VI
ВАСИЛИЙ ТЕМНЫЙ
И РУСЬ ВОСТОЧНАЯ
Великокняжеское семейство. — Притязания дяди Юрия. — Его неудачная тяжба с племянником в Золотой Орде. — Боярин Всеволожский. — Золотой пояс. — Междоусобия. — Ослепление Василия Косого. — Кончина Фотия. — Митрополит Исидор и Флорентийская уния. — Хан Улу-Магомет. — Пленение Василия Московского Татарами и большой выкуп. — Вероломный захват и ослепление его. — Димитрий Шемяка великий князь. — Восстановление Василия на престоле. — Судьба Шемяки. — Успехи Московского единодержавия. — Митрополит Иона и окончательное отделение Западнорусской иерархии. — Михаил Тверской и его преемники. — Олег Рязанский и его преемники. — Основание царства Казанского. — Начало Касимовского ханства.
При Василии Дмитриевиче постепенно сошли в могилу следующие члены великокняжеского семейства, оставившие по себе ту или другую память в истории Москвы. В год вокняжения Василия умерла его тетка Марья, нареченная в инокинях Марфа, мать Владимира Андреевича Храброго. Памятником ее доселе остается Рождественская женская обитель, которую она основала и в которой была погребена (на Посаде или в так называемом Белом городе, по летописи «монастырь у Рождества на рве»). Мать великого князя Евдокия провела последние годы своей жизни ревностной монахиней-подвижницей и также основала свой собственный монастырь, во имя Вознесения, в Кремле. Нареченная в монашестве Евфросиния, она скончалась в 1407 году и погребена в этом Вознесенском монастыре, а не в придворном Спасском, где дотоле погребались московские княгини и княжны. Спустя три года умер и двоюродный дядя Василия Владимир Андреевич Храбрый. Этот верный сподвижник Донского ознаменовал себя также и верным служением своему племяннику Василию; чем немало способствовал водворению на Москве прямого престолонаследия от отца к сыну, а не к брату или старшему в княжем роде. Он оставил после себя пять сыновей, между которыми и разделил свой удел; а супругу Елену Ольгердовну наделил многими селами и угодьями. Все семейство свое он в завещании поручает попечению великого князя. При таком дроблении его удела, естественно, сыновья Владимира Храброго являются покорными слугами великого князя.
Но прежде нежели окончательно утвердился порядок престолонаследия по прямой нисходящей линии, ему пришлось еще раз подвергнуться испытанию и вступить в решительную борьбу с древнеславянскими понятиями о естественном старшинстве дяди над племянником. Василий Дмитриевич оставлял после себя только одного сына Василия; так как другие сыновья умерли ранее отца, то ему не пришлось делить между ними свои земли, что было благоприятным условием для возникающего единодержавия. Но у Василия I оставались еще четыре брата (Юрий, Андрей, Петр и Константин). Старший из этих четырех братьев, Юрий Звенигородский, еще при жизни великого князя не хотел признать старшинства над собою своего племянника. (Некоторое время ему следовал и младший брат Константин, за что подвергался опале.) Поэтому в духовной своей грамоте Василий Дмитриевич, отказывая великое княжение сыну, поручает его попечительству своего тестя Витовта и других братьев, но не упоминает о Юрии. Василию Васильевичу было только десять лет, когда скончался его отец. Митрополит Фотий немедленно послал в Звенигород звать Юрия в Москву, чтобы присутствовал при вокняжении его юного племянника. Но Юрий, наоборот, решил воспользоваться малолетством последнего для собственных притязаний на великое княжение и поспешил уехать в отдаленный город своего удела, Галич Мерский, чтобы там без помехи собрать силы, и вслед затем начал враждебные действия. Кроме старого обычного порядка наследования, Юрий в своих притязаниях ссылался на духовное завещание своего отца Димитрия Донского, где, между прочим, говорится следующее: «а по грехом отымет Бог сына моего Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел». Но, конечно, о переходе удела к следующему сыну здесь сказано на случай ранней или бездетной кончины Василия. Иначе трудно объяснить себе это место завещания, написанного в то время, когда Василий Дмитриевич еще не вступал в брак, а остальные сыновья Донского были очень юны.
После нескольких нерешительных военных действий, мать великого князя Софья и его другие дядья, посоветовавшись с митрополитом, боярами и даже с его дедом Витовтом, отправили митрополита Фотия в Галич уговаривать Юрия к миру. Узнав о том, Юрий приготовил ему торжественную встречу; чтобы поразить его великим числом своего народа, а следовательно и своей рати, он собрал городскую чернь и крестьян из ближних волостей и выставил их на горе подле города, а сам встретил его с своими детьми и боярами. Митрополит прежде всего вступил в церковь Преображения, стоявшую на Посаде или в нижней части города подле озера, и совершил молебствие. Потом, вышед из церкви, он сказал князю Юрию, указывая на чернь, покрывавшую гору: «Сыну, никогда я не видел столько народа в овечьей шерсти»; чем дал понять, что хитрость князя не удалась и что от крестьянских серьмяг еще далеко до ратных доспехов. Юрий не соглашался на мир, а хотел только перемирия. Разгневанный его отказом, митрополит, не благословив князя, уехал из города. Тогда князь сел на коня, догнал митрополита за озером в селе Пасынкове и едва умолил его воротиться в город, чтобы благословить как княжеское семейство, так и весь народ. После того, если верить летописцу, мор немедленно прекратился; князь с честью отпустил митрополита, а вслед за ним послал в Москву двух бояр, для заключения мира. Юрий обязался не искать собственною силою великого княжения и отдать дело на решение Сарайского хана. Но пока никто не спешил ехать в Орду, и самый спор на время затих. Уступчивость Юрия на этот раз объясняется не столько гневом митрополита, сколько опасением могущественного Витовта, который, вероятно, объявил, что не даст в обиду своего внука.
Между тем, посетившая Россию моровая язва произвела большое опустошение как в Новгородской и Тверской областях, так и в Московской. Во время этой язвы, продолжавшейся более двух лет, умерло несколько членов княжеского семейства, в том числе четыре сына Владимира Андреевича Храброго; потом вскоре сошли в могилу два родных дяди великого князя (Петр и Андрей) и митрополит Фотий. А главное, в 1430 г. скончался Витовт; место его в Литве и Западной Руси заступил Свидригайло Ольгердович, свояк и приятель Юрия Дмитриевича Галицкого. Тогда этот последний возобновил свои притязания на великое княжение. После разных переговоров и сборов, летом 1430 года, Василий, помолясь в Успенском соборе и раздав обильную милостыню по всем церквам и монастырям, отправился в Орду. За ним поехал туда же, на ханское судьбище, и Юрий Дмитриевич. Таким образом, ослабевшая зависимость Восточной Руси от Золотой Орды вновь была подкреплена на этот раз братоубийственною враждою самих потомков Димитрия Донского.
Оба соперника приобрели себе пособников в Золотой Орде. Сторону Василия держал Минбулат, московский дорога (собственно даруга, т. е. татарский чиновник, ведавший сбором дани с Московских областей); он приютил великого князя в своем улусе. А за Юрия стоял влиятельный мурза Ширин-Тягиня, который взял его на зиму в свое крымское кочевье, похваляясь, что непременно доставит ему великое княжение. В числе бояр, сопровождавших Василия, первое место занимал опытный, хитрый Иван Дмитриевич Всеволожский, служивший еще отцу и деду великого князя. Он воспользовался отсутствием Юрия и Тягини и похвальбу этого последнего сумел представить ордынским вельможам в таком виде, что если она исполнится, то, стало быть, царь во всем слушается Тягини и все вельможи находятся у него в подчинении. Уязвленные подобными ядовитыми речами, они, в свою очередь, так настроили хана Улу-Махмета, что он обещал казнить Тягиню, если тот вздумает хоть слово молвить за Юрия. Таким образом, хан уже был предрасположен в пользу Василия. В его расположении, конечно, немалую роль играли и щедро раздававшиеся в Орде московские подарки.
Весною 1432 года Тягиня воротился с Юрием из Крыма и, предупрежденный о ханской угрозе, не смел ничего говорить против Василия. Улу-Махмет назначил торжественное судилище о великом княжении, собрав в своей ставке ордынских вельмож и обе противные стороны. Тут произошли великие пререкания: Василий опирался на прямое наследование после отца и деда; а Юрий ссылался на обычаи, засвидетельствованные Летописцами, и на духовную своего отца Димитрия Донского.
Тогда выступил боярин Иван Дмитриевич; поклонясь хану и вельможам его, он сказал приблизительно следующее: «Государь, вольный царь. Позволь молвить слово мне, холопу великого князя. Мой государь великий князь Василий ищет стола своего великого княжения, а твоего улуса, по твоему царскому жалованию, и по твоим девтерям (записям) и ярлыкам; а господин князь Юрий Дмитриевич хочет взять великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоей жалованной грамоте вольного царя, по которой государь наш князь великий Василий Дмитриевич дал великое княжение сыну своему Василию; а уже который год он сидит на столе своем, по твоему жалованью, о том, господин, самому тебе ведомо».
Эта льстивая дипломатическая речь боярина, разумеется, очень понравилась Улу-Махмету, и без того расположенному в пользу Василия. Он присудил великое княжение племяннику, и даже, по азиатскому обычаю, велел Василию сесть на коня, а Юрию вести его за повод. Но Василий не захотел бесчестить своего дядю. Так как в это время возникло междоусобие Улу-Махмета с Кучук-Махметом (Большого с Малым), то, опасаясь измены мурзы Тягини, хан, по его просьбе, увеличил удел Юрия городом Дмитровым, который принадлежал умершему незадолго его брату Петру. (Но Василий вскоре потом и этот город взял себе.) В Москву вместе с Василием прибыл ханский посол Мансур-Улан-Царевич, и, по выражению летописи, «садил его на великое княжение у Пречистыя у Золотых дверей», т. е. присутствовал при торжественном венчании Василия великим князем. Здесь, по-видимому, мы имеем первое известие о великокняжеском венчании уже не во Владимирском, а в Московском Успенском соборе.
Присуждая великое княжение племяннику, хан подтверждал в Москве порядок прямого престолонаследия, которое способствовало водворению Московского единодержавия и самодержавия, а тем самым подготовляло свержение Татарского ига. Следовательно, недальновидные ханы действовали против Татарских интересов вообще. Но им в то время часто приходилось бороться уже за свою личную власть и безопасность. Так и теперь, вновь возникшие ордынские смуты и мятежи дали возможность Юрию снова оружием отыскивать великое княжение, не обращая внимания на ханский приговор.
Главным подстрекателем Юрия при возобновлении междоусобия явился тот самый боярин Всеволожский, который так ловко устроил торжество Василия в Орде.
