Собака и Волк

Глава пятнадцатая

Дом епископа в Аквилоне всегда отличался скромностью, а при Корентине обстановка в нем стала почти аскетической. В маленькой комнате с беленными штукатуркой стенами находилось лишь несколько вещей, принадлежавших лично ему. В основном это были подарки, полученные им в разные годы: модель корабля, раковина, стеклянный кубок, ваза для цветов, кукла, которую перед смертью подарила ему маленькая девочка. Дары любви согревали сердце. Комната эта слышала много горя.

Грациллоний сидел на низеньком табурете, сгорбившись над высоко поднятыми коленями. Ладони умоляюще раскрылись.

— Что я сделал? — голос его охрип от непролитых слез.

Глядя ему в лицо, Корентин мягко ответил:

— То, что ты сделал, было правильно. Хвала Господу за то, что ты оказался на это способен.

— Но какой ценой! Маэлох и все другие, доверившиеся мне, погибли.

— Да, это трагедия. Но вины твоей в том нет. Ведь у тебя не было профессиональных солдат.

— Но все равно…

— Все равно подумай о том, чего ты для всех добился. — Корентин стал загибать узловатые пальцы. — Варвары понесли большие потери. Можно надеяться, они получили урок и появятся теперь здесь нескоро. А это означает, что даже в тех домах, где сейчас оплакивают мужей, жизнь со временем наладится. Кроме того, люди поверили в себя. Под твоим командованием они разбили дикарей. Не думаю, что Господь осудит их за такую гордость. И добыча. Раз уж нет возможности вернуть ее бывшим владельцам, так как большая часть их погибла, ты разделишь ее по справедливости. Мужчинам или вдовам — замечательно, что ты подумал о вдовах, — деньги сейчас ой как нужны. Люди, что делятся с бедняками, получат вознаграждение на небесах. Что касается основной части добычи… ты говорил что-то о своих намерениях до того, как с тобой случилось несчастье. — Священник перегнулся с табурета и взял Грациллония за плечо. Морщинистое лицо его потеплело. — Они достойны Маккавея.

Грациллоний опустил глаза в пол.

— Может быть. Хотя разве золото не проклято? — Он содрогнулся. — Какой ужас мы испытали…

Корентин крепче сжал его плечо:

— Тебя что-то потрясло. Ты сказал мне лишь, что под конец случилось что-то ужасное. Что это было?

Грациллоний задыхался.

— Говори же, — настаивал Корентин. — Ты уже столкнулся с этим. Теперь можешь сказать.

Грациллоний тяжело дышал.

Корентин обнял его.

— Но я же могу узнать обо всем от других, — сказал он спокойно. — Лучше, если услышу от тебя. Что это было, дружище?

Грациллоний кашлянул, уткнув бороду в свою грубую одежду:

— Это… это была Дахут. Моя пропавшая дочь Дахут была в море. Она звала меня и вела к своему любовнику Ниаллу, тому, что погубил Ис. Сова пыталась остановить его, а Дахут поднялась из воды и потащила птицу в воду. Больше ничего не знаю, но… но Ниаллу удалось скрыться. И кораблекрушение Маэлоха без нее не обошлось. Ведь так?

Корентин погладил его по волосам.

— До нас доходили подобные слухи, — сказал он. — То, что случилось сейчас, — лишнее тому подтверждение. За исключением того, что правда — еще хуже. Тебе придется вытерпеть это. Ведь ты солдат, ты сможешь.

— Что я могу сделать?

— Думаю, что ты уже сделал. Одержал победу ради народа. Не падай духом.

Корентин поднялся и налил в две кружки разбавленного вина. Грациллоний крепко сжал деревянную кружку.

— Пей, — сказал Корентин. — Господь пил накануне своих мучений. Ты сейчас тоже мучаешься.

Грациллоний повиновался. Сделав два глотка, сказал, обратив в пространство невидящий взор:

— Дахут. Она была таким милым ребенком, похожим на свою мать.

Корентин встал, покачал головой и незаметно перекрестился.

— Как могло это с ней произойти? — недоумевал Грациллоний. — Как произошло такое превращение? Почему?

— Это тайна, — ответил Корентин. — Возможно, самая темная тайна.

Грациллоний в изумлении поднял на него глаза:

— Что именно?

— Зло. Откуда зло. Отчего Господь его дозволяет.

— Митра… — Грациллоний осекся.

— О митраизме я наслышан. Там ты тоже не найдешь ответа. Они станут рассуждать о космической битве Ахура-Мазды[17] с Ариманом. Но ведь это ничего не объясняет, правда?

— Я оставил митраизм с тех пор, как Ис пошел на дно.

Корентин слегка улыбнулся:

— Ты поступил правильно, но исходил при этом из неверного побуждения, сын мой. Мы всего лишь люди. Разве можем мы предъявлять счет Господу? И разве можем понять природу зла? Христиане поступают в этом отношении честно: не понимаем и не можем.

— Тогда что же?

— Ты слышал, но не прислушался. Мы знаем лишь одно: в Христе, и только в Христе, избавление от зла. Не в этом мире, но он обещает всем вечное спасение.

— Всем? — прошептал Грациллоний.

— Всем, кто его примет, — закончил Корентин.

Грациллоний поднялся:

— И Дахут?

Корентин на мгновение потерял бдительность. Он выглядел почти обескураженным. Затем глухо ответил:

— Не знаю. Я не могу… Но как я могу устанавливать пределы милосердию Господа? Я буду молиться за нее, если ты этого хочешь.

— Хочу, — сказал Грациллоний. — И… может, ты и меня научишь?

Светило солнце, ликовал лес. Солнечные зайчики забрались в его зеленые глубины. Медовый аромат плыл в воздухе. Горлинки ворковали, словно матери над колыбелью. Стегир звенел и сверкал, полноводный из-за прошедших накануне дождей. Ласточки и ярко-синие стрекозы стремглав носились над его поверхностью.

Отчего бы теперь Эвириону не встретиться с Ниметой?

Он набросил поводья на старый дуб и спешился. Женщина вышла из хижины. Яркий цвет волос подчеркивал бледность и изможденность лица. Волоча ноги, пошла ему навстречу.

