Собака и Волк

Глава шестая

Тот год был холодным, но ближе к середине лета опустившаяся на землю жара на какое-то время задержалась. В день свидания Эвириона и Ниметы было особенно жарко. Листья деревьев казались вырезанными из позеленевшей меди. Образовав шатер, они заслонили небо, но там, где стволы проткнули его твердую голубизну, солнечные лучи проделали дыры и образовали пятнистые тени. Ни дуновения ветерка, ни голоса птиц, ни шороха лесных зверей. Молчание натянулось, как кожа на барабане, ожидая бури. Уж она-то выбьет на нем громовую дробь.

Журчал ручей, наполняя пруд. Над его неподвижной темной поверхностью мельтешили насекомые. Камыш и ива заполонили бы берега, если бы их не сдерживали мшистые валуны. Тут же стоял гигантский бук. На стволе его и ветвях, склонившихся до земли, росли грибы и мох. Совсем недавно в него угодила молния, и огонь выжег в стволе дупло выше человеческого роста.

Под деревом стояла девушка. На фоне обгоревшего дерева не так бросалась в глаза ее изношенная одежда. На первый план выступали лицо и волосы — снег и пламя. В руке она зажала палку длиной в собственный рост. К навершию привязана была свернутая в клубок мумия змеи.

Хрустнули сухие ветки. Это Эвирион прокладывал себе дорогу. Увидев ее, он остановился и стер со лба пот. Туника его тоже пропотела и пропахла.

— Наконец-то! Я уж думал, не найду тебя. Чего ради выбрала такое место?

— Чтобы поблизости никого не оказалось, — ответила Нимета. — Сюда боятся ходить. Место это обладает магической силой.

Эвирион нахмурился. Рука непроизвольно дернулась к короткому мечу, висящему на ремне.

— Что ты имеешь в виду? Откуда ты знаешь?

Глаза ее сверкнули кошачьим огнем.

— Когда кельты пришли сюда впервые, — сказала она тихо, — они вокруг этого дерева сложили груду черепов убитых ими врагов в качестве пожертвования своим богам. Много лет спустя римляне поймали семерых беглых друидов, умертвили их и сняли с них скальпы. Таранис, как видишь, убил дерево. Но духи остались. Они перешептывались и даже прикасались ко мне.

Несмотря на богатырский рост и силу, молодой человек сделал усилие, чтобы овладеть собой.

— Мы могли бы встретиться наедине в любом другом месте, и добраться до него было бы не так трудно.

— Ты ведь сам просил встретиться для секретного разговора. Мне было нелегко, избежав расспросов, прийти сюда.

Он оглядел ее. В ней не было ничего от подростка-сорванца, спокойная, но сильно чувствующая, по большей части замкнутая, неразговорчивая, иногда яростная в бессильной злобе — такой ее знали в Аквилоне и Конфлюэнте.

— Да ты, оказывается, не такая простая, как я думал, — пробормотал он. — Правда, я сразу понял, что только ты можешь мне помочь. — Он оглянулся. Кто знает, что может скрываться в глубине этого леса. — Так ты и в самом деле можешь вызвать то, что ты называешь благословением или порчей? Да, Нимета?

— Скажи прямо, чего ты от меня хочешь.

— Ну, давай сядем, что ли? — предложил он. — Я принес вина. — Он указал на кожаную флягу, висевшую на ремне рядом с мечом, и опустил ее на землю. Упавшая ветка слабо хрустнула.

Она покачала головой.

— Мы не можем разбавить его из этого ручья. Он тоже когда-то был священным. — Тем не менее она, последовав его примеру, уселась на землю, хотя и на некотором от него расстоянии, словно приготовившись убежать в случае опасности.

Эвирион выпил вино, не разбавляя, провел рукой по чисто выбритому подбородку и улыбнулся. Его грубовато-красивое лицо оживилось.

— Ты удивительная девчонка. Тебе сейчас сколько, пятнадцать? Так значит, ты дочь Форсквилис, — он вдруг помрачнел, — это та, что считалась последней великой колдуньей в Исе.

— Мне никогда не узнать то, что знала она, — твердо сказала девушка. — Но все же кое-чему я от нее выучилась. И от других, например, от Теры. Если бы мне разрешили, я помогла бы найти небольшую часть того, что исчезло вместе с Исом. — Она вдруг покраснела и опустила большие глаза. — Это моя мечта.