Боярин не бескорыстно усердствовал великому князю: он желал выдать за юного Василия свою дочь и взять с него обещание в этом смысле. Такое желание не заключало в себе ничего особого, потому что в то время князья нередко женились на боярских дочерях или выдавали собственных дочерей за бояр. А Всеволожский сам происходил из рода княжеского (Смоленского), и старшая его дочь уже была замужем за одним из сыновей Владимира Храброго (Андреем). Но мать великого князя, гордая Софья Витовтовна, воспротивилась обещанному ее сыном браку, и обручила его с княжной Марьей Ярославной, внучкой Владимира Храброго. Иван Дмитриевич сильно оскорбился; он перешел (или, по выражению того времени, «отъехал») в Галич Мерский, на службу к Юрию, и стал возбуждать этого последнего к отысканию великого стола. Меж тем как Юрий собирался вновь выступить против племянника, в Москве произошло столкновение, которое ускорило открытие враждебных действий.
Сыновья Галицкого князя, Василий Косой и Димитрий Шемяка, присутствовали на свадебном пиру у великого князя (1433). На Василии Косом был золотой пояс, осыпанный дорогими каменьями. Вдруг один из старых московских бояр признал этот пояс и сообщил его историю Софье Витовтовне. Оказалось, что он был получен Димитрием Донским от князя Суздальского в приданое за дочерью последнего Евдокией; но тысяцкий Василий Вельяминов во время свадьбы Донского подменил этот пояс иным, менее ценным, а настоящий передал сыну своему Николаю, женатому на другой дочери того же Суздальского князя. Николай Вельяминов (павший на Куликовом поле) в свою очередь дал тот же пояс в приданое за дочерью, которая вышла замуж за Ивана Дмитриевича Всеволожского. Этот последний потом этот пояс также дал в приданое за дочерью князя Андрею, сыну Владимира Храброго; по смерти Андрея он обручил его дочь, а свою внучку, за Василия Косого и передал ему драгоценный пояс. Софья Витовтовна, узнав все эти обстоятельства, тотчас велела снять пояс с гостя. Трудно поверить летописи, чтобы она решилась так жестоко оскорбить его, имея в виду почти семидесятилетнюю давность подмены пояса, если бы таковая и действительно произошла. Вероятно, тут примешались какие-либо иные причины вражды, а пояс послужил только придиркою. Как бы то ни было, Косой и Шемяка тотчас уехали с пира, пылая мщением к великому князю и его матери{52}.
Захваченный почти врасплох нападением Юрия, великий князь не успел собрать достаточно сил, был разбит и потом попал в плен. Юрий сел на Московском великом княжении. Но за пленного князя явился ходатаем любимый боярин и главный советник Юрия Семен Морозов, или подкупленный стороною Василия, или недовольный возраставшим влиянием Всеволожского. Он уговорил своего князя отдать племяннику в удел город Коломну. Но едва Василий прибыл в этот город, как к нему стали собираться московские бояре и дворяне, отказываясь служить Юрию. Таким образом сильно выступала наружу преданность служилых людей прямому престолонаследию, которое обеспечивало им спокойное пользование землею, имуществом и всеми правами; тогда как князья, с младших уделов переходившие на старший, приводили с собою толпу собственных бояр и дворян, которые неизбежно теснили туземных. Этот оборот дела сильно раздражил помянутых Юрьевичей против виновника его, т. е. против боярина Морозова. Василий Косой и Димитрий Шемяка собственноручно убили отцовского любимца в дворцовых сенях, а затем уехали из Москвы. Тогда и Юрий, видя себя почти всеми оставленным, уехал в Галич. Василий воротился в Москву. По новому договору дядя признал над собою старшинство племянника. Есть известие, что при этом старый боярин Всеволожский жестоко поплатился за свою измену: он был схвачен и ослеплен по приказу Василия, а его села отобраны в казну великокняжескую.
Так как Василий Косой и Димитрий Шемяка не приступили к договору и продолжали войну, то Юрий скоро нарушил этот договор, вновь соединился с своими сыновьями против племянника, опять изгнал его из Москвы и вторично сел на великом княжении (1434). Но вслед затем он умер скоропостижно. Старший сын его Василий Косой хотел было занять великий стол; но собственные его братья, Димитрий Шемяка и Димитрий Красный, отказались признать его великим князем и добровольно призвали в Москву Василия. Косой однако не оставил своих притязаний и продолжал борьбу. В этом междоусобии видную роль играло беспокойное, воинственное население новгородской колонии Вятки, соседней с Галицким уделом; Галицкие князья пополняли свои полки наемными дружинами Вятчан, которые, при своих одичавших нравах, немало усиливали жестокий характер междоусобной войны. После разных опустошительных нападений Косого на северные великокняжие волости, Бежецкий Верх, Вологду, Устюг и пр., он встретился с великим князем в Ростовской области (при селе Скоротине). Видя превосходные силы противника, Косой вздумал прибегнуть к вероломству и заключил с ним перемирие до следующего утра. Едва Василий, в надежде на перемирие, распустил свои полки для сбора продовольствия, как Косой двинулся на стан великого князя. Василий не растерялся: он немедленно послал гонцов во все стороны, а сам схватил военную трубу и начал трубить. Быстро собрались его полки и одержали решительную победу. В этой битве отличился перешедший на московскую службу из Литовско-Русского княжества воевода Иван Баба, потомок князей Друцких. Летопись говорит, что он «изрядил по литовски» свой полк, вооруженный копьями. Василий Косой был взят в плен и отвезен в Москву (1436). Вслед затем союзники его Вятчане совершили отчаянный поступок. Великокняжеский наместник в Ярославле, князь Брюхатый, стоял с войском под этим городом на берегу Волги, при впадении в нее Которосли. Несколько десятков Вятчан однажды ночью подплыли к стану и на заре прокрались в самую палатку воеводы, пользуясь утренним туманом; они схватили князя Брюхатого, его жену и бросились в лодки. Произошла тревога; разбойники, подняв топоры над головами пленников, остановили преследование и успели достичь другого берега. Затем похитители взяли 400 рублей выкупа за князя и княгиню, но удержали их в плену и отвели в Вятку. За такое вероломство поплатился Василий Косой: великий князь велел его ослепить{53}.
Эта жестокость в свою очередь вызвала подобное же возмездие с противной стороны. Но пока московское междоусобие затихло на некоторое время, уступив место другим событиям.
В 1431 году скончался митрополит Фотий. По примеру своего предшественника Киприана, перед смертью он написал к русской пастве прощальную грамоту, в которой вспоминает о разных превратностях своей жизни и скорбях, претерпенных им, говорит о благоустроенных и умноженных им церковных имуществах, которые просит великого князя и великую княгиню соблюсти, и преподает свое благословение Русским князьям с боярами и со всем народом. Преемником его на митрополии явился Иона. Этот последний был родом из Северной Руси, именно из Солигалицкого края, и свое иноческое поприще проходил в московском Симонове монастыре. Житие его повествует, что митрополит Фотий, посетив однажды этот монастырь, в пекарне его увидел спавшего глубоким сном Иону, который в то время исполнял наложенное на него послушание и трудился над печением хлебов. Митрополит не велел будить хлебопека и предсказал братии будущее его возвышение. Потом сам Фотий возвел Иону в сан епископа Рязанского и Муромского. В этой епархии еще значительная часть Финского населения коснела в язычестве; Иона ревностно заботился об ее обращении, и ему удалось окрестить многие селения Мордвы, Муромы и Мещеры. Великий князь Московский пожелал видеть его на митрополичьей кафедре по смерти Фотия. Оставалось только отправить Иону в Царьград на поставление. Наступившее затем междоусобие дяди с племянником надолго помешало этому поставлению. Пользуясь московским междоусобием, в Литовской Руси выбрали своего митрополита, именно смоленского епископа Герасима, который в Царьграде был поставлен на митрополию Руси Западной и Восточной. Но этот митрополит вскоре подвергся весьма трагической кончине: за тайные сношения с своим соперником Сигизмундом князь Свидригайло схватил Герасима, и велел его сжечь (1435). Тогда Василий Васильевич, с согласия великого князя Литовского, отправил Иону в Царьград на поставление. Но когда он прибыл туда, император Иоанн Палеолог и патриарх Иосиф уже успели возвести на Русскую митрополию некоего грека, по имени Исидора.
Император Иоанн VI известен своими деятельными сношениями с Римской курией по вопросу о соединении церквей: со всех сторон теснимый Турками, он искал спасения в церковной унии, надеясь через посредство папы получить помощь от Западной Европы. Вопрос этот обсуждался на известном Базельском соборе, куда Иоанн VI (в 1434 году) прислал трех уполномоченных, которые и заключили здесь предварительные условия для соединения Греческой церкви с Латинскою. Одним из этих уполномоченных и наиболее усердным к делу соединения был Исидор, игумен цареградского монастыря св. Димитрия. Желая и Русский народ увлечь за собою в церковную унию с Римом, император и патриарх поставили на Киевскую митрополию именно этого Исидора, который и прибыл в Москву в сопровождении епископа Ионы и его свиты. Великий князь был недоволен таким оборотом дела; но, ничего не зная о цареградских видах, принял нового митрополита, потому что не хотел производить разрыва с константинопольским патриархом и уважал императора Иоанна как свойственника (женатого на сестре Василия Анне, впрочем, тогда уже умершей). К еще большему неудовольствию Василия Васильевича, не успел Исидор торжественно водвориться на своей архипастырской кафедре, как начал проситься в Италию на собор латинского и греческого духовенства, который имел притязание быть восьмым вселенским собором и который собрался теперь в Ферраре, чтобы окончить дело соединения церквей (1437 г.). Очень неохотно великий князь согласился отпустить митрополита на этот собор; причем взял с него обещание в чистоте сохранить древнее православие. Исидор отправился с большою свитой, среди которой находились епископ суздальский Авраамий, архимандрит Вассиан, суздальский иеромонах Симеон (описавший потом это путешествие) и приближенный к Исидору монах Григорий. В Твери князь Борис Александрович с великими почестями принимал митрополита и его свиту, к которой присоединил и своих послов, с боярином Фомой Михайловичем во главе. В Новгороде и Пскове его принимали также торжественно и в честь его устраивали пиры. Большой почет оказывали ему и в Ливонских городах, особенно в Юрьеве и Риге. Но тут уже начались некоторые уклонения в поведении митрополита: когда навстречу ему из Юрьева вышли со крестами Немцы и Русские обитатели города, Исидор прежде подошел и приложился к латинскому кресту, потом к православному, а затем вместе с Немцами отправился в их храм, чем произвел большое недоумение в своей свите. В Риге посольство пробыло несколько недель; после чего морем поплыло в Любек, а оттуда через Германию и Альпы достигло Феррары. Сюда же прибыл византийский император Иоанн Палеолог с своим братом Димитрием, константинопольским патриархом Иосифом, с митрополитами, епископами, игумнами и многими вельможами.
