Сочинения

24. собеседование аввы Авраама[170] о самоумерщвлении

При помощи Христа предлагается это, двадцать четвертое собеседование аввы Авраама, которое заканчивает предания всех старцев, и по исполнении которого в таинственное соответствие числу тех двадцати четырех старцев, о которых в Апокалипсисе (гл. 5) говорится, что они принесли свои венцы Агнцу, думаем, что освободимся от долга всех наших обещаний. Если эти двадцать четыре старца за заслугу своих наставлений будут увенчаны какой–либо славою, то они, преклонив головы, принесут ее Агнцу, который был заклан для спасения мира. Ибо Он благоволил для славы Своего имени дать им столь превосходный смысл, и нам кое–какое слово, которое бы соответствовало такой глубине учения. Да и необходимо заслуги своего дара относить к виновнику всех благ, Которому тем больше надо воздавать, чем больше дается от Него. Итак, этому Аврааму мы принесли печальную исповедь в борьбе наших помыслов, потому что душевное беспокойство ежедневно побуждало нас возвратиться в нашу родную страну и повидаться с родителями. Ибо отсюда особенно происходил у нас повод к этому желанию: мы вспоминали о том, что наши родители имеют такую набожность и благочестие, что мы никак не предпочитаем им нашего намерения (монашества), всегда содержа в уме то, что мы из их рачительности бyдем получать побуждения к большему преуспеванию, и у нас не будет

\\742// никакой заботы о телесных вещах, никаких развлечений для приобретения пропитания, когда они с радостью будут достаточно доставлять все для нашей потребности. Кроме того, мы с суетной радостью питали надежду, что получим большой плод от обращения многих, которые нашим примером и наставлениями будут направлены на путь спасения; притом рисовалось перед глазами само местоположение, в котором находилось имение наших предков, приятная веселость самой страны, леса, простирающиеся на большое расстояние, так что уединенные места лесов могли доставлять не только удовольствия, но и большие выгоды для пропитания. Когда все это вышесказанному старцу мы по совести искренно раскрыли и, проливая слезы, свидетельствовали, что уже не можем сносить эту борьбу, если благодать Божия не поможет нам, то он, долго молчав, наконец тяжело вздохнул и начал говорить так:

Шаткость ваших помыслов показывает, что вы еще не отреклись от мирских пожеланий, не умертвили прежние вожделения. Ибо блуждание желаний показывает расслабление вашего сердца; это странствование и удаление от родственников, которое вы должны бы соблюдать духом, соблюдаете только телом. Ибо все это было бы оставлено и совершенно уже истреблено в сердцах ваших, если бы вы понимали основание самого самоотвержения, или главную причину уединения, в котором пребываем. И потому яду–маю, что вы подвержены тому недугу праздности, о котором говорится в Притчах: душа ленивого желает; алчба ленивца убьет его (Притч 13, 4; 21, 25). И у нас могло бы не быть недостатка в тех плотских выгодах, на которые вы указали, если бы мы думали, что они соответствуют нашему намерению (монашеству), или эти удовольствия от приятных предметов могут доставить нам такой плод, какой приобретается от этих некрасивых мест и сокрушения тела.

\\743// Ибо мы не настолько лишены утешения от родных, чтобы уже не было таких, которые бы согласились содержать нас на свой счет; но нам все то, что относится к питанию плоти, возбраняет следующее изречение Спасителя: кто не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер,… тот не может быть Моим учеником (Лк 14, 26). Да если бы мы и лишены были пособия от родных, то, наверно, не могло бы не быть услуг и от сильных мира сего, которые с благодарностью готовы были бы послужить нашим потребностям с полной щедростью; и, содержась их подаянием, мы не имели бы заботы о заготовлении пропитания; но нас сильно устрашает проклятие пророка, который говорит: проклят человек, который надеется на человека (Иер 17, 5). Не надейтесь на князей (Пс 145, 3). Мы также могли поставить свои кельи у русла Нила, иметь воду у дверей, чтобы не быть вынужденными носить ее на своих плечах за четыре тысячи шагов. Но для несения этого труда блаженный апостол, делая нас неутомимыми, постоянно воодушевляет следующим словом: каждый получит свою награду по своему труду (1 Кор 3, 8). Нам небезызвестно, что в наших странах есть некоторые приятные, уединенные места, в которых благодать, плодородие садов или обилие яблок доставили бы потребное для нашего пропитания при малом труде телесном; но мы опасаемся, как бы не пал на нас тот укор, который в Евангелии высказан богачу: ты получил уже доброе твое в жизни твоей (Лк 16, 25). Но, отвергнув I все это и презрев все удовольствия этого мира, мы довольствуемся только этими некрасивыми местами: страшную пустынность этого уединения предпочитаем всем удовольствиям и не сравняем богатств плодородной почвы с этими солончаками песков, заботясь не о временных выгодах этого тела, а о вечной пользе духа. Ибо для монаха мало — отречься однажды, т. е. в начале своего обращения презреть настоящее; но надо ежедневно отвергаться этого. Ибо даже до конца этой жизни нам следует говорить с пророком: я не желал бедственного дня, Ты это знаешь (Иер 17, 16). Потому и Господь в Евангелии говорит: если кто хочет

\\744// идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Лк 9, 23).

Тому, кто имеет неусыпное попечение о чистоте внутреннего человека, нужно избирать такие места, которые бы никаким обилием своего плодородия не возбуждали духа его к развлечению земледелием, не возмущали заботой о твердом, непоколебимом построении кельи, не побуждали выходить на какую–нибудь работу под открытым небом[171], и чтобы таким образом, как бы в открытое пространство выпустив помыслы, не уклонился от прямого направления духа и созерцания высшего назначения, не рассеял внимания по разным предметам, от которых никто не может уберечься или избежать, хотя бы кто был заботлив и бдителен, если не будет постоянно заключать свою душу и тело внутри стен жилища; чтобы таким образом монах, как бы искусный рыболов, с апостольским искусством высматривая пищу себе в глубине спокойного своего сердца, с напряженным и непоколебимым вниманием ловил плавающие стаи помыслов и,

\\745// как бы с выдавшейся скалы тщательно всматриваясь в глубину, точно различал, какую рыбу он должен привлекать к себе и употреблять в свою пользу и какую, как худую и вредную, отвергать, пренебрегать ею.