Пребывая в веселом расположении духа, он ничего не заметил, пока не взял ее за плечи. Она ответила слабым пожатием левой руки. Шагнув назад, он увидел, что правая рука ее беспомощно болтается.

— Что случилось? — спросил он. — Ты поранилась?

Она выдавила улыбку:

— Можно и так сказать.

— Но это, — он указал на руку. — Отчего это произошло?

— Виной тому сила, что намного большей моей, — сказала она. — Больше мне не летать.

Он ничего не понял. Позднее он припомнит рассказы о борьбе, что случилась в бухте. Сам он не был тому свидетелем: он в это время вел бой.

— О! Бедная девочка! — Слезы навернулись на глаза. Мужчины Иса не считали слезы проявлением слабости. Он сморгнул слезы и взял левую ее руку в обе свои ладони. — Как мне помочь тебе? Только скажи.

— Спасибо, — ответила она тем же монотонным голосом, — но мне ничего не нужно. Отец тоже предлагал мне свою помощь, когда узнал о моем увечье.

— И ты отказалась?

Она пожала левым плечом:

— Тогда мне пришлось бы переехать в Конфлюэнт. Какая кому польза от однорукой женщины? Здесь же на меня смотрят как на маленькую лесную колдунью. Мужчины в благодарность за мое колдовство сделают работу, которую я не смогу выполнить сама.

Он всегда отличался импульсивностью, но не удивился собственным словам. Он давно хотел их ей сказать.

— Выходи за меня! Ты станешь настоящей госпожой. У тебя будут слуги и моя любовь впридачу.

Она улыбнулась и покачала головой. Взгляд зеленых глаз смягчился.

— Нет. Ты добрый, искренний человек, но ведь ты христианин. Мне пришлось бы тогда притворяться. Пусть лучше я останусь свободной.

— Да ладно, черт с ним, с законным браком. Обойдемся без него.

— А как же твое положение в городе?

Он выпустил ее руку и поднял кулак:

— Вот им, соседям! — а потом сказал уже спокойнее: — Я им очень нужен. Поэтому они не будут вмешиваться в мои дела.

— Да ведь тебя здесь нет по полгода.

— Да, трудно тебе придется. Давай плавать вместе.

Такое предложение шокировало бы римскую женщину. Когда она спокойно на него взглянула, в нем возгорелась было надежда, но тут же и потухла.

— Нет у меня интереса к мужчинам. И в плавание я пуститься не смогу, как бы этого ни хотела. Так что не повезло тебе, — сказала она грустно.

— Не верю. Зачем ты так говоришь?

— Боги разгневались на меня. Я ведь сказала тебе, что столкнулась с силой, которой не могу управлять. Та, что обладает этой силой, еще посчитается со мной.

Он так и вспыхнул:

— А ты все еще служишь этим богам!

— Я попробую договориться с ними, — сказала она. Взгляд, устремленный на него, стал суровым. — Благодаря им я свободна. Так что они все еще мои боги.

Он помолчал.

— А ты все еще дочь своего отца, — сказал он наконец.

Апулей принимал Грациллония. Зеленоватое стекло окон приглушало солнечный свет, лившийся в комнату. Живописные настенные панели словно вобрали в себя патину времени. Они и в самом деле были здесь многие поколения, с момента окончания строительства самого дома. На пейзажах этих с регулярными парками и лужайками резвились фавны и дриады, веселые пастухи и пастушки.

Грациллоний, извинившись, отказался садиться.

— Мне не сидится. — Апулей из вежливости тоже остался на ногах. Ему уже рассказали о сражении, которое он, выразив соболезнование по случаю потерь, горячо одобрил. В этот день им предстояло обсудить предстоящую работу.

— Вы правы, нам нужно действовать быстрее, — сказал Апулей. — Я найду трех-четырех надежных людей. Может, вы еще предложите одного-двух? Хорошо. Захваченные галеры, по-моему, следует по дешевке сбыть в Гезокрибате.

— Нет, я хочу сохранить их, — возразил Грациллоний. — Предчувствую, что они нам еще понадобятся.

— Вот как? Ну, ладно, как хотите. Тогда их надо припрятать в надежном месте. В какой-нибудь маленькой бухте или ручье… в общем, подальше от глаз. Пусть никто не знает, что они у нас есть. Скотты, которых вы взяли в плен, пока подождут, тем более что они не говорят на латыни и на языке Озисмии. Я знаю одного человека, который может приобрести их по коносаменту.[18] От этой сделки мы, правда, не разбогатеем. Скотты слишком свирепы, чтобы использовать их для работы по дому.

— Да я и не рассчитывал на этом разжиться, — нетерпеливо сказал Грациллоний. — А вот как насчет золота и серебра? Монеты, ювелирные изделия, столовое серебро. Мы обнаружили еще и дорогие ткани, специи, вино и прочее.

— Это может храниться в частных домах. А продавать будем потихоньку, поштучно, так, чтобы не привлекать внимания.

— Но ведь нам, черт побери, нужны деньги! Вдовам и нуждающимся я выдал их долю.

— Знаю. Это хорошо. Тем более, что распределено это понемногу, среди незаметных людей. Если материально им станет чуть лучше, то кто это заметит?

— У империи повсюду глаза. Тайные агенты, например.

Апулей погладил подбородок и улыбнулся:

— Конечно. Но наши тайные агенты в первую очередь докладывают мне. Уже многие годы я слежу за тем, чтобы на эти должности назначались верные люди. Элементарная предосторожность.

Грациллоний продолжал бить в одну точку:

— Нас с вами без внимания не оставят. А мы должны платить по счетам. Прежде всего, проклятые налоги. Я и операцию-то эту задумал в какой-то степени ради того, чтобы расплатиться за несколько лет вперед.

— Да мы расплатимся, не бойтесь. Просто дело в том, что нам нельзя отдать им мешок наличных. Пойдут вопросы, тем более, что последнее время мы расплачивались товарами. Мы отправим Эвириона — ну, например, в Порт Наметский, — где он купит все, что требуется. В Туроне удивятся. Им, однако, не удастся доказать, что в Конфлюэнте не вырастили все это сами или что нам помог доброжелатель, который предпочел остаться анонимным (ведь Господь не любит, когда мы похваляемся щедростью).

