Сочинения, том 42 (январь 1844 – февраль 1848)

Ф. Энгельс. Континентальный социализм

^{117}

Континентальный социализм как будто заслуженно привлекает к себе в настоящее время значительное общественное внимание. Посылаю вам некоторые выдержки из письма, полученного мною из Бармена в Пруссии от бывшего сотрудника «New Moral World».

«В Париже^{118}, по пути домой, я посетил коммунистический клуб мистической школы. Я был представлен одним русским[45], который в совершенстве говорит по-французски и по-немецки и который очень остроумно противопоставлял мистическим коммунистам учение Фейербаха[46]. Они понимают под термином бог то же самое, что хэм-коммонские социалисты^{119} – под духом любви. Они, впрочем, заявили, что это – вопрос второстепенный, в практическом отношении во всем соглашались с нами и сказали: „enfin, l’athéisme, c’est votre religion“ – в конце концов, атеизм это и есть ваша религия. „Religion“ по-французски означает убеждение, чувство, а не культ. Они утверждали, что вся шумиха и болтовня буржуазии, то есть среднего класса, против Англии – сущий вздор, и всячески убеждали нас, что им совершенно чужды какие бы то ни было национальные предрассудки, что французские рабочие вовсе не заинтересованы в Марокко^{120} и знают, что les ouvriers, рабочие, всех стран являются союзниками, так как имеют одинаковые интересы. Французская буржуазия столь же эгоистична, скупа и несносна в обществе, как и английская, но французские рабочие – славные ребята. Мы сделали большие успехи среди русских в Париже. Три или четыре дворянина и владельца крепостных, находящиеся сейчас в Париже, стали радикальными коммунистами и атеистами. Мы имеем в Париже немецкую коммунистическую газету, „Vorwärts!“, выходящую два раза в неделю. В Бельгии ведется активная коммунистическая агитация, а в Брюсселе выходит газета „Le Débat Social“. В Париже имеется около полдюжины коммунистических газет. Слова социалистический, социалитарный – весьма модные во Франции, а Луи-Филипп, этот первый буржуа, поддерживает „Démocratie pacifique“ деньгами и покровительством. Внешняя религиозность французских социалистов по большей части лицемерна; народ совершенно нерелигиозен, и первой жертвой ближайшей революции будут священники. В Кёльне наши люди добились огромных успехов. Когда мы собрались в одном общественном здании, мы заполнили большое помещение своей компанией, состоявшей в большинстве своем из адвокатов, врачей, артистов и других, а также трех или четырех лейтенантов артиллерии, причем один из них очень толковый парень. В Дюссельдорфе у нас есть несколько человек и среди них весьма талантливый поэт[47]. В Эльберфельде с полдюжины моих друзей и некоторые другие являются коммунистами. Фактически, едва ли найдется хотя бы один город в Северной Германии, где бы у нас не было несколько радикалов, противников собственности и атеистов. Эдгар Бауэр, из Берлина, был недавно приговорен к трехлетнему тюремному заключению за свою последнюю книгу».

Полагая, что приведенные выше факты представят интерес для ваших читателей, посылаю их вам для помещения в вашей газете.

Ф. Энгельс. Описание возникших в новейшее время и еще существующих коммунистических колоний

^{121}

Когда беседуешь с людьми о социализме или коммунизме, то нередко обнаруживаешь, что твои собеседники по существу дела совершенно согласны с тобой и признают коммунизм прекрасной вещью; «но, – говорят они, – невозможно когда-либо осуществить что-нибудь подобное». Это возражение повторяется так часто, что автору этих строк кажется полезным и необходимым ответить на него описанием некоторых фактов, еще очень мало известных в Германии и полностью опровергающих подобное возражение. Коммунизм, общественная жизнь и деятельность на основе общности имущества, не только возможен, но уже фактически осуществляется во многих общинах в Америке и в одной местности в Англии и осуществляется, как увидим, с полным успехом.

Впрочем, если ближе рассмотреть это возражение, то окажется, что оно распадается на два других. Во-первых, говорят, что не найдется рабочих, которые согласились бы выполнять унизительные и неприятные физические работы; во-вторых, что при наличии равного права на общую собственность, общинники станут спорить из-за нее и община, таким образом, снова распадется. – На первое возражение ответить нетрудно: эти работы, раз они носят общественный характер, перестают быть унизительными; кроме того, от них можно будет почти совсем избавиться посредством усовершенствованных приспособлений, машин и т.п. Так, например, в Нью-Йорке, в одной большой гостинице обувь чистится силой пара, а в коммунистической колонии «Гармония» в Англии (о ней речь пойдет ниже) отхожие места, удобно устроенные на английский манер (water-closets), не только очищаются сами, но и снабжены трубами, отводящими нечистоты прямо в большую выгребную яму. – Что касается второго возражения, то заметим, что за последние 10 – 15 лет все коммунистические колонии так сильно разбогатели, что они имеют все, чего можно желать и в большем количестве, чем могут потребить, следовательно, у них нет никакого повода для спора.

Читатель увидит, что большинство из описанных ниже колоний ведет свое начало от различных религиозных сект, имеющих чаще всего весьма вздорные и нелепые представления о разных вещах. На это автор лишь кратко заметит, что эти представления не имеют никакого отношения к коммунизму. И также совершенно безразлично верят ли те, кто доказывает на деле осуществимость общности, в одного бога, в двадцать богов или же совсем не верят в бога; если вера их неразумна, то это является препятствием на пути общности, если же, тем не менее, общность здесь претворяется в жизнь, то насколько она была бы более возможна среди людей, свободных от подобных предрассудков. Почти все недавно созданные колонии совершенно свободны от религиозных надувательств, и английские социалисты, хотя и очень веротерпимы, почти все не признают никакой религии, за что их и осыпают всяческой клеветой и бранью в ханжеской Англии. Но даже сами их противники, как только дело доходит до доказательств, вынуждены признать, что все эти наветы не имеют под собой никакой почвы.

Первыми, кто создал в Америке и вообще в мире общество на основе общности имущества, были так называемые шейкеры. Это особая секта, с очень своеобразными религиозными взглядами, не признающая брака и вообще не допускающая половых отношений и тому подобного. Но этого мы здесь не касаемся. Секта шейкеров возникла приблизительно лет семьдесят тому назад. Основателями ее были бедняки, которые объединились, чтобы жить вместе в братской любви и общности имущества и почитать своего бога по-своему. Несмотря на то, что их религиозные воззрения и особенно запрещение брака многих отпугивали, у них нашлись приверженцы, и теперь они образуют десять больших общин, каждая из которых насчитывает от трехсот до восьмисот членов. Каждая из этих общин представляет собой красивый, правильно распланированный город, с жилыми домами, фабриками, мастерскими, зданиями для собраний, амбарами; у них имеются в изобилии цветники, огороды, фруктовые сады, леса, виноградники, луга и пахотная земля; кроме того, есть всякого рода скот: лошади, коровы, овцы, свиньи, домашняя птица больше, чем им может требоваться, и притом самых лучших пород. Их амбары всегда полны зерна, а кладовые – ткани для одежды; один английский путешественник[48], посетивший их, даже сказал, что не понимает, почему эти люди, у которых всего в избытке, все еще работают; по-видимому, они работают исключительно ради времяпрепровождения, ибо, в противном случае, им незачем было бы это делать. Среди них нет ни одного человека, который бы работал против своего желания, и ни одного, который бы тщетно искал работу. У них нет приютов для бедных и богаделен, ибо нет ни одного бедняка и нуждающегося, нет беспомощных вдов и сирот; они не знают нужды и могут ее не страшиться. В их десяти городах нет ни одного жандарма или полицейского; нет судей, адвокатов и солдат; нет тюрем и исправительных домов; и, однако, все идет своим чередом. Законы страны существуют не для них; и если бы иметь в виду только их, то эти законы можно было бы с успехом отменить и на это никто не обратил бы внимания; ибо они самые мирные из граждан, ни разу еще не поставили тюрьмам ни одного преступника. Как уже сказано, они живут на основе полной общности имущества и в сношениях между собой не знают ни торговли, ни денег. В прошлом году английский путешественник по имени Финч посетил один из этих городов, Плезант-Хилл близ Лексингтона в штате Кентукки. Вот как он описывает его:

Вторую колонию шейкеров, Нью-Либанон в штате Нью-Йорк, посетил в 1842 г. другой английский путешественник по имена Питкетли. Г-н Питкетли тщательнейшим образом осмотрел весь город, насчитывающий около восьмисот жителей и владеющий семью-восемью тысячами моргенов земли, обследовал его мастерские и фабрики, кожевенные заводы, лесопильни и так далее и нашел все заведение совершенным. Он тоже удивляется богатству этих людей, которые начали с ничего, а теперь с каждым годом становятся богаче, и говорит:

Таковы факты, касающиеся шейкеров. Они живут, как сказано, на основе полной общности имущества, у них десять таких общин в Соединенных Штатах Северной Америки.

Помимо шейкеров в Америке существуют еще и другие колонии, основанные на общности имущества. В первую очередь, следует здесь упомянуть раппистов. Рапп, проповедник из Вюртемберга, в 1790 г. вместе со своими прихожанами отошел от лютеранской церкви и, преследуемый правительством, уехал в 1802 г. в Америку. Его приверженцы последовали за ним в 1804 г., и, таким образом, он, вместе с сотней семейств, поселился в Пенсильвании. У них было в общей сложности около 25.000 талеров, на которые они купили земельный участок и орудия. Земля представляла собой нетронутый девственный лес, и цена ее равнялась всему их состоянию; но эту сумму они выплачивали в рассрочку. Они объединились на основе общности имущества и заключили между собой следующий договор;

1) Каждый вносит в общину все, что имеет, не требуя себе за это никаких преимуществ. В общине все равны.

2) Законы и правила общины одинаково обязательны для всех.

3) Все трудятся только на благо всей общины, а не каждый для одного себя.

4) Кто покидает общину, не может требовать вознаграждения за свой труд, но получает обратно все, что внес; а тот, кто не внес ничего и уходит с миром и дружбой, тот получает на дорогу добровольный дар.

5) Община обязуется снабжать каждого члена и его семью всем необходимым для жизни и обеспечивать необходимый уход во время болезни и в старости; если же родители умрут или выйдут из общины, оставив своих детей, то община возьмет на себя воспитание этих детей.

В первые годы существования общины, когда ей надо было осваивать целину и выплачивать при этом ежегодно 7.000 талеров за земельный участок, людям, естественно, пришлось туго. Это отпугнуло кое-кого из более богатых, они вышли из общины и забрали свои деньги, что еще больше увеличило трудности поселенцев. Но большинство из них держалось стойко, и уже через пять лет, в 1810 г., они выплатили все свои долги. В 1815 г. они по разным причинам продали свое поселение и снова купили двадцать тысяч моргенов девственного леса в штате Индиана. Через несколько лет они основали здесь красивый город «Новая Гармония», освоили значительную часть земли, развели виноградники, вспахали поля под зерновые, построили шерстяную и хлопчатобумажную фабрику и становились с каждым днем все богаче. В 1825 г. они продали всю свою колонию за двести тысяч талеров г-ну Роберту Оуэну и в третий раз переселились на жительство в девственный лес. На этот раз они поселились на берегу большой реки Огайо и построили город «Экономия», который был больше и красивее, чем все те, в каких они жили раньше. В 1831 г. в Америку приехал граф Леон с группой немцев, около тридцати человек, чтобы присоединиться к ним. Они охотно приняли этих новых пришельцев; но граф восстановил часть членов против Раппа, в связи с этим на одном из собраний всей общины было решено, что Леон со своими приверженцами должен уйти. Оставшиеся выплатили недовольным свыше ста двадцати тысяч талеров, и на эти деньги Леон основал вторую колонию, которая, однако, из-за плохого управления потерпела крах; участники ее затем рассеялись, а граф Леон вскоре после того умер в Техасе как бродяга. Колония Раппа, напротив, процветает и по сей день. О ее теперешнем положении упомянутый выше путешественник Финч сообщает следующее:

Другая община, созданная на основе общности имущества, поселилась в Зоаре, в штате Огайо. Эти люди также являются сепаратистами из Вюртемберга, отошедшими от лютеранской церкви одновременно с Раппом; после десятилетних преследований со стороны церковных властей и правительства они тоже эмигрировали. Они были очень бедны и смогли достигнуть своей цели только благодаря поддержке со стороны филантропов-квакеров в Лондоне и Америке. Они прибыли в Филадельфию осенью 1817 г. во главе со своим священником Боймлером и купили у одного квакера земельный участок в семь тысяч моргенов, которым владеют и поныне. Покупную цену, около шести тысяч талеров, надо было выплачивать по частям. Когда они прибыли на место и подсчитали свои деньги, то оказалось, что на каждого человека приходилось ровно по шести талеров. Это было все, что они имели; за землю еще не было уплачено ни гроша, и на эти несколько талеров они должны были приобрести семена, земледельческие орудия и припасы до ближайшего урожая. Они нашли лес с несколькими срубами, и этот лес им предстояло сделать пригодным для обработки; но они энергично принялись за работу, вскоре привели свои поля в пригодное для возделывания состояние и уже на следующий год построили зерновую мельницу. Вначале они разделили свою землю на небольшие участки, каждый из которых обрабатывался отдельной семьей за ее собственный счет и как ее частная собственность. Но они вскоре увидели, что это не годится: так как каждый работал только для себя, то они не могли с достаточной быстротой вырубить лес и сделать землю пригодной для обработки; они вообще не могли как следует помогать друг другу, благодаря чему многие впали в долги и им грозило полное обнищание. Поэтому через полтора года, в апреле 1819 г., они объединились в общину на основе общности имущества, набросали устав и единогласно избрали директором своего пастора Боймлера. Теперь они выплатили все долги членов общины, получили двухгодичную отсрочку для уплаты денег за землю и стали работать с удвоенным рвением и объединенными силами. При этой новой организации дела пошли настолько хорошо, что они уже за четыре года до назначенного срока смогли выплатить за землю всю покупную сумму вместе с процентами; впрочем, о том, как им живется, может дать представление следующее описание, принадлежащее двум очевидцам.

Один американский купец, очень часто наезжающий в Зоар, описывает это место как совершенный образец чистоты, порядка и красоты; в нем имеется прекрасная гостиница, дворец, в котором живет старый Боймлер, великолепный общественный сад в два моргена величиной, с большой оранжереей, и красивые благоустроенные дома и сады. Он изображает этих людей как очень счастливых и довольных, трудолюбивых и честных. Его описание было помещено в газете города Питтсбург (Огайо) («Pittsburg Daily Advocate and Advertiser», 17 июля 1843)^{125}.

Неоднократно упоминаемый Финч заявляет, что эта община самая совершенная из всех общин, созданных в Америке на основе общности имущества. Он приводит длинный список ее богатств, рассказывает, что они имеют льнопрядильню и шерстяную фабрику, кожевенный и чугунолитейный заводы, две зерновые мельницы, две лесопильни, две молотилки и множество всевозможных ремесленных мастерских. К этому он прибавляет, что их поля обработаны лучше, чем все те, которые он видел в Америке. – «Pfennig-Magazin» оценивает имущество сепаратистов в 170.000 – 180.000 талеров; эти деньги они заработали за 25 лет, а начали с того, что имели только по 6 талеров на душу. Их насчитывается около двухсот человек. Они также одно время воздерживались от брака, но, подобно раппистам, отказались от этого и теперь вступают в брак.

Финч приводит текст конституции этих сепаратистов, которая в существенных чертах сводится к следующему.

Все должностные лица общины выборные; выбирают их все члены общины старше двадцати одного года из собственной среды. Эти должностные лица следующие:

1) Три попечителя, из которых один ежегодно переизбирается и которые в любое время могут быть смещены общиной. Они ведают всем имуществом общины и обеспечивают ее членов необходимыми для жизни припасами, жилищем, одеждой, питанием в той мере, в какой это позволяют обстоятельства, и не взирая на лица. Они назначают себе помощников по различным отраслям работы, разрешают мелкие споры и могут, совместно с общинным советом, издавать новые правила, которые, однако, не должны противоречить конституции.

2) Директор, который остается на своем посту до тех пор, пока пользуется доверием общины, и который ведет все дела ее в качестве высшего должностного лица; он имеет право покупать и продавать, заключать контракты, но во всех важных вопросах может действовать только с согласия троих попечителей.

3) Общинный совет, состоящий из пяти членов, из которых ежегодно выбывает один, и представляющий высшую власть общины; вместе с попечителями и директором он издает законы, контролирует прочих должностных лиц и разрешает споры, если стороны недовольны решением попечителей;

4) Наконец, казначей, избираемый на четыре года; из всех членов и должностных лиц лишь он один имеет право хранить деньги.

Кроме того, конституция предусматривает устройство учебно-воспитательного заведения, обязывает всех членов общины передавать всю свою собственность общине навечно и без права возврата; новые члены принимаются лишь после того, как они прожили год в общине и по единогласному решению всех членов; конституция может быть изменена только в том случае, если за это выскажется две трети членов.

Не трудно было бы продолжить эти описания, ибо почти все путешественники, направляющиеся в глубь Америки, посещают ту или другую из упомянутых колоний и почти во всех описаниях путешествий говорится о них. Но ни один из этих путешественников не смог сказать об этих людях ничего дурного; напротив, все только хвалят их, и единственное, за что их можно порицать, в особенности шейкеров, это за религиозные предрассудки, не имеющие, однако, ничего общего с учением об общности имущества. Так, я мог бы привести еще труды г-жи Мартино, гг. Мелиша и Бакингэма и многих других, но так как выше сказано уже достаточно и все авторы сообщают то же самое, то в этом нет необходимости.

Успех шейкеров, гармонистов и сепаратистов, а также всеобщая потребность в новом устройстве человеческого общества и вытекающие отсюда усилия социалистов и коммунистов побудили за последнее время многих других в Америке предпринять подобные же попытки. Так, г-н Гиналь, немецкий проповедник в Филадельфии, образовал общество, которое закупило 37.000 моргенов леса в штате Филадельфия, построило там свыше восьмидесяти домов и уже насчитывает свыше пятисот человек, по большей части немцев. У них имеется большой кожевенный завод и гончарное производство, много мастерских и складов, и дела идут у них очень хорошо. Само собой разумеется, они живут на основе общности имущества равно как и все общины, о которых речь пойдет ниже. – Некий г-н Хизби, железозаводчик из Питтсбурга (Огайо), основал в своем родном городе подобную же общину, которая закупила в прошлом году около 4.000 моргенов земли вблизи Питтсбурга и намерена создать колонию на основе общности имущества. – Далее, в штате Нью-Йорк, в Скенительсе, существует такая же колония, основанная весной 1843 г.[50] английским социалистом Дж.А. Коллинзом вместе с тридцатью единомышленниками; кроме того, в Миндене, в штате Массачусетс, где со времени 1842 г. поселилось около ста человек; далее две общины в Пайк-Каунти, в штате Пенсильвания, которые также были основаны недавно; затем одна в Брук-Фарме, в Массачусетсе, где на 200 моргенах земли живут пятьдесят членов общины и тридцать школьников, построивших отличную школу под руководством унитарианского священника^{126} Дж. Рипли; далее, в Нортгэмптоне, в том же штате, с 1842 г. существует община, насчитывающая 120 членов, которые на своих 500 моргенах земли занимаются земледелием, скотоводством и имеют лесопильни, шелковые фабрики и красильни, и, наконец, колония английских эмигрантов-социалистов в Экволити, близ Милуоки, в штате Висконсин, которая была основана в прошлом году Томасом Хантом и быстро развивается. Помимо этих колоний за последнее время как будто было основано еще несколько общин, но об этом пока нет сведений. – Во всяком случае, ясно одно, что американцы и особенно бедные рабочие больших городов Нью-Йорка, Филадельфии, Бостона и т.д. приняли это дело близко к сердцу и основали много обществ для устройства подобных колоний и что новые общины возникают все время. Американцам надоело оставаться и дальше рабами кучки богачей, живущих трудом народа, а при энергии и упорстве этой нации очевидно, что общность имущества скоро будет введена в значительной части страны.

Однако не только в Америке, но и в Англии сделаны попытки осуществить общность имущества. Здесь это учение проповедовал в течение тридцати лет гуманист Роберт Оуэн, который пожертвовал все свое большое состояние без остатка на основание ныне существующей колонии «Гармония» в Гэмпшире. Созданное им для этой цели общество купило участок земли в 1.200 моргенов и основало там общину согласно предложениям Оуэна. Она насчитывает теперь свыше ста членов, живущих вместе в большом здании и занимающихся пока что главным образом земледелием. Так как предполагалось с самого начала сделать из этой общины образец нового общественного строя, то потребовался значительный капитал, и до настоящего времени в дело уже вложено около двухсот тысяч талеров. Часть этой суммы была взята взаймы и должна была время от времени выплачиваться; это вызвало ряд затруднений, и из-за недостатка денег многие сооружения не могли быть завершены и стать доходными. А так как члены общины были не единственными собственниками предприятия, а во главе его стояла дирекция общества социалистов, которому оно принадлежит, то вследствие этого тоже возникали иногда недоразумения и недовольство. Но, несмотря на все это, дело идет своим чередом; члены общины, по свидетельству всех посетителей, относятся друг к другу как нельзя лучше, оказывают взаимную помощь, и, вопреки всем затруднениям, существование предприятия теперь все же обеспечено. Главное состоит в том, что все затруднения проистекают не из общности, а из того, что эта общность еще не проведена полностью. Будь это сделано, члены общины не должны были бы употреблять весь свой заработок на выплату взятой взаймы ссуды и процентов по ней, а могли бы использовать его для завершения и усовершенствования этого предприятия; кроме того, они могли бы сами выбирать свое управление, а не зависеть постоянно от дирекции общества.

О самом предприятии один экономист-практик, объехавший всю Англию с целью ознакомления с состоянием земледелия и описавший свои впечатления в лондонской газете «Morning Chronicle» под псевдонимом: «Один из тех, кто сам ходил за плугом»[51], сообщает следующее («Morning Chronicle», 13 декабря 1842 г.)^{127}:

Проехав плохо возделанную, поросшую скорее сорняком, чем злаками, местность, он впервые в своей жизни услышал в одной близлежащей деревне кое-что о социалистах из «Гармонии». Один состоятельный человек рассказал ему там, что они возделывают, и притом очень хорошо, большой участок земли, что все распространяемые о них ложные слухи – неверны, что священник мог бы только гордиться, если бы хотя половина жителей его прихода вела себя так достойно, как эти социалисты, и что было бы также очень желательно, чтобы землевладельцы окружающей местности давали беднякам столько же работы и на таких же выгодных условиях, как это делают эти люди. У них свои особые взгляды на собственность, но, при всем том, они ведут себя очень хорошо и показывают хороший пример всей округе. Он добавил, что их религиозные взгляды различны: одни ходят в одну церковь, другие – в другую, и они никогда не говорят о религии или политике с жителями деревни. На его вопрос двое из них ответили, что у них нет каких-либо определенных религиозных взглядов и каждый может верить во что он хочет. Мы все были очень озадачены, когда услыхали, что они прибыли сюда, но теперь находим, что они очень хорошие соседи, подают нашим односельчанам хороший пример нравственности, предоставляют работу многим нашим беднякам, и так как они никогда не стараются навязать нам своих взглядов, то у нас нет никаких оснований быть недовольными ими. Они все отличаются приличным поведением и благовоспитанностью, и никто здесь, в окрестностях, не может ничего сказать дурного об их образе жизни.

Услышав и от других то же самое, наш автор отправился затем в «Гармонию». Проехав снова мимо плохо возделанных полей, он натолкнулся на очень хорошо обработанное свекловичное поле с прекрасным богатым урожаем и сказал своему приятелю, местному арендатору: если это социалистическая свекла, то выглядит она неплохо. Вскоре затем он встретил социалистическое стадо в семьсот овец, которые тоже были прекрасны, а потом пришли к большому, со вкусом построенному солидному жилому дому. Однако в нем все было еще не закончено: валялись кирпичи и строевой лес, наполовину была сделана облицовка, не засыпаны ямы. Они вошли в дом, где их вежливо и радушно приняли и повели по всему зданию. На первом этаже была большая столовая и кухня, откуда полные блюда подавались с помощью машины в столовую, а пустая посуда возвращалась на кухню. Эту машину посетителям показывало несколько детей, которые отличались чистой опрятной одеждой, здоровым видом и уменьем себя держать. Женщины на кухне имели тоже очень чистый и пристойный вид; и посетитель очень удивился, что они среди грязной посуды – обед только что кончился – могли выглядеть такими миловидными и чистыми. Сама кухня была неописуемо красиво оборудована, и лондонский архитектор, построивший ее, сказал, что даже в Лондоне найдется очень мало кухонь, снабженных таким совершенным и дорогостоящим оборудованием – с этим замечанием согласен и наш рассказчик. – Возле кухни были расположены удобные прачечные, ванные комнаты, погреба и отдельные помещения, где каждый член может умыться по возвращении с работы.

На втором этаже помещался большой танцевальный зал, а над ним очень удобно устроенные спальные комнаты.

Сад, в двадцать семь моргенов величиною, был в отличном порядке; и вообще повсюду была заметна кипучая деятельность. Здесь изготовляли кирпичи, жгли известь, строили и прокладывали улицы; уже было засеяно пшеницей сто моргенов и предполагалось вспахать под пшеницу еще больше земли; был вырыт пруд для стока жидкого удобрения, а из небольшого леса, расположенного на территории колонии, был привезен перегной для удобрения, – словом, было сделано все, чтобы повысить урожайность почвы.

Наш автор пишет в заключение:

Добавим к этому описанию еще несколько слов о внутреннем устройстве этой общины. Члены ее живут вместе в большом доме, причем у каждого своя отдельная спальня, устроенная удобнейшим образом; домашнее хозяйство ведется для всех сообща частью женщин, в результате чего сберегается, естественно, очень много времени и труда, которые затрачиваются при ведении многих маленьких хозяйств, благодаря чему создаются большие удобства, совершенно недоступные в маленьких хозяйствах. Так, например, кухонный очаг служит одновременно источником для обогревания теплым воздухом всех комнат в доме; холодная и теплая вода подается по трубам в каждую комнату и вообще имеются другие подобные удобства и преимущества, которые возможны лишь в общественных сооружениях. Детей отдают в школу, связанную с предприятием, и они воспитываются там за общественный счет. Родители могут видеть их, когда хотят, а воспитание рассчитано на физическое и духовное развитие и жизнь в коллективе. Детей не мучат религиозно-богословскими спорами, латынью и греческим языком, но тем больше внимания они уделяют изучению природы, развитию своего собственного тела и своих духовных способностей и отдыхают на лоне природы от сидения, правда, непродолжительного, за партами; ибо преподавание ведется не только в помещении, но очень часто под открытым небом, и труд является частью воспитания. Нравственное воспитание сводится к применению одного правила: не делай другим того, чего ты не хочешь, чтобы другие делали тебе, следовательно, к проведению полного равенства и братской любви.

Колония находится, как сказано, под руководством председателя и дирекции общества социалистов; эта дирекция избирается ежегодно съездом, на который каждое отделение этого общества посылает одного делегата; она обладает неограниченными полномочиями в рамках устава общества и ответственна перед съездом. Община, следовательно, управляется людьми, живущими вне ее, и при таких условиях дело не может обойтись без недоразумений и дрязг; однако если бы даже опыт с «Гармонией» не удался из-за этого и вследствие денежных затруднений, чего, впрочем, нет основания ожидать, то это было бы только лишним аргументом в пользу общности имущества, ибо причиной в обоих случаях служит то, что общность не проведена до конца. Но, несмотря на все это, существование колонии обеспечено, и хотя она не могла так быстро добиться успеха и завершить свое устройство, но все же и противники общины не будут иметь случая торжествовать по поводу ее гибели.

Итак, мы видим, что общность имущества не представляет ничего невозможного и что, наоборот, все эти попытки вполне удались. Мы видим также, что люди, живущие общиной, живут лучше, затрачивая меньше труда, имеют больше свободного времени для своего духовного развития и что они лучше и нравственнее, чем их соседи, сохранившие частную собственность. Все это уже поняли американцы, англичане, французы и бельгийцы, а также многие немцы. Во всех странах имеется известное число людей, занимающихся распространением этого учения и объявивших себя сторонниками общности.

Если этот вопрос важен для всех вообще, то в высшей степени он важен для бедных рабочих, у которых нет никакой собственности, которые уже назавтра проедают полученную сегодня заработанную плату и в любой момент могут остаться без куска хлеба из-за непредвиденных и неизбежных случайностей. Рабочим здесь открывается перспектива независимого, обеспеченного и свободного от забот существования, полного равноправия с теми, кто в настоящее время, благодаря своему богатству, может превращать рабочих в своих рабов. Этих рабочих данный вопрос затрагивает больше всего. В других странах рабочие образуют ядро партии, добивающейся общности имущества, и долг немецких рабочих также серьезно задуматься над этим вопросом.

Когда рабочие объединены между собой, держатся вместе и преследуют одну цель, они бесконечно сильнее богатых. И если к тому же они будут иметь в виду такую разумную, направленную на благо всех людей, цель, как общность имущества, то само собой разумеется, лучшие и наиболее рассудительные из богатых заявят о своем согласии с рабочими и их поддержат. Имеется уже большое число состоятельных и образованных людей во всех частях Германии, которые открыто высказались в пользу общности имущества и защищают права народа на земные блага, захваченные имущим классом.

К. Маркс. Гегелевская конструкция феноменологии

^{128}

1) Самосознание вместо человека. Субъект – объект.

2) Различия вещей не важны, потому что субстанция берется как саморазличение, или же потому, что саморазличение, различение, деятельность рассудка берется как существенное. Гегель дал поэтому – в рамках спекуляции – действительные, схватывающие суть дела, различения.

3) Уничтожение отчуждения отождествлено с уничтожением предметности (одна сторона, развитая в особенности Фейербахом).

4) Твое уничтожение представляемого предмета, предмета как предмета сознания, отождествлено с действительным предметным уничтожением, с отличным от мышления чувственным действием, практикой и реальной деятельностью. (Следует еще развить.)

К. Маркс. * Набросок плана работы о современном государстве

^{129}

1) История происхождения современного государства или французская революция.

Самопревознесение политической сферы – смешение с античным государством. Отношение революционеров к гражданскому обществу. Удвоение всех элементов на гражданские и государственные.

2) Провозглашение прав человека и конституция государства. Индивидуальная свобода и публичная власть.

Свобода, равенство и единство. Суверенитет народа.

3) Государство и гражданское общество.

4) Представительное государство и хартия.

Конституционное представительное государство, демократическое представительное государство.

5) Разделение властей. Законодательная и исполнительная власть.

6) Законодательная власть и законодательные палаты. Политические клубы.

7) Исполнительная власть. Централизация и иерархия. Централизация и политическая цивилизация. Федеративная система и индустриализм. Государственное управление и коммунальное управление.

8’) Судебная власть и право.

8’’) Национальность и народ.

9’) Политические партии.

9’’) Избирательное право, борьба за уничтожение [Aufhebung] государства и гражданского общества.

К. Маркс. * О книге Фридриха Листа «Национальная система политической экономии»

К. Маркс. * План «Библиотеки выдающихся иностранных социалистов»

^{143}

Морелли

Мабли

Бабёф

Буонарроти

Социальный кружок^{144}

Эбер

Леру[59]

Леклерк

Бентам

Годвин

Гольбах

Фурье

Гельвеций

Сен-Симон

Консидеран

Оуэн (Лаланд)^{145}

Произведения школы

«Producteur». «Globe»;

Кабе

Дезами. Гей и х

«Fraternité», l’égalitaire и т.д. l’humanitaire^{146}

Прудон

К. Маркс. * Заметки из записной книжки

^{147}

Божественный эгоист в противоположность эгоистическому человеку.

Заблуждение во время революции относительно античной государственности.

«Понятие» и «субстанция».

Революция – История происхождения современного государства.

К. Маркс. * Тезисы о Фейербахе (текст 1845 года)

^{148}

Главный недостаток всего предшествовавшего материализма (включая и фейербаховский) заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как чувственно-человеческая деятельность, практика; не субъективно. Поэтому деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась абстрактно идеализмом – который, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, – действительно отличными от мысленных объектов, но саму человеческую деятельность он берет не как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает, как истинно человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берется и фиксируется только в грязно-торгашеской форме ее проявления^{149}. Он не понимает поэтому значения «революционной», «практически-критической» деятельности.

Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, – вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолированного от практики, есть чисто схоластический вопрос.

Материалистическое учение об изменении обстоятельств и воспитании забывает, что обстоятельства изменяются людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно вынуждено поэтому делить общество на две части – из которых одна возвышается над обществом.

Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности, или самоизменения, может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика.

Фейербах исходит из факта религиозного самоотчуждения, из удвоения мира на религиозный и земной. И он занят тем, что сводит религиозный мир к его земной основе. Но то, что земная основа отделяет себя от самой себя и строит себе некое самостоятельное царство в облаках, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой земной основы. Следовательно, последняя должна не только быть в самой себе понята в своем противоречии, но и практически революционизирована. Следовательно, после того, как, например, в земной семье найдена разгадка тайны святого семейства, земная семья должна сама быть теоретически и практически уничтожена.

Недовольный абстрактным мышлением, Фейербах требует созерцания; но он не рассматривает чувственность как практическую, человечески-чувственную деятельность.

Фейербах сводит религиозную сущность к человеческой сущности. Но сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений.

Фейербах, который не занимается критикой этой действительной сущности, оказывается поэтому вынужденным:

1) абстрагироваться от хода истории, рассматривать религиозное чувство [Gemüt] обособленно и предположить абстрактного – изолированного – человеческого индивида;

2) сущность может поэтому рассматриваться только как «род», как внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов природными узами.

Поэтому Фейербах не видит, что «религиозное чувство» само есть общественный продукт и что абстрактный индивид, подвергаемый им анализу, принадлежит к определенной форме общества.

Всякая общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики.

Самое большее, к чему приходит созерцательный материализм, т.е. материализм, который не постигает чувственность как практическую деятельность, это – созерцание отдельных индивидов и гражданского общества.

Точка зрения старого материализма есть гражданское общество, точка зрения нового материализма есть человеческое общество или общественное человечество.

Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его.

К. Маркс. * Тезисы о Фейербахе. Маркс о Фейербахе

[60]

Главный недостаток всего предшествующего материализма – включая и фейербаховский – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но саму человеческую деятельность он берет не как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает, как истинно человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берется и фиксируется только в грязно-торгашеской форме ее проявления. Он не понимает поэтому значения «революционной», практически-критической деятельности.

Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, – вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос.

Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, – это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (например, у Роберта Оуэна).

Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика.

Фейербах исходит из факта религиозного самоотчуждения, из удвоения мира на религиозный, воображаемый мир и действительный мир. И он занят тем, что сводит религиозный мир к его земной основе. Он не замечает, что после выполнения этой работы главное-то остается еще не сделанным. А именно, то обстоятельство, что земная основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное царство, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой земной основы. Следовательно, последняя, во-первых, сама должна быть понята в своем противоречии, а затем практически революционизирована путем устранения этого противоречия. Следовательно, после того как, например, в земной семье найдена разгадка тайны святого семейства, земная семья должна сама быть подвергнута теоретической критике и практически революционно преобразована.

Недовольный абстрактным мышлением, Фейербах апеллирует к чувственному созерцанию; но он не рассматривает чувственность как практическую, человечески-чувственную деятельность.

Фейербах сводит религиозную сущность к человеческой сущности. Но сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений.

Фейербах, который не занимается критикой этой действительной сущности, оказывается поэтому вынужденным:

1) абстрагироваться от хода истории, рассматривать религиозное чувство [Gemüt] обособленно и предположить абстрактного – изолированного – человеческого индивида;

2) поэтому у него человеческая сущность может рассматриваться только как «род», как внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными узами.

Поэтому Фейербах не видит, что «религиозное чувство» само есть общественный продукт и что абстрактный индивид, подвергаемый им анализу, в действительности принадлежит к определенной форме общества.

Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики.

Самое большее, до чего доходит созерцательный материализм, т.е. материализм, который не постигает чувственность как практическую деятельность, это – созерцание им отдельных индивидов в «гражданском обществе».

Точка зрения старого материализма есть «гражданское» общество; точка зрения нового материализма есть человеческое общество, или обобществившееся человечество.

Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его.

Ф. Энгельс. Дополнение к характеристике положения рабочего класса в Англии

^{150}

В своей книге, посвященной вышеуказанному предмету, я не имел возможности привести фактические доказательства по отдельным пунктам. Чтобы не сделать книгу слишком толстой и неудобочитаемой, я должен был считать свои утверждения в достаточной мере обоснованными, если подтверждал их данными из официальных документов, работ незаинтересованных авторов или из сочинений сторонников тех партий, против интересов которых я выступал. Этого было достаточно, чтобы оградить меня от возражений в тех случаях, когда я основывался не на собственных наблюдениях при детальном описании конкретных случаев из жизни. Но этого было недостаточно, чтобы породить в читателе ту непоколебимую уверенность, которая может быть создана лишь яркими неопровержимыми фактами и которую невозможно вызвать, особенно в век, доведенный бесконечной «мудростью отцов» до скептицизма, одними голыми рассуждениями, на какие бы авторитеты они ни опирались. Когда дело идет о важных выводах, когда на основе фактов выявляются общие принципы, когда требуется изобразить не положение отдельных небольших групп народа, а взаимоотношение целых классов – тогда факты особенно необходимы. В своей книге я не мог всюду привести их по вышеуказанным причинам. Теперь я восполню здесь этот неизбежный пробел, сообщая время от времени факты, почерпнутые из имеющихся в моем распоряжении источников. Чтобы одновременно доказать, что мое описание остается верным еще и сегодня, я приведу только такие факты, которые имели место после моего отъезда из Англии в прошлом году и стали мне известны лишь со времени выхода моей книги из печати.

Читатели моей книги вспомнят, что в ней я уделил внимание главным образом описанию взаимоотношений буржуазии и пролетариата и неизбежности борьбы между этими двумя классами; особенно для меня важно было доказать полную правомерность этой борьбы пролетариата и противопоставить общим красивым фразам английской буржуазии ее гнусные деяния. Моя книга, от первой до последней страницы – это обвинительный акт против английской буржуазии. Теперь я представлю еще некоторые убедительные доказательства. Впрочем, я уже достаточно излил свой гнев на этих английских буржуа и в своих дополнительных заметках уже не намерен больше выходить из себя и постараюсь, насколько это в моих силах, сохранить душевное равновесие.

Первым нам встречается почтенный гражданин и добропорядочный отец семейства – один наш старый знакомый, или вернее двое наших старых знакомых. Гг. Полинг и Хенфри еще в 1843 г. – бог знает в который раз – имели столкновение со своими рабочими, которые, несмотря ни на какие доводы, не хотели отказываться от своего требования – получать за дополнительный труд дополнительную плату – и прекратили работу. Гг. Полинг и Хенфри – крупные строительные подрядчики, у которых на стройках занято много обжигальщиков кирпича, плотников и т.д., наняли других рабочих; это вызвало конфликт, который вылился в конце концов в настоящее кровопролитное сражение с применением ружей и дубинок на кирпичном заводе Полинга и Хенфри и закончился, как об этом можно подробнее прочесть в моей книге, ссылкой полдюжины рабочих на Вандименову землю^{151}. Но гг. Полингу и Хенфри непременно надо ежегодно конфликтовать со своими рабочими, иначе они не могут быть спокойны, и вот в октябре 1844 г. они опять затеяли с ними споры. На этот раз подрядчики-филантропы задумали облагодетельствовать именно плотников. С незапамятных времен среди плотников Манчестера и его окрестностей укоренился обычай не «зажигать света» от сретения[61] до 17 ноября, то есть в длинные дни работать с 6 утра до 6 вечера, а когда день начинает укорачиваться, приступать к работе с рассветом и кончать ее с наступлением темноты. С 17 ноября уже зажигали свет и работали полное время. Полинг и Хенфри давно были недовольны этим «варварским» обычаем и решили при помощи газового освещения покончить с этим пережитком «темных времен»; поэтому, когда однажды вечером плотники, которые не могли уже ничего видеть еще до 6 часов, сложили инструменты и стали одеваться, мастер включил газ и заявил им, что они обязаны проработать до шести часов. Плотники, которым это не понравилось, созвали общее собрание рабочих своей профессии. Весьма удивленный г-н Полинг спросил у своих рабочих, что вызвало их недовольство и побудило созвать собрание. Некоторые из рабочих заметили, что не они непосредственно, а правление ремесленного союза созвало собрание. На это г-н Полинг ответил, что ему нет дела до союза, однако он готов предложить им следующее: если рабочие согласятся на то, чтобы зажигали свет, то по субботам он будет отпускать их на три часа раньше урочного времени, и кроме того, – о, великодушие! – разрешит им ежедневно работать сверхурочно четверть часа, за которые они будут получать особую плату! Но за это, правда, они должны будут, когда все остальные мастерские начнут зажигать свет, работать на полчаса больше! Рабочие обдумали это предложение и подсчитали, что таким образом гг. Полинг и Хенфри за период коротких дней будут ежедневно выгадывать по целому часу, а каждому рабочему придется отработать сверхурочно в общем 92 часа, то есть 9¼ дней, не получая за это ни одного пфеннига, и что за счет заработной платы всех занятых в фирме рабочих господа предприниматели получат за зимние месяцы 400 ф.ст. (2.100 талеров) экономии. Итак, рабочие провели намеченное собрание и растолковали своим товарищам по профессии, что если одной какой-нибудь фирме удастся осуществить этот план, ее примеру последуют и другие, вследствие чего произойдет всеобщее косвенное снижение заработной платы, которое обойдется плотникам их округа приблизительно в 4.000 ф.ст. ежегодно. Было поэтому решено, что в ближайший понедельник все плотники, работающие у Полинга и Хенфри, подадут заявление о своем намерении оставить работу через три месяца и, если хозяева будут упорствовать, прекратят ее по истечении этого срока. За это ремесленный союз обещал – в случае возможной безработицы – поддержать их путем всеобщего сбора средств.

В понедельник, 14 октября, рабочие пришли сделать свое заявление, на это им ответили, что они могут уходить хоть сейчас, что они, разумеется, и сделали. В тот же вечер состоялось второе собрание всех строительных рабочих, на котором рабочие, занятые в различных областях строительных работ, обещали свою поддержку безработным. В среду и четверг все плотники окрестности, работающие у Полинга и Хенфри, также прекратили работу, и забастовка, таким образом, развернулась полностью.

Оказавшись так внезапно в затруднении, строительные подрядчики немедленно разослали своих людей во все стороны, даже в Шотландию, нанимать рабочих, так как во всей округе нельзя было найти ни одного человека, который согласился бы поступить к ним. Через несколько дней из Стаффордшира прибыло ровно тринадцать человек. Но когда стачечникам представился случай поговорить с ними и объяснить, из-за каких разногласий и по каким причинам прекращена работа, некоторые из вновь прибывших отказались продолжить работу. Против этого у хозяев имелось практическое средство: строптивых рабочих вместе с их «соблазнителем» вызвали к мировому судье, г-ну Даниелу Моду. Но, прежде чем последовать туда за ними, мы должны сперва представить в надлежащем свете добродетели г-на Даниела Мода.

Г-н Даниел Мод является манчестерским «stipendiary magistrate», или мировым судьей на жалованьи. Обычно английские мировые судьи назначаются министерством из числа богатых буржуа или землевладельцев, а иногда и священников. Но так как эти «Догберри»^{152} ничего не смыслят в законах, то они допускают грубейшие промахи, срамят буржуазию и вредят ей: даже перед лицом рабочего, если его защищает умелый адвокат, они нередко приходят в замешательство и при вынесении приговора, либо пренебрегают законными формами, что влечет за собой успешный исход апелляции, либо вынуждены согласиться на оправдательный приговор. К тому же, богатые фабриканты больших городов и промышленных округов вовсе не имеют времени ежедневно скучать в суде и предпочитают выставлять вместо себя заместителей. Поэтому в таких городах, по их просьбе, большей частью назначаются оплачиваемые мировые судьи, знающие юристы, которые умеют использовать в интересах буржуазии все тонкости и крючкотворства английского права и вносить в него в случае надобности дополнения и поправки. Как они при этом ведут себя, мы увидим по следующему примеру.

Г-н Даниел Мод – один из трех либеральных мировых судей, которые в большом количестве были назначены при министерстве вигов. Из всех его подвигов в манчестерском городском суде и вне его мы упомянем два. Когда в 1842 г. фабрикантам удалось спровоцировать рабочих южного Ланкашира на восстание, которое вспыхнуло в начале августа в Стейлибридже и Аштоне, около 10.000 рабочих во главе с чартистом Ричардом Лимитом 9 августа направились оттуда в Манчестер,

При входе в город их встретил г-н Даниел Мод со всей достопочтенной полицией, отрядом кавалерии и ротой стрелков. Но это было только для проформы, так как фабриканты и либералы были заинтересованы в том, чтобы восстание распространилось и привело к отмене хлебных законов^{154}. Г-н Даниел Мод был в этом пункте вполне солидарен со своими почтенными коллегами; он вступил в переговоры с рабочими и разрешил им войти в город при условии, что они будут «соблюдать спокойствие» и пройдут по определенному маршруту. Он прекрасно понимал, что восставшие не выполнят этого условия, да он этого и не хотел: проявив некоторую энергию, он мог в зародыше подавить спровоцированное восстание, но в таком случае он действовал бы не в интересах своих друзей, добивавшихся отмены хлебных законов, а в интересах г-на Пиля; поэтому он распорядился отвести войска и впустил рабочих в город, где они немедленно остановили работу на всех фабриках. Но когда восстание приняло решительный характер, направленный против либеральной буржуазии, и совершенно игнорировало «адские хлебные законы», г-н Даниел Мод вспомнил о своем судейском сане, стал арестовывать рабочих целыми десятками и без пощады отправлять их в тюрьму за «нарушение спокойствия»; таким образом, он сначала спровоцировал нарушение спокойствия, а потом за него наказал.

А вот другая характерная черта из карьеры этого манчестерского Соломона. После того как Лига против хлебных законов не раз оказывалась публично побитой, она стала устраивать в Манчестере закрытые собрания, вход на которые разрешался лишь по билетам, однако резолюции и петиции этих закрытых собраний выдавались перед широкой публикой за постановления публичных собраний, за выражение «общественного мнения» Манчестера. Чтобы положить конец этому лживому бахвальству либеральных фабрикантов, три или четыре чартиста – в числе их мой хороший друг Джемс Лич – раздобыли билеты и отправились на одно из таких собраний. Когда г-н Кобден поднялся, чтобы взять слово, Джемс Лич задал председателю собрания вопрос, является ли собрание публичным. Вместо ответа председатель вызвал полицию и приказал немедленно арестовать Лича! Тот же вопрос повторил второй чартист, за ним третий, четвертый, и все они были схвачены «сырыми раками» (полицейскими), которые в большом количестве стояли у дверей, и отправлены в ратушу. На следующее утро они предстали перед г-ном Даниелом Модом, который уже был обо всем осведомлен. Им предъявили обвинение в нарушении порядка на собрании, едва дали произнести несколько слов, а затем заставили прослушать торжественную речь г-на Даниела Мода, который заявил, что знает их, что они – политические бродяги, только тем и занимаются, что поднимают скандал на всех собраниях, беспокоят порядочных, солидных людей и что этому должен быть положен конец. Г-н Даниел Мод отлично знал, что не имеет права приговорить их к настоящему наказанию, поэтому он присудил их на этот раз к уплате судебных издержек.

Вот перед этим г-ном Даниелом Модом, буржуазные добродетели которого мы только что обрисовали, и предстали непокорные рабочие Полинга и Хенфри. Но они предусмотрительно привели с собой адвоката. Первым предстал перед судьей тот вновь прибывший рабочий из Стаффордшира, который отказался работать там, где другие, в целях самозащиты, прекратили работу. Гг. Полинг и Хенфри имели в руках письменное обязательство прибывших из Стаффордшира рабочих[62], которое и предъявили мировому судье. Защитник рабочих заметил, что это соглашение подписано в воскресенье, следовательно, оно недействительно. Г-н Даниел Мод с достоинством согласился, что «деловые соглашения», заключенные в воскресенье, не имеют силы; но он-де не может поверить, чтобы гг. Полинг и Хенфри считали эту бумагу «деловым соглашением»! Поэтому он разъяснил бедняге-рабочему, не спросив его, «считает» ли он этот документ «деловым соглашением», что ему придется либо продолжать работу, либо три месяца плясать на ножной мельнице. – О, манчестерский Соломон! – Закончив с этим, гг. Полинг и Хенфри перешли к другому обвиняемому. Его звали Салмоном; это был один из старых рабочих фирмы, прекративших работу. Его обвиняли в том, что он запугивал новых рабочих, подстрекая их тоже прекратить работу. Свидетель – один из числа вновь прибывших – заявил, что Салмон схватил его руку и говорил с ним. Г-н Даниел Мод задал вопрос, не прибегал ли обвиняемый к угрозам, не применял ли насилие? – Нет, ответил свидетель. – Г-н Даниел Мод, обрадовавшийся случаю блеснуть своим беспристрастием – после того, как он уже выполнил свои обязанности по отношению к буржуазии, – объявил, что обвиняемому ничего нельзя инкриминировать. Он-де имеет полное право расхаживать по улицам и разговаривать с другими людьми, пока не уличен в каких-либо угрозах словом или действием, – поэтому он объявляется невиновным. Но гг. Полинг и Хенфри получили по крайней мере удовлетворение от того, что за уплату ими судебных издержек Салмону пришлось одну ночь провести под арестом – а это уже что-то значило. Впрочем, радость Салмона длилась недолго. Освобожденный в четверг 31 октября, он уже во вторник 5 ноября снова предстал перед г-ном Даниелом Модом по обвинению в нападении на улице на гг. Полинга и Хенфри. В тот самый четверг, когда Салмон был оправдан, в Манчестер прибыла партия шотландцев, которых заманили под фальшивыми предлогами, будто с раздорами покончено, Полинг и Хенфри не могут найти в своей местности достаточное число рабочих для выполнения более крупных подрядов и т.д. В пятницу к прибывшим явилось несколько шотландских столяров, которые давно работали в Манчестере и намеревались разъяснить своим землякам причины забастовки. Большая толпа их товарищей по профессии – около 400 человек – собралась возле постоялого двора, где разместились шотландцы. Но последних держали там взаперти, поставив у двери в качестве часового одного из мастеров. Через некоторое время появились гг. Полинг и Хенфри, пожелавшие лично проводить своих новых рабочих к мастерским. Когда все вышли на улицу, собравшиеся там рабочие стали уговаривать шотландцев не соглашаться работать в нарушение правил ремесла, принятых в Манчестере, и не позорить этим своих земляков. Двое из шотландцев действительно несколько отстали, и г-н Полинг сам подбежал к ним, чтобы потащить их вперед. Толпа вела себя спокойно, лишь препятствуя быстрому продвижению шествия и призывала шотландцев не вмешиваться в чужие дела, вернуться домой и т.д. Это, наконец, разозлило г-на Хенфри; он заметил в толпе некоторых своих старых рабочих и среди них Салмона; чтобы положить конец этому делу, он схватил его за руку, г-н Полинг – за другую, и оба они во весь голос стали звать полицию. Подошел полицейский комиссар и спросил, в чем они обвиняют этого человека? Этот вопрос поставил обоих компаньонов в довольно затруднительное положение; но, сказали они, «мы знаем этого человека». О, ответил комиссар, этого уже достаточно, а пока его можно отпустить. Гг. Полинг и Хенфри, вынужденные предъявить хоть какое-то обвинение Салмону, ломали себе голову над этим несколько дней, пока, наконец, по совету своего адвоката, не остановились на вышеуказанном обвинении. Когда были допрошены все свидетели, дававшие показания против Салмона, внезапно поднялся в защиту обвиняемого У.П. Робертс, «генеральный поверенный углекопов», гроза всех мировых судей, и спросил, может ли он привести своих свидетелей, так как против Салмона не выставлено никакого обвинения? Г-н Даниел Мод разрешил ему допросить свидетелей, которые показали, что Салмон держал себя спокойно, пока г-н Хенфри не схватил его за руку. Когда окончились все речи pro и contra[63], Даниел Мод заявил, что приговор он объявит в субботу. Очевидно, присутствие генерального поверенного Робертса заставляло его дважды подумать, прежде чем высказаться.

В субботу Полинг и Хенфри выдвинули против трех своих старых рабочих, Салмона, Скотта и Меллора, помимо прежнего, еще одно, уголовное, обвинение в заговоре и запугивании. Они намеревались нанести таким образом смертельный удар ремесленному союзу, а чтобы обезопасить себя от страшного Робертса, они пригласили из Лондона известного юриста, г-на Монка. Г-н Монк выставил в качестве свидетеля одного из недавно нанятых шотландцев, Гибсона, который уже в прошлый вторник выступал в качестве свидетеля против Салмона. Гибсон заявил, что в пятницу 1 ноября, когда он с товарищами вышел с постоялого двора, их окружила толпа людей, которые тащили и толкали их в разные стороны, и что эти трое обвиняемых были среди толпы. Теперь к допросу этого свидетеля приступил Робертс; он устроил Гибсону очную ставку с другим рабочим и задал вопрос, не говорил ли он, Гибсон, вчера вечером этому рабочему, что в прошлый вторник он при своем показании не знал, что его допрашивали под присягой и что он вообще не знал, как ему себя вести на суде и что говорить. Гибсон ответил, что он не знает этого человека, с ним вчера вечером было двое, но так как было темно, он не может сказать, является ли этот человек одним из них; возможно, что он и говорил нечто подобное, ибо форма присяги в Шотландии иная, чем в Англии, хотя в точности он ее не помнит. Тут поднялся г-н Монк и заявил, что г-н Робертс не имеет права задавать подобные вопросы; на это г-н Робертс возразил, что такой упрек вполне уместен, когда приходится защищать дурное дело, но что он имеет право задавать любые вопросы, не только о том, где родился свидетель, но и о том, где он находился с тех пор каждый день и что он ел каждый день. Г-н Даниел Мод подтвердил, что г-н Робертс имеет на это право, но дал ему отеческий совет держаться возможно ближе к делу. После того, как г-н Робертс установил, на основании показаний самого свидетеля, что тот действительно начал работать у Полинга и Хенфри лишь на следующий день после инкриминируемого события, то есть 2 ноября, он его отпустил. Тогда выступил в качестве свидетеля сам г-н Хенфри и рассказал об инциденте то же самое, что говорил Гибсон. В ответ на это г-н Робертс задал ему вопрос: не добиваетесь ли Вы несправедливого преимущества перед Вашими конкурентами? Г-н Монк снова возразил против подобных вопросов. Хорошо, сказал Робертс, я их сформулирую более точно. Известно ли Вам, г-н Хенфри, что часы работы плотников регулируются в Манчестере определенными правилами?

Г-н Хенфри: Мне нет дела до этих правил, я имею право устанавливать собственные правила.

Г-н Робертс: Совершенно верно. Но, г-н Хенфри, скажите под присягой, не требуете ли Вы от своих рабочих более продолжительного рабочего времени, чем прочие строительные подрядчики и владельцы плотницких мастерских?

Г-н Хенфри: Да.

Г-н Робертс: На сколько часов примерно?

Г-н Хенфри не знал этого в точности, но вынул свою записную книжку, чтобы произвести необходимый подсчет.

Г-н Даниел Мод: Вам незачем заниматься длинным подсчетом, скажите нам лишь приблизительно, сколько это составляет часов?

Г-н Хенфри: Приблизительно час утром и час вечером в течение шести недель до того времени, когда обычно зажигают свет, и столько же часов в течение шести недель после того дня, когда обычно прекращают зажигать свет.

Г-н Даниел Мод: Это составляет, следовательно, 72 часа до того времени, когда начинают зажигать свет, и 72 часа после этого, то есть 144 часа, которые каждый рабочий должен перерабатывать в течение 12 недель?

Г-н Хенфри: Да.

Это заявление вызвало сильное недовольство у публики. Г-н Монк злобно посмотрел на г-на Хенфри, а г-н Хенфри смущенно на своего адвоката; г-н Полинг стал дергать г-на Хенфри за сюртук, но уже было поздно. Г-н Даниел Мод, увидев, что и на этот раз ему придется разыграть роль беспристрастного судьи, принял к сведению это признание и огласил его.

После того как были допрошены еще два второстепенных свидетеля, г-н Монк заявил, что этим исчерпываются его материалы против обвиняемых.

Тогда г-н Даниел Мод сказал, что обвиняющая сторона не представила оснований для обвинения подсудимых в уголовном преступлении, так как не доказала, что шотландцы, подвергшиеся угрозам, были приняты на работу к Полингу и Хенфри ранее первого ноября, поскольку не было предъявлено ни договора о найме, ни какого-либо другого подтверждения того, что люди начали работать ранее второго ноября, между тем как жалоба была подана первого ноября; в этот день, следовательно, шотландцы еще не были на службе у Полинга и Хенфри, и обвиняемые имели право удерживать их всеми законными средствами от поступления на службу к Полингу и Хенфри. – На это г-н Монк ответил, что жалобщики были наняты к тому моменту, когда они покинули Шотландию и сели на пароход. Г-н Даниел Мод заметил, что вообще утверждали, будто подобный договор о найме был заключен, однако этот документ не был предъявлен. Г-н Монк ответил, что этот документ находится в Шотландии, и он просит г-на Мода приостановить дело, пока его не доставят сюда. Тут вмешался Робертс, заметив, что это для него новость. Уже объявлено, что материалы обвинения исчерпаны, а жалобщик, тем не менее, требует отложить дело до представления им новых документов. Робертс настаивает на продолжении дела. Г-н Даниел Мод объявил и то и другое излищним, поскольку нет обоснованного обвинения, – после чего обвиняемые были отпущены.

Тем временем и рабочие не бездействовали. Каждую неделю они устраивали собрания в помещении союза плотников или в зале социалистов, обращались за поддержкой к различным ремесленным союзам, щедро откликавшимся на эти призывы, продолжали повсюду оповещать о действиях Полинга и Хенфри и, наконец, разослали во все концы делегатов, чтобы всюду, где Полинг и Хенфри вербовали рабочих, разъяснить своим товарищам по профессии причину этой вербовки и таким образом удержать их от поступления на службу в эту фирму. Уже через несколько недель после начала забастовки в разъездах находилось семь делегатов; объявления, вывешенные на углах улиц во всех крупных городах страны, предостерегали безработных плотников относительно Полинга и Хенфри. 9 ноября несколько возвратившихся делегатов представили отчет о своей миссии. Один из них, по имени Джонсон, побывавший в Шотландии, рассказал, что агент Полинга и Хенфри уже нанял было тридцать рабочих в Эдинбурге; но, как только те узнали от него об истинном положении вещей, они заявили, что лучше умрут с голоду, чем отправятся при таких обстоятельствах в Манчестер. Другой делегат был в Ливерпуле и наблюдал за прибытием пароходов; но не приехало ни одного человека, и ему оказалось нечего делать. Третий делегат объехал Чешир, но куда бы он ни приезжал, ему также не находилось дела, так как «Northern Star», газета рабочих, повсюду оповестила о действительном положении дел и отбила у людей всякое желание ехать в Манчестер; в одном городе – в Маклсфилде – плотники провели уже сбор средств для поддержки стачечников и обещали, в случае нужды, внести для них дополнительно еще по 1 шиллингу с человека. В других местах делегат побудил товарищей по профессии провести такие же сборы.

Чтобы еще раз предоставить гг. Полингу и Хенфри возможность договориться с рабочими, в понедельник 18 ноября в помещении союза плотников собрались рабочие всех профессий, занятых в строительном деле, выбрали депутацию для передачи этим господам адреса и направились процессией, со знаменами и эмблемами, к помещению фирмы Полинга и Хенфри. Впереди шла депутация, за ней комитет по организации забастовки, затем плотники, формовщики и обжигальщики кирпича, поденщики, каменщики, пильщики, стекольщики, штукатуры, маляры, группа музыкантов, камнетесы, мебельщики. Они прошли мимо гостиницы, где остановился их генеральный поверенный Робертс, и приветствовали его на ходу громким «ура». Подойдя к помещению фирмы, депутация вышла из рядов, а масса направилась дальше, чтобы провести публичное собрание в Стивенсон-сквере. Депутация была встречена полицией, которая, прежде чем пропустить депутатов, потребовала их имена и адреса. Когда они вошли в контору, компаньоны, гг. Шарпс и Полинг, заявили им, что не примут никакого письменного адреса от толпы, которая была собрана исключительно в целях запугивания. Депутация отвергла это намерение, ссылаясь на то, что процессия даже не остановилась и сразу последовала дальше. В то время как эта процессия, насчитывавшая 5.000 человек, продолжала свой путь, депутацию, наконец, допустили и ввели в комнату в присутствии начальника полиции, одного офицера и трех газетных корреспондентов. Г-н Шарпс, компаньон Полинга и Хенфри, самочинно занял председательское место, заметив при этом, что депутации следует быть осторожной в своих выражениях, ибо все сказанное будет надлежащим образом запротоколировано и, при случае, может быть использовано на суде против нее. – Затем депутатов стали спрашивать, на что они жалуются, и т.д.; сказали, что рабочим будет предоставляться работа согласно правилам, общепринятым в Манчестере. Депутация спросила, работают ли набранные в Стаффордшире и Шотландии рабочие согласно установленным в Манчестере правилам ремесла? – Нет, последовал ответ, с этими людьми у нас имеется особое соглашение. – Следовательно, ваши рабочие снова получат работу и притом на обычных условиях? – О, мы не ведем переговоров с депутацией; но пусть люди придут и узнают, на каких условиях мы намерены предоставить им работу. – Г-н Шарпс добавил, что все фирмы, в которых значится его имя, всегда хорошо относились к рабочим и платили самую высокую заработную плату. Депутация ответила, что если он является участником фирмы Полинг, Хенфри и К^о, как они слышали, то эта фирма оказывала сильное противодействие удовлетворению самых насущных интересов рабочих. – Одного из членов делегации – обжигальщика кирпичей, спросили, на что же жалуются его товарищи по профессии. – О, в данный момент ни на что, но раньше мы имели для этого достаточно поводов[64]. – Ах, у вас их было достаточно? – издевательски ответил г-н Полинг и воспользовался случаем, чтобы прочитать длинную лекцию о ремесленных союзах, забастовках и т.д. и о той нищете, до которой они доводят рабочих. – На это один член депутации заметил, что рабочие вовсе не намерены допускать, чтобы у них отнимали одно за другим все их права и, например, заставляли отрабатывать даром 144 часа ежегодно, как этого от них сейчас требуют. – Г-н Шарпс заметил, что следует также подсчитать и убыток, понесенный участниками процессии вследствие того, что они не работали целый день, издержки по забастовке, потерю стачечниками заработной платы и т.д. – На это один из депутатов ответил: это касается только нас, и мы не собираемся просить на это из вашего кармана ни гроша. На этом депутация удалилась, доложила обо всем рабочим, собравшимся в помещении союза плотников, при этом выяснилось, что для участия в процессии явились не только все рабочие, работавшие на Полинга и Хенфри в этом округе (они не были плотниками и потому не бастовали), но что в тот же день утром прекратили работу и многие из вновь привезенных шотландцев. Один маляр также заявил, что Полинг и Хенфри предъявили к ним такие же несправедливые требования, как и к столярам, и что они тоже намерены оказать сопротивление. Было решено, что для ускорения дела и сокращения срока борьбы должны объявить забастовку все строительные рабочие фирмы Полинг и Хенфри. Это было выполнено. В ближайшую субботу прекратили работу маляры, а в понедельник – стекольщики на строительстве нового театра, для сооружения которого Полинг и Хенфри заключили контракт, через несколько дней вместо 200 человек работало всего лишь два каменщика и четверо поденщиков. Прекратили работу и многие из вновь прибывших рабочих.

Полинг, Хенфри и К^о неистовствовали. Когда еще трое из новых рабочих прекратили работу, их в пятницу, 22 ноября, потащили к г-ну Даниелу Моду. Прежние неудачи ничему их не научили. Первым предстал перед судьей некий Рид, обвиняемый в нарушении контракта; при этом был предъявлен контракт, подписанный обвиняемым в Дерби. Робертс, снова занявший свое место, тут нее заметил, что между контрактом и обвинением нет никакой связи, что это две совершенно разные вещи. Г-н Даниел Мод сразу это понял, так как это сказал грозный Робертс, но ему стоило немало труда растолковать это защитнику противной стороны. Наконец, последний попросил разрешения изменить обвинение и через некоторое время явился с новым обвинением, которое было еще хуже, чем первое. Убедившись в том, что и это не пойдет, он попросил о новой отсрочке, и г-н Даниел Мод дал ему срок на обдумывание, до пятницы 29 ноября[65], то есть целую неделю. Добился ли он своего на этот раз, я не могу сказать, так как у меня отсутствует как раз тот номер газеты, в котором должно было быть напечатано решение. Между тем Робертс перешел в наступление и, со своей стороны, привлек к суду несколько навербованных рабочих и одного из мастеров Полинга и Хенфри за то, что они вторглись в дом одного стачечника и оскорбили его жену; в двух других случаях подверглись нападению некоторые бастующие рабочие. Г-н Даниел Мод вынужден был, к своему сожалению, осудить всех обвиняемых, но он постарался обойтись с ними возможно мягче, потребовав лишь внести залог в качестве поручительства за хорошее поведение в будущем.

Наконец, в последние дни декабря гг. Полингу, Хенфри и К^о удалось добиться приговора в отношении двух своих противников, также за причинение телесных повреждений одному из их рабочих. Но на этот раз суд не был столь мягок; он сразу приговорил рабочих к месяцу тюремного заключения и к залогу в качестве поручительства за хорошее поведение после отбытия срока.

С этого момента сообщения о стачке становятся скудными. 18 января она была еще в полном разгаре. Более поздних сведений я не обнаружил^{155}. Вероятно, она закончилась, как и большинство других стачек; с течением времени Полинг, Хенфри и К^о набрали себе достаточное количество рабочих из отдаленных местностей и отдельных перебежчиков из числа стачечников; большинство стачечников нашли себе работу где-нибудь в другом месте после более или менее продолжительной безработицы и связанной с ней нуждой, утешением в которой им служило сознание, что они не поступились своим достоинством и поддержали уровень заработной платы своих товарищей. Что касается спорных пунктов, то Полинг, Хенфри и К^о должны были убедиться, что им не удастся полностью их осуществить, так как и для них стачка была связана с крупными убытками, прочие же предприниматели, после такой упорной борьбы, вряд ли скоро попытаются изменить старые правила плотницкого ремесла.

Брюссель

Ф. Энгельс. Визит королевы Виктории. – Раздоры между «королевскими семьями» – Ссора Вики с немецкой буржуазией. – Приговор парижским плотникам

^{156}

Вата маленькая королева доставила немало неприятностей во время своего визита в Пруссию. С королем[66] она обходилась настолько непочтительно, что тот был рад от нее избавиться, и это он откровенно показал после ее отъезда. Буржуазия была также возмущена ее высокомерным обращением с представительницами «haute bourgeoisie»[67] Кёльна. Дочь кёльнского бургомистра поднесла «ее величеству» чашку чая, но Вика не приняла чашки, потому что к ней прикоснулась рука не «знатной» особы (!). Она взяла лишь ложечку, с которой и пила глотками чай, отвернувшись при этом в сторону и изъявляя девице явно подчеркнутое пренебрежение. Бедная девица вся дрожала, не зная оставаться ей или уйти. Поделом ей; при всей своей ловкости эти кичащиеся богатством буржуа являются со своим культом королей и королев в конечном счете лишь простофилями и как таковые заслужили подобного обращения. Ваша королева проявила свое пренебрежение столь откровенно, что заставила их, как ни мало у них гордости, оказать ей некоторое противодействие. Она пожертвовала 3.500 долларов (500 фунтов стерлингов) в строительный фонд кёльнского собора, а оскорбленные кёльнские буржуа созвали собрание, чтобы обсудить, как вернуть ей эти деньги! Собрание было разогнано полицией и войсками. Однако, как я слышал, они все же имеют намерение собрать эту сумму по подписке и отослать деньги в Англию или Ирландию, чтобы оказать помощь вашим голодающим беднякам. Надеюсь, что это будет сделано. У Джона Буля изрядно вымогали деньги в пользу кровопийц – немецких принцев, и будет только справедливо, если немецкая буржуазия вернет хотя бы немного бедному, бессовестно обобранному Джону. Явная непочтительность, которую ваша королева проявила к нашему дражайшему королю и его двору, проистекала, как я узнал, из того факта, что хромая королева Пруссии[68] отказалась опереться на руку принца Альберта и отдала предпочтение австрийскому эрцгерцогу Фридриху, как более знатному по происхождению. Весьма забавно наблюдать распри между этими царствующими особами и ссоры буржуазии с ними; и никто из них, как правило, не замечает того движения, которое назревает повсюду в глубине, в низших слоях, и не заметит опасности до тех пор, пока не станет уже слишком поздно.

В «Star»[69] все еще не был опубликован приговор, вынесенный парижским трибуналом бастовавшим плотникам, которым было предъявлено обвинение в незаконной коалиции^{157}. Венсан, руководитель, приговорен к трем годам, двое других – к году и еще несколько человек – кажется, к шести месяцам (тюрьмы). Тем не менее плотники все еще не приступают к работе, по крайней мере те, чьи хозяева не пошли на уступки. Две трети предпринимателей согласились с требованиями рабочих, но в связи с вышеупомянутым приговором пильщики (scieurs-à-long) и другие строительные рабочие тоже прекратили работу. Это дело принесло огромную пользу.

Ф. Энгельс. «Молодая Германия» в Швейцарии

^{158}

«Constitutionnel Neuchâtelois» публикует пространный, по-видимому, официальный отчет об «обширном заговоре атеистов, получившем распространение по всей Швейцарии». Мы приводим следующие выдержки из этого отчета:

Таков отчет, который всецело написан в подлом и клеветническом духе. «Молодая Германия» существовала в Швейцарии с 1831 г., когда в результате многих волнений в Германии большее число молодых людей, студентов, рабочих и т.д. вынуждены были покинуть свою страну. После периода значительной активности эта организация пришла в упадок в 1837 г., когда вообще во всей Европе буржуазным правительствам удалось подавить дух политической агитации. Вскоре, однако, коммунистические клубы стали возникать в тех же местах, где раньше зародилась «Молодая Германия», на берегах Леманского озера[72], и началась оживленная полемика между ними и этой чисто политической организацией. Эта полемика перешла в постоянный спор и решительную вражду между обеими партиями; главным результатом было, однако, то, что «Молодая Германия» вынуждена была расширить поле своей деятельности и не только более четко определить свои политические принципы как радикальные, республиканские и демократические, но и заняться также социальными вопросами. В то время как буржуазия Германии убивает свое время на движение «немецких католиков» и на «реформу протестантской церкви», в то время как она носится с Ронге и участвует в игре «Друзей света»^{160}, делая таким образом своей главной целью достижение нескольких очень незначительных, почти незаметных и никчемных (но зато буржуазных) реформ в религиозной области, рабочие нашей страны читают и усваивают произведения таких великих немецких философов, как Фейербах и др., и берут на вооружение результаты их исследований, какими бы радикальными эти выводы ни казались. Немецкий народ не религиозен. Иначе возможно ли было бы отвлечь от религии такое множество людей не только в Швейцарии, но и во Франции, Англии и у нас в Германии за такой короткий срок? Я отсылаю читателей к тому, что говорил на предпоследней неделе относительно движения буржуазии и движения рабочего класса^{161}. Думаю, что раскрытые факты подкрепляют мое утверждение.

Ф. Энгельс. Преследования и высылки коммунистов

11 октября власти великого герцогства Гессен конфисковали в Дармштадте в помещении издательства первый номер коммунистического журнала «Rheinische Jahrbücher»[73], редактируемый Пютманом. Однако было найдено только 55 экземпляров, остальная часть тиража была уже распродана. Издатель, г-н Леске, был тогда же предупрежден, что журнал будет поставлен под надзор полиции, которой придется предварительно предъявлять каждый номер для получения специального разрешения на выпуск; в случае неподчинения издателю грозит штраф в 500 флоринов (45 фунтов стерлингов), или в зависимости от существа дела, – тюремное заключение. Этот удар, направленный против коммунистов и одновременно против той немногочисленной свободной прессы, которую мы имеем в Германии, однако не достигнет цели. Существуют сотни способов избежать этого противозаконного вмешательства, которое, несомненно, явилось следствием подстрекательства со стороны ненавистного прусского правительства. Это же прусское правительство добилось от саксонских властей высылки нескольких известных писателей из Лейпцига, в том числе г-на В. Марра, одного из руководителей того тайного заговора «Молодой Германии» в Швейцарии^{162}, о котором я упоминал в своей последней корреспонденции[74]. В этом случае, так же как и в деле Вейтлинга в прошлом году^{163}, власти побоялись арестовать и предать суду представителей этого направления, хотя имели законный предлог; они ограничились их высылкой.

Демократическое правительство выслало из кантона Во г-на А. Беккера, талантливого немецкого писателя-коммуниста, а также г-на С. Шмидта и д-ра Кульмана, принадлежащих к той же партии, и распустило Немецкий коммунистический клуб в Лозанне. Радикальное правительство в Цюрихе поступило таким же образом, выслав д-ра Пютмана, редактора вышеупомянутого «Rheinische Jahrbücher», также принадлежащего к коммунистической партии.

К. Маркс. Пеше о самоубийстве

^{164}

Французская критика общества обладает, по крайней мере отчасти, тем большим преимуществом, что она показала противоречия и уродство современной жизни не только во взаимоотношениях отдельных классов, но и во всех сферах и проявлениях нынешних форм общения [Verkehr], причем сделала это в описаниях, полных непосредственной жизненной правды, широты кругозора, светской манеры и смелой оригинальности, которые мы напрасно стали бы искать у представителей других наций. Достаточно, например, сравнить критические описания Оуэна и Фурье, поскольку они касаются живых отношений, чтобы получить представление о превосходстве французов. И не только у собственно «социалистических» писателей Франции надо искать критическое изображение состояния общества; мы найдем его у писателей любой области литературы, но в особенности в романах и мемуарной литературе. В качестве примера этой французской критики я приведу несколько выдержек о «самоубийстве» из книги Жака Пеше «Мемуары, извлеченные из архива полиции» и т.д., которые вместе с тем должны показать, насколько обосновано представление буржуазных филантропов, будто все дело сводится к тому, чтобы дать пролетариям немного хлеба и образования, будто только рабочий страдает при нынешнем состоянии общества, а в остальном существующий мир есть лучший из миров.

У Жака Пеше, как и у многих принадлежащих к старшему поколению, теперь почти вымершему, французских практиков, переживших многочисленные перевороты, имевшие место с 1789 г., многочисленные заблуждения, увлечения, конституции, смены властителей, поражения и победы, критика существующих имущественных, семейных и прочих частных отношений, одним словом, частной жизни является неизбежным результатом их политического опыта.

Жак Пеше (родился в 1760 г.) перешел от изящной литературы к медицине, от медицины к юриспруденции, от юриспруденции к административной деятельности и к полицейскому делу. Перед началом французской революции он работал вместе с аббатом Морелле над торговым словарем, причем появился только проспект его, и занимался тогда преимущественно вопросами политической экономии и администрации. Лишь очень недолгое время Пеше был сторонником французской революции; очень скоро он примкнул к роялистской партии, в течение некоторого времени был главным редактором «La Gazette de France» и позднее принял даже от Малле дю Пана пресловутый роялистский «Mercure»[75]. Впрочем лавировал Пеше очень ловко в годы революции, то подвергаясь преследованиям, то занимая должности в департаменте управления и полиции. Выпущенная им в 1800 г. «Коммерческая география»^{165} в 5 томах большого формата привлекла к нему внимание Бонапарта, первого консула, и он был назначен членом совета торговли и искусств. Позднее, при министерстве Франсуа де Нёфшато, Пеше занял более высокий административный пост. В 1814 г., при Реставрации, он стал цензором. Во время Ста дней^{166} он отошел от дел. По восстановлении власти Бурбонов он получил пост хранителя архива полицейской префектуры в Париже, который занимал до 1827 года. Пеше и непосредственно и в качестве писателя оказывал известное влияние на ораторов Учредительного собрания, Конвента, Трибуната, а также палаты депутатов в период Реставрации. Среди его многочисленных, преимущественно экономических, работ, кроме упомянутой уже «Коммерческой географии», наиболее известной является «Статистика Франции» (1807 г.)^{167}.

Пеше написал свои мемуары, материал для которых он собрал отчасти в полицейских архивах Парижа, отчасти в ходе своей долголетней практики в полиции и в административном ведомстве, уже будучи стариком, и разрешил напечатать их только после своей смерти; так что его ни в коем случае нельзя причислить к «скороспелым» социалистам и коммунистам, которым, как известно, недостает поразительной основательности и всеобъемлющих знаний большинства наших заурядных писателей, чиновников и практичных буржуа.

Послушаем, что говорит наш хранитель архива полицейской префектуры Парижа о самоубийстве!

Самые трусливые, неспособные к сопротивлению люди становятся неумолимыми там, где они могут проявить абсолютный родительский авторитет. Злоупотребление последним является для них грубым вознаграждением за ту покорность и зависимость, которые они добровольно или против воли проявляют в буржуазном обществе.

Несчастная женщина была осуждена на невыносимое рабство, и г-н М. лишь осуществлял это рабство, опираясь на Code civil и на право собственности, опираясь на такой общественный строй, при котором любовь не зависит от свободного изъявления чувств любящих и ревнивому супругу разрешается держать свою жену за семью замками, подобно тому, как скряге – свой сундук с деньгами, ибо она является лишь частью его имущества.

Чего же другого можно ожидать от тех трехкопеечных душонок, которые даже не подозревают, что они ежедневно и ежечасно, по частям сами убивают себя, свою человеческую природу!

Так пишет Пеше.

В заключение мы приведем одну из его таблиц о ежегодных самоубийствах в Париже.

Как следует из другой, приведенной Пеше таблицы, за время 1817 – 1824 гг. (включительно) в Париже[87] отмечено 2.808 случаев самоубийства. В действительности, разумеется, число их больше. Например, об утопленниках, трупы которых выставляются в морге, только в очень редких случаях известно, были ли они самоубийцами или нет.

1-е полугодие – 198

2-е полугодие – 173

Итого – 371

Из них после попытки самоубийства остались в живых – 125

Из них после попытки самоубийства погибли – 246

Мужского пола – 239

Женского пола – 132

Холостые – 207

Женатые – 164

Бросились с высоты – 47

Удавились – 38

Зарезались – 40

Застрелились – 42

Отравились – 28

Отравление угарным газом – 61

Утопились – 115

Любовная страсть, семейная ссора и огорчение – 71

Болезни, пресыщение жизнью, слабость духа – 128

Дурное поведение, игра, лотерея, боязнь упреков и наказаний – 53

Нищета, нужда, потеря места, прекращение работы – 59

Неизвестные мотивы – 60

Ф. Энгельс. Отрывок из Фурье о торговле

Ф. Энгельс. Фейербах

^{192}

a) Вся философия Фейербаха сводится 1) к натурфилософии – пассивному обожанию природы, восхищенному преклонению перед ее великолепием и всемогуществом, – 2) к антропологии, а именно α) к физиологии, – то, что здесь сказано, не содержит ничего нового сверх того, что материалисты говорили о единстве тела и души, только сказано это не так механически, но зато несколько напыщеннее, β) к психологии, которая сводится к дифирамбам в честь любви, возносящим ее до небес, аналогично культу природы, кроме этого – ничего нового, 3) к морали, к требованию – соответствовать понятию «Человека»; impuissance mise en action[150]. Cp. § 54, стр. 81: «Нравственное и разумное отношение человека к желудку состоит в том, чтобы относиться к нему не как к чему-то скотскому, а как к чему-то человеческому». – § 61: «Человек… как моральное существо» и пространные разглагольствования о нравственности в «Сущности христианства».

b) Что на нынешней ступени развития люди могут удовлетворять свои потребности только внутри общества, что вообще люди с самого начала, с тех пор как они существуют, нуждались друг в друге и только благодаря этому могли развивать свои потребности и способности и т.д., что они вступили в общение, – все это Фейербах выражает таким образом, что

Философия дошла до того, что тривиальный факт необходимости общения между людьми, факт, без знания которого вообще никогда не появилось бы на свет последующее, когда-либо существовавшее, поколение людей и который заключается уже в половом различии, – этот факт философия в конце всего своего пути выставляет как величайший результат. И к тому же еще в мистической форме «единства Я и Ты». Эта фраза была бы совершенно невозможна, если бы Фейербах не имел в виду κατ εξοχην[151] половой акт, акт продолжения рода, общность Я и Ты[152]. И поскольку фейербаховская общность становится практической, она и ограничивается половым актом и взаимным соглашением относительно философских мыслей и проблем, «истинной диалектикой» (§ 64), диалогом, «порождением человека, как духовного, так и физического» (стр. 67). О том, чтó еще впоследствии делает этот «порожденный» человек, помимо того, что он опять-таки «духовно» и «физически» «порождает людей», – об этом не говорится ни слова. Фейербах только и знает общение между двумя,

с) Начало «Философии будущего» тотчас же обнаруживает различие между нами и им:

d) Различие, проводимое Фейербахом между католицизмом и протестантизмом в § 2 – католицизм: «теология», «интересуется только тем, чтó есть бог сам по себе», имеет «спекулятивную и созерцательную тенденцию»; протестантизм же ограничивается одной христологией, предоставив бога самому себе, а спекуляцию и созерцание философам, – это различие есть не что иное, как разделение труда, возникшее из потребности, которая соответствовала сравнительно слабому развитию науки. Из одной лишь этой потребности, существующей внутри теологии, Фейербах объясняет протестантизм, а к этому затем уже непринужденно присоединяется самостоятельная история философии.

Превосходная апология существующего. За исключением противоестественных случаев, немногих ненормальных случаев, Ты охотно становишься на седьмом году жизни привратником в угольной шахте, по четырнадцати часов проводишь один во мраке, и раз таково Твое бытие, то такова же и Твоя сущность. Точно так же – присучальщик у сельфактора. Такова уж Твоя «сущность», что Ты должен быть подчинен какой-либо отрасли труда. Ср. «Сущность веры»^{193}, стр. 11, «неутоленный голод»…

Это Фейербах называет 1) противоречием, 2) соединением противоречий и 3) это, по его мнению, осуществляется временем. Конечно, «наполненным» временем, но все-таки временем, а не тем, чтó в нем происходит. Это положение равносильно тому, что только во времени возможно изменение.

К. Маркс и Ф. Энгельс. * Ответ на антикритику Б. Бауэра

^{194}

Брюссель, 20 ноября. Бруно Бауэр, заикаясь, лепечет в «Wigand’s Vierteljahrsschrift», III том, стр. 138 и сл. несколько слов в ответ на сочинение Энгельса и Маркса «Святое семейство, или Критика критической критики. 1845». Прежде всего Б. Бауэр объявляет, будто Энгельс и Маркс не поняли его, повторяет с наипростодушнейшей наивностью свои старые претенциозные, давно превратившиеся в ничто, фразы и высказывает сожаление, что оба названные писателя не знают его словечек о «непрестанной борьбе и победе, уничтожении и созидании Критики», о том, что она-де – «единственная сила истории», о том, как «единственно критик и только критик сокрушил религию в ее целостности и государство в его различных проявлениях», как «работал и работает критик», все в том же тоне широковещательных заверений и патетических излияний. В самом своем ответе Бауэр дает непосредственно новый, разительный образец того, «как работал и работает критик». А именно, «трудолюбивый» критик находит более соответствующим своей цели сделать предметом своих восклицаний и цитат, вместо самой книги Энгельса и Маркса, посредственную и путаную рецензию на эту книгу в «Westphälisches Dampfboot» (майский выпуск, стр. 206 и сл.)^{195} – подтасовка, которую он с критической осторожностью скрывает от читателя.

Списывая со страниц «Dampfboot», Бауэр прерывает эту «тяжкую работу» копирования только односложным, но многозначительным пожиманием плечами. К пожиманию плечами свелась вся критическая критика, с тех пор как ей больше ничего не осталось сказать. Она находит спасение для себя в плечевых мышцах, несмотря на свою ненависть к чувственности, которую она не умеет представить себе иначе, как только в форме «дубинки» (смотри «Wigand’s Vierteljahrsschrift», стр. 130), в форме орудия наказания для своей теологической наготы.

Вестфальский рецензент, в поверхностной торопливости, передает содержание реферируемой им книги в смехотворных резюме, прямо противоречащих самой книге. «Трудолюбивый» критик списывает эту пачкотню рецензента, подсовывает ее Энгельсу и Марксу и, торжествуя, восклицает, обращаясь к некритической массе, которую он одним взглядом повергает в прах, а другим кокетливо приманивает к себе: «Смотрите, каковы мои противники!».

Сопоставим теперь документальные данные дословно.

Рецензент в «Westphälisches Dampfboot»:

«Трудолюбивый» критик:

Сравните с этим, как излагается отношение критической критики к еврейскому вопросу и к политической эмансипации в «Святом семействе», между прочим, на стр. 163 – 185, ее отношение к французской революции, стр. 185 – 195, к социализму и коммунизму, стр. 22 – 74, стр. 211 и сл., стр. 243 – 244, а также весь отдел о критической критике в образе Рудольфа, князя Герольштейнского, стр. 258 – 333^{196}. Об отношении критической критики к Гегелю смотри тайну «спекулятивной конструкции» и последующее изложение, стр. 79 и сл., далее стр. 121 и 122, стр. 126 – 128, стр. 136 – 137, стр. 208 – 209, стр. 215 – 227 и стр. 304 – 308; об отношении критической критики к Фейербаху смотри стр. 138 – 141 и, наконец, о результате и тенденции критических битв против французской революции, материализма и социализма – стр. 214 – 215.

Из этих мест станет ясно, что вестфальский рецензент делает из всего этого самое превратное, до смешного неправильное и чисто воображаемое резюме, – резюме, которое «чистый» и «трудолюбивый» критик подсовывает подлиннику с «созидающей и уничтожающей» ловкостью.

Далее!

Рецензент в «Westphälisches Dampfboot»:

«Трудолюбивый критик»:

В «Святом семействе» на стр. 150 – 163^{197} читатель найдет особый отдел о самоапологии Бруно Бауэра, но, к сожалению, в этом отделе нет ни звука об упомянутом схоластическом трактатце, который, следовательно, вовсе и не предлагается в качестве ответа на самоапологию Бруно Бауэра, как это воображает вестфальский рецензент и как это услужливо списывает у него Бруно Бауэр под видом цитат из «Святого семейства», местами даже применяя кавычки. В действительности же о трактатце говорится в другом отделе и в другой связи. (Смотри «Святое семейство», стр. 164 и 165^{198}). В каком смысле там об этом идет речь, пусть читатель сам справится и еще раз подивится «чистому» хитроумию «трудолюбивого критика».

В заключение «трудолюбивый» критик восклицает:

Чтобы понять это «наоборот», нужно знать, что вестфальский рецензент, у которого Бруно Бауэр работает в качестве переписчика, диктует своему критическому и трудолюбивому писцу следующее:

Тут злополучный переписчик вскакивает с места: переписать свой собственный приговор – выше его сил. «Наоборот!» – перебивает он диктующего вестфальского рецензента, – «Наоборот… Маркс… забавнейший комедиант!», – и он отирает со лба холодный пот.

Прибегнув к крайне неискусной подтасовке, к самой плачевной передержке, Бруно Бауэр только подтвердил в последней инстанции смертный приговор, вынесенный ему Энгельсом и Марксом в «Святом семействе».

К. Маркс и Ф. Энгельс. * Фрагменты из рукописи I тома «Немецкой идеологии»

Ф. Энгельс. Проект коммунистического символа веры

^{204}

Вопрос 1. Ты коммунист?

Ответ. – Да.

Вопрос 2. Какова цель коммунистов?

– Преобразовать общество так, чтобы каждый его член мог совершенно свободно развивать и применять все свои способности и силы, не посягая при этом на основные условия этого общества.

Вопрос 3. Как вы намерены достигнуть этой цели?

– Путем уничтожения частной собственности, место которой займет общность имущества.

Вопрос 4. Чем вы обосновываете вашу общность имущества?

– Во-первых, тем, что развитие промышленности, земледелия, торговли и колонизации породило массу производительных сил и жизненных средств, и тем, что бесконечные возможности их неограниченного увеличения заложены в машинах, химических и других вспомогательных приспособлениях.

– Во-вторых, тем, что в сознании или чувстве каждого человека известные положения существуют как непоколебимые принципы, положения, которые являются результатом всего исторического развития и не нуждаются в доказательстве.

Вопрос 5. Что это за положения?

– Например, каждый человек стремится к тому, чтобы быть счастливым. Счастье отдельного человека неотделимо от счастья всех, и т.д.

Вопрос 6. Каким образом вы намерены подготовить вашу общность имущества?

– Посредством просвещения и объединения пролетариата.

Вопрос 7. Что такое пролетариат?

– Пролетариат – это тот класс общества, который живет исключительно за счет своего труда^{205}, а не за счет прибыли с какого-нибудь капитала; тот класс, счастье и горе, жизнь и смерть которого зависит поэтому от смены хорошего и плохого состояния дел, одним словом, от колебаний конкуренции.

Вопрос 8. Значит, пролетарии существовали не всегда?

– Не всегда. Бедные и трудящиеся классы существовали всегда; и обычно трудящиеся почти всегда были бедняками. Пролетарии же существовали не всегда, так же, как не всегда конкуренция была свободной.

Вопрос 9. Как возник пролетариат?

– Пролетариат возник в результате введения машин, которые начали изобретать с середины прошлого столетия и из которых главнейшими являются: паровая машина, прядильная машина и механический ткацкий станок. Эти машины, которые стоили очень дорого и поэтому могли быть доступны только богатым людям, вытеснили тогдашних рабочих, ибо при помощи машин можно было изготовлять товары дешевле и быстрее, чем это в состоянии были делать прежние рабочие на своих несовершенных прялках и ткацких станках. Таким путем машины целиком отдали промышленность в руки крупных капиталистов и совершенно обесценили ту незначительную собственность, которая принадлежала рабочим и состояла главным образом из их инструментов, ткацких станков и т.п., так что капиталист получил все, а рабочий ничего. Тем самым было положено начало фабричной системе. Когда капиталисты увидели, насколько это им выгодно, они стали стремиться распространить фабричную систему на все большее количество отраслей труда. Они все больше и больше осуществляли разделение труда между рабочими, так что тот, кто раньше выполнял всю работу целиком, отныне стал делать только какую-то часть ее. Упрощенная таким образом работа позволяла изготовлять изделия быстрее и поэтому дешевле, и лишь после этого почти в каждой отрасли труда обнаруживали, что и здесь можно было бы применить машины. Как только в какой-нибудь отрасли труда утверждалось фабричное производство, подобно тому, как это имело место в прядении и ткачестве, она переходила в руки крупных капиталистов, и рабочие лишались последних остатков самостоятельности.

Постепенно мы пришли к тому, что почти во всех отраслях труда утвердилось фабричное производство. Вследствие этого тогдашнее среднее сословие, в особенности мелкие ремесленные мастера, все более и более разорялось, прежнее положение работника совершенно изменилось и образовалось два новых класса, постепенно поглощающие все прочие. А именно:

I. Класс крупных капиталистов, которые во всех передовых странах являются почти единственными владельцами жизненных средств, а также тех средств (машин, фабрик, мастерских и т.п.), при помощи которых эти жизненные средства производятся. Это класс буржуа или буржуазия.

II. Класс совершенно неимущих, которые вследствие этого вынуждены продавать первому классу, буржуа, свой труд, чтобы за это получать от них одни лишь жизненные средства. Так как при этой торговле трудом стороны находятся не в равном положении, а буржуа – в более выгодном, то неимущие вынуждены мириться с плохими условиями, которые им ставит буржуа. Этот зависимый от буржуа класс называется классом пролетариев или пролетариатом.

Вопрос 10. Чем отличается пролетарий от раба?

– Раб продан раз и навсегда. Пролетарий вынужден сам продавать себя ежедневно и ежечасно. Раб является собственностью одного господина и именно поэтому существование раба обеспечено, как бы жалко оно ни было. Пролетарий, так сказать, раб всего класса буржуазии, а не одного господина, и поэтому его существование не обеспечено, когда никто его труд не покупает, когда никто в его труде не нуждается. Раб считается вещью, а не членом гражданского общества. Пролетарий признается личностью, членом гражданского общества. Следовательно, раб может иметь более сносное существование, чем пролетарий, но последний стоит на более высокой ступени развития. Раб освобождает себя тем, что становится пролетарием и упраздняет из всех отношений собственности только отношение рабства. Пролетарий же может освободить себя, только упразднив собственность вообще.

Вопрос 11. Чем отличается пролетарий от крепостного?

– В пользовании крепостного находится участок земли, следовательно, орудие производства, и за это он отдает бóльшую или меньшую часть дохода. Пролетарий же работает орудиями производства, которые являются собственностью другого, и тот уступает пролетарию за его труд долю продукта, определяемую конкуренцией. Доля крепостного работника определяется его собственным трудом, следовательно, им самим. Доля пролетария определяется конкуренцией, следовательно, прежде всего самим буржуа. Существование крепостного обеспечено, существование пролетария не обеспечено. Крепостной освобождает себя тем, что он изгоняет своего феодала, и сам становится собственником, следовательно, вступает в сферу конкуренции и присоединяется до поры до времени к имущему, привилегированному классу. Пролетарий же освобождает себя тем, что уничтожает собственность, конкуренцию и все классовые различия.

Вопрос 12. Чем отличается пролетарий от ремесленника?

– В отличие от пролетария так называемый ремесленник, который еще в прошлом столетии существовал почти везде, да и теперь еще кое-где существует, является самое большее временным пролетарием. Его цель – самому нажить капитал и с его помощью эксплуатировать других рабочих. Этой цели он нередко может достигнуть там, где еще существуют цехи, или там, где свобода промысла еще не привела к ведению ремесла на фабричный лад и к сильной конкуренции. Но как только фабричная система вводится в ремесло и широко расцветает конкуренция, эта перспектива отпадает, и ремесленник все больше превращается в пролетария. Ремесленник, таким образом, освобождает себя тем, что либо становится буржуа, или вообще переходит в среднее сословие, либо становится пролетарием вследствие конкуренции (как это теперь большей частью происходит) и присоединяется к движению пролетариата, т.е. к более или менее сознательному коммунистическому движению.

Вопрос 13. Следовательно, вы не считаете, что общность имущества была возможна во все времена?

– Нет. Коммунизм возник только тогда, когда машины и другие изобретения сделали возможной для всех членов общества перспективу всестороннего образования, счастливого существования. Коммунизм есть учение об освобождении, которое было невозможно для рабов, крепостных или ремесленников, а стало возможно только для пролетариев, и поэтому он неизбежно принадлежит девятнадцатому столетию и был невозможен когда-либо в прежние времена.

Вопрос 14. Вернемся к шестому вопросу. Если вы намерены подготовить общность путем просвещения и объединения пролетариата, то вы, следовательно, отвергаете революцию?

– Мы убеждены в том, что всякие заговоры не только бесполезны, но даже вредны. Мы знаем также, что революции нельзя делать предумышленно и по произволу и что революции везде и всегда являются необходимым следствием обстоятельств, которые вовсе не зависят от воли и руководства отдельных партий, равно как и целых классов. Но вместе с тем мы видим, что развитие пролетариата почти во всех странах мира насильственно подавляется имущими классами и что тем самым противники коммунистов изо всех сил работают на революцию. Если все это, в конце концов, толкнет угнетенный пролетариат на революцию, то мы будем тогда защищать дело пролетариата действием не хуже, чем сейчас словом.

Вопрос 15. Намерены ли вы вместо теперешнего общественного порядка сразу ввести общность имущества?

– Мы об этом не помышляем. Развитие масс не допускает декретирования. Оно обусловливается развитием условий, в которых живут эти массы, и происходит поэтому постепенно.

Вопрос 16. Каким образом вы считаете возможным осуществить переход от современного состояния к общности имущества?

– Первым основным условием для введения общности имущества является политическое освобождение пролетариата путем установления демократического государственного устройства.

Вопрос 17. Каким будет ваше первое мероприятие, после того как вы установите демократию?

– Обеспечение пролетариату средств существования.

Вопрос 18. Как вы намерены осуществить это?

– I. Путем такого ограничения частной собственности, которое подготовляет постепенное превращение ее в общественную собственность, например, путем прогрессивных налогов, ограничения права наследования в пользу государства и т.д.

II. Путем предоставления рабочим работы в национальных мастерских и фабриках, а также в национальных имениях.

III. Путем воспитания всех детей на государственный счет.

Вопрос 19. Как вы организуете это воспитание в переходный период?

– Все дети с того момента, когда они могут обходиться без материнского ухода, будут воспитываться и обучаться в государственных учреждениях.

Вопрос 20. Не будет ли вместе с введением общности имущества одновременно провозглашена общность жен?

– Никоим образом. В личные отношения между мужем и женой, как и в дела семьи вообще, мы будем вторгаться лишь в той мере, в какой сохранение существующих форм стало бы препятствовать новому общественному строю. Впрочем, нам очень хорошо известно, что в ходе истории семейные отношения претерпевали изменения в зависимости от отношений собственности и периодов развития, и поэтому уничтожение частной собственности окажет и на них весьма значительное влияние.

Вопрос 21. Сохранятся ли национальности при коммунизме?

– Национальные черты народов, объединяющихся на основе принципа общности, именно в результате этого объединения неизбежно будут смешиваться и таким образом исчезнут точно так же, как отпадут всевозможные сословные и классовые различия вследствие уничтожения их основы – частной собственности.

Вопрос 22. Отвергают ли коммунисты существующие религии?

– Все существовавшие до сих пор религии являлись выражением исторических ступеней развития отдельных народов или народных масс. Коммунизм же является той ступенью исторического развития, которая делает излишними и снимает [aufhebt] все существующие религии[164].

От имени и по поручению конгресса

Секретарь Хайде[165]

Председатель Карл Шилль[166]

Лондон, 9 июня 1847

К. Маркс. Протекционисты

^{206}

1) Никогда не защищали мелкую промышленность, только машинную промышленность. Пример, в Германии школа Листа. Гюлих.

2) Если верить тому, что говорят протекционисты, они сохраняют в лучшем случае status quo. Протекционизм никогда не достигает того, чтобы покровительствуемый продукт продавался на внешних рынках. Следовательно, протекционизм реакционен.

3) Последним утешением протекционистов является то, что страна эксплуатируется не иностранными, а отечественными капиталистами.

4) Говорят, что следует провести реформы внутри страны, прежде чем думать о свободе торговли. Протекционистской системе как таковой не дана власть реформировать положение классов. Но, говорят, было бы глупо реформировать международные отношения, прежде чем будут реформированы отношения внутри страны. Но что такое охранительная система? Доказательство того, что класс, который ее проводит, держит в своих руках власть. Следовательно, пока охранительная система остается в силе, капиталисты никаких уступок делать не будут. Кроме того, господа, крупные социальные и исторические реформы никогда не совершаются посредством уступок, благодаря великодушию господствующих классов, а лишь в силу nécessité des choses[167]. К этим реформам надо вынудить. Следовательно, нелепо думать, что в стране, где господствует протекционистская система, даже в форме пошлин на ввозимые товары, может что-либо измениться в отношениях между капиталом и трудом. Я не буду больше говорить о протекционистах.

К. Маркс. Спрос

^{207}

В большинстве работ по политической экономии спрос рассматривается почти только с индивидуальной точки зрения. Всемирное историческое развитие спроса – его всеобщее распространение – зависит прежде всего от знакомства различных стран мира с продукцией друг друга. Если в процессе развития спрос создает торговлю, то в свою очередь первоначальная торговля была создана спросом. Спрос составляет материальное содержание торговли – совокупность предметов обмена, совокупность товаров, предназначенных для обмена и торговли. Войны, путешествия, предпринимаемые с целью открытий и т.д., все исторические события, вследствие которых народы устанавливают между собой связи, также являются условиями для расширения спроса – образования мирового рынка. Увеличение спроса обеспечивается непосредственно и прежде всего тем, что происходит взаимный обмен уже имеющимися в наличии изделиями разных стран. Спрос постепенно теряет свой локальный и т.д. характер и становится широко распространенным. В потребление жителей той или иной страны все больше входит таким образом продукция всех стран.

Крестовые походы, например, сделавшие более известной продукцию Востока, сильно увеличили спрос на его изделия в Западной Европе (cp. J тетрадь III, стр. 106). Пункты, куда стекается эта продукция для обмена, превращаются в города мирового рынка; в такой форме мировой рынок существует преимущественно до открытия Америки. В XIV и XV вв. это Константинополь, итальянские города, Брюгге и Лондон. И теперь еще в них происходит нечто вроде ярмарок, т.е. они служат пунктами, куда стекаются купеческие караваны. В XIX в. ярмарки уже имеют лишь второстепенное значение (cp. J тетрадь III, стр. 166). То обстоятельство, что эти рынки так мало еще зависят от собственной промышленности и что вообще их расцвет связан именно с тем, что они являются всеобщими торговыми складами, – видно из того, что после 1498 г. торговля итальянских городов падает с того момента, когда главным рынком для индийских тканей и пряностей становится Лиссабон. Также и Антверпен в XVI в. сохраняет такой же ограниченный характер, как прежде Брюгге и т.д.

Главенство в области торговли. Первой господствующей торговой нацией являются голландцы (с конца XVI до середины XVII в.). До этого времени существовали лишь крупные торговые города. Испанцы и португальцы образуют переход от преобладания торговых городов к преобладанию торговых наций. Однако торговое судоходство и рыболовство составляют все еще решающую составную часть голландского главенства.

Европейский северо-восток и его отношение, как земледельческого района, к европейскому западу. По мере того, как здесь развиваются ремесла и судостроение, повышается спрос на северо-восточное сырье, и вместе с ним растет и его производство.

Голландия, первая торгово-промышленная нация с конца XVI до середины XVII в., является также первой нацией, которую не обеспечивало собственное земледелие и население которой увеличивалось значительно быстрее, чем земледельческое производство внутри страны. Поэтому она первой начинает производить крупные закупки зерна. Амстердам становится главным зернохранилищем Западной Европы (cp. J тетрадь III, стр. 167).

К. Маркс. * Набросок плана III главы «Манифеста Коммунистической партии»

^{208}

1) <Критика[168]>. Критически-утопические системы. (Коммунистические.)

2)

1) Реакционный социализм, феодальный, религиозный, мелкобуржуазный.

2) Буржуазный социализм.

3) Немецко-философский социализм[169].

4) Критически-утопическая литература. Системы Оуэна, Кабе, Вейтлинга, Фурье, Сен-Симона, Бабёфа.

5) Непосредственно партийная литература.

6) Коммунистическая литература^{209}.

К. Маркс. * Страница из черновой рукописи «Манифеста Коммунистической партии»

^{210}

…пролетариев, в пользу закона о 10-часовом рабочем дне, не разделяя их иллюзий относительно результатов этой меры[170].

Впрочем мы уже видели:

Коммунисты не выдвигают никакой новой теории частной собственности. Они лишь констатируют тот исторический факт, что <средства производства>[171] буржуазные производственные отношения, а тем самым и буржуазные отношения собственности больше не <соответствуют> <наиболее развитым> <обществ…> развитию общественных производительных сил, а потому <развитию самой промышленности> и в…

Но не спорьте с нами <противопоставляя>, оценивая при этом отмену буржуазной собственности с точки зрения ваших буржуазных идей о свободе, образовании и т.д. Ваши идеи сами <являются лишь> <соответствуют> являются продуктом <существующих> буржуазных производственных отношений, и буржуазных отношений собственности, точно так же, как ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса.

<Ваше> Пристрастное представление, заставляющее вас превращать свои буржуазные производственные отношения и отношения собственности из отношений исторических <лишь>, преходящих, соответствующих лишь определенной <зрелости> ступени развития производительных сил, в вечные законы природы и разума, вы разделяете со всеми господствовавшими прежде и погибшими классами!

Когда заходит речь о буржуазной собственности, вы не смеете более понять того, что кажется вам понятным в отношении собственности феодальной.

И все же вы не можете отрицать того факта, что <в ходе> развития <буржуазной> промышленности односторонняя, на…[172]

Коммунисты не выдвигают никакой новой теории собственности. Они констатируют только факт. Вы же отрицаете самые очевидные факты, вы вынуждены их отрицать. Вы – утописты, обращенные к прошлому.

Ф. Энгельс. Банкет сторонников реформы в Лилле. – Речь г-на Ледрю-Роллена

^{211}

В ответ на тост: «За рабочих, – за их неотъемлемые права, за их священные интересы, пока непризнанные».

Ф. Энгельс. Движение за реформу во Франции. – Банкет в Дижоне

^{213}

Это собрание демократов департамента Кот-д’Ор явилось бесспорно самым блестящим из всей серии банкетов сторонников реформы. На обеде было 1.300 человек. Присутствовали депутации почти от всех близлежащих городов, и даже швейцарская депутация, состоявшая из граждан Невшателя, Женевы и Люцерна. О характере собрания можно судить по именам главных ораторов – гг. Луи Блана, Флокона, Ледрю-Роллена, Этьена Араго, – все они принадлежат к крайней демократической партии, представленной газетой «La Réforme». Нам нет необходимости говорить, что никаких тостов за Луи-Филиппа на этом обеде не произносилось.

