Смуглая дама из Белоруссии

1944

Итак, Пиноккио, Фитиль и сто плохих мальчишек ждали, чтобы фургон отвез их в Страну Развлечений. Пиноккио чуток нервничал, потому как обещал Фее, что вернется домой засветло и сделает домашку для школы, а тут уж и луна взошла. Но Фитиль шикнул на него и обозвал шмоком[1]. Да-да, так в книге и написано! А сто мальчишек свистели и кричали: «Никаких школ! Да здравствует Страна Развлечений!» Я хотел показать это место Липпи, но он рисовал карикатуру на Шварцфарба и так увлекся, что я не стал отрывать его: творит человек. И я принялся читать дальше. Фитиль всем сказал, что в Стране Развлечений нет школ и ничего такого, а есть только мороженое, шарлотки по-русски, кошерные кисло-сладкие огурчики и забавы на любой вкус. Вот бы Липпи это прочитал! Я собрался перелистнуть страницу, но тут Шварци меня вызвал. Нам было задано читать про Авраама и идолов, и Шварци спросил меня, потому что я всегда знаю ответ. Но на этот раз я ответа не знал — мне хотелось поскорее выяснить, что будет дальше с Пиноккио. Шварци схватился за ермолку, а Липпи на миг оторвался от рисунка и показал ему знак вуду. И Сеймур Пинковиц раз-другой громко пфукнул губами — от этого все обычно ржут до упаду. А Шварци принялся меня чихвостить.

— Бенни, — сказал он, — ты что, хочешь скатиться до уровня своего брата Лео, а? Тупица, фарштапте коп!

Липпи[2] не любит, когда его называют Лео, поэтому он из-под парты снова подал знак вуду. Шварци не унимался.

— Метишь в шлемили номер два?.. Виданное ли дело, чтобы еврейский мальчик бар мицву не прошел, шанде![3]

Лео на два года старше, но в еврейской школе учится со мной в одном классе. Потому что он никогда ничего не делает. Все знают, что он знатный дуракавалялыцик, на иврите двух слов связать не может, и бар мицвы ему не видать.

— Ойсгеварфене гелт![4] — сказал Шварци, глядя то на Липпи, то на меня.

А я самый смышленый в классе.

Тут Сеймур Пинковиц надул щеки и хлопнул по ним ладонями — пфук раздался оглушительный, я такого еще не слышал. Все ребята в первом ряду позажимали носы и закричали: «Сеймур — вонючка!» — и я понял: быть беде — Шварци направился за своей палкой.

— Бандиты, — ворчал он.

Сеймур Пинковиц рвался снова «поддать газку», но сигнала от Липпи не последовало. К счастью, у Шварци неладно с желудком, и порой, когда он разволнуется, тот дает о себе знать. А то кое-чьи головы полетели бы, как пить дать, — так решительно взял он палку! Но вдруг он схватился за живот и палку выронил.

— Я с вами рак себе заработаю, не иначе.

Он тяжело дышал, а между вдохами вскрикивал: «Ой-ей-ей!» Липпи взял бумажный стаканчик, налил из-под крана в туалете воды и принес Шварци. Сеймур вякнул, что Липпи туда отлил или еще как-нибудь напакостил, но Липпи бы никогда такой подлянки не сделал, тем более когда Шварци плохо. Липпи чужим горем не пользуется. Во всяком случае, таким. Шварци взял стаканчик, но рука у него так тряслась, что Липпи пришлось ее поддерживать, пока он пил. И то немного пролилось на костюм.

— Лео, — сказал Шварци, но так тихо, что никто, кроме меня и Липпи, не слышал, — скажи всем, пусть идут домой!

Ребята подняли такую бучу, что Шварци зажал уши и простонал:

— Гевалт, гевалт![5]

Видно было, что ему совсем худо. Тогда Липпи сунул в рот два пальца и свистнул — в десять раз громче Пинковица с его самым громким пфуком. Все сразу заткнулись.

— По домам, — только и сказал Липпи, и все мигом разбежались.

Тогда он повернулся к Шварци:

— Хотите, я посижу с вами, ребе?

Шварци — простой учитель в еврейской школе, однако любит, когда его называют «ребе». И Липпи это известно. Липпи часто ведет себя как засранец, но подход к людям знает. Я тоже решил ввернуть от себя парочку «ребе» и сказал:

— Хотите, я сотру с доски, ребе? А мел в коробку обратно положить, а, ребе?

Но у меня вышло глупо. Нет у меня того обхождения, как у Липпи.

Мне думается, что Липпи чуточку нравится Шварци и тот ему тоже симпатизирует. Но показать он этого не может, так как Липпи на уроках вечно фокусничает. Вообще, Шварцфарб молодец. Мой отец погиб, и мать платит ему за нас с Липпи всего четыре доллара в месяц, а хотите верьте, хотите нет, полагается платить десятку! В общем, Липпи принес ему еще воды, а я вымыл все доски, и тогда Шварци сказал, чтобы мы шли домой.

— Я справлюсь, Лео, спасибо. Ступай. Передай матери, пусть она на этой неделе не делает для меня кишка…[6] Это очень вкусно, Лео, но, боюсь, для моего желудка неполезно. Передашь, Лео?

— Да. Бенни скажет.

— До свидания, мальчики… И, Лео, прошу, будь благоразумен. Сам знаешь, мать трудится не покладая рук. Она и так с тобой горя хлебнула…

Липпи нотаций не любит, но тут смолчал. Пробурчал только:

— Да, да, — и тронул меня за плечо: пойдем.

На лестнице Липпи сказал:

— У меня есть дела, Бенни. Передай маме, чтобы не волновалась. Вернусь поздно.

— А куда ты, Липпи?

— Много будешь знать. Это мое личное дело, ясно?

Я знал, что нарываюсь, но все равно спросил:

— А можно с тобой, а, Липпи? Я никому не разболтаю, Липпи, клянусь…

— Тоже мне напарник выискался. Сам знаешь, я никогда никого с тобой не беру, и хватит клянчить. Я спешу.

— Липпи, а что сказать, если мама спросит, куда ты пошел?

— Скажи, пошел за лягушками.

— Зимой нет лягушек, Липпи.

— Ну, сам что-нибудь придумай. Ты же умный. Пошевели мозгами!

Мы уже спустились вниз. Липпи перебежал через дорогу. Он направлялся в сторону Уилкинз-авеню. Я от всей души желал, чтобы он не вляпался. Хотя за Липпи можно не волноваться. Он умеет за себя постоять. За порогом меня дожидался Хайми Московиц. Мы с ним всегда возвращались из еврейской школы вместе. Хайми спросил:

— Сыграем в шарики?

— Не могу, Хайми. У меня только простые стеклянные. Биток я не взял.

— Ну и ладно. У меня тоже есть простые.

И мы с Хайми прямо на улице стали резаться в шарики. Даже ермолки забыли снять. Хайми постоянно выигрывал и складывал мои шарики в специальную коробку от лейкопластыря, к своим таким же. Мне было трудно целиться, потому что приходилось одновременно целиться и держать священные книги. Хайми подержать их не соглашался. Не хотел давать мне ни единого шанса. Он же не дурак! Ведь я, когда у меня обе руки свободны, снайпер! В общем, Хайми предложил мне тоже, как и он, положить книги на бордюр. Вот еще, из-за пары каких-то вшивых шариков брать на себя такой грех! Хайми тоже знал, что это грех, но ему было до лампочки. Лишь бы выиграть побольше. В итоге мне надоело отдавать ему шарик за шариком, так что я снял куртку, расстелил на земле и сложил книги на нее. Так можно, ведь они не касались земли. Шварци говорит, что класть учебники, особенно сидур[7], на землю все равно что давать Богу пощечину. И всякий раз, уронив, нужно их поцеловать и все такое. Все это знают! Увидев, что я избавился от книг, Хайми сразу захлопнул коробку от лейкопластыря. Но со мной такой номер не пройдет. Я заставил его открыть коробку и выбрал оттуда пять-шесть самых лучших шариков. И приготовился сделать идеальный бросок. От моего шарика до его было с полметра, поэтому я, как следует выдохнув, присел на корточки, но Хайми вдруг подхватил свой шарик:

— Ой, ой, Мокрые ушики!

Я поднял голову и увидел Джо Крапанзано и троих его подпевал с Фриман-стрит, в куртках с черепом и скрещенными костями. Хайми оказался посообразительнее меня. Он спрятал ермолку и отпихнул подальше книги. Один из подпевал Крапанзано, перешагнув через мои книги, выхватил у Хайми коробку от лейкопластыря со всеми шариками. Только бы Хайми не заплакал, молился я про себя: Мокрушники не выносят хлюпиков. Но все обошлось. Хайми не заплакал. Слишком перетрусил. Он просто тихонько хлюпал носом. Подпевала сорвал с меня ермолку: вроде как хочет в нее отлить, а потом вывернул ее наизнанку и, взявшись пальцами, отпустил с высоты, как парашют. Я промолчал: все равно Господь, если захочет, поразит его на месте за такие дела. Но Господь на гоев внимания толком не обращает. Это к евреям Он сильно строг. В общем, тот подпевала посмотрел на меня и сказал:

— Кто это тебе разрешил тут играть, а, жиденок?

Тут встрял подпевала номер два:

— Левша, не трожь его. Знаешь, кто это? Братишка Липпи!

Я знал, что этим все закончится. От меня требовалось только заткнуться и подождать. Всякий раз было одно и то же.

— Этот слизняк — брат Липпи? Не может быть!

— Точно тебе говорю. Спроси у Шефа!

Туг их обоих позвал Джо Крапанзано, и они стали о чем-то совещаться. Перед подпевалами приходилось держать марку, поэтому Джо, сощурившись, сплюнул пару раз и сказал:

— Да насрать мне, чей он там брат!

Он достал из кармана кисет и полоску желтой бумаги и стал заправски скручивать сигарету. А ведь ему, Господи, и десяти еще не стукнуло!

Убрав кисет, он спросил:

— Слышь, ты, умник, тебя как зовут?

— Меня? — переспросил я.

Хайми, должно быть, смотрел на меня и думал: чокнутый — но я знал, что делаю.

— Меня?

— А кого? — сказал третий подпевала, наблюдая, как Джо закуривает, и чуть не пуская слюну. — Говори давай.

— Бенни. Бенни Липковиц.

— Говорил я тебе, этот сучонок — брат Липпи! Сколько тебе лет?

— Мне? Семь с половиной.

— А его как зовут? — спросил второй подпевала, показывая пальцем на Хайми.

— Его-то? А он Хайми. Хайми Липковиц.

— Ого! Это сколько ж у Липпи братьев?

— А он мне не родной — двоюродный.

— Да один черт. Левша, отдай ему шарики.

— Шутишь! — возмутился первый подпевала. — Кто ж трофеи отдает? Спроси у Шефа!

Джо Крапанзано коротко кивнул — ну чисто Кэгни или Рафт[8], и дружок его вернул коробку Хайми. А потом наподдал Хайми под зад, но не сильно, а Джо мне чуток подмигнул — так, чтобы никто не заметил. Чтобы вот так подмигивать, большая сноровка нужна. Шик! А потом они ушли.

— Грязные ублюдки, — сказал Хайми и заплакал, но прежде сосчитал свои стекляшки.

А потом раздухарился — дескать, как это мне пришло в голову сказать Мокрушникам, что его зовут Хайми Липковиц!

— Ну ты тупица, Хайм, честное слово. Не думай они, что ты Липковиц, твои кишки уже валялись бы на тротуаре. В нашей округе фамилия Липковиц творит чудеса!

Хайми немного куксится, и я подозреваю, что ему обидно за свою фамилию. Нет, Московиц, конечно, фамилия неплохая, я не отрицаю, но с Липковиц ей не сравниться, факт! Кого хочешь спроси. От Фриман-стрит до Уилкинз-авеню, от Кротона-парк до Южного бульвара — все, буквально все знают Липов! Есть только одна фамилия, которая для школы 61 значит больше, чем фамилия Липковиц, и фамилия эта — Крапанзано! Фамилия Крапанзано на слуху у всего Восточного Бронкса, потому что брат Джо, Энди, который гангстер, однажды отрезал у женщины сиську и спал на ней, как на подушке. Что вы хотите, с такими парнями Липпи не потягаться. В общем, в школе 61 числятся всего два Липковица — Липпи и я. Да шестеро Крапанзано, все как один киллеры, даже девчонки. Мари, Фрэнки, Мелкий, Тилли, Мигун и Джо. Крапанзано — вне конкуренции, они самая крутая семейка в мире. Вот это клан! Всего их тринадцать, считая Рокко и Джулио, те сейчас в тюрьме. Порой мне тоже хотелось бы стать Крапанзано, но для этого надо ж гоем быть, а это уж дудки.

Хайми снова сосчитал свои шарики и заявил, что одного не хватает, и я — невелика потеря! — отдал ему из своих. Лишь бы не ревел только. Он спросил, что значит «Мокрые ушики», и я объяснил (прочитал в «Пиноккио»), что это что-то вроде убийц. Затем мы пошли домой. Мы жили на Сибэри-плейс, а Крапанзано — в квартале от нас, на Чарлотт-стрит. Мамы дома не было, так что пришлось идти на крышу и спускаться по пожарной лестнице. Липпи сломал для меня шпингалет на кухонном окне, чтобы я мог в любой момент попасть домой. Мама грозилась: если меня застукает на таком — прибьет, но она вечно забывала оставить ключ. Она работает в одежном магазине у нас на первом этаже, а что я буду каждый раз, как дурак, туда за этим гребаным ключом таскаться. Да еще этот чувак, мистер Фокс, владелец магазина, меня терпеть не может, да и я его тоже. То есть он, скорее, не меня ненавидит, а Липпи, но если кто ненавидит моего брата, пусть ненавидит и меня! Липковицы — это клан, как Крапанзано, и мы всегда заодно. Так что я влез через окно и намешал себе кукурузных хлопьев с изюмом и молоком плюс сделал сандвич с горчицей. Все, даже Липпи, считают, я псих, что ем столько горчицы, но я ее обожаю. И вообще, с каких это пор запрещено есть сандвичи с горчицей? Кому от этого плохо? Потом я почитал комикс. Чудо-женщина[9] билась с целым племенем африканских амазонок, когда домой вернулась мама. И давай меня пилить. Любит она меня очень, вот почему.