Грациллоний невольно выругался:

— Пройти через все эти уловки ради того, чтобы скрыть справедливую разборку с варварами, укравшими наше добро!

— Так и есть, — подтвердил Апулей. — Мы должны быть в высшей степени осторожны. Саму битву скрывать не надо. Ну а доказать, что вы сами спланировали и организовали ее, они никогда не смогут.

— Конечно, нет.

— Каким образом вы собираетесь защитить себя и ваших людей от обвинения в организации местного ополчения?

— Видите ли, ополчением назвать это нельзя. Пусть они допросят любого человека из этого отряда. Он расскажет им, что все произошло стихийно. Все заговорили в один голос: пираты надоели, пора с ними разобраться. Спросят меня — отвечу, что узнал об этом случайно. Решил возглавить движение, чтобы поменьше погибло людей.

— Неправдоподобная история.

Грациллоний остановился:

— Ну а вы что можете предложить?

— Я сбил бы их с толку, — улыбнулся Апулей. — Позвольте мне стать вашим ментором и спикером. Человек на моей должности обучается со временем отвлекать нежелательное внимание и замораживать связанные с этим процедуры. Так что ни к чему собирать вещички и бежать. Спите спокойно. Какие бы ни начались расследования, они будут поверхностными, потому что и ухватиться-то, в сущности, не за что. Люди находились в отчаянном положении, вы сделали все, чтобы помочь им. Обученных солдат у вас не было. Поверьте мне, Глабрион не станет жаловаться преторианскому префекту. В этом случае он пострадает сам. Его могут даже снять с должности за то, что он допустил это. Вам же нужно лишь не сообщать подробности. Не говорите больше того, что необходимо, даже вашим бывшим подданным. А пуще того не хвастайтесь.

— У меня нет никакого к тому желания, — сказал Грациллоний.

Облегчение и благодарность вырвались наружу. Он протянул патрицию руку.

— Клянусь Геркулесом, Апулей, я не сомневался, что смогу на вас рассчитывать, но вы… больше того, вы оказались другом!

Сенатор в римской манере взял его руку и пробормотал:

— Ну а кто же еще? Благодарение Богу, что я стал наконец для вас тем, кем всегда хотел быть. — Мы потом обсудим все подробности. Но сейчас я чувствую себя вернувшимся из ссылки. — Он постарался не думать об ужасе и горе, как человек, занятый неотложным делом, старается не думать о неизлечимой болезни.

— Это замечательно. О, я понимаю, как, должно быть, вам неприятно заниматься этими уловками: ведь вы всегда чтили закон, — смущенно сказал Грациллоний.

— Этот закон вступает в противоречие с высшим законом, — последовал серьезный ответ.

Грациллоний кивнул:

— Законом церкви. Законом Христа. Он, разумеется, лучше закона государства. Следовательно, и выше.

У Апулея перехватило дыхание.

— Я думал, вы имеете в виду закон чести.

— А откуда же рождается честь? Я просил Корентина объяснить мне. В этот раз я прислушался.

— О возлюбленный друг! Брат мой…

Они обнялись.

Потом они вышли из комнаты. В столовой их ждал обед и бокал вина, самого лучшего, что нашлось в доме. Они шутили и смеялись. Сентиментальности не было и в помине. Верания вошла в триклиний и принесла с собой частицу летнего дня.

Пришедшие с юга новости в который раз взволновали людей. Вестготы под командованием Аларика снова вторглись в Италию. В Вероне, однако, они испытали сокрушительное поражение и вынуждены были отступить. И опять Стилихон не закрепил победу и не покончил с ними окончательно. Вместо этого он поселил их в долине реки Савы, что возле границы Далмации и Паннонии. Император Гонорий устроил в собственную честь торжества в Риме, первые за минувшие сто лет.

Прокуратор Бакка тайно пригласил к себе домой агента Нагона Демари. Этой ночью они были вдвоем. Без Глабриона, за бокалом вина, они могли поговорить более-менее свободно.

— Ко мне поступило интересное сообщение, — начал Бакка. Пламя свечи бросало тени на его впалые щеки.

Нагон подался вперед.

— Что такое? — проскрипел он.

— Это письмо от Апулея, трибуна Аквилона. Пишет по поручению куриала Грациллония. Просит прекратить процесс конфискации. Налоги, которые мы наложили на Конфлюэнт, будут полностью уплачены.

Нагон в ужасе откинулся на спинку стула:

— Господи, помилуй! Как же это?

— Вот это ты там и выясни. Об источнике ты вряд ли что узнаешь. Будет то же самое, что и с беглыми багаудами. Непослушания не будет, но в то же время тебе скажут, что ничего не знают и подсказать не способны. И опять дело с мертвой точки не тронется. Сейчас я тебе сообщу то, что мне удалось раскопать.

Нагон сгоряча стукнул кулаком по столу:

— Уж не сатана ли им помогает?

— Во всяком случае, там сидят не дураки. Имеются и сильные покровители. К тому же местные люди почувствовали свою силу, с тех пор как разгромили скоттов. Ты там веди себя повежливее да поосторожнее. До поры до времени пугать их не стоит. Было бы жаль тебя потерять.

Нагон закусил губу и запустил пальцы в светлую с проседью шевелюру.

— Я, разумеется, не предлагаю позволить им все, что заблагорассудится, — продолжил Бакка. — Мы с тобой знаем, что Конфлюэнт — опухоль, которую надо удалить ради здоровья государства. К сожалению, находятся некоторые вышестоящие граждане, которые нашего с тобой мнения не разделяют. С диагнозом нашим они не согласны и оперативное лечение провести не позволяют.

Нагон уловил намек, выпрямился и выставил вперед челюсть.

— Я готов, сэр.