В апреле 1438 года открылись торжественные заседания собора под председательством папы Евгения IV. Несколько месяцев спустя, вследствие моровой язвы и других неудобств, собор переехал из Феррары на ту сторону Аппенин в город Флоренцию, которая тогда была временной резиденцией папы Евгения. Среди греческих членов собора боролись два течения или две партии: одна стремилась к унии с Римом, в надежде получить помощь против Турок; а другая не хотела жертвовать церковными интересами ради мирских целей и признать главенство папы, filiogue, чистилище, опресноки и т. д. Душой этой последней был Марк, митрополит Эфесский. Но во главе первой, более многочисленной, находились сам император и патриарх; а красноречивым представителем этой партии на соборных заседаниях явился ученый никейский митрополит Виссарион; связанный с ним давнею приязнию, Исидор всецело примкнул к партии, стоявшей за унию, и немало содействовал ее временному успеху. В июле 1439 года в флорентийском соборном храме совершено было торжественное провозглашение унии; причем один из кардиналов прочел латинский текст буллы, заключавший определение собора, а Виссарион греческий ее перевод. В числе подписавшихся двадцати митрополитов находится имя Исидора. Только немногие из Греков, с Марком Эфесским во главе, отказались подписать эту буллу. Евгений IV назначил Исидора папским легатом для Ливонии, Западной и Восточной России. С этим титулом Исидор в октябре покинул Флоренцию, и через Венецию, Венгрию и Польшу прибыл в Западную Россию. Здесь первым его делом было обнародование акта Флорентийской унии, которое, по-видимому, не встретило немедленного противодействия, может быть, по своей неожиданности и естественному недоумению. Не то было в Москве.
Латинский крест с распятием и три серебряные палицы, которые несли перед митрополитом при его же въезде в столицу, не мало смутили народ. На богослужении в Успенском соборе он помянул папу прежде вселенских патриархов; а по окончании службы приказал торжественно с амвона прочесть грамоту о соединении церквей: в ней говорилось, что Дух Святой исходит от Отца и Сына, что опресноки могут также превратиться в Тело Христово как и квасной хлеб, что усопших ожидает чистилище и пр. Все эти нововведения, составлявшие, по русским понятиям, главные заблуждения Латинской ереси, произвели большой соблазн в духовенстве и народе. Великий князь назвал Исидора не пастырем и учителем, а волком; велел свести его с митрополичьего стола и заключить в Чудове монастыре; после чего собрал епископов, чтобы обсудить его преступление (1440 г.) Но Исидор не стал дожидаться решения своей участи: так как, очевидно, его стерегли не особенно строго, то вместе с своим учеником, монахом Григорием, он бежал сначала в Тверь, откуда пробрался в Литву; а потом отправился в Рим. Василий Васильевич не послал за ним погони и, по-видимому, был доволен такою простою развязкой дела.
В самом Константинополе, как известно, Флорентийская уния встретила такое неудовольствие среди населения, возбужденного преимущественно монахами, что император и патриарх не решились пока на торжественное провозглашение этой унии в Софийском соборе. Новопоставленный патриарх Григорий Мамма, ревностный приверженец унии, принужден был покинуть свою кафедру. Он удалился в Рим, где и жил на папском иждивении. События подтвердили всю тщету надежды на обещанный папою Крестовый поход против Турок. Возбужденный им, польско-угорский король Владислав Ягайлович отважно двинулся на Балканский полуостров; но при Варне он пал, и христианское войско потерпело полное поражение от Мурада II (1444). Остаток Византийской империи после того не мог уже получить никакой серьезной помощи от Запада. Меж тем любопытна судьба Исидора. По прибытии в Рим он был принят Евгением IV с распростертыми объятиями и возведен в сан кардинала, подобно своему другу Виссариону; причем продолжал именовать себя русским митрополитом. После Евгения IV Исидор пользовался также расположением его преемника Николая V, продолжал служить едва ли не главным посредником между Римскою курией и Византией, получил в свое ведение епископию Сабинскую в Италии и кафедральный храм в генуэзской части Константинополя, т. е. в Галате. Во время турецкой осады Исидор принял деятельное участие в обороне Царьграда, привел из Италии снаряженный им самим небольшой военный отряд и начальствовал даже частью приморской стены. При взятии города он однако сумел спастись бегством в Италию (1453 г.) Он жил после того еще десять лет. По смерти Григория Маммы, папа назначил кардинала Исидора ему преемником, т. е. патриархом Константинопольским, но, конечно, только титулярным.
Теперь уже не было более препятствий для утверждения в сане нареченного на митрополию епископа Рязанского Ионы. Великий князь отправил к Царьградскому патриарху грамоту с изложением Исидоровых ересей и с просьбою о разрешении собору русских епископов поставить нового митрополита. Но пришло известие (по-видимому, от афонских старцев), что сами император и патриарх приступили к унии с латинством. Поэтому московское посольство было возвращено с дороги. Нареченному митрополиту Ионе после бегства Исидора пришлось еще целые восемь лет ожидать своего поставления. А, между тем, все эти церковные замешательства и неимение настоящего архипастыря на Руси имели значительное влияние на политические события того времени. Отсутствие высшей церковной власти, обыкновенно действовавшей в примирительном духе, немало содействовало широкому развитию московского междоусобия и жестокостям, его сопровождавшим{54}.
Около того времени случилось следующее событие, повлекшее за собою возобновление этого междоусобия.
Осенью 1438 года в Русских пределах появился с толпою Татарин хан Улу-Магомет, изгнанный из Золотой Орды своим соперником Кучук-Магометом. Улу-Магомет захватил город Белев, лежавший тогда на пограничье Литовских владений с Московскими и, по-видимому, надеялся воротить себе престол с помощью Василия, обязанного ему великим княжением. Но Василий Васильевич, желая избавить свои земли от грабежей Магометовых Татар или не желая ссориться с его счастливым соперником, обладателем Сарайского престола, послал на Улу-Магомета своих воевод, с которыми соединились и его двоюродные братья Юрьевичи, Димитрий Шемяка и Димитрий Красный. Они осадили Татар в Белеве. Напрасно хан просил мира, обещал стеречь Русскую землю от других Татар и никогда не требовать с нее дани. Русские воеводы не согласились ни на какие условия. Но вместе с ними под Белевым стоял мценский воевода Григорий Протасьевич, по-видимому, присланный великим князем Литовским на помощь Москвитянам. Этот Протасьевич изменил своим союзникам, передался на сторону хана, и помог ему нанести сильное поражение московским полкам. После того Улу-Магомет удалился на северо-восток и остановился около Нижнего Новгорода. Здесь вокруг него собралось много Татар, и хан стал делать нашествия на русские области; однажды он несколько дней держал в осаде самую Москву.
Весною 1445 года к великому князю пришла весть, что Улу-Магомет послал на него двух своих сыновей, Махмутека и Ягуна. Василий Васильевич лично выступил для отражения Татар, призвав к себе на помощь некоторых удельных князей; они пришли наскоро с малым числом ратников. 6 июля Русские расположили свои станы на берегу речки Каменки, возле города Суздаля. В тот же день произошла тревога; князья облеклись в доспехи, подняли знамена и вышли в поле; но тревога оказалась ложною. Возвратясь в стан, великий князь весело поужинал в своей палатке с князьями и боярами и бражничал с ними до глубокой ночи. На следующее утро в среду, 7 июля, он встал, когда уже взошло солнце, и велел служить заутреню. После заутрени Василий хотел опять лечь и соснуть; вдруг пришла весть, что Татары уже переходят вброд речку Перл. Василий тотчас разослал слуг по всем станам; а сам облекся в доспехи и, распустив знамена, выступил с князьями в поле. Но всех воинов оказалось у них только полторы тысячи. Некоторые князья еще не успели с ним соединиться; какой-то находившийся в его службе татарский царевич Бердидат, шедший к нему на помощь, на ту пору заночевал в соседнем городе Юрьеве; а князь Димитрий Шемяка ни сам не пришел, ни полка своего не прислал.
Встреча с неприятелем произошла возле Евфимиева монастыря. Татары были многочисленнее Русских; по словам летописи, число их простиралось до 3500. Русские мужественно ударили на врагов, и после короткой сечи обратили их в бегство. Но во время преследования наши рассеялись в беспорядке, а частью принялись грабить павших неприятелей. Этим моментом воспользовались Татары и употребили свою обычную тактику; внезапно они повернули коней и дружно напали на Русских со всех сторон. Последние не устояли и в свою очередь обратились в бегство. Многие бояре и некоторые князья захвачены в плен; в числе их находился сам великий князь; он мужественно отбивался от врагов, но получил многие раны и ушибы; только благодаря крепкому шлему и панцирю, раны его оказались не опасны. Вообще Василий Васильевич воинскою отвагою напоминал своего знаменитого деда Димитрия Донского; подобно древним русским князьям, он любил собственноручно рубиться с неприятелем на челе своей дружины; но, очевидно, ему не доставало той трезвой предусмотрительности и того предводительского таланта, которыми был одарен его дед. Димитрий Иванович в тридцать лет выиграл у Татар великую Куликовскую битву, а Василий Васильевич в этом возрасте сам попал в руки Татар после незначительной схватки. Впрочем, та же Куликовская победа, как известно, породила у Русских излишнюю самоуверенность и даже пренебрежение к Татарам. Татарские царевичи сняли с великого князя кресты-тельники и отослали в Москву к его жене и матери, а его самого отвели к своему отцу в Нижний Новгород; но прежде того успели попленить и пограбить области Владимира и Мурома.
Плач и рыдания поднялись в Москве, когда пришло туда известие о плене великого князя. Переполох увеличился опасением внезапного нашествия Татар; окрестные жители искали убежища внутри стен. К довершению смятения страшный пожар опустошил столицу; после чего семейство великого князя со многими боярами уехало в Ростов. Тогда чернь стала укреплять ворота и готовить город к осаде, причем била и грабила зажиточных граждан, которые хотели бежать из города. Но Татары не явились, и смятение мало-помалу утихло. К тому же, и плен великого князя продолжался недолго.
