Глава 10 Артур. К вопросу о кошках

Я не спеша шёл по длинному светлому коридору недавно построенного главного лабораторного корпуса Института пространства и времени Фонда Макартура. Немногочисленные встречные вежливо здоровались со мной, поглядывая на меня с вполне понятным любопытством. Лет шесть назад Кевин, чтобы хоть как-то объяснить происхождение своего немалого капитала, инспирировал утечку информации из «достоверных источников», будто бы он — сын ушедшего на покой космического пирата. А я, стало быть, и есть тот самый ушедший на покой космический пират.

Ай да Кевин! Ай да шутник!..

Шёл четвёртый день моего легального пребывания на Терре-де-Астурии. Это была единственная возможность познакомиться с родными и близкими моей невестки, поскольку они даже не подозревали о наших действительных способностях — Кевин с Анхелой не видели смысла посвящать их в эту тайну. Тут я был полностью согласен с ними.

Во избежание недоумения и всяческих кривотолков мне пришлось принять облик моложавого шестидесятилетнего мужчины. Не скажу, что я был в восторге от этого. Хотя мой столетний юбилей был уже не за горами, я ещё не чувствовал себя достаточно старым для такого почтенного облика. Мне было несколько неуютно.

Кроме Анхелы и, возможно, её брата Рика, больше никто на Астурии не знал, что я король, однако принимали меня почти что с королевскими почестями и называли не иначе, как «дон Артуро», причём в устах многих телекомментаторов приставка «дон» звучала весьма многозначительно. Я не обижался на журналистов, что они вот так с ходу причислили меня к «донам» преступного мира. Это была не их вина, это Кевин постарался.

Семья невестки мне в целом понравилась. Правда, поначалу меня беспокоило, что бывший муж Анхелы, её кузен и отставной монарх, — полный кретин и к тому же сумасшедший. Затем я успокоился, когда узнал, что умственная неполноценность была унаследована им по линии его матери, с которой у Анхелы нет кровного родства. Так что за плохую наследственность переживать не приходилось.

По совету Кевина я был предельно осторожен с Риком, братом Анхелы. Этот хитрый лис, благодаря своей природной проницательности и редкому дару делать правильные выводы из минимума информации сумел проникнуть в тайну финансовой империи Кевина и разгадать его наполеоновские планы. С таким человеком нужно было держать ухо востро. Также Кевин советовал мне остерегаться профессора Альбы, видного астурийского биолога, которого чрезвычайно заинтересовала наша генетическая аномалия, ответственная за колдовские способности и именуемая нами Даром. Он же называл её j-аномалией — в честь Дженнифер — и последние полгода активно изучал её свойства. Кевин не сомневался, что он захочет обзавестись и моими образцами ДНК. Но оказалось, что как раз к моему приезду Фернандо Альба серьёзно заболел, и сейчас ему было не до наших j-аномалий…

Я остановился возле двери с двумя табличками. Первая из них, строго академическая, гласила:

ОТДЕЛ СТОХАСТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ

Вторая была явно самопальная, состряпанная в спешке:

Лаборатория прикладного садизма.

Киски Шрёдингера — Лейнстера.

— Профессор Лейнстер должен быть здесь, — сказал мне мой гид, юный кабальеро дон Хесус де Лос Трес Монтаньос.

Я точно знал, что Колин здесь, поэтому поблагодарил юношу за заботу и предложил ему идти по своим делам. Исполненный служебного рвения дон Хесус изъявил готовность дождаться меня в вестибюле, однако я не допускающим возражений тоном ответил, что собираюсь задержаться надолго. Дон Хесус тут же стушевался. Всё-таки в репутации «крёстного отца» есть свои преимущества.

На мой звонок дверь открыл сам профессор Лейнстер.

— Ну, наконец-то! — произнёс он, жестом приглашая меня войти. — Всё-таки соизволил проявить свой высочайший интерес к моей скромной деятельности. А я уж и не смел надеяться.