Бакка улыбнулся:

— Я в тебе был уверен. Однако будь осторожен. Осторожность превыше всего. Я тут составил предварительный план. Будешь там — рассмотри как следует местоположение. Всесторонне изучи ситуацию с точки зрения осуществимости моей идеи. Рапортуй мне сюда подробно и откровенно. Не следует выскакивать вперед, пока все не выясним. Иначе ничего не выйдет, и все шишки свалятся на нас. Если увидишь, что можно попытаться, дождись, пока не придет благоприятный момент. Надо добиться максимальной пользы. — Он поставил локти на стол и соединил пальцы. — Хирургия требует не только аккуратности, но и верно выбранного момента, а хирург не должен отвлекаться на вопли пациента.

Ветер хватал серебряное полотно дождя и швырял его с размаху в стены и окна домов. Ощущалось первое дыхание осени. В доме епископа стоял промозглый холод: он презирал современные удобства, такие, например, как гипокауст. Свечей, однако, не жалел, и в комнате было светло.

— Ты говорил мне, что Христос ходил по земле, как обычный человек, — сказал Грациллоний. — Каким же надо было обладать мужеством, чтобы умереть на кресте, когда в любой момент он мог вызвать легионы ангелов. Они спасли бы его и отомстили бы мучителям.

Корентин улыбнулся.

— Каждый из нас видит своего Христа, — ответил он.

Грациллоний не успокоился, желая получить ответ на вопрос, мучивший его по ночам.

— Он отстаивал свои убеждения и защищал вверившихся ему людей. Потребует ли он от меня меньшей жертвы?

Корентин строго взглянул на него из-под кустистых бровей.

— Что ты этим хочешь сказать?

Грациллоний поерзал на табурете, облизал пересохшие губы и выпалил:

— Ну ты же знаешь. Нимета… Ты часто беседовал со мной, убеждая отречься от язычества. Она же моим уговорам не поддается. И вот она одна, в лесу, с искалеченной рукой.

— Вероятно, Господь наказал ее, — услышал он суровый голос. — А она к нему прислушиваться не желает.

— Она не может. А я не могу оставить ее.

— Даже во имя собственного спасения?

— Да, — вздохнул Грациллоний. — Выходит, я безнадежен. Тогда мне лучше уйти.

— Останься! — рявкнул Корентин. Он хотел было схватить гостя. Потом отдернул руку и быстро заговорил смягчившимся голосом: — Я вовсе не запрещаю тебе иметь дело с язычниками. С моей стороны это было бы глупо. Мы все время должны общаться с ними. В такой дружбе нет ничего дурного. Сам Господь завещал нам любить их. Я имел в виду лишь бесовские обряды.

— Конечно, я это понимаю. Но она… совершает обряды. А дом у нее заполнен колдовскими амулетами.

— Мне это известно. Я, само собой, не могу запретить тебе посещать ее, если, конечно, сам ты в этих мерзостях участия не принимаешь. Но разве ты не способен донести до нее Истину?

— Да я пытался. Она мне чуть ли на дверь не показала. Больше я уже и не пробовал.

— Ну что ж, — Корентин вздохнул. — Я буду за нее молиться. А ты старайся исполнить волю Божью.

— Гм?..

— Тобою все восхищаются. Ты, наверняка, и сам это знаешь. Ты являешь собой благотворный пример. С некоторых пор на мои проповеди приходит все больше язычников. А проповедников, которых я к ним направляю, встречают дружелюбно. Многие люди стали обращаться ко мне с просьбой о крещении.

Грациллоний нахмурился и, поколебавшись, сказал:

— Я пока не буду, чувствую, что не смогу жить без греха.

— Это сможет лишь святой, сын мой.

— Я буду стараться делать все, что должно, но во мне слишком много злости.

— Мстительности. Но и честности.

— Я все думал, что мне нужно делать. Удалиться в пустыню и молиться там сорок дней или сделать что-нибудь еще в этом роде я не могу. Здесь у меня слишком много работы.

Корентин улыбнулся в бороду:

— И это после наших с тобой уроков…

Голос его зазвучал торжественно:

— Ладно, ответь мне правдиво. Веруешь ли ты в единого Бога, пославшего Сына своего единородного на землю, веруешь ли, что Отец, Сын и Дух Святой спасут нас от грехов наших, веруешь ли в жизнь вечную?

— Да. Я должен. Думаю, что должен.

— Значит, Грациллоний, ты назовешь себя христианином?

— Мне… хотелось бы так себя назвать.

— Пока этого достаточно. По правде говоря, не думаю, что поспешное крещение — хорошая идея. Ты теперь новообращенный, сын мой, не готовый пока принять участие в Таинстве, но брат в глазах Бога.

— Христианин. — Грациллоний покачал в изумлении головой. — И странно, и нет. Я пришел к этому постепенно.

— Чем работа совершается медленнее, тем надежнее будет результат. Надеюсь, так и случится.

Грациллоний помолчал, а потом как в воду бросился:

— Могу ли я, такой, как я есть, жениться на крещеной христианке?

Корентин весело рассмеялся:

— Ха! Ты думал удивить меня? Я только ждал, когда ты задашь мне этот вопрос. Эх ты, бездельник! Верания уже набралась храбрости и задала мне этот самый вопрос.

— А вот и я, — хрипло сказал Кэдок. — Зачем вы меня позвали?

В конфлюэнтском доме Руфиния он чувствовал себя не в своей тарелке, и не из-за того, что дом этот был маленьким и непритязательным, а из-за самого владельца. Руфиний был хуже язычника, потому что абсолютно ни во что не верил, а друзья его — беглые багауды, как и он сам, да к тому же скрывавшиеся в лесах. Под веселой маской он прятал какую-то тайну, и это рождало самые невероятные предположения. Темная комната, заполненная всякими диковинами, лишь подтверждала молву. По небу ходили тучи, отбрасывая колеблющиеся тени на пленку в оконных рамах. Ветер шумел, словно море, а они с Руфинием были похожи на потерпевших кораблекрушение матросов на необитаемом острове.

Руфиний блеснул зубами, одарив гостя быстрой, приводящей в смущение улыбкой.

— Да я с разными людьми встречаюсь, — сказал он на латыни. — Сегодня дошла очередь до тебя. — Он указал жестом на табурет. — Присаживайся. Могу предложить вино, эль, мед. Такого меда ты нигде больше не найдешь.

