не вышли, зато кошельками свое нагоним, будут деньги, будут и бабы.

– Далеко собралась? – в трех передних золотых зубах отразилось яркое вечернее солнце.

– Как получится, – превозмогая отвращение, сказала Рита.

– Ты, мать, другую машину подожди, – сказал кавказец сельской женщине, только еще собравшейся поинтересоваться, сколько с нее возьмут за сто километров пути, если она поедет вместе с Ритой.

– Сучек тут развелось, – абсолютно беззлобно сказала крестьянка с тяжеленной сумкой на плече, – развозят вас, развозят и никак всех не развезут.

Кавказец тоже беззлобно рассмеялся.

– Ну раз ты все понимаешь, мать, так и иди машины ловить. С нами у тебя пролет. Садись, – обратился он к Рите, открывая заднюю дверцу.

Рита уже научилась по взглядам понимать, стоит объясняться или нет. Мужчины на ее счет не заблуждались, сразу поняли, перед ними проститутка, достаточно дешевая, умеющая делать практически все, для которой обслужить двоих мужчин по цене одного – не проблема.

– Я пока сзади сяду, – сказал один кавказец, – а ты машину веди.

Он уселся рядом с Ритой и захлопнул дверцу.

– Только учти, мы назад сегодня не возвращаемся.

– А мне и не обязательно, – отвечала Лиса. Кавказец даже не поинтересовался, как ее зовут, не назвался сам. Километров пять проехали, присматриваясь друг к другу.

– Чего время тянуть? – сказал кавказец. – Начинай, – и принялся расстегивать брюки.

Его то ли брат, то ли друг, сидевший за рулем, сразу же напряг шею. Чувствовалось, ему хочется обернуться, но когда ведешь машину, следует смотреть на дорогу.

– Я дорого стою, – предупредила Рита.

– И я человек не бедный, – кавказец спустил штаны до колен и заерзал, чтобы поудобнее пристроиться.

Рита знала, если сразу не договоришься о твердой таксе, потом черта с два получишь деньги, в лучшем случае сунут тебе какую-нибудь пятерку, а то и вовсе выставят из машины, не расплатившись.

– Двадцать, – твердо сказала она, – двадцать зеленых.

– Не вопрос.

– Деньги покажи.

Кавказец улыбнулся, засунул руку в карман спущенных брюк и извлек на свет скомканную, потертую двадцатку. Рита уже хотела взять ее, как кавказец отдернул руку.

– Э нет, так не пойдет! Сперва удовольствие, а потом деньги.

От мужчины едко пахло потом: наверное, с позавчерашнего вечера не принимал душ. Но таковы издержки профессии, хочешь заработать – терпи. Рита почти смертельно устала, у нее онемели язык и губы, когда наконец машина приостановилась. За окном уже сгущались сумерки.

– Ну вот знай, какие мы, южане: не то, что ваши русские, мы – парни горячие, – сказал кавказец, выходя из машины и долго мочился, стоя прямо у открытой дверцы автомобиля. – А теперь ты садись, а я поведу.

– Деньги давай, – обессиленно ворочая языком, сказала Рита.

– Вот они, никуда от тебя не уйдут. Но получишь ты их после того, как всю работу сделаешь, – двадцатка оказалась прижатой к панели автомобиля небольшим круглым магнитом.

Рита попыталась дотянуться до нее, но второй кавказец, уже забравшийся на заднее сиденье, схватил ее за руку.

– Погоди, красавица, сначала работа, потом деньги.

– Это будет стоить еще двадцать.

– Кто спорит? Или ты сомневаешься, что у нас есть деньги?

Этих мужчин можно было заподозрить во многом, но только не в отсутствии денег. Удовлетворенный кавказец уже не любопытствовал. В отличие от своего приятеля, он со скучающим видом сидел за рулем и лишь морщился, когда с заднего сиденья доносилось довольное похрюкиванье. Темнота уже накрыла трассу, машины ехали с включенными фарами.

Рита уже вся покрылась потом, а ее клиент лишь довольно хрюкал.

«Чернозадый! – зло ругалась про себя девушка. – Наверное, таблеток каких-то нажрались. Не может мужик так долго торчать!»

Она уже потеряла счет времени. Единственной мечтой было поскорее выбраться из автомобиля на свежий воздух, но при этом непременно сжимать в кулаке две бумажки по двадцать долларов. Тогда можно будет пару дней и не работать.

"Если повезет, может, на обратной дороге в Москву тоже что-нибудь заработаю”, – попыталась придумать себе утешение Рита.

– Все, стоим, – сказала она, вытирая лоб, щеки и губы кружевным, густо пахнущим мылом от частой неумелой стирки носовым платком.

– Ты что, выйти собралась?

– А ты думал, я с вами дальше поеду?

– Выходи, – сказал кавказец, сидевший за рулем, но при этом даже не сбавил скорость.