Я подчистую проигнорировал иронический выпад Колина. Если всерьёз воспринимать его тщеславие, замаскированное под самоуничижение, то так недолго и нервный тик заработать. Когда в первый же день моего официального визита на Астурию я не бросился стремглав осматривать его любимое детище, Институт пространства и времени, Колин был не просто шокирован — он поверить в это не мог. Он был искренне убеждён, что занятие наукой и в особенности физикой — единственное стоящее дело, учёные — единственные счастливые люди на всём белом свете, а все остальные, кто не посвятил себя науке, чувствуют себя несчастными и ущербными и чёрной завистью завидуют учёным.

Мы миновали пустую приёмную (или как там она у них называется) и вошли в такой же пустой кабинет.

— Присаживайся, — сказал Колин, указывая на кресло возле невысокого столика с пепельницей, початой пачкой сигарет, какой-то книгой и компактным кофейным автоматом. — У нас ещё есть несколько минут, пока маринуются кошки. Затем мы посмотрим на них, а после прошвырнёмся по институту. Только не говори, что у тебя времени в обрез.

— Не буду, — пообещал я. — Времени у меня навалом.

— Вот и чудненько, — Колин потёр руки в предвкушении увлекательной экскурсии. Он обожал всё показывать и обо всём рассказывать; ему нравилось всех учить. Я вовсе не отрицаю, что это хорошая черта. Говорят, Колин отличный педагог — но его беда в том, что он рвётся учить всех подряд, а не только тех, кто этого хочет. — Кофе выпьешь?

— С удовольствием.

Колин ткнул всего одну кнопку, и автомат тотчас выдал две чашки горячего и ароматного чёрного кофе.

— У нас с тобой, насколько я помню, схожие вкусы, — объяснил он, усаживаясь в соседнее кресло. — Поэтому я не перенастраивал автомат.

Кофе действительно был как раз на мой вкус. Я сделал пару глотков, закурил и мельком взглянул на лежавшую рядом с пепельницей книгу. С некоторым удивлением я обнаружил, что это не научная монография, а хрестоматийный сборник англо-американской космической фантастики конца XX — начала XXI веков.

— Ну и ну, — сказал я. — Вот уж не думал, что ты этим интересуешься.

— Это Кевин дал почитать, — ответил Колин. — Сказал, что будет забавно.

— И как?

— Я действительно позабавился. Американцы того времени были страшные снобы и идеалисты. Считали, что только они единственные сумеют заселить Галактику, а остальные народы либо перебьют друг друга, либо погибнут вместе с умирающей Землёй.

Я тоже улыбнулся и кивнул. В настоящее время демографическая ситуация в Галактике была такова, что свыше половины всего человечества представляли четыре этнические группы — китайцы, индусы, славяне и испанцы. И это было логическим следствием социально-экономической обстановки, сложившейся на Земле в канун массового освоения Галактики.

Из всех больших наций американцы были самой благополучной в плане уровня жизни. Они неизменно лидировали в области исследования космоса, но в плане освоения дела у них шли очень туго. К звёздам рвались преимущественно лишь учёные и искатели приключений (да ещё неудачники — но неудачники и в Африке неудачники), а основная же масса американцев предпочитала оставаться на Земле — как говорится, от добра добра не ищут.

Китай же и Индия, государства экономически мощные, но хронически страдавшие от перенаселения, сразу вышли в лидеры по освоению пригодных для жизни планет и неизменно лидировали на протяжении всего периода, названного впоследствии Эпохой Освоения.

Славянские страны с общей численностью населения около миллиарда страдали не столько от тесноты, сколько от невысокого (по сравнению с Западной Европой и Северной Америкой) благополучия своих граждан. Славяне устремились к звёздам в поисках лучшей жизни. Они считали, что эту самую лучшую жизнь легче будет построить на новом месте, нежели перестраивать её на старом. И, как ни странно, оказались правы. Далеко не последнюю роль в столь бурном заселении славянами Галактики сыграла одна интересная особенность национального характера русских, наибольшего из славянских народов: экспансия была для них не средством достижения какой-то конкретной цели, а скорее самоцелью, естественной приемлемой формой существования, развития и самоутверждения нации.