Из Нижнего Новгорода Улу-Махмет с своею ордою и пленниками ушел далее на восток, в город курмыш на Суре, т. е. на самый край Московских владений. Отсюда он послал мурзу Бегича к Димитрию Шемяке, вероятно, с лестными предложениями. Шемяка весьма обрадовался несчастию Василия, и в свою очередь отправил к хану посла с просьбою не отпускать пленника. Но случилось недоразумение. Не получая долго ответа от Шемяки, хан счел его своим врагом, склонился на мольбы великого князя и отпустил его из плена, обязав клятвою заплатить огромный выкуп. Вместе с Василием, осенью того же 1445 года, приехали в Москву некоторые ордынские князья и мурзы с толпою Татар для получения означенного выкупа; часть их, впрочем; осталась в России в качестве московских подручников. Надобно заметить, что Василий, пользуясь ордынскими раздорами и соперничеством, старался привлекать к себе царевичей и мурз, принимал их в свою службу и раздавал на их содержание: целые волости, т. е. передавал им право собирать в свою пользу доходы с этих волостей. Такие подручные татарские князья обязывались при первом требовании являться с своими отрядами на помощь великокняжеским полкам даже и против собственных соплеменников. Многим Русским людям, однако, не нравилась такая раздача христианских городов и сел в управление ненавистных варваров. А когда великий князь наложил тяжкие подати, чтобы собрать сумму, нужную для выкупа, то неудовольствие в народе усилилось и проникло в самую столицу. Этими обстоятельствами поспешил воспользоваться Димитрий Шемяка, не перестававший мечтать о великом княжении. Галицкий князь склонил на свою сторону другого двоюродного Василиева брата, Ивана Андреевича Можайского. Последний храбро дрался в Суздальском бою, был ранен, сбит с коня, но успел пересесть на другого и ускакать. Он, по-видимому, был недоволен своим малым уделом, и надеялся разделить с Шемякой великокняжеские области. Князья эти вошли в тайные сношения с Московскими недовольными, в числе которых были многие бояре и гости, и даже монахи. Во главе крамольников стал боярин Иван Старков.
Шемяка и Можайский съехались в Рузе и отсюда ежедневно пересылались с крамольными Москвичами, умышляя против великого князя. Недолго пришлось им ждать удобного случая для открытого действия. Ничего не подозревая, Василий выехал на богомолье в Троицкую Лавру с двумя малолетними сыновьями, Иваном и Юрием, в сопровождении небольшого числа бояр и слуг. Это было в феврале 1446 г. Московские заговорщики немедленно дали знать о том обоим князьям в Рузу. Князья, не теряя времени, поспешили к столице и захватили ее ночью врасплох, конечно, с помощью своих соумышленников, которые отворили им городские ворота. Мать великого князя Софья и супруга Марья были взяты в плен; казна великокняжеская разграблена; верные бояре также схвачены и ограблены; грабежу подверглись и многие зажиточные граждане. В ту же ночь, с 12 на 13 февраля, Шемяка отрядил Ивана Можайского в Троицкую Лавру, чтобы захватить самого Василия. Великий князь слушал обедню, когда к нему прискакал рязанец Бунко с известием о приближении врагов. Бунко прежде служил великому князю, а незадолго до того отъехал от него к Димитрию Шемяке. Василий не поверил ему, заподозрив (нередкий в те времена) умысел поссорить его с двоюродными братьями, с которыми недавно заключил клятвенный договор. Он велел даже прогнать Бунка из монастыря; впрочем, на всякий случай выслал сторожей на Радонежскую гору. Ратники Ивана Можайского усмотрели этих сторожей издалека и сообщили о них своему князю. Он велел изготовить целый обоз из саней, в которые поместили по два вооруженных человека, закрыв их рогожами и полостями; а за каждыми санями шел третий человек, как бы за возом. Беспечная стража пропустила мимо себя передние возы; вдруг обоз остановился; выскочили ратные люди, и, окружив сторожей, всех их забрали. Глубокий снег, лежавший по сторонам проторенной дороги, помешал кому-нибудь из них убежать и дать знать в монастырь. Только когда всадники Можайского скакали с горы к ближайшему селу Клементьеву, их увидали из монастыря, и там произошло страшное смятение. Великий князь бросился на конюшню, но тут не было приготовлено ни одного коня; все старцы оторопели и впали в уныние. Есть впрочем известие, что Троицкие монахи?по крайней мере, некоторые, держали тогда сторону противников Василия. Он поспешил назад и думал найти убежище в каменном храме св. Троицы. Пономарь запер за ним церковные двери, а сам ушел и где-то спрятался.
По словам летописи, передовые всадники, как «свирепые волки», ворвались в монастырь и подскакали к Троицкому храму; начальник их, боярин Никита Константинович, вскочил на коне на лестницу к самым церковным дверям; но, слезая с коня, упал и больно ушибся о камень. Потом подъехал Иван Можайский с главным отрядом и начал спрашивать: «где великий князь?» Услыхав его голос, Василий сам отпер ему южные двери, и, взяв в руки икону с гроба св. Сергия, начал молить его о пощаде своего зрения, обещая постричься в том же Троицком монастыре. (Стало быть, враги уже прежде грозили ему ослеплением). Он напомнил брату, как над гробом Святого они вместе целовали крест и эту самую икону и клялись не мыслить никакого лиха друг на друга. Князь Иван в смущении отвечал, что никакого лиха он не замышляет, а что все это делается ради Татар, пришедших в Москву: видя Василия в беде, они уменьшат его выкуп и тем облегчат народ. Поставив икону на место, Василий упал у гроба Сергия, рыдая и обливаясь слезами. Иван вышел из церкви, сказав боярину Никите: «возьми его». Когда Василий приподнялся с пола, Никита взял его за плечи со словами: «пойман еси великим князем Димитрием Юрьевичем». «Воля Божия да будет!» — смиренно отвечал пленник. Его посадили в простые сани вместе с одним монахом и отвезли в Москву; бывших с ним бояр схватили, а прочих слуг ограбили.
Второпях враги забыли о двух маленьких сыновьях Василия, Иване и Юрии, которые успели спрятаться; а когда те уехали из монастыря, мальчики с оставшимися при них людьми убежали к князю Ивану Ряполовскому в его село Боярково, находившееся под Юрьевым. Взяв обоих княжичей, Ряполовский с братьями, Семеном и Дмитрием, и со всеми своими людьми ушел в Муром и заперся в этом городе, где около него собралась значительная дружина.
14 февраля великого князя привезли в Москву и посадили на Шемякином дворе. Спустя три дня враги ослепили его, причем выставили ему следующие вины: «Зачем привел татар на Русскую землю и надавал им города и волости в кормление? Татар и речь их любишь без меры, а христиан томишь без милости; злато, серебро и имение раздаешь Татарам. Зачем ослепил князя Василия Юрьевича?» После того Василия с его супругою послали на заточение в город Углече Поле, а мать Софью в Чухлому. Сам Шемяка сел в Москве на великом княжении. Но ему, так же, как отцу его Юрию, недолго пришлось сидеть на нем. И его попытка только вновь воочию показала, что прямой порядок престолонаследия уже пустил глубокие корни в Московской Руси.
Во-первых, не признали Димитрия князья Ряполовские (потомки князей Северских), запершиеся в Муроме с детьми Василия. Не признал его также свояк последнего, т. е. брат его жены князь Василий Ярославин Серпуховской; он с князем Семеном Оболенским, в сопровождении своей дружины, ушел в Западную Россию к Польско-Литовскому королю Казимиру, который дал ему в удел города Дебрянск, Гомий, Стародуб, Мстиславль и некоторые другие. В Москве Димитрию Шемяке присягнули бояре и дети боярские, но не все. Федор Басенок, отказавшийся дать присягу, был заключен в оковы, но успел убежать в Коломну, и там, подговорив многих служилых людей, ушел с ними в Западную Русь к Василию Ярославину. В самой Москве скоро обнаружились ропот и негодование на Шемяку. Может быть, его галицкие бояре и дворяне своими захватами восстановили против него московское служилое сословие; может быть, народ страдал от их неправых судов, вследствие него сложилось предание о «Шемякине суде». Население не могло быть довольно и тем, что Шемяка начал дробить Московскую землю, собранную великими трудами предшествовавших князей; так, Суздальское княжение он отдал было своему союзнику Ивану Можайскому. Как бы то ни было, Шемяка почувствовал свою непрочность и прежде всего постарался получить в свои руки сыновей Василия. По его просьбе владыка Рязанский, нареченный митрополит Иона, отправился в Муром и уговорил Ряполовских отдать ему княжичей, которых принял в Муромском соборном храме Рождества Богородицы «из пелены у Пречистыя на свою епитрахиль»; причем именем Димитрия обещал свободу слепому Василию. Шемяка наградил Иону тем, что велел ему сесть на митрополичьем дворе; но Василия не только не освободил, а еще и детей его вместе с ним заключил в Углич.
Тогда поднялось большое движение по Московской земле. Некоторые бояре и многие боярские дети стали сговариваться, как бы освободить пленного Василия, Во главе этого движения стали князья Ряполовские и Иван Стрига Оболенский (потомок Михаила Черниговского). Уговорились с разных сторон, разными отрядами, в известный день сойтись всем под Угличем, овладеть городом и освободить пленника. Часть людей действительно явилась сюда в назначенное время; но Ряполовских задержало войско, высланное на них Шемякою. Они побили это войско, а потом вместе со Стригою Оболенским ушли в Литву к Василию Ярославичу, и стали побуждать его к общему походу на выручку великого князя. Видя, что московские служилые люди все более и более покидают его, Шемяка послушался, наконец, увещаний владыки Ионы, который не переставал сетовать на то, что сделался орудием его обмана, взяв Васильевых детей из Мурома. «Что тебе может сделать слепец? — говорил епископ. — А дети его еще малы; укрепи его крестным целованием и нашею братией владыками». Димитрий Шемяка отправился в Углич с игумнами, боярами, епископами и выпустил из заточения Василия, прося у него прощения. Слепец показал при этом великое смирение, сам обвинял себя и говорил, что пострадал за собственные грехи. Шемяка укрепился с ним новым клятвенным договором, после чего задал большой пир в знак примирения, а затем отпустил Василия с семьей на житье в дальний город Вологду.
Едва Василий Васильевич очутился на свободе, как роли немедленно переменились, и новые клятвы вновь преданы забвению. Из Вологды Василий под предлогом богомолья, отправился в Кириллов Белозерский монастырь. Сюда собрались к нему многие бояре и дети боярские, покинувшие Димитрия Шемяку и Ивана Можайского. Игумен этого монастыря Трифон разрешил Василия от «проклятых» (т. е. клятвенных) грамот, которые тот дал Шемяке, и грех клятвопреступления взял на себя. Отсюда Василий уже не вернулся в Вологду, а отправился в Тверь. Князь Тверской Борис Александрович вступил с Василием в союз против Шемяки; причем обручил свою дочь Марью за старшего Васильева сына Ивана.
