Сочинения в 3-х тт. Том 3

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ЗОВУТ СПЕЙД

Пер. В. Киселёва и Н. Войко

Сэмюэл Спейд положил телефонную трубку и посмотрел на часы. Было без нескольких минут четыре.

— Эффи! — позвал он.

Эффи Пирайн, дожевывая кусок шоколадного торта, появилась из соседней комнаты.

— Передай Сиду Уайзу, что я не смогу встретиться с ним сегодня, — сказал Сэмюэл.

Эффи засунула остаток торта в рот и облизала кончики пальцев.

— Уже в третий раз на этой неделе.

Он улыбнулся, и от этого лицо его стало еще длиннее.

— Знаю. А что делать, я должен идти. — Спейд кивнул головой на телефон. — Кто-то угрожает Максу Блиссу.

— Возможно, некто по имени Джон Д. Коншиенс[9], а? — засмеялась Эффи.

Спейд поднял глаза от сигареты.

— Тебе известно о нем что-нибудь такое, что и мне следовало бы знать?

— Ничего особенного. Я просто вспомнила время, когда он помог своему брату очутиться в тюрьме Сан-Квентин.

— Это еще не самое худшее из того, что сделал Блисс. — Спейд зажег сигарету, встал и потянулся за шляпой. — Однако сейчас с ним все в порядке. Клиенты Сэмюэла Спейда — честные, богобоязненные люди. Если я не вернусь к концу дня, не жди меня.

Спейд вошел в большой дом на Ноб Хилл и нажал кнопку звонка рядом с номером 10 К. Дверь тотчас открылась. За ней стоял плотный, лысый человек, в темном помятом костюме, с серой шляпой в руке.

— Хэлло, Сэм, — улыбнулся он, и его маленькие глазки утратили настороженность, — что принесло вас сюда?

— Хэлло, Том! Блисс дома?

— Еще бы. Можете не беспокоиться.

— Что случилось? — нахмурился Спейд.

В вестибюле, за спиной Тома, появился аккуратно одетый коренастый человек, небольшого роста, с красным квадратным лицом, коротко подстриженными седеющими усами, в черном котелке, сдвинутом на затылок.

— Хэлло, Данди! — обратился к нему Спейд через плечо Тома Данди небрежно кивнул и подошел к двери. Взгляд голубых глаз был жестким и пытливым.

— В чем дело? — спросил он у Тома.

— Бл-и-с-с М-а-к-с, — терпеливо, с расстановкой произнес Спейд. — Я хочу видеть его, он хочет видеть меня. Доступно?

— Теперь только один из вас может высказывать свои желания, — рассмеялся Том, но, скосив глаза на Данди, оборвал смех.

Спейд раздраженно спросил:

— Ну, ладно, он мертв или убил кого-нибудь?

Данди повернул к Спейду квадратное лицо.

— С чего ты взял? — поинтересовался он. Казалось, его нижняя губа выталкивает каждое слово.

— Очень мило, — удивился Спейд, — я прихожу по вызову мистера Блисса, а меня останавливают в дверях двое парней из отдела по расследованию убийств и делают из меня дурака.

— Ладно, Сэм, — проворчал Том не глядя на него. — Он мертв.

— Убит?

Том утвердительно кивнул головой и посмотрел на Спейда.

— Какое вы к этому имеете отношение?

— Он позвонил мне сегодня днем, примерно без пяти четыре — я посмотрел на часы после того, как повесил трубку: до четырех оставалось еще несколько минут, — сказал, что кто-то охотится за его скальпом, и попросил приехать. И вот я здесь. — Эту тираду Спейд произнес медленно и подчеркнуто монотонно.

— А не говорил он… — начал Дандн.

— Ничего больше не сказал, — оборвал Спейд. — Я надеюсь, вы мне что-нибудь объясните.

— Зайди и взгляни сам, — предложил Дандн.

— Зрелище впечатляющее, — добавил Том.

Они поднялись наверх и, минуя холл, вошли в светлую, зеленую с розовым гостиную.

— Хэлло, Сэм, — кивнул человек возле двери, прекратив сдувать белый порошок с края маленького столика, покрытого стеклом.

— Как поживаешь, Фэлс? — Спейд кивнул еще двоим, разговаривающим у окна.

Убитый был полураздет. На обнаженной груди, прямо над сердцем, черными чернилами была нарисована звезда с буквой «Т» посередине.

Некоторое время Спейд молча изучал убитого.

— Его так и нашли? — поинтересовался он.

— Приблизительно, — ответил Том. — Мы только немного сдвинули тело, — он указал большим пальцем на рубашку, жилет и пальто, грудой лежащие на столе. — Все было разбросано по полу.

— Когда? — спросил Спейд и задумчиво потер подбородок.

— Мы прибыли сюда в двадцать минут пятого. Нам сообщила его дочь, — Том кивнул на закрытую дверь. — Вы еще увидите ее.

— Знает что-нибудь?

— Понятия не имею, — устало ответил Том. — С ней пока трудно разговаривать.

— Займитесь бумагами. Мак, — обратился Данди к одному из стоявших возле окна. — Оказывается, ему угрожали.

В комнату вошел грузный мужчина лет пятидесяти с сероватым морщинистым лицом, наполовину скрытым широкополой черной шляпой.

— Хэлло, Сэм, — поздоровался он со Спейдом и обратился к Данди — У Блисса был гость, который пришел приблизительно в половине третьего и оставался примерно около часа. Высокий блондин в коричневом костюме. Возраст — от сорока до сорока пяти. Визитной карточки он не посылал. Я узнал это от лифтера-филиппинца, возившего его в оба конца.

— А лифтер уверен, что блондин этот был наверху только час?

— Нет. Но лифтер уверен, что было не больше половины четвертого, когда тот ушел. В это время обычно доставляют дневные газеты, а посетителя он свез вниз перед тем, как их принесли.

— Сможет лифтер опознать его?

— Говорит, что сможет. Но полностью уверенным быть нельзя. Он видел-то его впервые. Телефонистка дает мне список всех звонков. Как поживаешь, Сэм?

Спейд ответил, что у него все в порядке, и задумчиво произнес:

— Его брат — высокий блондин. Возможно, ему от сорока до сорока пяти.

Взгляд голубых глаз Данди остался жестким и внимательным — Ну и что?

— Помнишь аферу с Грейстонским займом? Они оба были замешаны в ней. Но Макс выкрутился, свалив все на брата, и Теодора посадили на четырнадцать лет в тюрьму Сан-Квентин.

— Да. Теперь я вспомнил. — Данди медленно кивнул голо вой. — Где он теперь?

Спейд пожал плечами и начал сворачивать сигарету.

— Разузнай. — Данди подтолкнул локтем Тома и продолжил: —Ну, хорошо, но если здесь его уже не было в половине четвертого, а этот парень был еще жив без пяти четыре…

— Проверь, когда были принесены газеты, — обратился Данди к О’Хару. Тот кивнул и вышел из комнаты.

— Гм, — пробормотал Мак, рывшийся в секретере, и повернулся, в одной руке держа конверт, в другой — листок бумаги.

— Что-нибудь интересное? — спросил Данди и взял листок.

Записка была написана карандашом, аккуратным, но неразборчивым почерком: «Когда это письмо попадет к тебе, я буду слишком близко, так что на этот раз тебе сбежать не удастся Мы еще сочтемся. Навсегда».

Вместо подписи стояла звезда с буквой «Т» в центре — знак, нарисованный на груди убитого.

Данди перевернул конверт с французской маркой. Адрес был напечатан на машинке:

«Макс Блисс, эсквайр. Амстердамский жилой корпус, Сан-Франциско, Калифорния, США».

— Брошено в Париже, второго числа этого месяца, — Данди быстро посчитал по пальцам. — Должно было прийти сегодня. Ну, ладно. — Он медленно сложил записку, вложил в конверт и сунул в карман пальто.

— Продолжайте искать, — приказал он.

Кивнув головой, Мак вернулся к секретеру.

— Теодор Блисс вышел из тюрьмы пятнадцатого числа прошлого месяца. Я просил их узнать, где он находится сейчас, — сказал Том и опустил телефонную трубку.

Теперь Спейд подошел к телефону и, набрав номер, попросил мистера Дарелла.

— Привет, Гарри! Это Сэм Спейд… Прекрасно. Как поживает Ли?.. Да… Послушай, Гарри, что означает звезда с буквой «Т» посередине? Что?.. Как ты это расшифровываешь?.. Да. Понятно… А если ее находят на теле убитого?.. Я тоже нет. Да, и большое спасибо. Я тебе расскажу обо всем, когда увидимся… Позвони мне… Спасибо… Ну, всего. — Спейд положил трубку и повернулся. — Гарри знает массу нужных вещей. Он говорит, что эта пентаграмма с греческим тау посередине — символ, обладающий мистическим значением. Возможно, розенкрейцеры[10] пользуются им до сих пор.

— С таким же успехом это «Т» может быть первой буквой имени Теодор, — предположил Данди.

Спейд пожал плечами и небрежно добавил:

— Да, но если он хотел оставить автограф на своей работе, то мог бы написать имя полностью. — И продолжал более серьезно: — Розенкрейцеры есть и в Сан-Жозефе и в Пойнт-Ломо. Я не очень много знаю о них. Нам, вероятно, стоит заняться ими.

Данди утвердительно кивнул.

— Было ли у него что-нибудь в карманах? — Спейд посмотрел на одежду убитого.

— Только то, что и рассчитывали найти. Все на столе, — ответил Данди.

Спейд подошел и начал медленно перебирать одежду убитого: рубашка, жилет, пальто… Под всем этим на столе лежал голубой галстук. Спейд внимательно посмотрел на него.

— Он неношеный.

Данди, Том и помощник следователя — худой, небольшого роста человек с умным смуглым лицом, который все это время молча стоял у окна, — подошли, чтобы посмотреть на несмятый голубой шелк. Том тяжело вздохнул, а Данди выругался сквозь зубы. Спейд, взяв галстук, перевернул его, и все увидели ярлык одного из лондонских галантерейных магазинов.

— Чудно! — развеселился Спейд. — Сан-Франциско, Пойнт-Ломо, Сан-Жозеф, Париж, Лондон…

Данди бросил на него сердитый взгляд. В эту минуту в комнату вошел О’Хар.

— Газеты прибыли в половине четвертого. Что здесь случилось? — спросил он, подходя к ним. — Я не нашел никого, кто мог бы подтвердить, что этот блондин возвращался сюда снова.

— К черту все это! — произнес Данди, поворачиваясь к Спейду. — Не будем строить догадок. Давайте исходить из того, что нам известно. Мы знаем, что он…

— Нашел еще одно, — самодовольно сообщил Мак и прочел вслух: «Дорогой Блисс! В последний раз сообщаю Вам о своем желании получить деньги обратно. Я хочу, чтобы они были возвращены к первому числу этого месяца. Вся сумма. Если я не получу их, то кое-что предприму. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Не думайте, что я Вас обманываю.