— Ну что ты будешь делать, лазает, что твоя обезьянка! — причитала она. — В окошки лазает. Помяни мое слово, однажды ты свалишься и… А Лео где?

Я решил чуток потянуть время и стал кашлять и чихать, но мать не проведешь. Она не дурочка!

— Гляньте, да у него в носу целое производство!

Она вынула платок, заставила меня высморкаться, а потом спросила:

— Где Лео? Говори!

Я отвел ее руку с платком и сказал:

— Не знаю, ма. Он не сказал.

— Мне что, позвать дядю Макса?

Я думал, она просто так грозится, и сказал:

— Ма, погоди, Лео с минуты на минуту вернется, вот увидишь!

— Нет, — сказала она, — нет!

На этот раз она всерьез разозлилась.

— Сколько можно это терпеть? Отвечай! Ой, это разве наш Лео? Гангстер — вот он кто! Что у него на уме? Никто не знает. А ты его покрываешь! Все, посылаю за дядей Максом.

Я понимал, что ее уже не остановить, но ради Лео решил попытаться еще разок.

— Ма, — я ухватился за край ее сумочки и потянул на себя, словно хочу поиграть.

Но она выдернула сумочку у меня из рук. Если моей маме что в голову западет — все, пиши пропало.

— А ты, Бенни, ничуть не лучше, — заявила она.

И ушла.

Если Липпи кого и остерегается на всем белом свете, так это нашего дядю Макса! Только не подумайте, будто Липпи его боится, — просто предпочитает держаться от него чем дальше, тем лучше. Хотелось бы мне дать Липпи знак, хотя даже если бы я его и предупредил — что толку? И все же надо было что-то делать; я вынул сидур, два раза поцеловал каждую обложку и прочел пару молитв, которым нас научил Шварци. О чем в них говорится, я не знал, но решил: если сильно постараться, они дойдут до Бога. На что тогда Бог, если не молиться Ему? Потом я прочел парочку молитв собственного сочинения, после чего спрятал сидур. Неожиданно на душе стало легче. Дядя Макс, конечно, зверь, но и Липпи не прост. Он себя в обиду не даст.

Когда мама вернулась, я решил пособить ей по дому: помыл для нее все тарелки, вытер пыль и вообще вел себя, как ангел. Но это не шибко помогло. Мою маму не проведешь!

— Мамзер[10], — хмыкнула она. — И минуты не пройдет, как дядя Макс будет здесь!

Но вот и десять минут прошло, а дядя Макс не появился, и я начал надеяться, что мама просто меня попугала. Если так, то это она здорово придумала! Но в коридоре послышались шаги, и я сразу понял: это дядя Макс. Только он так топает. Как человекообразная обезьяна. В общем, когда он постучал в дверь и мама ему открыла, я не удивился. До приветствий дядя Макс не охоч. Времени у него вечно в обрез.

— Где он, где? — рявкнул дядя Макс и, как бульдог, принялся все обнюхивать. — Где?

Заглянул во все чуланы, под все кровати. Даже дверцу кухонного лифта открыл.

— Поймаю — убью. Геня, он загубит мой бизнес, Геня!

Дядя Макс держит бакалею неподалеку от Бостон-роуд и говорит о ней так, словно главнее места на земле не сыскать. Куда там Белому дому.

— Геня, я слышал, его уже не пускают ни в одну лавчонку. Все тащит! Где он, Геня? Я его убью, раз и навсегда!

Я посмотрел на маму и понял: она уже жалеет, что позвала дядю Макса.

— Макс, — сказала она, — ты присядь, Макс. Он еще не вернулся. Макс, а может, он с другом куда отправился? Может, тебе пока пойти домой?

— Пойти домой, она говорит, пойти домой! Это все ты виновата, Геня, ты его распустила. Пора действовать!

Мне бы лучше, конечно, помалкивать, но я не удержался и сказал:

— Лео ничего плохого не сделал, дядя Макс. Он отправился по поручению Шварцфарба, ей-ей, я…

— Заткнись, ты! Видеть тебя не могу. Лео, так он хотя бы менч! Лео не врет!

— Ма, скажи ему, пусть даст мне объяснить. Я не хотел говорить, но Шварци стало плохо. У него снова был приступ. И Лео пришлось идти в центр, чтобы принести ему лекарство. Спросите Хайми Московица, если мне…

— Ты глухой? — сказал дядя Макс и стал закатывать рукава. — Я тебе сказал: заткнись. Не понял, так я тебе растолкую.

— Макс, дай ему сказать. Бенни, это правда? Шварцфарбу стало плохо?

— Умереть мне на этом самом месте, если я вру…

— И умрешь, — дядя Макс все закатывал рукава. — Это я за раз обеспечу. Хоть ври, хоть не ври!

— Макс, ша! Бенни, скажи мне, Бенни.

— Ей-ей, ма. Он заболел, правда! Он даже просил меня тебе сказать, чтобы ты не готовила для него кишка на этой неделе.

— Кишка она ему готовит! Ну и шнорер![11]

— Макс, я сбегаю, посмотрю, как он там, а?

— Нет!

— Макс, он же совсем один, Макс. У него никого нет…

— Нет, я сказал. Пусть сиделку нанимает! А ты никуда не пойдешь, пока Лео не придет!

Никто в мире не может справиться с мамой, только дядя Макс. И вот что смешно: она всегда его слушается. Наверное, побаивается, хотя вряд ли. Как ни крути, он ее старший брат и все такое и приглядывал за ней, когда они приехали в Америку. Она частенько мне говорит: «Что бы со мной было, если б не дядя Макс?» И прочую такую ерунду! Мне плевать на то, кто что говорит, на слухи всякие. А вот что я знаю: он убрал из своего магазина портрет президента Рузвельта. И зашиб такие деньжищи, что поговаривают, будто он к республиканцам переметнулся. А как-то раз я слышал, что дядя Макс за губернатора Дьюи[12], хотя вряд ли он на самом деле настолько уж шмок! Все знают: президент Рузвельт — лучший в мире! Рузвельт! Действенная фамилия, прямо как Крапанзано и Липковиц.

В общем, дядя Макс дозакатал рукава и сел на один из поломанных кухонных стульев. Я молил Бога: пусть стул под ним рухнет или еще что-нибудь, — но особо на это не надеялся. Бог таких просьб не слушает! Впрочем, я тут же успокоился: я же знаю, что Бог любит Лео и не допустит, чтобы с ним случилось плохое. Факт! Не спрашивайте, откуда я это знаю, знаю и все. Богу мало дела до хлюпиков и маменьких сынков. Он любит чуточку рисковых. И будь Крапанзано евреем, я уверен, Он любил бы его почти так же сильно, как любит Лео. Торчать в кухне смысла не было, все равно помочь Лео я ничем не мог, и я пошел к себе в комнату и врубил радио. Вообще-то это не моя комната, а Лео, но он пускает меня на ночь. Конечно, мало было радости слушать радио, когда с Лео неизвестно что, но через полминуты начинался «Толстяк»[13], и я надеялся, что передача меня отвлечет. Не сработало. Так что я выключил приемник и просто сидел на кровати. Пошел дождь, я встал, закрыл окно и плотно его прижал. У Лео самая протекающая комната в мире. Что ни делай, дождь все равно зальется. Через улицу шпарил кот нашего управляющего — спрятаться за кучей мусора, а на меня все равно летели брызги; пришлось опустить занавеску и отойти. Вынул из коробки под кроватью комикс, да толку-то. Я не мог ни читать, ни вообще ничего делать. А ведь это была «Классика в картинках»![14] Остальные комиксы — отстой, кроме разве что «Капитана Марвела» и «Сорвиголовы»[15]. Лео любит «Классику», только ему не нравится тот парень, который их рисует. Такой уж он, Лео. Пусть даже сам комикс и распрекрасен, но если картинки хоть немного не такие, Лео он не понравится. Лео делает свой комикс, но мне мало что про это известно. Знаю только название — «Кинжалы» — и что он будет про Энди, старшего брата Джо Крапанзано, и его шайку.

Из кухни послышался шум. Я догадался: это Лео. Пытается пробраться по пожарной лестнице. Когда я вбежал в кухню, дядя Макс уже вцепился Лео в волосы. Лео был весь мокрый, мать кричала, а мне стало пакостно на душе. Надо было остаться и сидеть все время в кухне, может, и удалось бы Лео как-нибудь предупредить. Ну и черт с ним, решил я, как вышло, так вышло. Я попытался было остановить дядю Макса, а он отшвырнул меня одной левой и пригрозил:

— Погоди, я и тебе всыплю!

Самое смешное, что Лео не сопротивлялся, не отбивался, а просто ждал, пока дяде Максу надоест таскать его за волосы. Куртка у него была раздута, словно он внезапно растолстел. Живот у него стал больше, чем у Санта-Клауса, ей-ей! И все время, пока дядя Макс таскал его за волосы, он живот придерживал. И тут я понял, в чем дело. И молился, чтобы дядя Макс не заставил его расстегнуть куртку. Дядя Макс был подслеповат на один глаз и вблизи видел плохо. А мама слишком волновалась и ничего не замечала.

— Макс, Макс, ты его без волос оставишь!

Наконец дядя Макс выдохся, и Лео замер на месте, придерживая живот. Голова у него, наверное, раскалывалась — еще бы, так за волосы тягать! — но он виду не подавал, ни-ни. Куда там Джо Крапанзано — никто не умел держать фасон, как Лео! И тогда дядя Макс прибег к своим гестаповским приемчикам.

— Выкладывай! Где ты был?

— Нигде, — сказал Лео.

Я знал, что он просечет, поэтому встрял:

— Липпи, расскажи им про Шварци.

Дядя Макс рванулся, чтобы и меня схватить, но я увернулся и спрятался за маму. Ему повезло, что он до меня не добрался: Лео никому бы и пальцем не позволил меня тронуть, даже дяде Максу. Лео кого хочешь взгреет, если тот на меня наедет. Дядя Макс только и сказал мне:

— Погодь, я тебе еще всыплю, — и снова повернулся к Лео. — А ну выкладывай, кому говорю, выкладывай! Где ты был?

Он снова схватил его за волосы, но тут уж вступилась мама:

— Макс, он насквозь мокрый. Он подхватит воспаление легких. Пусти, ему нужно переодеться.

— Сначала пусть кое-что нам расскажет. Не хватало еще, чтобы этот сопляк загубил весь мой бизнес! Люди, наверное, думают, что это он по моей указке всякую мелочевку крадет. Он с места не сдвинется, пока все не расскажет!

Это обещала быть битва гигантов, потому как дядя Макс нипочем не отступится, ну а Лео, если он упрется, ни в жизнь не переупрямишь. Мне ничего не оставалось, как стоять около матери и смотреть, что будет. Лео приходилось туго: надо было уворачиваться от дяди Макса и одновременно держать руками живот. Думаете, это легко? Сами попробуйте! Казалось, тут уж дядя Макс точно взял верх, но Лео, когда перевес не на его стороне, звереет. Лучше с ним и не связываться. Потому что чем хуже ты ему делаешь, тем хуже будет тебе! В общем, я ждал от Лео какого-нибудь выпада — так его прижали. Еще немного, и он вообще останется без волос. Спасло его то, что мама за него заступилась.

— Макс, ты его лысым сделаешь! Отпусти, дай ему переодеться… Макс, Макс!

Но без толку. Дядя Макс был уже на взводе, он даже стронуться с места Лео не давал.

— Выкладывай, кому говорю, выкладывай!

— Нечего мне сказать.

— Геня, дай мне я его убью!

— Макс, умоляю.

— Не унижайся перед ним, ма. Ничего он мне не сделает.

Наверное, Лео не стоило так говорить, потому что на этот раз дядя Макс дернул его за волосы так, что чуть голову не оторвал.

— Не заставляй меня повторять. Скажи… где был?

Лео посмотрел ему в лицо и сказал:

— А голый зад тебе не показать?

Так прямо и сказал.

Дядя Макс вдарил Лео в нос. Думаю, у Джо Луиса[16] и то удар слабее! А Лео только и мог, что придерживать живот. Хорошо еще, он налетел на подоконник, а то был бы нокаут. Из носа у Лео потекла кровь, и когда дядя Макс кровь увидел, он слегка охолонул. Но тут завопила мама:

— Убийство! Он убивает моего Лео, он убивает…

Дядя Макс забеспокоился.

— Ша, Геня, все нормально… ша!

— Лео, Лео!

— Геня, зай штил![17] Соседи невесть что подумают! Лео, скажи ей, что все нормально, Лео, скажи ей…

— Ма, все в порядке, — сказал Лео.

Он не сдался. Просто он не любит, когда мама плачет.

— Мне не больно.

— Я пойду, — сказал дядя Макс. — Пора обратно в магазин. Лео, вытри кровь с носа… И не думай, я с тобой еще не закончил… До свиданьица!

Пока дядя Макс надевал шляпу, я украдкой показал ему один из знаков вуду, которым меня научил Лео.

— Лео, — сказала мать, — дай-ка, чем-нибудь вытру твой нос.

— Да не надо, ма. Кровь уже не течет.

— Не течет, как же! Фонтаном хлещет! Бенни, скажи ему, пусть запрокинет голову и так ее держит.