Меж тем Василий Ярославич, князья Ряполовские, Оболенские и Федор Басенок забрали всех своих людей и шли из Литвы в Московскую землю на освобождение Василия, не зная того, что он уже на свободе. На дороге они получили известие о случившемся. В одном месте им повстречался татарский отряд; завязалась перестрелка. — «Кто вы такие?» — спросили Татары. — «Москвичи, — отвечали им, — а идем с князем Василием Ярославичем искать своего государя великого князя Василия Васильевича». — «Да мы, — отозвались Татары, — с двумя царевичами Касимом и Ягупом, братьями Махмутека, также пошли искать великого князя за его к нам добро и хлеб; слышали мы, что братья учинили над ним злодеяние». Тогда оба отряда соединились и вместе двинулись на помощь к Василию. Димитрий Шемяка и Иван Можайский с своею ратью стояли у Волока Дамского, заслонив Василию путь из Твери в Москву. Василий отрядил туда боярина Плещеева с небольшою дружиною; так что боярин незаметно прошел неприятельскую рать и внезапно явился под Москвою, в самую заутреню на Рождество Христово. Случилось так, что княгиня Юлиания, вдова одного из сыновей Владимира Храброго, поехала с Посада к заутрене в Успенский собор и для нее отворили Никольские ворота. В эти отворенные ворота въехал Плещеев с своим отрядом и захватил Кремль. Наместник Шемяки, галицкий боярин Федор, был на ту пору у заутрени в Успенском соборе, но ему удалось бежать; наместник Ивана Можайского, прозванием Чешиха, также поскакал из города; но истопник великой княгини, прозванием Ратопча, схватил его и воротил назад. Бояре и слуги князей Галицкого и Можайского были перевязаны и по обычаю ограблены; Москвичи вновь приведены к присяге на верность великому князю Василию, и воеводы его принялись укреплять столицу на случай осады (1447).
Видя, что с одной стороны с Тверской ратью идет сам Василий, а из Литвы приближается его свояк Василий Ярославич, и столица уже взята, Шемяка и князь Можайский ушли в Каргополь. Отсюда они, по просьбе великого князя, отпустили из плена его мать Софью, которую отправили в сопровождении боярина Михаила Сабурова и нескольких боярских детей. Любопытно, что Сабуров и его товарищи не воротились к Шемяке, а остались служить великому князю.
Шемяка и Можайский попросили мира, который и получили. Но беспокойный Галицкий князь не исполнил заключенных с ним. условий, и, владея в Москве жребием своего отца, т. е. частью города, пользовался тем, чтобы посредством своих московских тиунов подговорить граждан против великого князя. Получив в свои руки несомненные улики такого вероломства, Василий отдал это дело на рассмотрение духовных особ. Тогда от лица всего русского духовенства написано было Шемяке укорительное послание, под которым подписались пять владык: Ростовский, Суздальский, Рязанский (Иона), Коломенский и Пермский. Послание вспоминает грех отца Шемяки Юрия, потом переходит к поступкам самого Шемяки, сравнивает его с Каином и Святополком; упрекает его в измене, разбойничьем нападении на великого князя и ослеплении последнего, и оправдывает покровительство Василия Татарам вероломством самого Галицкого князя, который не помогал великому князю в его борьбе с Ордою. В заключение послание убеждало Шемяку исполнить мирный договор; в противном случае отлучало его от церкви и предавало проклятию.
Угрожаемый не одним проклятием, но и полками великого князя, Шемяка вновь подтвердил присягою мирный договор. Но вскоре опять изменил ему и возобновил междоусобие. Оно длилось еще несколько лет. Наконец рать великого князя, предводимая одним из князей Оболенских, пришла под самый Галич, который Шемяка сильно укрепил и вооружил пушками; а пешую рать свою он выставил на горе вне городских стен. После упорной сечи Шемяка был разбит и бежал в Новгород. Галич потом сдался самому Василию, и граждане присягнули на верность великому князю (1450). Сражение под Галичем было последнею значительною битвою княжеских междоусобий на Руси. После того Шемяка делал еще несколько попыток, ходил на Устюг и Вологду; но все ограничивалось только бессмысленным разорением русских областей. Наконец, в Москве сочли нужным прибегнуть к подкупу приближенных Шемяке лиц, чтобы отделаться от упрямого и беспокойного врага. Говорят, что умер он в Новгороде, поевши курицы, отравленной собственным его поваром (1453). С вестью о его смерти из Новгорода прискакал в Москву подьячий Василий Беда, за что и был пожалован в дьяки{55}.
Так окончилось это продолжительное, почти двадцатилетнее междоусобие, единственное в потомстве Калиты. Оно дорого стоило Московскому населению и на время отсрочило окончательное свержение Татарского ига; оно имело и свои важные последствия в смысле развивавшегося единодержавия. Это междоусобие наглядно показало, какие глубокие корни пустил прямой порядок престолонаследия от отца к сыну вместо древних родовых счетов о старшинстве. Он доставлял стране более спокойствия и избавлял ее от бесконечных междукняжеских распрей. Поэтому все сословия явно стали на его сторону и помогли его победе. Вместе с победою этого порядка неизбежно усиливались единодержавие и самодержавие великого князя Московского; так что и самые междоусобия княжеские на будущее время сделались мало возможны.
При жизни Димитрия Шемяки Василий Темный заметно щадил других удельных князей, которые могли бы соединиться с его соперником. Но когда не стало последнего крупного бойца за отжившие княжеские притязания, Василий обнаружил неумолимую строгость против всяких крамольных покушений и без пощады отнимал уделы. Так, его двоюродный брат Иван Андреевич Можайский, несколько раз изменявший великому князю и даже пытавшийся вмешать Казимира Литовского в Московские междоусобия, вскоре по смерти Шемяки был изгнан из Можайска и удалился в Литву, а его удел присоединен к великому княжению. Даже заслуженный подручник и свояк великого князя, Василий Ярославич Серпуховской, потом за какую-то крамолу был схвачен и умер в заточении. Сын этого князя (Иван) ушел туда же, куда бежали сын Шемяки (тоже Иван) и изгнанный князь Можайский, т. е. во владения великого князя Литовского. Там изгнанники мечтали о возвращении своих наследственных областей и составляли бесплодные планы против Московского государя. Под конец Васильева княжения уничтожились почти все Московские уделы, существовавшие в потомстве Калиты; оставался пока только один Верейский, которого князь (Михаил Андреевич, родной брат Ивана Можайского) был всегда верным подручником Василия и не подавал ни малейшего повода к опале. С какою суровостью Темный преследовал теперь всякую политическую крамолу в Московском княжестве, видно из следующего примера. Незадолго до его смерти открыт был заговор детей боярских, находившихся прежде в службе Василия Ярославича: они сговорились нечаянно явиться под Угличем, освободить содержащегося там в заточении их бывшего князя и бежать с ним за Московские пределы. Василий наказал их очень строго: их били кнутом, отсекали руки и ноги, отрезали носы, а некоторым отрубили головы.
Уничтожая уделы в Московском княжестве, Василий успел подвинуть далее влияние Москвы на соседние княжества, Тверское и Рязанское. Кроме того, он предпринял большой поход на Новгород и утвердил его зависимость от Москвы. При нем московские воеводы покорили Вятку, это гнездо беспокойной и хищной вольницы.
В развитии Московского единодержавия и самодержавия самым видным сотрудником Василия Темного явился митрополит Иона, достойный последователь своих знаменитых предшественников XIV века, т. е. св. Петра и Алексея.
Когда Василий Темный утвердился окончательно на великокняжеском престоле, он решился возвести Иону на митрополию посредством собора русских епископов, ибо обращаться за этим в Царьград было затруднительно. Бежавший из Москвы в Рим Исидор, получив здесь достоинство кардинала, не только продолжал именовать себя русским митрополитом, но и был признаваем в этом сане самим Царьградом, т. е. императором и патриархом. По призыву великого князя, в Москву собрались епископы Северо-Восточной Руси — Ростовский, Суздальский, Коломенский и Пермский; а владыки Новгородский и Тверской прислали грамоты с изъявлением своего согласия на поставление Ионы. Совещания епископов, архимандритов, игумнов и прочего духовенства происходили в Архангельском соборе. Обратились к правилам апостолов и древних церковных соборов, вспомнили примеры Илариона и Климента, и наконец 5 декабря 1448 года, во время торжественной литургии, возложили на Иону митрополичий омофор и дали ему в руки великий митрополичий посох. Так был поставлен в Москве первый чисто русский митрополит независимо от Византии. Однако на Руси понимали всю важность этого шага и всеми способами старались доказать его законность. Иона написал окружное послание к своей пастве, еще особое послание в Киев, потом неоднократные послания в Западную Русь: в своих грамотах он оправдывал свое поставление настоятельными нуждами Русской церкви. Старания эти были далеко не лишние: ибо и в самой Москве встречались видные духовные лица, которые неодобрительно отнеслись к нарушению исконных преданий. Так, игумен Пафнутий Боровский не велел в своей обители называть Иону митрополитом и не хотел исполнять его распоряжений. Услыхав о том, Иона пожаловался великому князю; вызвал Пафнутия к себе, собственноручно наказал его своим жезлом за непочтительные слова и заключил в оковы. Только посидев довольно времени в темнице, Пафнутий смирился, покаялся и, получив благословение, был отпущен в свой монастырь.
Когда в Москву пришла весть, что на византийском престоле вместо Иоанна Палеолога, поборника Флорентийской унии, сел брат его Константин (1449), то великий князь велел приготовить ему приветственную грамоту, в которой излагался весь ход дела как Исидора, так и Ионы, и испрашивалось последнему благословение великой Цареградской церкви, относительно которой Русская церковь навсегда сохраняет единение и повиновение. Но сношения с Константинополем в те времена сделались очень затруднительны как по опасностям от Татар и всяких разбойничьих шаек, свирепствовавших по дорогам к Черному морю, так и по смутам в самой Византийской империи, которая находилась, так сказать, при последнем издыхании. Наконец, пришла весть о взятии Константинополя Турками и гибели Константина Палеолога (29 мая 1458 г.). Это печальное для православного Востока событие способствовало почти полному освобождению Русской церкви от цареградской зависимости. И прежде из Византии нередко приезжали духовные лица в Россию для сбора пожертвований в пользу бедствующей Греческой церкви, теснимой Турками, а теперь эти приезды участились. Нуждаясь постоянно в материальных пособиях со стороны Москвы, греческие патриархи или молчанием, или прямым согласием подтверждали то самостоятельное, независимое положение, в которое стала теперь Московская митрополия.
Если Иона был усердным сторонником Василия Васильевича в его борьбе с соперниками, еще нося звание нареченного митрополита, то, возведенный на первосвятительную кафедру, он воспользовался всею силою своей духовной власти, чтобы поддержать объединительные и самовластные стремления великого князя Московского. Так, в помянутом окружном послании к своей пастве, когда еще длилась борьба с Шемякою, он с особою настойчивостью увещевает всех быть верными, послушными своему «государю» великому князю; жестоко порицает Шемяку за его клятвопреступления и за пролитие христианской крови, и грозит церковным отлучением тем, кто не покорится и не побьет челом своему государю. Потом он писал послание в Новгород и Вятку, стараясь отвлечь их от союза с Шемякой. Точно так же митрополит вооружался на главного союзника Шемяки, т. е. на Ивана Андреевича Можайского, и, когда тот бежал в Литву, писал о его преступлениях против своего брата «государя» великого князя к Смоленскому епископу; этим письмом Иона давал понять, что надобно всячески отклонять литовские власти от оказания какой-либо помощи Ивану Можайскому против Москвы{56}.