– Деньги давайте!

– Если попросишь хорошенько, может, и дадим. Рита с досадой выругалась про себя, чувствуя, что сейчас ее прокинут.

– Мы в Ржев едем, – наконец, отдышавшись, сообщил кавказец, не спешивший застегивать брюки, – у нас там друзья есть, земляки живут. Вот когда и их обслужишь, тогда мы тебе деньги дадим.

– Уроды, – закричала Рита, – отдавайте мои деньги и останавливайте машину!

– Что-нибудь одно, красавица, или деньги, или машину остановить. Двух удовольствий сразу не бывает.

Рита хотела ударить сидевшего рядом с ней мужчину по лицу, но тот схватил ее за руки.

– Едешь с нами. И пока всех моих земляков не обслужишь, денег тебе не видать.

Сзади в салон “опеля” ударил яркий свет.

– Что за мудак там сзади едет? – крикнул кавказец, сидевший за рулем.

– Хрен его знает! Микроавтобус какой-то…

– Эх, жаль, сзади фары нет, чтобы его ослепить. Рита вздохнула, поняв, что придется смириться с потерей денег. Но следовало хотя бы напоследок испортить настроение самодовольным кавказцам. Удовольствие они получили даром, значит, надо напакостить им ровно на сорок баксов.

– Черт с вами, – притворно улыбнувшись, сказала Рита, – едем к вашим землякам. Даром я не работаю, – и она откинулась на спинку сиденья.

Ее сосед разжал пальцы.

– Так бы сразу и сказала.

Лиса притворялась умело, у кавказцев никаких подозрений не возникло. Микроавтобус, следовавший сзади, уже включил поворот для обгона. И в этот момент Рита, что было силы впилась ногтями в шею водителю. Она почувствовала, как длинные ногти протыкают кожу, ощутила под пальцами кучерявые упругие волосы. Кавказец взвыл, будто сзади в него всадили раскаленное шило. Самостоятельно высвободиться он не мог, Рита вцепилась в него намертво, а руль отпустить он на ночной дороге не рисковал. От боли он уже ничего не видел перед собой, и поэтому резко нажал на тормоза.

Как живые, завизжали протекторы, в пыль стираемые о шершавый асфальт. Машину занесло, и она замерла. Чудом сумевший вывернуть влево микроавтобус проехал немного вперед. Затем сдал задом и остановился вплотную к капоту “опеля” – так, чтобы тот никуда не мог выехать. Рита убрала руки и принялась лихорадочно рвать ручку дверцы, совсем забыв о том, что опущен блокиратор.

Водитель стонал, держась за кровоточащую шею, а его приятель тряс Риту, словно пытался вытрясти ее не только из одежды, но и из кожи. Фары “опеля” выхватывали из темноты заднюю дверцу микроавтобуса.

– Пусти, урод! Пусти! – кричала Рита, шаря рукой по дверке.

Наконец фишка блокиратора попала между ее пальцев, и она распахнула дверцу, принялась лягаться, лишь бы поскорее выскочить на улицу.

Двое рослых светловолосых мужчин в комбинезонах вылезли из кабины грузового микроавтобуса на дорогу. Один держал в руках монтировку, второй что-то прятал в обширном рукаве куртки. Лица их не предвещали для кавказцев ничего хорошего. Если бы не умелый маневр водителя микроавтобуса, аварии было бы не избежать.

– Ты, мудак, что, вчера за руль только сел? – Илья Вырезубов распахнул дверцу “опеля” и схватил водителя за плечо. И только сейчас увидел кровь между его пальцев.

– Они меня изнасиловать хотели, чернозадые! – кричала Рита, лягая соседа.

– Ребята, это все она, сучка! Вцепилась ему в шею на полной скорости, проститутка долбаная! Все ей денег мало! Сказала, если сотню еще не заплатим, то заявит, будто мы ее изнасиловали.

– Ишаки мусульманские! – вспомнила Рита одно из своих любимых выражений. – Бандиты! Насильники, кровопийцы!

Ей таки удалось вырваться и выскочить на дорогу. Короткая облегающая юбка задралась так, что белели трусики.

– Так вот оно, в чем дело! – проговорил Григорий Вырезубов. – Насильники! Вы наших девушек трахаете, да еще и не платите за это!?

Водитель “опеля” протянул руку к ящичку на панели, где у него лежал газовый пистолет, но монтировка Ильи уже обрушилась на лобовое стекло. По панели запрыгали микроскопические стеклянные кубики, гибкая пленка, закрепленная между стекол, обвалилась в салон. Второй удар пришелся прямо по руке водителя. Он взвыл от боли и скорчился, пытаясь засунуть голову под панель. И правильно сделал, потому что следующий удар пришелся прямо по щитку с приборами.