Мать принесла из чуланчика старую занавеску и стала промокать Лео нос. И половина занавески набухла от крови. Затем она велела ему идти в комнату и одеться потеплее. Чтобы не пропустить что-нибудь интересное, я тоже пошел. Но Лео куртку так и не снял.

— Ты чего за мной хвостом ходишь?

— Хочу посмотреть, что у тебя под курткой.

— Ничего. Вали отсюда!

— Ну же, Липпи. Мне-то можно показать.

— Кому сказал, вали давай!

Я понимал, что уговорить его непросто, и зашел с другого края.

— Липпи, скажи, а сильно он тебя?

— Дядя Макс? Не-а!

— Он так тебя звезданул, я подумал, ты с ног свалишься.

— Да мне любой его удар нипочем. Мне и не так доставалось.

— Ты имеешь в виду тот раз, когда?..

— А-а-а! Ты про тот случай, когда я пришел из школы с фонарем под глазом и сказал ма, что меня излупила шайка негров… Вообще-то ниггеры были ни при чем. Это меня Ник так, школьный сторож.

— Ник поставил тебе фонарь? Почему ты не сказал? За такое арестовывают. Детей бить не позволено.

— Да там было за что бить, дурачок! Он меня застукал в цокольном этаже, когда я там лампочки скручивал. Ну и саданул мне. Но все обошлось. Мы теперь друзья. Он делится со мной окурками и все такое.

Тогда я сказал:

— Это ж как надо кулаком врезать, чтобы такой фонарь засветить?

Лео высвободил руки и принялся мне показывать, но у него из-под куртки что-то выпало. Я мигом это схватил.

— Ни фига себе, — воскликнул я, — да это шелковые чулки! Где ты их взял, Лео, чертяка? Они, должно быть, стоят прорву денег. Липпи, а пошли на черный рынок. Мы их…

— Рот закрой! Дай их сюда и проваливай!

— Кому ты их будешь продавать, Липпи?

— Никому я их продавать не буду. Это для ма. — Он сунул руку под куртку и вытащил целую связку чулок. — Все для ма. Ради наживы я не ворую. Я не вор поганый! Но ты об этом никому ни слова, понял? И поможешь мне придумать, как их ей подсунуть, чтобы она не догадалась, где я их взял.

— А где ты их взял, Липпи?

— Слышь, ты, не суй нос не в свое дело! Лучше придумай что-нибудь.

— Я не знаю, Липпи. Где мне. Может, послать их ей по почте, типа, от дяди Джека из Детройта?

— Не, она вычислит, что это вранье. Слышь, а может, ей сказать, что я купил их на распродаже имущества погорельцев? Как думаешь, Бенни?

— Что-то я ни разу не слышал, чтобы среди имущества погорельцев попадались шелковые чулки.

— Ты прав. Спрячь пока это для меня. Потом что-нибудь придумаем.

Я спрятал чулки в огромной коробке с попрыгунчиком — клоуном на пружине, которого дядя Джек прислал мне на Хануку пару лет назад. А Лео расстегнул куртку и достал три большие коробки с сигарами.

— Ух ты, — сказал я, — ух ты, а это для кого, Липпи?

— Для деда.

— Все три коробки?

— Ну, одну я припасал для дяди Макса. Но теперь шиш ему! Сами выкурим.

Лео затолкал коробки с сигарами в попрыгунчика, и я плотно закрыл крышку.

— Ой, Лео, прости, может, тебе еще что надо туда положить?

— Ага, — сказал Лео.

Я снова открыл коробку, а он вытащил из карманов два большущих пакета, доверху набитых жвачкой.

— Ни фига себе! — только и сказал я. — Настоящая жвачка! Липпи, ты банк ограбил, что ли? Мы можем здорово на этом наварить, Липпи. Улетят самое малое по пять центов штука. Я прямо сейчас могу загнать штук двадцать пять Хайми Московицу!

— Никому мы ничего загонять не будем! Хочешь — дай ему парочку. Но не за деньги.

— А куда мы денем целых два пакета? Тут год жевать не пережевать.

— Часть оставим себе, часть отдадим деду.

— Деду жвачка ни к чему. У него зубов нет.

— Тогда я ее раздам. Джо Крапу и его братьям-сестрам. Там видно будет. А сейчас прячь, пока мама не пришла.

Спорить с Лео бесполезно, у него насчет заработка мозги совсем не варят, так что я пристроил пакеты со жвачкой поверх сигар и снова закрыл коробку.

— У меня есть еще кое-что, — сказал Лео, — но я не буду это вынимать.

— Что это, Лео?

— Не бойся, это не тебе. Это маме. И деду. Это продовольственные карточки. Теперь мама сможет накупить вволю сахара и мяса.

— Лео, за такое можно влипнуть всерьез. С правительством шутки плохи. А если президент Рузвельт на тебя ФБР натравит? Верни их лучше туда, откуда взял!

— Вот еще. Маме они нужны, а значит, я и слушать не стану ни про какое ФБР. Плевать мне, кого они там на меня натравят.

— Хорошо, Липпи, я просто о тебе забочусь, вот и все.

— Обо мне заботиться не надо, Бенни. О себе лучше позаботься.

Когда Лео психует, ему ничего не докажешь, так что я просто заткнулся и сел на кровать. Лео стянул с себя штаны с рубашкой и развесил их на батарее. И как был, в майке и трусах, семьдесят пять раз отжался. У Лео мускулы — закачаешься. Он освоил все-все упражнения Чарльза Атласа[18] и теперь копит деньги на гири. У нас в доме есть набор пружин, но Лео не хочет их брать, потому что они — моего отца.

— Лео, — позвал я, — хочешь, вместе позанимаемся?

— Нет. Просто сиди и помалкивай.

Когда рубашка со штанами подсохли, Лео их надел. Велел мне:

— Сиди здесь. Мне надо с мамой переговорить.

Вернулся Лео быстро. Он был по-прежнему на взводе, и я прикусил язык.

— Ну и че ты пялишься?

— Я, Липпи? Я не пялюсь.

— Если хочешь знать, то я отдал маме карточки.

— Она взяла?

— Взяла, конечно. Они ей до зарезу нужны, придурок! Я сказал, что в кости их выиграл у Мокрушников. Пообещал больше в азартные игры не играть, так что все в ажуре. А ты помалкивай.

— Ух ты, здоровски придумано! Она поверила, что вы играли в кости на карточки?

— Ага, ты ж ее знаешь. Я сказал, что денег у нас ни у кого не было, поэтому решили на карточки. Сперва она велела отнести их тем парням, у кого я выиграл, а то мамы ихние будут убиваться. Но я ей сказал, что Мокрушники эти карточки украли у других ребят, так что возвращать нет смысла, и тогда она их взяла.

— Тебе бы адвокатом быть, Липпи. У тебя талант.

— Ну, когда надо бывает, я знаю, что сказать, вот и все. Че тут особенного?

После этого Лео уселся на кровать и взялся за комикс, только, видать, ему сразу надоело, после первой страницы.

— Слышь, Бенни, а нет ли у тебя чего из «Классики», а?

— Есть, конечно. Тебе что? Есть про Айвенго, про Робин Гуда, графа Монте-Кристо, «Повесть о двух…»[19]

— Давай про Айвенго. Я про него еще не читал.

Я дал Лео «Айвенго», и он снова принялся читать. Но мне делать было нечего, и я спросил:

— Липпи, а как поживает твой комикс?

— Какой комикс?

— Ну, тот, который ты пишешь про Энди Крапанзано.

— А ты откуда знаешь, что я пишу комикс про Энди Крапа, а? Роешься в моих вещах?

— Ничего я не роюсь, Лео. Я видел, как ты рисовал первую страницу, забыл, что ли?

— Ладно, закончу — покажу. А пока оставь меня в покое.

Я с минутку помолчал, потом спросил:

— Слышь, Липпи, а правда, что Энди Крапанзано спит на женской сиське вместо подушки?

— Мне-то откуда знать? Спроси у Джо… И вообще, кто тебе эти враки наплел?

— Не знаю, все ребята говорят. Ихние, с Чарлотт-стрит. Так что, может, и не враки это, а?

— Слышь, Бенни, хорош трепаться, а то я читать не могу. Заткнись!

— Еще один вопросик, Липпи, и, ей-ей, читай хоть всю ночь… Ты ведь все про Энди знаешь, так? Расскажи мне про него хотя бы одну историю, и я больше слова не скажу.

— Не дождешься ты от меня никаких историй. А еще хоть раз вякнешь — яйца откручу.

Лео не шутит, так что я мигом заткнулся. Только очень трудно сидеть и не вякать, особенно когда велено: язык так и чешется и кажется, что, если не сказать чего-нибудь, лопнешь. Но с Липпи под боком я рисковать не стал — просто сунул голову под подушку и прошептал несколько слов; полегчало. Минут через десять Лео отложил книжку и заявил:

— Я ложусь.

А когда Лео ложится, то и мне приходится, потому что он гасит свет, а в темноте заняться особо нечем. Лео снял штаны, рубашку, туфли и начал напяливать пижаму, но мне захотелось потянуть время, и я спросил:

— Лео, хочешь, я сделаю за тебя домашку?

Это всегда срабатывает, потому как Лео за домашку вообще не берется и, если я ее не сделаю, идет на урок с пустыми руками. Мама говорит, что это не мне, а Лео нужно ходить в третий класс. Но Лео все равно умный, хоть и не делает уроки.

— А, Лео, хочешь, я за тебя ее сделаю?

— Ну ее к чертям, — сказал Лео и погасил свет, так что мне пришлось раздеваться в темноте.

За это я дал зарок три недели не делать за Лео домашку, но понимал, что слово не сдержу. Ничего не попишешь, придется спать, и я закрыл глаза. Я старался ни о чем не думать, иначе ведь не уснешь. Но у меня не получалось. В голову лезли мысли об отце. На минуту мне представилось, что я — это он, и я попытался ощутить, каково это — быть мертвым. Поначалу вроде терпимо — ни боли, ничего такого, но потом мне почудилось, что по мне что-то ползет. Начиная с большого пальца, по ноге, по животу и прямо в мозг, и я понял, что смерть — это ужасно, не выдержал и заплакал. Лео услышал.

— Ты чего ревешь?

— Ничего, Липпи… Просто думаю о папе.

Лео включил свет, и я увидел, что он чуточку дрожит. Он пару раз на меня ругнулся, а потом захватил подушку и пришел к моей кровати.

— Лечь с тобой?

— Спасибо, Липпи. С тобой мне не страшно.

— Подвинься.

Я сдвинулся влево на самый край кровати, потому что Лео требуется много места. И одеяла ему отдал больше половины. Ну и пусть, что холодно, главное, Лео рядом. Лео сказал:

— Какой смысл думать о папе? Все равно ему не помочь… Ты что, все еще ревешь?

— Нет, просто мне хочется стать взрослым и поубивать всех нацистов в мире, до единого.

— Его не нацисты убили, а японцы.

— Знаю, Липпи. Но все равно нацистов я сильнее ненавижу. Сумей они до нас добраться — сразу бы маму с дедушкой убили.

— Пускай только сунутся, я им! И хватит себе голову забивать. Спи!

— Не могу, Липпи… Не спится. Расскажи мне что-нибудь, а?

— Ты опять за свое? Щас уйду к себе обратно, будешь знать! Ладно.

— Про Энди Крапанзано! Коротенькую историю, и я усну, ей-ей, Липпи!

— Сколько раз тебе повторять? Не знаю я ничего про Энди!

— Ну, расскажи что угодно, неважно. Что захочешь.

— Ты знаешь, я языком зря молоть не люблю, но кое-что про Энди мне известно, Джо рассказал, и если ты обещаешь потом сразу на боковую, то, так и быть, слушай…

И вот, когда Лео стал обдумывать, с чего ему начать, пришла мать.

— Мальчики, — воскликнула она, — что такое, почему вы на одной кровати?

— Ничего особенного, мам, просто Лео рассказывает мне историю.

— Какие истории, ночь на дворе! Лео, марш к себе. Бенни пора спать… Вам что, мало на сегодня неприятностей?

Лео решил не ссориться и понесся в свою кровать.

— Шлуф[20], мальчики! Завтра рано вставать, поедете к зейде[21].

Мама подождала, пока Лео погасит свет, после чего вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Лео встал и в темноте, на цыпочках, перебрался ко мне обратно. Я хотел что-то сказать, но он шепотом цыкнул:

— Молчи, сморчок! Хочешь, чтобы она снова пришла? Она опять на меня Бульдога натравит.

Мы замолчали, а потом услышали, как в кухне зашипел утюг. И Лео начал рассказ:

— Слушай внимательно, я буду тихо говорить… Энди Крапанзано — самый подлый сукин сын на свете, но слабых он не обижает, это правда. Малых, старых и всяких таких он не трогает. Так что ты его не бойся, если встретишь. Он задирает только больших парней, вроде меня. И у него с собой всегда нож. Никуда без него не ходит. Даже спит с ним. Нож этот с откидным лезвием, лезвие это особое. В общем, когда Энди был маленьким, у него был друг, звали его Фрэнки Ризека, и жил он на той же Чарлотт-стрит. Они с этим пареньком, Фрэнки, были неразлучны. Куда Энди, туда и Фрэнки Ризека. Вот так вот. Они катались в грузовых поездах, воровали лимоны-апельсины с лотков на Дженнингз-стрит и воевали с негритянскими шайками с Бостон-роуд. И вот как-то раз пошли они на реку Бронкс ловить сома, а Энди упал в воду и чуть не утонул. Энди, он ведь плавать не умел, даже если надо шкуру свою спасти! Так что Фрэнки Ризека прыгнул вслед за ним и вытащил на берег. А была зима, и Фрэнки подхватил воспаление легких. Энди чувствовал себя шмоком каких мало: и в воду упал, и Фрэнки из-за него воспаление подхватил. И он дал Фрэнки обещание: если тот попадет в беду, он выручит любой ценой. Даже если придется убить кого или сесть на электрический стул. И вот, чуть времени прошло, Фрэнки со своим отцом переехали на Фордхэм-роуд. Они с Энди теперь реже виделись, и дружба их ослабла. К тому же Фрэнки спутался с Лысыми из Фордхэма и вскоре совсем перестал встречаться с Энди. Сам знаешь, как оно бывает…

История была улетная, я готов был слушать ее вечно, поэтому не вытерпел:

— Липпи, ты чего замолчал?