Всегда Ваш Даниэл Талбот».

— Еще одно «Т» для вас. — Мак перевернул конверт. — Опущено в Сан-Диего двадцать пятого числа прошлого месяца. И еще один город. — Он ухмыльнулся.

— Пойнт-Ломо как раз по дороге, — покачав головой, заметил Спейд.

Письмо было написано угловато и неразборчиво, синими чернилами на белой бумаге очень хорошего качества. Казалось, почерк письма и записки карандашом не имели ничего общего.

— Теперь мы к чему-то пришли, — иронически заметил Спейд.

— Давайте исходить из того, что мы знаем. — Данди нетерпеливо махнул рукой.

— Ну, хорошо, а что же мы знаем? — спросил Спейд.

Ответа не последовало. Он вынул из кармана кисет с табаком и папиросную бумагу.

Данди повернулся на каблуках и, насупившись, посмотрел ни мертвого.

— Мне нужны будут оба лифтера после того, как я поговорю с девушкой.

Подойдя к закрытой двери, Данди постучал.

— В чем дело? — раздался хрипловатый женский голос.

— Лейтенант Данди. Я хочу поговорить с мисс Блисс.

Последовала пауза, потом голос произнес:

— Войдите.

Данди и вслед за ним Спейд вошли в черно-серую с серебром комнату. На кровати, подперев щеку рукой, лежала девушка. Рядом с ней сидела пожилая, некрасивая ширококостная, женщина, в черном платье и белом переднике. Мисс Блисс, блондинке с коротко подстриженными волосами и удивительно симметричным и решительным лицом, было лет восемнадцать. Она даже не посмотрела на вошедших. Данди обратился к пожилой женщине:

— Мы хотим задать пару вопросов и вам, миссис Хупер. Вы ведь экономка Блисса, не правда ли?

— Я слушаю. — Хрипловатый голос, глубоко посаженные глаза, устремленные в одну точку, неподвижность больших, лежащих на коленях рук — все производило впечатление спокойствия и силы.

— Можете ли вы нам что-нибудь рассказать?

— Ничего. Мне утром разрешили поехать в Окленд на похороны племянника, а когда я вернулась, здесь были вы и другие джентльмены и… все уже произошло.

— Ожидал ли он чего-нибудь подобного? — обратился к девушке Данди. Та села на кровати.

— Что вы хотите этим сказать?! — воскликнула она.

— Только то, что сказал. Ему угрожали. Он позвонил частному детективу, — Данди кивнул на Спейда, — и сообщил об этом буквально за несколько минут до смерти.

— Но кто… — начала было девушка.

— Именно это нас и интересует, — перебил Данди. — Был ли кто-нибудь, кто хотел свести счеты с вашим отцом?

Девушка уставилась на него с изумлением:

— Никто бы не…

— Знаете ли вы Даниэла Талбота? — обратился Спейд к девушке.

— Да. Вчера вечером он обедал у нас.

— Кто он такой?

— Я знаю только то, что живет он в Сан-Диего, а с отцом у него были какие-то общие дела. Я никогда раньше не видела его.

— Как они относились друг к другу?

— Дружески, — медленно произнесла она и чуть-чуть нахмурилась.

— Где остановился Талбот? — вступил в разговор Данди. — Или он уже в Сан-Диего?

— Не знаю.

— Как он выглядит?

— Он довольно высокий. — Мисс Блисс снова нахмурилась, припоминая. — С красным лицом, седыми усами и волосами.

— Старый?

— Мне кажется, ему около шестидесяти или в лучшем случае — пятьдесят пять.

Данди взглянул на Спейда, как бы приглашая продолжить.

— Когда вы в последний раз видели своего дядю?

— Дядю Теда? — Она покраснела.

— Да.

— После того, — начала девушка и прикусила губу, — ну да ладно, вы же все равно узнаете, — сразу же после того, как он вышел из тюрьмы.

— Он приходил к вам?

— Да.

— Чтобы встретиться с вашим отцом?

— Конечно.

— Как они вели себя?

— Очень сдержанно. Папа дал ему денег, чтобы дядя снова смог начать какой-нибудь бизнес.

— Следовательно, они были в хороших отношениях?

— Естественно, — ответила она и с недоумением пожала плечами.

— Где он живет?

— На Пост-стрит, — ответила мисс Блисс и назвала номер дома.

— Видели вы его с тех пор?

— Нет. Понимаете, он очень стеснялся, что сидел в тюрьме.

— А вы видели его после этого? — обратился Спейд к миссис Хупер.

— Нет, сэр.

— Знал ли кто-нибудь из вас, что он сегодня днем был здесь?

— Нет, — одновременно ответили они.

В это время открылась дверь и вошел Том.

— Его брат здесь.

— О, дядя Тед! — подавшись вперед, позвала девушка.

За спиной Тома появился высокий блондин в коричневом костюме.

Он был таким загорелым, что зубы его казались белее, а глаза голубее, чем на самом деле. Следом за ним медленно и нерешительно вошла высокая, довольно стройная блондинка лет тридцати, с приятным и умным лицом. На ней была маленькая коричневая шляпка и норковое манто.

Блисс обнял племянницу, поцеловал ее в лоб и сел рядом им кровать.

— Ну, ну, не плачь… — неловко начал он.

Тут Мариам заметила женщину.

— О, здравствуйте, мисс Бэрроу!

— Мне очень жаль…

— Теперь она миссис Блисс. Мы поженились сегодня днем, — откашлявшись, прервал ее Блисс.

У Данди был очень рассерженный вид, а Спейд, наоборот, казалось, едва сдерживал смех.

— Желаю вам большого счастья! — после некоторого молчания поздравила мисс Блисс и повернулась к дяде, пока его жена бормотала слова благодарности. — И вам тоже, дядя Тед!

Он ласково погладил ее плечо, притянул к себе и вопросительно посмотрел на Данди и Спейда.

— Ваш брат умер сегодня днем. Он был убит, — сказал Данди.

Миссис Блисс чуть вскрикнула. Рука мистера Блисса еще крепче обняла племянницу, но выражение его лица ничуть не изменилось.

— Убит? — удивленно повторил он.

— Да. — Данди засунул руки в карманы пальто. — Вы были здесь сегодня днем?

Несмотря на загар, было видно, что Теодор Блисс побледнел.

— Да, я был здесь, — произнес он твердо.

— Долго?

— Примерно час. Я пришел сюда около половины третьего, — он повернулся к жене. Когда я позвонил тебе, была половина четвертого, не правда ли, дорогая?

— Да, — ответила миссис Блисс.

— Сразу же после этого я ушел.

— У вас было назначено свидание с братом? — поинтересовался Данди.

— Нет. Я позвонил к нему в офис, мне сказали, что брат уехал домой. Поэтому я пришел сюда. Я просто хотел повидать его перед тем, как мы с Элис уедем, и пригласить на свадьбу. Но Макс не смог. Он сказал, что ожидает кого-то. Разговор наш затянулся дольше, чем я предполагал, и так как я уже не успевал заехать за Элис в контору, то мне пришлось позвонить ей и договориться, чтобы она ждала меня в здании муниципального совета.

— В котором часу?

— Когда мы встретились там? — Блисс вопросительно посмотрел на Элис.

— Было как раз без четверти четыре, — она улыбнулась, — я пришла туда первая и все время поглядывала на часы.

— Когда мы поженились, было несколько минут пятого. Прежде чем началась процедура, мы вынуждены были ждать минут двадцать, пока судья Уайтфилд покончил с предыдущим делом. Вы можете проверить: Верховный суд, часть вторая, как мне кажется. — Блисс говорил медленно, обдумывал каждое слово.

— Нужно проверить, — обернулся к Тому Спейд.

— О’кей, — бросил Том и вышел.

— Если это так, то с вами все в порядке, мистер Блисс. Не говорил ли вам брат, кого он ожидает? — спросил Данди.

— Нет.

— Говорил ли он вам, что ему угрожают?

— Нет. Он никому не рассказывал о своих делах, даже мне. А разве ему угрожали?

Губы Данди чуть-чуть поджались.

— Вы были с ним в близких отношениях?

— В дружеских, если вы это имели в виду.

— Вы в этом уверены?

Теодор Блисс снял руку с плеча племянницы. Все возрастающая бледность сделала его лицо желтым.

— Здесь все знают, что я сидел в Сан-Квентине. Вы можете говорить прямо, без намеков.

— Ну?

— Что — ну? — Блисс нетерпеливо встал. — Имел ли я зуб на брата за это? Нет. А почему, собственно? Мы оба были замешаны, только он смог выкарабкаться, а я нет. Я был уверен, что меня посадят в любом случае — вместе с ним или без него. Если бы нас засадили вместе, я ничего бы от этого не выиграл. Мы все обдумали и решили, что сяду я один, а он останется на свободе и поправит дела. Так и получилось. Посмотрите на банковский счет Макса: вы увидите, что брат дал мне чек на двадцать пять тысяч долларов через два дня после того, как я вышел из Сан Квентина, а регистратор «Нэйшнл стал корпорэйшн» сообщи) вам, что тысяча акций была переведена на мое имя. Я понимаю, вы должны задавать подобные вопросы…

— Вы знаете Даниэла Талбота?

— Нет.

— Я знаю, — вмешалась его жена, — то есть я хочу сказать, что видела его. Он вчера был у нас в офисе.

— В каком офисе? — Данди внимательно, с ног до головы, осмотрел ее.

— Я… я была секретарем мистера Блисса и…

— Макса Блисса?

— Да. Даниэл Талбот приходил вчера днем, чтобы повидаться с шефом.

— Между ними что-нибудь произошло?

Элис посмотрела на мужа.

— Скажи им, ради Бога, все, что знаешь, — попросил Теодор.

— Ничего. Мне казалось, что сначала они были сердиты друг на друга, но когда расставались, то смеялись и весело разговаривали. Перед тем как уйти, мистер Блисс вызвал меня и велел передать Трепперу — это наш бухгалтер, — чтобы тот выписал чек для мистера Талбота.

— Он сделал это?

— Конечно. Он передал мне чек на семь тысяч пятьсот долларов.

— Для чего?

— Не знаю. — Миссис Блисс покачала головой.

— Но ведь вы секретарша, — настаивал Данди, — вы должны хотя бы приблизительно знать, какие дела были у вашего шефа с Талботом.

— Я не знаю, — повторила она. — Я вообще никогда о нем не слышала.

Данди раздраженно взглянул на Спейда, лицо которого было совершенно непроницаемо, и обратился к Блиссу, сидевшему на кровати:

— Какой галстук был на вашем брате, когда вы видели его в последний раз?

Блисс заморгал глазами, затем сосредоточенно посмотрел мимо Данди и закрыл глаза.

— Он был зеленый с… Я бы узнал его, если бы увидел. А что?