Он тут же ухватился за ее слова.

— А какой шанс сделать это реальным? Кто ты сейчас такая — принцесса Иса или судомойка?

— Это… несправедливо. Сейчас все должны делать то, на что способны. Мой отец… мы с Юлией сейчас ведем домашнее хозяйство. Мы не слуги. У него сейчас больше нет жены…

— А его королевы ходили на рынок, готовили, стирали, ставили заплаты, ткали? Уходили, когда у него в гостях были мужчины? Хотели выйти замуж за деревенского парня и рожать ему каждый год? — насмехался Эвирион. — Нравится тебе такая жизнь, Нимета?

— Ну а ты? — парировала она.

— Что я? Я несчастен, — сказал он без обиняков. — И это я, суфтий, из семьи Балтизи. Я, бывший владелец корабля. Я ходил на нем, куда хотел. А теперь, после потопа, стал рабочим. Правда, квалифицированным. Работаю больше по дереву, а не ношу в корыте грязь. Зато приходится исполнять приказы. Мне выдают пайку, а ночью я сплю на глиняном полу в обмазанной мелом хибаре. — Гнев вырвался наружу. — Я даже был бит! Был бит, как простой взбунтовавшийся матрос.

— Я слышала об этом, — осторожно сказала Нимета, — но как-то урывками. Не поняла, в чем там было дело, а расспрашивать не стала.

— А, ну, ты ничем не лучше римлян и христиан. Они держат своих женщин в черном теле. Ну так слушай. Кэдок Химилко — ты его знаешь, — тот самый, который как щенок бегает, обнюхивает юбки твоей сестры…

— Он и Юлия… любят друг друга.

— Ну и пусть их любят. Они довольны, как я полагаю. Такая ханжеская пара легко уживется с новыми порядками. — Эвирион пытался умерить свой пыл. — Нам с ним дали одинаковое задание на строительстве. Он свою работу сделал плохо. Я его упрекнул. Он меня ударил. Естественно, я ему ответил, задал урок. После этого он три дня не мог работать. Так Граллон привязал меня и дал мне три удара плетью. За что, спрашивается? За то, что я себя защитил?

Нимета выпрямилась:

— Мой отец справедливый человек. К тому же, как я слышала, отец и Кэдоку дал один удар плетью, когда тот выздоровел. Зачем вы вздумали драться в то время, когда так много работы? Почему он тебя ударил? Это на него не похоже.

— Ну, дело в том, что у меня острый язык. Я назвал его свинским сыном.

— И это в то самое время, когда отец его только что умер. А ты его к тому же на три дня вывел из рабочего состояния.

Они замолчали. Наконец Эвирион сказал:

— Ты защищаешь своего отца больше, чем я ожидал.

— Да, мы ссоримся. Все об этом знают. Особенно когда Девять порвали с ним из-за Дахут… — Нимета схватила свою палку, и она задрожала в ее руке. Она совладала с волнением и сказала: — Ну так что ж, говори, зачем звал, или уходи.

— Не знаю даже, предлагать тебе это или так и оставить тебя в униженном положении.

Тон ее смягчился.

— Нет, пожалуйста. Давай сначала.

Гнев утих. Он оживился:

— Тогда слушай. То, что мы умеем, сейчас никому не нужно. А ведь совсем недавно мы занимали высокое положение в Исе. Простолюдины — другое дело, их имен никто и не вспомнит. Но неужели и нас с тобой ждет такая судьба? Как же нам выбраться из этой ловушки? Освободить может только богатство, но мы потеряли все, что имели.

Понизив голос, он почти зашептал ей в ухо:

— Оно ждет, Нимета.

У нее перехватило дыхание.

Он кивнул.

— Ну да. В развалинах. Золото, серебро, драгоценные камни, монеты. Не могло же море унести все так далеко. Сначала нужно набраться храбрости, чтобы предъявить права на наше наследство.

Она задрожала и начертила в воздухе какие-то знаки.

— Боги разрушили Ис. Мы отверженные. Если вернемся, будет смерть или того хуже.