Кэдок отверг оба предложения.

— Зачем вы это делаете?

— Ты хочешь знать, зачем я тебя позвал? Ну, во-первых, ты отважно сражался, хотя, конечно, это не единственная причина. Тем более что безрассудная отвага отнюдь не достоинство. Грациллоний твой тесть, ставший с недавней поры христианином. Ты стараешься осуществить его планы: делаешь обзор необжитой территории для будущих дорог. Ну конечно, я знаю, чем ты занимаешься. И узнал бы, даже если Грациллоний сам бы мне об этом не рассказал. Я сейчас тоже стараюсь воплотить его намерения и для этого хочу организовать некий синдикат.

— Ну-ну, поосторожнее! — забеспокоился Кэдок. — Я не… В моей работе нет н-ничего незаконного. Я не хочу иметь ничего общего с… людьми, находящимися вне закона.

Руфиний поднял брови:

— С такими, как я?

— Вы это сами сказали.

— Быть может, ты боишься меня выслушать?

— Говорите, — отрезал Кэдок.

Руфиний пошел в другой конец комнаты, достал кувшин, налил меда в две кружки. Занимаясь этим, не переставал говорить. Тон его был ровен, но неожиданно серьезен.

— Пусть уж там Рим как хочет, а мы должны организовать оборону. На армию мы полагаться не можем. Ты, должно быть, и сам это знаешь. Скотты проглотили бы наш гарнизон вместе с резервами и даже не поперхнулись бы, приди они на Одиту, а не на побережье. Грациллоний поднял войско (между нами, и правильно сделал, что поднял) и задал им трепку. Но какой ценой! Больше этого не должно повториться. Обычный человек, что был там, или же тот, кто слышал об этом сражении, рад победе. Однако если он не дурак, то, наверное, видит теперь, какие потери несут люди нетренированные и недисциплинированные. Он поймет, что выжил только потому, что, к его счастью, так сложились обстоятельства, и такого везения ему больше не выпадет. Случись новая заварушка, и он поступит умно, если побежит прятаться. Я и сам бы так поступил на его месте. А ты?

Он вернулся с кружками и насильно сунул одну из них Кэдоку.

— Мы должны со смирением принять то, что Господь нам посылает, — возразил гость.

— Так это Он послал нам скоттов? — усмехнулся Руфиний. — А саксов? Ты ведь жил в Исе и помнишь франков. Что было бы, если Грациллоний смиренно сдался бы им?

— Но мы не имеем права противостоять Риму. Т-тогда мы окажемся между двух огней.

— Мы найдем обходные пути, — миролюбиво сказал Руфиний. — Сегодня я жду от тебя принципиального согласия.

— Почему не Грациллоний говорит со мной об этом? — потребовал ответа Кэдок.

— У него просто нет такой возможности. Он слишком на виду. Да у него и нет способностей к таким разговорам. Он предвидел такое развитие событий, но не учел мелких маленьких трудностей, — засмеялся Руфиний. — Кроме того, последнее время он слишком занят.

— Помолвкой?

— Чем же еще? Надо же бедному человеку дать немного радости. Последние годы у него не так много было счастливых минут.

Слегка успокоившись, Кэдок пил мед. Он и в самом деле был очень хорош, пикантный, напоенный чабрецом и розмарином.

— Она хорошая девушка, — сказал он, — и набожная.

— И под этой нежностью стальной стержень. Порадуемся за него.

— Вы рады?

— Ну разумеется, — удивился Руфиний. — Нехорошо человеку жить одному. После потопа он большей частью был один.

— Но вы же живете, — сказал Кэдок, пристально глядя на него, — и дело вовсе не в святости.

Руфиний нахмурился. Шрам на щеке дернулся.

— Это уж мое дело. Лучше подумай о жене и ребенке. Если сюда придут варвары, ты, без сомнения, погибнешь, геройски их защищая, а после они всем скопом изнасилуют ее, а ребенка вскинут на пики. Может, лучше заранее позаботиться об обороне?

— А вы-то что предлагаете? — Кэдок постарался подавить раздражение. — М-мы призовем в армию новых людей.

— Ха! Целых десять человек или двадцать? Кажется, во всем нашем регионе больше не сыщешь.

— Ну а вы что можете предложить?

— Пока еще ничего определенного, — признался Руфиний. — Я тебе уже сказал: все, чего я от тебя жду, — это принципиального согласия. Хотя у меня есть некоторые соображения. У нас с Грациллонием было несколько разговоров после сражения. Битва та дала нам некоторый опыт, теперь есть от чего оттолкнуться. Мы сформировали сборную солянку — горожан, деревенских жителей, моряков, лесников. И все это потому, что тогда у нас не было времени. Их теперь можно будет использовать как ядро для резерва. Ты прав, мы не имеем права формировать настоящую армию. То, что мы можем сделать, так это сформировать группы, братства, благотворительные общества, ну, для этого можно придумать разные названия. Идея — поддерживать кооперацию в мероприятиях по поддержанию закона и порядка. А это потребует тренировки во владении оружием, в строевой подготовке, маневрах и прочем. Все братства должны быть независимы. Ни количественный состав, ни тренировочный процесс, ни род оружия тех воинов, что живут в лесах, не должны быть известны. Да эти люди так редко появляются в городе, что сплетни о них вряд ли дойдут до ушей римской администрации в Туроне. Кстати, об этом и не будут говорить как о военной подготовке. Просто охотники оттачивают свое умение, а моряки тренируются: мало ли… доведется встретиться с пиратами. Зачем тревожить Рим? Но… лидеры групп должны знать друг друга и время от времени встречаться. В случае опасности они должны быстро собрать подготовленные отряды.

Он потихоньку отхлебывал мед и говорил. Закончив речь, осушил кружку.

Кэдок слушал его с нараставшим вниманием.

— Конспирация может и провалиться, — предупредил он.

Руфиний улыбнулся:

— Да ты не такой уж младенец, каким иногда кажешься. Верно. Но ведь никакой конспирации не будет. Назовем это попросту осторожностью. Если мы сформируем мужской клуб с возможными лидерами и согласуем его с генеральным планом, то сможем обратиться к Грациллонию. Это будет наш ему подарок.