Итак, всякий, постоянно пребывающий на страже, деятельно исполнит то, что довольно ясно выражает пророк Аввакум: но страже моей стану, и взойду на скалу, и буду смотреть, чтобы увидеть, что Он (Бог) скажет мне, и какой ответ получу на жалобу мою (Авв 2, 1). Каких это стоит усилий и как затруднительно, ясно доказывается опытами тех, которые пребывали в пустыне Каламон, или Порфирион[172]. Хотя они большим пространством, нежели Скитская пустыня, отделялись от всех городов и жилищ человеческих (проходя семь или восемь станций (восемь дней) по обширнейшей пустыне, едва достигали уединенного места своих келий); однако, поскольку они, занимаясь земледелием, мало пребывали в затворничестве, то, приходя в эти некрасивые места, в которых мы живем, или в Скитскую пустыню, подвергаются такому потоку помыслов, душевной скуке, что как невежды, которые никогда не брались за упражнения в уединении, не могут снести молчания и пребывания в келье и, тотчас выгоняемые из них, как неопытные новички, возмущаются. Ибо они не научились укрощать возмущения внутреннего человека, сопротивляться буре своих помыслов постоянной заботою и непрерывным вниманием к себе, те, которые, ежедневно занимаясь работою под открытым небом, весь день не только телом, но и духом носятся по воздушному пространству, с движением тела в разные стороны рассеивают и помыслы

\\746// свои. И потому они чувствуют пустоту в своей душе от многих желаний, не могут удержаться от легкого рассеяния мыслей; не перенося сокрушения духа, само молчание свое постоянное считают нестерпимым; не утомляясь тяжелыми полевыми работами, побеждаются праздностью и утомляются продолжительным покоем своим.

Неудивительно, если кто, сидя в келье, как бы в тесном затворе, собрав помыслы, угнетается большей тоскою, нежели когда его помыслы, вырвавшись вместе с человеком из заключения в жилище, постоянно носятся в разные стороны, как разнузданные кони. Когда они вырываются как бы из своего стойла, получается некоторое краткое или горькое утешение. Но когда, по возвращении тела в свою келью, вся стая помыслов опять прибегает к своему стойлу, то застарелая привычка к рассеянию производит еще большие мучения тоски. Следовательно, те, которые еще не могут или не хотят противиться влечениям своей воли, если, ослабив строгость, дадут себе свободу чаще выходить, те таким, как думают, врачеванием произведут в себе более острую болезнь, подобно тому, как некоторые думают, что глотком холоднейшей воды они могут погасить силу внутренней лихорадки, тогда как известно, что от этого жар больше воспламеняется, нежели укрощается: за минутным облегчением следует гораздо большая скорбь.

Потому все внимание монаха всегда должно быть устремлено на одно, — начало и круговращение всех помыслов его должны старательно приводиться к одному цент-\\747//ру, т. е. к памяти Бога, все равно как если бы кто, желая устроить свод купола, постоянно стал кругом обводить шнурок из центра; он по верному правилу соблюдает совершенное равенство круглоты и искусно устраивает. А кто покусится сделать купол без отыскания средины, тот, хотя бы обладал большим искусством или знанием, не может без погрешности соблюсти равенство окружности. Также не может определить одним взглядом, сколько он по ошибке отнял красоты у правильной округлости, если не будет прибегать к этому указателю правильности и при помощи его выравнивать внутреннюю и внешнюю округлость своей работы, чтобы по соблюдению одного центра закончить огромное здание. Так и дух наш, если не будет иметь в виду одну любовь к Господу, как бы неподвижно утвержденный центр, при всех делах и усилиях, так сказать, верным циркулем любви не будет упорядочивать все помыслы, не построит с совершенным искусством того духовного художественного здания, художник которого есть Павел (1 Кор 3, 10), и дом тот не будет иметь красоты, которую блаженный Давид в сердце своем желает представить Господу, говоря: Господи! я возлюбил обитель дома Твоего и место жилища славы Твоей (Пс 25, 8); но неблагоразумно воздвигнет в своем сердце дом неблаголепный, недостойный Св. Духа, такой, который всегда может распасться, — не прославится вселением блаженного сожителя, но подвергнется плачевному разрушению.

Герман. Конечно, такое установление — заниматься делом внутри кельи — полезно и необходимо; удобство этого не только основано на примере вашего блаженства по подражанию апостольским добродетелям, но часто доказывалось указанием и нашего опыта. Но почему мы должны так избегать соседства родных, которое вы не очень

\\748// отвергаете, это не совсем ясно. Ибо мы видим, что вы, безукоризненно поступая на всяком пути к совершенству, не только пребываете в своих областях, но некоторые живут недалеко от своих селений; почему же считается противным для нас то, что вам не вредно?

Авраам. Мы видим примеры, что иногда худое выходит из добрых вещей. Ибо если бы кто стал делать то же самое, но с другим расположением и намерением или с неровной силою, то от этого он впадает в сеть обольщения и смерти, тогда как другие этим приобретают плоды вечной жизни. Без сомнения, это потерпел бы и тот сильный рукою юноша, приготовившийся к сражению с воинственным исполином, если бы взял мужественное и крепкое оружие Саула (1 Цар 17, 38—40); и чем сильный человек поражал бесчисленные полчища врагов, то малолетку могло бы причинить несомненную погибель, если бы он с благоразумным различением не избрал оружие, сообразное с его юностью; и он против страшного врага вооружился не латами и щитом, которыми вооружались, как он видел, другие, но стрелами, которыми сам мог сражаться. Поэтому каждому из нас следует наперед тщательно узнавать меру своих сил и по этой мере браться за науку, какая нравится, ибо хотя все науки полезны, однако не могут быть удобны для всех. Отшельничество хоть хорошо, но мы не считаем его полезным для всех. Ибо для многих оно не только бесплодно, но и гибельно. Также хотя установление киновии или заботу о братьях мы признаем делом святым, похвальным, но не думаем, что поэтому все должны избирать их. Также плод странноприимства весьма обилен, но без терпения оно не может быть предпринимаемо. Потому сначала надо сравнить между собою уставы вашей страны и этой, потом на разных весовых чашах взвесить силы людей, приобретенные постоянным упражнением в добродетелях или пороках. Ибо что одно-\\749//му человеку трудно, даже невозможно, то в других приобретенная привычка обратила в природу. Как некоторые народы, не покрывая тела, переносят большой холод или жар солнца, тогда как другие, не привыкши к такому климату, не могут переносить его, как бы ни были сильны; так и вы, которые с большим усилием души и тела только в этой стране стараетесь как бы победить природу вашего отечества, тщательно рассудите: можете ли переносить здешнюю нищету в тех холодных к вере странах (как есть слух), как бы скованных чрезмерным холодом неверия. Ибо нашим монахам эту твердость намерения естественно придала древность святого образа жизни. Если вы сознаете себя равными им по постоянству и силе, то и вы также не должны избегать соседства родителей и братьев ваших.

