Собирающая Стихии

Глава 20 Эрик. Последний день изгнания

— Папа, — спросила Фиона. — Почему у Паолино две мамы, а у меня только одна?

Я поправил дочкино одеяло и погладил её белокурую головку.

— Разве тебе одной мамы мало, Фи?

— Нет. Я люблю нашу маму. Но почему у Паолино их две?

Трёхлетняя Фиона ворочалась в своей постельке и никак не могла заснуть, находясь под впечатлением событий ушедшего дня. Мы отмечали двойной юбилей — радостный и одновременно грустный. Сегодня моему старшему сыну Паоло исполнилось семь лет, и ровно семь лет назад умерла его мать, Джулия. Мы впервые взяли с собой на кладбище Фиону, и она вместе с нами положила свой букетик на могилу Джулии. Открытие, что, кроме Дженнифер, у Паоло была ещё одна мать произвело на нашу малышку огромное впечатление.

— Понимаешь, Фи, — сказал я, — у всех детей должна быть мама. Верно?

— Да, папа, понимаю. Без мамы детям нельзя.

— Вот то-то же. И когда первая мама Паолино умерла, он не мог остаться без мамы, поэтому его новой мамой стала твоя мама.

— А почему его первая мама умерла?

Из-за меня, с горечью подумал я. По моей вине… Но, разумеется, я этого не сказал.

— Так устроена жизнь, Фи. Все люди когда-нибудь умирают.

— Вы с мамой тоже умрёте? — встревожилась Фиона.

Я снова погладил её по головке.

— Не бойся, доченька, мы не оставим тебя.

— Если вы умрёте, я тоже умру.

— Успокойся, мы не собираемся умирать. Хочешь, я позову маму?

— Не уходи, папа. Останься.

Не знаю, как это получилось, но Фиона была стопроцентно папиной дочкой. Она больше любила играть со мной, чем с Дженнифер, с годовалого возраста предпочитала мои колени маминым и быстрее засыпала, когда именно я укладывал её в кроватку и рассказывал ей на ночь сказки. Дженнифер немного ревновала, но не могла не признать, что я оказался хорошим отцом и умею ладить с детьми.

В конце концов мне удалось рассеять страхи Фионы, постепенно она успокоилась, перевернулась на бочок и уже сонным голосом потребовала свою любимую сказку про Красную Шапочку. Я послушно начал рассказывать, но не успел ещё дойти до первого появления серого волка, как Фи ровно засопела носиком во сне.

Я умолк и некоторое время тихо сидел на краю кровати, ласково глядя на дочь. Я вспоминал, как без малого четыре года назад, когда у Дженнифер начались схватки, я просто сходил с ума от страха потерять её так же, как прежде потерял Джулию. К счастью, на сей раз всё обошлось благополучно. Ещё когда Джулия ждала Паоло, она научила нас обоих, как нужно правильно принимать роды и что делать в послеродовой период. Ей самой это не помогло; и, если быть до конца откровенным, благополучный исход беременности Дженнифер не был моей заслугой. При всей своей внешней хрупкости Дженнифер оказалась на редкость сильной и выносливой женщиной, она вполне могла родить Фиону и сама, без моей помощи.

А вот Джулию, несмотря на все наши старания, спасти не удалось. Она лишь успела дать имя сыну — Паоло, в честь своего отца, — и умерла. Позже мы нашли в ящике стола письмо, в котором Джулия просила нас не винить себя в её смерти. Она утверждала, что с её врождённым пороком сердца даже в лучших клиниках её родного мира, под присмотром самых лучших специалистов она не имела шансов выжить.

Впрочем, нас это мало утешило — и особенно страдала Дженнифер. На её родине, в космическом мире, смерть при родах была такой же дикостью, как каннибализм. К тому же она не могла простить себе, что сдуру рассказала Джулии об открытии своего знакомого, профессора Альбы, который нашёл верный способ преодоления генетической несовместимости колдунов с простыми смертными. Как я теперь понимаю, Джулия ещё с юных лет сильно страдала от того, что ей не дано стать матерью, потому-то избрала себе профессию акушера-гинеколога — чтобы хоть косвенным образом быть причастной к рождению детей; а заключение в необитаемом мире лишило её жизнь и этого смысла. Она не относилась к нашему положению так же философски, как мы с Дженнифер. Время было против неё, а вдобавок она чувствовала себя третьей лишней в нашей компании. Как я ни старался уделять ей достаточно внимания, как ни скрывал своего явного предпочтения Дженнифер, правда то и дело лезла наружу. Увы, сердцу не прикажешь: Дженни была мне намного милее Джулии, а я никогда не блистал актёрским талантом и не умел убедительно притворяться.