Уже во время Киевского периода русские митрополиты, верные преданиям Византийской церкви, не пытались стать в какие-либо независимые отношения к светской власти, даже во время очевидного упадка этой последней; еще менее были бы уместны такие попытки в Москве, при ее твердой государственной политике. Напротив, в эпоху Московского объединения Северо-Восточной Руси высшая духовная власть естественно сделалась главным его пособником, ибо вместе с политическим единством упрочивалось и единство церковное. Куда простиралось влияние великого князя Московского, там неоспоримо признавался и духовный авторитет Московского митрополита; чем богаче и сильнее становился Московский государь, тем более возвышался в моральном и материальном отношениях высший Московский иерарх. Мы видим, что сами митрополиты из Греков были усердными сторонниками Москвы в деле объединения Руси; тем более усердными поборниками этого дела являлись митрополиты из Русских людей, у которых скорбело сердце, смотря на бедствия Руси, вызываемые ее дроблением, и на ее угнетение от мусульманских варваров. Петр, Алексей, Иона были не только замечательные церковные иерархи, но и великие русские патриоты.
Тесные связи митрополичьего престола с престолом великокняжеским и с объединительными стремлениями Москвы неизбежно вызывали разлад между московской митрополией и великими князьями Литовскими, как политическими соперниками Московских, особенно после окатоличения первых. Отсюда мы видели ряд попыток получить отдельного митрополита для Западной России. И наконец во время Ионы, несмотря на все его старания сохранить церковное единство, совершилось окончательное иерархическое разделение Русской церкви на две половины: на Киевскую митрополию был поставлен Григорий, ученик бывшего русского митрополита Исидора (1458). Это событие сильно огорчило престарелого Иону. Тщетно он писал послания к западнорусским епископам, а также к князьям, боярам и всему западнорусскому народу и увещевал их крепко стоять за православие и не принимать к себе Григория, на которого собор епископов, созданный в Москве Ионою, произнес отлучение от церкви. Спустя три года после того, Иона скончался посреди забот и огорчений, причиненных этим разделением. Преемник его, архиепископ Ростовский Феодосий, был, по его примеру, поставлен собором севернорусских епископов. Таким образом этот новый обычай поставления навсегда утвердился в Москве.
В следующем 1462 году 27 марта за Ионою последовал в могилу и сам великий князь Василий, не достигши еще и пятидесятилетнего возраста. Его смерть была, по-видимому, следствием неудачного лечения. Захворавши, он вообразил, что у него сухотная болезнь; а обычное в то время лечение этой болезни состояло в том, что прижигали горящим трутом разные части тела. Но происшедшие от того раны начали гнить, и повели за собою смертельный исход болезни великого князя.
Вообще во вторую половину своего княжения Василий II или Темный является уже не тем подвижным, довольно простосердечным и даже несколько легкомысленным юношей, каким мы его видели прежде. Не столько годы, сколько тяжелый опыт, постигшие его превратности судьбы и особенно насильственная потеря зрения развили в нем значительную политическую ловкость, соединенную с суровостью и упорством в достижении своих целей. Эти последние качества являются, впрочем, как бы наследственными в ряду московских собирателей Руси. Но, верный старым княжеским обычаям раздела, Темный уничтожил уделы в Московской земле как бы для того единственно, чтобы вновь разделить ее между своими сыновьями, которых осталось после него пять: Иван, Юрий, Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой. Очевидно, в его время у Московских князей все еще не было ясного понятия об их земле как о едином нераздельном государстве. Понятие это вырабатывалось не единоличными взглядами, а, так сказать, временем, совокупностью всех обстоятельств, одним словом — историей. В духовном же завещании Василия Темного оно выразилось сравнительно с предшествующими завещаниями дальнейшим шагом в материальном преобладании старшего сына над младшими. Иван Васильевич вместе с титулом великого князя получил и все важнейшие города, а именно: треть Москвы, Владимир, Суздаль, Переяславль, Коломну, Нижний, Галич, Устюг, Кострому и проч. Его братьям назначено по нескольку городов и волостей второстепенного значения; например, Юрию Дмитров, Можайск и Серпухов, Андрею Большому Углич, Бежецкий Верх и Звенигород, Борису Волок Дамский, Ржев и Руза, Андрею Меньшому Вологда и Заозерье. Их матери великой княгине Марье Ярославне отказаны доходы с Ростова и многие села. Но важно то, что все уделы братьев, сложенные вместе, далеко не равнялись части их старшего брата и великого князя. А если возьмем в расчет существовавшую тогда крепость семейного быта, обычай повиноваться старшему брату, как отцу, значительно укрепившееся великокняжеское самовластие, все более укоренявшуюся в населении привычку смотреть на Москву, как на свою руководительницу, а на ее князя, как на своего государя, то убедимся, что раздел, произведенный Темным, не представлял большой опасности дальнейшему развитию государственного единства{57}.
Василий Темный сосредоточил в своих руках почти все Московские уделы и значительно подвинул вперед дело объединения Северо-Восточной Руси, окончание которого досталось на долю его ближайшим преемникам. При его смерти эта Русь заключила в себе, кроме великого княжества Московского, еще четыре самостоятельные земли, именно: две вечевые общины, Новгород и Псков, и два особых княжества, Тверское и Рязанское. О вечевых общинах будем говорить особо, а теперь бросим взгляд на судьбы Твери и Рязани во времена двух московских Василиев.
Знаменитый противник Димитрия Донского, великий князь Тверской Михаил Александрович, после примирения с Дмитрием (в 1375 г.), княжил еще целых 24 года, в течение которых Тверская земля пользовалась внешним и внутренним миром. Нам известны только два обстоятельства, которые слегка нарушили этот мир. После Тохтамышева погрома Михаил вздумал было воспользоваться разорением Москвы и отправился в Орду вновь хлопотать об ярлыке на великое княжение Владимирское. Но эта попытка не имела успеха. Димитрий, как известно, отправил туда же своего старшего сына Василия, и Тохтамыш склонился на сторону Москвы. Не видно, впрочем, чтобы такая попытка вызвала какие-либо враждебные действия между Тверью и Москвою. По смерти Димитрия Донского Михаил жил в мире и дружбе как с Василием Дмитриевичем Московским, так и с Витовтом Литовским. Второе обстоятельство, нарушившее спокойствие Тверичей, была ссора их великого князя с Тверским епископом Евфимием Висленем. Неизвестно, из-за чего она возникла, но можно полагать, что поводом послужили притязания епископа на расширение церковного суда, т. е. на умножение «своих доходов. В этом столкновении духовной власти с княжескою Евфимий показал упорный, неуступчивый характер. Князь однако не решил прибегнуть к насилию, а обратился к высшему церковному авторитету, т. е. к духовному собору. По его просьбе митрополит Киприан с несколькими епископами прибыл в Тверь и, собрав здесь местное духовенство, судил Евфимия по «правилам свв. Апостол и свв. Отец». Евфимий был отставлен от епископства и послан на житье в Московский Чудов монастырь, а на его место митрополит поставил в Твери своего протодьякона Арсения, родом Тверитянина (1390 г.).
По словам летописей, Михаил много занимался внутренним устройством своей земли и был строг в исполнении правосудия, так что в его время будто бы «истребились разбойники, тати, ябедники, корчемники, мытари и злые торговые тамги, всякое насилование и грабление». Вообще эти отзывы о его внутренней деятельности повторяют почти те же черты, какими изображалось княжение Ивана Калиты. Уважение к нему современников и ближайшего потомства выразилось и в особом летописном сказании о кончине этого князя.
Летом 1399 года в Тверь воротились Михайловы послы, два года тому назад отправленные им в Константинополь с милостынею для храма св. Софии. С ними прибыл и один архимандрит, которого патриарх прислал с благословением для князя Михаила, с иконою Страшного суда, мощами святых, честным миром и с своею грамотою. Князь в это время сильно хворал. Узнав о приближении послов с цареградскими святынями, он решил немедленно сложить с себя мирскую власть и принять иноческий сан. Когда на следующее утро по обыкновению в его терем собрались сыновья, служебные князья, бояре и прочие люди, участвовавшие в его думе или правительственном совете, он никого к себе не принял, а позвал епископа Арсения. Князь объявил епископу о своем намерении постричься, но запретил пока о сем говорить, чтобы супруга и дети не вздумали отклонить его от этого намерения. Однако слух о том скоро распространился по городу и произвел смущение; но никто не осмеливался что-либо сказать самому князю, потому что все знали его строгий, пылкий нрав и боялись его. Меж тем епископ, в сопровождении духовенства и народа, торжественно с зажженными свечами и кадильницами встретил святую икону и прочие дары патриарха. Сам князь встал с ложа и помолился иконе на своем дворе у церкви св. Михаила. После молебствия он устроил пир для духовенства, нищих и убогих; много роздал им от своего имения; сам подавал им чашу с вином, и говорил: «простите меня и благословите». По окончании пира он простился с детьми, боярами и слугами и заповедал сыновьям слушать старшего брата. Затем отправился с иконою в соборный храм св. Спаса и там поставил ее в алтарь на правой стороне. Вышед на паперть, князь поклонился столпившемуся у храма народу, простился с ним и объявил, что оставляет ему на свое место старшего сына Ивана. Отсюда он уже не вернулся в свой терем, а пошел в находившийся подле соборной церкви монастырь св. Афанасия, где и был пострижен епископом Арсением и наречен Матфеем. Спустя несколько времени князь-инок, чувствуя приближение кончины, созвал тверских игумнов, роздал им серебро на сорокоусты и приказал в своем присутствии записать свое имя в поминанья. Михаил скончался 16 августа, 66 лет от роду.
Отправляясь в монастырь, он разделил Тверское княжество между сыновьями: второй сын Василий получил Кашин, третий, Федор, — Микулин, а старший Иван — все остальные земли с великим Тверским столом. Кроме Кашинского и Микулинского уделов, в Тверской земле существовали еще другие, более мелкие уделы, принадлежащие боковым линиям (Холмский, Дорогобужский и пр.). В этой земле повторялся почти тот же ход истории: старший сын или великий князь получил столько, что был сильнее всех удельных князей вместе взятых; он также стремился совершенно подчинить их своей воле и даже просто отнимал у них уделы. Следовательно, в Твери, хотя и не в такой степени как в Москве, но очевидно существовало то же стремление к водворению едино- и самодержавия. Но удельные Тверские князья находят поддержку в Москве, куда удаляются в случае притеснений от старшего князя, и Москва нередко берет их сторону; ибо в ее интересах мешать усилению этого князя. Так, преемник Михаила Иван Михайлович несколько раз оружием смирял непослушных ему князей, родного брата Василия Кашинского и двоюродного Юрия Холмского. Несмотря однако на то, что эти князья находили убежище в Москве и даже получали помощь от Татар, оба они были изгнаны из Тверской земли.
