Собачья служба. Истории израильского военного кинолога

Родители

Эту главу я посвящаю моей любимой маме и всем, чьи дети уже служат или вскорости собираются в армию, а также родителям — постоянным или резервным служащим ЦАХАЛ.

Сейчас в WhatsApp и Telegram есть группы, где родители солдат могут общаться с их командирами. Мы с друзьями даже немного посмеивались, мол, во что превратилась армия, если командиры должны отчитываться в своих действиях перед родителями подчиненных. Но на самом деле я глубоко убежден, что в подобной открытости отчасти заключается сила израильской армии, которая уверена в себе, в своем командном составе.

В российской армии, к примеру, нереально отпускать солдат на краткое время домой в ходе службы в силу того, что территория страны огромна. Допустим, солдат родом из Питера попадает на службу в Приморье, или в Сибирь, да хоть в сравнительно близкую Карелию. Как он может отправиться на неделю домой, если дорога займет времени больше, чем сам отпуск? И оплата дороги… Это в Израиле из города в город, из одного конца страны в другой можно доехать на автобусе. Поэтому чаты для поддержания связи с родственниками солдат нужны.

Когда я служил командиром в армии в 2008 году, еще не было ни WhatsApp, ни Telegram. Но у меня всегда были телефоны родителей моих подчиненных, а у них — мой номер. В любой момент они могли позвонить мне, и я всегда по возможности отвечал, а если не мог ответить, перезванивал, потому что отлично понимал их чувства. Понимал, что им тревожно, если они не знают, что происходит сейчас с их сыном. Поэтому командиру очень важно поддерживать связь с родителями и давать им возможность поделиться своими тревогами, переживаниями с тем, кто сейчас несет полную ответственность за их детей. В конце концов, это важно не только для родителей, но и для армии в целом, потому что именно родители лучше всего смогут подбодрить и поддержать солдата.

В израильской армии предусмотрен один свободный для любого военнослужащего час — шаат таш. В это время солдат звонит родителям, рассказывает о своих тренировках и событиях прошедшего дня, узнает, все ли хорошо дома. И такой телефонный разговор, пусть и недолгий, дает ему больше сил, чем все мероприятия, организуемые офицерами.

Однажды позвонила мама одного моего подчиненного и тревожно сообщила, что сын не звонил ей уже три дня. Речь шла о солдате, которого за серьезную провинность я и командир Омри наказали тем, что сократили для него шаат таш на полчаса, и за это время он не успевал позвонить домой — то ли слишком уставал от дневных занятий, то ли еще что-то мешало ему это сделать.

И я понял, что это наказание было ошибкой, извинился перед женщиной и попросил парня ей позвонить. В дальнейшем в своем подразделении я ввел правило регулярных звонков родителям, за нарушение которого полагалось лишение субботнего увольнения домой. Если по каким-то причинам военнослужащему не хватило времени, чтобы позвонить домой, он обязан подойти к командиру и попросить разрешения это сделать. Ему это разрешат, но при этом накажут, хотя более мягко, не шаббатом на базе. Но в любом случае родители должны услышать голос сына.

Всех родителей мы оповещали, что сыновья должны звонить им каждый день. А в дни, когда у них не было такой возможности, я или Омри обязательно предупреждали близких, чтобы те не волновались.

Помощь родителей в поддержании силы духа солдат неоценима. И это не только ежедневные разговоры по телефону в шаат таш.

Значительной поддержкой являются и поездки на домашний шаббат, особенно когда во время интенсивной подготовки парень может вырваться домой только раз в две-три недели. Он приезжает домой усталый, мама готовит его любимые блюда, находит для него те самые главные слова, которые его успокоят и подбодрят. А он взахлеб рассказывает об интересных моментах службы, возможно, что-то и приукрашивая. Так хочется выглядеть героем перед мамой!

Конечно, когда ты уже настоящий боец и участвуешь в военных операциях, то становишься более сдержанным. Ты продолжаешь рассказывать домашним о тяжелых многочасовых тренировках, о том, что мало спишь. Но ни словом не обмолвишься, что произошло в ходе вчерашней боевой операции, что была перестрелка, что ты слышал свист пуль. Ты просто не хочешь волновать свою маму.

Помню, когда я звонил маме, то говорил, как устал и как мне хочется спать. На что она неизменно отвечала: «Конечно же! Обязательно сейчас пойди и выспись хорошенько. Потому что сон очень важен для здоровья». А я даже не пытался ей объяснить, что от меня это не зависит. Солдат не может идти спать, когда хочет. Да еще и высыпаться! Такой привилегии у него нет. Но мама должна быть спокойна за сына или дочь.

А еще есть дни, когда родители приезжают к своим детям в армию на церемонии: на вручение красного берета или по окончании курса спецподготовки, когда на грудь их чаду торжественно прикалывают значок. Твоя семья сидит, а ты стоишь перед ней на площади в красном берете, с собакой, и на твоей груди красуется значок подразделения. Ты горд собой и счастлив, что знаешь, как в эти минуты гордится тобой твоя мама, сидящая напротив. А еще она наверняка думает, как и я, что как жаль, что бабушка не дожила до этого момента и не увидит своего красавца внука. Сладкие минуты эйфории, упоительные минуты торжества…

И только теперь я понял, что мамина гордость, наверное, смешивалась со страхом, когда она слушала речь нашего командира:

— Ваши сыновья стали настоящими бойцами спецподразделения. После двух тысяч лет изгнания нашего многострадального народа ваши дети, наши дети стали снова сильными и способными защитить еврейский народ. Они — надежная неприступная стена, построенная на севере, на юге, внутри страны. Они — железный кулак против палестинского террора, созданный для того, чтобы построить здесь достойную жизнь.

Мама понимает, что отныне и ее сын становится мишенью для террористов, но в то же время и угрозой им. Что он первым встретит опасность, которая постоянно висит над Израилем. Отсюда и гордость, и страх, ведь для нее ты не боец элитного спецподразделения, а ее любимый ребенок.

Я уверен, что именно из-за этого солдаты израильской армии не участвуют в иностранных вооруженных конфликтах. Наша армия существует лишь для защиты родной страны и ее народа. Израильские мамы просто не позволят, чтобы их дети рисковали жизнями за что-то, кроме защиты своей страны. И я говорю это абсолютно серьезно, глубоко убежден в этом. Правительство, которое захотело бы вовлечь израильскую армию во что-то подобное, было бы тут же сметено. Но такое правительство невозможно представить даже теоретически, потому что дети членов парламента тоже служат или служили в армии.

Да, родители в Израиле, как и в любой стране мира, очень переживают за своих детей. Да, они всеми силами их поддерживают и помогают им, успокаивают и подбадривают. А потом провожают снова в армию, где сына или дочь ждут тренировки, марш-броски, а то и боевые операции, где стреляют уже не холостыми патронами.

Иногда меня охватывает гнев при мысли о том, что наш народ вынужден постоянно находиться в постоянной боеготовности, из поколения в поколение. Мы привыкли к реальности, в которой каждый израильский мальчик и девочка должны в восемнадцать лет стать солдатами, ответственными за безопасность страны. Конечно, родители ими гордятся, надеются, что дети будут служить в тех же войсках, что и они. Но при этом все три года службы полны томительного ожидания и подспудного страха: а вдруг?.. Потом их внуки тоже возьмут в руки оружие, и теперь уже следующее поколение будет бояться, надеяться и ждать.

Этот круговорот поколений кажется нам настолько же естественным, как вращение Земли вокруг Солнца. Но сколько это может продолжаться? Сколько лет родители должны переживать за своих детей? Насколько сильно все это меняет наш народ, все израильское общество? Может, это постоянное нервное напряжение вредит нам? Может быть, из-за него мы перестали объективно смотреть на реальность?

Мы все очень хотим, чтобы вообще не приходилось посылать наших детей служить, подставлять их под пули террористов всех мастей, для которых жизнь человека — ничто, которые убивают ради наживы и в силу извращенных понятий о добре и зле. Для израильского народа все парни и девушки, которые служат в армии, — общие дети. И одна из самых первостепенных задач любого офицера ЦАХАЛ состоит в том, чтобы каждый ребенок, которого ему доверили, вернулся домой живым и здоровым.

Есть пронзительная книга одного из самых выдающихся, по моему мнению, израильских писателей Давида Гроссмана «Женщина, убегающая от известия». Она была начата в 2003 году, а в 2006-м, когда была написана половина, в Ливанской войне, за несколько дней до ее окончания, погиб сын писателя Урий. После трагедии стиль романа разительно изменился. Это произведение — как стон сотен матерей, чьи сыновья были убиты во время службы в армии: «Остановите эту ужасную бойню, остановите этого зловещего Молоха[16], пожирающего наших детей!»

В романе женщина, чей сын участвовал в военной операции, сердцем чувствовала, что со дня на день в ее дверь постучатся и принесут страшное известие. Мать собирает вещи и убегает из своего дома. Она прячется, хочет, чтобы ее никто не нашел, а значит, не передал ей эту убийственную весть.

Возможно, придет время, когда появится поколение родителей, которым не придется волноваться, что их детей убьют в ходе военной операции, а сами они не станут до сорока пяти лет один месяц в году участвовать в резервистских сборах. Я понимаю, что это время еще очень и очень далеко. Но так хочется верить в то, что должен быть какой-то план у израильского правительства. Потому что иначе у еврейской мамы может не хватить терпения…

Ни одна операция не проходит по плану

Я долго думал, писать эту главу или нет. Ведь то, о чем я хочу здесь рассказать, может представить израильскую армию в невыгодном свете и даст некоторым повод думать, что она недостаточно профессиональна, а многие ее офицеры и солдаты просто безответственны. А мне меньше всего хочется негативно отзываться о ЦАХАЛ, потому что, отслужив три года в одном из элитных подразделений, я убедился: по боеспособности это одна из лучших армий в мире.

У бойцов Окец богатый армейский опыт, ведь они служат не только в своем, но и в других подразделениях, участвуя в совместных операциях. Я сам участвовал в десятках операций и могу сказать, что ни одна не прошла по заранее намеченному плану.

Подобные ситуации сплошь и рядом случаются и в повседневной жизни — все идет не так, как задумано. Порой неожиданно возникают события, разрушающие планы. Из-за этого человек нервничает, теряет контроль над ситуацией, ему кажется, что могучий поток обстоятельств несет его словно песчинку. Нарастает паника, а в таком состоянии часто совершаются необдуманные и подчас роковые поступки, которые уже не исправить.

Хочу поделиться одним своим секретом. Когда я чувствую, что теряю контроль над ситуацией, то сажусь и говорю себе: «Вспомни! Ни одна операция никогда не проходила по плану». И становится легче! Ведь если даже в армии с ее строгой дисциплиной такое происходит постоянно, то почему на гражданке должно быть иначе? Человек предполагает, а Бог располагает.

После окончания полного курса подготовки и службы кинологом я еще полтора года прослужил в армии. Участвовал в десятках операций. И ни одна не прошла в точности так, как было задумано, сколько бы ее ни планировали и ни просчитывали. Все равно что-нибудь да шло не так.

Поэтому в армии важнейшей частью планирования операции является мактаг — возможное отклонение от микрим ве тгувот — ситуации — и подготовка вариантов решения при возможных ее изменениях. В ходе подготовки к операции продумываются возможные проблемы, которые могут возникнуть, и то, как их надо решать. Микрим ве тгувот начинается с исполнителей. Вначале бойцы — непосредственные участники операции продумывают возможные нештатные ситуации. Потом приходит офицер, чтобы проверить подготовку. В израильской армии нет жесткой субординации, и офицер не считает зазорным обсудить с солдатами ход предстоящей операции до мелочей, стараясь учесть все нюансы. Но, несмотря на все усилия, операция проходит четко по плану далеко не всегда.

Очень часто случаются различные казусы — садятся батарейки в приборе ночного видения или фонаре, ломается ни с того ни сего рация. Словом, техника подводит постоянно. Это можно даже сформулировать в виде закона: «Сколько бы ни проверялась техника, перед спецоперацией обязательно что-нибудь сломается». Очень часто начало операции задерживается, и вместо того, чтобы выйти на задание, например, в 10 вечера, рассчитывая прибыть на нужную точку еще затемно, выходишь в 2 часа ночи, и весь дальнейший план действий приходится менять.

Планируя маршрут по карте, вы видите, что на пути сухой ручей, по которому нужно пройти несколько километров. Однако, подойдя к высохшему руслу ночью, вы слышите журчание воды и обоняете отвратительный, удушливый запах. Нет, карта не ошиблась. Воды в ручье действительно нет, это канализационные стоки близлежащей деревни. И снова меняется весь план.

Бывают и смешные ситуации. Однажды мы должны были осмотреть дом в Хевроне. Бойцы подошли к зданию, потребовали, чтобы все вышли. В ответ тишина. При входе в дом слышим сверху какой-то непонятный шум. Тогда я был прикреплен к подразделению Гивати. Вместе с его командиром и еще двумя бойцами, среди которых был эфиопский еврей, поднимаюсь на второй этаж. Автоматы наготове, пальцы — на спусковых крючках, сердце колотится. Вот дверь, из-за которой доносится этот странный шум. Резко распахиваем ее, врываемся и видим молодую пару, занимающуюся любовью. Мы в смущении, молодые люди в шоке. И резюме эфиопского еврея: «Ну вот, все в этом мире занимаются сексом. Один только я с автоматом бегаю и ищу террористов!» Обстановку эта шутка, конечно, разрядила, но план операции потребовал корректировки.

Очень часто кто-то подворачивал ногу, и приходилось спешно менять расстановку сил, так как у каждого бойца своя роль в операции.

Срываются задания и по неосторожности. Например, необходимо ночью скрытно проникнуть в арабскую деревню и зайти в определенный дом. Но кто-то случайно задевает ногой в темноте пластиковую бутылку, а то и вовсе падает. Раздается шум, деревня просыпается, и уже через несколько минут все знают, что пришли военные. Однажды при выдвижении к арабской деревне мы встретили пастуха. И на этом операция завершилась, так как его сообщение в любом случае достигнет деревни раньше нас — мобильной связью умеют пользоваться все. И многочасовая, а иногда и многодневная подготовка к операции идет прахом только из-за неожиданно встреченного человека.

При подобных непредвиденных обстоятельствах есть несколько вариантов дальнейших действий. Первый — свернуть операцию и вернуться на базу, чтобы еще раз все продумать и выполнить поставленную задачу позже. Второй — изменить план операций с учетом новых факторов. Офицеры и сержанты думают, что можно предпринять: изменить маршрут, перераспределить роли солдат и продолжить выполнение задания. Или же, как это было в Хевроне, когда мы прервали любовные утехи молодой пары, просто уйти.

В любом случае мы управляли ситуацией, принимали решение. И просчет возможных вариантов развития событий в итоге очень нам помогал. Если вы неожиданно оказались в сложной ситуации, вспомните мои слова: «Ни одна из этих операций не проходит идеально по плану. Так и должно быть. Главное — сохранять хладнокровие и менять тактику, если что-то пойдет не так. И вы обязательно добьетесь своей цели».

Быть рядом

Армия честнее гражданки! Если в армии действуешь напористо, но не нарушая устав и правила, помогаешь товарищам в нужный момент, но в то же время не выскочка, то очень скоро тебя заметят и предложат продвижение по службе. На гражданке, увы, все далеко не так однозначно.

История, которая случилась со мной, — наглядный пример того, как в армии ценят профессионализм, стремление решить поставленную задачу и умение настоять на своем. Произошло это во время моей службы кинологом. Одним из самых частых заданий, которые выполнял наш отряд Мирдафим («Преследование»), было литфос коненут. С иврита это можно перевести как «быть наготове». Получив такое задание, следовало взять необходимое снаряжение для себя и собаки и выехать на одну из баз на границах Израиля или в район Иудеи и Самарии. Там какой-либо наш военнослужащий находился неделю-другую, чтобы, если что-то случится и понадобится кинологическая помощь, он был уже рядом.

Получив такое задание, я собрал снаряжение, взял собаку и поехал на базу Нахаль Оз, на границе с сектором Газа. Эта база довольно известна в Израиле благодаря событиям, которые там произошли за последнее десятилетие. Сектор Газа — одно из самых неспокойных мест на границе с Израилем, в основном из-за постоянных провокаций и террористических вылазок боевиков организации ХАМАС, управляющей этой территорией. Последний известный случай — атака террористов 28 июля 2014 года на одноименный с базой кибуц, расположенный рядом. В результате погибли пятеро военнослужащих ЦАХАЛ. Помимо этого кибуца, база прикрывает израильские деревни Нир Ам и Кфар Аза. Если возникали опасения, что защитный забор, отделяющий израильскую территорию от сектора Газа, был несанкционировано преодолен (сработала тревога, увидели следы и т. д.), я должен был в течение трех минут в полном обмундировании быть вместе с собакой в машине, которая доставит нас к подразделению, осуществляющему поиск и поимку проникших террористов. Или же вообще быть первым на точке перехода. Сигнал тревоги, разумеется, мог поступить в любое время суток. Все это непросто. Необходимо быстро понять, где произошел прорыв террористов. Параллельно следует связаться с командиром базы, чтобы тот прояснил ситуацию: сколько террористов предположительно пересекли стену, кто их преследует и многое другое. Конечно же, связаться с начальством в это время сложно, потому что с ним пытаются координировать работу и другие военные.

У нас, кинологов, была своя машина — армейский джип с водителем. Нам не надо было никого ждать, и мы мгновенно выезжали на место. Почему так важно было все проводить максимально оперативно? Израильские поселения находятся всего в пяти-десяти минутах ходьбы от границы. И надо стремиться нейтрализовать террористов до того, как они проникнут туда. На счету каждая секунда. Главное — любой ценой предотвратить жертвы среди мирного израильского населения. И тут трудно переоценить роль кинолога с обученной к поиску собакой. Он может быстро выйти на след террористов, безошибочно пойти по нему и предупредить сопровождающих его бойцов, что боевики где-то рядом.

В этот раз, приехав на базу Нахаль Оз, я первым делом положил свои вещи в комнату, отвел собаку в просторную клетку неподалеку и пошел знакомиться с командиром базы, а также с девушками, чья должность на иврите называется тацпитаниет — «наблюдательницы». Их работа заключается в контроле границы при помощи видеокамер. Именно они первыми замечают опасность и сообщают об этом по рации. В случае прорыва боевиков прямой контакт с наблюдательницами позволяет максимально быстро выйти на нужную точку.

Когда я служил в армии, ответственной за базу и весь этот сектор была пехотная бригада Гивати, которая прославилась успешной борьбой с террористами из сектора Газа, проведя против них тысячи операций с минимальными потерями. А на территории базы дислоцировался батальон, командир которого и был начальником базы. Именно к нему я и направился.

В арсенале кинологов есть несколько способов быстро познакомиться с подразделениями, с которыми работаешь в ходе операций. Самый первый — показать бойцам, как наши собаки атакуют. Для этого мы просили одного из военнослужащих надеть специальный костюм, а потом давали своему четвероногому другу команду взять его. Атака боевого пса очень зрелищна, и бойцы всегда приходили в восторг. Потом мы разрешали погладить собаку. На контрасте это производило большой эффект: только что ты наблюдал мощь и свирепость боевой собаки, а через несколько минут можешь ее погладить. Такое представление сближало, за неделю-другую пребывания на базе ты становился почти своим. У меня до сих пор хранятся футболки соединений ЦАХАЛ, с которыми я работал. Существует хорошая армейская традиция — обмениваться футболками после удачного проведения операции. Да что там футболки, у меня появилось много друзей из других подразделений!

Итак, я постучал в дверь и вошел. Передо мной сидел подполковник.

— Здравствуйте. Я новый кинолог из Окец, — сказал я.

— Серьезно? — удивился офицер. — Вы здесь тоже работаете?

Такая реакция неудивительна, так как в обычных войсках с кинологами, как правило, не работали и не знали специфику их работы.

— Да, — подтвердил я, — и хотел бы, чтобы вы познакомились с моей собакой. Увидели бы наши возможности.

— Совершенно нет времени, — сказал офицер, но потом, увидев мое огорчение, добавил: — Я тебе в четыре часа дня сообщу. Может, и удастся выкроить минутку.

В четыре часа дня я сам вновь пришел к нему. Его лицо было очень усталым. Обстановка на границе с сектором Газа была тогда очень напряженной: было пять или шесть попыток пересечь границу и очень много пацмаров — минометных обстрелов базы и мирных израильских поселений практически каждый день, были зафиксированы случаи стрельбы снайперами ХАМАС по израильским военнослужащим, патрулировавшим дорогу вдоль границы. Кроме того, имелась информация, что боевики хотят заминировать дорогу, взорвать патрульную машину и похитить одного-двух израильских военнослужащих. Поэтому командир батальона издал приказ, в котором запрещал патрулирование одним автомобилем. Увидев меня, офицер виновато развел руками: «Послушай, очень бы хотелось, но никак не получается».