— А ты уверена? — настаивал он. — Откуда ты знаешь. Скажи мне, и тогда я оставлю надежду.

— Ну, это… — взгляд ее заметался. Рыжие волосы упали на глаза.

— Стало быть, это всего лишь твое мнение, — сказал он. — Мнение обыкновенного человека. Я думаю, что мертвые только рады будут помочь нам вернуть хотя бы часть того, что было при их жизни. Я уеду отсюда сразу после уборки урожая. Тогда никто не вспомнит о потере одной пары рабочих рук. Вот добуду средства на развалинах и поеду в Гезокрибат. Куплю там самую лучшую лодку. Найму побольше людей из Иса. Будет команда. И, сами себе хозяева, пустимся в странствия, как бывало. И пусть тогда Рим провалится в преисподнюю!

— А к-как же я?

— Я не такой уж безрассудный. Согласен, мы не знаем, какие опасности подстерегают нас на развалинах. Мне нужен спутник, который может почувствовать, предупредить, сделать все необходимое для нашей безопасности… спасти от потусторонних сил. Что касается нашего мира, то здесь я и сам управлюсь.

Она вынесла вперед руку, словно защищаясь.

— Но я еще ребенок! У меня нет таких способностей.

— Может статься, Нимета, их у тебя больше, чем ты сама думаешь. Я за тобой понаблюдал, кое-кого расспросил. Незаметно так, терпеливо… Никто и не поверит, что я на это способен. И потерянные предметы ты находила без счета и сны видела вещие. И все, между прочим, сбывалось. Иногда в домах, в которых ты бывала, по воздуху летали небольшие предметы, хотя к ним не прикасалась ничья рука. А племенная корова Апулея чуть было не умерла при отеле. И что же? Тебе стоило лишь прикоснуться к ней и пошептать что-то, и она разродилась как ни в чем не бывало. Да всего не перечислишь. Так что народ о тебе говорит, а некоторые и побаиваются, смотрят искоса. Все думают: а что же ты одна в лесу делаешь? Вот и я тоже не знаю.

— Ничего, ничего. Ищу богов. М-мой отец разрешает мне. Он меня защищает, несмотря на то, что… я никогда с ним на эту тему не разговаривала. — Девушка выпрямилась. — Я никогда не буду помогать его врагу.

— Все же вас двоих нельзя назвать настоящими друзьями, разве не так? Ладно, мы с ним всегда не ладили, наверняка и в будущем ничего не изменится, но зла я ему не желаю.

Лицо ее стало спокойным и грустно-задумчивым.

— Это правда? Я слышала, ты обвинял его за потоп.

Он вспыхнул:

— Я оставляю его в покое, если он больше не будет ко мне цепляться. Пусть боги поступают с ним, как считают нужным. Тебе этого достаточно?

Помедлив, она кивнула.

— Подумай о себе, — поучал он. — Подумай, как пригодятся тебе в жизни найденные сокровища. Разве это не оправдывает риск? Ну а потом… согласен, в этом римском мире на женщину надета узда. Зато у тебя есть я, твой друг, советник, партнер, как пожелаешь. Или, может быть, еще больше, Нимета?

Она напряглась. Слова ее вылетали быстро и сбивчиво, но за ними стояла железная решительность.

— Я девственница. Ни один мужчина не будет обладать мной. Если уж я соглашусь тебе помогать, ты должен поклясться честью, что не тронешь меня.

Слегка укрощенный ее горячностью, он поколебался, а потом сказал:

— Хорошо. Да будет так. Ты настоящая дочь своей матери. Поговорим теперь о деловой стороне.

В колонии все руки были на счету. Закончив ремонт на «Оспрее», рыбаки снова двинулись в плавание. Дождавшись прилива, лодка покинула Аквилон и пошла по Одите к морю.

Какое-то время русло реки было широким. Далее она сузилась и начала петлять, да так сильно, что рыбаки, сделав очередной поворот, иногда сомневались, что идут в правильном направлении: боялись ненароком попасть в приток. Лодка их габаритов должна была идти на веслах, чтобы не сесть на мель.

Берега в этой стороне были высокие, покрытые лесом. На открытых территориях раскинулись пахотные земли, пастбища, домики фермеров. На первый взгляд, все это казалось возделанным недавно. На самом же деле земля была заброшена. Берега то и дело опустошались пиратами.