Что же касается Северной Америки и Западной Европы, то для них освоение Галактики было больше вопросом экономическим, чем социальным или демографическим. На пригодных для жизни планетах американские и европейские компании создавали предприятия по переработке полезных ископаемых, поскольку недра Земли уже исчерпывали себя, а в качестве рабочей силы привлекали в основном выходцев из Африки и Латинской Америки. Именно благодаря североамериканским компаниям испанцы (в большинстве своём — потомки латиноамериканцев) стали четвёртой по численности этнической группой в Галактике, а испанский язык — третьим по распространённости. Из-за того, что славяне разговаривают на разных, хоть и очень похожих языках, самый употребляемый из них, русский, занимал лишь пятое место, уступив четвёртое место английскому, на котором, кроме потомков британцев, американцев и австралийцев, говорила часть выходцев из Индии и Африки. Кроме того, свою лепту в распространённость английского языка вносило и то обстоятельство, что в экономике многих испанских планет по сей день немалое влияние имеет североамериканский капитал.

Впрочем, к Астурии последнее не относится. Она была колонизирована потомками европейских испанцев, а не латиноамереканцев, в качестве иностранного здесь изучают китайский или хинди, и если заговорить с первым встречным по-английски, то в девяти случаях из десяти он вас не поймёт. А поскольку очень многие англичане (не совсем точное, но распространённое в Галактике название англофонов) до сих пор не избавились от снобизма своих предков и знать не хотят другого языка, кроме родного, то, попадая на планеты, вроде Астурии, они оказываются в положении глухонемых. Я вспомнил рассказ Анхелы, как страдала здесь Дженнифер, пытаясь объясняться с окружающими то на своём исковерканном английском, то на сицилийском диалекте итальянского языка…

Я непроизвольно вздохнул. Бедная Дженнифер с ещё не родившимся ребёнком! Бедный Эрик! И Морис — мой таинственный внук…

Где вы все? Что с вами?..

— Почему так помрачнел? — спросил Колин, закуривая сигарету.

— Думаю о наших детях, — сказал я. — И всё больше боюсь, что Александр не клюнул на нашу хитрость. Эрика по-прежнему нет.

Колин нахмурился и сделал несколько затяжек подряд.

— Не спеши с выводами, Артур. — (Я так и не понял, кого он хотел ободрить, себя или меня, но это получилось у него неубедительно.) — Прошло только полтора месяца, а почём нам знать, как быстро бежит там время и как долго выветривается эта отрава. Что же до хитрости, я уверен, что Александр на неё клюнул. Если даже Янус не сумел раскусить наш блеф, то где уж там Александру.

— А вдруг он ничего не пронюхал?

— Пронюхал, пронюхал, можешь не беспокоиться. Я хорошо знаю Юнону. В некотором смысле — гораздо лучше, чем ты, поскольку я объективен к ней. Без сомнений, она сразу предупредила Александра о ловушке. Юнона осуждает его, но она не может желать ему смерти. Предупредить об опасности — это её долг как матери.

Наручные часы Колина коротко пропищали.

— Пора, — сказал он, вставая с кресла. — Пойдём, посмотришь на моих кошек.

Я тоже поднялся.

— Кстати, в чём суть твоего эксперимента?

— А разве девочки ничего не рассказывали? — удивился Колин.

— Только в общих чертах. Говорили, что ты повторяешь классический опыт Шрёдингера с кошками, но вместо ожидаемого статистического разброса получаешь строгую закономерность. Остальное они советовали посмотреть своими глазами.

Колин кивнул:

— Да уж, действительно есть на что посмотреть. Правда, одно маленькое уточнение: Шрёдингер никогда не проводил опытов с кошками. Он предложил это, как мысленный эксперимент для демонстрации некоторых парадоксов квантовой механики… Между прочим, проверь, можешь ли ты увидеть, что происходит в соседней лаборатории.

Мы уже вышли из кабинета и остановились перед массивной раздвижной дверью. Я проверил и сказал:

— Нет, не могу. Очень сильная защита. Чтобы заглянуть внутрь, нужно только пробить её.