А уже в восемь вечера по громкой связи раздался сигнал тревоги. Я вскочил, быстро надел обмундирование. Затем побежал к собаке, надел и на нее жилет и намордник, взял за поводок — и вот уже водитель джипа жмет на педаль газа. Я в это время связываюсь со штабом и выясняю, что в одном месте зафиксировано прикосновение к забору. Мчимся туда. Наша машина на месте происшествия была первой, опередив автомобили командира батальона и патруля.

Офицер посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

— Неплохо у вас со скоростью.

— Мы учились быстро приезжать на место и быть первыми.

Проверив все, мы поняли, что пересечения границы не было. Перед тем как вернуться на базу, я еще раз обратился к офицеру:

— Возможно, сейчас у вас найдется время посмотреть, как атакует моя собака?

Но снова получил отказ, правда, не такой категоричный:

— Не сейчас. Но я обещаю, что среди недели обязательно найду для этого время.

В пять часов утра опять прозвучал сигнал тревоги. И вновь мы с водителем и Тальей помчались туда, где было зафиксировано касание ограждения. И снова мы оказались первыми. На этот раз командир батальона не удивился, а разозлился:

— Ты знаешь мой приказ, что одна машина не должна выезжать на границу! Только две машины!

Я ничего не ответил, но решил, что никого ждать не буду. Где гарантия, что не будет прорыва границы и террорист не окажется на нашей территории? А тогда счет пойдет на секунды. Промедление было бы только на руку террористу, а такого подарка я ему делать не собирался.

Неделя выдалась очень неспокойная. Довольно часто срабатывала тревога — техника фиксировала прикосновение к забору. Когда я и в третий раз оказался раньше всех на границе, командир батальона снова возмутился:

— Я же четко сказал: на одной машине к границе не ездить!

В этот раз я ему ответил:

— Намного лучше будет, если я окажусь как можно быстрее на месте прорыва террористов, чем те, которые опередят нас и проникнут в деревню. Я просто не могу ждать, моя задача — незамедлительно продвигаться дальше.

Теперь уже офицер ничего не сказал. После этого разговора я вновь прибывал первым к границе после тревоги, но подполковник мне уже больше ничего не говорил.

Прошла пятница, а он так и не посмотрел на тренировку с моей собакой. В шаббат многие военные уезжают домой. База пустеет. Уехал и командир, оставив заместителя. А в субботу в четыре утра вновь сработала тревога. Когда, как и прежде, мы с Тальей и водителем первыми прибыли на место происшествия, неожиданно позвонил командир батальона и велел доложить обстановку. Я это сделал, а потом поинтересовался, почему об этом он спрашивает меня, а не своего заместителя.

— Но я ведь знаю, что ты будешь первым. А мне нужна достоверная информация из первых рук, от тех людей, которые непосредственно находятся на месте происшествия, — честно ответил он.

От этих уважительных слов мне стало очень приятно. И я понял одну истину. Иногда нам кажется, что окружающие люди не замечают, что в каких-то делах мы лучше, сильнее или быстрее других. Но это не так. Все это не только фиксируется, но и постепенно проникает в их сознание. И в критический момент, когда надо на кого-то положиться, они выбирают тебя как наиболее надежного.

К сожалению, я так и не показал командиру базы, как моя собака может атаковать. Но зато мастерством, которому меня обучили в подразделении, доказал, что бойцы Окец — большие профессионалы.

В ту неделю на базе Нахаль Оз тревога срабатывала ежедневно. Однако переходов границы террористами, к счастью, не было. Тем не менее тот разговор в четыре утра мне запомнился, так как помог уяснить еще одну грань во взаимоотношениях людей и выработать дальнейшую жизненную позицию — будь напорист, уверен в себе, помогай коллегам, и это поможет тебе в работе и личной жизни.

Разговоры с собаками

За первые полтора года службы мы отнюдь не считали армию близкой и родной. Но после того как нам прикололи на грудь значки с крылатой собакой, армейские рамки сузились — наше подразделение стало нам родным домом.

Опишу его кратко. Два ряда караванов с комнатами для военнослужащих по два-три человека в каждой. Между строениями мы посадили цветы. А в самом центре была площадка, которую мы называли китайской. Там стояла беседка, в ней было несколько диванов и кресел, а посередине — небольшой столик. Все это немного напоминало китайский домик для чаепитий, и там всегда кто-нибудь находился. Каждое утро, когда ты просыпался и направлялся умываться, то видел, что на китайской площадке уже есть люди, вовсю кипит жизнь, в беседке сидят ребята, о чем-то разговаривают, пьют кофе.

В последнем караване имелась комната, где всегда можно было перекусить. Работала она круглосуточно. Любой солдат, который возвратился с операции или готовился к ней, а то и просто захотевший есть среди ночи, мог там утолить свой голод. В этой комнате закусок стояли три больших холодильника, забитые едой — йогуртами, соком, шоколадом, сырами. Также была плита, на которой можно было смастерить себе нехитрую яичницу. Иногда у кого-нибудь из бойцов прорезался кулинарный зуд, и он готовил шакшуку[17], которую подавал всем, кто был на китайской площадке.

Рядом стояло несколько тостеров, с помощью которых можно быстро приготовить себе очень вкусное блюдо — берешь два ломтика хлеба, между которыми прокладываешь сыр, и все это заливаешь кетчупом. А если ты хочешь не просто по-быстрому и вкусно перекусить, а побаловать себя кулинарными изысками, то кладешь еще и туну[18]. Все это засовываешь в тостер — и вот уже через пару минут с аппетитом зубами разламываешь жареную корочку на хлебе, наслаждаясь вкусными ароматами. Поверьте, получается один из самых вкуснейших тостов, который только может быть. Уничтожается за милую душу!

Иногда в комнате закусок появлялось вкусное мясо или бурекасы — пирожки из теста, похожего на слоеное. Они бывают с картошкой, брынзой или творогом. А еще наш старшина часто ездил в Тель-Авив в рестораны, где по вечерам всегда оставалась еда, и их владельцы с радостью отдавали ее в армию. Кстати, это один из множества штрихов, наглядно показывающих, что ЦАХАЛ — именно народная армия. Между прочим, некоторые из блюд, которые я регулярно ел в армии, на гражданке могу позволить себе крайне редко. Словом, можно сказать, что в Окец парни были избалованы едой.

Сразу за комнатой закусок был конференц-зал, построенный на спонсорскую помощь. Помещение было роскошное — паркет, красивые большие диваны, а в центре — огромный плоский телевизор. И вся эта красота была погружена в прохладный воздух, который извергали мощные кондиционеры. Чтобы понять всю прелесть такого отдыха, нужно было весь день порысячить под палящим солнцем на сорокаградусном зное на базе.

В конференц-зале мы по вечерам смотрели футбольные матчи, фильмы и разные развлекательные передачи. Рядом с телевизором стояли игровые приставки, и ребята иногда устраивали турниры, рубясь в «Каунтер-Страйк» или другой шутер.

Но конференц-зал предназначался не только для развлечений военнослужащих. Там мы часто готовились к боевым заданиям. На экране телевизора просматривали карту, чтобы легче было запомнить маршрут, обсуждали план операций. И здесь же проводился «разбор полетов» после операции. Это очень важно, так как бойцы выходят на задание с чужим подразделением, и часто подробную информацию о том, как все протекало, можно было узнать только от непосредственного участника — нашего кинолога.

Благодаря таким обсуждениям мы понимали специфику всех подразделений, с которыми нам приходилось выходить на боевые операции. Кроме того, вносились ценные предложения по улучшению нашей экипировки и методов работы, на основании увиденного в других частях.

Для меня этот наш маленький конференц-зал, где мы веселились, развлекались, играли на приставках, а через несколько часов уже готовили спецоперацию и готовы были рисковать своими жизнями, олицетворяет весь наш маленький Израиль — уютный, удобный, где можно хорошо отдохнуть. Но при опасности все развлечения отбрасывались в сторону, и перед нами представала совершенно другая страна — предельно собранная, готовая к любому отпору.

К задней стороне одной из линий домиков примыкали домики девушек — также военнослужащих нашей части. Разделяла здания волейбольная площадка. По ее периметру даже были установлены пластиковые лежаки и кресла для зрителей!

В Окец существует традиция, когда каждый призыв, увольняясь на гражданку, что-то дарит подразделению. Вот это волейбольное поле и было таким подарком. Был привезен морской песок, куплена волейбольная сетка и лежаки. Благодаря такому щедрому презенту следующие призывы имели возможность отдохнуть по-царски. Размять мышцы игрой, а потом вальяжно расположиться на лежаках и с упоением поедать холодный арбуз.

Домики, в которых жили девушки, были обнесены небольшим забором и, разумеется, вход туда парням был заказан — запретная зона. Девушки также жили по два-три человека, имели свои душевые, столовую и комнату закусок.

Свободное время девушки и парни обычно проводили вместе — на китайской площадке, волейбольном поле, в конференц-зале или мужской комнате закусок. После таких посиделок некоторые солдаты-мужчины жаловались, что не остается продуктов. Прекрасная половина человечества любила обильно подкрепиться.

В двух минутах ходьбы от китайской площадки была еще одна комната отдыха. В ней стояли бильярдные столы и даже фортепиано. Иногда я садился за инструмент и погружался в чарующие звуки музыки, в свои мысли и фантазии. Но израильская армия — это в основном еврейская армия, а значит, в ней служит много любителей музыки. И часто, когда я приходил, фортепиано оккупировал уже кто-то другой. Нужно было ждать своей очереди. Эти музыкальные вечера, которые я устраивал сам себе и мог в мгновение ока унестись далеко-далеко от армейских будней, остались в моей памяти до сих пор.

Комфорт, который был на нашей базе Миткан Адам, присутствовал далеко не везде, а только в спецподразделениях, которые в израильской армии имеют привилегированное положение. Еще одним нашим преимуществом в сравнении с обычными частями ЦАХАЛ, из-за которого они нам завидовали, была возможность ходить по базе в такой своеобразной полуформе. Брюки армейские, но вместо рубахи — фирменная футболка Окец, а на ногах не грубые армейские сапоги, а сандалии! Это было престижно. К тому же смотрелась такая одежда щеголевато. И самое главное — в ней было удобнее. Все-таки Израиль — это южная страна и температура за сорок градусов у нас не редкость. А сапоги и рубашка как-то плохо сочетаются с такой жарой.

В израильской армии солдат, ответственный за чистоту территории, опрятный вид военнослужащих, доставку еды, моющих средств и другую логистику, называется расап. Это эквивалентно российскому званию «старшина». В мое время старшиной был Хаджадж. Он ввел в части отличную традицию. Так как очень часто бойцы возвращались с тренировок около двух часов ночи, он организовал стол перекуса, который располагался недалеко от китайской площадки. На нем всегда стояла самая вкусная еда, которую он мог привезти из своих вылазок в тель-авивские рестораны. К закускам он еще ставил бутылки с газированной водой и клал много бурекасов, хумуса[19] и шакшуки, которую готовил собственноручно. Благодаря такой заботе вымотанные в ходе тренировки солдаты могли спокойно отдохнуть за едой, поговорить, снять психологическое напряжение. Именно за этим столиком проходили самые задушевные разговоры. Часто бралась гитара, и мягкие аккорды устремлялись в ночное небо вместе с соблазнительным ароматом черного кофе, который парни варили по очереди.

Неотъемлемой и весьма приятной особенностью нашей базы, притом одной из самых красивых, была девушка Мааян, задачей которой было контролировать настроение солдат и не допускать душевных срывов. Например, перед выходом на операцию она писала бойцам, которые в ней участвовали, теплые открытки, оставляла на подушках шоколадки. С ней мы всегда могли поговорить, спросить совета. Скажете, все это мелочи? Категорически нет. Настроение военнослужащих часто имеет решающее значение при проведении боевой операции. И роль Мааян трудно переоценить. Часто возможность высказаться, отвести душу в конечном итоге важнее, чем несколько марш-бросков для поддержания физической формы.

Каждое утро и каждый вечер любой солдат-кинолог шел к своей собаке и выгуливал ее. Клетки с собаками находились выше жилых комнат, на горе. И оттуда открывался очень красивый вид. С одной стороны зеленеет лес, в котором мы часто проводим свои тренировки. С другой стороны находятся караваны, где тренируются солдаты, приехавшие с базы Пелес после курса молодого бойца и проходящие курс спецподготовки. Чуть дальше живут ребята, которые проходят первую часть кинологического курса, а еще дальше — те, кто осваивает вторую часть. А вот и родные комнаты! Там находятся бойцы, которые ходят на боевые операции. Это сердце базы, отделенное забором от остальной ее части. А посередине стоят огромные контейнеры, в которых аккуратно сложено все наше обмундирование.

Один из бойцов «Окец» на вечерней прогулке со своей собакой. Самые счастливые моменты службы

Больше всего я любил именно вечерние прогулки с собакой. Вот уже на базе включилось освещение, и становится как-то уютней. Возле собачьих клеток суета. Кто-то спрашивает: «А ты идешь гулять с Тальей?» Конечно же иду! Иначе зачем я сюда пришел?! Открываю клетку, надеваю на ошейник поводок и вывожу свою собаку. Приятный прохладный ветерок теребит волосы, ты машинально проверяешь наличие пластмассового совка для собачьих экскрементов у себя на поясе и сопровождаешь своего верного друга по привычному для нас двоих маршруту.

Когда собака приболела, она спала в комнате с солдатом, иногда забираясь на его кровать. С другом нужно делиться всем, даже кроватью

Во время прогулки начинаешь с собакой разговаривать, отлично зная, что она тебя понимает: «Талья, как я сегодня устал! Прямо ног не чувствую». А мой верный друг шевелит ушами и сочувственно смотрит на меня своими умными карими глазами, слегка наклонив голову. «Талья, тебе нравится эта погода?» — спрашиваю я, и собачья пасть расплывается в улыбке. Потом мы садимся на траву. Я начинаю вычесывать Талью, а она смотрит либо на меня, либо вдаль. В такие моменты порой кажется, что мой четвероногий друг меня не понимает, а думает о чем-то своем, собачьем. Но, конечно же, это не так.

Теперь вы понимаете, почему в начале главы я назвал Окец своим домом. Я там, и говорю это совершенно искренне, провел лучшие в своей жизни полтора года…

Эритрейские беженцы

Евреи, которым привелось пережить Холокост и Вторую мировую войну в целом, навсегда запомнили это ужасное время. Многие из них тогда лишились родных и близких, потеряли здоровье — физическое и особенно душевное. У большинства не было детства. И у всех осталась в душе огромная кровоточащая рана, с которой они переехали в Израиль и так и жили с незаживающей раной всю жизнь. И эту огромную душевную боль, эти страшные, леденящие кровь воспоминания они передали следующему поколению. Просто не могли не передать. Ведь вся боль, все невыносимые страдания и ужас остались в памяти навсегда. Кровоточила, не заживая, каждая клеточка их организма. Матери передавали свои мучительные воспоминания с грудным молоком, отцы и деды — через свои взгляды с навсегда застывшим в глазах отчаянием. А второе поколение передало третьему…

Таким образом, память о национальной трагедии переходила такой эстафетной палочкой от старших младшим, и эта печальная традиция существует и поныне. Настолько сильным был удар по еврейскому народу. Есть в Израиле выражение «Никогда больше». Его смысл понятен всем. Никогда больше евреи не будут беззащитными. Никогда больше они не будут безропотно следовать, как овцы на убой. Никогда больше не повторится трагедия Бабьего Яра и Варшавского гетто. Теперь евреи смогут себя защитить. Теперь у них всегда будет свое государство, а в нем — сильная армия. Именно потому, что у нас не было своего государства и своей армии, и стала возможна трагедия Холокоста. Дважды повторять эту ошибку мы не намерены. Даже я, представитель третьего-четвертого поколения после Холокоста, видел, служа в армии, как история еврейской трагедии влияла на солдат. Помню, как в самые трудные моменты, например, на финише марш-броска, когда сил уже практически нет, а легкие с хрипом втягивают в себя воздух, ты вспоминаешь фильмы о Холокосте. Вспоминаешь о своей прабабушке, практически вся родня которой была уничтожена — расстреляна, сожжена, задушена в газовых камерах. И ты на миг представляешь, что бы эти безвинно убитые люди подумали, увидев тебя, их потомка, облаченного в форму армии СОБСТВЕННОГО государства, хорошо вооруженного, сытого, натренированного, обученного, способного защитить их. Как бы они порадовались за своих еврейских граждан, которым больше не надо с ужасом ждать высылки, издевательств, уничтожения, которые не должны нашивать на одежду желтые звезды Давида в качестве опознавательных знаков. Наконец-то их народ имеет свою землю, свое государство, крепкое, сильное, способное противостоять любым недругам. И эти мысли придают тебе силы! Я знаю, что не только меня посещали такие мысли.

Холокост украл у людей, переживших его, не только родных, близких, детей, не только здоровье и спокойный безмятежный сон. Он украл у них и способность спокойно произносить отдельные слова. Люди больше не могли произнести «поезд», «рейс», даже находясь в полной безопасности на уже своей земле в Израиле. Только услышав эти слова, они впадали в панику, их начинала бить дрожь. Потому что для них это были не слова, а ключи, которые приоткрывали двери в ужасное прошлое, в кромешный ад.

И одним из таких слов было, увы, «собака». Ее лай, когда проводились облавы, когда людей гнали в концлагеря, к расстрельным рвам, к дымящимся печам крематориев, навсегда вгрызся в их память. Этот ужас только приблизительно можно представить, посмотрев художественные и документальные фильмы о Холокосте.

Конечно, все понимают, что эти умные животные ни при чем. Собака выполняет те команды, к которым ее приучил человек. Но этот лай оставил нестираемый негативный след в нашем обществе.

И по этой трагической причине не могло это негативное отношение к собакам не повлиять на отношение к нашему кинологическому спецподразделению. Мне кажется, именно поэтому оно до 1980 года было строго засекречено. Только чтобы не говорить людям, что и в израильской армии используют собак для борьбы с людьми. Такая информация могла вызвать шок у переживших Холокост, пробудить в них самые ужасные воспоминания, поднять из глубин небытия такие подробности из событий военных лет, которые по сей день вызывают содрогание. Да, сейчас ситуация совершенно иная. Но я уверен, что даже мысленный возврат в то страшное время был бы слишком тяжел. И даже сейчас, после героической смерти Томми и других собак Окец, своими жизнями доказавших, что в израильской армии собаки находятся на стороне Добра, бойцы нашего подразделения все равно очень стараются исключить малейший повод для негативного отношения к этим животным, для постыдной клеветы в других странах на израильскую армию и израильских солдат. Мы не даем ни единого повода провести аналогии между использованием собак в ЦАХАЛ и использованием собак нацистами.

Такие предосторожности выливаются в определенные правила задействования боевых собак. Они никогда не используются против демонстраций. Даже когда проходили демонстрации палестинцев в Иудее и Самарии, больше похожие на погромы, их там не было. Использование собак против мирных людей, даже враждебно настроенных против страны, в которой они живут, в Израиле неприемлемо.

В двухтысячных годах, когда между Египтом и Израилем еще не существовало забора, в Африке вспыхнуло множество конфликтов. Один из них — это, конечно же, тот, что произошел в Дарфуре, превратившийся в геноцид. Другой конфликт — война в Судане. Сотни тысяч людей вынуждены были покинуть свои дома и остаться без крова и средств к существованию. Но мировое сообщество предпочло всего этого не замечать и оставаться в стороне. (Увы, многими политиками уроки Второй мировой войны стали забываться. А теперь еще появилась масса нелюдей, отрицающих само существование Холокоста как такового! Мол, выдумка сионистов!)

А у Израиля, в частности у израильской армии, в то смутное время появилась очередная проблема — огромное количество беженцев, которые из Эритреи и Судана пытались через Египет попасть в нашу страну. Этих людей можно было понять. Они спасали свои жизни, жизни своих детей. Они пытались найти кров и средства к существованию. В этом бегстве со своей родины люди испытывали множество лишений. Например, в Египте, если солдаты замечали их на границе, то просто открывали огонь. На беженцев нападали, грабили, забирали имущество и деньги.