— Когда же это безобразие закончится? Теперь Ис не поможет. Нет у него больше флота, — сказал Маэлох вполголоса.

Возле устья сбились в стайку рыбачьи домики, а вон развалины римской виллы, ограбленной пиратами. От них мало что осталось: жители из соседних селений разобрали их по камешку, плитке, кирпичу, стеклу. От цивилизации остались лишь каркасы.

«Оспрей» вышел в море. Ветер дул с востока. Весла сложили в лодку, распустили парус, и смэк[5] помчался по серовато-зеленой зыби на старую рыболовную территорию. Сначала надо держаться южного направления, обойти полуостров. Маэлох направил лодку ближе к берегу, что его матросам не очень понравилось. Эти воды были не такими опасными, как те, что возле Иса, но и здесь было немало скал и мелководья. К вечеру он указал команде на дымок, выходивший из отверстия в крыше, и сказал:

— Мы остановимся там на ночь.

Двое матросов попытались было возразить:

— Зачем, шкипер? Это неразумно.

И Усун протестовал:

— Да ведь сегодня луна. При этом свете мы вполне можем продолжить плавание. Ни к чему нам эти встречи.

— Нет, парни, каждую ночь мы будем проводить на берегу, как положено. К тому же полезно свести знакомство с прибрежными жителями. Они нам многое могут поведать. А если попадем в беду, завсегда помогут.

Усун покачал головой.

— Зачем попусту терять время? Успели бы сделать еще один поход. Ведь мы теперь люди бедные.

— Зато и ртов у нас теперь куда меньше прежнего, — мрачно заметил Маэлох.

— Ты, по крайней мере, мог бы взять еще одного штурмана, который знает здешние воды.

— А это будет лишний рот… разговоры разговаривать. Лево руля!

Бросая косые взгляды на капитана, команда все же повиновалась. Он и раньше отдавал им странноватые приказы, и они… до сих пор живы.

Работа оказалась не из легких. Они медленно ползли вперед на веслах, то и дело бросая лот. Когда «Оспрей» причалил наконец к берегу, солнце скрылось за горами. Деревня представляла собой скопище теней. И по берегу двигались тени: это были местные рыбаки, ожидавшие гостей. Маэлох спрыгнул с носа и поднял руки, демонстрируя добрые намерения. На языке соседней Озисмии он назвал себя и порт, из которого вышел. Диалект его отличался от местного говора, но все же его поняли. Подозрения растаяли.

Жители пришли в восторг и пригласили их на ночлег. Как Маэлох и надеялся, ночь он провел в хижине местного старосты.

— Вы очень добры к путешественникам, — сказал он жене рыбака, поставившей перед ним запоздалый ужин, состоявший из вяленой трески, овощей и черемши. — Позвольте-ка и мне вас угостить. — Он вытащил кувшин вина. Вскоре они были с хозяином в наилучших отношениях.

Разговор затянулся заполночь. Маэлох завел речь о пиратах. Ночные кошмары не изгладились из памяти. Даже их бедные жилища становились добычей варваров. Они похищали женщин, подростков: продавали их в рабство. Убивали мужчин, а дома сжигали так, для забавы.

— Они ведь сразу не приходят… саксы и скотты, — сказал Маэлох. — Сначала наводят справки, потом совершают маленькие пробные рейды, пока не убедятся, что защита Арморикского полуострова сломлена. Северные берега к ним ближе. А к берегам, где раньше находился Ис, путь неблизкий. Те, кто всегда плавали недалеко, дальше и не поплывут. — Рокочущий бас его на мгновение дрогнул. Вспомнил сирену, певшую на рифе. Потом продолжил обычным голосом: — Но со временем они и до вас доберутся, это уж как пить дать. Будете ли вы готовы?

Услышал горький ответ:

— А что мы можем приготовить? Гарпуны да топоры. Может, лучше натренировать ноги, чтобы они быстрее унесли нас в глубь территории, когда завидим их корабли?

— Дела, дружок, обстоят еще хуже. Слушай. У римлян нет солдат, чтобы охранять вас, но они не позволят вам вооружиться и организовать свой отряд, такой, как у Иса. Варвары их боялись и обходили стороной. Надо делать все потихоньку, чтобы римляне не узнали.