– Вы вы… – заикаясь, начал кавказец, сидевший сзади, но тут же сообразил, что объясняться с крутыми мужиками не имеет смысла, слова не помогут. Будут бить – и бить больно.

Илья поудобнее перехватил монтировку и опустил ее на левую фару “опеля”. Стало чуть потемнее.

– Ну что, хватит? – поинтересовался он у Риты. Двадцатка все еще оставалась приклеенной магнитом к приборной панели, грязная и мятая. Рита ловко, двумя пальцами выдернула ее и тут же зажала в кулаке.

– Они тебе еще что-то должны?

– Еще два червонца.

– Ну-ка, раскошеливайся!

Без лишних споров кавказец достал из кармана деньги. От страха он не мог сообразить, какую из бумажек нужно отдать девушке, потому как в руке у Григория Вырезубова появился короткий обрез, до времени прятавшийся в широком рукаве.

– Вот.., да, мы заплатим.

В другой ситуации Рита, может быть, и взяла бы все деньги, но ее настолько поразило то, как хладнокровно было разбито лобовое стекло автомобиля, что она уцепилась за утолок двадцатидолларовой бумажки и завладела лишь ею одной.

– Теперь в расчете? – поинтересовался Илья.

– Да.

– Ну что ж, счастливо оставаться, – пробасил Григорий.

– Как это оставаться? – запричитала Рита. – Вы уедете, они меня прикончат! Нет уж, нет! – она, боясь, что ее оставят на дороге, опрометью бросилась к микроавтобусу и вскочила в кабину.

– Деньги надо отдавать вовремя, – глубокомысленно бросил Илья, взвешивая в руке монтировку и присматриваясь к сверкающему капоту машины.

– Нет! – закричал один из кавказцев, но слегка согнутый тяжелый металлический прут опустился на капот машины, сделав глубокую вмятину и в двух местах отколов краску.

– Скупой платит дважды, – резюмировал Григорий. Братья Вырезубовы почувствовали: противник деморализован настолько, что даже если в “опеле” есть припрятанная ручная граната, кавказцы ее не бросят.

– Если вы такие идиоты, что пойдете в милицию, – сказал Илья, – то учтите, сядете в тюрьму, потому что мы сами видели, как вы бабу насиловали.

– Нет-нет, все в порядке.

– Слышишь, они говорят, что все нормально, хотя мне показалось, что у них фара разбита, стекло и капот попорчены.

– Хозяевам видней, – пожал плечами Григорий.

– Ну что ж, пусть отдыхают, – и братья рядом, плечо к плечу, медленно двинулись в темноту.

У “опеля” горела только правая фара. Кавказцы затаили дыхание. Сидевший за рулем даже забыл о кровоточащих на шее ранах, они думали лишь о том, как бы поскорее отсюда смотались странные мужики. В подобных передрягах кавказцам приходилось бывать не однажды. Иногда пугали их, иногда они сами кого-нибудь запугивали, но впервые они столкнулись с тем, чтобы человек хладнокровно, без видимых на то причин ломал стекло машины, а затем так же хладнокровно разбивал фару. Чувствовалось в этой паре светловолосых мужчин что-то грозное. Наверное, такое же чувство возникает в маленькой душе кролика, когда на него спокойным, немигающим взглядом смотрит удав.

Микроавтобус плавно двинулся с места, и вскоре оранжевые огоньки исчезли за поворотом. Кавказцы переглянулись.

– Сумасшедшие какие-то!

– Не сказал бы. Вот сучка!

– Сами виноваты, – вздохнул тот, который сидел за рулем, – заплатили бы ей сорок баксов и высадили бы на дороге. А теперь хрен знает что делать! – и кавказец зло ударил кулаком по сиденью, засыпанному стеклянными осколками.

– Ничего, мы эту сучку найдем. Я ее еще на прошлой неделе заприметил, наверное, часто на Волоколамке пасется"

– Я бы ее лучше не трогал, – кавказец зло открыл ящичек и вынул газовый пистолет. Сунул его в карман брюк. – Если встречу их еще, убью на хрен!

– Никого ты не убьешь.

– Почему?

– Они сделают вид, что тебя не знают, а ты – тем более. Притворишься, что видишь их впервые. Давай трогай потихоньку. До Ржева как-нибудь дотянем, а там у меня мужик знакомый есть, гараж у него свой, он что хочешь тебе отремонтирует. За два дня машина сиять будет, как игрушка.

– Легко тебе говорить. Машина-то моя!

– Ну, знаешь ли, за удовольствие надо платить.

– И черт тебя дернул с этой стервой связаться! Заплатили бы – и без проблем.

– Сам не знаю, как получилось… Подурачиться захотелось.

– Вот так, век живи, век учись, – вспомнил русскую пословицу человек с иссиня-черными волосами и маслеными глазами. Другой, похожий на него, как родной брат, кивнул.

– Что уж после драки кулаками махать!