Эти беженцы добавили проблем и нам, кинологам, и бойцам других подразделений, охранявших границу с Египтом. Теперь в случае незаконного перехода мы не знали, кто его совершил — террорист, продавец наркотиков или же беженец. Другими словами, невозможно было понять, чего ждать от операции по задержанию — отчаянного сопротивления, стрельбы или покорной сдачи. Приходилось готовиться к самому худшему варианту. И у бойцов нашего подразделения возникла моральная проблема, корни которой находились в исторической трагедии евреев и которая душевной болью, болью памяти генетически передалась следующим поколениям.

Мы понимали, что собака, пущенная по следу, может настигнуть не террориста, а мирного беженца. Но животное, увы, не различает эти два понятия. Оно действует по алгоритму, который был вбит в его мозг на тренировках, — догнать, клыками вцепиться в тело, не давая объекту открыть огонь по своему проводнику и другим бойцам, которые его сопровождают. Так же она поступит и с эритрейцем. Пострадает невинный человек, которому и так довелось пережить много горя. А ведь эту собаку послал я или мой товарищ по службе.

Я помню, как мы собрались в нашем конференц-зале и стали обсуждать эту проблему. И тогда один из наших товарищей сказал:

— Я не готов допустить, чтобы спустя шестьдесят пять лет после того, как мои прабабушка и прадедушка были замучены в лагерях, моя собака кусала совершенно безвинных людей. Я не могу допустить, чтобы собака, которую послал я, мучила людей, убегающих от геноцида. И если после этих слов меня нужно отстранить от командировок на границу с Египтом, то я попрошу командование это сделать.

И все, сидевшие тогда в конференц-зале, согласились с ним. Но ведь границу охранять все равно необходимо! Просто не выезжать туда — это не решение проблемы. Мы все договорились не допускать, чтобы собака кусала эритрейских беженцев. Это можно было обеспечить только одним способом — не снимать с нее намордник. Собака подведет нас к человеку, который незаконно пересек границу, но она не сможет его укусить. В случае, если это эритрейский беженец, мы просто его задержим, окажем ему при необходимости помощь, дадим попить воды и передадим нашим властям. Но, с другой стороны, если на месте беженца окажется террорист, собака не сможет его нейтрализовать — и у него появится возможность открыть огонь. Палка о двух концах. В этом случае само животное практически обречено, и наряду с ним могут погибнуть несколько наших ребят. Тем не менее, мы сознательно решили рисковать жизнью собаки, своей жизнью и жизнью других бойцов, которые нас сопровождают. Потому что это было правильно с точки зрения морали. Забегая вперед, скажу, что, к счастью, Всевышний в этом вопросе оказался на нашей стороне, и ни один солдат, ни одна собака тогда не погибли.

Вопрос с эритрейскими беженцами еще раз показал, что подобные решения для израильской армии очень важны. Может, звучит это немного парадоксально, но такое отношение к вопросу делает армию намного сильнее, несмотря на то, что накладывает определенные ограничения на действия военнослужащих. Они ощущают свое моральное превосходство над террористами. И если солдаты готовы рисковать своими жизнями ради абсолютно незнакомых им эритрейских беженцев, то как они будут воевать за свой народ?!

Кроме того, поступая таким образом, израильская армия становится гуманнее, а следовательно, становится гуманнее и все израильское общество.

Обычная безымянная операция

Я посмотрел на часы — четыре двадцать утра. Было очень холодно, как обычно и бывает в Израиле в ноябре ранним утром. Я заметил, что самое для меня холодное время суток — именно четыре двадцать утра. Часто, как во время обычной службы, так и во время резервистской службы, стабильно в это время я обнаруживал себя в каких-нибудь кустах отстукивающим клацающими зубами морзянку от холода и выполняющим какое-то задание. Очевидно, на небесах напротив этого времени у меня стоит какая-то галочка. Всегда наступаешь на одни и те же грабли: из-за того, что днем пока не очень холодно, а часто и просто жарко, ты почему-то самоуверенно думаешь, что надевать вторую пару носков — это несусветная глупость, и лучше немного померзнуть под кустом, чем обливаться потом, выдвигаясь в заданную точку. Но утренний холод быстро все расставляет по своим местам, и ты в который раз обещаешь себе, что в следующий раз наденешь две пары носков. Однако приходит следующий раз, и уже знакомые грабли вновь лупят тебя по упрямому лбу.

На мне, как всегда, был боевой жилет, но без бронежилета, потому что при преследовании террориста лишние килограммы защиты будут сковывать движения, да и не будет такой внезапности при захвате. Во время боевой операции у каждого солдата должно быть шесть рожков к автомату. Однажды офицер Ишай, который не выполнил этого условия, сам себя наказал шаббатом на базе. Так вот, на этой операции у меня тоже не было в спецжилете шести обойм патронов, а оказалось только две. Вместо положенных еще четырех рожков я прихватил вкусняшки для Тальи. Конечно, это была колбаса кабанус. А для себя — хлеб и немного «бамбы». Только, естественно, я предусмотрительно вынул ее из шуршащей упаковки.

Под кустом я находился не один. Рядом лежала Талья и сидели еще пятеро бойцов из подразделения Голани. Собака была пристегнута к моей ноге, и на ней был намордник. Талья без команды, конечно, вообще не кусается, но правила есть правила. Случаи во время боевой операции могут возникнуть разные. И неизвестно, как животное поведет себя в стрессовой ситуации: еще не хватало, чтобы во время операции наш солдат пострадал от клыков нашей же собаки.

Прошло уже сорок часов, как мы находились в этом своем убежище, а тот, на кого мы устроили засаду, все не думал показываться. Днем мимо нас проезжало много машин и проходило много людей, даже не подозревающих, что всего в нескольких метрах от них сидят военные и автоматы у них заряжены отнюдь не холостыми патронами.

Вокруг были другие кусты, и в них тоже залегли наши военнослужащие. Вся территория была поделена на зоны ответственности. Было продумано, как поступать, если ситуация выйдет из-под контроля. Оставалось только ждать.

Ночью мы установили график дежурства. Двое спят час, четверо наблюдают. Потом отдыхать ложилась следующая пара ребят. А холод продолжал донимать. Я использовал проверенный способ — положил руки на живот Тальи. Там же было почти сорок градусов тепла. Когда организм немного отогрелся, он тут же настойчиво потребовал еды. Я глотал маленькие кусочки хлеба и запивал водой. А мой четвероногий друг уплетал кабанус. Невыносимо аппетитный запах колбасы защекотал ноздри всем обитателям нашего куста. Конечно же, парни из подразделения Голами попросили у меня по кусочку такой вкуснятины, пусть даже предназначенной собаке. Пришлось делиться. Наверное, Талья была недовольна, но зато бойцы были просто счастливы!

А вообще, такие засады — это почти всегда физический дискомфорт и невыразимая скука. Сидишь и ничего не делаешь. Даже поговорить нельзя, чтобы, не дай Бог, не демаскировать себя. В районе пяти утра мы заметили вдалеке долгожданный силуэт. По рации из другого куста передали, что это, скорее всего, тот, кого мы так долго ждали. Объект был не в нашей зоне ответственности, и нашей задачей было держать его на прицеле, прикрывая наших товарищей, которые будут участвовать в захвате.

Операции без имен — сделать свою работу и вернуться домой

Время вместо медленного нудного течения стремительно понеслось вскачь. Из соседнего куста троекратно раздалось «Паль! Паль! Паль!» (действуй), оттуда стремительно выскочили спецназовцы и повалили объект на землю. Через двадцать минут появились наши машины, и мы покинули эту территорию. Все, операция закончилась!

Я не буду рассказывать, почему мы захватили этого человека, и что угрожало Израилю, пока он был на свободе. И утром, наверное, не было никаких сводок в новостях об этой операции. Разве только где-то промелькнула скупая строка, что армией обороны Израиля был задержан очередной террорист.

Такие операции проводятся почти каждый день. У них есть названия, которые знает только узкий круг посвященных лиц. После их проведения газеты не публикуют восторженные репортажи, и на телевидении о них не рассказывают в новостях. И действительно, что показывать и рассказывать? Как десятки солдат колотятся от холода в кустах? Как спят по очереди и украдкой справляют нужду? Как осторожно разминают затекшие конечности? Никакой романтики. Все очень обыденно, скучно. Но ведь именно так и должно быть! Значит, опасность для наших ребят сведена к минимуму. Я за скучные боевые операции! И спасибо вам, ребята, что вы мерзнете в кустах, тайком поедая то съестное, что припас кто-то из вас.

Где-то там

Израильское общество — это удивительная общность людей. Скроенное, как лоскутное одеяло, из десятков национальностей, евреев, приехавших из всего мира, разных религий и языков, оно демонстрирует удивительную сплоченность и монолитность. Рискну утверждать, что такие общества, созданные из эмигрантов с разных концов света, в некоторых случаях показывают удивительную жизнестойкость. Это как варить похлебку. Бросаешь пшено, мясо, специи, соль… Словом, все, что есть под рукой. Особо даже не задумываясь о составе. И иногда получается блюдо — ну прям на удивление вкусное! Израиль — именно такое вкусное блюдо. По отдельности все составляющие похлебки — так себе, ничего особенного, но вместе — кулинарный шедевр!

В Израиле проживает очень много разных народностей. Это евреи из самых разных стран — от Эфиопии до Колумбии. А еще арабы, друзы, черкесы, ассирийцы, армяне и прочие, прочие, прочие… Но у всех этих людей, столь разных по внешнему виду, мировоззрению, историческому прошлому, есть то, что их объединяет намного сильнее, чем имеющиеся неизбежные различия. Это понимание общности судьбы. Мы все плывем в одной лодке по очень неспокойному морю. И это понимание у израильтян выражено намного сильнее, чем у многих других. Маленькая, не очень-то и плодородная территория, враждебное окружение — тут без внутренней народной сплоченности просто не выжить. Все это я особенно отчетливо понял, когда был откомандирован вместе со своей собакой Тальей на одну из баз, расположенную на границе с Египтом. Служба кинологом в отряде Мирдафим — это постоянные поездки на различные базы, где мы одну-две недели дежурили в полной боевой готовности и в любой момент, буквально за несколько минут могли уже оказаться на месте незаконного перехода границы.

Эта небольшая база (по ряду вполне понятных соображений, не буду приводить ее названия) была расположена на каменистой горе, окруженная со всех сторон пустыней. Словом, где-то там. Тогда в том месте еще не было забора, отделявшего Израиль от Египта, и мы каждую ночь отправлялись на дежурство, чтобы предотвратить прорыв террористов и торговцев наркотиками. С базы открывается удивительный вид на пустыню и горы Иордании. По другую сторону границы, прямо напротив базы, стоит вышка с египетским солдатом. Когда утром я пробегал мимо, то непременно здоровался с ним, а в очень жаркие дни делился холодной водой. Так поступали и другие мои товарищи. И это уже стало чем-то вроде ритуала и неотъемлемой частью быта на том клочке пустыни.

В то время ответственным за эту базу было подразделение ЯМАС — сокращение от Йехидат Мистаравим, что в переводе с иврита означает «подразделение, маскирующееся под арабов». Его бойцы в совершенстве владеют арабским языком, знают особенности психологии и поведения арабов, их обычаи. Знакомы с основами ислама, при необходимости могут принять участие в намазе, с легкостью процитировать отрывки из Корана. В нем служат евреи — выходцы из восточных и арабских стран, из южных республик бывшего СССР. Часть военнослужащих — друзы и бедуины.

На базе кинолог имеет свою комнату, где обитает вместе со своей собакой, так как отдельной клетки для нее нет. Вечером, когда наконец-то за горизонтом скрывается раскаленная сковородка солнца и из пустыни начинает дуть приятный освежающий ветер, я любил гулять с Тальей вокруг базы. В воздухе разлита тишина, и кажется, что вы с собакой — единственные живые существа в этом удивительном мире, где розовое небо резко контрастирует с серо-желтой землей. Ты кожей ощущаешь свое безраздельное слияние с природой, и твой уставший мозг хоть на время освобождается от всяких мирских забот и настраивается на философскую волну. Каждую пятницу, перед началом шаббата, на любой израильской базе накрывается длинный стол, на который выставляется праздничный ужин. К столу собираются военнослужащие. Но перед тем как сесть за стол, произносится кидуш — благословение на вино и виноградный сок. После праздничного ужина никакие операции не планируются, если только в них нет острой необходимости. Можно просто посидеть за столом, расслабиться и вести душевные разговоры. Затем с Тальей я шел еще немного прогуляться по ночной базе, полюбоваться на яркие крупные звезды, которые можно увидеть только в пустыне, поздороваться с египетским пограничником.

Но самое интересное происходило перед праздничным ужином! Кидуш не начинается, пока все не соберутся. И часто можно услышать, как со знакомым сильным русским акцентом один из бойцов говорит другому: «Омер, где эти арабы?! Пойди, позови их. Без них мы не можем начать кидуш». Под арабами русскоязычные солдаты подразумевали друзов. А те, в свою очередь, этих парней называли русскими. Занимательная картина, когда один — с сильным русским акцентом разговаривал с другим — с сильным арабским акцентом. На каком языке они разговаривали? Да конечно же на иврите! И оба ждали кидуш — иудейский обряд освящения, производимый над бокалом вина. Обычное разнородное, разноликое, но тем не менее очень сплоченное израильское общество. Ведь завтра этот друз израильтянин и русский еврей вместе будут ловить террористов и грудью прикрывать друг друга от их пуль. А потом они будут беззлобно переругиваться, зовя друг друга на еврейский кидуш. И пока существует такая ситуация, пока за праздничным столом на шаббат будут садиться коренные израильтяне, арабы, друзы, русские евреи, эфиопские евреи, чтобы вместе отпраздновать символ союза между Богом и народом Израиля, — наша страна несокрушима!

Таглит

Есть ли в нашей жизни место случайностям? А может, вся наша жизнь — случайность? Или, наоборот, случайность — это жесткая закономерность, правил которой мы просто не знаем? Регламентирует ли жестко Господь жизнь каждого из нас или оставляет в ней все же какой-то люфт, который мы называем случайностью? Если попытаться убрать из жизни любого человека хотя бы малую толику событий, которые мы называем случайными, насколько бы она изменилась! Я не говорю, в лучшую или худшую сторону, но изменилась бы, бесспорно. Вы не сели тогда в тот автобус — и не повстречали девушку, которая стала вашей женой. Вы не захотели ездить на дополнительные курсы в другой город — и, значит, не повстречали человека, который мог бы своим советом изменить ваш выбор профессии. В конце концов, вы не съели то злосчастное мороженое, из-за которого заболели и на следующий день не смогли пройти тест в элитное подразделение израильской армии.

Для меня такой вот случайностью или неслучайностью, когда я служил в армии, стало участие в проекте «Таглит». Вначале коротко расскажу своим читателям, что это такое. Это израильский проект, который существует уже много лет — с 1999 года. Его создателями стали два еврейских филантропа — Майкл Стейнхардт и Чарльз Бронфман. Задача «Таглита» — ознакомление молодежи из любой страны мира, имеющей еврейские корни, с Израилем — их исторической родиной, с его культурным и историческим наследием, с достижениями и жизнью простых граждан. Возраст участников — от 18 до 27 лет. Ознакомление происходит в форме десятидневного группового тура по стране. Его особенность заключается в том, что он является подарком «по праву рождения» для всех участников, то есть бесплатен. Количество участников в группе — 40 человек. Наверное, нет ни одного человека в Израиле, который бы не знал о проекте «Таглит», настолько он популярен. Какую же цель преследует данный проект? Главная цель — это добиться того, чтобы еврейская диаспора во всем мире помнила о родине своих предков, о ее традициях и культуре, лучше понимала внутреннюю и внешнюю политику государства Израиль и устремления. Чтобы эти знания помогли евреям, живущим вне Израиля, не раствориться в других народах, сохранить свою принадлежность к нации.

Хочу подчеркнуть, что «Таглит» ни в коем случае не ставит целью любыми путями заставить ребят репатриироваться в Израиль. Никто не заставляет их что-либо подписывать. Мол, обязуюсь после этой бесплатной поездки в течение такого-то срока переехать в Израиль. Ни в коем случае!

Когда мне задают подобные вопросы, я привожу такой пример. Допустим, есть некое наследство. И адвокат должен оповестить о нем всех имеющих на него права. Адвокату не важно, что потом человек решит сделать с ним — забрать, продать, отказаться и т. д. Он свой долг выполнил — сообщил об имеющемся наследстве. «Таглит» — это адвокат в моем примере. Считаю, что этот проект является образцовым примером того, как государству нужно организовывать взаимодействие со своей диаспорой в других странах.

Еврейский народ, особенно за последние две сотни лет, пережил большое количество испытаний, множество потрясений. Но все это сделало его еще более сильным. И построенное им современное государство Израиль — яркий тому пример.

К сожалению, гонения и преследования нашего народа заставляли многих сыновей и дочерей его отказываться от своих еврейских корней. Многие молодые люди даже не подозревают, что у них есть еврейские корни, что у них есть связь с Израилем, что они имеют вполне определенное отношение к наследию, о котором я говорил выше. «Таглит» призван восстановить эти связи, возродить корни. Благодаря ему в страну приезжают ребята из шестидесяти семи стран, что делает этот проект одним из самых больших и успешных в мире.

На каком-то этапе его организаторы поняли, что ребят необходимо знакомить с жителями страны. Только в этом случае тур будет не просто экскурсией, а именно неким погружением человека в жизнь Израиля. Только тогда можно рассчитывать, что в душе, сердце возникнет духовная, ментальная связь с еврейским народом и его страной. А с кем молодым людям интереснее всего общаться? Конечно же, со своими ровесниками! К проекту «Таглит» были подключены университеты и армия Израиля. Студенты и солдаты начали присоединяться к группам; они становились в них не какими-то руководителями или экскурсоводами, а обычными участниками и просто рассказывали о своем быте, учебе, службе, о своих мечтах, устремлениях, планах на будущее. Никакого официоза! Обычное неформальное общение.

Если прилетала группа русскоязычных ребят, то к ним, естественно, присоединялись военнослужащие и студенты, хорошо владевшие этим языком. Если англоязычная группа, то, соответственно, вливались израильские ребята, которые говорили на английском. Обычно в группу из сорока человек вписываются пять-шесть студентов и солдат. Как показывает практика, за десять дней все становятся очень хорошими друзьями.

В армии считается очень большой удачей попасть в такую группу. Это действительно роскошный подарок, который еще нужно заслужить. Представьте себе: вы на целых пять дней (!) освобождаетесь от всех тягот армейской службы. Вы ездите с группой сверстников по всей стране, едите отличную пищу, ночуете в гостиницах. Да после армейских будней это просто прогулка в Рай! Такое наслаждение, разумеется, новобранцам не дарят. Только настоящим бойцам, обычно в последние три месяца нахождения в армии. Так сказать, подарок от ЦАХАЛ к окончанию службы.

В проект «Таглит» я попал в 2008 году, примерно после двух лет служения в армии. Помню, тогда началась война с сектором Газа. В ответ на непрекращающиеся обстрелы Израиля с этой территории боевиками ХАМАС наша страна в декабре 2007-го — январе 2008 года провела военную операцию «Литой свинец». Я в это время участвовал в другой военной операции. Вернувшись на базу, уставший, невыспавшийся, тут же завалился спать. Меня разбудил один из офицеров и сказал:

— Иван, ты единственный здесь говоришь на русском языке. Поэтому выходишь на проект «Таглит». И выходишь завтра.

Вот так. Как гласит русская поговорка, с корабля на бал. Я просто ошалел от такого поворота событий. На этот проект обычно попадают за три месяца до окончания службы, а мне служить предстояло еще год. Офицер продолжал:

— Сейчас ты можешь ехать домой, чтобы собрать необходимые вещи. А завтра встретишься со своей группой в Иерусалиме.

Честно признаюсь, таким подарком судьбы я частично обязан войне в секторе Газа. Многие русскоязычные ребята, которые прослужили больше меня, а значит, имели больше прав на участие в проекте «Таглит», были задействованы в операции «Литой свинец». Образовался дефицит русскоязычных военнослужащих. Мне просто повезло, что я вернулся с операции и смог присоединиться к проекту.

Не стану рассказывать, что это были одни из самых прекрасных пяти дней моей службы в армии. Это понятно. Мы гуляли, разговаривали, шутили, смеялись. Там я влюбился, причем взаимно, в девушку из русскоговорящей группы. Время летело незаметно. Пять дней сплошной эйфории! Когда по завершении тура я и остальные солдаты прощались с ребятами, перед тем как сесть в автобус и уехать к месту службы, у меня в глазах стояли слезы. Настолько за пять дней мы сдружились! И даже сейчас с некоторыми из них я поддерживаю теплые дружеские отношения.