— Думаю, — отозвался Липпи, — думаю… Так вот, Фрэнки Ризека малый был крутой, и когда подрос, его выбрали главарем Лысых. Сам знаешь, что за ублюдки эти Лысые, со всеми на ножах. А однажды ватага этих Лысых дотопала аж до Кротона-парка, поймала Джо Крапа и кинула его в озеро. А Джо на тот момент всего пять стукнуло. Энди, когда об этом услыхал, просто взбесился. Повел Джо в парк, чтоб тот ему указал тех Лысых, что его в озеро кинули. Энди их отколошматил по трое за раз, и на лбу у каждого крестик в виде буквы «х» вырезал, для острастки. И сказал Лысым, чтоб подальше держались от его территории. Энди понимал, во что влип: Лысые — самая большая банда в Бронксе, и в одиночку ему с ними было не сладить. Так что назавтра он позвал с собой своих старших, Рокко и Джулио, это еще до того было, как их в Синг-Синг[22] упрятали, плюс всю родню с Чарлотт-стрит. И Стэнли Шапиро с Лонгфелло-авеню призвал на подмогу, с его молодчиками. Лысых явилось сотен пять, и запахло резней, потому как Лысые заняли все холмы вокруг озера, а в руках у них были у кого армейский ремень, у кого отрезок трубы, у кого палка с гвоздем на конце. Но за Крапанзано волноваться не надо, каждый Крапанзано стоит сотни Лысых! И не забудь, с ними был Стэнли Шапиро, а это кое-что значит! В общем, схватка началась, Лысые затянули свой боевой гимн и посыпались с холмов, но Крапанзано не сдвинулись с места ни на шаг.

— Ух ты! — выдохнул я. — Ух ты!

— Цыц, Бенни! Не перебивай, а то рассказывать не буду. Цыц! Так вот, Лысых швыряли в озеро направо и налево, но один из них дрался, как ненормальный. У него был обрезок трубы, и он чуть башку им не снес Стэнли Шапиро. Это был Фрэнки Ризека. Энди сразу его узнал. Довольно быстро все Лысые отступили на холмы, а Фрэнки остался совсем один — стоит, помахивает своей железякой. Рокко с Джулио кинулись было на него, но Энди их перехватил. Помнил свое обещание. «Ступай домой, Фрэнки, — сказал он, — ступай домой».

Но Фрэнки словно оглох. Может, те остальные четыреста девяносто девять Лысых и были хлюпиками, но только не Фрэнки Ризека. Энди не хотел насылать на него Рокко или Джулио — те бы его пришибли, и Стэнли он не мог попросить — Ризека бы его изувечил, так что оставалось идти самому. Против Энди с ножом никому не устоять, но Фрэнки ему кромсать не хотелось, поэтому нож он убрал и дрался голыми руками. А у Фрэнки-то труба, вот он и фигачил ею Энди по макушке. Рокко с Джулио не выдержали, давай кричать: «Энди, доставай заточку!» Но Энди про себя уже решил, что ножом не будет, и Фрэнки так по маковке его и тюкал, а Лысые с холмов подзуживали. Наконец Рокко с Джулио психанули, вмешались и наваляли Фрэнки по полной. Даже его собственной трубой по кумполу надавали. Фрэнки было с ними не тягаться, да и кто бы тут устоял! Энди увели домой. Джо говорит, Энди всю ночь плакал из-за того, что не смог сдержать обещания, которое Фрэнки дал, но все равно радовался, что с ножом против него не пошел.

— А что стало с Фрэнки, а, Липпи?

— Не знаю. С тех пор его не видели. А теперь спи!

Наутро мама подняла нас с Лео спозаранку. Она уже приготовила латкес[23], кишка и креплах[24] — видимо, стряпала всю ночь — и сложила в большую коричневую сумку, чтобы мы отнесли дедушке. Мы с Лео почистили зубы, оделись, позавтракали. Лео доел раньше меня и, пока мама была на кухне, достал из попрыгунчика две коробки сигар и украдкой сунул в нашу коричневую сумку. Сумка, думаю, была тяжеленная, но Лео хоть бы хны. Мама дала нам с Лео по тридцать пять центов на брата, потому что к дедушке надо было ехать на автобусе и на электричке, а сдачу мы тратили на леденцы или халву. Все деньги мама вручила Лео: она считает, что я обязательно их потеряю или еще что-нибудь, меня это бесит, но я не стал спорить, а то бы мы никогда не вышли.

— Лео, ты там повнимательнее, — попросила мама. — Будете переходить улицу, возьми его за руку, Лео, хорошо? Он еще маленький.

Лео сказал: «Хорошо», и мы отправились. Он решил, что до Западного Бронкса мы не поедем на автобусе, а пойдем пешком. Так мы сэкономим по пять центов в один конец. Я не люблю ходить через Кротона-парк, там вечно околачиваются черные, но с Лео я, в общем-то, ничего не боюсь. Ну мы и пошли. А на Бостон-роуд, на переходе, Лео взял меня за руку.

— Липпи, ты чего? Прекрати! — я реально психанул. — Хочешь, чтобы все подумали, что я маменькин сынок?

— Я маме обещал? Обещал, — сказал Липпи и так стиснул мою руку, что у меня чуть пальцы не отвалились.

Когда мы шли по Кротона-парку, Лео велел мне смотреть по сторонам, чтобы не наткнуться ненароком на шайку черных. Нет, Лео, конечно, их не боялся, просто не хотел ни во что ввязываться с полной сумкой продуктов в руках.

— Очень уж ниггеры охочи до латкес, — так сказал Лео.

Поэтому я все время, пока мы шли, смотрел по сторонам, однако ниггеры не показывались. Рано было. И мы без помех прошли весь Кротона-парк. Но это было не все, еще предстояло одолеть Третью авеню, Вашингтон-авеню и Клермонт-парк, а там всегда черных пруд пруди. Лео повезло: до Гранд-Конкорса[25] мы дотопали без приключений. Там мы вошли в метро и сели на поезд «D»; Лео пустил меня к окну. Ехать нам было далеко, и я попросил Лео рассказать мне еще об Энди Крапанзано, но Лео отмахнулся. И всю дорогу до Делэнси-стрит я молчал.

Потом мы приехали, выбрались наверх. Увидели Уильямсбургский мост и все остальное. Было дело, мы с дедушкой и Лео дошли до середины этого моста. Хотели пройти все, но полил дождь, пришлось вернуться. Может, сегодня дедушка нас тоже куда-нибудь отведет. В Чайнатаун или на Бауэри, где околачиваются бездомные — дядя Макс каркает, что наш Лео тоже так кончит. На пять своих центов Лео купил кныш и отломил мне половину. Он не мелочится! А потом я с его разрешения купил на три свои цента большой кусок халвы и тоже с ним поделился. Мы добрались до начала моста, до Клинтон-стрит, затем повернули налево. Когда переходили улицу, Лео опять взял меня за руку, но мне было по барабану: здесь меня никто не знал. Мы повстречали двух раввинов, в черных костюмах и с длинными бородами, и множество мальцов в ермолках и с пейсами у ушей. Не хочу ничего сказать, но вид у них был — просто умора. Повезло им, что они живут не в нашем районе: там бы их в таком виде с ходу отметелили! Дедушка говорит, здесь у них в гетто можно все! Ермолки, пейсы, бороды! Надо думать, дедушка здесь большая шишка. Мама говорит, раньше он писал стихи и статьи во все еврейские газеты, но мне не верится. Если он такой важный человек, что ж он живет в этой дыре на Генри-стрит? Хотя, когда мы с Лео проходили по Восточному Бродвею, мы видели на здании огромную вывеску: «Форвард». Это самая крупная еврейская газета в мире, ее читает больше людей, чем «Ньюс» или «Миррор», правда-правда! И если дедушка писал для нее, тогда он, наверное, в самом деле большой человек, но не знаю, не знаю… Вот и Генри-стрит. На крыльце дедушкиного дома стояли два парня в ермолках, они к нам цеплялись, но Лео не стал связываться — из-за латкес. И мы просто прошли мимо и стали подниматься к дедушке. Он живет на четвертом этаже, а там коридор пропах кошачьей мочой. Гадость! Мы поднялись на четвертый, и Лео постучал в дверь. Дверь открыла Ривке и даже нам не улыбнулась. Ну и пусть, она никогда нам не рада. Это вторая дедушкина жена, и мы не обязаны называть ее бобе[26] — Ривке и Ривке. А дедушка, когда услышал, что пришли мы, распрыгался от радости, как китайский дергунчик. Схватил Лео и пустился с ним в обнимку в пляс. И меня поцеловал. Дедушка вообще без ума от Лео. То есть меня он тоже любит, но Лео — сильнее. За Лео он жизнь отдаст! Если мама посылает меня к дедушке одного, дедушка всегда спрашивает: «А Лео где?» — и расстраивается, ни с кем не разговаривает, сколько бы латкес и креплах мама ему ни прислала. Потом дедушка отпустил Лео, провел нас в свою комнату и запер дверь. Не хотел, чтобы Ривке мешала. Лео вынул латкес, и мы давай объедаться. После этого Лео достал те коробки сигар.

— Это тебе, зейде, — сказал Лео. — Мы с Бенни накопили денег и купили их по дешевке — у погорельцев. Правда, Бенни?

— Правда-правда, — сказал я, но дедушка не дурак.

Он вроде как обрадовался, но видно было, что он чуть не плачет: он понимал, что Лео украл эти сигары для него.

— Лео, — сказал он, — как же я могу их взять?.. Получится тогда, что я твой сообщник! Хорошо будет зейде на старости лет угодить в Синг-Синг?.. Лео, пообещай, что больше не будешь красть.

Но он на Лео не сильно наседал. Он не такой притворщик, как дядя Макс. И знает, что Лео не ворюга. Если он крадет, значит, есть на то причина. Пока отец был жив, Лео ни разу ничего не стянул. Сам я не помню, но так дедушка говорит. А он лапшу на уши не вешает.

— Лео…

— Ну зейде, ну возьми, — попросил Лео. — Все равно их уже обратно не положишь. Хорошие сигары, а пропадут…

Дедушка больше о сигарах не распространялся, а достал вместо этого свою виктролу. Лео поет только при дедушке, а так не любит. И мы стали петь еврейские песни и танцевать. Ривке застучала в дверь:

— Прекратите тумел![27] Мейшке, соседи вызовут хозяина!

— Уходи, нудник! — отозвался дедушка и, открыв дверь, отдал Ривке все креплах. — Ну и женщина. Всех удовольствий хочет меня лишить… иди!

Дедушка запер дверь, и мы допели песню до конца. Он достал бутыль вишневой наливки, и мы дружно выдули два стакана. Потом дедушка снова раскочегарил виктролу и запел песню в одиночку:

Он вертелся волчком, как тот раввин из песни. Для своего возраста он отплясывал очень лихо. Остановился, глотнул вина и снова пустился в пляс. Мы с Лео хлопали ему в такт. Но у дедушки закружилась голова, пришлось ему присесть, а вместо него стал танцевать Лео. Это был полный отпад! Но он так топал, что мы испугались, как бы опять не прибежала Ривке. Поэтому Лео запрыгнул на дедушкину кровать и дотанцовывал там. Потом дедушка надел пальто, и мы пошли на улицу. Дедушка заглянул в синагогу напротив и всех оделил сигарами. А потом мы пошли на детскую площадку на Штраус-сквер. Там дедушка вручил сигару служащему парка, а сам уселся за шахматный стол: давал советы старикам, которые там играли, а сигар им не давал. Мы с Лео повисели на турнике, а потом служащий пустил нас погонять в шаффлборд. Дедушка за это время успел добить партию и теперь предложил сходить в кино. Только вот мама велела, чтобы мы не разрешали дедушке тратить на нас деньги, а то их у него мало, поэтому Лео отказался. Дедушка все равно понял, что в кино мы хотим. Он сказал:

— Я сейчас.

Он перешел за карточный стол, выиграл столько, сколько было нужно на киношку, и собрался уйти. Напарник не горел желанием отпускать его со своими деньгами, но что он мог сделать? В общем, дедушка отвел нас в «Делэнси» на фильм про Чарли Чана[29]. Потом мы пошли обратно к дедушке. На лестнице, когда мы поднимались, Лео протянул дедушке продовольственные карточки.

— Возьми, зейде, — сказал он, — и не ругайся. Пользуйся!

В общем, дедушка взял карточки и ничего не сказал, только поцеловал нас с Лео, а потом спросил:

— Лео, когда же вы снова навестите своего зейде?

— Может, на следующей неделе, — сказал Лео, и мы попрощались с Ривке и вышли.

По Делэнси-стрит дотопали обратно до метро, сели в поезд — на этот раз в первый вагон, — и я всю дорогу смотрел на разноцветные огоньки в туннеле. Если закрыть уши руками, то слышно «ва-а, ва-а», словно море шумит. Но Лео сказал: прекрати, дурачком выглядишь. От нечего делать я стал считать и досчитал до пяти тысяч тридцати шести, и тут поезд прибыл на станцию. Лео хотел доехать на автобусе, но я уперся.

— Туда дошли пешком и обратно дойдем!