Рыбак выпрямился:

— К чему ты клонишь?

— Не спеши так. Ведь я употребил слово «потихоньку». Но я человек Граллона. Он был королем Иса, и он попросил меня передать его слова таким, как ты.

Воскресенье было ясным, а это хорошее предзнаменование. С самого рассвета люди стали собираться перед собором. Когда через несколько минут после рассвета Грациллоний прибыл на площадь, там было уже полно народу. Люди большей частью молчали, а другие переговаривались шепотом. Посвящение епископа — событие в высшей степени торжественное.

Огромное здание накрывало всех своей тенью. Кирпич, изразец и стекло купола ловили первые солнечные лучи. Яркость эта была еще холодной, как и воздух. Тягостное воспоминание сжало сердце. Когда же последний раз он посещал христианскую службу? В Туре или где-то в другом месте? Тринадцать лет назад? Он так плохо в этом разбирался, что, по его мнению, в городе была только одна церковь. На самом деле собор недавно отстроили после пожара. Корентина будут посвящать сегодня в достойной обстановке.

Апулей, во главе городской администрации, уже поджидал его. Грациллоний подошел к ним и поздоровался. Все молчали. Он почувствовал неловкость и постарался не обращать внимания.

Двери за колоннами крыльца отворились. Из темноты храма раздались призывные мужские голоса:

— Входите, христиане. Входите для молитвы!

Откликнувшись на зов, они поднялись по трем ступеням и, минуя площадку, вошли в помещение.

Толпа двинулась вперед, вверх и внутрь. Фрески на стенах нефов, между окнами, и под куполом видны были лучше, чем изображение Христа Законодателя в апсиде, но свет, исходивший с востока, слепил глаза и ложился Ему под ноги. К алтарю поднимались три ступеньки, рядом стоял столик для пожертвований и шкафчик для церковных принадлежностей. В апсиде стояли священники в белых одеяниях. Поверх них были надеты далматики. Епископов было трое. Мартин сидел на резном стуле, чуть ниже, с обеих сторон, стояли табуреты двух его коллег. Долговязый Корентин, сложившись пополам, пригнул к ним голову. Другие священники сидели на табуретах. Ниже, в два ряда, расположился хор. Грациллонию он показался собранием фантомов. Мерцали свечи.

Городские чиновники заняли места за несколькими скамейками, поставленными для стариков и инвалидов. Далее спрессовалась толпа простолюдинов. Их было несколько сотен. Бесноватых заблаговременно увели. Дьякон с амвона призвал всех замолчать. Служители у дверей передали эту команду на крыльцо и площадь. Бормотание прекратилось. Минуту стояла оглушающая тишина.

Снова раздался голос дьякона:

— На колени.

Грациллоний слегка удивился. Он привык к тому, что прихожане, воздев руки, молились стоя. Может, теперь порядки изменились, или он что-то позабыл, или совсем не имеет понятия о том, как проходит месса? Он неуклюже опустился на украшенный орнаментом пол.

Священник поднялся на амвон в северной стороне собора и провозгласил:

— Богу-Спасителю верующих, даровавшему нам бессмертие…

Паства дружно выдохнула «Аминь», и все встали.

Из шкафчика протодьякон достал томик с еврейскими письменами и прочел:

— «Лучше бедный, ходящий в своей непорочности, нежели тот, кто извращает пути свои, хотя он и богат».[6] Люди встали на колени, а священник в это время читал второй пассаж. Потом опять все поднялись. Протодьякон призвал всех к молчанию. Второй дьякон достал богато переплетенный томик «Деяний святых апостолов» и, взойдя на вторую площадку амвона, провозгласил название и стал читать. Грациллоний подумал, что Мартин, должно быть, специально выбрал эпизод кораблекрушения Павла в честь старого моряка Корентина. Дьякон убрал книгу на место.

— «О, твари божьи, да благословит вас Господь», — пропели певчие. Прихожане дружно ответили. До парящей красоты хора им, разумеется, было далеко, зато в пении их ощущалась могучая сила. — Да славится Имя Его во веки веков.

Грациллоний молчал. Краем глаза заметил, с какой страстью присоединился Апулей к пению.

Младший дьякон тем временем зажег кадило. По церкви поплыл густой запах. Второй дьякон взял с алтаря книгу, младший дьякон покадил на нее. Затем дьякон отнес ее на третью, самую верхнюю площадку амвона. Положив ее на аналой, он произнес название и прочел стихи из Евангелия святого Марка. Сидевшие до тех пор священники встали.

— Да славится Всемогущий Бог, — сказала паства.

Далее прозвучали слова:

— Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу.[7]

Книга возвратилась на алтарь, а певчие исполнили хорал из псалмов. И вновь протодьякон призвал к молчанию, а священник начал возвещать с амвона. Мысли Грациллония бродили вдалеке. Последовал еще один кондак.[8]

Грациллоний оживился, когда на кафедру поднялся епископ Мартин и начал свою проповедь. Речь его была краткой и емкой. Основана она была на тексте из Евангелия. Грациллонию показалось, что взгляд священника был устремлен на него.

— …Делать то, что велит нам кесарь, или то, что необходимо для поддержания жизни и приличий, недостаточно. Все это может обратиться в изощренный соблазн. Хорошо, когда мы поступаем достойно, но не следует переусердствовать в этом, ибо такие деяния обращаются в свою противоположность — гордыню, и это отвлекает нас от куда более высокого долга — служения Господу нашему…

Похоже, это упрек. На время он эту мысль отставил, так как епископы подвели Корентина к Мартину. Они формально назвали ему кандидата и хором возгласили:

— Святой Отец, церкви Аквилона и Конфлюэнта просят вас утвердить сего священнослужителя в сане полного епископа.

Сердце Грациллония учащенно забилось.

Мартин повернулся к ним.

— Вы ходатаи за тех, чьим пастырем он будет. Считаете ли вы этого человека достойным?

Принадлежность к вере в данном случае значения не имела. Епископа должно принять все общество. Когда и Грациллоний ответил: «Он достоин», то заметил, что заикается. С чего бы это? Ведь ритуал посвящения был известен ему заранее.

Согласно ритуалу, Мартин задал Корентину ряд вопросов. Последние вопросы были о правоверности и намерениях кандидата. Ответы тоже были традиционными, но в них звучало искреннее чувство. Под конец Мартин сказал:

— Да хранит тебя Господь, да благословит Он тебя на великие подвиги во имя добра.

Младший дьякон вынес Корентину ризу. Богатое голубое одеяние с блестящей золотой вышивкой сидело на нем неловко, зато сделано оно было с любовью руками местных мастериц. Он преклонил колени. Мартин прочитал молитву, в которой выразил надежду на успешное служение нового епископа народу и Богу. Все три епископа возложили ему на голову руки.

— Прими Святого Духа, — возгласил Мартин, — ради служения в новом сане, пожалованном тебе и подтвержденном возложением наших рук. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь, — Корентин поднялся с колен и поклонился.

Протодьякон объявил об окончании церемонии. Новообращенным, грешникам и язычникам пора было уходить. Грациллоний почувствовал на своей спине взгляды Мартина, Корентина и Апулея. Это показалось ему чудом, которое он отрицал. Секреты христианской церкви не слишком охранялись — не то что в митраизме, — так что он более-менее представлял, что теперь будет происходить в храме. И все-таки было обидно, что его не допускают к продолжению службы.

Те же, кто остались, увидели, что за несколько лет многое изменилось. Пожертвования брали только от крещеных. Второй дьякон поднялся на амвон и прочел молитву, прося за грешников и невежд. Затем он взял диптих[9] и раскрыл буковые дощечки, одетые в тяжелый серебряный оклад. Провозгласил:

— Окажи, Господи, милость свою рабам твоим… — И прочел каждое написанное на дощечках имя, начиная с императора Гонория, а далее имена епископов, живых и усопших, мученика Симфорина, чьи святые мощи покоились в храме, а потом живых и умерших членов конгрегации, имена которых по какой-то причине считалось необходимым запечатлеть на дощечках. В алтаре Мартин молил Бога о милосердии, просил освободить души усопших от страданий, а также просил, чтобы сегодняшние хлеб и вино, обращенные в кровь и плоть Христовы, помогли молящимся. Закончил он словами:

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа.

И люди откликнулись:

— Аминь.

Евангелие вернули в шкаф, а на алтаре расстелили льняную скатерть. На нее поставили потир и кувшин с водой. В кадильницу добавили ладана. Прочли краткую молитву, в которой говорили о вере в Святую Троицу, сознавались в грехах и просили о помиловании. Закончили общим «Аминь».

На столик для жертвоприношений дьякон поставил потир и налил в него до половины вина, еще один дьякон положил на алтарную скатерть хлеб. Мартин долил в кувшин воды. Дьякон накрыл все это салфеткой. В разные концы храма побежали слова:

— Поприветствуем же друг друга. Да будет мир с вами. Мир душам вашим.

Мартин поцеловал Корентина, потом они по очереди поцеловали братьев-епископов, те стали целовать остальное священство, а потом и миряне обменялись поцелуями. В это время Мартин громким голосом просил Бога о милосердии, избавлении от грехов, и «пусть же объединившиеся в поцелуе будут привязаны друг к другу и сохранят в своей груди любовь, которую предложили их уста».

Конгрегация:

— Аминь.

Мартин:

— Возвысим же наши сердца.

Конгрегация:

— Возвысим их к Господу.

Мартин:

— Да возблагодарим же Господа нашего.

Конгрегация:

— И это достойно и справедливо.

Мартин:

— Достойно и справедливо вознести хвалы наши Господу, Святому Отцу, Всемогущему Вечному Богу, Тому, чей Сын, рожденный от девственницы и Святого Духа, не погнушался стать человеком и прошел через зачатие, рождение и колыбель. Его унижение — это ступень к возвышению натуры нашей. Христос добровольно стал нашей плотью и обратил ее к Богу. Вот за эту бесконечную жертвенность ангелы поют Ему славу, силы трепещут перед Ним, серафимы возглашают в небесах осанну. Мы униженно просим Тебя, Господи, чтобы Ты позволил нам присоединить наши недостойные голоса к общему хору, говоря…

Все:

— Святый, святый, святый Боже. Небо и земля славят Тебя. Да святится Имя Твое во веки веков.

Во время молитвы Мартин и другие епископы дотронулись до каждого куска хлеба, лежавшего на алтаре, и до потира. «Ибо сие есть кровь моя Нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов»[10]

Мартин:

— Освободи нас от грехов, Господь, освободи от зла и направь нас на путь истинный. Ты, Кто вместе с Отцом небесным и Святым Духом царствуешь во веки веков.

Все:

— Аминь.

Певчие пропели хорал, а четыре епископа разломили караваи. Делали они это осторожно, чтобы ни одна крошка не упала на пол. Ведь хлеб стал теперь телом Христовым. Рядом два младших дьякона отпугивали насекомых опахалами из павлиньих перьев. Первыми во главе с Мартином взяли Хлеб и Вино священники. Делали они это по очереди, в соответствии с саном. Потом по одному стали подходить певчие. Все остальные пели в это время тридцать третий псалом, девятый стих («Вкусите и увидите, как благ Господь»), Потом причастились прихожане и завершили церемонию стражники у дверей. Когда причащающийся или причащающаяся подходили к алтарю, они протягивали правую руку и прикрывали ее левой. Корентин клал каждому в ладонь кусочек хлеба и говорил:

— Примите тела Христова.

Верующий отвечал:

— Аминь. — И, склонив голову, брал в рот. Затем он (или она) шли к другой стороне алтаря. Там стоял Мартин с потиром и говорил:

— Примите кровь Христову. — И опять верующий говорил «Аминь», склонял голову и пригублял.

Когда церемония подошла к концу, Мартин сказал:

— Восстановив силы пищей небесной, воздадим же хвалу Всемогущему Отцу нашему и Господу Иисусу Христу.

Прозвучало дружное «Аминь».

Протодьякон призвал всех еще раз склонить головы. Мартин просил Бога, чтобы он услышал их молитвы и руководил ими.

— Аминь, — поддержали его прихожане.

Мартин:

— Мир вам.

Все: Мир душе вашей. Вечная слава Господу нашему.

«Ну ладно, — подумал Грациллоний. — Моя миссия закончена. Как только друзья освободятся, пойдем вместе домой».