Итоги моего участия в этом проекте были высоко оценены, и мне разрешили продолжать участие в «Таглите»! И снова случайность! Однажды по ряду причин мне срочно поменяли группу. В ней были ребята из Санкт-Петербурга, некоторые из которых стали моими лучшими друзьями. Когда я закончил службу в армии, они пригласили меня к себе в гости. Так я впервые побывал в России, в одном из лучших ее городов. А может быть, даже самом лучшем. И именно во время этой поездки я на один день посетил Швецию и… влюбился в шведский язык, который впоследствии быстро выучил. В этой же стране я защитил вторую ученую степень. И сейчас нет ни одного года, чтобы я не посетил Стокгольм, в котором у меня тоже огромное количество хороших друзей.

Итогом всей этой цепи случайностей стало то, что я сейчас и сам работаю в «Таглите». Пытаюсь найти ребят, чтобы рассказать им об этом чудесном проекте, привезти их в Израиль и познакомить с этой чудесной страной.

Лучше делать, чем говорить

В ЦАХАЛ, да и наверняка в других армиях мира спецподразделениям уделяется более серьезное внимание, чем обычным армейским частям. Им достается и большее внимание, и больший почет. С одной стороны, это вроде бы правильно. Спецподразделениям поручаются самые трудные задания, и их бойцы чаще рискуют. Но это все в теории. Я, например, считаю, что самая тяжелая работа падает на плечи именно военнослужащих обычных частей. За годы службы я неоднократно убеждался в том, что безопасность границ Израиля в значительной степени зависит от обычных войск, а не от спецподразделений. Да хотя бы потому, что первых больше и именно они контролируют весь периметр страны и первыми реагируют на нарушение его границ.

Кроме того, бойцы обычных армейских частей в профессионализме иногда могут дать фору своим коллегам из спецподразделений. Или, по крайней мере, не уступят в нем. Стандартные операции типа ареста террористов или зачистки территорий, проводимые армейскими частями, очень похожи на те, которые выполняют элитные подразделения. И это при том, что спецвойскам отводится значительно больше времени на подготовку к ним. Они имеют возможность все продумать до мелочей плюс еще и потренироваться. Обычным же армейским частям чаще всего приходится действовать экспромтом. Конечно, я несколько обобщаю, но суть передал верно — обычные войска не так сильно уступают в профессионализме спецподразделениям, хотя последних привычно превозносят.

Это было на третьем году службы, я уже не раз выходил на боевые операции. Помню, тогда был четверг, и я собирал рюкзак для поездки домой. Мои ноздри, язык, желудок — все органы обоняния и пищеварения уже предвкушали наслаждение от маминого угощения. Неожиданно ко мне зашел Ишай и предложил взамен предстоящего удовольствия принять участие в боевой операции вместе с солдатами спецподразделения Эгоз, предназначенного для контрпартизанских действий. Ничего не скажешь — достойная замена!

Но от такого изысканного лакомства, как боевое задание, гарантирующее повышенную дозу адреналина, бойцы Окец практически никогда не отказываются. Я, конечно, сказал да и вместо рюкзака домой стал собирать обмундирование для операции. Вскоре я со своей собакой был на базе подразделения Эгоз. Не стану подробно рассказывать об этой операции, расскажу лишь самую суть. На одном из участков границы был замечен пастух, который очень близко подходил к разделительной линии в определенном месте, к тому же поступила информация, что террористы намерены похитить израильских солдат. Поэтому, конечно же, такое поведение пастуха выглядело очень странным и подозрительным. Кроме того, имелись сведения, что именно этот пастух подозревается в связях с террористическими организациями. Вся эта совокупная информация вынудила израильское командование принять решение схватить этого человека и быстро переправить на нашу сторону для допроса.

Казалось бы, операция большой сложности не представляет. Неожиданно пересечь границу, схватить пастуха — и обратно. Пастух ни при каких обстоятельствах не должен был убежать. Надо было продумать и перекрыть все возможные пути его отхода. А если он не придет в назначенный для операции день? Тогда нужно подумать и о том, как незаметно организовать засаду в этом месте. Простое, казалось бы, задание стремительно обрастает всевозможными нюансами. Более того, чтобы еще больше повысить вероятность благополучного исхода, было решено операцию на неделю отложить, а это время использовать для тренировок.

Была выбрана местность, очень похожая на ту, где предполагался захват пастуха. И каждое утро мы шли туда и отрабатывали порядок проведения операции — кто за кем должен идти, где устраивать засады и кто в них должен сидеть. Учитывалась любая мелочь, любой поворот сценария.

Уже через три дня мы чувствовали определенную скуку, так как все было досконально отработано, до автоматизма. Хотелось просто взять и поймать этого пастуха! Но сказано неделя — значит, неделя. И мы продолжали тренироваться, готовить наше обмундирование для скрытого передвижения.

Я уже писал, что подразделение Эгоз действительно особенное. Его ребята знамениты своим умением слиться с любой местностью, раствориться в ней. Однажды, на другой операции, в которой также участвовали бойцы Эгоз, я поймал себя на мысли, что совершенно не вижу одного из них, хотя он точно двигался всего в двадцати шагах от меня. Шел, а не прятался. Все его обмундирование, плавная походка позволяли ему просто стать частью окружающего ландшафта.

В конце концов наступил последний день тренировок, и назавтра должна была состояться операция. Но вечером нас собрали в столовую, и командир Эгоза всех прямо-таки огорошил. Оказалось, что утром солдаты одной из обычных армейских частей при патрулировании территории увидели какого-то пастуха, который слишком близко подошел к границе. И парни, не мудрствуя лукаво, просто побежали и схватили его! И сейчас этот пастух уже находится на базе. Выяснилось, что это «наш» пастух, для поимки которого мы разработали целую гору вариантов и потом героически неделю отрабатывали их. А тут ребята пришли, увидели, поймали. Таким образом, наша операция была отменена за ненадобностью.

Конечно, с одной стороны, это выглядело смешно. Но с другой — был нанесен страшный удар по самолюбию спецподразделения Эгоз, да и Окец тоже. И все же главное — подозрительный пастух пойман!

А я через неделю вернулся на свою базу и продолжил собирать рюкзак для поездки на шаббат домой.

Конечно, операция проведена не была. Но я утешал себя мыслью, что недельные тренировки с подразделением Эгоз очень много мне дали в профессиональном плане. И все же стоит задуматься о разумной достаточности подготовки к операции. Ведь чрезмерная тщательность может только навредить — например, затянуть сроки ее выполнения.

Обычные армейские части могут показать себя лучше и эффективнее хваленой элиты. Ребята, низкий вам поклон за честную службу, которая, увы, иногда не оценивается должным образом.

Курсы командиров — «всем отступать»

В израильской армии, как и во многих других армиях мира, младший командирский состав готовят непосредственно из рядовых. Из их числа выбирают тех, кому служба дается лучше всего, и отправляют на курсы командиров. Но у нас в подразделении имеется своя специфика, связанная с тем, что боец служит вместе с собакой. Нашего сержанта необходимо не только научить командовать солдатами, но и сделать настоящим тренером собак, мадрихом, который мог бы эффективно помогать своим подчиненным дрессировать собак. Другими словами, задача командира — вырастить не просто бойца, а слаженную пару — бойца и его собаку, способную выполнять боевые задачи. И в этой паре не должно быть слабого звена. Именно командир отвечает за то, чтобы не только его подчиненный смог успешно сдать тесты и быть допущенным к выполнению операций, но и его четвероногий напарник.

Чтобы стать командиром в Окец, необходимо пройти и курс командиров, и курс тренеров собак, состоящий из двух уровней. Эта подготовка занимает два месяца и проходит в самом подразделении.

Когда после года и десяти месяцев службы в армии мне предложили стать командиром, я с радостью согласился и был переведен на двухмесячную учебу. Курс по подготовке тренера собак напоминает курс по изучению человеческой психологии. У наших четвероногих друзей психология очень похожа на нашу. Наверное, поэтому они и стали нам верными друзьями и не изменяют этому званию сотни тысяч лет.

На курсе нам не давали каких-то точных рекомендаций, как поступать в том или ином случае, а учили думать, как подвести собаку к тому результату, который тебе нужен. И далеко не всегда приемы, которые помогали с одним псом, срабатывали с другим. Чаще всего приходилось придумывать что-то новое.

Выше я уже рассказывал о собаке, которая не могла лаять, точнее, не хотела. Не подающая голос при необходимости собака — очень большая проблема. Ведь один из обязательных навыков, которым она должна обладать, — лаем указать на дерево, на котором, возможно, скрывается террорист. Главный тренер недалеко от той собаки, которая упорно не желала подавать по команде голос и невозмутимо игнорировала ее, в то время как остальные команды беспрекословно выполняла, посадил свою собаку. После этого он подал ей несколько раз команду «Голос!», и после каждого успешного ее выполнения давал ей кусочек колбасы. Другая собака, естественно, все это видела. Главный тренер подошел к ней с кусочком колбасы и скомандовал: «Голос!». Пес все равно не залаял. Тренер вернулся к своей собаке и подал ту же команду, а после лая наградил ее колбасой. И вновь в руках тренера колбаса, с которой он походит к безмолвной собаке. Звучит команда «Голос!» — и в ответ молниеносно раздается долгожданный звонкий лай! Проблема решена.

Тогда мы спросили главного тренера:

— Михаэль, откуда ты это знал?

Он спокойно ответил:

— Я не знал, но подумал, что было бы логично это сделать. У людей это бы сработало. И все наши тренировки собак построены на логике. Что логично для человека — будет логично и для животного.

Когда кинологический курс был завершен, предстояло пройти дополнительно месячный курс командира для спецподразделений на базе, которая находилась где-то в пустыне, недалеко от маленького городка Ерухам. База представляла собой скопление палаток, а посередине стоял жестяной домик, который служил нам столовой. Этот курс одновременно проходили будущие командиры четырех спецподразделений — Окец, Маглан, Дувдеван и Яхалом.

Маглан — подразделение противотанковых ракет дальнего действия. Его бойцы были все как на подбор веселые, огромные, волосатые и… немного неопрятные ребята, которые практически все время проводили в тренажерном зале.

Подразделение Дувдеван, название которого с иврита переводится как «вишня», было предназначено для выявления и захвата палестинских террористов. В нем служили интеллигентные и жизнерадостные ребята. Они в совершенстве знали арабский язык и спокойно могли при необходимости выдать себя за арабов.

Бойцы Яхалом, или, в переводе с иврита, «алмаз» или «бриллиант», занимаются инженерным обеспечением — подрывом или разминированием целей в тылу противника.

Конечно же, за это время мы очень подружились, и даже сейчас с частью ребят, с которыми я познакомился на этой базе, поддерживаем дружеские отношения.

Некоторые могут подумать, что курс командира для спецподразделений — это что-то особенное, намного более сложное по сравнению с обычным курсом командира. Он, наоборот, значительно легче! Дело в том, что многие вещи, которые изучаются на курсах командиров для обычных войск, входят в подготовку рядового бойца спецподразделений. Это и походы с картами, и марш-броски, и крав мага (куда же без нее!).

Время, проведенное на этом месячном курсе, у меня больше ассоциируется не с какой-то учебой, с трудными, изнурительными занятиями, а с шутками и смехом. Одно событие мне запомнилось. Оно произошло на последней подытоживающей тренировке. Нашим заданием был захват горы, на которой засел противник.

Кстати, вначале отмечу одну вещь. Несмотря на то, что война с терроризмом сделала наиболее актуальными навыки входа в помещения и их зачистки, командование ЦАХАЛ понимает, что умение вести классическую войну, классический бой — захватывать высоты и другие природные опорные пункты территорий — тоже очень важно. Ведь никто не может гарантировать, что такой войны не будет. Каждый солдат-пехотинец (а сюда входят и все спецподразделения, кроме морских и воздушных), разбуди его ночью, прокричит все команды, которые необходимы для такого боя.

Теперь непосредственно о нашем захвате горы. Скажу абсолютно серьезно и искренне: эта заключительная тренировка не воспринималась ни мной, ни моими товарищами как что-то очень важное. Все хотели побыстрее закончить этот курс — и всё, мы командиры!

Офицер, который отвечал за это занятие, конечно же, не разделял нашего мнения и к подготовке отнесся со всей серьезностью. Мы были разделены на две группы. Первая группа шла цепью и при открытии противником огня начинала его атаковать. Через двести метров позади нее шла вторая группа, в которую входил и я. Нашей задачей было помочь первой группе в самый ответственный момент атаки, когда она вплотную сблизится с противником. Или же, если первая группа справилась бы без нас, то следующий опорный пункт атаковали бы первыми уже мы. Обычные полевые тренировки, которые, я уверен, проводятся в любой современной армии мира.

Когда мы двинулись в атаку на эту гору, я неожиданно почувствовал какое-то удовольствие от этого. Да что там удовольствие. Настоящий кайф! Эти крики «Вперед!», «В атаку!», грохот выстрелов, запах сгоревшего пороха, даже колючки, в которые ты падаешь, чтобы укрыться от огня противника, сильно возбуждали. А вместе с возбуждением пришло пронзительное и щемящее ощущение своей родной земли, которую ты должен защитить. Защитить, несмотря ни на что, даже ценой собственной жизни.

Однако, невзирая на столь возвышенные патриотические порывы, поверхностное отношение к этой тренировке взяло верх. И оно, или чувство ассака (с иврита эту аббревиатуру можно перевести как «чувство окончания курса»), сыграло с нами злую шутку. Это случилось уже под вечер. Мы лежим в окопах и ждем, пока первая группа захватит гору. Конечно, то, что мы во второй группе, нас очень радует — меньше придется бегать. И вдруг слышим надрывные крики офицеров, которые сопровождали эту тренировку, что начался минометный обстрел и стали падать ракеты. Потом раздались еще крики, началась какая-то стрельба. Неожиданно впереди нас кто-то закричал, причем не скрывая своей иронии: «У них минометы! У них ракеты! Нам не выжить! Надо бежать!».

И через несколько секунд вся атакующая цепь солдат… разворачивается и бежит в нашу сторону! Мы все впадаем в какое-то оцепенение, ступор, но, когда они добегают до нас, тоже вскакиваем и бежим за ними. И все это сопровождается гвалтом голосов, среди которых можно различить прямо-таки «героические» выкрики: «Каждый пусть переживает за свою задницу!», «Быстро убегаем!», «Бросаем все обмундирование и инструменты. Пусть достаются врагу. Главное — спасти свои задницы!». Страшный сон любого командира. Настоящий сюр! Такого просто не может быть, потому что не может быть никогда!

Словом, за несколько секунд мы, не сговариваясь, организовали флешмоб-шутку, к которой просто невозможно было не присоединиться! Все с гипертрофированными криками ужаса бежали от этой горы туда, где начиналась тренировка. Скажу откровенно, и мои слова будут не в пользу спецподразделений. На обычных курсах командиров вряд ли кто себе позволил бы так шутить. Ведь из-за жесткого отбора в спецподразделения, а также из-за еще более жесткого обучения в них многие бойцы, точнее, все, которые в них служат, считают себя элитой. Осознание себя почти небожителями, осознание своей особенности, исключительности имеет положительную и отрицательную стороны. Плюсом является то, что мы внутренне всегда готовы браться за задачи повышенной сложности и находить решения, которые не под силу обычным частям. Как говорят на иврите, лахшов ми хуц ла кувса — «думать за пределами коробки». Для решения поставленной задачи мы можем выйти за пределы стандартных правил и понятий, предложить что-то новое. Выйти из привычных рамок!

А теперь об обратной, некрасивой стороне медали элитности, которую можно выразить фразой «Я могу делать то, что другим делать нельзя». И наглядным примером явилась эта тренировка.

Но любой праздник, что в данном случае точнее назвать вакханалией, заканчивается. Мы выстроились в каре вокруг офицера, который буквально кипел от негодования. Он тихо произнес: «Эта самая ужасная вещь, которую я видел в своей жизни. Вы просто наплевали на все идеалы нашей армии! Вы кричали то, что просто немыслимо услышать в ЦАХАЛ. Вы кричали, что каждый спасает свою задницу, отлично зная, что наш принцип — помогать друг другу. Вы убегали с поля боя! Не отходили, а убегали! Быстрее, чем наступали! Я даже не знаю, как назвать эту тренировку. Позор!»

Мы поплатились за свой поступок. За то чувство вседозволенности, из-за которого у нас массово спонтанно возникло желание покуражиться, сделать то, что другим не позволено. Нас подняли ночью и отправили в марш-бросок на пятнадцать километров с носилками. Нам очень хотелось спать, мы очень устали, но понимали, что за собственную глупость надо платить. И, откровенно говоря, такое наказание не было суровым.

Когда я видел, как убегали в ужасе, пусть и притворном, мои товарищи, когда я и сам убегал, то вдруг в голову пришла ужасная мысль — первый раз за все время службы в армии. Мы не всегда сможем победить. И впервые в жизни я почувствовал себя проигравшей стороной. Это была действительно пугающая мысль. Израильская армия никогда не дает тебе даже на мгновение предположить, что она может проиграть. Этого не может быть. Ведь если проиграет израильская армия, наше государство тут же сотрут с лица земли. Возможность поражения просто не рассматривается!

Но эта тренировка каким-то непостижимым образом позволила понять суть случившегося, представить реальную возможность позорного провала операции. Некоторые ребята сказали, что чувствовали примерно то же, что и я. Они тоже поняли, как это страшно — проиграть.

После этого случая каждый раз, когда я тренировался, каждый раз, когда мы выходили на военную операцию, у меня воскресала эта картина бегства в голове. И я думал: «Что угодно, но никогда не быть побежденной стороной». И появлялась здоровая злость и дополнительные силы. В этом, наверное, и состоит одна из главных стратегий ЦАХАЛ — показывать, что варианта проиграть просто нет. Его не существует даже теоретически.

На следующий день, еще не отдохнувшие как следует после пятнадцатикилометрового марш-броска, мы стояли на церемонии получения значков командиров. Торжественно играл гимн Израиля, все улыбались, словно и не было нашего вчерашнего притворного, но от этого не менее позорного бегства.

Уже в автобусе мы все как один дружно сняли эти значки с груди и прикололи их на изнаночную сторону своих красных беретов. Не должен около значка спецподразделения, полученного после полутора лет изнуряющих занятий, висеть другой значок за какой-то месячный курс. Вот такая она, заносчивая элита израильской армии.

«Где вы были, когда он падал?»

Через несколько месяцев после того, как на гражданку ушли наши командиры Алекс и Раве, мне и моему другу Омри предложили занять их места командиров по подготовке кинологов. Солдаты, чьими командирами мы должны были стать, находились пока на курсе спецподготовки. А мы, как их новые командиры, уже начали проходить подготовку к вступлению в столь важные должности. Подготовка длилась две недели. Насыщенных две недели, когда мы с офицером нашего будущего курса лейтенантом Ишаем, а также другими офицерами каждый день сидели и обдумывали любой момент, любой возможный нюанс, который мог возникнуть в нашей деятельности по подготовке бойцов-кинологов. Мы старались учесть все, вплоть до того, кто ответственен за то, чтобы наказать нерадивого военнослужащего или сделать ему выговор за недостаточное усердие на службе. Как мы должны вести себя со своими подчиненными? Только наказывать их, держать в страхе? Или стараться воспитать из них ответственных бойцов, способных осознанно принимать самостоятельные решения и отвечать за них, а мы только будем со стороны контролировать эти процессы?

Этими вопросами мы занимались с восьми утра и до восьми вечера. Любой учитель, у которого есть соответствующая теоретическая подготовка по психологии, справился бы с этим быстрее и лучше. Нет, не справился бы! Потому что одно дело школа, а другое — армия. Здесь вмешивается важнейший фактор — необходимость выходить навстречу опасности, неизвестности. Здесь нужно, с одной стороны, подготовить бойца, который сможет действовать согласно установленным правилам и законам, а с другой — позволить ему самому принимать взвешенные решения и идти вперед. Мы и сидели по двенадцать часов в день две недели подряд, чтобы учесть любую мелочь, которая при боевом задании может обернуться трагедией.

Помню, мы жарко спорили, как поступать с солдатом, который не справляется со службой. Просто выкинуть из части или же стараться его изменить? В этом споре Ишай сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь:

— Ребята, у нас нет лишних людей! У нас нет возможности выбирать из сотен и тысяч парней. И они уже прошли больше года службы, на них уже сделаны ставки, и мы должны постараться сделать все, чтобы они смогли закончить спецподготовку. Очень часто это зависит от нас больше, чем от солдат. Смогли ли мы понять, что помогает им нести службу, что они чувствуют, как у них дела в семье? У нас есть еврейские дети, маленькие восемнадцатилетние дети, которые захотели стать частью элитного подразделения, и коль скоро дошли до этого времени и продержались, то доказали тем самым, что они способны на многое и хотят идти дальше. И наша цель — серьезно подготовить их. Максимально быстро и максимально качественно. Не думать о том, кого нужно наказать и кто не подходит. Думайте о том, чему еще мы способны их научить.