Солнце вовсю садилось, и, когда мы вошли в Кротона-парк, было уже темно. Навстречу нам шпарили два ниггера, и я хотел дать деру, но Лео не разрешил. Бежать никогда нельзя! Те двое явно нарывались, и меня, хоть я и был с Лео, затрясло. Но Лео вообще не испугался, и они это поняли. Они остановили меня и обыскали. Лео им сказал, чтоб оставили меня в покое, и тогда тот черный, что побольше, вынул заточку и двинулся на него. Я чуть в штаны не наложил!

— Эй ты, козел, это ты мне командуешь?

Лео посмотрел тому черному прямо в глаза и сказал:

— А что скажет Большой Папочка, когда узнает, что ты на нас наехал?

Черный аж дернулся, я сам видел. Он спросил:

— Слышь, ты, сучонок, ты что, знаком с Большим Папочкой?

— Я не знаком, — сказал Лео, — а вот мой брат…

— А кто у тебя брат?

— Энди Крапанзано.

— Белый, — сказал черный такому же черному, — ты слыхал что-нибудь про этого Энди?

— Слыхал. Большой Папочка его знает. Оставь ты лучше этих ублюдышей в покое. С Большим Папочкой шутки плохи.

И тот большой черный пацан убрал свою заточку.

— Ладно, валите, и чтоб Большому Папочке ни звука, ясно?

Я чуть не припустил со всех ног, но Лео сказал: «Иди медленно», и я вразвалочку пошел за ним. На выходе из парка я спросил:

— Липпи, а Большой Папочка — это кто?

— Главный ниггер среди местных. Большая шишка. Его все боятся, кроме Энди Крапа.

Я повторил про себя: «Большой Папочка», и мне стало смешно.

— «С Большим Папочкой шутки плохи!»

— Заткнись-ка лучше, Бенни. Этих негритосов можно понять. Большой Папочка — киллер. Заточки — это так, для шпаны. У Большого Папочки есть пулеметы и все прочее. Даже Энди Крап сильно подумает, прежде чем с ним связываться. Так что помолчи!

Мы дошли до Сибури-плейс и увидели через витрину Фоксовой лавчонки, что мама до сих пор на работе. Она всегда приходит первая, а уходит после всех. Лео хотел написать на витрине «Ешь дерьмо», но что толку? Фокс сразу поймет, кто это сделал, и маме влетит. Вот найдет мама себе другое место, тогда конечно! Мама была в глубине, подметала пол, поэтому Лео стукнул ей в стекло, что мы пришли. А Фокс решил, что мы что-то замышляем, и выскочил за порог с метлой наперевес:

— Убирайтесь, не то задам вам клап![30]

— Я жду свою маму, — сказал Лео и не сдвинулся ни на шаг.

Но мама вышла и попросила Лео уйти:

— Не волнуйся, Лео… Иди наверх. Бенни, и ты тоже, Бенни, пожалуйста.

Я понимал, что мама работает больше положенного, но связываться было глупо, и я сказал Лео:

— Ну же, Липпи, пойдем.

И мы пошли. На лестнице Лео сказал:

— На днях я прибью этого паршивого ублюдка, — и сказал это с таким выражением, что я понял: он не шутит.

Я сделал сандвичи: со сливочным сыром для Лео и с горчицей для себя. Чуть позже вернулась мама и набросилась на Лео.

— Лео, Лео, ну как с тобою сладить? Невозможный ты мальчик, ей-богу… Как там зейде?

— Хорошо, ма, — сказал я. — Ему понравились латкес.

Она посмотрела на нас:

— Мальчики, зейде вам деньги давал?

— Не, — сказал я, — не.

Лео хотел что-то сказать, но передумал.

Тогда я ее спросил:

— Как там Шварци, ма?

— Ша! Имей уважение. Он сильно болен, Бенни. От таких мальчиков, как твой брат, еще и не так заболеешь. Бенни, я утром сварила для него куриного супчика. Отнесешь ему потом?

— Конечно, ма, я хоть сейчас, хочешь?

— Нет, поешь сперва!

— Ма, я не голодный. Давай суп. Вернусь и поем.

Мама перелила суп в банку, и я понес. Шварци жил в соседнем доме, и через крышу было быстрее. В моем квартале все крыши смыкаются одна с другой. Когда я открыл дверь на крышу, кто-то крикнул:

— Атас!

— Эй, это я, Бенни Липковиц!

Из-за веревки с бельем выглянули Хайми Московиц и Алби Саперстайн. У Алби в руках было пневматическое ружье.

— Чем это вы тут занимаетесь?

— Стреляем по жестянкам, — сказал Алби.

— А спрятались чего?

— Думали, управляющий или еще кто. А что это у тебя в банке, Бенни?

— В банке? A-а. Суп для Шварци.

— Гляди-ка, Хайми, — сказал Алби. — Бенни у Шварци на побегушках.

— Заткнулся бы ты, Алби.

— А что ты мне сделаешь? — спросил Алби. Решил: раз у него пневматика, так он командовать будет. — Сунешься — пристрелю.

Командир из Алби тот еще: он и в пятилетнего стрельнуть бы побоялся, так что я смело двинулся на него:

— Стреляй, чего ждешь?

Хвастать не хочу, но вышло фасонисто!

— Ну же, Алби, или промазать боишься?

Алби опустил ружье.

— Если б выстрелил — убил бы, — сказал он. — Это «дейзи ред райдер». Меня бы тогда арестовали.

— Алби прав, — встрял Хайми. — Из «ред райдера» можно завалить.

— А ты помолчи! — сказал я Хайми. Я так завелся, что и двум бы накостылял, да не хотелось пролить суп.

Так что я сказал только:

— И почему это соплежуи всегда друг за дружку держатся?

— Ну-ну, — сказал Алби. — Думаешь, ты крутой, раз у тебя такой брат. Знаешь ведь, что тебя никто не тронет, чтобы от Липпи потом не схлопотать.

— Я и без Липпи за себя постою. Могу доказать, хочешь?

Но Хайми — наш соплежуй номер один — встал между мной и Алби и сказал:

— Алби не хочет с тобой драться, Бенни. Пойдем лучше в кошку постреляем!

— Спасибочки. Я кошек не гоняю. Бывайте!

Но тут я вспомнил про жвачку, заныканную в коробке с попрыгунчиком, и спросил:

— Жвачка нужна?

— Жвачка? — переспросил Хайми. — Издеваешься? Сам знаешь, сейчас война, какая жвачка? Даже у Албиного дяди Берни ее нет, а он легавый!

— Ну а у меня есть куча жвачки на продажу.

— Где ты ее взял, Бенни, а?

— Тебя не касается. Что, побежишь стучать этому легавому, Большому Берни? Или лучше все-таки себе купишь?

— А почем продаешь? — спросил Алби.

— Десять центов штука!

— Десять центов — дорого.

Это сказал Алби. Хайми промолчал.

— Тебя забыл спросить, Алби. Не хочешь — не покупай. Я просто хотел предупредить, что принесу завтра с собой пару штук в синагогу.

Я взял банку и пошел к соседской крыше. Шварци живет высоко, мне только и пришлось, что спуститься на один этаж. Громко стучаться не хотелось, вдруг он спит. Но дверь была открыта, так что я просто вошел.

— Ребе, это я, Бенни Липковиц.

Ответа не было, и я заглянул в спальню. Шварци храпел вовсю. На нем — вот умора — была ночнушка вроде той, какую иногда надевает мама. Но я не стал ржать, чтобы его не разбудить. Пристроил банку на столик у кровати, а стоявшие там грязные тарелки отнес на кухню и помыл. Увидел бы Липпи — обозвал бы меня тряпкой за такие дела, но меня никто не видел, и хорошо. Потом я снова зашел проведать Шварци; одеяло с него сползло, и я накрыл его. Вышел, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь и полез на крышу. Хайми с Алби там уже не было, я поиграл, будто я Билли Конн[31], готовлюсь к матчу с Джо Луисом, побил Джо Луиса пятнадцать раз и пошел домой. Мама спросила, чего я так долго, но я не хотел признаваться про крышу (на крышу нам лазить запрещали), поэтому сказал, что грел суп Шварци, вот и задержался. Она спросила, понравился ли Шварци суп, я сказал:

— Ага, так его хлебал, что дай ему волю, прикончил бы полведра, легко!

Мама любит, когда хвалят ее суп, так что ничего страшного, что я соврал. Она дала мне сандвич с тунцом, ужасно невкусный, но я смолчал. Тунец был консервированный, и мама не виновата, что он такой паршивый. Поев, я пошел в комнату к Лео. Лео, согнувшись, сидел на кровати и явно делал что-то особенное. Я тихонько заглянул ему через плечо. Ух ты, он рисовал комикс! Чтобы Лео не подумал, что я подсматриваю, я сказал:

— Ну как, Липпи, продвигается?

Липпи тут же прикрыл листы руками и рявкнул:

— Кыш отсюда, Бенни!

Я подумал, чем бы таким заняться, и меня осенило: буду рисовать свой собственный комикс. Я достал цветные карандаши, наточил.

— Елки-палки, — сказал я себе, — а вот возьму и нарисую комикс про Большого Папочку!

Но я еще ни разу не рисовал негров, и оказалось, что это не так-то просто. Я чуть было не бросил это дело, но потом придумал, что пока буду рисовать Большого Папочку белым, а раскрашу уж потом. Я представил, как сделаю комикс на сто страниц и продам его «Делл-комиксу», потому что они выпускают Дональда Дака, а если выйдет совсем хорошо, предложу его для «Классики в картинках». Но я закончил всего одну страницу и уже понял, что сотню мне никогда не нарисовать. Адская работенка! Вторую страницу я доделал уже после девяти, и если на две страницы ушло столько времени, то мне вплоть до следующего года не закруглиться. А все ж таки мне понравилось. Большого Папочку я сделал королем воров в Бронксе, а мы с Лео стали его помощниками. Я хотел вставить в комикс и Энди Крапанзано, но передумал. Вместо него я взял Джо Крапанзано. Джо тоже вошел в банду Большого Папочки, но мы с Лео были главнее. Мы приказывали, он выполнял. Я успел сделать половину третьей страницы, когда Лео бросил рисовать. Пришлось и мне все бросить.

— Липпи, хочешь, я тебе покажу свой комикс?.. Ты рисовал, и я тоже начал. Показать?

— Нет. Вот закончишь — и показывай.

— Ну же, Липпи! Ну посмотри! Я еще неизвестно когда закончу. Он про Большого Папочку, Липпи. И мы с тобой там тоже есть. Но Энди Крапанзано я не вставил, не волнуйся. Липпи, ну кому мне еще показывать, если не тебе?

— Хорошо, хорошо, — сказал Липпи и стал смотреть.

И пока читал, хохотал до упаду. А это хороший знак, когда Липпи смеется, — это значит, он оценил.

— Совсем не плохо, Бенни, но кое-что мне не нравится.

— Но ведь они и не должны быть как настоящие, главное — чтобы было смешно.

— Знаю, — сказал Лео. — Можешь не объяснять. И все равно кое-что мне не нравится, и дело тут не в том, смешно это или нет. Ты не умеешь правильно класть тени. Линии у тебя слишком жесткие. Но в остальном — хорошо.

— Лео, а ты мне поможешь, а? Покажешь, как делать тени и все такое?

— Да, но не сейчас. Устал я рисовать. Послушаю-ка радио.

По радио, как всегда вечером в субботу, передавали бои. Боролись два боксера в среднем весе, Кроха Аксельрод и Тони Джомболине, и, как по мне, оба тюфяки. Но почти все классные борцы, вроде Джо Луиса и Билли Конна, в армии, так что сойдут и эти. Когда бой закончился, я спросил Лео:

— Лео, как думаешь, Билли Конн, когда они оба вернутся с фронта, победит Джо Луиса?

— Вряд ли, Бенни, хоть шансы у него неплохие. Билли может драться, как зверь, но у Джо Луиса удар мощнее. Хотя пусть бы он выиграл. Хорошо бы нам еще одного чемпиона-еврея.

— А ты точно знаешь, что он еврей, Лео? Боксеры-ирландцы, когда выступают в Нью-Йорке, часто берут себе еврейские имена.

Лео посмотрел на меня.

— Билли Конн не вшивый ирландишка. Он со Стеббенз-авеню. Это все знают.

— Уверен, все ниггеры будут ставить на Джо Луиса.

— Оно и понятно.

— А ты ведь, Липпи, на него не будешь ставить?

— Еще чего, ставить на ниггера! И все равно, по-моему, Билли Конн навряд ли выиграет. Но даже если он долго продержится, и то хлеб.

— Знаешь, Липпи, а Большой Берни, легавый, сказал Алби, что если б Билли Конн два последних раунда не подставлялся, он бы выиграл у Джо Луиса тот второй бой.

— Ну и что? Разве б это была победа? Если выигрывать, то только по-честному.

— Да, а еще Большой Берни говорит, что Тед Уильямс[32] лучше, чем Хэнк Гринберг, а все знают, что в бейсболе лучше Хэнка Гринберга никого нет. Даже Шварци так считает! Никто не умеет выбивать хоумеры[33] так, как Хэнк Гринберг. А ты как думаешь, Липпи? Кто лучше?

— Я не спец… Как по мне, лучше всех Джо Димаджио[34].

— Джо Димаджио? Шутишь, Липпи? Ты ж ведь терпеть не можешь «Янки».

— Ну да, конечно, но здесь другое.

— Хотя он не еврей, не то что Хэнк Гринберг…

— Да будь Джо Димаджио хоть ниггером, все равно ему нет равных.

Когда Липпи так сказал, я понял, что пора закругляться. О чем с ним говорить, если ему все равно, о ниггере речь идет или не о ниггере? Нет, я против ниггеров ничего не имею, но черный — это ж черный! И что бы Липпи ни говорил, Хэнк Гринберг — это класс! Вот вернется он с войны, Джо Димаджио и прочие пусть держат ухо востро. Так я вам скажу. В общем, после этого я сразу лег спать, чтобы с Лео не цапаться. Но когда утром проснулся, все равно кипел от злости, Лео даже заметил.