— Все же это рискованно, — упорствовал Кэдок. — К тому же это потребует от нас усилий и времени и отвлечет нас от основной работы. И будут ли силы, о которых вы говорите, г-гарантировать безопасность?

— Без сомнения. Потому что если ничего не делать, риск будет неизмеримо больше.

— А если потерпим поражение? Мы ведь потерпели поражение в Исе. Добычу у них отобрали, зато потери понесли и главной цели не достигли. Грациллоний сам мне об этом говорил. Король скоттов Ниалл жив и… может совершать новые злодеяния.

— Ему недолго осталось, — заявил Руфиний. — Клянусь. После того зла, что он сделал Грациллонию и королевству, ему не жить.

Кэдок внимательно посмотрел на него:

— Вы очень заботитесь о Грациллонии. Словно это самое главное в вашей жизни.

— Он мой хозяин, — отрезал Руфиний. — Ну, так как тебе моя идея? Не думаю, что ты ответишь сразу. Но все же, как она тебе на первый взгляд?

Кэдок покачал головой и устремил взгляд вдаль.

— Похоже, это единственная наша надежда, — ответил он тихо. — Да поможет нам Бог.

Брачный контракт заключили на пороге дома Апулея, чтобы все жители, устроившие себе по этому поводу выходной, могли быть свидетелями. Затем свадебная процессия направилась в церковь. Епископ благословил молодых, после чего состоялась месса, освятившая союз. Грациллонию пришлось дожидаться в ризнице: он не имел права на участие в Таинстве. Верании это причинило боль, тем не менее после церемонии она вышла к нему, сияя от счастья.

Затем многочисленные гости направились к старой даче. Впереди шли молодые с зажженными факелами, за ними — народ. Зазвучали арфа и рожок, послышалось пение, зазвенел смех. Под ярким солнцем факелов было почти не видно. На фоне вечно-зеленых растений красные, коричневые и золотые листья выглядели особенно нарядно. Перелетные птицы к тому времени уже улетели, а черные дрозды, воробьи и вороны разлетелись, напуганные поднявшимся шумом. Только ястреб в небе распустил великолепные крылья, которые, впрочем, были не ярче волос Верании. Из-под гирлянды осеннего крокуса выбивались непослушные локоны. Она откинула с лица фату цвета осеннего кленового листа и шла, крепко держась за руку Грациллония.

На лужайку возле дома выставили столы с угощением, чтобы простой народ мог повеселиться и выпить за здоровье молодых. Близкие друзья и родственники собрались в доме, чисто выметенном и украшенном ветками можжевельника, рябины и орешника.

Грациллоний подумал мельком, что дом этот как бы отрицал любое упоминание о Руне, бедной Руне. Не был сегодня этот дом и базиликой. Сегодня он снова стал родовым поместьем Апулея, принявшим его в свою семью.

Угощение не было обильным — этого не позволили бы скудные средства тестя и зятя — и все же все было сделано отлично. Белоснежная скатерть, красивая старинная посуда, превосходные кушанья. Гости от души веселились. Музыканты играли, гости смотрели представление с классическими танцами и оживленно беседовали. В атриуме стало жарко, и новобрачные терпеливо ждали.

Все поздравляли Грациллония. Самые дорогие ему люди поздравили его первыми. В доме их сейчас не было, а некоторых не было и в городе. Поздравил его заранее Руфиний и его лесные братья, деревенские жители, моряки и их жены… Процветающий фермер Друз, правда, был среди приглашенных.

— Как же я рада, как благодарна всем святым, — шепнула ему Ровинда.

Позднее Апулей, слегка хмельной и тем не менее державшийся весьма достойно, сказал:

— Знаешь, я так долго ждал этого момента.

Солнце тем временем закатилось, и гости стали прощаться. До чего же долго стояли они у порога и все говорили, говорили, а потом наконец-то разошлись. Остались Грациллоний, Верания, ее брат, родители и слуги. Друз выставил на улице несколько вооруженных людей, чтобы ночью молодых никто не побеспокоил.

Взяв в руки свечи, все пошли к спальне новобрачных.

У дверей Саломон, с серьезностью, свойственной юности, проговорил:

— Да будет с тобой Господь, новоявленный брат мой. — И, вспыхнув от смущения, пошел прочь, шаркая ногами. Слуги ограничились пожеланием доброй ночи, впрочем, пожелание это было искренним. Хозяева всегда обращались с ними по-доброму. Апулей и Ровинда поцеловали молодых в щеку.

Жених поднял невесту на руки — она была такой стройной и вместе с тем крепкой — и внес в комнату. Ровинда закрыла за ними дверь. Верания не отпустила обнимавших его за шею рук, пока не встала на ноги.

Воздух в комнате был свеж и слегка прохладен. Пахло можжевельником. На стене висел гобелен, изображавший Пенелопу и Улисса, встретившихся после долгой разлуки. Такой гобелен традиционно вешали в комнате новобрачных. Горело множество свечей. Занавески закрывали окна не полностью, и пламя свечей отражалось в стеклах, словно большие звезды.

Некоторое время пара молча смотрела друг на друга. Он подумал, что в своем платье цвета шафрана она сама похожа была на горящую свечу, разгонявшую темноту. Сердце его застучало.

Робкая улыбка перешла во вздох.

— Я так счастлива, — выговорила она наконец.

— И я, — застенчиво откликнулся Грациллоний. Как же дорога была ему эта девочка! Прошло полжизни с тех пор, как Дахилис нашла себе место упокоения на морском дне. Но разве захотелось бы ей, чтобы он вечно ее оплакивал? Если бы сюда явился сейчас ее дух, то, скорее всего, она бы его благословила.

— Многие годы я ждала этого, — сказала Верания. Лицо ее то бледнело, то краснело. Она не слышала, как ее отец говорил Грациллонию те же слова. — Мне кажется, это началось с тех пор, как я себя помню.

— Вот как? — пробормотал он.

— Ты был так красив, так галантен. Словно свежий ветер, дувший с моря, хотя я и не видела его никогда.