После этой речи в комнате, где проходило обсуждение, воцарилось молчание. Это был последний день нашей подготовки. Завтра мы уже встретим своих товарищей в должности их командиров. Мы сидели и еще раз обдумывали то, что нам, в принципе, хорошо было известно с первых дней службы. В израильской армии к солдатам относятся как к детям, которые обязательно должны вернуться домой целыми и невредимыми. К детям, которые вынуждены служить в армии, хотя все мы хотим, чтобы этого им не надо было делать. Однако сколько бы мы ни рассуждали, а разница между двухнедельными обсуждениями в офисе, под приятным освежающим кондиционером, со стаканом черного кофе, и реальностью, с которой мы должны столкнуться, существует огромная. Когда ты командир, который должен беречь своих подчиненных, но при этом сделать так, чтобы они окончили курс хорошо подготовленными, слаженно и успешно выполняли боевые задачи против реальных угроз и террористов, то жестокая объективность диктует свои правила. В итоге, несмотря ни на что, нам необходимо выбирать между хорошим и плохим солдатом. Мы должны были непрерывно наблюдать и анализировать все действия своих подчиненных, их слова и поступки, то, как они выполняли задания, данные нами, как они общались с друзьями, насколько хорошо проходили каждый новый урок в кинологическом курсе. От всего этого зависело, продолжат они и дальше служить в подразделении или нет.

Все это делалось не из-за какого-то нашего личного отношения к тому или иному солдату, амбиций или просто желания показать свою власть, показать зависимость твоих подчиненных от тебя, потешить свое самолюбие. Нет! До того как стать сержантами, мы тоже были рядовыми бойцами, участвовали в операциях и отлично понимали, какие требования выдвигаются к кинологу. Что от тебя требуется, когда ты выходишь на спецоперацию и присоединяешься к чужому подразделению, или когда возвращаешься с задания и пишешь отчет. Надо было выбрать лучших, независимо от симпатий. Хороший человек — вовсе не обязательно и хороший солдат.

Все это мы прекрасно знали и не могли себе позволить, чтобы кто-то из наших подчиненных, окончив кинологический курс, не соответствовал всем требованиям. Мы понимали, чем может обернуться непрофессионализм солдата. Он будет подвергать риску не только свою жизнь. А как бы нерадиво такой человек ни относился к службе, он тоже чей-то ребенок и брат. В конце концов, он тоже израильский гражданин. Однако, кроме своей жизни, он бы подвергал необоснованному риску жизни своих товарищей, участвующих с ним в операциях. Ведь появлялось слабое звено, из-за которого все может пойти наперекосяк, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, он подвел бы все наше подразделение, которое посылает на задание неподготовленного солдата. Ведь мы, по причине присоединения для проведения операции к другой части, всегда были на виду. И не только мы оцениваем своих подчиненных. Они тоже оценивают нас. В нашем подразделении в ходе всего курса каждые два месяца проводится анонимный социальный опрос. Все солдаты заполняют анкету, в которой множество вопросов. И часть из них касается нас, их командиров: как мы объясняем новый материал, каково наше личное отношение к солдатам, в каких вопросах нам надо подтянуться, совершенствоваться, а где у нас все в порядке. Все эти ответы становились известны нашему офицеру Ишаю. И такой анонимный опрос не был простой бюрократической процедурой. Через несколько дней, когда информация по анкетированию была обработана, нас собирал Ишай, и мы вместе совещались по всем вопросам, которые нас касались. Мы искренне пытались перестроиться по результатам опроса. У меня до сих пор хранятся все отчеты по моей персоне, составленные по итогам анкет моих подчиненных.

У нас был рядовой Эли. Он прилетел из США. Это был американский еврей, который приехал с желанием служить в израильской армии и очень хотел попасть именно сюда. Ему это удалось. Он прошел все тесты и дошел до кинологического курса. Как солдат Эли был отличным во всем, кроме иврита. Его знание языка оставляло желать лучшего. Для кинолога, который всегда присоединяется к чужому подразделению и у которого есть отдельная связь, чтобы он напрямую получал информацию о разговорах, ведущихся по рации, хорошее знание иврита обязательно, ведь кинолог почти всегда является одним из ключевых звеньев операции.

Мы не могли допустить, чтобы по всем статьям отличный солдат, который к тому же преодолел огромное количество испытаний, чтобы служить в ЦАХАЛ, был отчислен из Окец только из-за языка. Это выглядело особенно нелепо, если учесть, что его собака Андра, которая уже служила у другого бойца, понимала команды намного лучше, чем Эли! Например, ему необходимо было дать команду «Арца!» — «Лежать!». Но в английском языке нет твердого звука «р», и у американца это команда звучала как «Алца!». Умное животное терялось, смотрело вначале на своего нового хозяина, — мол, не понял, что ты хочешь? — потом на командиров, и проходило немало времени, прежде чем команда исполнялась. Тогда мы с другим сержантом Омри приняли решение: каждый вечер, когда все идут спать, Эли два часа занимается с нами ивритом. При этом ему было сказано, что в восемь часов, когда начинались занятия, мы из командиров превращаемся в его учителей, и он с нами общается на равных. В следующие несколько месяцев иврит у Эли значительно улучшился. Кроме того, он сам усиленно стал заниматься, так как ему не хотелось выглядеть в чем-то слабее других и при этом создавать окружающим неудобства.

Один наш солдат расстался с девушкой после двух лет встреч. Из-за этого он сильно страдал, что, конечно же, отразилось на его службе. Мы с Омри подошли к нему и сказали: «Мы даем тебе три дня. Езжай домой. Все обдумай. Поговори с девушкой. Определись. Главное, чтобы через три дня ты вернулся и в дальнейшем эти твои личные неприятности не сказывались на службе».

Парень вернулся через два дня. Он смог помириться с девушкой и был благодарен нам за то, что мы дали ему шанс и свободное время: мы повели себя с ним как с ответственным человеком.

Были случаи, когда родители наших солдат переезжали в другие квартиры, и мы по возможности обеспечивали их транспортом. Каждые два месяца в обязательном порядке кто-то навещал семьи наших военнослужащих, чтобы понять, все ли у них хорошо и не нуждаются ли они в нашей помощи. Ведь некоторые бойцы просто стесняются и не решаются сказать о проблемах у них дома. А когда мы приходили к ним домой, чтоб поближе познакомиться с семьей, то могли и узнать их финансовое состояние, и определить, необходима ли им помощь.

Кроме того, так мы лучше узнавали своих подчиненных, лучше понимали их поступки. Ведь родители показывали нам семейные фотографии, рассказывали о своем ребенке. После таких визитов мы еще сильнее осознавали, с каким нетерпением наших подчиненных ждут дома, и еще больше понимали ту ответственность, которая на нас лежит.

Если в результате посещения семьи солдата мы видели, что у него все в порядке, нет проблем с родителями, с девушкой, финансами, то понимали, что голова у него будет легкая и свободная для восприятия того, что ему дается на кинологическом курсе. А значит, он будет лучше служить, и мы совместно добьемся того результата, которого ожидаем.

Но все же были военнослужащие, которые в силу различных причин не соответствовали требованиям, предъявляемым для службы в Окец. Таких необходимо было отчислять. И это не было результатом какой-то одной большой ошибки. Все мы люди и можем где-то споткнуться. Это была целая цепь мелких ошибок. Впрочем, в спецподразделении любая мелочь может стоить жизни: солдат забыл автомат, попытался обмануть офицера, его не уважают товарищи в силу различных причин, он ленится на занятиях, не хочет выкладываться. Омри, я и офицеры каждый вечер собирались и обсуждали каждого своего подопечного. И если рядовому на сон оставалось шесть часов и он считал, что это очень мало, то нас армия щедро одаривала четырьмя часами сна. Но зато мы уверенно держали руку на пульсе всего подразделения. И если попадался такой солдат, у которого следовала ошибка за ошибкой, мы понимали, что так больше продолжаться не может, и с ним хочешь не хочешь, а надо прощаться.

Помню, через два месяца после того, как я и Омри начали обучать своих подопечных, мы пришли в кабинет к командиру части — полковнику Йоав — и положили перед ним на стол листок бумаги. На нем было написано имя одного из солдат и перечень того, что он сделал неправильно за два месяца. Забыл оружие, сказал неправду, ленился. Кроме того, приводились нелицеприятные слова о нем его друзей-сослуживцев.

— Мы считаем, что он не должен продолжать курс и должен быть отчислен из Окец, — сказал я.

Полковник прочитал и спросил:

— Вы действительно считаете, что мы ничего не можем сделать? Вы действительно считаете, что мы не сможем превратить его в полноценного бойца?

Мы с Омри переглянулись. Тон полковника не предвещал ничего хорошего. И все же мой друг уверенно сказал:

— Да, мы уверены, что с ним ничего сделать нельзя. И он не может служить в нашем подразделении.

В кабинете повисла напряженная предгрозовая тишина. И гроза не заставила себя ждать. Йоав еще раз взглянул на лист, неожиданно скомкал его и бросил на пол.

— Послушайте, — вспылил полковник, и в его голосе зазвенели командирские нотки, — зачем вы мне написали всю эту гадость? Я вас не спрашиваю, кто он такой сегодня! Единственное, что я хочу спросить, — где ВЫ были все эти два месяца, когда этот солдат падал?! Он прошел курс молодого бойца. Потом он выдержал курс спецподготовки уже на нашей базе Миткан Адам. А затем он попал к вам. И теперь вы пишете, какие ошибки он совершил. Так где вы были?! Вы командиры! И ваша цель — сделать так, чтобы ни один солдат не упал! А здесь налицо два месяца свободного падения. И вместо того, чтобы как-то исправить ситуацию, вы приходите и говорите, что его нужно убрать. Еще раз спрашиваю: где вы были, когда он падал!?

Я почувствовал, как краска заливает мое лицо.

— Вы дадите ему еще месяц шанса, — закончил командир части тоном, не терпящим возражений.

Мы ответили:

— Да.

Сразу скажу, что за этот месяц ничего не изменилось. Солдат продолжал совершать непростительные ошибки, а мы изо всех сил пытались ему помочь. Вселить в него уверенность в себе. И словом, и делом пытались показать, что мы с ним и очень хотим, чтобы он остался в подразделении. Но все наши усилия не увенчались успехом, и с этим парнем нам пришлось расстаться. Но мы с чистой совестью могли сказать, что сделали все, что могли. Нам не пришлось признать собственную несостоятельность в умении работать с бойцом.

С тех пор у меня появился новый взгляд на многие жизненные проблемы. И такой подход к проблемам касается ответственности не только за другого человека, но и за самого себя. Не спрашивай, почему ты падаешь, почему у тебя сейчас положение оставляет желать лучшего. Не спрашивай, почему у тебя на работе все не ладится, почему у тебя нет денег. А где ты был все это время, пока двигался к такому положению?! Уверен, что такой подход полезен всем. Нужно спрашивать себя каждый день, а все ли ты сделал, чтобы через неделю, месяц, а может, годы не сказать в отчаянии: «Все у меня не так!»

Это был первый и единственный военнослужащий на кинологическом курсе, которого мы отчислили из подразделения. Все остальные стали полноценными бойцами, а некоторые даже получили государственные награды, остановив террористов, проникших на территорию Израиля. Мы с Омри очень гордимся, что подготовили таких бойцов. А этот единственный солдат, который не прошел, останется для нас темным пятном, потому что именно мы были ответственны за то, чтобы превратить его в настоящего бойца Окец, но не справились с задачей. Как ни крути, а это было наше упущение.

Уроки сальсы

Когда я стал командиром, то значительно реже ездил домой на шаббат. Я оставался в шаббат на базе из-за наказаний, накладываемых на других солдат. Ведь надо же было кому-то за ними присматривать, проводить небольшие тренировки, чтобы зря времени не терять, следить, чтобы все было в полном порядке с собаками. Омри, другой командир, или же я поочередно вынуждены были проводить субботы на базе. Такое времяпрепровождение было довольно скучным. Шаббат — это всегда отдых, даже на военной базе и даже для провинившегося военнослужащего. Запрещено проводить какие-либо большие тренировки или другие занятия. Человек должен в шаббат отдыхать и делать, что ему захочется.

Тут важно отметить, что, надев форму, солдат не перестает оставаться обычным молодым человеком со своими интересами и увлечениями. Он, как и все, читает новости, получает извне какую-то другую информацию, что-то изучает. Кстати, если кто-либо в чем-то смог преуспеть до службы, то в армии это обязательно учитывают. Например, спортсменов определяют служить поближе к дому, чтобы было больше времени на тренировки по приезде домой, вокалистов направляют на службу в армейский хор. У нас был парень, который судил футбольные матчи и достиг в этом высоких результатов. Он часто подходил к нам с Омри, чтобы отпроситься домой и судить какой-то матч, который позволял ему достигнуть следующей ступени в его футбольной карьере. И мы не могли ему отказать.

Кстати, если у призывника имеются в семье материальные проблемы и он заявляет о них, то назначается специальная комиссия, которая это проверяет. Если факт подтверждается, то такого человека не отправляют служить в боевые части и чаще отпускают домой, чтобы он имел возможность подработать и помочь своей семье. Командование ЦАХАЛ отлично понимает, что после того, как человек надевает военную форму, он не теряет ни интересы, ни увлечения, ни, к сожалению, имеющиеся проблемы. Однажды, в одну из редких свободных суббот, мой хороший друг Ли, который давно занимался танцами, предложил съездить с ним на конференцию по сальсе в Эйлат, самый южный город Израиля. Он расположен на берегу Красного моря, и его, хоть и с некоторой натяжкой, можно назвать израильским Лас-Вегасом. С натяжкой, потому что в нем нет казино (в стране они запрещены), зато других увеселительных заведений и отелей предостаточно.

Ли пояснил, что конференция длится два дня и что я просто буду жить в одном из отелей и учиться танцевать сальсу. Я подумал, а почему бы и нет, и дал согласие. И нисколько не пожалел об этом. Более того, я был в восторге от этих двух дней! Повсеместно в отеле, где мы остановились, звучала латиноамериканская музыка. Везде учились танцевать сальсу — в бассейне, в коридорах, в залах. А вечерние танцы, которые продолжались до четырех утра? Это было просто великолепно! Я тогда беззаветно влюбился в этот зажигательный танец.

Но любой праздник когда-нибудь заканчивается. Утром в воскресенье необходимо уже быть на базе, где на тебя тут же сваливается множество текущих забот: тебя ждут военные операции, ты ответственен за солдат, ты ответственен и за собак. И весь этот нескончаемый поток забот окутывает тебя двадцать четыре часа в сутки. Бесконечные тренировки, занятия, беседы с подчиненными, разговоры с командирами и… всего лишь четыре часа сна. И как в этом водовороте дел найти силы и время, чтобы заниматься сальсой?

Все это я рассказывал девушке Шули, помощнице ветеринара, когда мои солдаты по очереди приводили к ней своих собак на проверку. В ветеринарной клинике были операционная, помещения для больных животных, зал для проверки. Управляли клиникой ветеринары Уди и Илан. Кстати, это были одни из лучших израильских ветеринаров. У них работали две помощницы, одной из которых и была Шули.

Каждую неделю все мы приводили в клинику своих собак для контрольного взвешивания и осмотра, чтобы обнаружить возможные заболевания на ранней стадии. Наверное, ни в одном месте мира не следят за собаками и не заботятся об их здоровье так, как в Окец!

Почему я рассказал про сальсу Шули? Да просто она была известным у нас профессиональной исполнительницей сальсы и очень обрадовалась, когда узнала, что я был на этой конференции. Ведь всегда приятно узнать, что рядом есть человек, который разделяет твое увлечение. Девушка внимательно меня выслушала и сказала:

— Послушай, по всей стране, к примеру, в том же Тель-Авиве, есть много курсов сальсы, которые проходят в моцей шаббат — в субботу вечером. Почему бы тебе не найти такой центр и не начать посещать его?

А ведь и правда, если я уезжаю на шаббат, то могу приехать вечером на эти курсы, а оттуда вернуться в армию. Если же я на шаббат остаюсь на базе, то вечером могу сесть на автобус, приехать на курсы, а после занятий вернуться назад. Словом, мне эта идея понравилась, и я стал искать подходящие курсы сальсы.

Уже в следующий шаббат, в девять вечера субботы, я оказался в небольшом зале в городе Рамат-Ган, к востоку от Тель-Авива. Быстро снимаю с себя военную форму, складываю на стуле, надеваю тренировочный костюм и становлюсь в шеренгу людей в основном молодого возраста. Наша учительница сальсы Таль начинает урок. Она показывает движения, а мы стараемся их повторить. И я вновь погружаюсь в чарующий мир танца — в эти быстрые отточенные движения, в бесподобную латиноамериканскую музыку. Меня вновь, как в Эйлате, охватывает восторг от того, как двигается мое тело, которое словно купается в зажигательных ритмах мелодии.

С тех пор я почти каждую неделю приезжал в Рамат-Ган, чтобы вновь и вновь погружаться в это наслаждение. Сейчас я даже не понимаю, откуда у меня бралось столько сил! Ведь от проведения тренировок с солдатами и других обязанностей меня никто не освобождал. И к моим скудным четырем часам сна ни минуты добавлено не было.

Я настолько увлекся сальсой, что иногда приходил к Шули в ветеринарную клинику, и мы, закрыв дверь в зал для осмотра собак и включив музыку, разучивали движения. Обычно это случалось в воскресенье, перед тем как мои подчиненные приводили своих собак на проверку. Такие занятия длились когда полчаса, когда двадцать минут. И эта, можно сказать, тайная практика мне очень помогала. Однако все тайное рано или поздно становится явным. В моем случае тайное стало явным где-то через месяц. Шули тогда забыла закрыть дверь зала, а один из моих солдат (это был Идан) привел свою собаку чуть раньше срока. Зайдя в зал, он увидел нас, танцующих сальсу. Солдат виду не подал и, как ни в чем не бывало, обратился ко мне. Я тоже сделал вид, что ничего необычного не произошло, и ответил ему. Но когда спустился вниз, то увидел, что ребята посмеиваются. Я все мгновенно просек — наш секрет стал общим достоянием, Идан заложил меня.

В израильской армии взаимоотношения между солдатами и командирами и даже офицерами очень открыты, дружелюбны, с минимумом формальностей. Рядовые могли себе позволить подшутить над начальством, откровенно поговорить с ним, конечно, не выходя за определенные рамки. Вот и сейчас один из моих парней сказал:

— Говорят, что ты наверху танцевал сальсу с Шули? Если ты танцевал из-за этой девушки, то, конечно же, тебе респект. Но если ты танцевал из-за самого танца, то нужно в этом основательно разобраться.

Вокруг все рассмеялись. Я скороговоркой ответил, что мы по этому поводу еще поговорим, и быстро унес ноги, на ходу пытаясь решить, что дальше делать, чтоб красиво выйти из этой ситуации. Мне вдруг вспомнились слова моей мамы. Она их сказала давно своим ученикам, когда работала хореографом, а я еще был совсем маленьким.

— Когда кружишься в танце и надо перейти из одной позиции в другую, то, чтоб не сбиться и не упасть, надо всегда смотреть в одну точку.

Не знаю, почему мне вспомнилась эта фраза. Но она прозвучала в моей голове именно в тот момент, когда была нужна. И у меня мгновенно возник план. Я рассказал эту историю Омри и поделился своим планом. Он был не против. В тот день наши солдаты отправились спать в девять часов вечера. Столь ранний отбой мы объяснили им тем, что завтра надо уже в четыре утра выйти на тренировку с собаками. Вы, наверное, помните подобные слова командиров, когда Алекс и Раве гоняли нас всю ночь. И уже примерно представляете, что ожидало моих подчиненных.

В девять тридцать вечера, когда они только-только начали засыпать, мы объявили тревогу и сказали, чтобы все были в полной экипировке. Предстоит марш-бросок. Я встал впереди колонны и задал очень высокий темп. Солдаты едва поспевали за мной. Но так как марш-бросок не планировался, то был он небольшим. Всего пять километров. Мы вернулись на базу. Солдаты вновь легли спать. Ну, вы уже обо всем догадались? Правильно. Сигнал тревоги прозвучал через двадцать минут. Так повторилось несколько раз.

Когда мы в последний раз той ночью построили солдат (разумеется, о том, что он последний на данный момент, солдаты не знали), то привычно увидели в их глазах так хорошо нам известную плохо скрываемую ненависть. Ведь сами многократно оказывались в аналогичной ситуации и столь же нежно смотрели на своих командиров. И я тихо сказал:

— Знаете, когда хороший танцор кружится в танце, он никогда не падает, потому что всегда устремляет свой взгляд в одну точку. Это его опора. Неважно, какие сложные па он исполняет. Его глаза всегда будут устремлены на нее. Он взглядом будет как бы опираться на эту точку. И, как бы ему ни было трудно удержать равновесие, он никогда не упадет. Потому очень часто, если у людей нет точки опоры, цели, к которой надо идти, то они падают. Я надеюсь, что у вас есть сейчас точка опоры — это стремление стать боевыми солдатами и ходить на военные операции. Вы понимаете, что все эти тренировки проводятся не просто так, а для укрепления вашего тела и вашего духа. Вам просто жизненно необходимо выполнять эти операции стойко, как бы это ни казалось трудным. Вы должны быть хорошими бойцами, чтоб в любом столкновении с врагом чувствовать себя уверенными и сильными. Вот на данный момент именно эта цель и есть ваша точка опоры. Потом у вас возникнут другие точки опоры. Это может быть учеба, потом семья, дом. У кого-то главной точкой опоры может стать работа, написание книги или что-нибудь еще. Точки опоры могут меняться. Они и должны меняться! Но в любой момент вы должны мысленно видеть ее и не отводить глаза. Потому что если так не будет, если вы ее потеряете, то быстро упадете.

Над строем повисла тишина. Сделав паузу для большего эффекта, я улыбнулся и закончил:

— Видите, иногда и танцорам есть чему поучить бойцов. Все, идите спать.

Ребята рассмеялись и разошлись по своим комнатам. Инцидент, связанный с моим увлечением сальсой, был исчерпан. Любое увлечение человека, если, конечно, оно не выходит за рамки закона, достойно уважения, и его надо поощрять. Это увлечение — его точка опоры, может быть, даже самая главная в жизни. Или станет таковой. А раз так, то человек не упадет, не споткнется и сможет очень многое сделать для близких ему людей и для страны в целом. И если даже это солдат, то ни в коей мере сей факт не означает, что он должен даже на время отказаться от увлечения. И такого солдата нужно всячески поддерживать, помогать ему не выпускать из виду его точку опоры. И неважно, что это будет — танцы, судейство или что-нибудь еще.

Стоит ли оно того

Одна история из моей армейской жизни заставила меня задуматься над очень важной жизненной проблемой — стоит ли поставленная цель тех усилий, которые будут затрачены на ее достижение. Можно сказать, что этот вопрос — один из важнейших, которые человек не раз решает в своей жизни. И во многом от того, как поступит человек, зависит, будет ли он счастлив, как сложится его карьера и т. д. Например, человек стремится сделать блестящую карьеру и в жертву этой цели приносит свою семью, не уделяя ей практически никакого внимания. Карьера сделана. Но нет семьи, счастья в личной жизни, а значит, и общего счастья.

Или другая крайность. Мужчина с головой погружается в семью, вникая во все бытовые мелочи. В результате перестает расти профессионально и теряет шанс достичь карьерного роста, о котором раньше искренне мечтал.

А сколько людей ради финансового благополучия губят свое здоровье — и в результате с таким трудом заработанные деньги уходят на его восстановление? Так что далеко не всегда цель оправдывает средства.

Если говорить об этой проблеме с позиции армии, то всегда приходится решать проблему: что лучше — подготовить хорошего солдата или воспитать хорошего человека. И стоит ли рисковать жизнью солдата ради выполнения какой-то боевой задачи.

В израильской армии эта дилемма однозначно решается в пользу человечности и сохранения жизни бойца. В ЦАХАЛ одна из первых фраз, которую слышит молодой человек, начавший служить, и которая постоянно повторяется его командирами, звучит так: «Вначале будь человеком, а потом солдатом». Также при планировании любой операции безопасность бойцов превалирует. Безусловно, армия есть армия, и риск там витает в воздухе всегда. Но никогда Генеральный штаб ЦАХАЛ не ставит задачу, которую необходимо выполнить любой ценой. Если есть возможность отложить операцию для сохранения жизни солдата, то она обязательно будет отложена на более благоприятное время.

В израильской армии любой рядовой знает, что главная цель любого командира, офицера — чтобы каждый ребенок через три года вернулся домой целым и невредимым. При въезде на базу офицеров висит плакат со словами Бен Гуриона, первого премьер-министра Израиля: «Пусть знает каждая еврейская мать, что она отдает своего ребенка в руки офицера, который достоин этого».

Эта фраза является фундаментом, на котором построены наши курсы, тренировки, на котором основано отношение офицеров к солдатам. На ней зиждется вся политика внутренней жизни в армии. Ни для кого не секрет, что процент потерь в боевых действиях среди израильских офицеров намного выше, чем в любой другой армии мира. В ЦАХАЛ по всем писаным и неписаным законам офицер всегда должен идти первым. У нас очень популярно слово «Ахарай!», которое с иврита переводится как «За мной!». В Израиле много книг написано об этом понятии. Ведь «Ахарай!» — это краеугольный камень взаимоотношений офицера и солдата, основной принцип израильской армии; офицер должен идти впереди, а не прятаться за спинами вверенных ему солдат!

В аналогичных кинологических частях других армий, когда натаскивают собаку, чтобы она при атаке хватала объект за горло, обязательно надевают военнослужащему, выступающему в роли такого объекта, специальный круг на шею. Он защищает от клыков. В Окец это не практикуется, так как все равно остается довольно высокий риск, что человек может пострадать. Приходится придумывать другие способы тренировки. Получается намного сложнее, зато полностью исключается вероятность увечий.

Когда я уже был сержантом и в моем подчинении была группа будущих кинологов с собаками, на одну из ночей был назначен двадцатикилометровый марш-бросок с отягощением. Каждый солдат должен дополнительно нести груз — песок в рюкзаке, равный сорока процентам от веса его тела. Кстати, это был еще не самый сложный марш-бросок для наших бойцов. Выход с базы был намечен глубокой ночью, а завершение предполагалось в районе десяти часов утра.

Утром наш офицер Ишай, мой товарищ сержант Омри и я, а также другие командиры обговаривали предстоящий марш-бросок. При обсуждении у нас возникли некоторые разногласия с Ишаем. Он настаивал, чтобы не только рядовые несли дополнительный груз, но также он сам и все командиры. Мы дружно возражали, доказывая, что мы, будучи солдатами, свой песок уже перетаскали с лихвой, что мы свою подготовку уже закончили, и теперь очередь наших подчиненных.

Выслушав наши доводы, Ишай спокойно произнес:

— Ребята, я не вижу иного способа спуститься на уровень обычного солдата, который несет груз на протяжении вот этих ночных часов. Я не знаю, как проникнуться тем, что он будет чувствовать, — ведь я буду идти без груза. И мне от этого будет психологически невыносимо.

В этих словах была не только здравая логика, но и какое-то моральное превосходство, и нам нечего было возразить. Да и потом, он офицер, а мы сержанты. А в армии все решает не голосование, а старший по званию. Как и все остальные, мы беспрекословно взвесились на весах, взяли мешки и стали наполнять их песком.

Когда наши подопечные увидели эти приготовления, то удивленно спросили:

— Вы тоже будете нести песок?

Мы ответили:

— Конечно. Мы же тоже часть нашего подразделения, нашей команды.

Глаза солдат заблестели, и по тону голосов было понятно, что они очень довольны таким решением. Я лично в тот момент подумал, что, может быть, Ишай и прав. Но и в полном проигрыше мы тоже оставаться не хотели. Дождавшись, когда Ишай набрал в мешок песок и уложил его в свой боевой жилет, я и другие сержанты незаметно коварно подменили этот мешок на более тяжелый. В нем нашими усилиями было уже не сорок, а примерно шестьдесят процентов от веса его тела.

Глубокой ночью, немного задержавшись, наш марш-бросок привычно начался. Ишай шел впереди, а мы, сержанты, по бокам и сзади солдат, идущих в две шеренги. Темное, почти черное небо над головой, на котором сверкают яркие звезды, тишина, свежий прохладный воздух — первые часы похода всегда просто упоительны! Ты словно наедине с самим собой, вокруг безумно красивая природа, и твое тело еще не окончательно устало, а груз пока не начал наваливаться на тебя своей свинцовой тяжестью.

Но в этот раз наслаждались не все. Офицер Ишай, идущий первым, начал ощущать тяжесть похода с первых минут. Он сильно потел и говорил нам, периодически по очереди участливо подбегавшим к нему, что не может понять, что с ним такое.

— Я вроде в неплохой форме, но почему мне так тяжело? — недоумевал офицер.

Мы, конечно, вероломно скрывали истинную причину его странного состояния и, сдерживая смех, возвращались на свои места. Наши подчиненные видели все это и тоже пребывали в неведении, как и жертва наших козней.

А поход между тем продолжался. Впереди шел уже окончательно изнемогавший от усталости Ишай, за ним — недоумевающие солдаты и мы, сержанты, по бокам и сзади колонны. Примерно в десять утра наше подразделение уже подходило к финишу. Солнце успело подняться высоко, и стало довольно жарко.

До этого, по установившейся традиции, за несколько километров до финиша мы разворачиваем двое-трое носилок и кладем на них солдат потяжелее. А после все пытаются бежать, вне зависимости от того, тащат они носилки или нет. Последние сто метров все неслись уже галопом. А мы, командиры, бежали по бокам и сзади и подбадривали парней криками:

— Быстрее! Финиш рядом! Вперед! Не меняйтесь на носилках! Не теряйте время! Терпите! Кусайте губы, но выдайте все, на что вы способны!

И вот финиш! Все! Это самый радостный момент этого дня. А вполне возможно, что и всей недели.

Один из рядовых, который эти сто метров бежал с носилками, подошел к нам и сказал, что он очень плохо себя чувствует. И тут же потерял сознание. Вся эйфория от окончания похода вмиг испарилась, и в осадке осталось гнетущее чувство тревоги и собственной вины. Мы сразу доставили этого солдата в медицинский пункт. А потом потянулись томительные минуты ожидания и непрерывного наблюдения за дверью, за которой нашему бойцу оказывали помощь. Наконец она открылась, и на пороге показался врач:

— Ребята, вам крупно повезло, — наконец сказал он. — А парню тем более. У него было полное обезвоживание, и еще немного — и мы не смогли бы его спасти.

В тот момент, наверное, не только у меня мурашки трусливо пробежали по коже. Мы поняли, что своими криками «Быстрее! Вперед!» мы едва не убили человека. Никто из нас в тот миг не подумал о том, что кому-то может быть настолько плохо.

Возвращаюсь к тому, что я говорил в начале этой главы о цене достижения цели. Не будет ли она несоизмеримо высокой? Ну что бы такое случилось, беги мы немного медленнее? Подразделение стало бы менее боеспособным? Мы хуже стали бы ловить этих проклятых террористов?

А так, упаси Бог, мы могли бы потерять человека, бойца, нашего товарища. Вот тогда бы действительно наша боеспособность значительно ухудшилась. Какая была бы после этого психологическая обстановка в Окец? Что чувствовали бы его офицеры и сержанты? Этот груз вины остался бы с нами на всю жизнь.

Мы долго обсуждали этот очень поучительный случай в подразделении. И с того момента я отчетливо понял, что обязательно необходимо сопоставлять истинную ценность поставленной цели и усилия для ее достижения. Стоит ли эта игра свеч? Великий русский писатель Достоевский сказал: «Даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на щеке невинного ребенка». Предельно внимательно соизмеряйте свои цели и пути их достижения. Не переплачивайте! В противном случае можно стать банкротом в жизни.

Не хочется на столь грустной ноте заканчивать эту главу. Поэтому несколько слов о «бедном» офицере Ишае. Когда он, совершенно изможденный, пришел в свою комнату, мы сказали ему:

— Взвесь свой мешок с песком.

После контрольного взвешивания по всей округе разнеслись крики яростного негодования, угрозы всем нам выписать отмену субботнего увольнения домой. А потом, конечно же, дружный смех при активном участии безвинно пострадавшего! С тех пор Ишай твердо уяснил, что к нашему мнению стоит прислушиваться. А в противном случае придется непременно тщательно проверять, сколько весит его мешок песка перед марш-броском!

Блокпост

В жизни бывает масса неприятных, а то и страшных моментов. И я считаю, что один из самых нежелательных поворотов, что могут случиться с человеком, — это когда он перестает различать хорошее и плохое, черное и белое. Когда теряются нравственные ориентиры. Тогда человека просто несет по жизни, и всегда, подчеркиваю, всегда в таких случаях погибает сначала душа, а потом и тело.

Ты инстинктивно сопротивляешься, пытаешься отличить добро от зла. И тебе даже в какой-то момент кажется, что ты сумел это сделать. Но проходит миг, и черное в твоем извращенном сознании становится белым, а белое оказывается черным. Только самым сильным духом удается не путать такие разные понятия.

Я благодарен судьбе за то, что попал в кинологическое подразделение, бойцы которого не стоят на блокпостах. Все мои друзья, служившие в израильской армии в боевых войсках, говорили мне, как тяжело дежурить на блокпостах. Все как один!

Когда они мне все это рассказывали, я недоумевал и, полный амбиций, говорил:

— У вас даже понятия нет, что значит служить в Окец! Что значит ежедневные марш-броски, крав мага, изнурительные кинологические тренировки. А вы жалуетесь всего лишь на какую-то охрану, проверку у блокпоста? У вас хватает наглости такое мне говорить?

После двух лет службы в армии я решил сам посмотреть, что же это такое — блокпост. И почему дежурство там, по словам моих друзей, так невыносимо. До этого момента блокпосты я видел лишь со стороны, по пути на спецоперации, проезжая границу между Израилем и Палестинскими территориями. Но быть сторонним наблюдателем и непосредственным участником чего бы то ни было — не одно и то же, в чем я и убедился на собственной шкуре.

На блокпостах служили некоторые девушки-кинологи из нашего подразделения. Они с помощью своих собак досматривали автомобили и людей, чтобы предотвратить проникновение на территорию Израиля взрывчатки, оружия и наркотиков. Я попросил одну из девушек-кинологов, чтобы она при удобном случае взяла меня с собой. Это было в субботу утром, когда я остался на базе. Она согласилась. И вот я уже стою на одном из блокпостов.

— Ты был в Яффо? — спросила солдатка из армейской полиции молодого, лет тридцати, водителя-араба, пока его автомобиль досматривали.

Мужчина опустил глаза и ответил:

— Нет.

Другие военнослужащие, проверявшие автомобиль, заулыбались. А девятнадцатилетняя солдатка, тоже улыбаясь, насмешливо бросила:

— Не был и не будешь!

И у всех вокруг довольные улыбки стали еще шире.

Араб, казалось, еще ниже опустил голову. И я прямо-таки кожей почувствовал его боль и унижение. Какая-то 19-летняя зарвавшаяся девчонка унижает его, уже зрелого по арабским меркам мужчину, и он ничего с этим поделать не может. И мне стало не по себе. Я знал, что сейчас араб молится. Молится Богу, чтобы тот дал ему сил выдержать эти унижения и чтобы он оказался в Яффо. И в этой молитве для нас, евреев, нет ничего хорошего. Она переполнена болью, безысходностью и жгучей ненавистью к нам.

Я подошел к девушке и сказал:

— Это очень некрасиво, что ты сделала.

В ответ увидел ее злобный и презрительный взгляд, направленный на меня, за которым последовали не менее злобные слова:

— Я здесь стою уже почти год, и все, что я вижу, — так это как они пытаются переправить сюда взрывчатку и оружие, чтобы устраивать теракты и убивать наших граждан. Чтобы их дети взрывались в толпе их сверстников — еврейских детей. Ты сколько раз был здесь на посту? Это твой первый раз? У тебя тогда вообще нет права ничего говорить!

Мне нечего было возразить. Она права. Или неправа? Я понимаю, что не все арабы — террористы и нельзя всех стричь под одну гребенку. И что отношение ко всем ним как к потенциальным террористам — это путь в никуда. Оно будет вызывать ответное отчуждение, ненависть, которая легко перерастает все в тот же терроризм. Но, с другой стороны, в Израиль постоянно пытаются провезти оружие и взрывчатку, чтобы убивать мирных людей. Не лучше ли перестраховаться? Ошибка может стоить жизни десяткам людей. Как в этом случае различить белое и черное? Я до сих пор с болью вспоминаю этот случай. Болью от того, что я не знаю верного решения данной проблемы.

Спустя два часа, чтобы как-то оказаться полезным ребятам с блокпоста, я стал им помогать. Солнце уже довольно высоко забралось вверх. Ощутимо припекало. Сказать по правде, была просто невыносимая жара. И завертелась карусель односложных команд: «Заглуши мотор — выйди из машины — дай документы — отойди от машины». Один круг карусели, второй, третий, четвертый… А солнце поднимается по небосводу все выше, и мозги уже начинают просто плавиться от жары.

Араб, которого я остановил, старается проделать все как можно быстрее. Выходит из машины, протягивает документы: «Пожалуйста», — говорит он с сильным акцентом и отходит от машины. Я начинаю ее проверять. Кто там в салоне? Люди протягивают британские паспорта.

— Are you British?[20] — спрашиваю одного из пассажиров, явно палестинского происхождения. Спрашиваю просто так, из любопытства. И неожиданно получаю ответ, произнесенный с улыбкой:

— No, I am Palestinian! My home is here[21].

Для меня эти слова олицетворяли черное. Безоговорочно черное.

— I don't think so[22], — со злостью отвечаю я, протягивая ему паспорт, и стараюсь не смотреть на его дружелюбную улыбку.

Да кто он такой?! Неужели он так же страдает, как израильтяне или палестинцы, живущие на этих территориях? Очень легко быть патриотом, находясь в Англии или в другой стране. Приезжаешь сюда на выходные, а то и раз в год, чтобы сказать с гордостью, что твой дом здесь? Он очень разозлил меня. Езжай отсюда быстрее. Нет у тебя никакой связи с этой землей!

Сзади слышу крик:

— Нати, там кто-то стоит в очереди и выглядит довольно подозрительно. Он постоянно снимает и надевает рюкзак. Может, его стоит проверить?

К этому человеку направляется наш офицер Нати. Я его сопровождаю. Палец на спусковом крючке. При малейшей опасности уже через полсекунды мой автомат выплюнет смертоносный свинец.

Нати, не подходя близко к арабу, кричит на арабском:

— Стой! Не приближайся! Сними рюкзак. Положи на землю и достань оттуда все, что в нем есть.

Другие арабы, видя мой палец на курке, быстро попятились назад. У меня даже мелькнула мысль: «Почему они так уверены, что я выстрелю в людей, которые ничего угрожающего не совершают? Неужели мы для них враги, готовые убивать просто так? Только потому, что ты араб?».

Молодой араб, к которому обратился наш офицер (ему было лет девятнадцать), достал из рюкзака носки, рубашку, джинсы и показал, что больше там ничего нет. Мы вернулись обратно.

— Здесь нельзя верить никому, — сказал офицер, как бы пытаясь оправдать поведение своих подчиненных. — Позавчера почти совсем ребенок, семнадцатилетний араб-смертник, пришел сюда, чтобы взорвать себя в толпе. Мне пришлось дважды выстрелить ему в голову, чтобы он не смог привести в действие бомбу, — как-то обыденно продолжал мой собеседник.

Да, он убил подростка. Но подростка, готового убивать невинных людей. Как тут отделить зерна от плевел?

После трех часов сплошной карусели: «Заглуши мотор — выйди из машины — дай документы — отойди от машины» останавливаем очередную машину.

— Вытащи из машины всю еду и Коран. Сейчас собака будет ее проверять, — говорю я водителю. Напоминание о Коране и еде обязательно. Для арабов собака — это нечистое животное, и, если она коснется священной книги или еды, они посчитают это святотатством, осквернением. В израильской армии понимают, что вопросы веры и религии очень важны для арабов, и никоим образом не хотят спровоцировать конфликт на этой почве.

Водитель послушно убрал из машины еду и Коран, а также деньги, лежавшие в специальном углублении рядом с ручкой переключения передач.

— Деньги можешь оставить, — сказал я. — Мы не воры.

Водитель как-то суетливо начал оправдываться:

— Извините! Я не хотел показать, что вы воры. Извините!

Ему было лет пятьдесят. И я не мог понять: он так горячо оправдывался из-за того, что попросту боялся израильских солдат, или действительно понимал, что оскорбил людей, усомнившись в их честности. И я очень надеюсь, что этот араб нас не обманывал, хотя…

Проверяя машины, я десятки раз слышал «Извините», «Пожалуйста». Тебе улыбались, согласно кивали головой. Но ты чувствовал и где-то на уровне подкорки понимал, что это сплошная фальшь. Фальшь, продиктованная страхом и ненавистью. И этим зловонным коктейлем негатива блокпост был пропитан.

Спустя несколько часов работы единственное, что меня радовало, так это маленькие арабские дети, которые улыбались мне и махали рукой. И я делал то же самое — улыбался и махал рукой.

Дети обычно не врут! Они смеются, когда им хорошо, и плачут, когда плохо. Чистые, еще не замутненные немотивированной злобой чувства. Очень жаль, что уже через год или полтора этих детей научат другому. Научат нас ненавидеть и убивать, взрывая себя. Плач ребенка — это самое ужасное, что есть на свете. Я не могу выносить спокойно плач и слезы ребенка, но…

— Это не взрывчатка! — арабка, стоящая вместе с ребенком лет шести, доказывала офицеру, что детские хлопушки и фейерверки не представляют никакой опасности. Тот с ней не соглашался. Из них можно было приготовить взрывчатку. И это, увы, уже не раз в прошлом безжалостно уносило жизни израильских граждан.

И вдруг ребенок неожиданно сделал шаг вперед и ударил по руке офицера. Тот невольно сделал шаг назад. Арабы, стоящие в очереди и наблюдавшие за этой сценой, стали улыбаться. Я пытался понять, что означают эти улыбки, эта неприкрытая радость на их лицах. Что ребенок, по их мнению, унизил офицера? Что он совершил то, что они сами жаждут сделать, но боятся последствий? Мне очень не понравились эти улыбки.

Хлопушки и фейерверки остались на территории блокпоста. Я полностью одобряю действия офицера. Необходимо исключить малейшую вероятность совершения теракта. Весь мир не стоит и слезинки ребенка? Я не совсем согласен. Стоит! Если в этом мире могут пролиться слезы многих других детей!

Ночью, после этого дежурства, я долго не мог заснуть. Я пытался понять, почему мы так живем. Как мы можем так жить? И самым болезненным ощущением, вызывающим чувство бессилия, было то, что я даже не вижу пути, как можно охранять жизнь моих граждан без этих блокпостов, где наши солдаты просто вынуждены вести себя предельно осторожно, не доверяя никому. К сожалению, у некоторых парней эта предельная осторожность выливается в грубость. Это нельзя оправдать, но это печальная реальность.

Я очень рад, что мне не довелось служить на этих блокпостах. После того дня я подумал, что готов еще раз пройти подготовку в спецподразделении — вновь совершать бесконечные марш-броски или ходить на занятия крав маги, но никогда не возвращаться на то место. Для меня оно олицетворяет хаотичную смесь черного и белого. А значит, там царит неуютный серый мир.

Хочется от всего сердца поблагодарить тех солдат, которые каждый день выходят на блокпосты. Каждый день их накрывает шквал ненависти и злобы. Но, несмотря ни на что, они защищают границы Израиля.

Четвероногие герои Израиля

Есть на базе Миткан Адам священное для каждого военнослужащего место. На тихой живописной поляне, окруженной со всех сторон деревьями, расположено кладбище служебных собак. Про военных кинологов говорят: боец на двух ногах с бойцом на четырех ногах, слаженная пара, делящая тяготы и опасности, а иногда и славу. Поэтому я говорю о бойце и его собаке как о едином целом.

Окец постоянно противодействует террору, гибнут и кинологи, и их собаки, порой спасая другие жизни. И все мы знаем непреложную истину: гибель собаки — это спасенная как минимум одна солдатская жизнь.

Кладбище служебных собак… Ряды могил с надгробными камнями, на которых выбиты имена и даты. Все как у людей. Вот могилы с именами легендарных Томми и Стива с одинаковой надписью «Погиб в бою». Апрель 1980-го. Группа палестинских террористов проникла в кибуц Мисгав Ам неподалеку от израильско-ливанской границы. Боевики захватили здание детского сада, убили взрослого человека и двухлетнего малыша, а семерых детей и воспитателя взяли в заложники. Первая попытка освобождения оказалась безрезультатной, был убит боец спецназа. Территория перед зданием полностью простреливалась, к тому же террористы, заметив штурм, могли убить детей. Поэтому решено было задействовать служебных собак Стива и Томми. Четвероногие бойцы ворвались в детский садик, Томми сумел прыгнуть на спину одного из террористов, нейтрализовав его. Двадцать семь пуль попало в пса! Он погиб, но отвлек террористов на несколько драгоценных секунд, а дальше вступили в дело бойцы Сайерет Маткаль. Они уничтожили всех террористов и освободили заложников, никто больше не погиб. Вся операция заняла две минуты.

О героической гибели служебных собак и об отряде 7149 узнала вся страна. Стив и Томми были торжественно похоронены на специально отведенном для этого кладбище на базе Миткан Адам. Со всеми воинскими почестями, положенными бойцам спецподразделений, ведь они и есть бойцы-герои.

Собаки «Окец» — настоящие герои Израиля, остающиеся лишь тенью на картине беззаботной жизни еврейской страны

В 1984 году четыре палестинских боевика захватили рейсовый автобус № 300, следовавший по маршруту Тель-Авив — Ашкелон. Благодаря молниеносной операции с участием кинологов и собак подразделения все террористы были уничтожены, а из пассажиров автобуса погиб только один, а ведь могло быть гораздо больше жертв! После этих событий кинологическое подразделение получило название Окец, что означает «жало» или «укус».

Вот могилы Сали и Амбера. Та же надпись — «Погибли в бою». Они и их хозяева — бойцы Иран Парнас и Миха Готлиб — 6 февраля 1997 года погибли при столкновении двух военных вертолетов СН-53 «Йасур» ВВС Израиля, когда летели на боевое задание. Тогда Израиль потерял семьдесят двух военнослужащих, в стране был объявлен национальный День траура.

В центре кладбища — памятник из белого камня: солдат и собака. В 2003 году в ходе военной операции в городе Хеврон палестинский террорист неожиданно открыл огонь по израильским военнослужащим, ранив одного из них. На поиск и ликвидацию боевика были брошены солдаты пехотной бригады Нахаль. Когда они прочесывали дома в поисках террориста, тот вновь неожиданно открыл огонь, убив офицера и ранив четырех солдат.

Из-за скученности арабских построек было невозможно определить, откуда ведется огонь. И тогда решили задействовать собаку из нашего подразделения — бельгийскую овчарку Оскара, хозяином которой был солдат Янив. Пес нашел палестинца. Тот успел выстрелить и убить собаку, но тем самым обнаружил себя. Далее дом был разрушен артиллерийским огнем, а террорист оказался погребенным под обломками. К сожалению, под завалом осталось и тело Оскара, его не смогли извлечь.

В память об этом событии и был возведен памятник, и на его открытии Янив произнес пронзительную прощальную речь.

— Многие могут сказать, что это всего лишь собака и ее для этого тренировали. И хорошо, что погиб Оскар, а не какой-нибудь солдат. Разумом я понимаю эти доводы, но сердце мое протестует. Потому что это не просто собака! Возможно, мои слова покажутся кому-то излишне пафосными, но Оскар был и остается частью меня! Именно он был рядом в самые тяжелые минуты — участвовал со мной во всех боевых операциях, согревал меня в походах. Я не знаю больше такой собаки, которая могла бы дарить столько любви, сколько Оскар. Мне невыносимо тяжело, у меня болит сердце от сознания, что наша дружба закончилась так. Я никогда не забуду тебя, Оскар!

Потом Янив вспоминал, как коротко взвыл Оскар, когда пуля разорвала его сердце. В тот миг он понял, что его верного друга больше нет. Как тяжело ему было не показывать своих чувств бойцам Нахаль, только что потерявшим своего офицера. Естественно, для этих солдат их горе было неизмеримо больше…

Многие могут сказать, что негуманно использовать животных в военных операциях. Люди затеяли вражду между собой, пусть сами и пожинают плоды. Но не будь собак, хороших людей погибало бы намного больше. А жизнь человека все же ценнее собачьей, как бы цинично это ни звучало.

На кладбище хоронят и собак, умерших естественной смертью. Но они тоже бойцы Окец и заслужили право здесь лежать, потому что умерли во время прохождения военной службы.

Израиль находится в кольце враждебных стран. Со зловещей периодичностью продолжаются попытки терактов на его территории. А значит, собаки Окец несут свою службу и, к сожалению, гибнут. Только во время операции в Газе летом 2014 года подразделение потеряло пять собак. Светлая им память!

Выше я упоминал одного нашего бойца, которого я встречал всего лишь два раза в жизни, но даже сейчас, по прошествии стольких лет, вспоминаю его как близкого человека. Его звали Кирилл. Впервые мы встретились, когда проходили курс ориентирования на местности. Нас вывезли в горы и разбили на отряды. Командиром моего отряда был назначен Кирилл. Боевой солдат приехал к нам, чтобы объяснить, как правильно ориентироваться с помощью карты. Конечно же, во время занятия речь шла не только об ориентировании. Мы спрашивали о том, что нас волновало в тот момент больше всего, а именно о собаках, до получения которых остались считанные дни.

— У тебя красивая собака? — спросил его кто-то.

— У меня лучшая собака, — ответил Кирилл с улыбкой.

Мне тогда очень захотелось увидеть его пса. И я его увидел, но совсем не так, как ожидал.

Вторая встреча состоялась через несколько недель после походов, на соревновании по ориентированию. Кирилл тогда получил первое место.

А потом он погиб. «Был холодный взлом дома террориста в Бейт Хануне, и боец был смертельно ранен…» — было написано в газете. Я даже не знал тогда, что такое «холодный взлом».

А вскоре после этого мы получали собак. Одной из них была немецкая овчарка по кличке Мако, собака Кирилла. Мако видел, как умирает его друг и хозяин. У пса вместо хвоста был жалкий обрубок, на который было больно смотреть, — после смерти Кирилла Мако в безумной тоске стал грызть собственный хвост.

Я видел, что все стараются не смотреть на Мако, отводят глаза и делают вид, будто ничего не происходит, но в душе никто не хотел, да и просто боялся стать новым хозяином собаки, чье сердце все еще принадлежит другому. Никто не хотел воровать чувства Мако.

В результате Мако достался нашему товарищу Ширви. Он зашел в клетку, погладил пса, дал ему кусочек сыра, и тот позволил надеть на себя поводок. Мако продолжил служить и защищать мирных людей и участвовал еще не в одной операции.

Каждый год тридцатого августа на кладбище собак проходит закрытая торжественная церемония. В ней участвуют военнослужащие части, бывшие ее бойцы, чьи собаки похоронены здесь, а также их родственники. Играет государственный гимн, произносятся речи. Это день памяти собак, отдавших жизни за Израиль, а мы чтим память любых героев. И все эти жертвы не напрасны! Наш бесконечно любимый и родной Израиль, несмотря ни на что, развивается и уверенно смотрит в будущее.

Теперь немного о том, как заботятся о наших четвероногих героях. Каждая собака содержится в отдельной шестиметровой клетке со специальным покрытием, чтобы предотвратить травмы лап. Действует собачий фитнес-центр, есть ветеринарная лечебница, где проводят сложнейшие хирургические операции, а собачьи клыки лечат лучшие ветеринары-стоматологи. На содержание животных тратятся тысячи долларов в месяц.

Боец и собака — грозное оружие Израиля. И я искренне желаю, чтобы все бойцы возвращались к своим родным и любимым целыми и невредимыми, а их собаки полностью проживали свой и без того короткий век, и не было на могильных камнях надписи «Погиб в бою».

И все осталось тем же самым…

Я посчитал, что было бы несправедливо сказать о погибших бойцах и собаках Окец и не написать хотя бы несколько строк обо всех военнослужащих Армии обороны Израиля, полицейских, а также представителях других служб безопасности, павших в войнах или при исполнении обязанностей.

Сейчас Израиль поминает почти 25 тысяч таких героев. Отсчет погибших на посту ведется с 1860 года, который считается началом борьбы евреев за существование Израиля. И, к сожалению, каждый год этот список пополняется все новыми и новыми именами. Давайте хотя бы мысленно преклоним колени и головы перед их памятью…

Тот же серый камень, та же зеленая трава, слишком зеленая. Те же цветы, та же фотография, только, может быть, немного темнее, чем была год назад. Та же жара Дня Памяти и те же дорожные пробки. И те же люди, которые одним непрерывным потоком приближаются к кладбищу. Прямо у входа на Хар Херцель[23] течение разветвляется, превращаясь в струящийся водопад… И сотни могил из серого камня, который совсем не изменился… И те же старые фотографии…

Традиционная уже жара Дня Памяти. С каждым годом все больше и больше свежих могил, и пришедшим почтить память погибших остается все меньше места для молчаливого поминания. И я спрашиваю себя: «Может ли быть, что не только они погибли, но и мы частично погибли вместе с ними? Каждый, кто взял автоматы и шел между гор в одну из ночей и смотрел на звездное небо, кто дышал этим воздухом опасности… Но судьба оставила нас в живых. А не должны ли мы, живые, постараться прожить свои жизни и за них тоже? За наших ровесников, которые никогда уже не повзрослеют, никогда не увидят солнце и луну, звезды и море, никогда не испытают любовь?..» Каким страшным может быть слово «никогда»!..

Кирилл погиб… Я снова вспомнил эту ночь и страшную заметку в газете. «Произошел холодный взлом дома террориста в Бейт Хануне, и боец был смертельно ранен…» И впервые я плакал на кладбище. Солнцезащитные очки скрывали мои глаза, и была эта жара Дня Памяти, и невозможно было дышать. И слезы, слезы, слезы… Не только родных, но и друзей, деливших с погибшим все тяготы и опасности в армии. Как у Высоцкого: «Все теперь одному, только кажется мне: это я не вернулся из боя!». Боль утраты никогда не утихнет.

Поток людей устремляется к выходу. Медленно-медленно, с чувством вины, что они продолжают жить, оставляя своих детей под этими серыми камнями, которые никогда не изменят цвет скорби и печали и никогда не превратятся больше в простые камни. И каждый несет груз этих камней с собой, за пределы кладбища. Но понемногу молчание сменяется звуком голосов. Жизнь продолжается. Мы начинаем говорить о настоящем, строим планы на завтра и даже неловко смеемся, чтобы хоть как-то развеять грустную атмосферу.

Откуда берутся эти камни? Кто их создает? Хватит! Прекратите! И ведь это настолько странно и непонятно, что в нашей стране именно эти камни останавливают смерть. И мой внутренний голос не дает покоя. Мы готовим эти камни. Обтачиваем их до нужной формы, нужных размеров и готовы принести их на Хар Херцель столько, сколько нужно для нашей маленькой страны, окруженной врагами.

Я очень отчетливо помню тот день. Мы переходим через границу, два часа дня. Жара, тишина и горы. И шаги бойцов: они уже давно обточили свои камни, обмотали их бумагой для подарков и оставили у входа своих домов.

Неужели мы остались живы? Или что-то в нас все-таки погибло? Те же песни по радио — самые красивые песни Израиля звучат в этот день. И кондиционер в машине не работает. И людской поток не иссякает.

Но скоро настанет вечер, и День Независимости, следующий за Днем Скорби, озарит радостью наши грустные лица[24]. Начнется праздник. Многие говорят, будто это чудо, что Израиль продолжает существовать. Я не согласен с ними. Это не чудо, это — тысячи камней, которые мы готовы принести, обработанными, обтесанными по величине и размерам, ради будущего этого красивого Народа, в этой чудесной стране, на этой Святой Земле, обещанной нам Богом тысячи лет назад.

Встреча с Грайфом

Иногда прошлое, которое, казалось бы, безвозвратно ушло, неожиданно врывается в нашу жизнь. Жизнь будто играет с нами в какую-то игру по одной ей ведомым правилам. И после этой игры человек не понимает, выиграл он, проиграл или сыграл вничью. А может, она таким образом пытается нам помочь доиграть, доделать, досказать то, что мы должны были совершить еще тогда, в прошлом?

Вот такой эпизод я пережил в самом конце своей службы, за месяц до ее окончания. В подразделении меня попросили сопроводить бойца на одну из баз на юге страны. Он выходил на боевое задание в первый раз, и нужно было помочь ему освоиться на базе, показать окрестности. Когда задание было выполнено и я с водителем возвращался назад, мы остановились на одной из автозаправочных станций. Пока водитель заправлял автомобиль, я заметил недалеко стоящую машину с армейскими знаками. Возле нее стояло несколько ребят, держа на поводке пса. Я сразу однозначно понял, кто они.

В Окец собак, которые по своему возрасту, болезням или ранениям не могли выходить на операции, передавали в другие армейские подразделения. И особенно в те части, которые несли охрану военно-воздушных баз. Территории там огромные, и собак требовалось много.

И тут прошлое мгновенно дало о себе знать. Перед моими глазами встал мой первый четвероногий напарник Грайф, с которым я прослужил всего два месяца. К сожалению, потом он повредил лапу и был признан непригодным для службы у нас. И в итоге был передан как раз в такие охранные части ВВС. Первое время было очень тяжело. Я успел привязаться к этому большому черному лохматому псу. Когда мне сообщили, что его заберут с базы, у меня на глазах даже слезы выступили. Психологического дискомфорта добавлял и тот факт, что я только начал проходить кинологическую подготовку — и тут такая неприятность.

Но время лечит. Мне выдали другую собаку — Талью, и включилась эффективная армейская терапия: многочасовые тяжелые тренировки, занятия, а потом и боевые задания. Времени и сил на какие бы то ни было переживания просто не оставалось. С тех пор Грайфа я не видел и не слышал о его судьбе. Успокаивало лишь то, что к нашим собакам в других частях относились очень хорошо, берегли.

И вдруг я вижу людей, которые, вполне возможно, могут знать о Грайфе. Казалось, ноги сами направили меня к стоящему неподалеку автомобилю. Я поздоровался с ребятами. Спросил, откуда они. Те назвали базу неподалеку от этой автозаправочной станции. Погладив стоявшую рядом с ними собаку, я уже просто не мог не начать этот разговор, стараясь придать ему шутливые интонации:

— А я тоже подарил свою первую собаку одной из баз ВВС.

Солдаты рассмеялись и спросили:

— А как зовут твою собаку?

Я ответил:

— Грайф.

А сам внутренне замер.

Парни переглянулись и удивленно переспросили:

— Грайф?! Серьезно, Грайф? Черная большая голландская овчарка?

О Господи, неужели они знают Грайфа?! Из десятков баз, куда его могли направить, мне сейчас встретились военнослужащие именно с его базы?! Я взволнованно попросил еще раз описать собаку, которую они называли Грайфом. Последние сомнения отпали. Это была она — моя первая собака в Окец!

Я уточнил, насколько далеко находится база.

— Сорок минут езды, — последовал ответ. — Мы как раз туда едем.

Я посмотрел на часы. У меня оставалось еще свободное время. Судьба радушно предлагала поучаствовать в ее игре. Я подошел к нашему водителю и спросил, готов ли он мне сделать одолжение и окунуть меня в прошлое, чтобы я смог встретиться с одним из лучших моих друзей, которого не видел больше года. Водитель ответил, что проблем с этим нет. Поедет. Честно говоря, в таком ответе я и не сомневался. Судьба на то и Судьба, против нее ничего сделать не можешь.

И вот мы уже несемся по шоссе вслед за машиной ВВС. Каждый оборот колес приближал меня к моему другу из недавнего прошлого, приближал к Грайфу. Десятки вопросов роились, жужжа в голове, как пчелы в улье, Как произойдет встреча? Что я ему скажу? Как он поведет себя? Я поймал себя на мысли, что думаю о своей первой собаке как о человеке. Человеке, которого я как бы предал. Точнее, он мог подумать, что я его предал. И от этого на душе было неспокойно.

Наконец перед машиной распахнулись въездные ворота базы. Небольшие формальности соблюдены — и меня уже ведут к клеткам, где сидят сторожевые собаки. Просьба подождать. И вот через две-три минуты ко мне вывели Грайфа. Да, это он! Собака почти не изменилась. Все та же густая черная шерсть, только, кажется, чуть потускнела. Да и сам он выглядел немного уставшим.

Я кинулся ему навстречу, присел перед ним, стал обнимать, все время повторяя: «Грайф! Грайф! Ты меня узнаешь?!» По собаке было видно, что она мне тоже рада. Значит, не держит зла! От сердца отлегло. Я стал ее гладить, и, как прежде, в моих руках оставалось много шерсти. Сколько из-за этого я получил шаббатов на базе и не ездил на выходные домой! Ведь как бы тщательно я ни расчесывал своего питомца, при проверке в руке сержанта Алекса или Раве всегда оставались клочки шерсти. Парень, который вывел Грайфа, сказал: «Подожди, давай я его немного выгуляю, а то он только из клетки». Я предложил это сделать за него, и он согласился.

И вот я держу поводок своей первой собаки и, как в былое время, веду ее гулять. Будто и не было этих почти полутора лет разлуки. Грайф, как обычно, следует немного впереди меня, нюхает траву и землю, пытаясь найти любую букашку, которая там притаилась. В эти мгновения он так был похож на того Грайфа, к которому я привык! Я не выдержал и закричал: «Грайф! Грайф!»

Он обернулся, равнодушно посмотрел на меня, и в его взгляде я не увидел… ничего. Грайф совершенно меня забыл… А та радость, которую проявила собака при виде меня и которую я принял за признак узнавания, была обычной радостью животного, которого выпустили из клетки. Природа поступила с собакой гуманно, просто стерев из ее памяти все, что связано с Окец. И меня в том числе. Тем более что он не успел привязаться ко мне за короткое время до своей «демобилизации».

Мне стало немного больно. Часто мы наделяем своих четвероногих друзей человеческими чувствами, забывая, что это все же не люди, и они намного быстрее забывают свои былые привязанности. Я не являлся его постоянным хозяином, мы были, притом очень короткое время, сослуживцами, не успев накрепко породниться. И пес просто переключился на другой род службы, на другое окружение, без гложущего чувства тоски. Разумом я все понимал, но сердце не могло этого принять. Тогда мне было больно и обидно.

Мы сделали несколько фотографий на память, я дал ему немного кабануса и… передал поводок ребятам, которые привезли меня на базу. Грайфа повели в клетку. Он даже не оглянулся. Сейчас ему было спокойно. Прошлое он из памяти стер, а в настоящем было комфортно. И, несмотря на душевную боль, я был рад, что вот так, перед самым окончанием службы, мне удалось встретиться со своей первой собакой.

И вновь наша машина подминает под себя асфальт шоссе. Водитель тактично молчит. А я думаю о встрече с Грайфом. Думаю о том, как быстро он забыл меня. А может, так и нужно? Сейчас у него другая жизнь. И в этой жизни он счастлив или, по крайней мере, всем доволен. Так зачем ворошить эти воспоминания? Природа более милосердна к животным. Но почему она тогда так жестока к людям, терзая их воспоминаниями? Может, потому, что мы должны учиться на прошлом и передавать эти уроки своим детям? А может, этими воспоминаниями она подталкивает нас к каким-то действиям?

Как бы то ни было, я благодарен этому случаю. Он дал мне возможность окончательно попрощаться с Грайфом. Этот неожиданный экскурс в прошлое полностью расставил все точки над i, доведя до логического завершения мои отношения с Грайфом. Собаке на новом месте было сытно и спокойно, а у меня скоро заканчивалась служба и должна была начаться совершенно новая жизнь.

Талья

24 ноября 2016 года я был в Москве. Сидел вечером в гостинице и заканчивал писать одну статью для университета. Планировал пораньше пойти спать. Но… Наверное, у каждого не раз были моменты, когда планы внезапно приходилось менять. А после таких вмешательств в твои планы неизбежно задумываешься и о превратностях Судьбы, и о том, все ли предопределено в жизни или все же есть элемент случайности. Мы настолько мало знаем обо всем этом, то есть о самом фундаментальном в человеке, что даже немного смешно гордиться достижениями человечества. Намного больше мы пока не знаем и не умеем.

Когда я уже дописывал свою работу и предвкушал скорый отдых, то получил сообщение в одной из групп в WhatsApp, в которую входили мои друзья из подразделения. Несколько слов, напечатанных у меня в смартфоне, ввели меня в состояние шока. Я минут двадцать просто сидел, стараясь осознать то, что было написано. Привыкнуть к тому, что стало жуткой реальностью. Никаких мыслей. Просто оцепенение, столбняк и постепенный приход в себя. Это как если сильно замерзнуть, а потом в теплом помещении медленно оттаивать, часто с болезненными ощущениями, постепенно вновь чувствуя руки и ноги.

Потом мне невыносимо захотелось поделиться с кем-то этим сообщением. Нет, не радостной, увы, новостью, а болью! Захотелось как-то хоть немного выплеснуть ее из себя. Но время уже было позднее, и было бы очень некрасиво в такую пору загружать кого-то своими проблемами. Я вспомнил о Фейсбуке. Слава богу, есть возможность тихо прокричать на весь мир, что ты чувствуешь. После чего тяжкий груз проблемы становится немного легче.

Я написал следующий пост: «Через несколько лет после того, как я демобилизовался из армии, я перестал проверять, что происходит с моей собакой Тальей. Я знал, что, когда она закончит службу в армии, ее заберет к себе домой один из бойцов. И знал, что это буду не я. Когда я с ней служил, она еще была очень молода. Когда я уже собирал свои вещи, собирал свой рюкзак, чтобы улететь за границу немного отдохнуть после трудных трех лет службы, Талья все еще оставалась на базе. Ее по-прежнему продолжали водить на сложные изнурительные тренировки, она все так же ходила на боевые операции и сидела холодными ночами в засадах, согревая теплом своего тела нового напарника. Еще много лет после того, как я ушел на гражданку, она продолжала нести нелегкую армейскую службу днем и ночью. Талья очень много сделала для Израиля. Многие из людей не сделали столько, сколько она! Вот уж поистине самые сионистские собаки находятся в подразделении Окец…»

Со временем я все чаще вспоминал своего четвероногого друга, все больше и больше хотел знать, что происходит с Тальей. Но одновременно страшился узнавать. Ведь каждый год я видел пост, а то и не один, от бывших солдат моего подразделения, забравших домой своих четвероногих друзей, о том, что «боец на четырех» покинул нас и ушел в другой мир. Собачий век намного короче нашего. Это было очень тяжело читать, потому что каждая собака нам в подразделении была знакома. Она была частью наших незабываемых лет службы, нашей чудесной боевой молодости. Из жизни каждой служебной собаки у нас есть столько интересных, веселых, а порой и драматических историй, что не хватит и книги обо всем этом написать. Я очень опасался выяснять, что произошло с Тальей. Жива ли она еще или нет. Это незнание помогало мне думать, что с ней все хорошо. Может, это и выглядит немного эгоистично. И я рад, что теперь я знаю: так оно и было. Было…

И вот этой ночью я получил известие от своего друга, что Талья умерла в доме своего последнего проводника, с которым она закончила службу… Я очень рад, что у нее была такая длинная по собачьим меркам жизнь, что она достойно прожила до старости: Талья, бесспорно, заслужила это годами службы на благо нашей общей Родины. Я смотрю на ее последнее фото. Постарела Талья с момента нашего расставания. Мы все стареем…

Неожиданно все истории, все события, связанные с Тальей, которые до этого как-то забылись, точнее, спрятались под толщей других событий, которые сохранила моя память, стремительно выплыли на поверхность, вернулись ко мне и совершенно не давали мне заснуть. Теперь из нашего спаянного тандема, принимавшего участие в стольких военных событиях и стойко пережившего их, остался я один. Без моей верной Тальи. Теперь только я охраняю наши воспоминания.

Действительно, кроме меня, только Талья помнила, что значит три дня сидеть в холодных кустах в засаде и ждать террориста или контрабандиста, который должен здесь пройти. Сидеть, несмотря на дождь и холод. Только она помнила, как из-за пронизывающего холода я клал ей руки на живот, потому что это было самое теплое место на километры вокруг, и Талья согревала их. Когда ребята из другого подразделения, участвовавшие в операции, увидели это, они, с моего разрешения, тоже стали так делать. Талья была, признаться, немного смущена, так как не привыкла к такой фамильярности посторонних. Но зато тогда ее терпеливое снисхождение и готовность поделиться теплом многим сильно помогали.

Только Талья могла помнить наши прогулки по пустыне в самых отдаленных точках Израиля, когда мы с ней приезжали на военные операции на маленькие базы у границ страны. Утром или вечером мы с ней выходили в пустыню на тренировки. Она приносила мне брошенную палку или кружила вокруг меня, когда я просто прогуливался.

Только Талья могла сохранить в памяти те минуты и секунды, когда она уверенно брала след и шла по нему. Сзади бегут солдаты. Раздаются крики, выстрелы. Она бежит очень быстро, преследуя террористов. Мы едва успеваем за ней. Мне приходится то и дело кричать «Лежать!», чтобы приблизиться к ней, не позволить Талье сильно оторваться от нас. По ее глазам я понимал, что она не сбилась и продолжает идти по следу, полностью доверяет мне. Знает, что в любой ситуации она не останется одна, помощь подоспеет вовремя. Как и я всегда мог на нее положиться, как на самого себя. Только она помнила эти драматичные и очень опасные мгновения.

Только Талье было известно, как в шаббат на какой-нибудь отдаленной базе, когда не проводится никаких плановых военных операций, мы позволяли себе с двух до трех часов дня шнатс — шинат цохораим — сон в обед, перед этим плотно пообедав.

Мы вместе спали на моей кровати. Мне приходилось поджимать ноги, чтобы собака тоже могла вытянуться во весь рост. А проснуться я мог по-разному. Самый приятный вариант — выйти из царства Морфея от того, что Талья лизала мне лицо, просясь гулять. Более жесткий и не такой радостный — очнуться на полу. Пятидесятикилограммовая собачка во сне вытягивала свои лапки, упираясь в меня, и я мешком падал с кровати.

Все эти тысячи и тысячи маленьких эпизодов из нашей жизни, привычные характерные движения моей Тальи, внимательные и понимающие глаза — все всплыло в памяти. Я думаю, что у любого человека, даже не военного кинолога, у которого была собака, покинувшая этот мир, навсегда остаются такие воспоминания, и он понимает, о чем я говорю.

Первая тренировка с Тальей. Этот вечер останется в моей памяти на всю жизнь

Так вот, в ту ночь, 24 ноября 2016 года, когда мне сообщили, что Талья умерла, я с теплом и печалью вспоминал ее. А в памяти всплывали все новые и новые эпизоды, связанные с ней. В ту ночь я переворачивал последнюю страницу нашей совместной жизни. В ту ночь я остался один с этими воспоминаниями.

Для меня наше давнее знакомство и значительный отрезок жизни, что мы провели бок о бок с этой замечательной собакой, стали большой честью, ведь она была моим другом. И я безмерно рад, что теперь о ней узнало много людей, что она останется жить в их памяти. Талья заслужила это.

Не забывайте собак!

Меня много раз просили прочитать лекцию и рассказать о подразделении Окец. Конечно же, я всегда откликался на такие просьбы. Мне нравится рассказывать о подразделении, которому я отдал три года жизни и которое сыграло столь значительную роль в моей дальнейшей судьбе. Все эти лекции я начинал презентациями и показывал две вещи. Вначале шел рекламный ролик. В нем бравые парни с черными балаклавами на лицах, с пистолетами в кожаных кобурах, с автоматами в руках красиво, под бравурную музыку, бежали на камеру. А рядом неслись их преданные четвероногие друзья. Выглядит все это эффектно и захватывающе. Сразу следом демонстрировался слайд, на котором представал перед взорами зрителей сладко и безмятежно спящий солдат по фамилии Хаджадж. Спал он не на армейской кровати, а на большом красном диване в обнимку с плюшевой обезьяной, которая в нашем взводе исполняла роль талисмана. Глядя на эту фотографию, ни за что нельзя было догадаться, что сделана она в армии, более того, в элитном спецподразделении.

А после этого показа я обычно говорил: «Первый ролик — это лишь часть службы. Пусть и яркая, эффектная, но далеко не большая часть. А вот на данной фотографии намного больше жизни. Да, конечно же, она снята с изрядной долей юмора. И, тем не менее, она олицетворяет дух, царивший и, надеюсь, еще царящий в Окец». Ведь нам было по двадцать лет. Мы были детьми, которые отлично выполняли все поставленные перед ними задачи, но, в то же время любили пошутить, посмеяться. Мы были молоды, здоровы, энергия из нас била ключом! И ее не могли стреножить ни многочасовые марш-броски, ни десятки отжиманий, ни прочие тяготы армейской службы. Мы иногда говорили и совершали милые безобидные глупости. Но скажите, кто их в молодости не повторял? А многие особо «выдающиеся» наши забавные сюжеты продолжают жить в виде историй, передающихся от одного поколения солдат к другому, из уст в уста. Они даже стали, если хотите, притчей во языцех, своеобразными легендами, вошли в армейский фольклор.

Однажды, когда мы уже стали кинологами и тренировались в тире (раз в неделю любой боец нашего подразделения должен «отстреляться» в тире, иначе его не выпустят на задание), с нами стреляли бойцы очень известного в Израиле подразделения Дувдеван, о котором я писал раньше.

В какой-то момент нахождения в тире мы вошли в раббак. Раббак — это аббревиатура нескольких слов: рош ба кир, что с иврита переводится как «головой в стену». По смыслу очень похоже и созвучно русскому «войти в раж». То есть войти в такое состояние, когда тебя уже не интересует, что находится справа и слева, ты идешь напролом к поставленной цели. Тебя охватывает такое состояние азарта и куража, что притупляется чувство самосохранения. Ты бежишь, кричишь, стреляешь — и твои силы будто приумножаются.

Это сугубо армейское выражение постепенно перешло на гражданку. Сейчас в тихом мирном офисе можно услышать: «Делай с раббаком» — не думай ни о чем, иди вперед и ломай любую преграду — решай поставленную задачу во что бы то ни стало, дерзай!

Вот в таком состоянии аффекта проходили у нас в тот день занятия в тире. А после того как мы закончили тренировку и вышли из тира, нас догнал один из бойцов Дувдевана и спросил:

— Почему вы так орали?

И один из нас с абсолютно серьезной миной невозмутимо ответил:

— Мы по ошибке подстрелили свою собаку.

Военнослужащий Дувдевана рассмеялся, побежал к своим, и вот мы уже слышим его возбужденный крик:

— Представляете! Эти из Окец подстрелили собственную собаку!

И понеслось по всей округе: «Окец выстрелил в собаку!», «Окец подстрелил собственную собаку!», «Окец убил свою собаку!»

Мы посмеялись и пошли себе в палатки. И вскоре начисто забыли об этом случае. Но через полгода мне довелось выйти на боевую операцию как раз с бойцами Дувдеван. И один из них подошел ко мне и сказал: «Вы знаете, я однажды на вашей базе тренировался… Вы такие шокисты! Вы даже выстрелили в собственную собаку! Не нужно стрелять в собак!» — парень говорил так горячо, что ему бы позавидовали члены организации по защите животных.

Когда я своим рассказал об этом разговоре, мы долго хохотали. Вот так невзначай брошенная шутка со временем становится легендой. Кстати, слово «шокист» очень популярно в израильской армии. Им называют солдата, который постоянно совершает нелепые ошибки, что часто влечет за собой наказания от начальства — шаббаты на базе, отжимания, бег. И от всего этого тот, естественно, практически ежедневно пребывает в шоковом состоянии.

Нам нравилось дурачиться, молодая энергия в нас бурлила и требовала выхода, а строго регламентированные армейские задания лишь частично помогали выпустить пар.

На нашей базе каждые три часа один из военнослужащих отправлялся проверять клетки с собаками, вне зависимости от погоды и времени суток. Он обязан был окликнуть животное по имени, убедиться, что собаку ничто не беспокоит и у нее есть достаточное количество воды. Обычно это делали ребята, которые еще только проходят курс кинолога и не получили вожделенный значок подразделения.

Мы решили подшутить над одним из таких парней. Очередной обход должен был состояться в три часа ночи. А мы как раз приехали с очередной тренировки за час до этого — боевые солдаты тоже тренируются по два раза в неделю. Некоторые клетки были пусты — собака могла быть на спецоперации, на выездной тренировке и т. д. Мы с другом Зоаром в такую пустую клетку бесшумно занесли стол и два стула. Поставили бутылку из-под вина и два бокала, налили в них красного виноградного сока. А теперь представьте живописную картину. Три часа ночи. Абсолютно черное небо над головой. Звезды и луна. Зона с клетками освещена приятным нерезким светом. И тишина… Ты идешь вдоль собачьих клеток. Одна, другая, третья… Собаки мирно спят. Ты привычно окликаешь их и шагаешь дальше. Тебе хочется спать, ведь твое дежурство в три часа ночи не отменяет твоих повседневных армейских обязанностей — многочасовых тренировок, походов и прочего. Вот еще одна клетка, дальше следует пустая. Ты с облегчением спешишь дальше… стоп! Твой полусонный мозг фиксирует что-то не то и пытается подать сигнал твоему расслабленному телу: «Остановись!» Ты ошалело всматриваешься. Инстинктивно трешь глаза. Снова недоверчиво всматриваешься и… вмиг просыпаешься! В клетке, где должна сидеть собака, сидят… два бойца и неспешно пьют вино. Более того, они протягивают руки с бокалами к тебе, как бы чокаясь, и говорят: «Добрый вечер!»

Ты, онемев от изумления, на автомате отвечаешь: «Добрый вечер… А что… вы здесь…»

Авторы замысловатого розыгрыша весело заливаются смехом, жертва их шутки понимает, что его «купили», приходит наконец-то окончательно в себя и тоже начинает радостно смеяться. Эта история о том, как наша бурная фантазия разыгралась и мы подшутили над одним из солдат, долгое время была у всех на слуху.

Однако по глупости и невнимательности мы порой совершали такие проступки, над которыми можно смеяться лишь по прошествии немалого времени. Потому что непосредственно в тот момент, когда они происходили, их участникам точно было совсем не до смеха.

Как обычно проходит тренировка на кинологическом курсе отряда Мирдафим? Солдаты едут в лес, в поле, в другие места, типичные для нашей «необъятной» родины. Там разбивают лагерь. До и после проведения тренировки собак привязывают к деревьям. В конце шести-семичасовой тренировки приезжает автобус, и все начинают спешно собирать инвентарь. Вначале собирается общий инвентарь — коробки из-под еды, канистры с водой и т. д. И лишь потом ребята занимаются своими вещами. Когда вся амуниция собрана и перенесена в автобус, бойцы уже идут к собакам, отвязывают их от деревьев и забирают с собой. В самом конце один из солдат осматривает место лагеря, чтобы ничего не было забыто, и после этого автобус уезжает. По прибытии на базу собак отводят в клетки, а затем уже автобус отвозит военнослужащих к их караванам.

А теперь представьте состояние одного из бойцов, кстати, одного из лучших, когда автобус подъезжает к клеткам с собаками и тут он вдруг понимает, что его четвероного друга нет! Он его забыл на месте тренировки! А чувства командира, который был ответственным за эту тренировку, когда он слышит фразу «Я забыл свою собаку». Представьте себе еще и состояние несчастной собаки, которую забыли! Она видит, что люди собирают вещи, садятся в автобус и уезжают. А ее оставляют в лесу, привязанную цепью к дереву. Если бы она умела разговаривать, то, наверное, кричала бы: «За что?!» А так только с недоумением, тоской и укором смотрела вслед удаляющемуся автобусу…

Через десять минут автобус примчался обратно на место тренировки. С собакой все было, слава Богу, хорошо, с солдатом тоже. Удар его не хватил, но, как говорят, Кондратий слегка приобнял, а в наказание за непростительную оплошность еще много-много шаббатов он проводил на базе — проходил профилактический курс для улучшения памяти и внимательности. На будущее и в назидание другим, чтоб неповадно было забывать про напарника, который верит тебе.

Кстати, его не выгнали за проступок, который считается очень тяжким. Я даже не могу придумать еще большей провинности, чем когда кинолог забывает свою собаку. Хуже не бывает! Но ведь в любом случае это человеческая ошибка. А мы все люди, а значит, склонны их совершать.

Совсем недавно, когда я проходил резервистскую службу и встретился с ребятами из родной части, они рассказали при мне эту самую историю, уже ставшую легендой, которая передается из уст в уста, из поколения в поколение. И некоторые солдаты даже стали сомневаться: а была ли она вообще? Я с гордостью развеял эти сомнения и продлил жизнь этой истории, заверив, что такой случай точно был в мою бытность в подразделении.

В очередной раз убеждаешься, что жизнь — штука сложная и полная неожиданностей. А уж солдатская… И в ней может случиться даже самое невероятное.