В конце концов Джулия поняла, что остаток молодости ей суждено провести на положении запасной любовницы, женщины второго сорта. Она всё чаще впадала в депрессию, замыкалась в себе, днями не покидала своей комнаты, а на третий год даже попыталась покончить с собой. По счастливому стечению обстоятельств, в тот раз всё закончилось благополучно. Мы сделали вид, что ничего особенного не произошло, и дело просто в случайной передозировке снотворного, которым Джулия в последнее время злоупотребляла.

Только тогда мы с Дженнифер по-настоящему спохватились и поняли, какими были эгоистами. Дженни даже наложила на себя епитимью, всерьёз и надолго переселилась в комнату Джулии, а её отправила жить ко мне. Но было уже поздно.

Джулия использовала добровольную отставку Дженнифер, чтобы забеременеть от меня. Видимо, она решила, что глупо умирать просто так, ничего после себя не оставив, и поэтому задумала родить ребёнка. Позже она призналась, что в благоприятные дни принимала небольшие дозы иммуннодепрессанта, и это, хоть и не так быстро, как она надеялась, дало положительный результат. Спустя четыре года, два месяца и восемь дней после нашей первой встречи Джулия родила сына и, едва успев дать ему имя, умерла…

А через три с небольшим года появилась на свет Фиона — солнышко наше ясное. Мы зачали её по неосторожности, и известие о беременности Дженнифер не наполнило моё сердце радостью. Я проклинал ту ночь, когда это произошло, и чуть было не возненавидел ещё не родившегося ребёнка. Теперь, вспоминая это, я недоумеваю и возмущаюсь своим тогдашним поведением. Я уже не могу представить свою жизнь без малышки Фи, моего нежного ангелочка, папиной доченьки…

Я наклонился к Фионе, поцеловал её в щёчку и тихонько вышел из бывшего кабинета, полтора года назад переоборудованного под детскую. Раньше Фиона жила в одной комнате с братом, но со временем мы заметили, что Паоло, хоть и души не чает в сестрёнке, всё больше тяготится её постоянным присутствием. Учитывая, в каких условиях он рос и воспитывался, такая его реакция была объяснимой и вполне предсказуемой. Мы с Дженнифер, выругав себя и друг друга за несообразительность, поспешили переселить Фиону в отдельную комнату. С тех пор мы стали уделять повышенное внимание развитию Паоло как социальной личности, но по причинам малочисленности нашей семьи это воспитание носило большей частью теоретический характер. И хотя Паоло многое узнал от нас о жизни и о людях, мы понимали, что, попав в большой мир, он испытает сильный психологический шок, и ему понадобится помощь хорошего специалиста. Я надеялся, что мой отец справится с этой нелёгкой задачей.

Я подошёл к двери комнаты сына (раньше здесь жила его мать) и осторожно приоткрыл её. Дженнифер там не было. Одетый в пижаму Паоло сидел на кровати и внимательно читал детскую книжку с картинками. В библиотеке таких книжек, к сожалению, не было, поэтому мы с Дженнифер делали их сами. Она вспоминала все известные ей сказки и истории для детей, придумывала свои собственные, а я рисовал к ним картинки, потом верстал на компьютере макеты книжек и распечатывал их на цветном принтере. Паоло этого не знал; он считал, что читает настоящие детские книжки.

Заметив меня, Паоло отвлёкся от чтения.

— Привет, папа, — сказал он. — Ищешь маму?

— Да, — ответил я и вошёл в комнату. — Где она?

— Пошла убирать на кухне. Хотела почитать вместе со мной, но я сказал ей, что хочу читать сам. Она поцеловала меня и ушла.

— Ты не хочешь, чтобы тебе мешали?

— Нет, папа, я не хочу, чтобы мама опять плакала. Как в прошлом году. Это плохо, когда плачут в день рождения.

— А в прошлом году она плакала?

Паоло кивнул:

— Тогда она читала мне книжку и вдруг заплакала. Это из-за Джулии, правда?

Я сел рядом с ним и обнял его за плечи.

— Да, сынок. Джулия была лучшей подругой мамы, и она очень грустит по ней.

Паоло посмотрел на меня своими большими голубыми глазами. Я бы очень хотел, чтобы он был похож на Джулию, но природа рассудила иначе, и с каждым годом Паоло становился всё более похожим на меня. У него были такие же золотистые с рыжинкой волосы, такие же голубые с бирюзовым оттенком глаза, такое же лицо с правильными, типично пендрагоновскими чертами. Он ничем не напоминал Джулию — и это огорчало меня…

— Папа, — нерешительно произнёс Паоло. — А зачем вы рассказали мне про Джулию?

— Как это зачем? — удивился я.

— Ну, если бы вы не сказали, я бы не знал, что она тоже была моей мамой. Я бы думал, что только Дженни моя мама. Тогда я не любил бы Джулию, а любил бы только тебя с мамой. И Фи, конечно.

Я был так поражён его рассуждениями, что не сразу нашёлся с ответом.

— Знаешь, сынок… Это было бы нечестно. И очень нехорошо. Нельзя удерживать любовь ложью. Ложь может погубить её. Ты знаешь, что Джулия тоже была твоей мамой, ты любишь её, но ты любишь и нас. И если в будущем кто-то скажет тебе, что Дженни — не твоя настоящая мама, ты не перестанешь любить её.

— Как не настоящая?

— Ну, есть некоторые люди… я не говорю, что они плохие, просто они глупые… такие люди считают, что настоящая мама может быть только одна. Это неправда.

— Я знаю, папа. Джулия была моей настоящей мамой, и Дженни тоже моя настоящая мама.

— Вот видишь, ты уже знаешь это. А если бы не знал, и кто-нибудь рассказал тебе о Джулии, ты бы очень обиделся на нас за то, что мы обманули тебя. Теперь понимаешь?

Паоло молча кивнул.

— Кроме того, — продолжал я. — Если бы мы не рассказали тебе правду, то оскорбили бы память Джулии. Она очень любила тебя и хотела, чтобы ты любил и помнил её.

— Папа, — вдруг сказал Паоло. — Сейчас ты тоже заплачешь?

— Нет, что ты.

— А почему у тебя слёзы?

— Это бывает, сынок. Мужчины не плачут, но слёзы у них иногда бывают. — Я поцеловал его в лоб и поднялся. — Спокойной ночи, Паолино. Не засиживайся допоздна.

— Не буду, — пообещал он. — Спокойной ночи, папа.

Я спустился на первый этаж и действительно застал Дженнифер в кухне. Она уже закончила уборку и теперь программировала кухонный автомат на завтрашний день.

— Фи заснула? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да, — ответил я, любуясь её стройной фигурой.

Дженнифер никак нельзя было дать тридцать семь лет. Тридцать, ну, на худой конец, тридцать два — не больше. Впрочем, и я не выглядел на свои неполные сорок шесть. Наши гены, пусть и со спящим Даром, весьма успешно противостояли энтропии. Если бы понадобилось, мы смогли бы выдержать ещё и двадцать, и тридцать, и даже сорок лет заключения…

К счастью, этого не понадобится.

— Дженни, — сказал я. — Нам нужно поговорить.

— Сейчас, милый, минуточку. — Она нажала ещё несколько клавиш и задвинула консоль в стол. — Всё, готово. Выпьешь соку?

— Выпью, но не соку, — бодро ответил я и, к удивлению Дженнифер, достал с верхней полки банку растворимого кофе.

Её удивление переросло в изумление, когда я насыпал в чашку с кипятком аж две полные ложки кофе, добавил, не скупясь, сахар, размешал его, а затем вынул из кармана пачку сигарет и закурил.

Дженнифер так и села.

— Эрик! Что с тобой?

— Догадайся, — предложил я.

Глаза её мгновенно расширились:

— Неужели…

— Да, — кивнул я. — Мой Дар полностью восстановлен.

— И… когда это случилось?

— Девять дней назад.

У Дженнифер был такой растерянный вид, словно она никак не могла решиться, что ей делать — броситься мне на шею или стукнуть чем-то тяжёлым по голове. Я решил помочь ей советом:

— Скажи, что я свинья.

— Ты свинья, Эрик! — с чувством произнесла она.

— Признаю и каюсь. Обещаю исправиться.

— Почему ничего не сказал?

— Боялся обнадёжить тебя, а потом разочаровать. До сегодняшнего дня я не мог взять под контроль Формирующие. Как оказалось, я просто должен был вспомнить и восстановить все свои прежние навыки, но я опасался куда более серьёзных проблем.

— Значит, ты решил пощадить меня?

— Нет, Дженни. В любом случае я сказал бы тебе правду, но прежде хотел разобраться, в чём состоит эта правда. Лишь сегодня за праздничным столом я сумел укротить одну Формирующую, и только тогда мне стало ясно, что мой Дар восстановился без каких-либо изъянов.

Дженнифер поднялась, подошла ко мне и вынула из моего рта сигарету. Мы обнялись и поцеловались.

— Вот за праздничным столом, — заметила она, — как раз и был удобный случай сообщить нам эту радостную весть.

— И дети не смогли бы заснуть от волнения, — возразил я. — Это первая причина, почему я тогда промолчал.

— А вторая?

— Ты, милая. Прежде, чем вызвать отца или маму, я должен поговорить с тобой.

— О чём?

— О нашем будущем. — Я отстранил от себя Дженнифер, забрал у неё сигарету и сделал глубокую затяжку. — Странно. Смешно. Уже больше одиннадцати лет мы живём вместе, у нас есть ребёнок… дети, а я… я боюсь сказать такие простые слова: «Дженни, стань моей женой».

Дженнифер посмотрела на меня долгим взглядом, затем резко отвернулась и выбежала из кухни. Я швырнул окурок в раковину умывальника и последовал за ней.

Она сидела в холле на диване, уставившись задумчивым взглядом в противоположную стену. Я сел рядом и обнял её за талию.

— Дженни, родная. Извини, если я сказал что-то не так. Я имел в виду, что боюсь не твоего согласия, а…

Дженнифер прижала палец к моим губам.

— Я тебя правильно поняла, Эрик. Я знаю, что ты хотел сказать. Просто я… Понимаешь, я много раз представляла наш разговор о будущем, когда мы наконец вырвемся из этого плена. Я представляла его по-разному, и… ты сказал именно то, что я мечтала услышать.

— Значит, ты согласна?

Она посмотрела на меня сияющими глазами:

— Да, согласна… Если ты действительно хочешь.

— Я хочу этого, Дженни, больше всего на свете хочу. Я люблю тебя.

— А как же Софи? Ты уже забыл её?

Я вздохнул и потупился. Эта тема была для нас своего рода табу. Вот уже семь лет, если не больше, мы с Дженнифер ни разу не упоминали имя Софи в наших разговорах. Да и я сам с каждым годом всё реже и реже вспоминал её. Однако…

— Нет, дорогая, — честно ответил я. — Было бы ложью сказать, что я забыл и разлюбил Софи. И я покривил бы душой, если бы стал утверждать, что моя любовь к ней была просто юношеским увлечением. Двенадцать лет я провёл в ожидании встречи с ней. Мысль о Софи помогала мне бороться с безумием. Она стала для меня символом свободы, живым воплощением той цели, ради которой я смог вытерпеть пытку одиночеством и снести все издевательства Александра. Софи и свобода слились для меня воедино; я люблю Софи, потому что люблю свободу. Она всегда будет близким и родным мне человеком. Но ты, Дженни… Ты — самое лучшее, что произошло в моей жизни. Ты не просто скрасила моё одиночество, ты превратила мой ад в рай, а серые и унылые будни — в бесконечный праздник. Из товарищей по несчастью, из вынужденных любовников мы стали дружной семьёй, мы стали единым целым, и теперь я не представляю своей жизни без тебя. Да, я по-прежнему люблю Софи, но я уже не могу представить себя с ней, я не могу представить себя с любой другой женщиной, кроме тебя.

Дженнифер крепче прижалась ко мне.

— Со мной то же самое, Эрик. Я продолжаю любить Кевина, я очень сильно люблю его, но люблю как старшего брата, как друга. А ты — мой единственный мужчина, ты один нужен мне, и только ты… — Она вздохнула. — Неужели это всего лишь привычка?

— Это больше, чем привычка. Не всякая любовь, не говоря уже о привычке, смогла бы выдержать такое испытание, которое выпало на нашу долю. Эти долгие годы не стали для нас мучительной пыткой, мы счастливы вдвоём, меня не тяготит твоё общество, а тебя — моё. Многие другие мужчины и женщины на нашем месте сейчас бы только и мечтали о том, чтобы побыстрее разбежаться в разные стороны, их бы тошнило друг от друга. А у нас с тобой даже мысли такой не возникает. Когда я думаю о своём будущем, то непременно вижу тебя рядом со мной.

— Я тоже, милый, — сказала Дженнифер. — Я хочу всегда быть с тобой. И если это не любовь — то что же тогда любовь?

— Это любовь, — твёрдо произнёс я. — Настоящая любовь, какая бывает лишь один раз в жизни, и то далеко не у всех. Нам с тобой повезло, Дженни. Крупно повезло.