Княжение Ивана Михайловича представляет образчик обычной тверской политики и в другом отношении. Это была политика постоянного колебания между союзом Московским и Литовским, между Витовтом и Василием Дмитриевичем; видно также старание по возможности жить в мире и дружбе с тем и другим сильным соседом, как это свойственно слабейшему владетелю. Однако в этом колебании все-таки история ясно очерчивает московское преобладание, т. е. более заметно тяготение к Москве, чем к Литве. Иван Михайлович был женат на сестре Витовта и первое время находился с ним в дружбе. Но по смерти своей супруги, после окончательного захвата Витовтом Смоленска, когда возникла открытая борьба между Витовтом и Василием, Тверской князь стал на сторону Московского и помогал ему войском. Иван Михайлович был покорным данником Золотой Орды, когда во главе ее стоял Эдигей; однако во время его нашествия на Русь, как известно, Тверской князь не исполнил ханского требования прислать свои пушки и людей для осады Москвы и с дороги воротился назад, за что Татары опустошили часть Тверского княжества, именно Клинскую волость. Далее, великие князья Тверские, чтобы иметь в Москве сторонников и ходатаев, иногда вступают в родственные связи с влиятельнейшими из московских бояр; так, Михаил Александрович женил одного из своих сыновей (Федора) на дочери главного советника Василия Дмитриевича — Федора Андреевича Кошки; а Иван Михайлович точно также своего младшего сына (Юрия) женил на дочери известного боярина Ивана Дмитриевича Всеволожского. Впрочем, после примирения Василия Дмитриевича с Витовтом Иван Михайлович снова является в союз с последним, и даже посылал ему свое войско на помощь против Тевтонских рыцарей.
Иван Михайлович Тверской скончался в один год с Василием Дмитриевичем Московским. После короткого промежутка в том же 1425 году на Тверском столе утвердился его внук Борис Александрович. Его княжение точно так же представляло колебание Твери между Москвою и Литвой. Сначала Борис является союзником и даже подручником Витовту и преемнику последнего Свидригайлу. Во время наступившего затем междоусобия Василия Васильевича Московского с дядею и двоюродными братьями Тверской князь держит себя нейтрально: Василий и соперники его в случае неудачи находят иногда убежище в Твери. Но когда Московское княжество явно потянуло на сторону Василия Темного, то Борис Александрович, как мы видели, принял его после бегства из Вологды, обручил за его сына Ивана свою дочь Марию, дал ему свое войско на помощь против Шемяки и Ивана Можайского, хотя сам был женат на сестре последнего, Анастасии. На походе из Твери в Москву Василия задержала осада Углича; Тверской князь прислал свои пушки, и город сдался. Утвердясь в Москве, Василий вознаградил Бориса уступкою ему города Ржева, издавна спорного между Москвою, Тверью и Литвой. Вопреки междукняжескому договору, жители Ржева отказались сдать свой город Тверскому князю — любопытный пример тех пограничных волостей, население которых явно тянуло к Москве, предпочитая входить в состав наиболее сильного княжества, где внутренний порядок и внешняя оборона представлялись более обеспеченными и куда, вероятно, привлекали также выгоды торговые и промышленные. Борис должен был лично предпринять осаду Ржева и три недели громил его стены пушками; после чего город сдался. Помянутая выше просьба Эдигея о присылке пушек из Твери, а также действие их под Угличем и Ржевом заставляют предположить, что Тверские князья имели у себя значительную артиллерию уже в те времена, когда огнестрельные орудия только еще заводились в европейских государствах.
Борис Александрович после того заключил союзные договоры и с Казимиром Литовским, и с Василием Темным; договоры эти опять показывают его колебание между Москвою и Литвой, и опять с явным перевесом в пользу первой. Да иначе не могло и быть: географическим положением, единоплеменностью и единоверием Тверь была теснее связана с Москвою. Митрополит Иона называл Тверского князя таким же своим духовным сыном, как и Московского, и посредством подчиненного себе местного духовенства влиял на политические отношения Тверского княжения. Борис умер в 1461 году, оставив своим преемником малолетнего сына Михаила, рожденного от второго брака (с Анастасией){58}.
Замечательную аналогию с отношениями Тверского княжества к Москве в XIV и XV вв. представляет история княжества Рязанского. Современник Димитрия Ивановича Московского и Михаила Александровича Тверского, Олег Иванович, великий князь Рязанский, также успел соединить в своих руках почти все части древней Рязанской земли и держал в повиновении ее удельных князей; не только Пронский князь, но и Муромский, находившийся под сильным давлением Москвы, был подручником Олега. Он также подчинил себе на западе соседних князей Елецких и Козельских (потомков Михаила Черниговского). А на востоке, в области Мокши и Цны, он увеличил свои владения, приобретя куплей или оружием разные земли у Мещеры, Мордвы и Татар. На обширную строительную деятельность Олега указывают имена многих городов, которые являются в договорных грамотах с конца XIV века и о которых до того времени не было слышно. Самое живое воспоминание о нем встречается в древнем Переяславле Рязанском и его окрестностях (ныне губерн. город Рязань). Этот город, украшенный постройками храмов, княжеских, епископских и боярских палат, при нем окончательно сделался столицею княжества вместо древней или Старой Рязани, разоренной во время Батыева нашествия. Народное предание указывает здесь на бывший Олегов терем, возвышавшийся внутри города, или кремля на крутом берегу окского рукава Трубежа (ныне каменный архиерейский дом). Тут же на княжем дворе воздвигнуты были два придворных храма, Успенский и Архангельский; из них первый послужил усыпальницею для преемников Олега. Местопребывание же рязанских епископов утвердилось не во внутреннем городе или кремле, а на главном посаде или так наз. «Остроге», который, одною стороною примыкая к городу, вытянулся по тому же крутому берегу Трубежа и, подобно городу, был окружен валами и деревянными стенами. Здесь находился кафедральный Борисоглебский собор, а подле него двор Рязанского владыки.
Укрепляя городами границы свой земли на северо-западе, Рязанский великий князь не мог с таким же успехом обезопасить ее юго-восточные пределы, которые терялись в степях, расстилавшихся по ту и по другую сторону верхнего Дона, постоянно подверженных татарским опустошениям и потому представлявших дикие пустынные пространства. Недостаток естественных границ и укреплений с этой стороны он старался восполнить отрядами сторожевых ратников, расставленными по разным степным притонам. После Тохтамышева нашествия Олег, подобно Димитрию Донскому, снова начал платить выходы в Золотую Орду. Но подчиненные отношения к ее властителям не мешали ему при случае вступить в бой с татарскими хищниками, производившими частые набеги на Рязанские украйны, и иногда наносить им жестокие поражения.
Любопытную, хотя и отрывочную, картину Рязанского княжества во времена Олега сообщает нам следующее место из записок о путешествии митрополита Пимена в Царьград 1389 года:
«В Светлое Воскресенье мы поехали (из Коломны) к Рязани по реке Оке. У Перевитска приветствовал нас епископ Рязанский Еремей Гречин; а когда мы приблизились к городу Переяславлю, то выехали к нам сыновья великого князя Олега Ивановича Рязанского; потом встретил нас великий князь с детьми и боярами; а возле города ожидали со крестами (духовенство и народ). Отслужив молебен в соборном храме, митрополит отправился к великому князю на пир. Князь и епископ Еремей угощали нас очень часто. Когда же мы отправились отсюда, сам Олег, его дети и бояре проводили нас с великой честью и любовью.
Поцеловавшись на прощанье, мы поехали далее, а он возвратился в город, отпустив с нами довольно значительную дружину и боярина Станислава, которому велел проводить нас до реки Дона с большим бережением от разбоев.
Из Переяславля Рязанского мы выехали в Фомино воскресенье; за нами везли на колесах три струга и один насад. В четверг мы достигли реки Дона и спустили на него суда. На второй день пришли к (урочищу) Кир Михайловым, — так называется одно место, на котором прежде был город. Здесь простились с нами епископы, архимандриты, игумны, священники, иноки и бояре великого князя Рязанского, и воротились восвояси. Мы же в день святых Мироносиц с митрополитом Пименом, Михаилом епископом Смоленским, Сергием Спасским архимандритом, с протопопами, дьяконами, иноками и слугами сели на суда и поплыли вниз по реке Дону.
Путешествие это было печально и уныло; повсюду совершенная пустыня; не видно ни городов, ни сел; там, где прежде были красивые и цветущие города, теперь только пустыня и безлюдные места. Нигде не видно человека; только дикие животные: козы, лоси, волки, лисицы, выдры, медведи, бобры, и птицы: орлы, гуси, лебеди, журавли и пр. во множестве встречаются в этой пустыне.
На второй день речного плавания миновали две реки, Мечу и Сосну; в третий прошли Острую Луку, в четвертый Кривой Бор, в шестой достигли устья Воронежа. На следующее утро, в день св. чуд. Николая пришел к нам князь Юрий Елецкий с своими боярами и большою свитою: Олег Иванович Рязанский послал к нему вестника; он же исполнил его приказание, оказал нам великую честь и очень нас обрадовал. Оттуда приплыли к Тихой Сосне; здесь увидали белые каменные столбы, которые стоят рядом и очень красиво подобно небольшим стогам возвышаются над рекою Сосною. Потом миновали реки Червленый Яр, Битюг и Хопер» и т. д.
Память и уважение, которые до позднейшего времени сохранялись в рязанском населении относительно Олега Ивановича, красноречиво говорят о его заслугах своему краю. Он принадлежит к тем историческим личностям, которые отражают на себе важнейшие черты известной эпохи или известной народности. В лице этого князя ярко обозначились главные стороны рязанского характера: жесткий, упрямый нрав и беспокойная энергия — качества, которые у Олега смягчались несомненною гибкостью ума и стремлениями, не лишенными некоторой величавости. Кроме местного, рязанского характера на Олеге ясно отразились и современные ему великокняжеские стремления к собиранию волостей. Видя, как два главные центра притягивают к себе соседние волости, он хочет уничтожить эту силу тяготения в собственной земле и стремится создать на берегах Оки третье средоточие, около которого могли бы собраться юго-восточные области. Но последующие события подтвердили известную истину, что отдельная, хотя бы и сильная личность не может построить что-либо крепкое, живучее там, где не достает твердой исторической почвы. Впрочем, нельзя сказать, чтобы дело Олега кончилось вместе с его жизнью и не оставило заметных следов в истории. Он настолько оживил и укрепил дух самостоятельности в Рязанском княжестве, что оно просуществовало после него более столетия и пережило все великие уделы.