— Да что ты. Обычный солдат. Я не заслуживаю таких слов.

Она звонко рассмеялась:

— Зачем же прибедняться? Разве нам нечем больше заняться?

Кровь его закипела. Он шагнул к ней.

Она подняла маленькую руку.

— Подожди, пожалуйста, — быстро прошептала она, став очень серьезной. — Прежде чем мы… я хотела бы произнести благодарственную молитву.

Он тут же опустил руки.

— Конечно, я и забыл.

Она встала рядом с богато убранной кроватью, подняла руки и глаза, словно перед взором ее был не потолок, а небеса, и заговорила срывающимся голосом:

— Отче наш, сущий на небесах…

На него вдруг нахлынуло воспоминание о первой брачной ночи с Тамбилис. Он невольно представил себя на дне океана рядом с погибшими женами.

Потом встряхнулся и присоединился к Верании.

— Я тоже хочу сказать благодарственные слова.

Она посмотрела на него с восторгом.

Молитва слетела с его губ. Он подумал, что уж сейчас-то должен проникнуться тем, что говорит. Но у него не возникло благоговейного ужаса, он не ощутил Присутствия, как бывало у него раньше при обращении к Митре. Неужели Христос не хотел его услышать?

Он вдруг обнаружил, что обращается к Деве Марии:

— Мария, Богородица, отведи меня к Нему.

И почувствовал, что на сердце вдруг стало спокойно.

Верания взяла его за руку. Ресницы ее опустились, но она все же нашла в себе силы поднять на него глаза и сказать:

— Ну что же, мы возблагодарили Бога. Теперь… можем принять его дар?

«Она смелее меня», — подумал он. Его охватила радость. Он притянул ее к себе.

В Исе свечи горели бы всю ночь. Верания же обошла пылавшие огоньки и по очереди задула все до одного. После этого она уже ничего не скрывала, и красота ее в лунном свете, украдкой забравшемся в комнату, смутила и потрясла его.

Темной ночью, в канун зимнего солнцестояния, Конфлюэнт загорелся.

Верания проснулась от запаха дыма и потрескивания. Потрясла Грациллония за плечо. Он открыл глаза и сел, тут же готовый к битве.

— Дорогой, мне кажется, у нас пожар, — сказала она почти спокойно. Он ощущал ее тепло и аромат кожи даже сейчас, когда ноздри уловили едкий запах дыма.

— Вон отсюда! — Грациллоний свесил ноги с кровати. Камышовая подстилка затрещала. Хорошо знавший расположение жилища, нашел дверь и снял засов. Первое, что он увидел, — это звезды на черном небе. Иней покрывал все вокруг. Дыхание белой струйкой поднималось к небу. Отовсюду слышались крики. Вскоре они слились в хор.

На пороге появилась Верания. Она добралась в темноте до вешалки и взяла для него тунику, а для себя — платье. Он отмахнулся и побежал смотреть на дом с другой стороны. Желтые и голубые языки пламени облизывали крышу. Ветер раздувал огонь. Сухой торф быстро воспламенялся, и пожар набирал силу и мощь.

Он оглянулся. Через несколько минут вспыхнули, как свечки, соломенные крыши других домов. Дома горели и справа, и слева от него.

— Вон отсюда! — повторил он. Верания колебалась. Грациллоний схватил ее за руку и вытащил из дверей. — Иди, а я посмотрю, что можно сделать.

Она подала ему тунику. Он сквозь зубы рассмеялся: нашла время для соблюдения приличий. Да нет… она оказалась права: его охватил пронизывающий холод.

— Погоди, — сказал он и, пока она через голову натягивала платье, нырнул в дом.

— Гай! — испуганно закричала она.

Он прорычал ей в ответ: — Стой на месте. Не забывай, что ты теперь не одна.

Всего несколько дней назад она восторженно призналась ему, что, судя по некоторым признакам, у них будет ребенок. Он нашел в доме сандалии для себя и для нее.

Одетые и обутые, они пошли по улице, держась за руки. Люди кидались в горевшие дома и вытаскивали оттуда жалкие пожитки, стонали, спотыкались в темноте. Другие же стояли, словно окаменев. Грациллоний кричал им: — Оставьте все! Идите к слиянию рек. Передайте всем мои слова. — Если они не сразу слушались, добавлял: — Я, король Иса, приказываю вам. — Обычно это действовало.

В одном из домов провалилась крыша. Искры и головешки разлетелись по сторонам, соседние дома тут же заполыхали. Огонь шумел, словно разбушевавшийся прибой, шипел, трещал, свистел. Конфлюэнт оплакивал собственную гибель. Небо заволокло дымом. Там же, где дыма не было, звезды равнодушно смотрели на все происходящее.

Грациллоний и Верания вышли на условленное место. Тускло светилась темная вода. За Одитой подпирала небо гора Монферуджи. К этой минуте люди начали собираться. Грациллоний надеялся, что всем удалось спастись. Они столпились вокруг него, рыдали, ругались, молились, умоляли, бормотали.

— Отведи их от меня, пожалуйста, — попросил он Веранию. У нее был прирожденный талант — умение поддержать и успокоить людей.

— Может, сможем потушить пожар? — спросил охранник. — Я видел несколько людей с ведрами.

Грациллоний покачал головой.

— Хорошо, что они об этом подумали. Но посмотри. Ведь это не один пожар. Горит не менее дюжины домов. Каждую минуту вспыхивает новый пожар. Надо отвести людей в безопасное место.

Появился Руфиний. Зиму он обычно жил в городе, хотя иногда выезжал куда-то и отсутствовал довольно долго. О поездках своих никогда и никому не рассказывал. Сейчас, освещенный красными всполохами, он похож был на демона.

— Это все не случайно, — заявил он. — Кто-то перемахнул ров и перелез через стену — вон там, с восточной стороны, а потом пошел по домам с факелом.

Слова его услышала Верания, и рот ее исказила болезненная гримаса.

— Почему? — воскликнула она. — Кто может пойти на это? Сумасшедший?