А чтобы вы после строгого испытания могли верно определить количество ваших сил, я коротко скажу вам о поступке одного старца, аввы Аполлоса, чтобы, если искреннее испытание вашего сердца покажет, что вы не ниже его по намерению и силе, — вам избрать жительство в отечестве и соседство с родными без ущерба для вашего преуспевания и без опасности для звания монашеского, в той уверенности, что строгости этого смирения, в которое приводит вас в этой области не только воля, но и необходимость странничества, не может победить ни расположение родства, ни увеселение местами. Итак, когда к этому старцу глубокой ночью пришел брат его, со слезами сетуя и умоляя, чтобы он, на короткое время выйдя из своего монастыря, помог ему вытащить вола, увязшего в болотной тине, потому что один никак не мог вытащить его, то авва Аполлос на настойчивую просьбу сказал: для чего ты не позвал младшего брата нашего, хотя он ближе меня живет? И когда брат, думая, что авва забыл о смерти и погребении брата и от чрезмерного воздержания и посто-\\750//янного уединения пребывает как бы не в полном уме, ответил: как я мог вызвать из гроба того, кто умер уже пятнадцать лет? То авва Аполлос сказал: разве ты не знаешь, что также и я уже двадцать лет как помер для этого мира и из гроба этой кельи не могу доставить тебе никаких утешений, какие относятся к состоянию настоящей жизни? Христос не дозволяет мне даже немного ослабевать в тщательности предпринятого самоумерщвления — для извлечения твоего вола, так как он не дозволил одному (Лк 9, 60) и самой кратковременной отлучки для погребения отца, которое, конечно, гораздо скорее, благочестнее и набожнее должно бы быть совершено. Итак, теперь рассмотрите тайны вашего сердца и благоразумно посудите: можете ли вы постоянно соблюдать такую же строгость духа по отношению к вашим родителям. И когда осознаете, что вы в умерщвлении духа подобны этому авве, то знайте, что также и вам не будет вредно соседство с родителями и братьями: вы будете считать себя как бы мертвыми, хотя они будут находиться вблизи, так что не позволите себе ни им оказывать ваше утешение, ни вам ослабевать от их услуг.

Герман. Касательно этого ты уже не оставил больше никакого места сомнению. Ибо мы уверены, что в соседстве с ними (родственниками) мы не можем носить эту убогую одежду и ежедневно ходить босиком; даже и трудом подобным не можем там приобретать необходимое для пропитания, так как здесь мы вынуждены носить воду на своей шее за три мили[173]. Ибо ни наша, ни их стыдливость вовсе не допустит нам делать это перед ними. Но какой вред будет нашему намерению, если, при их услужении совершенно освободившись от всякой заботы о приготов

\\751//лении пропитания, будем заниматься только чтением и молитвою, так что по оставлении этого труда, которым теперь развлекаемся, усерднее будем заниматься только духовными делами?

Авраам. Против этого я выскажу вам не свое, а блаженного Антония мнение, которым он посрамил беспечность одного брата, закоснелого от того равнодушия, о котором вы говорите, так что оно развяжет и узел вашего предложения. Когда некто, придя к сказанному авве, стал говорить, что отшельническая жизнь менее удивительна; большая добродетель будет, если кто, находясь между людьми, а не в пустыне будет упражняться в том, что служит совершенству; блаженный Антоний спросил, где он живет. Когда тот сказал, что живет при своих родителях, и хвалился, что при их пособии он свободен от всякого попечения и заботы дневной работы, постоянно занимается только чтением и молитвою без развлечения духа; блаженный Антоний опять спросил: скажи, сын, не опечаливаешься ли ты их уронами или несчастными случаями, также не радуешься ли их счастью? Тот сознался, что принимает участие в том и другом. Старец сказал ему: знай, что ты и в будущем веке также будешь возмущаться судьбою тех, с которыми в этой жизни волнуешься радостью или скорбью. Не довольствуясь этим мнением, блаженный Антоний вступил на более обширное поле рассуждения, говоря: такая жизнь и такое состояние душевной холодности есть не только этот вред, который причиняют тебе, хотя ты сам не чувствуешь того, говоря словами Притчей: били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал (Притч 23, 35); или что говорится у пророка: чужие пожирали силу его и он не замечал (Ос 7, 9), именно это, каждый день изменяя твой дух по разнообразию случаев, постоянно погружает в земное и лишает

\\752// тебя плода рук твоих и справедливой награды за соответственный труд, не допуская тебе, живущему на их содержании, по правилу блаженного апостола, своими руками приготовлять себе ежедневное пропитание, которое он при всем том, что занимался святым делом проповедования Евангелия, приобретал не только себе, но и тем, которые оказывали ему необходимые услуги в служении его, как он напоминал об этом при преподавании последних заповедей пресвитерам ефесской церкви: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии (Деян 20, 34); чтобы показать, что он это делал в образец для нашей пользы, он говорит: мы не были праздны между вами, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас, не потому, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам (2 Сол 3, 7—9).

Поэтому, хотя у нас и не было бы недостатка в пособии от родственников, однако эту нищету мы предпочитаем всем богатствам и лучше желаем готовить ежедневное пропитание тела своими трудами, нежели беспечно содержаться пособием родственников, эту трудолюбивую скудость предпочитая вышесказанному праздному размышлению о Св. Писании и бесплодному занятию чтением. Без сомнения, этому мы весьма охотно последовали бы, если бы апостольская власть своим примером заповедала или постановления старцев здраво определили, что это полезнее. Знай же, что и от этого ты терпишь вред не меньше вышесказанного; потому что ты, будучи здоров и крепок телом, содержишься чужим подаянием, которое справедливо полагается только слабым. Может быть, и всякое сословие людей, кроме только монахов, которые по заповеди апостола живут ежедневными трудами рук своих, ожидает подаяния от чужого труда. Потому не толь-\\753//ко те, которые хвалятся, что они содержатся имуществом родителей, или трудами слуг, или плодами своих поместий, но и сами цари этого мира содержатся подаянием. Наконец, вот постановление наших предков: все, что расходуется на необходимое ежегодное пропитание, которое трудами рук наших не было заработано, должно относиться к подаянию, так заповедал апостол, который, совершенно запрещая праздным вспомоществование от чужой щедрости, говорит: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь (2 Сол 3, 10). Блаженный Антоний, вразумив этими словами одного человека, наставил и нас своим учением и примером, чтобы мы избегали гибельной услужливости родственников и всех, которые доставляют подаяние для необходимого пропитания, избегали также и всякой красоты веселого обиталища; и чтобы некрасивые песчаные местности, солончаковые по природе, и области, иссохшие от соляного наводнения и поэтому не подлежащие никакому праву и владению людей, мы предпочитали всем богатствам этого мира, чтобы нам уклоняться не только от посещения людей по причине непроходимой пустыни, но чтобы и плодородие почвы никак не возбуждало нас к развлечению каким–нибудь земледелием, через что дух, отвлекаемый от главного наблюдения за сердцем, сделался бы бесплодным в духовных упражнениях.

А что вы надеетесь, что можете спасать и других, и спешите посетить родину с чаянием большей пользы, касательно этого выслушайте одну повесть аввы Макария, весьма занимательно и назидательно изображенную, которую он весьма кстати рассказал для вразумления одному, горевшему подобным желанием. Итак, в одном городе был искусный брадобрей, который, обривая всякого за три динария[174], хоть и малую плату получал за свой труд,

\\754// но этим количеством не только ежедневно приобретал необходимое для своего пропитания, но после удовлетворения всякой потребности телесной еще и сто динариев каждый день откладывал в свой кошелек, постоянно получая такую прибыль. Но когда услышал, что в одном дальнем городе каждый человек платит брадобрею по целому сольду[175], то сказал: долго ли буду довольствоваться такой скудостью, что с трудом приобретаю плату в три динария, тогда как отправившись туда, я мог бы собрать большое богатство? Итак, тотчас взяв инструменты своего ремесла, истратив на путевые расходы все/ что здесь сберег за долгое время, с большим трудом дошел до того многодоходного города. Здесь в тот же день получив согласно с тем, как слышал, от каждого плату за свой труд, вечером видя, что приобрел большое число сольдов, с радостью пошел на местный рынок купить пищи, необходимой для обеда. Когда стал покупать ее за большую цену, то на весьма скудную пищу истратил все приобретенные сольды, так что ни одного динария не осталось в прибыли. Когда увидел, что каждый день истрачивается приобретение его, так что не только ничего не скопил, но едва мог удовлетворять даже потребности ежедневного пропитания, то, размышляя сам с собою, сказал: возвращусь в свой город и опять буду получать тот малый доход, из которого, после удовлетворения всем телесным потребностям, от ежедневного избытка у меня составится некоторое сбережение для содержания себя в старости. Хотя это сбережение кажется малым и скудным, но при постоянном приращении составит немалую сумму. Ибо для меня выгоднее было получение мелких монет, нежели воображаемый доход сольдов, из которого не только ничего не оставалось в сбережении, но едва удовлетворялась потребность ежедневного пропитания. Потому и нам лучше постоянным пребыванием в уединении пустыни приобретать малый плод, которого никакие житейские попечения, никакие мирские развлечения, никакое тщеславие и

\\755// суета не истребляют и никакие заботы о дневной потребности не уменьшают. Малое у праведника — лучше богатства многих нечестивых (Пс 36, 16), — т. е. лучше приобретать малый плод в пустыне, нежели домогаться большой пользы в мире, которая хотя бы и была приобретена прибыльным обращением многих, но пребыванием в мире и ежедневным развлечением утрачивается вовсе. Ибо, по словам Екклезиаста, лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа (Еккл 4, 6). Такому обману и лишениям обязательно подвергаются все немощные, которые хотя и в своем спасении еще не уверены и сами еще нуждаются в чужом наставлении и руководстве, однако обольщением дьявола побуждаются к обращению и управлению другими, и которые хотя бы и могли приобрести какую–нибудь пользу от обращения некоторых, но по своей нетерпеливости и неисправленности нрава теряют все приобретенное. Ибо с ними бывает то, что пророк Аггей пишет: зарабатывающий плату зарабатывает для дырявого кошелька (Агг 1, 6). Точно, в дырявый кошелек кладет свои прибытки тот, кто все, что ни приобретет через обращение других, теряет невоздержанием своего сердца и ежедневным развлечением духа. И таким образом бывает, что, думая, будто могут приобрести большую пользу через наставление других, сами остаются без исправления. Иной выдает себя за богатого, а у него ничего нет; другой выдает себя за бедного, а у него богатства много. Лучше простой, но работающий на себя, нежели видающий себя за знатного, но нуждающийся в хлебе (Притч 13, 7; 12, 9).

Герман. Твое рассуждение верно показало погрешность наших помышлений; мы также желаем узнать причины и исправление этой погрешности и отчего

\\756// приключилось с нами такое обольщение. Ибо нет сомнения, что никто не может подать лучшего лекарства в болезнях, кроме того, кто предсказал само происхождение болезней.

Авраам. У всех пороков один источник и начало; а по качеству той части и, так сказать, члена, который в душе поврежден, получаем различные названия страстей и повреждений. Это доказывается иногда примером телесных болезней, у которых хотя одна бывает причина, но по качеству больных членов они разделяются на разные виды недугов. Ибо когда вредная влага займет крепость тела, т. е. голову, то производит головную болезнь; когда падает на уши или глаза, то обращается в болезнь ушей и глаз; когда разольется во все члены до оконечностей рук, то называется болезнь членовая и хирагра; а когда стечет к оконечностям ног, то называется подагрою; одна и та же по происхождению вредная влага различается столькими названиями, сколько частей членов занимает. Также, переходя от видимого к невидимому, мы верим, что в частях и, так сказать, членах нашей души бывает всякий порок. Так как все мудрецы различают в душе три потребности, то и недугом каким–нибудь повреждается или разумная, или раздражительная, или вожделеющая часть. Когда какой–нибудь из этих способностей овладеет вредная страсть, то от причин ее дается имя и пороку. Ибо если разумную часть поразит язва пороков, то произведет пороки тщеславия, возношения, зависти, гордости, предрассудков, ереси. Если поранит раздражительную способность, то породит ярость, нетерпеливость, печаль, уныние, малодушие, жестокость. Если повредит вожделеющую часть, то произведет чревобесие, блуд, сребролюбие, скупость и другие вредные земные пожелания.

\\757//

И потому, если хотите узнать источник и начало этого порока, знайте, что повреждена разумная часть вашего духа и души, от которой обычно происходят пороки предрассудков или тщеславия. Потому этот, так сказать, член души вам следует сначала врачевать правильным рассуждением и добродетелью смирения; при повреждении его, когда думаете, что не только уже достигли верха совершенства, но можете и других учить, и признаете себя способными и достаточными к научению прочих, — через возношение тщеславия, которое открыло ваше исповедание, вы увлекаетесь в суетное странствование. Страсти эти вы можете без затруднения отсечь, если, основываясь на смирении и истинном рассуждении, как я сказал, с сокрушением вашего духа уясните, как тяжело, как трудно каждому из нас спасти свою душу, и если с искренним расположением сердца осознаете, что вы не только далеки от возможности учить, но и сами еще имеете нужду в помощи учителя.

Итак, к этому члену или части души вашей, которая особенно уязвлена, приложите лекарство истинного смирения. Поскольку она, как видно, слабее прочих сил вашей души, то обязательно первой подвергается дьявольскому искушению. Как обычно бывает в человеческих телах, когда приключаются какие–нибудь недуги, происходящие или от случающегося утруждения, или от вредного влияния воздуха, — слабые части первыми чувствуют и подвергаются этим недугам; и когда болезнь особенно поразит их, то заражает той же язвою и прочие части тела. Так и душа каждого из нас, как бы при веянии

\\758// заразительного дыхания пороков, обязательно искушается той страстью, которой более нежная и слабая ее часть, подстрекаемая врагом, не так сильно противится, и подвергается опасности плена со стороны тех, которым неосторожная стража отворяет вход для более легкого предательства. Так Валаам, на известном основании заключая, что народ Божий может быть обольщен, дал совет — расставить ему гибельные сети с той стороны, с которой, как узнал, сыны Израиля слабы, не сомневаясь, что после доставления множества женщин они тотчас впадут в блуд (Чис 25, 1—3, 31, 16; Апок 2, 14), потому что знал, что вожделеющая часть души их растлена. Таким образом, каждого из нас злые духи хитрой злокозненностью искушают, расставляя коварные сети там, где замечают болезнь души; например, когда видят, что разумные части нашей души повреждены, обольщают нас в том порядке, в каком, по свидетельству Св. Писания, царь Ахав был обольщен сириянами, которые говорили: мы слышали, что цари дома Израилева, цари милостивые. И опоясали они вретищами чресла свои и возложили веревки на головы свои, и пришли к царю Израильскому и сказали: раб твой Венадад говорит: пощади жизнь мою (3 Цар 20, 31, 32). Он, тронувшись не по истинному благочестию, а суетною похвалою милосердия, говорит: разве он жив? Он мой брат. Подобно этому и нас, обольщенных погрешностью разумной части, доводят до того, что впадаем в оскорбление Бога там, где думали получить награду за благочестие, и с подобным укором нам будет сказано: за то, что ты выпустил из рук своих человека, достойного смерти, то душа твоя будет вместо его души, народ твой вместо его народа (Там же, 42). Или когда нечистый дух говорит: выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его (3 Цар 22, 22), то, без сомнения, через разумную способность, о которой знал, что она открыта для смертоносных наветов, расставляет сети обольщения и смерти. Так и Ирода через раздражительную часть души хитрейший враг подстрекнул к

\\759// избиению стольких младенцев, ибо знал, что эта часть в нем была больше повреждена. Так думал тот же дух и о Господе нашем, когда искушал эти три части души Его, в которых, как знал, слаб весь род человеческий, однако не преуспел в хитрых наветах. Он искушал вожделеющую часть духа Его, говоря: скажи, чтобы камни сии сделались хлебами; искушал раздражительную часть, когда старался подстрекнуть Его к желанию власти над настоящим веком и к желанию царств этого мира; разумную часть искушал, когда говорил: если Ты Сын Божий, бросься вниз (Мф 4, 3—9). В этом обольщение его не имело никакого успеха, потому что не нашел в Нем ничего поврежденного. Ибо никакая часть души Его, искушаемая наветами врага, не соглашалась с ним; ибо, говорит Спаситель, идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего (Ин 14, 30).

Герман. Между прочими родами обольщений и погрешностей наших, которые суетным обещанием выгод воспламеняли нас к желанию нашего отечества, была и эта особенно причина: посещаемые иногда братьями, мы никогда не могли по своему желанию пребывать постоянно в затворничестве и продолжительном безмолвии. Когда приходили некоторые братья, по необходимости прерывалось соблюдение и мера ежедневного воздержания, которое мы всегда желаем без перерыва соблюдать для обуздания плоти. Этого, как думаем, не может случиться в нашей стране, в которой невозможно или трудно найти человека монашеского звания.

\\760//

Авраам. Это знак неразумной и неосмотрительной строгости или скорее — совершенной холодности — вовсе не желать, чтобы люди посещали. Ибо если кто на этом избранном пути идет слишком медленными шагами, т. е. нерадиво, и живет по внешнему человеку, т. е. только плотской жизнью, то справедливо, чтобы к нему, не говорю, из святых, но и из людей никто не приходил[176]. А вы, если пылаете истинной и совершенной любовью к нашему Господу и с полной горячностью прилепляетесь к Богу, Который есть любовь (1 Ин 4, 8), в какие бы неприступные места ни ушли, обязательно места эти будут посещаемы людьми[177]; и чем более близкими к Богу сделает вас жар любви Божией, тем большее святых братьев будет стекаться к вам. Ибо, по слову Господа, не может укрыться город, стоящий на верху горы (Мф 5, 14). Ибо Я прославлю прославляющих Меня, говорит Господь, а бесславящие Меня будут посрамлены (1 Цар 2, 30). Впрочем, вы должны знать, что это есть тонкая хитрость дьявола, скрытная яма, в которую он ввергает всех жалких и неосторожных, когда обещает им большее, — похищает необходимый, ежедневно приобретаемый плод, советуя, что нужно искать сокровеннейшие и обширнейшие пустыни, и изображая в сердце их те пустыни, как усеянные дивными красотами, представляет также некоторые неизвестные места, как никому незнаемые, невозделанные, подлежащие уже нашей власти, и которыми без всякого

\\761// затруднения можно будет владеть. Ложно показывает, что и люди той области обходительны и идут по пути спасения, чтобы, обещая там обильные плоды для души, обманом лишить нас настоящих выгод. Ибо когда всякий по этой суетной надежде отделится от спасительного сожительства со старцами и лишится всего, что напрасно представлял себе в своем сердце, то, отрезвившись, как бы пробудившись от глубокого сна, не найдет ничего из того, о чем грезил. Итак, дьявол, опутав его большими нуждами, неразрешимыми сетями, не позволяет и подумать когда–нибудь о том, что он сам себе обещал, и, связав его уже не теми редкими и духовными посещениями братьев, которых прежде избегал, но ежедневными набегами мирян, не допускает когда–нибудь возвратиться и к посредственному покою, и к образу жизни отшельнической.

Да и то приятное послабление и гостеприимство, которое обычно допускается иногда во время прихода братьев, хотя кажется вам неприятным и достойным избежания, однако бывает полезно и здорово как духу, так и телу вашему. Часто случается, не говорю, с новичками и немощными, но и с опытными и совершенными, что если напряжение их духа и строгость не получают какого–либо послабления в промежутках отдохновения, то они впадают или в холодность духа, или, по крайней мере, в гибельную болезнь тела. И потому благоразумные и совершенные, когда случается даже и частое посещение братьев, не только должны терпеливо сносить, но и радушно принимать их. Это, во–первых, побуждает нас всегда усиливать уединение пустыни, ибо некоторым образом, возобновляя наше упражнение, делает его неутомимым и постоянным; а если кто не замедляется иногда остановкою, то не может дойти до конца с

\\762// неослабной скоростью; во–вторых, удовлетворяет потребности подкрепить тело пищею с плодом человеколюбия, вместе с приятным отдохновением тела доставляет нам больше выгоды, нежели те, которые были бы приобретены утомлением от воздержания. Касательно этого предмета, я приведу вам прекрасное сравнение, переданное древней повестью.

Говорят, что блаженный евангелист Иоанн, когда нежно гладил руками куропатку, вдруг увидел идущего к нему охотника. Тот, удивившись, что муж такой высокоуважаемый, славный, унижал себя до такой маловажной, низкой забавы, спросил: ты ли тот Иоанн, о котором громкая, знаменитая слава и во мне возбудила сильное желание узнать тебя? Для чего же ты занимаешься такими пустыми забавами? Блаженный Иоанн спросил его: что это ты носишь в своей руке? Лук, отвечал охотник. Св. Иоанн спросил: для чего же ты носишь его не всегда натянутым? Тот отвечал: нельзя, — чтобы постоянным натягиванием сила упругости не ослабела, и он не сделался негодным; когда понадобится сильнее пустить стрелы в какого–либо зверя, то, потеряв упругость от чрезмерной, постоянной натянутости, он не сможет послать стрелу с должной силою. Блаженный Иоанн сказал: не соблазняйся же, юноша, и этим маловажным и кратким отдохновением нашей души, которая, если иногда не облегчать напряжения ее строгости некоторым послаблением, ослабевая от непрерывной натянутости, не сможет споспешествовать добродетели духа, когда потребует необходимость.

\\763//

Герман. Поскольку ты доставил нам лекарство против всех обольщений, и дьявольские козни, которые колебали нас, твоим учением при помощи Божией обнаружены, то просим также объяснить нам и то, что говорится в Евангелии: иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф 11, 30). Ибо оно, кажется, противоречит изречению пророка: в делах человеческих, по слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя (Пс 16, 4). И апостол говорит: все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы (2 Тим 3, 12). А все, что жестоко и подвергается гонениям, то не может быть легко и приятно.

Авраам. Что изречение Господа и Спасителя нашего совершенно истинно, это мы легко подтвердим доказательством самого опыта, если путь к совершенству законно и по воле Христа будем проходить и, умерщвляя все желания наши и отсекая вредный произвол, не только не допустим оставаться у нас ничему из имущества этого мира, посредством которого (имущества) враг получит власть нападать и терзать нас в любое время, но и будем сознавать, что мы не господа сами для себя, чтобы по истине исполнять слова апостола: уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2, 20). Ибо что может быть тяжело, что несносно для того, кто с полным расположением принял иго Христово, кто, основываясь на истинном смирении, всегда взирая на Господа, радуется во всех обидах, какие бы ни были сделаны ему, говоря: я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен (2 Кор 12, 10)? О какой, говорю, потере

\\764// домашней вещи будет скорбеть тот, кто славится своею нищетою, ради Христа добровольно отверг все имущество этого мира и вообще все вожделения его почитает за сор, чтобы Христа приобрести (Флп 3, 8), при размышлении о следующей евангельской заповеди, презирает и пренебрегает всякой потерею: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою (Мф 16, 26)? О потере какой вещи опечалится тот, кто все, что у него может быть отнято, считает не своим, с непобедимым мужеством взывая: мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него (1 Тим 6, 7)? Какой нуждою нищеты будет побеждено мужество того, кто не носит сумы в дороге, меди на поясе, одежды на разные времена (Мф 10, 9, 10), но с апостолом славится тем, что бывает во многих постах, в голоде и жажде, в холоде и наготе (2 Кор 11, 27)? Какой труд или какая тяжелая заповедь старца может возмутить спокойствие сердца того, кто, не имея никакой своей воли, не только терпеливо, но и с радостью принимает все, что будет приказано ему, и по примеру нашего Спасителя не ищет исполнять свою волю, но волю Отца, говоря и сам к Отцу своему: не как Я хочу, но как Ты (Мф 26, 39)? Какой обиды, какого гонения устрашится, даже какое наказание может быть неприятным тому, кто, с апостолами радуясь во всех наказаниях, желает удостоиться за имя Христово принять бесчестие (Деян 5, 41)?

А что, напротив, иго Христово кажется нам нелегким, неприятным, то это справедливее приписать нашему упорству, когда мы, впав в безнадежность и неверие, вопреки повелению и совету Того, Кто говорит: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое раздай нищим; и приходи и следуй за Мною

\\765// (Мф 19, 21), по глупому развращению поступаем превратно — удерживаем у себя земное имущество. Поскольку дьявол содержит душу нашу связанной узами его (т. е. имущества), то он, чтобы лишить нас духовных радостей, опечаливает нас уменьшением и лишением его, когда ни захочет. Он хитрым обманом производит то, что, когда приятность евангельского ига и легкость бремени сделается тяжелой для нас, запутав узами богатства и имущества, которое мы сберегаем себе для успокоения и утешения, всегда мучит нас бичами мирских забот, в нас самих производя то, чем бы терзаться. Ибо всякий связывается узами грехов своих (Притч 5, 22); и пророк говорит: вот, все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, идите в пламень огня вашего и стрел, раскаленных вами! (Ис 50, 11). По свидетельству Соломона, кто чем согрешает, тем и наказывается (Прем 11, 17). Ибо те же самые удовольствия, которыми наслаждаемся, служат для нас мучением; утешения этой плоти и услаждения, как палачи, с наказанием обращаются на своего виновника; потому что тот, кто опирался на прежнее богатство и имущество, не может иметь ни совершенного смирения сердца, ни полного умерщвления превратной воли. При этих пособиях к добродетелям все трудности настоящей жизни и все лишения, какие враг может наносить, переносятся не только терпеливо, но и с удовольствием; а без них (т. е. смирения и умерщвления воли) растет столь гибельная гордость, что и за легкое поношение мы уязвляемся смертоносными стрелами досады, и нам будет сказано через пророка Иеремию: и ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила? и для чего тебе путь в Ассирию, чтобы пить воду из реки ее? Накажет тебя нечестие твое, и отступничество твое обличит тебя; итак познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа, Бога твоего, и страха Моего нет в тебе, говорит Господь (Иер 2, 18, 19). А что дивная приятность ига Господня чувствуется горькой, то это потому,

\\766// что горечь нашего отвращения портит ее. Что столь приятная легкость божественного бремени кажется тяжелой, то это потому, что мы упрямой самонадеянностью презираем Того, Кем поддерживаемся. Об этом ясно свидетельствует Св. Писание, говоря: если бы они ходили стезями прямыми, то нашли бы стези правды легкими (Притч 2, 20). Это, без сомнения, относится к нам, которые правые и легкие стези Господни неровными и жесткими камнями пожеланий делаем не гладкими, которые царский путь, упроченный апостольскими и пророческими камнями, проложенный стопами всех святых и Самого Господа, безумно оставляем, ходим по распутью и местам, покрытым колючим кустарником, и ослепленные прелестями настоящих утех, ползем по мрачным и поросшим волчцами пороков тропам, изранив голени, разодрав брачную одежду, пронзаемые не только острыми иглами терния, но и уязвляемые жалами ядовитых змей и скорпионов, скрывающихся там. Ибо терны и сети на пути коварного; кто бережет душу свою, удались от них (Притч 22, 5). О таких и Господь говорит через пророка: народ Мой оставил Меня; они кадят суетным, споткнулись на путях своих, оставили пути древние, чтобы ходить по стезям пути непроложенного (Иер 18, 15). Ибо, по словам Соломона, путь ленивого — как терновый плетень, а путь праведного — гладкий (Притч 15, 19). И таким образом от царского пути уклоняясь, не могут достигнуть города митрополии, куда всегда неуклонно должно быть направлено наше шествие. Это и Екклезиаст довольно знаменательно выразил: труд глупого утомляет его, потому что не знает даже дороги в город (Еккл 10, 15), т. е. в небесный Иерусалим, который есть матерь всем нам (Гал 4, 26).

\\767//

Кто, поистине отвергнув этот мир, возложил на себя иго Христово и научился от Него, уразумев из ежедневных опытов перенесения обид, что Он кроток и смирен сердцем, тот во всех искушениях всегда пребудет непоколебим, и все будет содействовать ему ко благу (Рим 8, 28). Ибо слова Божии, по пророку Михею, не благотворны ли для того, кто правильно поступает (Мих 2, 7)? И еще: правы пути Господни, и праведники ходят по ним, а беззаконные падут на них (Ос 14, 10). Итак, милостивая к нам благодать Спасителя больше доставила нам пользы и похвалы посредством борьбы с искушениями, нежели если бы удалила от нас всякую нужду в борьбе. Ибо для колеблемого страстями и горестями высшую и превосходнейшую добродетель составляет оставаться всегда непоколебимым, и когда все свидетельствуют против него — пребывать уверенным в помощи Божией и бестрепетным; при нападках человеческих, как бы перепоясанному оружием непобедимой добродетели, славно торжествовать над нетерпеливостью и приобрести некоторым образом силу от немощи, потому что сила в немощи совершается (2 Кор 12, 9). И вот, Я поставил тебя ныне, говорит Господь, укрепленным городом, и железным столбом, и медною стеною на всей этой земле, против царей Иуды, против князей его, против священников его и против народа земли сей. Они будут ратовать против тебя, но не превозмогут тебя; ибо Я с тобою, говорит Господь, чтобы избавлять тебя (Иер 1, 18, 19). Следовательно, по истинному учению Господа, царский путь приятен и легок, хотя и кажется жестким и шероховатым. Ибо когда благочестно и верно служащие понесут на себе иго Господне и научатся от Него, что Он кроток и смирен сердцем, то, уже некоторым образом сложив тяжесть земных страстей, при содействии Господа, найдут не

\\768// труд, а покой душам своим, как Он Сам через пророка Иеремию свидетельствовал: остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим (Иер 6, 16). Ибо извилистое будет для них всегда прямым, и кочковатое — путем ровным (Ис 40, 4), и увидят, как благ Господь (Пс 33, 9), и услышат Христа, в Евангелии говорящего: придите ко Мне все труждающиеся (утомленные) и обремененные (подавляемые тяжестью грехов), и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф 11, 28—30). Следовательно, путь Господень имеет приятность, если проходят по закону Его. Но мы сами причиняем себе скорби и мучения беспорядочными уклонениями, когда лучше желаем идти кривыми и развращенными путями этого века, невзирая на большую опасность и трудность. А когда таким образом иго Господне сделаем для себя тяжелым и жестоким, то уже в духе богохульства обвиняем или само иго, или Христа, возложившего его, в жестокости, как говорится у Премудрого: глупость человека извращает путь его, а сердце его негодует на Господа (Притч 19, 3). И через пророка Иезекииля против тех, которые сказали бы, что путь Господа не прав, Господь говорит: Мой ли путь неправ? не ваши ли пути неправы? (Иез 18, 25). И действительно, если бы ты захотел сравнить блестящий цвет девства и благоуханную чистоту целомудрия со скверною, зловонной нечистотою похоти, спокойствие и беспечальность монахов с опасностями и горестями, которым подвергаются люди мирские, покой нашей нищеты с едкими печалями богатых и неусыпными заботами, которым предаются дни и ночи с большой опасностью для жизни, то легко убедишься, что иго Христово весьма благо и бремя очень легко.

\\769//

Потому и ту награду, которую совершенно отвергающимся в этой жизни Господь обещал сторицею, говоря: всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную (Мф 19, 29), правильно и совершенно истинно понимается в собственном смысле без всякого нарушения верности. Многие, принимая это изречение в грубом смысле, утверждают, что это плотски будет воздано святым во время тысячелетия (Апок 20, 4), хотя сознаются, что тот век, который называют будущим после воскресения, нельзя принимать за настоящий. Следовательно, гораздо вернее понимать так, что тот, кто по увещеванию Христа отринет мирские страсти или блага, от братьев и соучастников своего намерения (монашества), соединяющихся с ним духовным союзом, приобретет в сто раз более приятную любовь и в этой жизни. Известно, что та любовь, которую между родителями, детьми, родными, супругами и ближними порождает необходимость общественной связи или кровное родство, бывает довольно непродолжительна и слаба. Даже добрые и благочестивые дети, когда вырастут, отделяются иногда от домов родителей и от имения, также общение супружеского союза иногда по встретившейся уважительной причине расторгается, сварливое разделение прерывает любовь между братьями. Одни монахи всегда сохраняют единение союза, безраздельно владеют всем, все, принадлежащее братьям, считают своим и все свое принадлежащим братьям. Итак, если благодать нашей любви сравнить с теми расположениями, какими связывается плотская любовь, то та, конечно, во сто раз слаще и возвышеннее. В воздержании от супружества также заключается во сто раз большая приятность, нежели та, которую доставляет взаимное совокупление полов. Вместо той радости, которую

\\770// кто–либо находит в обладании только полем и домом, во сто раз большей радостью богатства будет наслаждаться тот, кто, поступая в состояние усвоения сынов Божиих, всем, что принадлежит вечному Отцу, будет владеть, как своим собственным расположением и силою. И будет взывать по подражанию истинному Сыну Божию: все, что имеет Отец, есть Мое (Ин 16, 15); уже не с мучительной заботою, соединенной с развлечением и беспокойством, но спокойно и с радостью как бы в собственное владение будет везде вступать, слыша ежедневно проповедуемое ему апостолом: все ваше: мир ли, или настоящее, или будущее (1 Кор 3, 22). И Соломон говорит: у верного целый мир богатства (Притч 17, б). Следовательно, это сторичное воздаяние состоит в величии заслуги и в различии столь несравненного качества[178]. Ибо если бы кто вместо известного веса меди, или железа, или какого–либо более дешевого металла отдал столько же золота, то, конечно, показалось бы, что он воздал больше, нежели во сто раз. Так, когда за презрение удовольствий и расположений земных воздается духовная радость и приятность драгоценной любви, то хотя бы само число было то же, однако эта приятность во сто раз больше. И чтобы частым повторением сделать это очевиднее, скажу, что прежде я имел жену в страсти тленного хотения, а теперь имею ее же в чести освящения и в истинной любви Христовой. Женщина одна и та же, а достоинство любви возросло во сто раз. Если же вместо возмущения гневом и яростью взять постоянную тихость терпения, вместо мучительной озабоченности и развлечения — покой беззаботности, вместо бесплодной и мучительной печали этого века — плод спасительной печали, вместо суетного, временного веселья — плодовитую духовную радость, то в замене этих расположений увидишь сторичное воздаяние.

\\771// Если с кратковременным и обманчивым удовольствием всякого порока сравнить заслуги противоположных добродетелей, то увеличенная приятность докажет, что эти добродетели во сто раз лучше. Ибо сотенное число с левой руки переносится на правую, которая в исчислении хотя имеет, кажется, такую же форму пальцев, однако весьма превосходит левую количеством[179]. Ибо случится так, что те из нас, которые, по–видимому, носят образ козла, станут по левую сторону, а имеющие достоинство овцы будут поставлены по правую сторону. Теперь перейдем к количеству тех вещей, которые за презрение мира и других выгод Христос воздает нам в этом веке, как говорится в Евангелии Марка: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или матерь, или жену, или детей, или земли ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной (Мк 10, 29, 30). Ибо всякий получит в сто раз больше братьев, родителей, кто, оставив любовь к одному отцу, или матери, или сыну ради имени Христова, входит в искреннюю любовь всех, служащих Христу: вместо одного находит столь много отцов и братьев, привязанных к нему более горячим, превосходнейшим расположением. Обогатится также увеличенным владением всякий, кто, оставив один дом из любви к Христу, будет владеть бесчисленными обителями монахов, как собственными, во всякой части света, вступая как бы в права своего дома. Также сторицею, даже больше того, получает тот, кто, отказавшись от неверного и вынужденного служения десяти или двадцати рабов, пользуется добровольными услугами стольких свободнорожденных и благородных людей. А истинность этого вы можете подтвердить своим опытом, потому что каждый из вас, оставив своего отца, мать и дома,

\\772// в какую бы часть мира ни пришли, без всякого труда и заботы находит бесчисленных отцов, матерей, братьев, также дома, поля и верных слуг, которые благосклонно принимают вас, как своих господ, обнимают, оказывают услугу, почитают. Но этим служением по достоинству и благонадежно будут пользоваться святые, которые прежде по добровольной набожности предали самих себя и все свое наслаждение братству. Ибо они, по словам Господа, щедро получат то, что сами другим уплатили. Ибо кто с искренним смирением сперва не оказывал этого своим соучастникам, тот как равнодушно позволит себе принимать от других, когда знает, что тот больше отягощается, нежели облегчается услугами их? Впрочем, все это будет принимать не с распущенной беспечностью, не с праздным утешением, но, по слову Господа, с гонением, т. е. с притеснением этого века и с большими скорбями страданий, как свидетельствует и Премудрый: кто бывает в удовольствии без скорби, тот будет в бедности (Притч 14, 23). Ибо Царство Небесное восхищают не беспечные, не распущенные, не избалованные, не изнеженные, но усильные искатели. Кто же эти усильные искатели? Именно те, которые делают славное насилие не другим, а своей воле, которые, похвальным похищением лишая себя удовольствия от настоящих вещей, словом Господним называются отличными восхитителями, и через такое восхищение они с усилием входят в Царство Небесное. Ибо Царство Небесное, по слову Господа, силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф 11, 12). Точно, похвальны те усильные искатели, которые делают насилие своей погибели. Ибо человек, как написано, в болезнях, трудится для себя, изнуждает[180] погибель свою (Притч 16, 26). Наша погибель есть утеха настоящей жизни; исполнение своей воли и вожделений, которые если кто у своей души отнимет и умертвит, тот сделает подлинно славное и полезное насилие, отказывая душе в своеволии, которое слово Бо

\\773//жие часто порицает, говоря: вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу и требуете тяжких трудов от других. Если ты удержишь ногу твою ради субботы, от исполнения прихотей твоих во святый день Мой,… и почтишь ее тем, что не будешь заниматься обычными твоими делами, угождать твоей прихоти и пустословить… (Ис 58, 3, 13). Какое блаженство такому обещается, пророк тотчас показывает, говоря: будешь иметь радость в Господе, и Я возведу тебя на высоты земли и дам вкусить тебе наследие Иакова, отца твоего: уста Господа изрекли это (Там же, 14). И потому Господь наш и Спаситель, чтобы преподать нам образец, как отсекать свою волю, говорит: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин 6, 38). И еще: не как Я хочу, но как Ты (Мф 26, 39). В этой добродетели упражняются особенно те, которые, пребывая в киновиях, управляются властью игумена, ничего не делают по своему произволу, но воля их зависит от воли аввы. Наконец, чтобы закончить речь этого рассуждения, спрошу: не получают ли верно служащие Христу сторичную благодать и в том, что почитают их высшие начальники? Хотя они сами и не ищут человеческой славы, однако и в тесноте гонений бывают уважаемы всеми судьями и властями те, коих, как маловажных, могли бы презирать — по низости рода или по рабскому состоянию — даже посредственные люди, если бы они оставались в мирской жизни. Но ради благородного воинствования Христова никто не осмелится выставлять бесславие состояния: низость рода их приравнивать к тому бесславному, низкому состоянию, которого прочие обычно стыдятся, считают унижением для себя. Рабы Христовы славно облагораживаются. Это яснее можем видеть на примере аввы Иоанна, обитающего в пустыне, прилежащей к городу Лико. Он, происходя от самых низких предков, ради имени Христова сделался удивительным почти для всего рода человеческого, так что почитают его, как господина, даже владыки настоящих вещей, которые, имея власть и управление

\\774// этим миром, бывают страшны всем властелинам и царям, и, из отдаленных стран прося его наставления, счастье своей империи, благоденствие и успех в войнах приписывают его молитвам и заслугам.

Так рассуждал блаженный Авраам о происхождении и врачевании нашей ошибки, как бы перед нашими глазами обнаружил наветы помыслов, которые внушал виновник их, дьявол. И нас воспламенил к желанию истинного самоумерщвления, которым, думаем, и многие другие будут воспламенены, хотя все это изложено некрасноречивым словом. Ибо хотя холодная наша речь изложила пламенные чувства высоких отцов, однако думаем, что согреется холодность многих, которые, удалив пепел слов, захотят возбудить живость скрывающихся в них чувств. Но к вам, святые братья, этот огонь, который Господь пришел низвести на землю (Лк 12, 49) и очень желал, чтобы он возгорелся, я, вознесшись духом самонадеянности, послал не для того, чтобы прибавлением этого жара воспламенить вашу волю, но чтобы вам иметь больше авторитета у сынов, если то, чему вы сами учите не мертвым звуком слов, а живым примером, подтвердят также заповеди и высоких древнейших отцов. Остается просить, чтобы меня, до сих пор колеблемого опасной бурею, духовное веяние ваших молитв сопровождало к безопасной пристани безмолвия.

\\775//