— Вот то-то же. Я максимально обеспечиваю чистоту эксперимента.

Колин нажал кнопку, и створки двери раздвинулись.

Мы вошли в просторное, ярко освещённое помещение, которое больше походило не на лабораторию, а на какой-нибудь супермодерный кинозал. Или на центр управления полётами.

Почти всю противоположную стену занимал огромный прямоугольный экран, на котором были изображены две плоские диаграммы, составленные из причудливо извивающихся и меняющих толщину синих и красных полос. Обе диаграммы были схожи, но не идентичны.

На возвышенности перед экраном (я тут же окрестил её «сценой») стояли в ряд десять одинаковых предметов, похожих на положенные набок небольшие автоклавы. Перед сценой располагалось шесть или семь рядов кресел с пультами и экранами дисплеев. В настоящий момент в лаборатории находилось только два человека — мужчина и женщина. Они вежливо поприветствовали меня, но не проявили к моей персоне чересчур обострённого внимания. Это были не праздные зеваки, а увлечённые своей работой люди.

Колин двинулся по проходу между рядами кресел к «сцене». Я последовал за ним.

— Сбор экспериментальных данных уже закончен, — говорил он на ходу, видимо, объясняя мне причину малолюдности лаборатории. — Сейчас производятся лишь контрольные опыты, которые ещё ни разу не обнаружили отклонений от полученной закономерности. — Колин остановился перед «сценой» и указал на «автоклавы». Мы называем это ящиками Шрёдингера. Вернее, большими ящиками Шрёдингера, так как внутри каждого находится ещё и малый ящик Шрёдингера. Проверь, сможешь ли ты заглянуть внутрь.

— Не могу, — спустя секунду ответил я. — Автоклавы… то есть ящики защищены сильными чарами. Я не могу заглянуть внутрь, не разрушив их.

Я не боялся озадачить своими словами сотрудников Колина, поскольку мы с ним говорили по-валлийски.

— Это очень важный момент в мысленном эксперименте Шрёдингера, — сказал Колин. — В классическом, хрестоматийном варианте он выглядит следующим образом: берётся герметичный ящик, куда помещается микроскопическое количество радиоактивного вещества, счётчик и ампула с цианистым калием. Туда же сажают кошку, и ящик закрывается. Количество радиоактивного вещества насколько мало, что в среднем распад хотя бы одного атома случается за довольно длительный промежуток времени. Когда счётчик фиксирует распад атома, срабатывает специальных механизм, ампула с цианистым калием разбивается, и кошка умирает. Смерть кошки, согласись, это макрособытие, но оно порождено микрособытием — распадом атома, поэтому должно подчиняться волновым законам квантовой механики. Следовательно, пока мы не открыли ящик и не посмотрели, жива кошка или нет, её состояние описывается волновой функцией, частично состоящей из живой кошки, а частично из мёртвой. То есть в данный момент во всех десяти ящиках кошки не живы и не мёртвы, а так сказать, живо-мертвы.

— Но это же бред! — возразил я. — Кошка не атомное ядро, она может быть или живой, или мёртвой.

Колин кивнул:

— В том-то и дело. На этом примере Шрёдингер, один из создателей квантовой теории, демонстрировал её парадоксальность. Наш эксперимент технически более сложен, предложенного Шрёдингером, но максимально приближён к нему идейно. Мы обеспечиваем надёжную изоляцию кошек от внешнего мира: большой ящик защищён мощным силовым полем, а малый ящик внутри него (где, собственно, и находится кошка) вдобавок погружён в стазис — статический Туннель. Замечу, что это не приводит к мгновенному распаду радиоактивных ядер — ведь Туннель не динамический. Он полностью предохраняет кошку от любого воздействия извне, и узнать её состояние, не открыв оба ящика, не представляется возможным ни практически, ни теоретически.

Тут мне пришла в голову одна нехорошая мысль.

— Послушай, Колин, — сказал я. — Неужели вы в самом деле…

— Контроль! — произнесла за моей спиной женщина-ассистент.

Колин молча указал на таймер в правом верхнем углу экрана. Он отсчитывал последние десять секунд — с десятыми, сотыми и тысячными.