Мы видели, что деятельное участие Олега в судьбе своего зятя Юрия Святославича Смоленского привело его к ожесточенной войне с Витовтом. Рязанское войско, предводимое сыном Олега Родославом, понесло тяжкое поражение под Любутском, и сам Родослав попался в плен. Престарелый Олег только несколькими днями пережил это поражение (1402 г.) Еще прежде того князь принял иноческое звание с именем Ионы, а перед смертью он посхимился. Олег погребен в Покровском Солотченском монастыре, который был основан им самим верстах в 15 от стольного города на левом берегу Оки, при впадении в нее Солотчи, посреди зеленых рощ.
После Любутского поражения некоторые Северские князья, зависимые от Олега, сделались подручниками Витовта. Вместе со смертью Олега рушилось и единение Рязанских уделов. В Муроме водворились наместники великого князя Московского, а Пронск возобновил свое старое соперничество с Рязанью. Тогда Рязань, подобно Твери, должна была примкнуть к тому или другому сильному соседу. И тут мы видим то же колебание между Москвою и Литвой. Старший сын и преемник Олега, Феодор, женатый на Софье, дочери Димитрия Донского, сначала признал себя подручником, или, как выражались грамоты, младшим братом своего шурина Василия Дмитриевича Московского, и только с его помощью отстоял свой наследственный стол от притязаний Пронского князя (Ивана Владимировича). Но по смерти Федора Ольговича (около 1427 года), сын и преемник его Иван Федорович в малолетство великого князя Московского Василия И, судя по договорным грамотам, признал себя не только подручником, но и слугою Витовта. По смерти этого последнего, во время наступивших в Литве смут, Рязань освободилась от Литовской зависимости. В то же время возникшее в Москве междоусобие Василия II с дядею Юрием и его сыновьями, казалось, давало Рязанскому князю возможность воротить себе независимость и с другой стороны. Однако этого не случилось. И Рязань и Пронск, в качестве подручников, примыкают то к Василию, то к Юрию, смотря по тому, кто владел Москвою. Впрочем, незаметно, чтобы Рязанцы принимали деятельное участие в этом междоусобии. Когда же Василий Темный окончательно утвердился на Московском столе, то он укрепил Ивана Федоровича новым договором (1447 г.). Любопытно, что по этому договору Рязанский князь признает Василия своим старшим братом, Ивана Андреевича Можайского равным, а Михаила Андреевича Верейского и Василия Ярославича Боровского младшими. Зависимость от Москвы, главным образом, выражалась обязательством подавать военную помощь и вообще относительно соседей действовать по думе с великим князем Московским.
Подчинение Москве Иван Федорович выразил весьма наглядно тем, что при смерти своей (1456) он завещал Василию Темному на соблюдение Рязанское княжество вместе с восьмилетним сыном Василием, конечно, по малолетству этого последнего. Великий князь взял мальчика на воспитание к себе в Москву, а в Рязанские города и волости послал своих наместников.
Хотя некоторое колебание Рязани между Литовскою и Московскою зависимостью напоминает Тверь, но с тою разницею, что здесь еще сильнее обнаружилось преобладание Московского тяготения над Литовским. Кроме общих причин, единоплеменности, единоверия и влияния митрополитов, такому преобладанию способствовали также постоянные столкновения в Северском крае на западных Рязанских границах, мало определенных и нередко менявшихся; эти столкновения питали сильные неудовольствия между Рязанью и Литвой. Была и еще одна важная черта отличия между Тверью и Рязанью, — это разные отношения к Татарам, обусловленные неодинаковым географическим положением того и другого княжества. Между тем как Тверское княжество имело сравнительно небольшой объем, лежало довольно глубоко на север, со всех сторон было окружено русскими областями, и со второй половины XIV века почти не знало татарских разорений, Рязанская земля на своих обширных юго-восточных пределах была совершенно открыта нападениям степных кочевников. Дань, платимая Рязанскими князьями в Орду, не мешала этим кочевникам время от времени совершать губительные набеги на их землю, жечь, грабить и выводить из нее толпы пленников. Из целого ряда таких нападений, приводимых летописями, остановим внимание на следующем.
В 1444 году пришел на Рязань ордынский царевич Мустафа с татарскою ратью, пограбил волости и села и, остановившись в степи, послал сказать Рязанцам, что они могут выкупить у него пленников. Те действительно их выкупили. Вскоре Мустафа опять пришел в Рязань, но уже с миром и с намерением провести в ней зиму, потому что в степи оставаться было невозможно; осенью она вся погорела пожаром; зима настала самая жестокая, с глубокими снегами и сильными вьюгами; лошади татарские попадали от бескормицы, а всадники мерзли от холода. Мустафа, неизвестно почему, был впущен в Переяславль Рязанский без сопротивления; Татары его расположились отчасти в городе, отчасти в окрестностях. Когда узнали о том в Москве, Василий Темный послал на Мустафу воевод Василия Оболенского и Андрея Федоровича Голтяева с своею дружиною, к которой присоединился отряд Мордвы на лыжах. Рязанцы выслали царевича из Переяславля, и он, кое-как укрепившись на берегу Листани, верстах в десяти от города, приготовился к отчаянной обороне. Нападение произведено было с двух сторон: с одной — московская пехота, вооруженная ослопами, топорами и рогатинами; с другой — Мордва и Рязанские казаки на лыжах с копьями, рогатинами и саблями. Сопротивление, оказанное Татарами, достойно было лучших времен их славы. Цепенея от холода, лишенные возможности бросать свои меткие стрелы, они защищались рукопашным боем, резались крепко и не сдавались в плен; наконец, подавленные числом, неприятели большею частию были перебиты, и сам Мустафа пал в сече со многими мурзами. Это известие летописей о приходе Мустафы любопытно еще потому, что здесь они впервые упоминают о «казаках». По всем признакам, то было легкое войско, которое противополагалось пешей тяжелой рати. Вероятно, такое войско первоначально образовалось именно из тех сторожевых поселений (станиц), которые устанавливались в степных местах для обороны пределов и для наблюдения за Татарами. Во всяком случае, помянутые Рязанские казаки принадлежали к так называемому служилому сословию. А их имя, конечно, одного происхождения с Татарскими казаками или кайсаками, как называлась в Орде наиболее бедная часть кочевников{59}.
Ко времени Василия II относится начало особого царства Казанского, которое более ста лет было беспокойным соседом России.
Осенью того же 1445 года, в котором великий князь был в плену у царя Улу-Махмета, орда этого последнего из Курмыша двинулась далее на восток. В это именно время по некоторым известиям, Улу-Махмет с одним из своих сыновей, Юсупом, пал от руки старшего сына Махмутека, который вслед затем является ханом в Казани. То был старый болгарский городок, расположенный на левой стороне Волги. Он упоминается в числе городов, взятых войском Василия Дмитриевича в поход 1399 г. Теперь им владел какой-то татарский князь, которого русская летопись называет Либей (Али-Бек?). Махмутек убил Либея и сам утвердился в Казани. Вскоре этот свирепый энергический хан успел скопить вокруг себя большую орду и завоевать многие окрестные области. Казань сделалась средоточием значительного ханства, которое окончательно отложилось от Золотой Орды и стало жить особою, самостоятельною жизнью. Пределы его приблизительно совпадали с пределами древнего Болгарского царства. Очевидно, сие царство до некоторой степени сохранило свои предания и внутренние связи даже и после Татарского завоевания; а потому, как скоро нашло себе новое средоточие вместо разоренного Булгара, то легко возобновило свое отдельное политическое существование; чему попытки мы видели уже в XIV веке, когда начались смуты в Золотой Орде. Торговый, промышленный дух Волжской Болгарии снова ожил в Казани; этот город вскоре заново обстроился, наполнился большим числом жителей, приобрел важное торговое значение и сделался одним из видных центров мусульманской гражданственности.
Но уже с самого своего основания Казанское царство стало во враждебные отношения к Москве; ибо ханы его питали старые татарские притязания на дань и безнаказанные грабежи русских пределов. Тогда Василий II усилил систему служебных Москве татарских князей и царевичей, которых старался противопоставить ханам Казани и Золотой Орды. Водворению этой системы помогали в особенности смуты и междоусобия в самой Орде; так как побежденные или обиженные царевичи и мурзы нередко искали покровительства и убежища у Русских великих князей. Образцом таких служебных или вассальных княжеств явилось ханство Касимовское.
Выше мы видели, что в 1447 году на помощь Василию в его борьбе с Шемякой явились два татарские царевича Касим и Ягуп, братья Махмутека. По всей вероятности они с своею дружиною ушли из Болгаро-Казанской земли от преследований старшего брата, избегая той же участи, которой подвергся их отец Улу-Махмет с младшим сыном своим Юсупом. Касим и Ягуп после того не один раз упоминаются в числе верных подручников и слуг великого князя, как во время его войны с Шемякой, так и при нашествии на Русь разных татарских полчищ. Например, в 1449 г. Татары хана Сеид Ахмета внезапно напали на Московские пределы; царевич Касим выступил против них из Звенигорода, разбил их и отнял у них полон. А в 1452, при известии о приближении хищной толпы Татар с Малбердей-Уланом, Василий, бывший тогда в Коломне, отрядил против него Касима с его Татарами и воеводу Александра Беззубцева с Коломенцами; они догнали и побили Малбердея на реке Битюге.
Когда окончилась борьба с Шемякой, а между тем усилились враждебные отношения со стороны нового Казанского царства, Василий пожаловал во владения царевичу Касиму разоренный Татарами Мещерский Городок, лежавший на северо-восточных пределах Рязанской области, на левом берегу Оки. Возобновленный под именем Нового Низового Городка (вблизи разоренного), он впоследствии сделался известен более под именем Касимова. Выбор этого места для пожалования Татарам объясняется обстоятельствами. Во-первых, оно находилось в области инородцев-язычников Мордвы и Мещеры, и этих туземцев легче было подчинить Татарину и мусульманину, нежели русское и православное население. А во-вторых, отсюда служебные Татары одинаково могли быть обращаемы и против Золотоордынских своих соплеменников. Кроме того Московское правительство в лице Касимовских ханов имело всегда готовых претендентов на престол Казанский или Сарайский, так как эти ханы принадлежали к семье Чингизидов, и действительно оно не раз пользовалось ими для того, чтобы водворять свое влияние в Казани. Известия летописей о царевиче Касиме прекращаются около 1470 года. С именем его местное татарское предание связывает построение каменной мечети и первого ханского дворца в Касимове. Но ныне существующая мечеть выстроена заново в XVIII веке; при ней сохранился только старинный минарет. А от каменного ханского дворца теперь ничего не осталось. Преемником Касима был сын его Даньяр. Но затем мы не видим постоянного преемства в одной линии: ханами Касимовскими, по воле Московских государей, являются иногда татарские царевичи и других линий. Это вассальное ханство существовало около 200 лет{60}.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги