Собрание сочинений в 9 тт. Том 3

Послесловие

Накануне нового, 1931 года Фолкнер сел за письменный стол в своем недавно купленном и отремонтированном им самим доме Роуан-Ок, чтобы подвести итоги прожитого года. Ну что ж, кое-чего он достиг. Ему наконец удалось пробить стену непризнания в больших журналах и напечатать четыре рассказа. За последние полгода он получил 1700 долларов гонорара. Однако Фолкнер предвидел, что расходы его неминуемо увеличатся. Тем более что они с Эстелл ожидали рождения ребенка.

Девочка, названная Алабамой в честь тети Алабамы, родилась 11 января 1931 года. Роды были преждевременными, и через девять дней девочка умерла. Как вспоминали близкие, Фолкнер словно окаменел от горя. Он очень любил детей и так хотел иметь своего ребенка. При том, что он вообще был человеком замкнутым, теперь он совсем ушел в себя.

В январе в журнале «Скрибнере мэгэзин» был напечатан рассказ «Засушливый сентябрь». Фолкнер давно работал над этим сюжетом, не раз переписывал рассказ, посылал его в разные журналы, но редакторы неизменно отказывались печатать его, боясь, видимо, касаться такой острой темы, как линчевание негра по одному только подозрению в оскорблении белой женщины. И вот наконец рассказ был напечатан.

А первым рассказом, который Фолкнер написал в Роуан-Оке, стал рассказ «Красные листья», в котором писатель обратился к истории давних хозяев здешних мест — индейцев племени чикесо. Он послал этот рассказ в журнал «Сатердей ивнинг пост», и редакция купила рукопись, заплатив за нее автору 750 долларов. Это дало возможность хозяину Роуан-Ок провести в свой дом электричество.

9 февраля вышел в свет роман «Святилище». На этот раз надежды и расчеты Фолкнера оправдались. Роман сразу же завоевал скандальный успех. За первый месяц было продано 3519 экземпляров — в три раза больше тиража «Шума и ярости» и «Когда я умирала», вместе взятых. К 1 апреля количество проданных экземпляров «Святилища» достигло цифры 6457.

Роман вызвал множество откликов в печати. На этот раз Фолкнер в отличие от своей обычной манеры не читать рецензий и не обращать на них внимания, не был столь равнодушен. Однажды он спросил у жены: «Что ты думаешь об этих рецензиях?» Эстелл в свое время сама была шокирована романом, но отзывы ее удивили. «Они ничего не поняли, — сказала она мужу. — Похоже, что они не читали книги».

В Оксфорде реакция на «Святилище» приобрела характер городского скандала. Друг Фолкнера и хозяин местной универсальной лавки, где продавалось все, включая и книги, заказал некоторое количество экземпляров, однако те, кто решался купить книгу, просили завернуть ее в бумагу, чтобы соседи не видели. Отец Фолкнера, увидев однажды этот роман у одной студентки университета, пытался вырвать книгу у нее из рук, повторяя: «Это неподходящее чтение для такой милой девушки!» Он даже пытался добиться того, что продажа книги была запрещена хотя бы в их городе. Однако мать Фолкнера, мисс Мод, на этот раз оказалась на стороне сына. Она твердо сказала мужу: «Оставь его в покое. Он пишет то, что должен писать».

Окрыленный успехом «Святилища», Фолкнер вернулся к идее, которую он четыре года назад высказывал в письме издателю Хорэсу Ливрайту: «Выпустить сборник рассказов о моих согражданах». Теперь он начал составлять такой сборник. Рассказов о Иокнапатофском округе на сборник не хватало, поэтому первый раздел сборника должен был состоять из рассказов о Первой мировой войне, на которой Фолкнеру так и не удалось побывать, но которая вошла в его сознание. Во второй раздел — наиболее сильный — вошли шесть рассказов о Йокнапатофском округе, а в третий раздел Фолкнер включил свои ранние рассказы, написанные на материале его европейского путешествия.

Фолкнер собирался назвать этот сборник «Роза для Эмили» и другие рассказы, но потом передумал и выпустил его под названием «Эти тринадцать рассказов».

Можно было считать, что какой-то этап его писательской биографии на этом закончился. Можно было подвести первые благоприятные итоги — он наконец завоевал некоторую известность. Шестой из опубликованных им романов привлек интерес читателей и принес автору кое-какие деньги. Кроме того, ему удалось пробиться на страницы популярных в стране журналов со своими рассказами.

Но Фолкнер принадлежал к той категории писателей, которые никогда не бывают удовлетворены своей работой, ее результатами. «Я считаю, — говорил он, — что каждый пишущий пишет об истине, а есть только одна истина, и каждый писатель, если он заслуживает этого имени, никогда не бывает удовлетворен своей работой, потому что она оказывается не столь волнующей, как ему хотелось бы, поэтому он пытается вновь. Это все та же истина, но она проявляется в различных сюжетах, появляются различные люди, различные характеры, различные ситуации, и они подчиняют себе стиль. Писатель все время старается высказать эту истину самым правдивым образом, так, чтобы, если он умрет завтра, он все-таки успел ее высказать».

В его голове уже зрели новые замыслы.

В августе 1931 года Фолкнер начал работать над новым романом. Он сам еще плохо представлял себе, каким будет этот роман. Назвал он его «Темный дом», но это название не устраивало, и он знал, что со временем придет другое, более точное.

У него уже выработался определенный распорядок дня, которого он придерживался потом всю жизнь. Он рано вставал и до середины дня работал. После полудня занимался всякими работами по дому. Больше всего он любил тот час, когда они с Эстелл сидели на веранде и выпивали перед обедом чего-нибудь крепкого. И вот в один из таких августовских дней Эстелл, глядя в сад, между прочим сказала: «Билл, тебе никогда не казалось, что свет а августе совсем иной, чем во все другие времена года?» Фолкнер встал, пробормотал: «Вот оно!» и ушел к себе в кабинет. Спустя минуту он вернулся, и опять они сидели, потягивая из бокалов и любуясь сочными красками сада. Эстелл, уже достаточно хорошо изучившая своего мужа, ни о чем его не спросила. А он наверху, в своем кабинете, зачеркнул название «Темный дом» и написал вместо него новое — «Свет в августе».

Много лет спустя, когда студенты Виргинского университета спросили Фолкнера о происхождении названия «Свет в августе», он ответил: «В августе в Миссисипи бывает несколько дней примерно в середине месяца, когда предвкушается осень, становится холодно, появляется какой-то необыкновенный свет, как будто он дошел к нам не сегодня, а их далеких классических времен. В нем видятся фавны, сатиры, боги — из Древней Греции, откуда-то с Олимпа. Это длится день или два, потом пропадает, но каждый раз в августе в моих местах это происходит, и вот оттуда это название, для меня приятное, потому что оно напоминает мне об этом времени, о сиянии, более древнем, чем христианская цивилизация».

Этот августовский свет, как символ язычества, связывался в воображении Фолкнера, когда он начинал писать этот новый роман, с образом молодой женщины, которой суждено будет стать главной героиней. Рассказывая об истории написания романа «Свет в августе», Фолкнер говорил: «Эта история началась с Лины Гроув, с образа молодой женщины, у которой ничего нет, беременной, твердо решившей найти своего возлюбленного. Эта идея возникла из моего преклонения перед женщинами, перед мужеством и выносливостью женщин. По мере того как я рассказывал эту историю, я все больше и больше влезал в нее, но это главным образом история Лины Гроув».

Говоря о «сиянии», более древнем, чем христианская цивилизация», Фолкнер продолжал: «Может быть, это связано с Линой Гроув, в которой есть нечто от язычества — приятие всего, желание иметь ребенка, которого она отнюдь не стыдится — неважно, есть у него отец или нет, — она просто следует принятым законам того времени, когда ей надо найти отца ребенку, и она находит его. Но что касается ее, то ей и не особенно нужен для ребенка какой-нибудь отец, не более, чем женщинам, рожавшим от Юпитера, нужен был дом или отец ребенку. Достаточно было иметь ребенка. Вот и все, что означает это название — просто отблеск света, более старого, чем наш».

Фолкнер приступал к роману «Свет в августе» в расцвете творческих сил. Он потом говорил, что «в жизни писателя есть период, когда он — не буду подбирать других слов — плодоносит. Потом кровь начинает пульсировать медленнее, кости становятся более ломкими, мускулы менее эластичными, к тому же у него появляются другие интересы, но мне кажется, что в жизни писателя один раз бывает период, когда он пишет в полную силу своего таланта плюс скорость. Потом скорость спадает, но не обязательно, чтобы одновременно происходило увядание таланта. Однако бывает в жизни период, когда они полностью совпадают. Скорость, сила, талант — все в расцвете. Писатель, как говорят американцы, «горячий».

Вот в таком «горячем» творческом состоянии Фолкнер сел писать «Свет в августе». Талант его стал более зрелым, видение мира — шире и глубже. Формула, впоследствии отчеканенная Фолкнером, но выношенная и продуманная много раньше, — «Меня интересуют главным образом люди, человек в конфликте с самим собой, со своим собратом, со своим временем и местом, где он живет, со своим окружением», — приобретала новое, более емкое, теперь уже социальное звучание. Фолкнера начинает уже в новом аспекте волновать проблема человека и общества.

Много лет спустя Фолкнер выразит эту мысль следующими словами: «Человек гораздо важнее, чем его окружение, чем все законы и все эти жалкие и убогие деяния, которые он совершает, как раса, как нация, важно одно — человек, в это надо верить, никогда этого не забывать».

Можно предположить, что именно в период, предшествовавший созданию романа «Свет в августе», Фолкнер с особой обнаженностью столкнулся в своих раздумьях о Человеке с тем, что проблемы нравственные так тесно переплетены с проблемами социальными, что разделить эти нити в клубке человеческой судьбы невозможно, и, видимо, надо описывать этот клубок во всей его запутанности, в сложном, подчас причудливом переплетении разнохарактерных, разнородных, но неразделимых нитей. Каждый человек несет в своем сознании неизгладимые следы своего прошлого, своего окружения, воспитания, данного ему, убеждений и предрассудков, заложенных в него обществом и людьми.

Понятие «окружение» занимало очень значительное место в высказываниях Фолкнера о его собственном творчестве. «Под окружением, — писал Фолкнер, — я не подразумеваю окружающий человека мир, землю, по которой он ходит, или город, я имею в виду традиции, воздух, которым он дышит, его наследие. И прошлое, конечно, является самой непосредственной частью настоящего каждого человека».

Вот этот конфликт человека со своим окружением, с самим* собой, конфликт неразрешимый и фатальный, лежит в основе романа «Свет в августе». Почти все герои этого романа предстают трагическими жертвами социальных и нравственных установлений, уродующих душу и жизнь человека. Тяжкий груз прошлого, унаследованных предрассудков, фанатизма давит на героев романа, толкает их к бегству от жизни, а это, в свою очередь, неминуемо приводит к саморазрушению личности.

В романе «Свет в августе» Фолкнер впервые (если не считать рассказа «Засушливый сентябрь») обратился к самой жгучей социальной и нравственной проблеме американского Юга — проблеме расовых отношений. И героями романа закономерно оказались представители низших социальных слоев американского общества — бродяга, дочь бедного фермера, рабочий на лесопилке, бывший священник.

«Роман сам избирает свою форму», — утверждал Фолкнер. Так произошло и с романом «Свет в августе». Сложность затронутых в нем проблем продиктовала и сложную композицию романа, в котором сосуществует несколько историй, почти независимых сюжетов, связанных между собой, казалось бы, почти случайно, только по воле автора. Но, заканчивая чтение романа, читатель ощущает, что только соседствование и взаимодействие этих как бы независимых друг от друга историй дает смыл всему повествованию, обнажает и формулирует мысль писателя, идеи, которые он хотел выразить.

Одна из этих идей, которая будет занимать большое место в произведениях Фолкнера и в его высказываниях, касавшихся расовой проблемы, это убеждение, что каждое новое преступление белых расистов накладывает свою страшную печать на души последующих поколений — печать страха, вины, ненависти.

Центральной фигурой романа стал Джо Кристмас — образ глубоко трагический. Уже при рождении Кристмаса на него упала черная тень расового и религиозного фанатизма. С самого начала своей жизни Джо Кристмас обречен нести крест незнания, кто он — белый или негр. «В этом его трагедия, — объяснял Фолкнер, — он не знает, кто он, и поэтому он никто… Вот что для меня было трагической идеей всей этой истории, — то, что он не знает, кто он, и у него нет никаких возможностей выяснить это. А для меня это самая трагическая ситуация, в которой может оказаться человек — не знать, кто он, и знать, что никогда этого не узнает».

Неразрешимое противоречие раздирает душу Джо Кристмаса. Он не может идентифицировать себя ни с белыми, ни с неграми, он поставлен вне общества, которым владеют расовые предрассудки. «Его единственное спасение, — говорил Фолкнер, — чтобы жить в мире с самим собой, это отречься от человечества, жить вне человеческого общества. И он пытается делать это, но общество не позволяет ему».

В трагическом финале Джо Кристмаса решающую роль играет некий молодой человек по имени Перси Гримм, свято убежденный в том, что «белая раса выше всех остальных рас, а американская раса выше всех белых, а американский мундир превыше всего человечества». Фолкнер впоследствии сказал о Перси Гримме, что он фашист, который уверен, что «спасает белую расу, убивая Кристмаса. Я придумал его в 1931 году. До тех пор, пока Гитлер не появился в газетах, я не сознавал, что создал наци раньше, чем он».

Сцена гибели Джо Кристмаса превращается в трагический апофеоз романа. Кровь вырывается из тела Кристмаса, «как сноп искр из поднявшейся в небо ракеты; в черном этом взрыве человек словно взмыл, чтобы вечно реять в их памяти. В какие бы мирные долины ни привела их жизнь, к каким бы тихим берегам ни прибила старость, какие бы прошлые беды и новые надежды ни пришлось им читать в зеркальных обликах своих детей — этого лица им не забыть».

Жертва расовой ненависти, Джо Кристмас обретает в этой сцене ореол святого, происходит прямое сближение истории Джо Кристмаса и его мученического конца с евангельской легендой, на которую намекала с самого начала фамилия Кристмас, что означает на английском языке Рождество и включает имя Христа. Этой евангельской символике критика уделяла исключительно большое внимание, выдвигая эту сторону романа на первый план. Сам Фолкнер отнюдь не придавал ей такого значения. Выступая перед студентами Виргинского университета, он говорил: «Вспомните, что писатель должен в своем творчестве опираться на свои истоки. Он должен писать, исходя из того, что знает, а христианская легенда является частью истоков каждого христианина, особенно деревенского мальчика, деревенского мальчика с Юга. Моя жизнь, мое детство прошли в очень маленьком городке в Миссисипи, и это было частью моего происхождения. Я вырос с этим. Я впитал это, воспринял, даже не зная, что к чему. Это не имеет никакого отношения к тому, насколько я в это верю или не верю — это просто живо во мне».

История Джо Кристмаса в романе противопоставлена линия жизни Лины Гроув. Ее история занимает в романе сравнительно малое место, являясь, по существу, только обрамлением книги. Но для Фолкнера важно было не количество страниц, отведенных Лине, а тот глубокий смысл, который несет в себе этот образ, тот свет, который он отбрасывает на другие человеческие судьбы, собранные в этом романе.

Представляя на первых страницах романа Лину Гроув, Фолкнер пишет: «Она смотрит спокойно и любезно — молодая, миловидная, бесхитростная, доброжелательная и живая». В этой характеристике главным является слово живая. Это определяющая черта Лины — в ней все естественно, она живой, ясный человек, не отягощенный грузом предрассудков, воспитания, религиозных предубеждений.

Лина Гроув олицетворяет саму жизнь с ее земными радостями и печалями. В отличие от других героев романа, Лина приемлет жизнь, в Лине нет никаких комплексов, она не испытывает сомнений, она доверяет людям и не ждет от них ничего дурного. И люди, с которыми она сталкивается на своем пути, невольно подпадают под обаяние этой простоты и бесхитростности — они отвечают ей добром, помогают ей. В этом смысле дорога Лины Гроув служит антитезой дороге Джо Кристмаса. Если его дорога была непрекращающимся бегством от себя и от людей, то дорога Лины Гроув — это все новые и новые добрые контакты с людьми. Она вовлекает встречающихся ей людей в свою орбиту, самим фактом своего существования она заставляет людей приобщаться к жизни.

Именно на плечи Лины Гроув Фолкнер возложил — после всех трагических событий, имевших место в романе — светлый, оттененный мягким юмором финал романа, когда Лина с ребенком и мужчиной, который стал ее мужем, уезжает из Джефферсона.

Работа над «Светом в августе» продолжалась до февраля 1932 года. А жизнь шла своим чередом. В сентябре 1931 года вышел в свет сборник рассказов «Эти тринадцать». Книга расходилась хорошо.

За ним тянулась слава человека, которому нравится шокировать общество — это был его способ самозащиты от посягательств на его личность. Так, например, случилось в Северокаролинском университете, куда его пригласили выступить перед студентами. Молодежи он понравился своей серьезностью, полным отсутствием позы. Но когда одна литературная дама, присутствовавшая на этой встрече, прочитала отрывок из одного его романа и строго спросила: «А теперь, мистер Фолкнер, скажите, о чем вы думали, когда писали это?» — он ответил: «О деньгах», чем вызвал веселый смех и аплодисменты студентов.

Одной нью-йоркской знакомой он признавался: «Я не люблю литературную публику. Я никогда не общаюсь с другими писателями. Сам не знаю почему — во мне нет светскости. Я не переношу литературных групп».

В этом плане ему предстояло нелегкое испытание — работа в Голливуде. Но это еще впереди.