Г-н Синьяр из близлежащего города Гре произнес тост «За демократов Лилля», которые недавно на банкете в своем городе решительно отвергли компромисс с мнимыми либералами и благодаря своей энергии, единодушию и уму спасли честь демократии[175].

Затем г-н Этьен Араго – известный представитель литературного мира Парижа, чья комедия «Аристократы» совсем недавно была поставлена и прошла с огромным успехом, говорил на тему «Развитие литературы, науки и изящных искусств»; он показал в своей блестящей речи, какое быстрое развитие получат литература и наука при свободном и демократическом строе.

Для тоста «Будущий прогресс Франции»[176] председатель предоставил слово г-ну Луи Блану, который был очень горячо встречен собравшимися. Он произнес блестящую речь, содержащую много правильных и ярких мыслей о прошлом развитии Франции, о выводах, которые можно сделать из него в отношении ее будущего, об особом неизгладимом отпечатке, оставленном революцией на всем французском демократическом движении. Его речь неоднократно и заслуженно прерывалась аплодисментами. Она была вполне достойна лучшего писателя-историка, какого сейчас имеет Франция. Однако в ней есть один пункт, по поводу которого нам хотелось бы высказать кое-какие замечания, причем мы надеемся, что они будут приняты в таком же доброжелательном духе, в каком мы пишем о них.

Г-н Блан сказал:

Без всякого намерения умалить значение героических усилий французской революции или огромной признательности, которую мир по праву выражает великим деятелям Республики, мы полагаем, что сравнительная позиция Франции и Англии в отношении космополитизма^{216} обрисована в вышеприведенном отрывке вовсе не правильно. Мы полностью отрицаем космополитический характер, приписываемый дореволюционной Франции; доказательством тому могут послужить времена Людовика XI и Ришелье. Что же, собственно, приписывает г-н Блан Франции? Что во Франции никогда не могла бы получить преобладания такая идея, которая не шла бы на благо всему миру. А мы полагаем, что г-н Луи Блан не сможет назвать нам ни одной страны в мире, которая могла бы поступить иначе, чем якобы поступала Франция. Возьмите для примера Англию, которую г-н Блан прямо противопоставляет Франции. Англия изобрела паровую машину; Англия построила железную дорогу; а эти вещи, полагаем мы, стóят не мало идей. Но изобрела ли их Англия для себя или для всего мира? Французы похваляются тем, что они повсюду распространяют цивилизацию, особенно в Алжире. А кто же распространил цивилизацию в Америке, Азии, Африке и Австралии^{217}, если не Англия? Кто основал ту самую республику, в освобождении которой некоторое участие принимала Франция? Англия, все та же Англия! Если Франция содействовала освобождению американской Республики от английской тирании, то Англия ровно двумя столетиями раньше освободила голландскую республику от испанского гнета^{218}. Если Франция подала в конце прошлого столетия славный пример всему миру, то мы не можем обойти молчанием тот факт, что Англия подала такой же пример на полтораста лет раньше^{219}, и что в то время даже Франция не была еще готова последовать ему. Что касается идей, то те самые идеи, которые французские философы XVIII века – Вольтер, Руссо, Дидро, Д’Аламбер и другие – так успешно популяризировали, то где первоначально зародились эти идеи, как не в Англии? Не будем забывать Мильтона, первого защитника цареубийства, Алджернона Сидни, Болингброка и Шефтсбери из-за их более блестящих французских последователей.

А мы считаем самым главным свидетельством подлинной демократии именно то, что она должна опровергнуть историю своей страны, что она должна отказаться от всякой ответственности за прошлое, полное нищеты, тирании, классового угнетения и суеверия. Пусть французы не составляют исключения среди других демократов; пусть они не принимают на себя ответственности за действия своих королей и аристократов прежних времен. Поэтому то, в чем г-н Блан усматривает недостаток английских демократов, мы считаем их большим преимуществом, а именно, что они должны отказаться от прошлого и смотреть только в будущее.

«Француз неизбежно является космополитом». Да, в таком мире, где преобладает французское влияние, французские нравы, обычаи, идеи, политические порядки. В таком мире, где каждая нация переняла характерные свойства французской национальности. Но именно это и не могут принять демократы других стран. Вполне готовые отказаться от грубых черт своей собственной нации, они ожидают того же от французов. Их не удовлетворяет утверждение со стороны французов, что они являются космополитами; подобное утверждение равносильно требованию, чтобы все остальные стали французами.

Возьмите для сравнения Германию. Германия является родиной огромного числа изобретений, например, печатного станка. Германия – и это признано всеми – породила значительно большее количество возвышенных и космополитических идей, чем Франция и Англия вместе взятые. А на практике Германия всегда подвергалась унижению, всегда оказывалась обманутой во всех своих надеждах. Она лучше, чем кто-либо, может рассказать, что такое французский космополитизм. В той же мере, в какой Франция могла жаловаться – вполне справедливо – на вероломство английской политики, Германия испытала на себе столь же вероломную политику со стороны Франции, начиная с Людовика XI и кончая Луи-Филиппом. Если бы мы стали применять мерку г-на Луи Блана, то истинными космополитами оказались бы немцы, а они вовсе не претендуют на это.

Но довольно об этом. Мы желали бы устроить дискуссию по данному вопросу, так как только это может привести к взаимопониманию, к прочному союзу между французской и английской демократией.

После г-на Блана г-н Флокон предложил тост «За демократов Европы».

Г-н Флокон сказал:

Затем оратор сделал краткий обзор движения в Польше, Италии и Швейцарии и закончил свою речь следующими словами:

Следующий тост «За суверенитет народа» был произнесен г-ном Ледрю-Ролленом, депутатом палаты.

Затем были зачитаны письма с извинениями, полученные от гг. Франсуа Араго, Ламенне и Дюпон де л’Эра, и на этом собрание закрылось.

Эта демонстрация доказывает, что провинциальные демократы все больше и больше покидают партию «National» для того, чтобы сплотиться вокруг партии «Réforme».

Ф. Энгельс. Чартистское движение

^{223}

Общество «Братские демократы» на своем последнем собрании приняло обращение к рабочим Великобритании и Ирландии. Это обращение, составленное г-ном Гарни, из редакции «Northern Star», опубликовано в последнем номере этой газеты^{224}.

Нарисовав столь же кратко, сколь красноречиво картину страданий, испытываемых ныне рабочим классом, это обращение призывает рабочих обоих островов пополнить ряды своей партийной организации.

От имени общества «Братские демократы» подписали: Дж. Джулиан Гарни, Эрнест Джонс, Томас Кларк, Чарлз Кин (Великобритания); Ж.-А. Мишло, Г. Бернар (Франция); Карл Шаппер, И. Молль (Германия); Я. Шабелиц, Г. Крелл (Швейцария); Петер Хольм, Лунтберг (Скандинавия); Людвик Оборский (Польша); К. Позе, П. Блюм (Россия).

К. Маркс. Положение во Франции

^{228}

Что делает правительство? Ничего.

Что делает парламентская, официальная оппозиция? Ничего.

Что может ждать Франция от нынешних палат? Ничего.

Чего хочет Гизо? Остаться министром.

Чего хотят Тьер, Моле и К^o? Снова стать министрами.

Что выигрывает Франция от этого «ôte toi [de là], afin que je m’y mette?»[179]. Ничего.

Правительство и оппозиция обречены, таким образом, на ничегонеделание.

Кто один только совершит будущую французскую революцию? Пролетариат.

Что сделает для этого буржуазия? Ничего.

Ф. Энгельс. Сенсационные разоблачения. – Абд-эль-Кадир. – Внешняя политика Гизо

Любопытный документ только что опубликован и распространен в палате депутатов^{229}, как бы в качестве новогоднего подарка. Это изложение фактов, раскрывающих, каким образом некий г-н Пти получил место сборщика налогов (receveur particulier) в Корбейе, недалеко от Парижа, и опубликован этот документ самим г-ном Пти. Он был вынужден пойти на этот шаг вследствие бракоразводного процесса между ним и его женой, во время которого было сделано заявление, будто г-н Пти купил свое место, используя близость своей жены с одним джентльменом, тесно связанным с г-ном Гизо. Г-н Пти заявляет теперь в своей публикации:

Далее г-н Пти подробно описывает, как вначале он добивался должности советника-референта в счетной палате; как в министерстве обещали ему это место, если только он добьется отставки одного из советников; как секретарь министра[180] намекнул ему, кто из советников более склонен продать свою должность; как затем за 15.000 франков он добился желаемой отставки; как ему после этого заявили, что он должен добиться отставки советника-референта не второго, а первого ранга, поскольку правительство желало этой отставки, чтобы выполнить обещание, которое оно дало с приходом к власти; как посредством различного рода перемещений была компенсирована разница в цене этих двух отставок; каким образом, наконец, отставки добились; как после этого министерство потребовало не только отставки, которой добились, но и отставки лица более высокого ранга, главного советника; каким образом и эта отставка была достигнута за «наличный расчет»; как, в конечном счете, г-ну Пти было предложено согласиться на место сборщика налогов в Корбейе взамен должности в счетной палате; как г-н Пти на это согласился; как, наконец, различные заявления об отставке были подписаны и обменены на заранее обусловленные суммы денег и как двумя днями позже были опубликованы все королевские указы, принимавшие отставки, производившие перемещения и назначения на должности заинтересованных лиц в соответствии с условиями сделки.

Таковы основные факты этого дела. Имеются еще и другие менее значительные факты, доказывающие, что г-н Пти, едва уплатив первую сумму, был вынужден вносить все новые и новые. Но на этом я не останавливаюсь. Я упомяну только, что в документе, опубликованном г-ном Пти, все имена приводятся полностью.

Нетрудно себе представить, какой шум эта небольшая брошюра произвела в Париже. Все газеты заполнены ей, тем более, что министр финансов (в ведомство которого входит счетная палата), под чьим руководством заключались вышеупомянутые сделки, публично отрицал подобного рода факты в своем ответе на запрос г-на Люно в палате. Г-н Люно тогда заявил, что продажа должностей в указанном департаменте является делом общеизвестным. Большинство палаты знает об этом так же хорошо, как и оппозиция. Короче говоря, известно всем, за исключением, по-видимому, самого министра. Г-н Лякав встретил это заявление категорическим отрицанием^{230}. В настоящее время дело приняло такой оборот, что замять его уже невозможно. И хотя весь Париж занят им почти целую неделю, правительство, однако, хранит полное молчание.

Мы лишь повторим слова, произнесенные г-ном Дюпеном-старшим, когда г-н Люно поднял этот вопрос в палате:

Следующей темой, занимающей газеты, является пленение Абд-эль-Кадира и решение, к которому придет правительство относительно его будущего места поселения^{231}. Несомненно, оно подтвердит и выполнит обещание, данное герцогом Омальским, и отправит эмира в Египет^{232}. Любопытно, что почти все оппозиционные газеты, от «National» до «Constitutionnel», требовали нарушения этого обещания. Теперь это не подлежит сомнению, что обещание было дано условно, и за правительством сохранялось право подтвердить его или нет. Отказ в подтверждении не означал бы, по мнению «Sun», прямого акта бесчестия. Но, несомненно и то, что подобный акт со стороны любого другого правительства, в частности английского, те же газеты истолковали бы как самое гнусное предательство. Совершенно очевидно, что поскольку невозможно восстановить то положение дел, при котором Абд-эль-Кадир сдался на определенных условиях, было бы в высшей степени невеликодушно отказать ему в подтверждении условий сдачи. Но в таких вопросах эти национальные газеты проявляют слепоту и допускают такие же действия, за которые они порицают других. Единственные две газеты, которые высказались в пользу подтверждения договора с Абд-эль-Кадиром, – это «Presse» и «Réforme». Первая, монархическая, газета требовала подтверждения потому, что правительство не может отказаться от слова, данного сыном короля[181], сыном Франции; тем самым она возрождала старый дореволюционный титул принцев королевской крови. Нет, заявляет «Réforme», это вопрос весьма щекотливый – здесь затрагивается честь нашей страны; в таких вопросах лучше проявить чрезмерное великодушие, чем чрезмерную строгость, а поэтому следует подтвердить данное слово, даже если это было слово принца. Снова одна лишь «Réforme» заняла правильную позицию в этом вопросе.

В общем, по нашему мнению, весьма удачно, что вождь арабов был взят в плен. Борьба бедуинов была безнадежной, и хотя способ ведения войны с ними, применявшийся такими грубыми солдафонами, как Бюжо, заслуживает решительного осуждения, завоевание Алжира является важным и благоприятным фактом для прогресса цивилизации. Пиратские действия берберийских государств, которым английское правительство никогда не препятствовало, пока они не трогали его кораблей, могли быть пресечены лишь посредством завоевания одного из этих государств. А завоевание Алжира уже вынудило беев Туниса и Триполи, и даже императора Марокко[182], вступить на путь цивилизации. Им пришлось искать иное занятие для своих народов, чем пиратство, и иные способы пополнения своей казны, чем за счет дани, взимаемой с малых государств Европы. И если мы можем сожалеть о том, что свобода бедуинов пустыни уничтожена, нам не следует и забывать, что эти самые бедуины были народом разбойников, основным средством существования которых было либо нападение друг на друга, либо набеги на оседлых сельских жителей, у которых они отбирали все, что находили, убивая всех, кто сопротивлялся, и забирая остальных в плен для продажи в рабство. Все эти народы свободных берберов лишь издали кажутся очень гордыми, благородными и славными; но присмотритесь к ним поближе и вы обнаружите, что они так же, как и более цивилизованные нации, руководствуются жаждой наживы и лишь применяют более грубые и более жестокие методы. В конце концов, современный буржуа с его цивилизацией, промышленностью, порядком и относительной просвещенностью, оказывается предпочтительнее феодального сеньора или мародерствующего разбойника с варварским состоянием общества, к которому они принадлежат.

Г-н Гизо представил палате часть дипломатической корреспонденции, касающейся Швейцарии и Италии. Первая из них снова доказывает, что он постоянно попадался на удочку лорда Пальмерстона, а та и другая свидетельствуют о том, что Франция вступила в тесный союз с Австрией. Это последняя ступень позора, от которого до сих пор Франция Луи-Филиппа была избавлена. Олицетворение тирании, угнетения, осуществляемого самыми гнусными методами, страна застоя и реакции, – вот кто оказался союзницей Франции, преобразованной двумя революциями! Ниже пасть невозможно. Но это совсем неплохо. Чем больше буржуазия унижает свою страну, тем ближе день расплаты. И он придет раньше, чем предполагает буржуазия. Существует партия, которую она не принимает в расчет, и эта партия – благородный, великодушный и мужественный французский народ.

Спор между «Réforme» и «National» был передан на рассмотрение жюри, избранного обеими партиями. Все враждебные выступления временно прекращены. В конце этого месяца будет вынесено решение. Каким бы оно ни было, мы надеемся, что «Réforme» будет и впредь проводить ту линию, которая только и может спасти демократию во Франции.

Ф. Энгельс. Чартистское движение [Митинг в поддержку национальной петиции]

^{233}

В прошлый вторник[183] в Лондоне под председательством г-на Джулиана Гарни состоялся четвертый митинг, созванный чартистским Советом для принятия национальной петиции. Один за другим выступали гг. Кларк и Диксон от Центрального чартистского комитета^{234}, Уэст из Маклсфилда, Скелтон, Кин и Фассел. Но главными ораторами этого вечера были Гарни и Джонс. Вот выдержки из их речей: