Сочинения

Оставь, о Дорида, на стебле лилею;

Она меж цветами прелестна как ты:

Пусть тихо зефиры колеблются с нею

И рой легкокрылый сбирает соты!

Она наклонилась к фиалке счастливой;

Над ними трепещет златой мотылек;

Блистая любовью, ручей говорливый

На струйках рисует любимый цветок.

Дорида, Дорида! любовью все дышет;

Блаженство вкушает природа с весной;

Чуть воды струятся, чуть ива колышет

И зелень мешает с веселой волной:

Но ты неподвластна природы закону!

С победой Эроты летят пред тобой;

Вокруг не внимая печальному стону,

Ты узников гордо ведешь за собой.

Одинок в облаках месяц плыл туманный.

Одинок воздыхал в поле витязь бранный.

По траве вкруг него конь бродил уныло.

«Добрый конь, верный конь! Понесемся к милой!

Не к добру сердце мне что-то предвещает,

Не к добру грудь моя тяжко воздыхает;

Не к добру, спутник мой, бродишь ты уныло.—

Добрый конь, верный конь! Понесемся к милой!»

Конь вздрогнул. Ты душой смутен, витязь бранный!

Быстро мчит конь тебя к стороне желанной!

Мчись, лети! но настиг рок тебя суровый —

Конь заржал, конь взвился над могилой новой!

Мы еще молоды, братец, на плечах кудри виются,

Рдеют как яблоко щеки и алые губы пушатся

При благовонном дыханьи прелестных: но скоро наложит

Хладную руку на нас безотрадная старость, и дева

Не поцелует седых, и, локтем подругу толкая,

Скажет с улыбкой: «Лиза, вот бабушкин милый любовник!»

Ну, как же щеки румяны, как густы волнистые кудри!

Голос его соловьиный, взор его прямо орлиный!

Смейся, красавица, смейся! и мы веселились, бывало,

Но все проходчиво в мире, одна непроходчива дружба.

«Здравствуй, любезный Филинт! Уж давно мы с тобой не видались.

Благословляю тот день, который тебя возвратил мне,

Добродетельный старец! О! с тех пор твои кудри

Старость нескупо осыпала снегом. Приди же к Цефизу

И насладися прохладою тени. Тебя призывает

Сочный в саду виноград и плодами румяная груша!»

Так говорил, обнимая Цефиз давнишнего друга

И, пожимая рукою, провел его в сад изобильный.

Бедный Филинт вкушал и хвалил благовонные груши,

И Цефиз, улыбаясь, воскликнул: «Будь ныне, приятель,

Дерево это твое! А я от холодной метели

Буду прилежно его укутывать теплой соломой.

Пусть оно для тебя цветет и плодом богатится!»

Но не Филинту оно и цвело и плодом тяготилось,

И воздыхая Цефиз желал умереть столь же бедным

И добродетельным старцем, как он был.— Под желтою грушей

Похоронил он Филинта и холм увенчал кипарисом. —

Часто он слышал, когда отражала луна от деревьев

Длинные тени, священное листьев шептанье;

Часто в могиле таинственный глас отдавался. Он, мнилось,

Был благодарности глас. И небо усыпало рощи

Изобильно Цефизу плодами и гроздей прозрачным.

Ночь, ниспустися на дол, на лес, на высокие горы!

Ветер осенний, бушуй вкруг хаты прекрасной Лилеты!

Месяц, мне путь не свети, когда заблудится любовник,

Счастье вкусить идучи!

Тише, дверь, отворись! о Лилета, твой милый с тобою!

Белой, лилейной рукой уж к сердцу его прижимаешь.

Что же робкий твой взор со трепетом бродит во мраке,

Или твой Аргус не спит?

Бог сновиденья, Морфей, будь защитою нежной подруги!

Сны, готовые нас разлучить до прекрасного утра,

Соединяся в толпу, окружите вы жесткое ложе

Аргуса милой моей.

Если же боги мольбу отринете друга Лилеты,

Сердцем и небом клянусь врага поразить перед нею!

И на бессмертных пойду! Их громы любви не ужасны:

Взоры Лилеты мой щит.

Розовой цепью веди, о юность, два нежные сердца!

Пусть унывает богач, не зная с прелестными счастья;

Мы не в палатах златых, но в хате соломой укрытой —

Будем счастливей его.

«Сегодни я с вами пирую, друзья,

Мой голос ваш хор оглашает!

А завтра, быть может, там буду и я,

Где древний Адам обитает!» —

Я так беззаботным друзьям говорил,

Беспечности баловень юный,

(Но рано я сердцем печали вкусил,

И грусть мои строила струны).

Друзья мне смеялись, и, свежий венец

На кудри мои надевая,

«Стыдись,— восклицали,— мечтатель-певец!

Изменит ли жизнь молодая!»

Война запылала, все други мои

К знаменам родным полетели —

Но к матери дряхлой законы любви

Мне с ними расстаться велели.

В бездействии тяжком я думой следил

Их битвы — предтечи победы;

Их славою часто я первый живил

Родителей грустных беседы.

Года пролетали, я часто в слезах

Был черной повязкой украшен...

Брань стихла, где ж други? лежат на полях

У рушенных силой их башен.

С тех пор я чуждаюсь бывать на пирах,

Где все мне твердит про былое,

Фиал в престарелых трепещет руках,

Мне страшно веселье чужое!

Мальчик, Феба встретить должно

В торжестве друзьям пиров!

Принеси же осторожно

И скорей из погребов,

Матерь чистого веселья,

Влагу смольную вина,

Чтобы мы во мгле похмелья

Не нашли в фиале дна.

Не забудь края златые

С плющем розами увить!

Весело в года седые

Чашей молодости пить,

Весело, хоть на мгновенье,

Грезами наполнив грудь,

Обмануть воображенье

И — приятно воздохнуть.

Мне минуло шестнадцать лет,

Но сердце было в воле!

Я мало знала божий свет,

Лишь бор, цветы и поле.

К нам юноша пришел в село,

Ах, сердцу ангел милый!

И все с прекрасным ожило,

Лишь я лишилась силы.

И темно-русые власы

Вкруг шеи овивались,

Как мак сияет от росы,

Сияли, рассыпались.

И взоры пламенны его

Мне что-то изъясняли,

Мы, не сказавши ничего,

Уже друг друга знали.

Как с розой ландыш — бел он был,

Милей его не знала!

Он мне приятно говорил,

Но слов не понимала!

Куда пойду, и он за мной,

Мне руку пожимая!

Увы! и ах! твердил с тоской

От сердца воздыхая.

«Что хочешь ты?» — спросила я

У милого с слезами;

И обнял с жаром он меня

Прекрасными руками.

Желала я его обнять,

Но рук не поднимала,

На груди потупила взгляд,

Бледнела, трепетала.

И слова не сказала я!

Почто ж ему сердиться?

Почто ж оставил он меня?

Когда же возвратится?

— Дедушка! — девицы

Раз мне говорили,—

Нет ли небылицы

Иль старинной были?

— Как не быть! — уныло

Красным отвечал я, —

Сердце вас любило,

Так чего не знал я!

Было время! где вы,

Годы золотые!

Как пленяли девы

В наши дни былые!

Уж они — старушки,

Но от них порою

Много на подушки

Слез пролито мною.

Душу всю сжигали

Их уста и очи,

И без сна бывали

Долгие мне ночи.

— Дедушка! — толпою

Девушки вскричали,—

Видим мы, тобою

Бабушки играли!

Жаль нам деда! Злые,

Вот над кем шутили!

Нет, мы не такие,

Мы б тебя любили!

— Вы б любили? Сказки!

Веры мне неймется!

Видя ваши ласки,

Дедушка смеется!

Сядем, любезный Дион, под сенью зеленыя рощи,

Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник!

Там позабудем на время заботы мирские — и Вакху

Вечера час посвятим!

Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным!

В честь вечноюному Вакху очистим мы дно золотое.

В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны,

Вкусны, румяны плоды!

Тщетно юность спешит удержать престарелого Крона,

Молит с слезами его,— не внимая, он далее мчится;

Маленький только Амур песни поет и, Сатурна

За руку взявши, бежит.

Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться —

Вечно в трудах только жить — не видеть веселий до гроба?

Боги для счастия нам и веселия дни даровали,

Для наслаждений любви!

Будь в хороводе девиц белогрудых — с ними пляши и резвися,

Песни веселые пой Аполлону и девственным музам —

И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине

Скачущий светлый ручей.

Будем под тению лип здесь в летние дни прохлаждаться.

Пусть за слепою Филон Фортуной гоняется вечно!

Пусть и обнимет ее! Но скоро, Сатурном достигнут,

Он под косою падет.

Что нам богатства искать? Им счастья себе не прикупим.

Всех на одной ладие, и бедного Ира, и Креза

В темное царство Плутона чрез волны клубящего Стикса

Старый Харон отвезет.

Сядем, любезный Дион, под сенью зеленыя рощи,

Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник!

Там позабудем на время заботы мирские — и Вакху

Вечера час посвятим!

Хлоя старика седого

Захотела осмеять;

Вместо парня молодого

Приласкать и в гости звать.

Вот покрыла ночь долину,

Тень простерлась на лугах;

Видит Хлоя старичину

С длинной лестницей в руках.

Тихо крадется к окошку,

Ставит лестницу — и вмиг,

Протянув сухую ножку,

К милой полетел старик.

К месту близок дорогому —

И в морщиночке слеза!

Хлоя зеркало седому

Прямо сунула в глаза:

И любовник спотыкнулся,

Будто грянул сильный гром,

С криком в три дуги согнулся

И считает бревны лбом.

Поутру она спросила:

«Что же, милый, не бывал?

Уж не я ль тебя просила

И не ты ли обещал?»

Зубы в зубы ударяя,

Он со страхом отвечал:

— Домовой меня, родная,

У окна перепугал. —

Старики! теперь внимайте,

Наставленье от меня:

Вас любить не заставляйте,

Коль пугаетесь себя!

Блажен, кто за рубеж наследственных полей

Ногою не шагнет, мечтой не унесется;

Кто дышит в родине и с милою своей

Как весело заснет, так весело проснется.

Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой

И мягкую волну с своих овец сбирает;

Кому зеленый бук трещит в огне зимой

И сон прохладою в день летний навевает.

Спокойно целый век прокатит он, трудясь,

Полета быстрого часов не примечая,

Устанет наконец, зевнет, перекрестясь,

Протянется, вздохнет да и заснет, зевая.

Так жизни Дельвига безвестно пролететь.

Не плачь, Эмилия! о други! веселиться!

Там, говорит Вильгельм, мы будем гимны петь,—

Давайте ж мне фиал — здесь надобно напиться!

Либер, Либер! я шатаюсь,

Все вертится предо мной,

Дай мне руку — и с землей

Я надолго распрощаюсь!

Милый бог! подай покал,

Не пустой и не с водою,—

Нет, с той влагой золотою,

Чем я горе запивал!

Зол Амур, как мил собою,

Так умно ль водиться с ним!

С шалуном свяжись таким —

И прощайся с головою.

Но Амур не страшен нам!

Лишь вино в покал польется,

Он уж смирен, он смеется

И все стрелы пополам!

Им и девы вспламенились,

Грудь восторгом налилась,

И неверные, томясь,

На любовников склонились.

Так тебе, о Вакх, молюсь,

Вечноюный, светлоокий,

Дай мне чашу — и с жестокой

Я, как прежде, обнимусь.

Все изменилось, Платон, под скипетром лютого Крона,

Нет просвещенных Афин, Спарты следов не найдешь,

Боги покинули греков, греки забыли свободу

И униженный раб <топчет> могилу твою.

Все еще мало, внемли: и Республику ты не узнаешь.

Я поэт, но ее не оставляю душой.

Бывало, я на все сердился,

Игрушки портил, бил,

Еще весь гнев не проходил,

Как я стыдился.

Того уж нет! вот я влюбился,

Томленьем грудь полна!

Бывало, взглянет лишь она —

И я стыдился.

Того уж нет! вот я женился

На молодой вдове,

Но глядь — рога на голове:

Я застыдился.

Того уж нет! вот я явился

В собраньи с париком

И все трунят над стариком

Смерть как взбесился!

Что есть любовь? прелестный сон,

Собрание очарований:

Любовник посреди мечтаний

То издает печальный стон,

То чувствует в груди волненье,

Кидает руки за мечтой,

И оставляет сновиденье

С расстроенною головой.

Не бойся, Глазунов! ты моего портрета,

Он скоро с рук сойдет, хоть я не генерал.

К чему лишь говорить, что он портрет поэта?

Карикатурой ты давно б его продал.

Могу ли я забыть то сладкое мгновенье,

Когда я вами жил и видел только вас —

И вальса в бешеном круженье

Завидовал свободе дерзких глаз?

Я умолял: постой, веселое мгновенье!

Вели, чтоб быстрый вальс вертелся не вертясь,

Чтоб я не опускал с прекрасной вечно глаз

И чтоб забвение крылом покрыло нас.

Други! пусть года несутся:

О годах ли нам тужить,

Коль не все и лозы вьются?

Но скорей и пить, и жить.

Громкий смех над лекарями

При плесканьи полных чаш:

Верьте мне, Игея с нами,

Сам Лиэй целитель наш.

Пенный Мозель восхищенье

Изливает в нашу кровь;

Пейте ж с ним вы утешенье

И болтливую любовь!

Выпили? Еще! кругами

Рдеет радость на щеках.

Порх! Амур забил крылами,

И мы дремлем на цветах.

Кто ты, светлый сын небес,

Светлоокий, быстрокрылый?

Кто тебя в сей мрачный лес,

Сей скалы в вертеп унылый,

Под обросший мхами свод,

К бездне, где с начала мира

С гор до дна поток ревет,

Приманил от стран эфира?

Что твой пламенник погас?

Что глава к плечу клонится?

Что слеза потухших глаз

На реснице серебрится?

Почему твое чело

Потемнело, развенчалось?

Иль орлиное крыло

От паренья отказалось?

Но найдешь и на земле

Ты веселое жилище:

Вот, где розы расцвели,

Там родное пепелище;

Там страна, где я расцвел,

Где, баюканный мечтою,

Я любовь и радость пел, —

Побежим туда со мною.

Я не бог, и в сих местах,

Посвященных опустенью,

Чувствую холодный страх;

Содрогаюся биенью

Сердца робкого в груди;

Здесь я как-то заблудился.

Добрый бог, со мной пойди

В те места, где я родился.

«Юноша! уж отцвели

Для тебя младые розы,

Из родного той страны

Ждут тебя о прежнем слезы;

Колыбель твою качать

Там любовь не преставала;

Но не жди, чтоб нежна мать

О тебе в слезах мечтала.

Чтоб младенца слово брат

Тайно лепетать учила,

Чем отца внезапный взгляд

Прояснила б, ослезила;

Ты увидишь хоровод,

И веселый, и невинный, —

Не сестра его ведет

Подле хижины пустынной.

Рок привел к чужой стране

Челн с твоей семьей родимой:

Может, горести одне

Примут в пристань их незримо;

Может… Но ты обоймешь,—

Верь надежд во исполненье,—

Мать, отца, всех, кем живешь,

С кем и муки наслажденье.

Но меня ужели ты

Не узнаешь? я — твой гений!

Я учил тебя мечты

Напевать в домашней сени;

Сколько смертных, столько нас;

Мы посланники Зевеса,

Охраняем, любим вас

От пелен до врат Айдеса.

Но скажи, ужель судьбе

Нам покорствовать не больно?

Не привязанный к тебе,

Я б, как неба житель вольный,

Полетел к родной стране,

К ним — к товарищам рожденья,

С кем в священной тишине

Я вздохнул для наслажденья.

Вам страдать ли боле нас?

Вы незнанием блаженны:

Часто бездна видит вас

На краю, а напененный —

С криком радости — фиал

Обегает круг веселый;

Часто гений ваш рыдал,

А коварный сын Семелы,

С Купидоном согласясь,

Вел, наставленный судьбою,

Вас, играя и смеясь,

К мрачной гибели толпою.

Будем тверды! перейдем

Путь тяжелых испытаний!

Верь, когда-нибудь найдем

Мы покой с концом страданий!»

Шесть лет промчалось, как мечтанье,

В объятьях сладкой тишины,

И уж Отечества призванье

Гремит нам: шествуйте, сыны!

Тебе, наш царь, благодаренье!

Ты сам нас, юных, съединил

И в сем святом уединенье

На службу музам посвятил.

Прими ж теперь не тех веселых

Беспечной радости друзей,

Но в сердце чистых, в правде смелых,

Достойных благости твоей.

Шесть лет и проч.

О матерь! вняли мы призванью!

Кипит в груди младая кровь;

Длань крепко съединилась с дланью,

Связала их к тебе любовь.

Мы дали клятву: все родимой,

Все без раздела, кровь и труд!

Готовы в бой неколебимо,

Неколебимо в правды суд!

Шесть лет промчалось и проч.

Благословите положивших

Святый Отечеству обет

И с детской нежностью любивших

Вас, други первых наших лет!

Мы не забудем наставлений,

Плод ваших опытов и дум,

И мысль об них, как некий гений,

Неопытный поддержит ум.

Простимся, братья! руку в руку!

Обнимемся в последний раз!

Судьба на вечную разлуку,

Быть может, породнила нас!

Друг на друге остановите

Вы взор с прощальною слезой!

Храните, о друзья, храните

Ту ж дружбу с тою же душой!

То ж к правде пылкое стремленье,

Ту ж ко трудам живую кровь!

В несчастье — гордое терпенье

И в счастье — всем равно любовь!

Шесть лет промчалось, как мечтанье,

В объятьях сладкой тишины,

И уж Отечества призванье

Гремит нам: шествуйте, сыны!

Простимся, братья! руку в руку!

Обнимемся в последний раз!

Судьба на вечную разлуку,

Быть может, породнила нас!

Не мило мне на новоселье,

В нем все увяло, там цвело;

Одно и есть мое веселье

Увидеть Царское Село.

Вот перевод, мой друг, с Бояна,

Он часто правду говорил:

Цветку милей своя поляна,

Куда он ветром кинут был,

Чем яркие края стакана,

Где бедный вянет у окна.

И пусть, оставив ложе сна,

Подруга радости Светлана

Не налюбуется цветком

В высоком тереме своем,

И сорванную нежно ею

К младой груди прижмет лилею,

Моля ее не увядать,

Увянет, а Дагода[1] страстный

В сухих листках шепнет прекрасной:

Что сожалеть, зачем срывать.

Олинька, под тень дубравы,

Псол где вьется в берегах,

Приходи! Мне бог забавы

В трех уже являлся снах!

Мрачный, две стрелы на луке

К двум он метил сторонам:

Поспеши! то знак разлуке!

Как таким не верить снам?

Долго ль, милая, на муки

Отвечать невинно мне?

Кинься в пламенные руки,

Сладкой вверься тишине!

Верь тому, что я открою!

Время с крыльями! лови!

Иль оно умчит с собою

Много тайного в любви!

Бойся матерь и Гимена!

За решеткой и замком

Знает разницу Климена

Быть в венке иль под венцом.

Славы громкой в ожиданье

Много я терплю,

Но стихов моих собранье

Все хранить люблю.

Мне шепнули сновиденья:

«Закажи ларец,

Спрячь в него свои творенья,

Их залей в свинец;

Пусть лежат — чрез многи лета

Знай: придет пора,

И четыре факультета

Им вскричат ура!»

Жду и верю в исполненье:

Пролетят века,

И падет на их творенье

Времени рука.

Пышный город опустеет,

Где я был забвен.

И река зазеленеет

Меж упадших стен.

Суеверие духами

Башни населит,

И о прошлом со дворцами

Ветр заговорит.

Уж покинет вдохновенье

Здешний храм наук,

И стихи мои в забвенье

Мой оставит внук.

Но напрасно сожаленье —

Что для солнца тень?

У лапландцев просвещенье

Заблестит, как день.

К нам ученые толпою

С полюса придут

И счастливою судьбою

Мой ларец найдут.

В заседаньи, осторожно

Свиток разверня,

Весь прочтут — и, сколь возможно,

Вознесут меня.

Вот Дион [1] — о! сам Гораций

Подражал ему!

А Лилета [2] — дело граций,

Образец уму.

Сколько прений появится:

Где, когда я жил?

Был ли слеп, иль мне родиться

Зрячим бог судил?

Кто был Лидий? Где Темира

С Дафною цвела?

Из чего и даже лира

Сделана была?

Словом, я от них узнаю,

Лежа в облаках,

То, чего не прочитаю

В Ш<тиллинга> мечтах.

Что ж вы, други? Обнимите

С радости меня!

Вы ж, зоилы, трепещите,

Помните, кто я!

Что не творит Купидон и могущая лира, он грянет —

И африканский лев тихо ступает под ним.

Их ваятель узрел, ударил о камень, и камень

Гения сильной рукой в образе их оживлен.

И я выду ль на крылечко

На все стороны взглянуть,

На крылечке у колечка

О бывалом вспомянуть.

Уж как это ли колечко

Он, прощаяся, держал,

Уж как вещее ль словечко

С уст сахарных выронял.

<………………………..>