Когда на табло таймера появились нули, прозвучал зуммер, третий слева «автоклав» открылся, и из него на специальную подставку выскользнула прозрачная капсула с пушистой сибирской кошкой внутри. Она повернула голову, пристально поглядела на меня, а затем принялась лениво чесаться.

— Живая, — констатировал Колин.

Вторая диаграмма исчезла, а первая увеличилась на весь экран. Только тогда я заметил, что синие и красные области не сплошные, а состоят из множества синих и красных точек на белом фоне. Через отметку на вертикальной оси 782,457 протянулась желтая горизонтальная линия.

Колин поднялся на «сцену», вынул из прозрачной капсулы кошку, погладил её и опустил на пол.

— Иди погуляй, киса. Только не путайся под ногами.

Затем взял со стола указку, подошёл к экрану почти вплотную и ткнул её концом в районе пересечения жёлтой линии с ближайшей к вертикальной оси границей между синей и красной областями. Изображение вновь укрупнилось, и теперь мне не приходилось напрягать зрение, чтобы различать точки — они располагались на приличном расстоянии друг от друга.

— Следующее контрольное время, — произнёс Колин, — триста двадцать две целых сто восемьдесят четыре тысячных.

Женщина склонилась над своим пультом, пробежала пальцами по клавишам и сообщила:

— Готово.

— Каков прогноз?

— Киска будет мертва, — сказал мужчина. — Уже мертва. Протянула лапки за двадцать четыре и семьдесят одну сотую до первого контроля.

— Отлично. Ждём. — Колин поманил меня к себе. — Подойди ближе, Артур. Посмотри.

Я поднялся на «сцену», подошёл к экрану и первым делом спросил:

— Вы что, действительно убиваете кошек?

Колин рассмеялся:

— Ну, ты даёшь! Конечно, нет. Иначе бы нас давно растерзало местное Общество охраны животных. Просто, когда срабатывает счётчик, синяя лампочка в капсуле гаснет и загорается красная. В таких случаях мы считаем, что кошка сдохла. Но в этой капсуле, как видишь, горит синяя. Значит, кошка жива.

— Гм. А к чему тогда кошки?

— Собственно говоря, ни к чему. Только для наглядности и чтобы оправдать название эксперимента.

Несколько секунд я молчал, собираясь с мыслями.

— А каков смысл этого эксперимента? Извини, Колин, но я до сих пор не врубился.

— Дело вот в чём, — он провёл указкой вдоль жёлтой линии. — Видишь, она пересекает то красные области, то синие. Красная означает, что кошка мертва, синяя — жива. Второй ящик будет открыт вот здесь… вернее, вот тогда, — кончик указки уткнулся в мигающую точку на границе синей и красной областей, но всё же ближе к последней. — Киска попадает в зону смерти. Она будет мертва. Она уже мертва — условно, разумеется. А если вместо лампочек использовать устройство с ампулой цианистого калия, киска была бы по-настоящему мертва.

— Таким образом, — наконец сообразил я, — несмотря на случайный характер такого события, как распад атома, ты наперёд знаешь, произойдёт распад или нет?

— Вот именно! Самое потрясающее в этом эксперименте, что волновая функция состояния кошки принимает лишь два дискретных значения — жизнь либо смерть — и никогда не состоит из комбинаций двух этих состояний. Если мы откроем ящик в этот промежуток времени, — Колин указал на красную область, — то непременно обнаружим, что киска мертва. Но если мы не станем его открывать и подождём ещё две минуты, — указка побежала вправо, картинка на экране сдвинулась влево, и появилась область с синими точками, — то, открыв ящик, неизбежно увидим живую киску. То бишь, будет светиться синяя лампочка.

— Погоди, погоди! — Я слегка обалдел. — Это что ж получается? Будь на месте лампочек ампула с ядом, то сейчас кошка была бы мертва, но, открой вы ящик на две минуты позже, она бы чудом воскресла?

— Не совсем так. Она бы вовсе не умирала. Киска умрёт, — Колин глянул на таймер, — приблизительно полторы минуты назад только в том случае, если мы откроем ящик в назначенное время. Но если мы откроем его в зоне жизни, то киска не умрёт, она будет жива.

— «Умрёт полторы минуты назад, если…» — растерянно повторил я и покачал головой. — Боюсь, для меня это слишком круто.

— Думаешь, мне было легко смириться с этим? — Колин хмыкнул. — Чёрта с два!

— М-да, — протянул я. — Это почище игральных костей Кевина. Здесь пахнет нарушением причинно-следственной связи.

— Отнюдь, — живо возразил Колин. — Никоим образом нельзя доказать, что причиной смерти кошки является открытие ящика в определённые промежутки времени. Следовательно, как и в случае с костями Кевина, мы имеем дело с вопиющим отклонением от нормального статистического распределения результатов случайных событий. Это вовсе не нарушение законов — ни причинно-следственных, ни вероятностных. Регулярное выпадение костей в одной и той же комбинации нисколько не противоречит теории вероятностей. Она не отрицает возможность такого события, а лишь утверждает, что его вероятность ничтожно мала. Невозможное и невероятное — разные вещи. Это же справедливо и в отношении моих опытов с кошками.

— А зачем ты вообще ими занимаешься? — поинтересовался я. — Спору нет, весьма забавно. Но какой в этом практический смысл?

— Я почти на сто процентов уверен, что именно здесь зарыта собака. — Колин ткнул указкой в ближайший «автоклав» с кошкой и даже не сообразил, какой каламбур только что выдал. — Ключ ко всем происходящим с нами и вокруг нас невероятным событиям. Смотри. — Картинка с синими и красными точками исчезла с экрана, и на её месте появился график. — По горизонтали обозначено время открытия ящиков, а по вертикали — время условной смерти кошек. Как видишь, кривая плавная, но с разрывами — в тех промежутках, когда кошки остаются живыми.

— Ну и что из этого следует?

— Погоди, это ещё не всё. Есть и третья координатная ось — время открытия первого ящика. Это время и состояние первой кошки — жива она или мертва — однозначно определяет состояние всех остальных кошек в любой момент времени. И вот что получается!

Экран из двухмерного сделался трёхмерным, и я увидел замысловато искривлённую поверхность, чем-то напоминающую схему ландшафта горной местности с многочисленными бездонными ущельями. Не знаю почему, но мне стало жутко. В этой на первый взгляд безобидной картинке крылось что-то зловещее. Однако я не мог понять, что именно.

— Так, — как можно безразличнее произнёс я. — Что дальше?

Колин пытливо поглядел на меня:

— Разве ты ничего не почувствовал?

— Ну… По правде сказать, мне стало неуютно.

Он кивнул:

— Все чувствуют какое-то странное беспокойство, когда смотрят на эту поверхность. И главное — непонятно, по какой причине. Сейчас её изучают психологи и математики.

— Успехи есть? — спросил я уже гораздо серьёзнее.

— Пока что нет. — Колин вздохнул. — Сюда бы Диану. Жаль, что она так упорно отказывается иметь дело с космическим миром.

После некоторых колебаний я достал из кармана небольшой футляр со специально обработанным кристаллом — миниатюрным носителем информации. Я собирался отдать его Колину по окончании нашей экскурсии, но на сегодня с меня хватило и кошек Шрёдингера. А это был верный способ превратить основательное знакомство с работой всех отделов и подотделов института в беглый осмотр главных лабораторий. Беглый — в самом буквальном смысле этого слова.

— Кстати, о Диане. Она просила передать это тебе и ещё очень просила, чтобы затем к ней не приставали с расспросами. И ты, и все остальные должны делать вид, будто ничего не произошло и она ничего вам не передавала.

Колин взял футляр, открыл его и посмотрел на кристалл.

— Что здесь?

— Решение так называемой задачи Макартура, — ответил я. — Ключ к путешествию космических кораблей между мирами. — Я ухмыльнулся, глядя на потрясённого Колина. — Вот вам оно на блюдечке с голубой каёмочкой.

Загрузка...