— Я бы не сказал, — мрачно возразил Руфиний. — Сэр, могу я взять с собой людей и пойти за ним вдогонку?

Грациллоний кивнул:

— Иди.

Он подумал, что Руфиний разделяет его догадку относительно поджигателя.

Сейчас у Грациллония задачи были поважнее. Отобрав несколько человек, на которых мог положиться, прошел через толпу. Кого-то пугал, кого-то ободрял и мало-помалу навел относительный порядок.

Несколько человек пришли из Аквилона с предложением помочь. Грациллоний перевел большую часть своих бездомных через мост и повел по дороге. Дача Апулея и надворные постройки могли приютить их. Дома эти, за исключением обслуживающего персонала, стояли пустыми. Они с Веранией могли бы жить на даче. Там, разумеется, было намного комфортнее, чем в его жилище. Однако Верания, по собственной инициативе, сказала, что будет жить в его лачуге, рядом с другими жителями Иса.

Он сколотил команду из крепких мужчин.

— Попытаемся спасти то, что еще можно, — сказал он. — Геройствовать не будем, нет ничего дороже человеческой жизни. Но нам прежде всего надо спасти городской амбар, и, думаю, мы сможем это сделать.

Верания схватила его за руку.

— Ты будешь осторожен? — умоляюще спросила она.

Даже сейчас он не удержался от улыбки:

— Ну конечно, мне ведь хочется увидеть своего сына.

— Рукопись… я совсем про нее забыла. Господи прости, не мог ли бы ты… хотя нет, рисковать нельзя. Но ведь это такая ценность…

Он тоже позабыл о ней. Память сыграла с ним злую шутку. Незадолго до пожара она принесла в дом из базилики историю Иса, начатую Руной. Хотела в редкие минуты досуга изучать ее. Саму Руну она не вспоминала. Не вспоминал и он. Хотя в тот раз, взяв в руки рукопись, Верания сказала:

— Мне хочется поблагодарить ее за все то, что она сделала для сохранения памяти о городе. Быть может, мы найдем кого-нибудь, кто продолжит работу.

Освещенный всполохами пожара, он лишь покачал головой:

— Очень жаль, но теперь это невозможно.

В мозгу стучало: месть богов, покров Бреннилис или что там еще, до сих пор отбрасывают тень, и продлится это до тех пор, пока об Исе не позабудут окончательно. У нас никогда не будет времени написать эту хронику. История Иса умрет вместе с последним человеком, дожившим до конца ее дней, и город превратится в легенду.

Повернулся к окружившей его толпе: — Пошли.

Руфиний вернулся на рассвете. Грациллоний был в базилике. Не спал. Остальных свалил сон, вызванный переутомлением. Всю ночь они боролись с огнем и не допустили его распространения на амбар и склад. Здания эти по распоряжению Грациллония построили возле Стегира, в стороне от жилых домов. Несколько домов не пострадали. Спасли и некоторые домашние ценности, но такие случаи были редким исключением.

На востоке занялся бледный рассвет. Стало видно, что Конфлюэнт обернулся в груду золы. Затухающее пламя дожевывало обгорелые бревна. Много стен обрушилось, так как ослабевшие деревянные конструкции не могли удерживать скреплявшую их глину. Другие дома похожи были на черные, обуглившиеся стволы деревьев после лесного пожара. Липкий, едкий дым наполнял воздух.

— Вместе с двумя товарищами я обнаружил в лесу следы, — докладывал Руфиний. — Поджигателей было трое. Они вышли из леса, а потом туда же и вернулись. В лесу следы затерялись. Двое поджигателей благополучно скрылись, а третий оказался дурачком: разжег костер и завернулся в одеяло. Собирался отдохнуть до рассвета, — тут Руфиний вздохнул. — К сожалению, когда мы появились, увидев нас, он бросился бежать. Прежде чем мы успели догнать его, один из нас не удержался и выпустил в бандита стрелу. Я даже не стану называть его имя. Он молод, горяч. Конечно же, он виноват, но человек он преданный, со временем из него выйдет толк. Когда я задал ему головомойку, он плакал и просил, чтобы я отстегал его. С ним в течение месяца никто не будет разговаривать, и это будет лучшим ему уроком.

«Скорее всего, он твой обожатель, Руфиний», — подумал Грациллоний, а вслух сказал:

— А ты уверен, что виноваты эти люди?

— На его одежде были свежие следы масла. Наверняка лил его из кувшина на дома, а потом поджигал. Одежда, между прочим, хорошая, и сам он упитанный и выбритый, не какой-нибудь там бродяга. Так что чем бы ему заниматься в лесу, ночью, в середине зимы? — Руфиний внимательно посмотрел на Грациллония. — Хочешь, пойдем со мной? Посмотришь на труп. Мы его пока припрятали: вдруг ты его узнаешь. Мало ли, может, это один из тех, кто в прошлый раз приезжал сюда с Нагоном Демари.

— Вряд ли это так, — ответил Грациллоний. — Они не так глупы… те, кто организовал поджог. Зачем им себя подставлять?

— Да, если бы даже мы взяли их живыми, правды не добились бы. Нанял их посредник, — размышлял Руфиний. — Возможно, посредник этот простил им карточные долги и сказал, что у него давняя злоба к Ису. Допустим, мы узнали бы его имя и направили запрос в Турон. Скорее всего, обнаружили бы, что он уехал куда-то на юг, не оставив адреса, а чиновники губернатора сказали бы, что и в глаза его не видели.

— Да ладно, это не важно, — отмахнулся Грациллоний.

Руфиний не выдержал.

— Вот как, не важно? — прохрипел он. — Конфлюэнт, колония, твои надежды… все пропало.

Грациллоний положил руку ему на плечо и сжал его, пока глаза Руфиния не обратились на него. В окнах атриума забрезжил первый утренний свет.

— Это не так, — сказал ему Грациллоний. — У нас есть еще ценности, которые Апулей хранит для нас. Есть и друзья, которые помогут нам с большей охотой, потому что теперь знают, чего мы стоим. В конце концов мы и сами что-то можем.

— Черви эти нас не сожрут. Мы построим Конфлюэнт заново, тогда он будет им не по зубам.