— Ты чего это на меня бычишься, Бенни? В зубы хочешь?

Какого черта, подумал я, к чему мне злиться на Липпи, он мой брат и все такое и может думать, что захочет, поэтому сказал:

— Соринка в глаз попала, Липпи, а чтобы ее достать, нужно на кого-нибудь хорошенько вытаращиться, а потом три раза моргнуть.

Чушь собачья, конечно, и Липпи это понимал, в общем, он снова велел мне заткнуться. И пока мы завтракали, я жевал да помалкивал в тряпочку. Вы можете подумать, что Лео как маленький, если узнаете, что маме порой приходится кормить его с ложечки, чтобы он с голоду не помер. Просто Лео сам по себе, если его не заставлять, есть не любит.

— Ешь, Лео, ешь, — приговаривает мама и сует ему ложку прямо в рот.

Лично я, как говорит мама, ем так, что хоть медаль давай. Но хвастать тут нечем. Не великое это дело — еду есть. В общем, я быстренько все подчистил, а мама насела на Лео.

— Пора идти в школу.

Я решил за Лео заступиться:

— Ма, да не будет урока: Шварци болеет!

Но мама тут же взъерепенилась:

— Ах ты, разбойник! Было такое, чтобы Шварцфарб хоть раз не пришел на занятия?.. Доедай, Лео. Шнел!

Делать нечего, пришлось Лео по-быстрому все дожевывать, а я тем временем запустил лапу в попрыгунчика и набил карманы жвачкой; после этого мы пошли в школу. Воскресенье — легкий день: не надо тащить учебники, мы просто все занятие сидим, а Шварци нам крутит по радиоприемнику еврейские передачи. Ну, споем пару песенок. Лео к тому времени уже потихоньку смывается. Слышали бы вы ту передачку, которую нам вечно ставят. Называется она «Цурес ба лайтен»[35], а ведет ее парень по имени Нухем Шацкок. Вы считаете, у вас горе, да? Послушайте эту передачу! В ней с людьми случаются всякие ужасы. Зейде направо и налево загибаются от сердечных приступов, а дети сбагривают своих бобе в дома престарелых. Шварци от этого шоу просто тащится! Ни одного выпуска, наверное, не пропускает. Попробуйте только вякнуть что-нибудь против этого Нухема Шацкока — и вам труба! В общем, пришли мы в школу, а меня уже снаружи поджидали Хайми Московиц с Алби Саперстайном, и я на минутку отстал от Лео, чтоб о деле поговорить. Я решил стрясти с Хайми целый доллар, не меньше!

— Жвачку принес? — спросил Хайми и вынул два десятицентовика. — Дай две штуки.

— Две! Я по две не продаю. Наскребешь на десяток, свистни.

— Погоди, — сказал Алби, — мне двадцать пять штук.

— Что? — переспросил я. — Что?

— Что слышал.

Надо признать, Алби, даром что ишок ушастый, тоже парень не без фасона.

— Ну, гони двадцать пять жвачек.

Я решил его слегка помурыжить и сказал:

— А налички-то хватит?

— Не боись, — сказал Алби и отсчитал двадцать пять десятицентовиков.

Обчистил, наверное, чью-нибудь копилку. Но мне было плевать, откуда у него деньги. Хорошо, я взял жвачки с запасом, не то упустил бы такую шикарную сделку. Я отдал Алби двадцать пять жвачек, и Хайми стал клянчить у него.

— Алби, ну продай мне одну штучку!

— Да запросто, — сказал Алби, — двадцать центов — и она твоя!

Деваться Хайми было некуда: я-то ему продавать не хотел, так что он мигом заткнулся и отдал Алби двадцать центов за одну жвачку. После этого мы вместе пошли в класс. Шварци, видать, совсем слег: в классе его не было. А Липпи и Сеймур Пинковиц буянили — ну прямо сбесились. Кидались стульями и все такое. Сеймур чуть не расколошматил радиоприемник Шварци! А потом залез на учительский стол и заорал:

— Внимание, внимание! В эфире «Цурес ба лайтен».

И все как грохнули, даже Липпи. А Липпи трудно рассмешить. В дверях показался какой-то ржачный толстенький бородатый человечек в ермолке. Сеймур решил, что это важная шишка, и спрыгнул со стола. Толстенький человечек, переваливаясь, как утка, прямо в пальто вошел в класс и сказал, что он раввин, из центра, и будет сегодня заменять Шварци. Поначалу мы решили, что знатно повеселимся. Ждали только знака от Лео. Но Лео молчал, и я решил начать первым.

Я сказал:

— Ребе, мы будем слушать «Цурес ба лайтен»?

— Нет, — сказал раввин. — Сегодня у нас лекция.

— Лекция? — переспросил Сеймур Пинковиц. — Фуу!

И пару раз пфукнул. Но Лео так на него зыркнул, что он мигом притих. Раввин подошел к учительскому столу, встал перед ним, обвел нас всех взглядом, хлопнул в ладоши и сказал:

— Мальчики, ох и муки вас ожидают, даже и не спрашивайте меня какие!.. Даже и не спрашивайте!

Мы вообще не врубились, о чем он. Сеймур сказал:

— Какого-то чокнутого они нам прислали из центра…

И тут раввин спросил:

— Мальчики, разве вы никогда не слышали о Геиноме?[36]

— Текакоме? — спросил Сеймур.

— Геиноме!

Никто не знал, что такое Геином, один я поднял руку:

— Ребе, я о нем знаю… Геином — это такое место, куда попадают такие неслухи, как мы! В Геиноме нет конфет, жвачки и всего остального, там у тебя становится лицо как у жабы и хвост как у обезьяны, и тебя там держат до тех пор, пока не дашь слово никогда больше не озорничать!

Я думаю, Пиноккио и тех ребят как раз в Геином и отправили. В общем, все животики надорвали. Даже Липпи посмеивался. А раввин молча стоял, накручивал бороду на палец и ждал, пока мы нахохочемся. И мы довольно быстро угомонились. Тогда раввин оставил свою бороду в покое, улыбнулся и на весь класс заявил, что я во многом прав: Геином такой и есть.

Сеймур застучал ногами:

— Ура Бенни! Медаль ему! Ура…

Но Липпи мигом его оборвал:

— Заткнись, Сеймур! Пусть раввин скажет!

— Геином — это место, где вас ждет кара, но ни мальчиком, ни даже взрослым мужчиной туда не попадешь… Туда попадают лишь после смерти.

И раввин принялся рассказывать о Геиноме, причем довольно интересно, все слушали. Даже Сеймур притих.

— Геином, — сказал раввин, — находится далеко на западе, и в нем так жарко, что он даже в Солнце дыру прожег бы.

Раввин изобразил руками дырку и сказал:

— Дьявол меня побери, если я лгу!

А уж если раввин так говорит, значит, точно все по правде.

— Мальчики, вы знаете, почему солнце по вечерам делается красным?

Никто не знал, а я не сумел придумать смешной ответ и просто спросил:

— Почему, ребе?

— Потому что оно проходит над вратами Геинома.

— Да ну! — сказал Сеймур. — Ни фига себе!

— В Геиноме семь залов, и в каждом зале — жар, вихри. Каких только пыток там нет! От одной только мысли о них меня бросает в дрожь. — И раввин задрожал. — И хотя Геином охвачен пламенем, в нем темнее, чем в самую темную ночь. Ни единый луч света не проникает в Геином. Нет, мальчики, такого вы даже представить себе не сможете.

— А кто там главный, а, ребе? — спросил Сеймур.

— Дума, — ответил раввин. — Главный там Дума. Это особый ангел, он летает меж мирами и вносит в свой список всех, кого после смерти отправят в Геином.

И тогда спросил я:

— Ребе, а Геином — он только для евреев?

Он задумался. И задумался крепко, потому что все дергал и дергал себя за бороду. А потом сказал:

— Нет!

Так и сказал.

— Кто в Геином попадет, тому уж оттуда не выбраться. Плачь, не плачь — ничего не поможет. Из зала в зал — и нет ни минуты покоя.

Раввин показал пальцем поочередно на Липпи, на Сеймура, на Алби, Хайми, на меня — потом подергал себя за бороду и сказал:

— Грустно это, мальчики… Вы все попадете прямиком в Геином.

После этого, не простившись, вышел из класса и стал спускаться по лестнице. И знаете что: я думаю, это был вовсе не раввин. Это был переодетый ангел Дума!

Бывают же в жизни такие странные штуки! Тот раввин, кто бы он ни был, напугал нас до усрачки. Сеймур Пинковиц после этого две недели не пфукал. Даже Липпи и тот впечатлился. В общем, все так и сидели сиднем по местам, пока Липпи не встал, а тогда как дунут по домам! Липпи сказал, ему нужно отлучиться, и я намылился в киношку. По воскресеньям они детей одних пускают не всегда, но я, если захочу, запросто сойду за десятилетнего, так что все в ажуре. Я приглаживаю волосы, делаю взрослое лицо, а когда подхожу к кассе, встаю на цыпочки. Срабатывает без осечек! Денег у меня было завались благодаря проданной жвачке. Я хотел поделиться с Лео, но тогда пришлось бы колоться, откуда деньги, и Лео бы меня взгрел. Так что я ему не сказал и пошел в кино. В «Дувере» шли Эбботт и Костелло[37] и какое-то кино под названием «Призрак оперы». Я решил, что посмеяться сейчас — самое оно, и отдал двадцать центов за билет. Эбботту и Костелло далеко до Лорела и Харди[38], но все равно кино неплохое. Потом пошло второе, с тем парнем, Клодом Рейнсом[39], — жуткая нудятина поначалу. Но потом кто-то плеснул Клоду в лицо кислотой, ему пришлось ходить в маске, и он стал убивать людей в опере, за что его прозвали Призраком оперы, а в самом конце его убили и сорвали маску. А там такое! Помереть можно. Все лицо в ожогах, рубцах после кислоты, а кожа сморщенная, как у сушеной ящерицы. Только этого мне не хватало: еще одни жутики! Сначала Дума, а теперь это! Выйдя из кинотеатра, я купил в кошерной кулинарии две сосиски и бутылочку сельдерейного тоника «Доктор Браун» и пошел домой. Мамы не было, пришлось лезть на крышу и спускаться по пожарной лестнице. Эти сосиски всегда заканчиваются для меня на толчке. Я боялся запирать дверь, а то вдруг этот Призрак оперы бегает где-нибудь в доме. А вдруг он сейчас прячется у Лео под кроватью! Я трусил так, что боялся идти в уборную, поэтому взял стульчак и на цыпочках прокрался в комнату Лео, заглянул там в чулан и под его кровать, но Призрака не было. Я решил заглянуть в мамину комнату и на этот раз запасся бейсбольной битой Лео, но она такая тяжеленная, что пришлось положить ее на мамину кровать. Заходя в мамину комнату, я всегда чувствую себя как-то странно. Словно делаю что-то нехорошее. Так что я не стал задерживаться. Поискал чуток Призрака и вышел. Снаружи в коридоре раздался топот. Кто-то завопил: «Где он, я убью его!» Это был дядя Макс. Он вломился в комнату и хвать меня за волосы.

— Где Лео? — проревел он, а я обрадовался, что больше не один и теперь Призрак на меня не нападет, и все-таки за волосы дядя Макс тянул слишком уж больно.

Вошли мама, а с ней Алби Саперстайн и его дядя Берни, легавый. Мы с Липпи явно влипли. Алби наябедничал про жвачку. Большой Берни настучал дяде Максу, а тот теперь выдирает мне лохмы. Мама плакала, и это было хуже всего. Большой Берни достал жвачку и сказал:

— Лучше признайся, Бенни. Иначе Лео будет только хуже. Что еще он украл?

Дядя Макс поднял руки над головой и стал раскачиваться взад-вперед.

— Мне придется переехать в другое место. Здесь я человек конченый, мне капут! Кто теперь пойдет в мой магазин, одни черномазые да ворюги вроде Лео… Я убью его, убью!..

Я понял, что отпираться смысла нет, и пошел в комнату Лео за попрыгунчиком. Вынул из него коробку сигар, жвачки, что еще остались, и почти все шелковые чулки. Лео захотел бы приберечь несколько пар для мамы, я знаю. И все это добро я вынес Большому Берни.

— Вот, все здесь, — сказал я.

Дядя Макс на минуту перестал раскачиваться и уставился на чулки.

— Где он взял такой товар, где?.. Будь я у меня такие чулки, я б бешеные бабки заколачивал… Ох!

Большой Берни затолкал чулки в карман, а сигарную коробку повертел в руках и сунул под мышку.

— Лео серьезно попал, Бенни. Он влез на государственный склад. Это федеральное преступление. Лучше признайся, где его искать.

— Государственный склад? — переспросил я. — Нет, Лео не мог, я точно знаю. ФБР за такое расстреливает, особенно во время войны.

— Знаешь, где он сейчас? — спросил Большой Берни и снова взглянул на сигары.

— Нет, ей-ей, не знаю. Умереть мне на месте, если я вру!

Тут снова влез дядя Макс:

— Кто знает, может, он сейчас обчищает еще один склад!

Тогда Большой Берни сказал дяде Максу:

— Пошли, подождем его внизу, — и они ушли.

Небось устроят Лео засаду. Я видел: мама сама не своя, поэтому сказал ей:

— Ма, не мог Лео ограбить государственный склад. Кто бы что ни говорил, он не ворюга. Чулки он взял для тебя, сигары — для зейде…

И открыл окно на кухне. Мама была не в себе и даже не сообразила, с какой стати я это сделал. Так что я сказал ей:

— Пойду-ка я Лео на выручку.

Закрыл окно, чтобы маму не просквозило, и полез на крышу. Чтобы обойти Большого Берни с дядей Максом — а они ждали Лео внизу, — я дошел до самой последней крыши квартала и только там спустился. Задождило, а я выскочил без куртки, но я решил: фиг с ним, Лео важнее! Под дождем играли в классики Винки, сестренка Джо Крапа, Минна Голдберг и одна из близняшек Злоткин. Я заскакал на месте, как бабуин, замахал Винки руками; она попрыгала, повернулась — очень клево! — и лишь потом оторвалась от игры.

— Винки, мне нужно отыскать Лео, очень!

Вообще-то Винки информацию задаром не дает, требует взамен окурок, скажем, или ключ для коньков, но тут она увидела, что я весь на иголках, и с ходу сообщила, что Лео с Джо на гандбольной площадке.

— Винки, — сказал я, — будет время — сделаю тебе лошадь на палочке.

И сломя голову помчался в Кротона-парк, вокруг озера, где в прошлом году зарезали какую-то даму, и вверх по лестнице туда, где играют в гандбол. Темень была хоть глаз коли, но я вообще не боялся: ни Призрака, ни всего остального — так я торопился. Липпи и Джо всегда играли на последней площадке, так что через десять минут я их нашел. Вокруг площадки толпились пацаны, не подступиться, и я закричал: «Лео, Лео, это я, Бенни!» — и Липпи прервал игру.

Глядел он хмуро. Проигрывает, догадался я. Джо Крап у нас лучший по гандболу.

— Бенни, ты что, не видишь: я играю.

— Беда, Липпи… Ты влип… Это все я виноват…

— Что ты лопочешь, как китаец? В чем дело-то?

Я отвел Липпи к забору, чтобы нас не подслушали, и рассказал про жвачку и про ФБР.

— Липпи, тебе надо бежать… Зуб даю, Липпи.

— Заткнись, — сказал Липпи, — мне надо доиграть.

И пошел себе обратно на корт. Я не сомневался: легавые вот-вот нагрянут, — и все вертел головой, чтобы их не пропустить, ну и на матч смотрел. Липпи порядком проигрывал, но сдаваться и не думал. Джо Крап умел делать классные броски, он всаживал мяч за мячом в самый угол, а Лео не везло. Никто не может словить бросок Джо Крапанзано, никто. Большие парни и те боятся играть против него. Лео продул 21:7, я ждал, что он сдастся, но нет, он хотел еще один тайм. Такой уж Лео. Его скорее убьешь, чем одолеешь.

Я напомнил ему:

— Лео, ФБР… — Но куда там.

И снова Лео проиграл. Он в лепешку расшибался, но едва ухитрялся выбить очко, Джо Крапанзано выбивал три. Лео рвался играть по новой, но Джо сказал, что выдохся, поэтому хватит. И тогда только Лео подошел ко мне.

— Бенни, у тебя деньги есть?

— Да, Липпи, у меня два доллара, вот!

— Два доллара! Кто тебе дал такие деньжищи?

— Никто мне не давал! Это выручка за ту жвачку, что я толкнул Алби. Не бесись, Липпи, я не хотел ничего плохого… Ну хочешь, дай мне зубы, только времени сейчас в обрез…

Лео взял у меня деньги и сунул в карман; я понял, что он на меня не злится, и сказал:

— Можно мне с тобой, а, Липпи? Мне все равно, что ты там натворил… Ворюга, не ворюга — мне плевать…

Липпи ничего не сказал. Просто надел куртку и пролез в дыру в заборе. Я за ним.

— Липпи… я с тобой.

Лео молча зашагал через парк, а потом обернулся и бросил:

— Бенни, иди домой!

— Лео, можно мне с тобой, а?.. Я не буду тебе надоедать, обещаю!

Он схватил меня за рубашку и сказал:

— Ты что, не слышал? Ступай домой, поганец. Мало мне от тебя неприятностей?

Упрашивать было бесполезно, и я сказал:

— А куда ты пойдешь, Липпи? Мама будет спрашивать.

— Не знаю я, куда пойду.

— А ты когда-нибудь вернешься, Липпи?

— Не знаю я… Чего ревешь? Брысь домой, живо!

В общем, я повернулся и пошел, но Лео меня окликнул:

— Возьми, — и дал пятицентовик на автобус. — Пешком тебя ниггеры могут защучить, а они тебя прибьют… Давай, бери монету, — и усвистел в сторону Третьей авеню.

Чтобы не попасться на глаза Большому Берни и дяде Максу, я доехал до дальнего конца Сибури-плейс, а оттуда поверху добрался до нашей крыши и слез по пожарной лестнице. Мама сидела в своей комнате и меня не услышала. Я на цыпочках прокрался в ванную, вытер голову полотенцем и переоделся в другую рубашку и штаны. В общем, подготовился, а потом пошел к маминой двери и постучался.

— Ма, это я, Бенни, я вернулся.

Она не отвечала, поэтому я сам вошел. Она сидела на кровати и посмотрела на меня так, что я засомневался, узнает ли она меня.

— Ма, ма, — мне стало жутковато.

Но через минуту она уже стала прежняя и сказала:

— Бенни, куда ты ходил?

— Не волнуйся, ма, я отыскал Лео. Теперь они его не арестуют. Он спрятался. Им его не поймать!

— Бенни, что ж ты со мной делаешь!.. Где Лео?

— Не знаю, ма… Он мне не сказал, куда пойдет, но не волнуйся, уж он-то сумеет спрятаться, ты ж его знаешь!

Туг раздался стук в дверь. Опять дядя Макс. И с порога давай орать:

— Геня, его все нет. Кто-то его предупредил.

Он посмотрел на меня, и я понял: быть беде.

— Это ты… Шпион!

— Нет, — сказала мама, — нет. Он все время был здесь, со мной, как же он мог предупредить Лео?

Ух ты! Мама у нас вообще-то не врет. Это я вечно заливаю. Но тут она, видно, решила, что хватит с нее проблем с Лео, нечего еще и меня впутывать. Но дядя Макс не очень-то поверил.

— Геня, — сказал он, — поклянись, что Бенни все время был тут!

Я подумал, что мама даст задний ход, она вообще не любит клятв и всего такого, даже когда правду говорит. Но на этот раз ее ничто не остановило. Жизнью своей поклялась, что я не сделал из дому ни шагу, и дядя Макс, похоже, поверил, потому что сразу ушел. А я так устыдился, что не мог взглянуть ей в лицо.

— Ма, не надо было ради меня так врать… Не боюсь я дяди Макса.

— Ша, Бенни, ша, — ответила мама и заплакала.

Ни у кого в мире нет мамы лучше, чем у меня, пусть даже порой у нее чуток сносит крышу. Это неважно. Все равно нам с Лео повезло. И плевать, кто что говорит! Жаль, что как раз в этот момент у нее снесло крышу, и она, прям как дядя Макс, хвать меня за волосы:

— Бенни… Где он, Бенни?

— Сказал же, ма: не знаю… Не знаю… Не знаю…

Не знаю, с чего вдруг, но почему-то стоило мне сказать «не знаю», как она стукала меня головой о стену, и довольно сильно, так что я по-быстренькому заткнулся. Помогло: она меня отпустила. Потом закрыла лицо руками и стала раскачиваться взад-вперед и громко плакать. Я тоже заплакал.

— Не волнуйся, ма, я разыщу тебе Лео… прямо сейчас!

Я снова открыл окно и встал на пожарную лестницу, но на этот раз мама схватила меня за штаны и втащила обратно. Захлопнула окно и сказала:

— Все, никаких пожарных лестниц! Дядя Макс сцапает тебя внизу и придушит!

— Ма, я разыщу тебе Лео. Я знаю все места, где он может прятаться… Пусти, я пойду его искать.

— Нет! — сказала она, и я понял, что лучше послушаться, иначе она мне голову оторвет.

Мама, когда идет вразнос, — это тяжелая артиллерия! Я перестраховался и на всякий случай отодвинулся на пару шагов.

— Не мальчишки, а наказание Божье!

Она ушла к себе и закрылась.

Я молил Бога, чтобы Лео нашел место, где можно укрыться от дождя, а то стоит ему чихнуть — и все, мигом заболевает. Одна только мама умеет поставить его на ноги. Потом я пошел к Лео в комнату. Вдруг он вернулся, подумал я, дождь-то ведь хлещет как из ведра, и сел его ждать. Лео, конечно, будет нужен адвокат, так что мы с ним сразу пойдем его нанимать. Только это должен быть самый крутой спец, потому как выиграть дело у ФБР — та еще задачка. Я стоял у окна и смотрел на дождь. Казалось, весь город затопит. Я понимал: ждать бесполезно, Лео не вернется, сегодня точно. И хотите — считайте меня хлюпиком, но я заплакал. Мама услышала. Пришла ко мне и сказала:

— Ша, Бенни, с Лео все будет хорошо.

Сама она тоже плакала.

Потом раздела меня, как маленького, и уложила спать. И как я ни старался, все равно уснул. А утром, когда я проснулся, мама сидела на кровати Лео, и я понял, что она так и просидела всю ночь, ждала Лео. Она сразу за меня взялась:

— Бенни, мигом одевайся, не то в школу опоздаешь!

— Не пойду я в школу, ма, — так я ей и заявил, — буду ждать Лео.

Но понял, что ей не до споров, и оделся.

— Ма, — спросил я, — а ты в полицию или еще куда не звонила?.. Потому что, если они Лео поймают, они сразу передадут его фэбээровцам, и тогда дело швах. Упекут его в Синг-Синг в компанию к братьям Крапанзано.

— Ешь завтрак и иди в школу.

— Я не голоден.

— Ешь, кому сказала.

В общем, я порезал апельсин и поел хлопьев с молоком. А мама надела пальто и пошла вниз на работу. А что ей еще оставалось? Фокс нипочем бы не дал ей отгул, что бы там с Лео ни случилось. Я взял книги и спустился. Внизу заглянул в витрину: мать сидит за машинкой — вылитый манекен, а лицо белое-белое. И я сказал про себя: «Ма, я тебе его разыщу. Предоставь это мне».

Когда я пришел в школу, было еще рано, и я стоял во дворе. Айра Гарфинкель перебрасывался мячом с нашим новеньким. Айра считает, он особенный: как же, папочка у него — в этой дурацкой гражданской обороне и расхаживает в большой белой каске. Подумаешь! Не люблю тех, кто без передыха хвалится своим отцом. В общем, Айра с этим новеньким подвалили ко мне, и Айра сказал:

— Приветики, Бенни. Это Ной. Он совсем недавно сюда переехал. Его отец хочет вступить в отряд гражданской обороны, и мой папа обещал ему в этом помочь.

Вон оно как! Айра только и говорит, что о своем папочке и гражданской обороне. И тут этот пацан, Ной, меня спрашивает:

— А твой отец тоже в гражданской обороне?

— Не, — сказал Айра. — У Бенни нет отца.

— Не глупи, Айки. У всех есть отец.

— Да, а у Бенни нет. Спроси сам.

Ну я и объяснил Ною, что мой отец погиб.

— Твой отец был на фронте?

— Да, его убили японцы.

— Ему дали «Пурпурное сердце»?[40]

— Не, он ничего такого не сделал… Просто погиб.

— А где он погиб?

— Не знаю. На каком-то острове.

— На Окинаве?

— Не. У него и названия, наверное, нет… Островок, и все.

— Наверное, возле Манилы. Там сейчас мой дядя Майк.

— Не знаю… Мне пора. Все уже заходят…

Время не то чтобы поджимало, но я ненавижу, когда расспрашивают об отце. Так что я стал позади всех и зашел в класс. Мою учительницу зовут миссис Кранц, и она меня обожает. Все учителя умиляются: надо же, у Лео такой умный братик. Они считают, что тупее Лео ученика не сыщешь, а все потому, что он никогда ничего не делает. Лео не тупой, он просто не любит школу. Но когда доходит до рисования, тут дело другое. Даже Киршбаум, директор, знает, что Лео — потрясный художник. Если бы не те плакаты и таблички, а их всегда рисует Лео, Кирши бы его давно уже из школы турнул. Лео ему кучу денег на этих плакатах экономит. Лео и меня учит делать плакаты, чтоб я его заменил, когда он окончит школу, если он ее когда-нибудь окончит! В общем, миссис Кранц меня любит, и я частенько рисую для нее небольшие плакатики. На сегодня нам было задано подготовить доклад о том психе, Понсе де Леоне[41], поэтому миссис Кранц попросила меня сесть в дальнем конце класса и по-быстрому соорудить плакат про источник вечной молодости: прошел слух, что Кирши заявится смотреть третьи классы. Я переживал из-за Лео, но не хотелось обижать миссис Кранц. Куда она без меня? И я засел за плакат. Изобразил Понсе тощим, в шлеме и с бородой, а потом нарисовал, как он искал повсюду тот источник вечной молодости. Я хотел сделать плакат смешным, а он вышел грустным. Понсе смахивал на старенького раввина из Ист-Сайда, заблудившегося в Бронксе. Решил было разорвать плакат и нарисовать новый, но миссис Кранц не разрешила. Она сказала, что плакат получится замечательный. Повесила его у двери и вызвала пару-тройку тупиц с их докладами. Специально канителилась, чтобы лучшие доклады приберечь для Кирши, но Кирши так и не пришел. И хорошо, а то вызвала бы она меня, а я-то доклад не подготовил. Собирался его сделать вчера вечером, но после того, как Лео убежал, стало не до учебы. В общем, до миссис Кранц дошло, что тревога ложная и Кирши не придет, и она отпустила нас пораньше. Во дворе стоял Алби Саперстайн. Этот сукин сын загонял черным пацанам жвачку Лео. Я поймал его со всем товаром, дал пинка под зад и отобрал жвачку.

— Ублюдок, — сказал я, — ты чего на Лео настучал?

Алби молчал, пришлось наподдать ему еще разок.

— Ну что, Алби, поиграем в гестапо? Или сам скажешь? Считаю до трех. Раз. Два…

Туг Алби как заревет: хотел, наверное, чтоб кто-нибудь из учителей прибежал к нему на выручку. Ну я и сказал:

— Не дури, Алби. Хочешь, чтобы я натравил на тебя Джо Крапанзано? Он все твои шарики бритвой почикает.

Алби струсил, мигом перестал реветь и вытер кулаками свои красивучие глазищи. А потом сказал:

— Не стучал я на Лео, Бенни, я бы ни за что… Дядя Берни застукал меня со жвачкой, пришлось рассказать… А иначе бы он, Бенни, засадил меня в тюрягу.

— Тюряга уж всяко лучше, чем то, что Липпи с тобой сотворит, когда до тебя доберется… А еще скажи-ка мне, как же так вышло, что жвачка у тебя еще есть?

— Дядя Берни оставил мне парочку.

Пришел учитель, и Алби пришлось отпустить. Но жвачку я ему не отдал. И когда никто не видел, выбросил ее в канализацию. Незачем оставлять свидетельства, особенно когда ФБР у Лео на хвосте. Потом я стал представлять, как оно будет, если Лео упекут в Синг-Синг. И дал себе слово, что буду навещать Лео каждый день и приносить ему целую гору маминых латкес. Но все равно думать об этом было грустно, и я решил не думать и пойти домой. Но моя голова так по-дурацки устроена, что я ничего не смог с собой поделать: думал и думал про Лео в Синг-Синге. Дома в коридоре меня ждал почтальон: вручил открытку — она была написана карандашом, и буквы от дождя расплылись — толком и не прочесть. Но я понял: это от Лео. А то я его почерк не узнаю! Наверное, купил прошлой ночью открытку в кондитерской и отправил, а шел дождь, вот она и намокла. Мама, конечно, дико обрадуется, поэтому я сразу помчался в магазин к Фоксу показать ей открытку.

— Ма, ма, — заорал я, и на Фокса мне было наплевать. — От Лео открытка!

Мама надела очки, взяла открытку, потом перевернула ее вверх тормашками и снова взглянула.

— Бенни, нашел время для шуток. Что здесь написано?.. Она от Лео? А ты не сам ее написал?

— Клянусь, ма, это от Лео. Только тут трудновато разобрать. Лео пишет, как китаец… Я не вру, ма, про такое разве можно врать!

Вот она, расплата за вранье. Захочешь сказать правду, а тебе уже никто не верит.

— Ну так прочитай, что тут написано.

— Туг написано… написано: «Дорогая мама, за ме-ня не вол-нуй-ся. Передай Бен-ни, чтобы он тебя не расстраивал. Узнаю, что ты из-за него рас-стра-иваешься, убью его. Лео»… Вот что тут написано, ма, правда-правда!

Пока я читал, мама всплакнула. Но быстро вытерла глаза. Не хотела, наверное, чтобы другие женщины увидели ее слезы. Потом убрала открытку в сумочку и вернулась за швейную машинку. Фокс, как ястреб, следит за своими работницами, ни минутки отдохнуть не дает. Завидев, что он идет, я мигом вымелся. И поклялся перед Богом, что, как только окончу свою 61-ю школу, сразу найду работу, чтобы мама больше не работала. Ключ попросить у мамы я опять забыл, пришлось лезть через крышу и пожарную лестницу. После открытки от Лео я повеселел. Но потом мне пришло в голову, что писал-то он ее прошлой ночью, а кто знает, что с ним сейчас! А вдруг его поймали ниггеры и держат где-нибудь в Кротона-парке? А может, они сунули его в мешок да и утопили в реке? Или отрезали ухо, а то и вообще продали Большому Папочке, а Большой Папочка посадил его на корабль и отправил в рабство в Африку? Меня затрясло. И я оставил маме записку на кухонном столе:

«Мама, я ушел искать Лео. К ужину постараюсь вернуться. Пожалуйста, не надо звать дядю Макса или полицию. Не волнуйся. Бенни».

— Черт с ней, со школой, — сказал я себе и вылез в кухонное окно.

Я чуть не грохнулся с пожарной лестницы, но умирать было рано, сначала следовало отыскать Лео. Так что я вскарабкался на лестницу и снова спустился через крышу. Мне пришло в голову, что, если Лео не сцапали ниггеры, он наверняка прячется в Западном Бронксе. Надо быть идиотом, чтобы ошиваться здесь, где рыщут дядя Макс, Большой Берни и легавые. А уж кто-кто, но Лео не идиот! И я двинулся к Западному Бронксу. Ни на автобус, ни на что другое денег не было, но я махнул рукой на черных и пошел через Кротона-парк. Пусть ловят, если хотят. Но в понедельник, наверное, у ниггеров выходной, потому что я полпарка прошел, а ни одного не встретил. Хотя должен вам сказать, что возле Клей-авеню толчется ирландская шпана, и она бывает пострашнее негров. Я надеялся, что ирландцы Лео не сцапали, а то бы ему точно хана. Им евреи поперек горла. Шварци так говорит. Но, похоже, в понедельник выходной и у ирландцев, потому что и Клей-авеню, и Клермонт-парк я прошел без помех. Но потом сообразил, что еще нет трех и все, кроме прогульщиков — а их здесь тоже до фига, — в школе. Я прочесал весь парк: заглядывал за каждый куст и звал: «Лео, ау, это я!»

Возле паркового павильона резались в шашки старики: визжали, вопили, как обезьяны в клетке. Двое из них сцепились друг с другом и грызлись из-за президента Рузвельта, Дяди Джо[42], Гитлера и войны. Один старикашка обругал Дядю Джо, а второй — вот не вру! — достал нож. Ни фига себе, нас, пацанов ругают, а старики и того хлеще! Того старикана угомонили, нож он убрал, но с тем первым говорить не хотел. Я спросил у их главного, не видел ли он Лео, но он, видимо, принял его за какого-то другого Лео, потому как облаял меня по-итальянски, а следом за ним остальные. Из парка все равно можно было сваливать, так что я обозвал парочку старикашек словцами, которым дедушка меня научил, и дунул оттуда что есть мочи. Домчался до Джером-авеню, прошел под железной дорогой. Лео говорит, однажды мой отец водил нас с ним на фильм, в котором Чарли Чаплин играл Гитлера, и это было как раз где-то здесь. Кинотеатр «Зенит». Делать мне было нечего, и я решил этот «Зенит» отыскать. Если я его найду, значит, мне повезет, и Лео отыщется тоже. Ну, «Зенит» я нашел, но удачи это не принесло. Схожу домой, решил, отдохну, а потом снова на поиски. Но у Кротона-парк захромал, пришлось присесть. И какой-то черный мальчишка как заорет:

— Божечки, отвали от меня!

Голос был знакомый. Я огляделся и увидел, как два белых парня колошматят черного пацаненка. Не хотел я вмешиваться, но не люблю, когда бьют маленьких, пусть даже негритосов. В общем, подошел я поближе и сразу этого черного узнал. Это был Генри Клей. Мы с ним в 61-й учимся, ему всего шесть. Как можно лупить такого мелкого? Те двое были тоже, кажется, из 61-й, поэтому я сказал:

— Эй вы, придурки, а ну пустите его, я брат Липпи!

Думал, они смоются сразу, как услышат, кто я, но нет. Генри Клея они отпустили, зато набросились на меня.

— Ты что, назвал меня придурком? — сказал один и ну меня дубасить.

— Ты что, не знаешь Липпи? — быстро сказал я. — А Джо Крапанзано?

И я давай сыпать именами, даже Энди Крапа и Большого Папочку приплел. Не сработало. Эти парни были не из 61-й. Один спросил, есть ли у меня деньги. Я сказал, что нет, и тогда другой двинул мне в зубы.

— Это тебе чтоб за черномазых не заступался!

Больно было до чертиков, но я не заплакал: Липпи, я знал, это бы не понравилось. Я просто осел на землю и сделал вид, что умер.

— Ты убил его, Маккормик! — крикнул первый.

Они по очереди дали пинка под зад Генри Клею и убежали. Генри Клей тоже перепугался.

— Бенни, ты живой? — повторял он, но я сначала дождался, пока те двое точно уйдут, и только тогда поднялся и сказал Генри Клею:

— Давай, валим отсюда.

Генри Клей посмотрел на меня и сказал: здорово, что меня не убили. Говорил я вам: он мальчуган что надо! По дороге нас остановили две черные шайки, спросили у Генри, кто я такой.

— Да дружбан мой, Бенни, — сказал Генри Клей, и они отвязались.

Вот оно как: водить дружбу с негром полезно! Мы спокойно добрались до выхода из парка и распрощались.

Потом я встретил миссис Симонсон, она в соседней квартире живет. Она сказала, что Шварци очень плохо и мама пошла к нему. Я хотел бежать к Шварци, но увидел Алби Саперстайна и Большого Берни, которые шли сюда, и решил, что мне лучше смыться. Так что я влез на крышу и быстро, через ступеньку, спустился по пожарной лестнице. Открыл кухонное окно и услышал шум. Призрак впустил Большого Берни, решил я, и полез обратно, но кто-то меня схватил и не пускал. Оказалось, это дедушка.

— Бенни, — сказал он, — не брыкайся.

Я обрадовался не знаю как и полез обниматься.

— Где Лео? — спросил я. — Ты тоже его ищешь, зейде?

— Лео? Да здесь он!

— Что? — ахнул я.

И побежал в комнату Лео. Лео сидел на кровати и читал «Классику в картинках», поросенок эдакий! До меня дошло: он решил спрятаться у дедушки, а дедушка привел его сюда. Мне хотелось поцеловать Лео, но он такого не любит. И тут я вспомнил про Большого Берни:

— Лео, быстро, помоги мне, надо забаррикадировать дверь. Сюда идет Большой Берни!

В комнату вошел дедушка, и я им обоим рассказал: Большой Берни считает, будто Лео ограбил склад.

— Склад? — переспросил Лео. — Бред собачий. Все барахло я взял в одной паршивой кондитерской. Ее хозяин Марко, двоюродный брат Джо Крапа, а откуда у него все это добро, я не знаю. Знаю только, что он букмекер и сутенер и что все семейство Крапанзано, даже Энди, его ненавидит! И Джо сказал, что мне можно потихоньку его грабануть.

— Я знал, Липпи, я знал. Ты бы не стал грабить государственный склад… Но все равно, давай быстрее, Большой Берни вот-вот придет!

— Да пускай приходит, — сказал дедушка, и мы встали у двери ждать, когда появится Большой Берни.

Теперь он узнает, каково угодить в засаду! Это было как в Голливуде, даже круче! Не прошло и минуты, как Большой Берни постучал в дверь.

— Открывай, Бенни, — сказал он, — я знаю, что ты здесь. Не заставляй меня вышибать дверь.

Дедушка кивнул, и я открыл. Когда Большой Берни увидел нас вместе с Лео, он, наверное, решил, что сорвал банк.

— Вы арестованы! — завопил он. — Оба!

Тут на сцену вступил дедушка, и оказалось, фасон он держит круче всех в мире. Он просто вышел, скрестил руки на груди и сказал:

— Этих мальчиков не трогать!

Большой Берни, видать, решил, что перед ним шеф полиции, потому как сразу попятился к выходу. А дедушка все на него наседал.

— Склад, говоришь? Брешешь, ублюдок, подлец. Погоди, узнает о тебе капитан Рабиновиц из центрального участка, дождешься! Он живо с тобой разберется. И с Бронксом ты, сынок, распрощаешься. Зашлют тебя во Флэтбуш[43]. Все у ребят отобрал и себе, небось, паразит, присвоил. Даю тебе десять минут: принесешь обратно все, что украл. Десять минут, а потом я звоню капитану Рабиновицу.

И дедушка взглянул на часы.

— Отсчет пошел. Один. Два. Три…

Поджилки у Большого Бенни затряслись, и он

скатился с лестницы.

— Зейде, — спросил я, — а кто такой капитан Рабиновиц?

— А я знаю?.. Я его выдумал!

Мы с Лео стали считать секунды и досчитали до ста девяноста семи, когда Берни вернулся с небольшим вещмешком. И вывалил все из него прямо на пол, а сам все еще дрожит. Когда Лео осмотрел трофеи, дедушка, подмигнув мне, сказал Берни:

— За тобой еще десять сигар и три пары чулок… А теперь выметайся!

Берни понял, чтобы дедушка ничего не говорил Рабиновицу, и убрался.

Теперь он на всю округу ославится. Дедушка помог мне сложить все обратно в попрыгунчика, а Лео спросил:

— Где мама?

— Ой. Совсем забыл, Липпи. Она у Шварци. Скоро будет.

И мы с зейде и Лео на радостях пустились в пляс и запели:

Тут дверь отворилась и вошла мама.

— Что это вы так разошлись?

Увидела Лео, подбежала, поцеловала:

— Лео, Лео… Ты не заболел? Температуры нет? Точно, Лео?

Она так его тискала, словно они друзья не разлей вода, но через минуту уже вцепилась ему в волосы — и пошло-поехало.

— Целую ночь не ночевать дома! Да сколько ж это может продолжаться! Ой-ой!

Лео повезло, что дедушка был рядом, а то бы ему точно крышка. Дедушка успокоил маму, увел в кухню. Травил ей похабные анекдоты на идише, а она хохотала.

— Ша, зейде… Мальчики услышат.

Дедушка знает потрясные анекдоты про студента ешивы и жену раввина. Мама достала терку, картошку и объявила:

— Мальчики… латкес!

А мы с дедушкой и Лео стали плясать вокруг нее и петь:

Минут через десять оладьи уже испеклись. Ух, до чего ж я был голодный!