— Узкие зеленые диагональные полоски разных оттенков, — уточнила миссис Блисс. — В этом галстуке он был сегодня в офисе.

— Где ваш хозяин хранил свои галстуки? — обратился Данди к экономке Блисса.

— В гардеробе, у себя в спальне. Я покажу вам. — Она поднялась.

Данди и чета молодоженов последовали за ней.

Спейд положил шляпу на туалетный столик и сел на кровать в ногах Мариам.

— В котором часу вы вышли?

— Сегодня? Около часу дня. В час у меня было назначено свидание за ланчем. Но я на него немного опоздала. Потом пошла по магазинам, а затем… — И она содрогнулась.

— Затем вы вернулись домой? В котором часу?

— Вскоре после четырех.

— Что дальше?

— Я увидела папу там и позвонила… не помню, швейцару или сразу в полицию. Больше я ничего не помню. То ли у меня был обморок, то ли истерика.

— Вы не звонили доктору?

— Нет. — Она опустила глаза. — Не думаю.

— Вы знали, что он мертв?

Она подняла на Спейда отсутствующий взгляд.

— Но он был мертв!

— Конечно. Но я вот что хочу знать — убедились ли вы в этом, прежде чем позвонить?

— Я не помню, что делала. — Мариам приложила руку к горлу. — Думаю, я просто знала, что он мертв.

Спейд понимающе кивнул:

— Раз вы позвонили в полицию, то, значит, знали, что его убили.

— Возможно, все так и было. Это ужасно, но я не помню, что думала или делала, — сцепив руки, произнесла девушка.

— Я не полицейский, мисс Блисс, — мягко сказал Спейд, подавшись вперед. — Я был приглашен вашим отцом, и мне не хватило нескольких минут, чтобы спасти его. Сейчас некоторым образом я работаю на вас. Поэтому, если я могу сделать что-нибудь, чего не может полиция, то… — Он замолчал, так как Данди, Блиссы и экономка возвратились в спальню. — Повезло?

— Зеленого галстука там нет, — Данди подозрительно по смотрел на девушку и Спейда. — Миссис Хупер говорит, что голу бой галстук, который мы нашли, — один из полудюжины только что полученных из Англии.

— Что вам дался этот галстук?

— Ваш брат был полураздет, когда мы его нашли, а галстук, лежавший среди одежды, никогда не надевали, — ответил Данди Блиссу и хмуро посмотрел на него.

— А не мог ли он переодеваться, когда пришел убийца и его задушил, прежде чем он успел завязать галстук?

— Да, но что он сделал с зеленым галстуком? Съел его? — мрачно заметил Данди.

— Он не переодевался, — вмешался Спейд, — посмотрите на воротничок рубашки: она была на нем, когда его душили.

Тут в дверях снова появился Том.

— Судья и бейлиф по имени Китредж подтвердили, что Блиссы были в муниципальном совете приблизительно от без четверти четыре до пяти. Я велел Китреджу прийти и посмотреть, они это или нет.

— Хорошо, — не поворачивая головы проворчал Данди. Вынув из кармана записку, подписанную звездой и буквой «Т» посредине, показал ее так, чтобы видна была только подпись. — Кто нибудь знает, что это такое?

— Эго похоже на знак, нарисованный на груди у бедного ми стера Блисса, — сказала миссис Хупер.

— Кто-нибудь раньше видел что-либо похожее?

Все непонимающе переглянулись.

— Ладно, ждите здесь. Может быть, через некоторое время вы мне понадобитесь, — предупредил Данди.

— Минуточку, мистер Блисс, — остановил Спейд, — давно ли вы знакомы с миссис Блисс?

Блисс взглянул на Спейда.

— С тех пор, как вышел из тюрьмы, — осторожно проговорил он, — а что?

— Только с прошлого месяца, — как бы для себя заметил Спейд. — Вы встретились с ней у вашего брата?

— Конечно, в его офисе, а что?

— В муниципальном совете сегодня вы все время были вместе.

— Да, конечно. Куда вы, собственно, клоните? — рассердился Блисс.

— Работа у меня такая — вопросы задавать. — Спейд дружески улыбнулся.

— О'кей. Я солгал. На самом деле мы были не все время вместе. Я выходил в коридор покурить, но уверяю вас, что, глядя через стеклянную дверь, видел Элис сидящей в приемной там, где я ее оставил, — улыбнулся Блисс в ответ.

— А когда вы не смотрели через стекло, вас можно было видеть? Она не могла покинуть приемную незаметно?

— Конечно, не могла, тем более что я отсутствовал не более пяти минут… — перестав улыбаться, сказал Блисс.

— Спасибо. — Спейд вышел за Данди, плотно закрыв за собой дверь.

— Что-нибудь стоящее? — с сомнением спросил Данди.

Спейд неопределенно пожал плечами.

Тело Макса Блисса уже убрали. В гостиной, кроме Мака и О’Хара, находились два лифтера-филиппинца в синей униформе. Они сидели на софе, прижавшись друг к другу.

— Мак, необходимо найти этот проклятый зеленый галстук. Переверните всю квартиру, весь дом, все, что находится по соседству, но найдите галстук. Возьмите столько людей, сколько потребуется! — приказал Данди.

— О’кей. — Мак вышел.

Данди мрачно изучал филиппинцев.

— Кто из вас видел человека в коричневом костюме?

— Я, сэр. — Младший из лифтеров встал.

— Эй, Блисс! — открыв дверь в спальню, позвал Данди.

Тот подошел к двери.

— Да, сэр, это он. — Лицо филиппинца прояснилось.

Данди захлопнул дверь прямо перед носом Блисса.

— Садись, — бросил он филиппинцу.

Тот поспешно сел. Данди продолжал мрачно смотреть на них, пока они беспокойно не заерзали на софе.

— Кого еще вы поднимали в эту квартиру сегодня днем?

Лифтеры отрицательно покачали головами.

— Больше никого, сэр, — ответил младший, заискивающе улыбаясь.

Данди угрожающе надвинулся на них.

— Недоноски! Вы же поднимали наверх мисс Блисс!

— Да, сэр, да. Я отвез их наверх. Я думал, вы имеете в виду посторонних, — утвердительно закивал головой второй лифтер и тоже попытался улыбнуться.

Данди рассвирепел.

— Меня не интересует, что ты думаешь. Отвечай, что тебя спрашивают. Кого ты имел в виду, говоря «их»?

— Мисс Блисс и джентльмена. — Улыбка исчезла с лица парня.

— Какого еще джентльмена? Из той комнаты? — Данди резко кивнул на закрытую дверь.

— Нет, сэр. Другого джентльмена, не американского джентльмена, сэр. — Он поднял голову, и лицо его вновь прояснилось. — Я думаю, он — армянин.

— Почему?

— Потому, что он не такой, как мы — американцы. Он не так разговаривает.

— Ты когда-нибудь видел армянина? — рассмеялся Спейд.

— Нет, сэр. Вот поэтому я и думаю, что он…

— Как он выглядел? — спросил Данди.

— Он высокий, как этот джентльмен, — лифтер указал на Спейда, — с темными волосами. Очень… — он нахмурился, припоминая, — очень хорошо одет. Трость, перчатки и даже…

— Молодой?

— Да, сэр. Молодой.

— Когда он ушел?

— Через пять минут.

— В котором часу они пришли?

— В четыре или, может быть, в десять минут пятого.

— Вы привозили еще кого-нибудь сюда, перед тем как мы появились?

— Нет.

— Давай ее сюда, — бросил Данди Спейду.

Тот открыл дверь в спальню.

— Не выйдете ли вы на минутку, мисс Блисс? — слегка поклонившись, попросил Спейд.

— В чем дело? — обеспокоенно спросила Мариам.

— Всего на минутку, — повторил он, держа дверь открытой, а затем добавил: — Вам тоже лучше выйти, мистер Блисс.

Мариам Блисс и ее дядя вышли в гостиную. При виде обоих лифтеров нижняя губа девушки слегка дрогнула. Она с тревогой посмотрела на Данди.

— Тот человек, что приходил сюда с вами, — резко бросил Данди, — кто он? Где он? Почему он ушел? Почему вы ничего о нем не сказали?

— Он не имеет никакого отношения к этому. — закрыв лицо руками, девушка заплакала. — Он ни при чем. Это принесет ему лишние неприятности.

— Милый мальчик, — иронически заметил Данди, — чтобы его имя не попало в газеты, он смывается отсюда и оставляет вис наедине с убитым отцом.

— Он был вынужден! — воскликнула она сквозь слезы. — Его жена так ревнива, что сразу разведется с ним, если узнает о нашем свидании, а у него за душой нет ни цента.

Данди взглянул на Спейда. Тот посмотрел на филиппинцев, таращивших от удивления глаза, и резким движением большого пальца показал на дверь.

— Проваливайте!

Оба лифтера выскочили из комнаты.

— Кто он? — нетерпеливо повторил Данди.

— Его зовут Борис Смекалов. — Девушка совсем сникла.

— Доставь его! — повернувшись на каблуках, обратился к О’Хару Данди.

Толстяк хмыкнул и вышел.

— Вы и этот Смекалов любите друг друга?

Она с презрением посмотрела на него и ничего не ответила.

— Теперь, когда ваш отец умер, хватит у вас денег, чтобы он женился на вас?

Спейд, быстро наклонившись, подхватил ее, когда она падала, легко поднял и отнес в спальню. Вернувшись, он закрыл за собой дверь и прислонился к дверному косяку.

— Не знаю, как насчет всего остального, но обморок ненастоящий.

— Здесь все ненастоящее, — хмуро заметил Данди.

— По-видимому, нам следует проверить показания экономки о поездке на похороны. В этой женщине есть что-то странное.

С сомнением взглянув на Спейда, Данди кивнул.

— Том проверит.

Спейд обернулся к Тому и, покачивая пальцем, проговорил:

— Держу пари десять к одному, что не было никаких похорон. Проверь… нет ли там обмана.

Открыв дверь в спальню, он позвал миссис Хупер.

— Сержант Полхауз хотел бы получить от вас кое-какие сведения, — сказал Спейд и, подойдя к софе, сел и закурил сигарету.

Пока Том записывал имена и адреса, Данди медленно расхаживал по комнате, сердито уставившись на мохнатый ковер. Теодор Блисс поднялся и вернулся к жене в спальню.

Вскоре Том, положив блокнот в карман, поблагодарил экономку и, бросив Спейду и Данди:

— Скоро увидимся, — ушел.

Экономка стояла там, где он ее оставил, некрасивая, сильная и терпеливая.

Спейд уселся на софе так, чтобы прямо смотреть в ее глубоко посаженные спокойные глаза.

— Не беспокойтесь, — Спейд указал рукой на дверь, в которую вышел Том, — это только формальность. А если честно, — что вы думаете о том, что произошло, миссис Хупер?

— Я думаю — это Божья кара, — ответила она.

Данди перестал расхаживать по комнате.

— Что? — удивился Спейд.

— Плата за грех — смерть, — уверенно, без всякого волнения сказала она.

Данди двинулся к миссис Хупер. Спейд, незаметно для женщины, остановил его.

— Грех? — переспросил он.

— «Кто обидит хотя бы одно из тех маленьких созданий, которые поверили в меня, тому лучше повесить жернов на шею и сбросить в море…». — Глубокая убежденность звучала в ее голосе.

— Что это еще за маленькие создания? — поинтересовался Данди.

— Мариам.

— Его дочь? — Данди нахмурил брови.

— Да, его приемная дочь.

Лицо полицейского покрылось пятнами.

— Вот так новость! — Он потряс головой, как бы желая от чего-то избавиться. — Разве она не родная его дочь?

— Нет. Жена хозяина почти всю жизнь болела, и у них нс было детей. — Спокойствие женщины нисколько не было потревожено его гневом.

Данди пошевелил челюстями, пережевывая эту новость.

— Что он ей сделал?

— Я не знаю, но свято верю в правду, которая восторжествует, и тогда вы обнаружите, что деньги ее отца, — я имею в виду ее настоящего отца, — оставленные ей, были…

Спейд прервал ее, стараясь говорить как можно понятнее и в такт словам описывая рукой небольшие круги.

— Вы хотите сказать, что не знаете наверняка, обкрадывал ли Блисс ее на самом деле? Вы только подозреваете?

— Я чувствую это вот здесь, — приложив руку к сердцу, с достоинством произнесла миссис Хупер.

— Хорошо, можете идти, — сердито посмотрев на нее, сказал Данди и отвернулся.

Экономка ушла в спальню, закрыв за собой дверь.

— Великий Боже, ну и семейка! — вытирая вспотевший лоб, пожаловался он.

Зазвенел дверной звонок. Данди резко повернулся и вышел а прихожую.

До Спейда донесся любезный голос:

— Я Джим Китредж из Верховного суда, мне велели прийти!

Пухлый, румяный человек в слишком тесном костюме, лоснившемся от старости, шагнул в комнату.

— Хэлло, мистер Спейд, я помню вас по делу Берка — Харриса. Спейд встал, чтобы пожать ему руку.

Данди подошел к двери спальни и позвал Теодора Блисса и его жену.

— Это они, точно, — сказал бейлиф. — Без десяти четыре этот джентльмен вошел в приемную и спросил меня, когда будет его честь. Я ответил, что минут через десять, и они остались ждать; сразу же после перерыва в суде, в четыре часа, мы поженили их.

Данди поблагодарил и отпустил Китреджа, а Блиссов отослал в спальню.

— Ну, так что? — хмуро посмотрел он на Спейда.

— Держу пари, что ты не доберешься отсюда до здания муниципального совета меньше чем за пятнадцать минут, следовательно, и Блисс не мог вернуться ни пока он ждал судью, ни сразу после свадьбы, чтобы успеть все это проделать до прихода Мариам, — ответил Спейд, вновь устраиваясь на софе.

Данди открыл было рот, но так ничего и не произнес, потому что в комнату вошел толстяк вместе с высоким, стройным, бледным молодым человеком.

— Лейтенант Данди — мистер Спейд — мистер Борис… ммм… Смекалов, — представил их О’Хар.

Данди коротко кивнул, и в ту же секунду Смекалов заговорил. Его акцент был не очень заметным, хотя отдельные звуки он произносил нечетко.

— Лейтенант, я умоляю вас, пусть все останется между нами Если что-нибудь обнаружится, это меня погубит, лейтенант. Погубит полностью и совершенно несправедливо. Я абсолютно не виновен, сэр, я уверяю вас, что в сердце, в душе и в поступках я не только не виновен, но и ни в коей мере не связан ни с чем во всей этой ужасной истории… Нет никаких…

— Погодите, — Данди ткнул Смекалова в грудь большим пальцем, — никто не говорит, что вы в чем-то замешаны, но было бы лучше, если бы вы не уходили отсюда.

— Но что же мне делать? У меня есть жена, которая… — Молодой человек энергично покачал головой. — Нет, невозможно! Я не мог остаться.

— Все эти эмигранты какие-то бестолковые, — негромко сказал толстяк Спейду.

— Вы, по всей вероятности, попали в хорошенькую историю, — бесцветно произнес Данди. — В этой стране с убийством не шутят.

— Убийство? Но говорю же вам, лейтенант, я случайно попал в эту историю.

— Вы имеете в виду, что пришли сюда с мисс Блисс случайно?

— Н-нет, — запинаясь, произнес Смекалов, а затем продолжал со все возрастающей скоростью: — но это ничего не значит, сэр, ничего не значит! Мы встретились за ланчем, я проводил ее домой, и она предложила зайти выпить коктейль. Вот как я оказался здесь. Вот и все. Даю вам слово. Разве с вами не могло произойти нечто подобное? — Потом он повернулся к Спейду. — А с вами?

— Многое со мной случалось, — ответил Спейд. — Знал ли Блисс, что вы волочитесь за его дочерью?

— Да. Он знал, что мы друзья.

— Было ли Блиссу известно, что вы женаты?

— Не думаю, — осмотрительно произнес Смекалов.

— Вам хорошо известно, что он этого не знал, — пробурчал Данди.

Смекалов облизал губы и не стал противоречить лейтенанту.

— Как вы думаете, что бы сделал Блисс, узнай он об этом?

— Не знаю, сэр.

Данди вплотную подошел к молодому человеку и процедил сквозь зубы:

— Что же он сделал, когда узнал?

С побледневшим от испуга лицом молодой человек отступил на шаг. Дверь спальни открылась, и в гостиную ворвалась Мариам.

— Почему вы не оставите его в покое? — с негодованием воскликнула она. — Ведь я же вам говорила — он к этому не причастен! Борис ничего не знает! Вы только принесете ему неприятности, ничего не добившись. Мне очень жаль, Борис. Я пыталась убедить их, я просила, чтобы они тебя не беспокоили.

Молодой человек пробормотал что-то невразумительное.

— Вы и правда пытались это сделать, — согласился Данди и обратился к Спейду — А не могло ли это быть так, Сэм. Блиссу стало известно, что Смекалов женат, и, зная о свидании за ланчем, он рано пришел домой, дождался их и угрожал рассказать все жене. Его задушили, чтобы помешать этому. — Данди искоса посмотрел на девушку. — Теперь, если еще раз хотите изобразить обморок, валяйте.

Молодой человек пронзительно вскрикнул и рванулся к Данди, размахивая руками. Лейтенант крякнул и ударил его в лицо тяжелым кулаком. Смекалов пролетел через всю комнату и, наткнувшись на стул, упал вместе с ним на пол.

— Отвезите его в управление — как свидетеля! — приказал Данди толстяку.

— О’кей, — ответил тот, поднял шляпу Смекалова и подошел к молодому человеку, чтобы помочь встать.

Теодор Блисс, его жена и экономка, услышав шум, подошли к двери спальни, которую девушка оставила открытой.

Мариам билась в истерике, топала ногами и грозила Данди:

— Я доложу о вас, негодяй! Вы не имели никакого права…

Никто не обращал на нее внимания. Все наблюдали за О’Харом, который помогал Смекалову подняться на ноги. Нос и рот молодого человека были в крови.

— Замолчите, — небрежно бросил Данди мисс Блисс и вынул из кармана какую-то бумагу.

— Здесь у меня список сегодняшних телефонных разговоров. Если узнаете какой-либо номер — свистните.

— Ну что ж, это дает нам обширное поле деятельности, — бодро произнес Спейд.

Раздался звонок.

Данди вышел в вестибюль. Было слышно, как он с кем-то разговаривает, но так тихо, что в гостиной едва ли можно было что-нибудь разобрать. Зазвонил телефон. Спейд взял трубку.

— Хэлло… Нет, это Спейд. Подожди минуточку… Хорошо. Я скажу ему… Не знаю. Я передам, чтобы он позвонил. Ладно.

Положив трубку, он увидел Данди, стоящего в дверях. Руки тот держал за спиной.

— О’Хар говорит, что парень по дороге в управление свихнулся и им пришлось надеть на него смирительную рубашку.

— Давно пора, — проворчал Данди. — Иди сюда.

Спейд вслед за Данди прошел в вестибюль. У входа стоял полицейский в форме. Данди вынул руки из-за спины. В одной из них был галстук с узкими диагональными зелеными полосками, в другой — платиновая булавка в форме полумесяца с маленькими бриллиантами. Спейд наклонился, чтобы рассмотреть три небольших пятнышка на галстуке.

— Кровь?

— Или грязь, — заметил Данди. — Он нашел это завернутым в газету в урне на углу улицы.

— Так вот почему галстук убрали. Ну что ж, пойдем и поговорим с ними.

Данди спрятал галстук в один карман, а в другой засунул руку с булавкой.

Они вернулись в гостиную. Данди начал разглядывать Блисса, его жену, племянницу и экономку так, словно никто из них не внушал ему доверия. Вынув руку из кармана, он показал булавку в виде полумесяца.

— Что это? — требовательно спросил он.

— Как — что? Это булавка папы, — первой заговорила мисс Блисс.

— Неужели? А была ли она на нем сегодня?

— Он всегда носил ее, — Мариам повернулась к остальным, ища поддержки.

— Да, — подтвердила миссис Хупер. Остальные кивнули.

— Где вы нашли ее? — удивилась девушка.

Данди снова начал рассматривать их. Теперь, казалось, они нравились ему еще меньше. Лицо его покраснело.

— «Он всегда носил ее»! — сердито передразнил Данди. — Но никто из вас не сказал: «Ведь папа всегда носил в галстуке булавку, где она?» Нет, нам пришлось ждать, пока она появилась, прежде чем мы смогли вытянуть из вас хоть одно слово.

— Будьте справедливы. Как мы могли знать?.. — начал Блисс.

— Меня не интересует, что вы могли знать, — прервал Данди, — пришло время поговорить с вами о том, что знаем мы, — он вынул из кармана зеленый галстук.

— Это его галстук?

— Да, сэр. Это галстук мистера Блисса, — ответила миссис Хупер.

— На галстуке кровь, но это кровь не Макса Блисса. Мы но видели на нем ни единой царапины. — Данди, прищурившись, перебегал глазами с лица на лицо. — А теперь предположим, что вы пытаетесь задушить человека, который носит в галстуке булавку; он с вами борется и… — тут он внезапно замолчал, потому что Спейд подошел к миссис Хупер, стоявшей со сжатыми руками. Он взял ее правую руку, повернул и снял с ладони носовой платок. Под ним была свежая царапина длиной около двух дюймов. Экономка покорно позволила рассматривать свою ладонь. Она была по-прежнему невозмутима.

— Ну? — спросил Спейд.

— Я оцарапала руку о булавку мисс Мариам, перенося ее ни кровать, когда она упала в обморок.

— Но вас все равно повесят. — Данди коротко засмеялся.

— На все воля Божья. — лицо женщины нисколько не изменилось.

Спейд слегка хмыкнул и отпустил ее руку.

— Ладно, давай вернемся к тому, что мы знаем, — улыбнулся он Данди, — тебе ведь не нравится эта звезда с «Т», не так ли?

— Никоим образом.

— Мне тоже. Угроза Талбота была, вероятно, настоящей, но ведь, кажется, долг уже погашен. Минуточку! — Спейд подошел к телефону и набрал номер своей конторы.

— История с галстуком выглядит тоже довольно странно, — заметил он, пока ждал у телефона, — но теперь кровь нам поможет.

— Хэлло, Эффи. Слушай: в течение получаса или около этого, перед тем как мне позвонил Блисс, были ли какие-нибудь странные звонки?.. Да… прежде чем… Теперь подумай, — он закрыл микрофон рукой и обратился к Данди. — Слишком много жестокости в этом мире. — Спейд снова заговорил в телефонную трубку: — Да? Да… Крюгер?.. Да. Мужчина или женщина?.. Спасибо… Нет, я все закончу через полчаса. Подожди меня, пообедаем вместе. Пока.

— За полчаса до моего разговора с Блиссом какой-то человек позвонил в мою контору и спросил мистера Крюгера.

— Ну и что? — нахмурился Данди.

— Крюгера там не было.

— Кто такой Крюгер? — еще сильнее нахмурился Данди.

— Не знаю. Никогда не слыхал о таком. — Спейд вынул из кармана табак и папиросную бумагу. — Ладно, Блисс, где ваша царапина?

— Что? — спросил Теодор Блисс.

Остальные удивленно уставились на Спейда.

— Ваша царапина, — повторил Спейд намеренно терпеливо. Все его внимание было сосредоточено на сигарете, которую он сворачивал. — То место, куда вонзилась булавка вашего брата, когда вы его душили.

— Вы что — с ума сошли? — воскликнул Блисс. — Я…

— Да, да — вас как раз регистрировали, когда Макса убили, хотите вы сказать. — Спейд лизнул край папиросной бумаги и провел по нему указательным пальцем.

— Но он… но ведь Макс Блисс позвонил, — чуть заикаясь, заговорила Элис.

— А кто говорит, что мне звонил именно Макс Блисс? Я в этом не уверен. Я вообще не знаю его голоса. Известно только то, что какой-то человек позвонил мне и назвал себя Максом Блиссом. А это мог сделать кто угодно, — Спейд покачал головой и улыбнулся. — Но, судя по записи телефонистки, в мою контору звонили отсюда. Я ведь уже говорил, что кто-то звонил мне за полчаса до того, как я разговаривал с предполагаемым Максом Блиссом, и попросили мистера Крюгера.

Он кивнул в сторону Теодора Блисса и добавил:

— Блисс достаточно ловок, чтобы позвонить отсюда в мою контору, зная, что это будет зарегистрировано, — прежде чем он встретился с вами.

Миссис Блисс переводила ошеломленный взгляд с мужа ни Спейда.

— Чепуха, дорогая. Знаешь…

Но Спейд не дал ему договорить:

— Видите ли, ожидая судью, он вышел в коридор покурить. зная, что оттуда можно позвонить. Минута — вот все, что ему было нужно. — Спейд зажег сигарету и спрятал зажигалку и карман.

— Чушь! — воскликнул Блисс резко. — Зачем мне было убивать Макса? — Теодор успокаивающе улыбнулся, глядя в перепуганные глаза жены. — Пусть это тебя не тревожит, дорогая, методы полиции иногда…

— Хорошо, давайте все же посмотрим, есть ли у вас царапина.

— Черта с два вы посмотрите! — Блисс спрятал руки за спину.

Спейд с окаменевшим лицом двинулся к нему.

Эффи и Спейд сидели за маленьким столиком в «Джулиус Касл». В окно был виден освещенный огнями паром, курсирующий между берегами залива, и огни города на той стороне.

— …Возможно, он пошел туда не для того, чтобы убить, и просто вытрясти из брата немного денег. Но, сцепившись с ним, сжал руками его горло и уже не отпускал, пока Макс Блисс не задохнулся, — обида была еще слишком острой. Понимаешь, я просто собираю в одно целое то, что очевидно, что мы узнали от его жены, и то немногое, что выудили у него.

— Очень милая женщина его жена, — кивнула Эффи.

Спейд пожал плечами и отхлебнул кофе.

— А почему, собственно? Лишь потому, что она секретарша Макса Блисса, он сыграл с ней такую шутку. Теперь Элис это знает. Когда Теодор пару недель тому назад взял разрешения нм брак, это было сделано лишь для того, чтобы таким образом связать ее и достать копии документов, подтверждающих связь Макса с аферой по Грейстонскому займу. Она знает — ну да ладно, она знает, что не просто помогала оскорбленной невинности восстановить свое доброе имя. — Он снова глотнул кофе.

— Итак, Теодор приходит к своему брату за деньгами. Происходит драка, и он оцарапывает себе руку о булавку, когда душит Макса. Кровь на галстуке, царапина на запястье — это уже никуда не годится. Он снимает с трупа галстук и ищет другой, потому что отсутствие галстука заставит полицию задуматься. Но здесь Теодор сильно промахивается — хватает первый попавшийся. К несчастью, это один из новых, только что купленных галстуков. Дальше. Теперь он должен надеть его на убитого, — однако у него возникает идея получше: снять с мертвого еще кое-какую одежду и тем самым вовсе озадачить полицию. Если снять рубашку, то галстук, вполне понятно, не привлечет особого внимания. У Теодора возникает еще одна мысль, как сбить полицию с толку. На груди мертвеца он рисует мистический знак, который где-то видел.

Спейд допил кофе, оставил чашку и продолжал:

— Теодор становится настоящим мастером по одурачиванию полиции. Дневная почта на столе, любой конверт годится: все они напечатаны на машинке без обратного адреса, конверт же из Франции придаст делу новый оттенок. Он вынимает письмо и вкладывает в конверт угрозу, подписанную тем же знаком. Теперь ему нужно заняться своим алиби. Он выбирает мое имя из списка частных детективов в телефонной книге и проделывает трюк с мистером Крюгером. После того звонит Элис, сообщает ей, что у него не только нет причин откладывать свадьбу, а наоборот: поскольку ему предложили поехать в деловую командировку в Нью-Йорк прямо сегодня, не могли бы они встретиться через пятнадцать минут и пожениться? Вполне достаточно для алиби. Но Теодор хочет окончательно убедить Элис, что не он убил Макса, — ведь она хорошо знает его отношение к брату. Он не хочет, чтобы его будущая жена думала, будто ее используют как источник информации о Максе. Ведь Элис в состоянии сосчитать, сколько будет дважды два, и получить что-то похожее на правильный ответ.

Позаботившись обо всем, Теодор выходит совершенно открыто. Единственное, что его беспокоит, — галстук и булавка. Он берет их с собой, так как уверен, что полиция найдет следы крови вокруг камней, как бы тщательно он их ни вытер. Выйдя из дома, он покупает у разносчика газету, заворачивает в нее галстук и булавку и бросает в урну на углу улицы. Это кажется вполне надежным. У полиции нет никаких оснований искать галстук; у мусорщика, который чистит урны, нет никаких причин интересоваться скомканной газетой. Но все же, если что-нибудь обернется не так, — то черт с ним: убийца бросил сверток в урну; но он, Теодор, не может быть убийцей — у него железное алиби.

Потом он садится в машину и отправляется к зданию муниципального совета, зная, что там много телефонных будок и всегда можно найти предлог, чтобы выйти и позвонить. Ему даже не пришлось придумывать. Пока они ожидают судью, Теодор выходит в коридор, и вот: «Мистер Спейд, говорит Макс Блисс, мне угрожают…»

— Почему он выбрал частного детектива, а не позвонил прямо в полицию? — спросила Эффи.

— Для безопасности. Если бы тело тем временем нашли, то полиция могла бы засечь место, откуда звонят, и напасть на его след. Частный же детектив смог бы об этом узнать только из газет.

— Тебе повезло, — засмеялась она.

— Повезло? Не думаю. — Спейд печально посмотрел на свою левую руку. — Я повредил себе сустав, когда мы выясняли отношения. К тому же положение таково: кто бы сейчас ни занимался делами Макса Блисса — поднимет вой, если я пошлю счет.

«СЛИШКОМ МНОГИЕ ПРОЖИЛИ…»

Пер. А. Санина

Галстук у него был оранжевый, как закат солнца. Сам же мужчина был крупного телосложения, высокий и плотно сбитый, без малейших признаков рыхлости. Темные волосы с пробором посередине, гладкие, словно приклеенные к черепу, туго надутые щеки, тщательно подогнанный костюм и даже розоватые приплюснутые ушки — все это производило впечатление лишь иначе окрашенной составной части одной и той же безукоризненно ровной поверхности. На вид ему с одинаковым успехом можно было дать как тридцать пять, так и сорок пять.

Усевшись перед столом Сэмюэла Спейда, он чуть пригнулся, опираясь на малаккскую трость, и произнес:

— Нет. Я хочу, чтобы вы только выяснили, что с ним случилось. Надеюсь, вам никогда не отыскать его. — Его зеленые навыкате глаза неотрывно смотрели на Спейда.

Спейд чуть раскачивался на стуле. Лицо сыщика, которому заостренный подбородок, вытянутые ноздри, густые брови и губы, изогнутые книзу в виде буквы «V», придавали несколько сатанинское, хотя и отнюдь не лишенное привлекательности выражение, было лишь вежливо заинтересованным, как и его голос:

— Почему?

Зеленоглазый ответил спокойно, но убежденно:

— Вам я могу сказать, Спейд. У вас как раз та репутация, которая и нужна частному сыщику. Потому-то я и здесь.

Легкий кивок Спейда ровным счетом ни к чему его не обязывал.

— И меня устроит любая разумная цена, — продолжал зеленоглазый.

Спейд кивнул точно так же.

— Меня тоже, — сказал он. — Только я хочу знать, что от меня требуется. Если я верно понял, вы хотите выяснить, что случилось с этим… э-э…. Эли Хейвеном, но на самом деле вам на это наплевать, так?

Зеленоглазый понизил голос, не меняя выражения:

— В некотором роде да. Например, если вы его найдете, но сумеете устроить так, чтобы он сюда не возвращался, я заплачу гораздо больше.

— Даже если это будет против его воли.

— Особенно если это будет против его воли.

Спейд улыбнулся и покачал головой.

— На это, боюсь, никаких денег у вас не хватит. — Он оторвал длинные с пухлыми пальцами руки от подлокотников стула и повернул ладонями кверху. — Выкладывайте, в чем дело, Кольер.

Лицо Кольера чуть побагровело, но глаза так же немигающе смотрели на Спейда.

— У него есть жена. Я люблю ее. На прошлой неделе они поссорились и Хейвен дал деру. Если я сумею убедить ее, что он не вернется, она подаст на развод.

— Я должен поговорить с ней, — произнес Спейд. — А кто такой этот Эли Хейвен? Чем он занимается?

— Скверный тип. Нигде не работает. Стишки пописывает или что-то в этом роде.

— Можете добавить что-нибудь еще, что мне поможет?

— Ничего такого, чего вам не расскажет Джулия, его жена.

Кольер поднялся.

— У меня есть связи, Спейд. Возможно, позже мне удастся что-нибудь раздобыть для вас.

Дверь квартиры открыла хрупкая женщина лет двадцати пяти — двадцати шести. Ее зеленовато-голубое платье украшали серебряные пуговицы. Тоненькая, с прямыми плечами и узкими мальчишечьими бедрами, но с пышным бюстом, она держалась так горделиво, что могла бы, не будь столь изящной и стройной, показаться даже напыщенной.

— Миссис Хейвен? — осведомился Спейд.

Чуть поколебавшись, она ответила:

— Да.

— Меня направил к вам Джин Кольер. Моя фамилия Спейд. Я частный сыщик. Кольер хочет, чтобы я разыскал вашего супруга.

— И вы его разыскали?

— Нет, я сказал Кольеру, что сперва должен поговорить с вами.

Женщина уже больше не улыбалась. Медленно, дюйм за дюймом, она изучала лицо Спейда.

Потом, со словами:

— Да-да, я понимаю, — она отступила на пару шагов и распахнула дверь настежь.

Введя Спейда в просто обставленную комнату, она усадила сыщика лицом к себе возле окна, выходящего на площадку, где копошились дети, и спросила:

— А Кольер объяснил, зачем ему потребовалось найти Эли?

— Он сказал, что если сумеет убедить вас в том, что Хейвен не вернется, то вы, возможно, его послушаетесь.

Она промолчала.

— Раньше муж уже бросал вас так?

— Да, и часто.

— Что он собой представляет?

— Он — прекрасный человек, когда трезв, — бесстрастно ответила женщина. — Да и когда напивается, то ведет себя вполне прилично, если не считать страсти к деньгам и к женщинам.

— Да, это оставляет массу возможностей, чтобы быть приличным. А чем он зарабатывает на жизнь?

— Он поэт, — просто сказала миссис Хейвен, — а поэзией на жизнь не заработать.

— Как же тогда?

— О, каким-то образом он время от времени подрабатывает. Говорит, что выигрывает в покер или на скачках. Точно не знаю.

— Как долго вы уже женаты?

— Почти четыре года.

Спейд улыбнулся.

— И все время жили в Сан-Франциско?

— Нет, первый год мы жили в Сиэтле, а потом перебрались сюда.

— Он сам из Сиэтла?

Она помотала головой.

— Нет, из Делавара.

— Из какого города?

— Не знаю.

Спейд слегка нахмурился.

— А вы сами откуда родом?

Она мило улыбнулась:

— А разве вы охотитесь за мной?

— Еще немного, и до этого дойдет, — проворчал Спейд. — Хорошо, а кто его друзья?

— Не спрашивайте меня!

Спейд нетерпеливо взмахнул рукой.

— Ну хоть кого-то вы должны знать?

— Да-да, конечно. Есть у него некий Минера, потом еще, Луис Джеймс и какой-то парень, по имени Конни.

— Кто они?

— Мужчины, — кротко ответила она. — Я ничего про них не знаю. Они ему звонят, иногда заходят, а несколько раз я встречала их в городе. Вот и все, что мне известно.

— А чем они занимаются? Или они тоже поэты?

Она звонко рассмеялась.

— Один из них, Луис Джеймс, кажется… служит у Джина. Но больше я ничего не знаю, честно.

— Как по-вашему, им может быть известно, где находится ваш муж?

Миссис Хейвен пожала плечами.

— Если да, то они водят меня за нос. До сих пор звонят и интересуются, не вернулся ли он.

— А женщины, которых вы упоминали?

— Их имена мне неизвестны.

Спейд задумчиво уставился на пол, потом спросил:

— А чем он занимался до того, как перестал зарабатывать на жизнь, сочиняя стихи?

— Да чем угодно — продавал пылесосы, бродяжничал, был матросом, подрабатывал на железной дороге, на лесопилке, на консервной фабрике, даже пописывал в какую-то газету.

— У него были деньги, когда он исчез?

— Да, он занял у меня три доллара.

— И что сказал?

Она засмеялась.

— Сказал, что если я как следует воспользуюсь своим влиянием на Господа Бога, то он вернется уже к ужину с каким-то сюрпризом для меня.

Спейд вскинул брови.

— Так у вас были хорошие отношения?

— О да. За пару дней до этого мы как раз помирились после небольшой размолвки.

— А когда он ушел?

— В четверг днем; часа в три.

— Фотографии его у вас есть?

— Да.

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и по вернулась к Спейду, держа в руке фотографию.

Со снимка на Спейда глядел худощавый блондин с глубоко посаженными глазами, чувственным ртом и испещренным морщинами лбом, над которым нависала копна взлохмаченных волос.

Спейд засунул фотографию Хейвена в карман и потянулся за своей шляпой. Перед самой дверью он остановился.

— А какой из него поэт? Приличный?

Она пожала плечами.

— Зависит от вкуса.

— Есть поблизости какие-нибудь его творения?

— Нет. — Она улыбнулась. — Думаете, он скрывается между страницами?

— Заранее трудно предугадать, что может оказаться полезным в нашем деле. Я еще вернусь. Пораскиньте мозгами, — может, сами додумаетесь, что в следующий раз стоит быть более словоохотливой. Пока.

Он спустился по Пост-стрит, к книжному магазину Мэлфорда, и спросил, есть ли в наличии томик поэзии Хейвена.

— Очень жаль, — сказала девушка за прилавком, — но на прошлой неделе я продала последний экземпляр.

Она улыбнулась и добавила:

— Самому мистеру Хейвену. Но я могу сделать для вас заказ.

— Вы знакомы с мистером Хейвеном?

— Я только продавала ему книги.

Спейд поджал губы, потом спросил:

— А когда это было? — Он протянул ей визитную карточку. — Вспомните, пожалуйста. Мне это очень важно.

Девушка подошла к конторке, раскрыла книгу в красном переплете и вернулась, держа книгу в руках.

— Это было в прошлую среду, — сказала она. — Причем книгу, по просьбе мистера Хейвена, мы доставили мистеру Роджеру Феррису, по адресу: Пасифик-авеню, дом тысяча девятьсот восемьдесят один.

— Огромное спасибо, — сказал Спейд.

Выйдя на улицу, он поймал такси и назвал шоферу адрес мистера Роджера Ферриса.

Четырехэтажный дом серого камня отделяла от Пасифик-авеню узкая полоска газона. Пухленькая горничная ввела Спейда в просторную гостиную с высоким потолком. Спейд присел, но когда горничная вышла, встал и принялся осматривать комнату. Он остановился перед столом, на котором лежали три книги. На одной из них, в розовато-оранжевой обложке, была изображена красная молния, ударяющая в землю между мужчиной и женщиной. Черным же шрифтом было написано:

«Раскрашенный свет» и ниже «Эли Хейвен».

Спейд взял книгу и вернулся в кресло.

На форзаце, размашистым неровным почерком было написано синими чернилами: «Старому, верному Баку, знававшему рас крашенный свет, в память о былых временах. Эли».

Пролистав несколько страниц, Спейд наугад прочел:

Спейд поднял голову — в гостиную вошел мужчина в вечер нем костюме. Не слишком высокого роста, он держался настолько прямо, что, казалось, почти не уступал в росте поднявшемуся ему навстречу Спейду, в котором было шесть футов с лишком. На вид ему было чуть больше пятидесяти. Смышленые голубые глаза, моложавое загорелое лицо, гладкий широкий лоб и короткие, подстриженные ежиком почти седые волосы делали его довольно привлекательным. Держался вошедший с достоинством, но дружелюбно.

Увидев в руке Спейда томик стихов, он спросил:

— Как вам понравилось?

— Я в этом деле дилетант, — ухмыльнулся Спейд и отложил книгу в сторону. — Хотя цель моего прихода к вам, мистер Феррис, связана с этой книгой. Вы знакомы с Хейвеном?

— Разумеется. Присаживайтесь, мистер Спейд. — Сам Феррис уселся в кресло напротив Спейда. — Я помню его еще ребенком Надеюсь, с ним ничего не случилось?

— Не знаю, — ответил Спейд. — Как раз пытаюсь это выяснить.

— Могу я спросить — почему? — несколько нерешительно поинтересовался Феррис.

— Вы знаете Джина Кольера?

— Да. — И после некоторого колебания Феррис добавил: То, что я вам скажу, должно остаться между нами. Я владею сетью кинотеатров в северной части Калифорнии, и пару лет назад случилось так, что я испытывал определенные сложности с персона лом. Мне посоветовали обратиться к Кольеру, сказав, что он занимается такими делами. Вот тогда я и познакомился с ним.

— Да, — сухо произнес Спейд, — многие знакомятся с Джином именно таким образом.

— А какое отношение он имеет к Эли?

— Он хочет, чтобы я его разыскал. Когда вы в последний раз видели Хейвена?

— В прошлый четверг он был здесь у меня.

— А во сколько он ушел?

— В полночь… даже немного позже. Он пришел днем, примерно в половине четвертого. Мы не встречались уже целую вечность. Выглядел он ужасно. Я уговорил его остаться поужинать и одолжил ему денег.

— Сколько?

— Сто пятьдесят долларов… больше у меня дома не было.

— Уходя, он не сказал, куда направляется?

Феррис покачал головой.

— Нет, он сказал только, что позвонит мне на следующий день.

— И он позвонил?

— Нет.

— Так вы знали его с детских лет?

— Не совсем. Лет пятнадцать-шестнадцать назад он работал в моей компании «Знаменитые шоу Востока и Запада», которую я сперва возглавлял пополам с компаньоном, а потом сам. Мне всегда нравился этот парнишка.

— А до этого четверга — когда вы видели его в последний раз?

— А Бог его знает, — ответил Феррис. — Много лет я даже не слышал о нем. И вдруг в среду мне приносят эту книгу с дарственной надписью, а на следующий день заявляется он сам. Я был страшно рад, узнав, что он жив-здоров. Мы сидели и битых девять часов вспоминали старые времена.

— Он не рассказывал вам подробности о том, чем занимался с тех пор?

— Нет, говорил, что в основном перебивался случайными заработками, хватаясь за все, что подворачивалось под руку. Он почти не жаловался; я еле уговорил его взять эти полторы сотни.

Спейд поднялся.

— Благодарю вас, мистер Феррис. Я…

— Не за что, — прервал его Феррис. — Если могу еще быть вам полезен, заходите, не стесняйтесь.

Спейд посмотрел на наручные часы.

— Могу я позвонить от вас в свою контору — узнать, есть ли новости?

— Конечно. Телефон в соседней комнате, направо.

— Спасибо, — поблагодарил Спейд и вышел.

Вскоре он вернулся, на ходу скатывая самокрутку. Лицо сыщика казалось застывшим.

— Есть новости? — полюбопытствовал Феррис.

— Да. Кольер отозвал меня. Сказал, что труп Хейвена, простреленный тремя пулями, обнаружили в кустах на дальней стороне Сан-Хосе. — Спейд натянуто улыбнулся и добавил: — И еще он сказал, что попробует сам покопаться в этом деле, используя свои связи.

Утреннее солнце, пробивавшееся через занавески окна кабинета Спейда, высветило два жирных прямоугольника на полу и выкрасило в желтоватые тона мебель и стены.

Спейд сидел за столом, задумчиво уставившись в газету. Он не поднял голову, когда из приемной вошла Эффи Пирайн.

— Миссис Хейвен здесь, — сказала она.

Спейд оторвался от газеты.

— Это уже лучше, — сказал он. — Пусть войдет.

Миссис Хейвен торопливо влетела в кабинет. Лицо ее побелело. Несмотря на жаркую погоду, она куталась в шаль и мелко дрожала.

Решительно прошагав прямо к столу, она спросила:

— Это Джин убил его?

— Не знаю, — ответил Спейд.

— Но я должна знать! — воскликнула она.

Спейд взял ее за руки.

— Сядьте сюда.

Он усадил ее на стул и спросил:

— Кольер сообщил вам, что отозвал меня?

Миссис Хейвен изумленно вскинула голову.

— Что он сделал?

— Вчера вечером он оставил весточку, что вашего мужа ни шли, а сам он больше в моих услугах не нуждается.

Она понурила голову и еле слышно пробормотала:

— Значит, все-таки он…

Спейд пожал плечами.

— Возможно, только невиновный человек мог повести себя подобным образом. Либо же, наоборот, он виновен, но у него хватило ума и хладнокровия…

Спейд заметил, что посетительница не слушает его. Немного пригнувшись к сыщику, она взволнованно затараторила.

— Но, мистер Спейд, вы же не собираетесь так просто отказаться от этого дела? Вы же не позволите ему остановить вас?

Тут зазвонил телефон.

— Извините, — сказал Спейд и снял трубку.

— Да?.. Угу… Ну и что? — Он поджал губы. — Я дам тебе знать.

Он положил трубку и обратился к миссис Хейвен:

— Там Кольер.

— А он знает, что я здесь? — быстро спросила она.

— Трудно сказать. — Спейд встал, делая вид, что не смотрит на посетительницу. — А вам это важно?

Она чуть закусила нижнюю губу, немного помялась и сказала:

— Нет.

— Вот и прекрасно. Тогда я впущу его.

Миссис Хейвен взмахнула было рукой, чтобы остановить Спейда, но передумала. Ее бледное лицо было спокойным.

— Как хотите, — сказала она.

Спейд подошел к двери и открыл ее.

— Здравствуйте, Кольер, — произнес он. — Заходите. Мы как раз беседовали про вас.

Кольер кивнул и прошел в кабинет, держа в одной руке трость, а в другой шляпу.

— Как ты себя чувствуешь, Джулия? Жаль, что ты не позвонила мне. Я бы отвез тебя обратно в город.

— Я… я сама не знала, что делаю.

Кольер чуть задержал на ней взгляд, потом его зеленые глаза уставились на Спейда.

— Надеюсь, вам удалось убедить ее, что это сделал не я?

— Мы еще до этого не дошли, — ответил Спейд. — Я пока только выяснял, насколько весомы основания для того, чтобы подозревать вас. Присаживайтесь.

Кольер осторожно уселся и спросил:

— Ну и что?

— И тут вы нас прервали.

Кольер мрачно кивнул.

— Ладно, Спейд, — сказал он. — Я снова нанимаю вас. Вы должны доказать миссис Хейвен, что я не имею никакого отношения к убийству.

— Джин! — сдавленно вскричала она, простирая к нему руки. — Я вовсе не думаю, что ты… Я не хочу думать, что ты. Но я так боюсь! — Она закрыла лицо ладонями и зарыдала.

Кольер поспешил к ней.

— Ну, успокойся, — уговаривал он. — Я с тобой. Все образуется, вот увидишь.

Спейд вышел в приемную, прикрыв за собой дверь.

Эффи Пирайн перестала печатать письмо.

Спейд подмигнул ей и сказал:

— Пора бы кому-нибудь написать книгу о таких людях: пре странные типажи.

Он взял бутылку с водой и отхлебнул из нее. Потом снова обратился к Эффи:

— У тебя есть телефон Уолли Келлога. Позвони ему и спроси, как мне разыскать Тома Минеру. — И он вернулся в кабинет.

Миссис Хейвен уже больше не плакала.

— Извините, — промолвила она, посмотрев на Спейда.

— Ничего, все в порядке, — отозвался тот и покосился на Кольера. — Так я продолжаю работать?

— Да. — Кольер прокашлялся. — Но если сейчас у вас нет ничего срочного, то я отвезу миссис Хейвен домой.

— Хорошо, у меня только один вопрос. В «Кроникл» написано, что вы опознали тело. Как вы там оказались?

— Мне сообщили, что тело найдено, и я тут же выехал туда, спокойно ответил Кольер. — Я же говорил, что у меня есть связи.

— Хорошо, — кивнул Спейд. — До скорого. — И он распахну» перед ними дверь.

Когда парочка покинула приемную, Эффи Пирайн сказала:

— Минера сейчас в «Бакстоне» на Арми-стрит.

— Спасибо, — улыбнулся Спейд и взял шляпу. — Если через два месяца я не вернусь, скажи, чтобы искали мой труп там.

Пройдя по обшарпанному коридору, Спейд остановился перед покореженной дверью с табличкой «№ 411». Из-за двери доносились голоса, но слова разобрать было трудно. Спейд постучал.

— Кто там? — спросил гнусавый мужской голос, явно измененный.

— Сэм Спейд. Мне нужен Том.

Молчание. Потом:

— Тома здесь нет.

Спейд взялся за ручку, и ветхая дверь заходила ходуном.

— Открывайте! — прорычал он.

Наконец дверь открылась.

— Я не узнал ваш голос, — сказал худой, смуглый брюнет лет двадцати шести, старательно пытаясь придать круглым, как бусинки, глазам простодушное выражение. У него были мясистые губы, а подбородок почти отсутствовал.

Зеленая полосатая рубашка, расстегнутая у воротничка, нуждалась в стирке, зато серые брюки были тщательно отутюжены.

— Да, в наши дни излишняя осторожность не повредит, — провозгласил Спейд и вошел в комнату, где находились еще двое мужчин, делавших вид, что приход Спейда их совершенно не интересует.

Один из них облокотился о подоконник и подпиливал ногти. Второй сидел в кресле, закинув ноги на край стола, и изучал газету. Оба почти одновременно вскинули головы, посмотрели на Спейда, после чего тут же вернулись к своим занятиям.

— Рад познакомиться с друзьями Тома Минеры! — жизнерадостно воскликнул Спейд.

Минера отошел от двери и смущенно пробормотал:

— Э-э… да… мистер Спейд, познакомьтесь с мистером Конрадом и мистером Джеймсом.

Конрад оторвался от подоконника и приветственно поднял руку с пилкой для ногтей. Он был среднего роста, немного старше Минеры, коренастый, с крупным носом и маловыразительными глазами.

Джеймс на миг опустил газету, метнул на Спейда холодный оценивающий взгляд и бросил:

— Здорово, приятель! — И снова погрузился в газету.

Он был крепко сбитый, как и Джеймс, но повыше ростом и со смышлеными глазами.

— Ах, так вы, значит, еще и друзья покойного Эли Хейвена! — выпалил Спейд.

Конрад больно уколол пилкой палец и злобно выругался.

Минера облизнул губы и вдруг виновато забубнил:

— Клянусь, Спейд, ни один из нас его вот уже целую неделю не видел.

Спейд, казалось, даже немного изумился внезапной перемене в поведении смуглолицего.

— Как думаешь, из-за чего его убили? — спросил он.

— Я знаю только то, что было в газетах: все карманы у него были вывернуты наизнанку, и при нем не оказалось ни цента. — Он провел рукой по губам. — Хотя, как мне кажется, он и должен был быть на мели. Во всяком случае, во вторник вечером денег у него не было.

— По моим сведениям, в четверг вечером он раздобыл деньжат, — тихо сказал Спейд.

У Минеры явственно перехватило дыхание.

Джеймс сказал:

— Что ж, вам лучше знать. Я об этом не слыхал.

— Он когда-нибудь работал с кем-нибудь из вас?

Джеймс медленно отложил газету и снял ноги со стола. Похоже, вопрос Спейда показался ему отнюдь не праздным.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

Спейд изобразил удивление:

— Как, вы ведь где-то работаете?

Минера шагнул вперед.

— Послушайте, Спейд, — начал он. — Этот Хейвен был просто парень, которого мы знали. Один из многих. Мы не знаем, кто его укокошил, и не имеем к этому никакого отношения. Мы вообще..

Послышался осторожный стук в дверь.

Минера и Конрад посмотрели на Джеймса, который в отвел кивнул, но в это время Спейд проворно метнулся к двери и открыл ее.

На пороге стоял Роджер Феррис.

Спейд и Феррис уставились друг на друга.

Потом Феррис протянул руку и сказал:

— Очень рад вас видеть.

— Заходите, — кивнул Спейд.

— Вот, взгляните, мистер Спейд. — Феррис дрожащей рукой извлек из кармана грязноватый конверт.

На конверте были напечатаны имя и адрес Ферриса. Марки не было. Спейд вытащил из конверта узкий листок дешевой белой бумаги и развернул. На бумаге было напечатано: «Вам нужно прийти в отель «Бакстон» на Арми-стрит сегодня в пять часов вечера в комнату № 411 по поводу прошлого четверга». Подпись отсутствовала.

— До пяти часов еще далеко, — заметил Спейд.

— Верно, — охотно согласился Феррис. — Но я примчался сразу, как получил записку. Ведь именно в четверг Эли приходил ко мне.

Минера подтолкнул Спейда локтем:

— Что там такое?

Спейд показал ему записку.

Минера прочитал и завопил:

— Ей-богу, Спейд, я тут ни при чем! Я ничего не знаю!

— А кто знает?

Конрад лихорадочно замотал головой.

— Что это за письмо? — спросил Джеймс.

Спейд задумчиво посмотрел на Ферриса, потом заговорил, словно обращаясь сам к себе:

— Ясно, Хейвен собирался потрясти вас.

— Что? — Лицо Ферриса побагровело.

— Потрясти, — терпеливо повторил Спейд, — На жаргоне это означает «вытрясти деньги», или, попросту говоря, шантажировать.

— Послушайте, Спейд, — заговорил Феррис, — надеюсь, вы сами не воспринимаете это всерьез? С какой стати ему бы вздумалось шантажировать меня?

— «Старому, верному Баку», — процитировал Спейд посвящение погибшего поэта, — «знававшему раскрашенный свет, в память о былых временах». — Он хмуро посмотрел на Ферриса. — А что такое «раскрашенный свет»? Знаете, какой термин употребляют в своем жаргоне циркачи и киношники, когда кого-то на полном ходу сбрасывают с поезда? У них это называется «зажечь красный свет». Кому вы зажгли красный свет, Феррис? Хейвен ведь знал про это, верно?

Минера подошел к стулу, сел, обхватил голову руками и вперился в пол.

Конрад дышал как паровоз.

— Итак? — обратился Спейд к Феррису.

Феррис утер лицо носовым платком, убрал платок в карман и сказал:

— Да, он меня шантажировал.

— И вы его убили.

Голубые глаза Ферриса смотрели прямо на Спейда. Голос его был спокоен и не дрожал:

— Нет. Клянусь, что я не убивал его. Я готов рассказать вам, что случилось. Он послал мне книгу, как я вам и говорил, но я тут же сообразил, что означает это посвящение. Поэтому, когда он позвонил на следующий день и сказал, что хочет прийти и побеседовать о былых временах и заодно занять у меня немного денег, я понял, куда он клонит, сходил в банк и снял со счета десять тысяч. Можете проверить: «Сименс нейшнл банк».

— Не беспокойтесь, я проверю, — пообещал Спейд.

— Но, как выяснилось, так много мне не понадобилось. Я сумел уговорить его на пять тысяч, а оставшиеся пять на следующий день вернул в банк. Можете проверить.

— Непременно, — подтвердил Спейд.

— Я сказал, что это в первый и в последний раз, что больше он от меня ничего не получит. Я заставил его подписать бумагу, где было сказано, что он помог мне… совершить то, что я сделал… и он подписал ее. Около полуночи он ушел, и с тех пор я его не видел.

Спейд ткнул в конверт:

— А как насчет этой записочки?

— Мальчишка-посыльный принес ее в полдень, и я сразу помчался сюда. Эли поклялся, что никому про меня не рассказывал, но я хотел быть уверен. Я должен был выяснить, в чем дело.

Спейд повернулся к остальным присутствующим. Лицо его казалось высеченным из камня.

— Итак? — произнес он.

Минера и Конрад посмотрели на Джеймса, который брезгливо поморщился, потом сказал:

— Да, послали мы ему записку, ну и что? Мы были друзьями Эли, а после встречи с этим типом он исчез. Поэтому, когда мы узнали, что Эли убили, мы и попросили этого джентльмена прийти сюда и рассказать, как было дело.

— Вы знали, что Эли собирается потрясти его?

— Конечно. Мы были вместе, когда он решил это сделать.

— А как он на это решился?

Джеймс растопырил пальцы левой руки.

— Мы тут сидели и выпивали — сами знаете, как это бывает, — трепались о том о сем. Вдруг Эли возьми и скажи, что однажды видел, как один малый столкнул своего приятеля с поезда в какой-то каньон. И назвал его имя — Бак Феррис. Кто-то из нас спросил: «А как этот Феррис выглядел?» Эли рассказал, добавив, что не видел его вот уже лет пятнадцать. И тут кто-то присвистнул и сказал: «Держу пари, что это тот самый Феррис, который владеет половиной кинотеатров в нашем штате. Он наверняка бы раскошелился, чтобы никто не узнал о его прошлом!»

Эли сидел как громом пораженный. Это все видели. Он задумался, потом вдруг начал увиливать. Спросил, как зовут нашего Ферриса, а узнав, что его имя Роджер, сразу поскучнел и заявил: «Нет, это не он. Того звали Мартин». Мы, конечно, не поверили, и в конце концов Эли признался, что собирается встретиться с этим джентльменом. Так что, когда он позвонил мне в четверг днем и сказал, что вечером устроит вечеринку в ресторане Поги Хекера, я сразу смекнул, что пахнет жареным.

— Как звали бедолагу, которому зажгли красный свет?

— Эли не сказал. Мы спрашивали, но он как воды в рот набрал. Впрочем, за это его нельзя винить.

— Угу, — согласился Спейд.

— И на этом все. Он так и не появился у Поги. Мы звонили ему до двух часов ночи, но жена говорила, что он не приходил. Часа в четыре или в пять мы решили, что с нас хватит, что Эли нас надул, и смотались, велев Поги выставить счет на имя Хейвена. С тех пор я его не видел — ни живым, ни мертвым.

— Возможно, — спокойно сказал Спейд. — Вы уверены, что на следующее утро не нашли Эли, не повезли его кататься, не всадили в него три пули в обмен на пять тысяч…

В дверь громко постучали.

Лицо Спейда прояснилось. Он подошел к двери и открыл ее.

Вошел молодой человек. Очень подтянутый, элегантный и хорошо сложенный. Руки засунуты глубоко в карманы легкого серого плаща. Войдя, он сразу отступил направо и привалился спиной к стене.

В это время в комнату вошел второй молодой человек. Он занял позицию слева у стены.

Хотя внешне они были не очень похожи, одинаковые плащи, рост и манера держаться — руки в карманах, спина прислонена к стене, холодный взгляд устремлен на присутствующих — на мгновение создавали иллюзию, что они близнецы.

Последним вошел Джин Кольер. Он кивнул Спейду, не обращая внимания на остальных, хотя Джеймс сказал:

— Привет, Джин.

— Есть новости? — спросил Кольер у Спейда.

Спейд кивнул.

— Похоже, что этот джентльмен, — он указал на Ферриса, — был…

— Где мы можем поговорить спокойно?

— Там сзади есть кухня.

— Сотрите в порошок любого, кто рыпнется, — бросил Кольер молодым людям и проследовал за Спейдом на кухню. Там, усевшись на единственный стул, он не мигая смотрел на Спейда внимательными зелеными глазами, пока сыщик докладывал обо всем, что ему удалось узнать.

Когда Спейд закончил, Кольер спросил:

— И что вы обо всем этом думаете?

Спейд задумчиво посмотрел на него, потом сказал:

— Вы тоже не сидели сложа руки. Я хотел бы знать, что удалось откопать вам.

— Пистолет нашли в ручье, примерно в четверти мили от трупа. Это пушка Джеймса — на рукоятке след от пули, оставшийся после перестрелки в Вальехо.

— Очень мило, — произнес Спейд.

— И еще. Парнишка по имени Тербер сказал, что вечером в среду Джеймс поручил ему следить за Хейвеном. Тербер сел Хейвену на хвост в четверг днем, довел его до дома Ферриса, а оттуда позвонил Джеймсу. Джеймс велел ему оставаться на месте, чтобы выяснить, куда направится Хейвен потом, но какая-то нервная дамочка, живущая поблизости, сообщила о подозрительном типе в полицию, и легавые часов в десять прогнали Тербера.

Спейд задумчиво пожевал губами и уставился в потолок.

Взгляд Кольера ничего не выражал, но лицо заблестело от пота, а голос внезапно охрип.

— Спейд, — сказал он, — я собираюсь сдать его легавым.

Спейд оторвал взгляд от потолка и посмотрел прямо в зеленые навыкате глаза.

— Мне никогда прежде не приходилось сдавать своих людей, — процедил Кольер, — но песня Джеймса спета. Джулия должна поверить, что я не причастен к смерти Эли, если я пожертвую одним из своих людей, верно?

— Пожалуй, — нехотя согласился Спейд.

Кольер внезапно отвел глаза и прокашлялся. Потом отрывисто произнес:

— Значит, так тому и быть.

Когда Спейд и Кольер вышли из кухни, Минера, Джеймс и Конрад сидели на стульях. Феррис бродил взад-вперед по комнате. Ни один из молодых людей не шелохнулся.

Кольер приблизился к Джеймсу.

— Где твоя пушка, Луис? — спросил он.

Джеймс сунул было руку за левый отворот пиджака, потом убрал ее.

— Я не взял ее, — ответил он.

Кольер, не снимая перчатки, хлестко ударил Джеймса по лицу, сбросив его со стула.

Джеймс поднялся, бормоча:

— Я не хотел… — Он потрогал рукой скулу. — Я знаю, что не должен был этого делать, босс, но, когда Эли позвонил и сказал, что боится идти к Феррису без пистолета, а своего у него нет, я согласился одолжить ему свой и переслал его Эли.

— А заодно посадил ему на хвост Тербера, — добавил Кольер.

— Нам хотелось знать, что у него выйдет, — пробормотал Джеймс.

— А сам ты пойти не мог или кого-то еще послать?

— После того, как Тербер взбудоражил весь квартал?

Кольер повернулся к Спейду.

— Помочь вам справиться с ними или хотите вызвать легавых?

— Сделаем все по закону, — сказал Спейд и шагнул к висящему на стене телефонному аппарату.

Когда он закончил говорить, глаза его были задумчивые. Он скатал самокрутку, закурил, потом обратился к Кольеру:

— Может, я глуп, но мне кажется, что в рассказе вашего Джеймса довольно много правды.

Джеймс отнял ладонь от ушибленной скулы и изумленно воззрился на Спейда.

— Какая муха вас укусила?! — прорычал Кольер.

— Никакая, — спокойно отозвался Спейд. — Просто мне кажется, что вам слишком не терпится навесить на него это убийство. — Он выпустил несколько колечек дыма. — Зачем, кстати, ему понадобилось оставлять там свой пистолет с такими заметными отметинами?

— Мозгов не хватило, и все, — пожал плечами Кольер.

— Если Эли убили эти парни, то почему они ждали, пока найдут труп, и только потом решили нажать на Ферриса? Зачем им понадобилось выворачивать карманы Хейвена? Обычно так делают только тогда, когда убивают из-за чего-то другого, но хотят создать впечатление, что мотивом убийства было ограбление. — Спейд потряс головой. — Нет, вам слишком не терпится навесить убийство на них. С какой стати…

— Сейчас не это главное, — прервал его Кольер. — Но я хочу знать, почему вы так упорно твердите, что мне не терпится навесить на кого-то убийство?

— Возможно, чтобы обелить себя в глазах Джулии как можно скорее, — предположил Спейд. — Или чтобы обелить себя перед полицией. Потом, у вас еще есть и собственные клиенты.

— Что? — Кольер широко раскрыл глаза.

Спейд небрежно махнул самокруткой.

— Феррис, — сказал он. — Это ведь он убил Хейвена.

Веки Кольера задрожали, но он не моргнул.

— Во-первых, — начал Спейд, — насколько нам известно, Феррис последний, кто видел Хейвена живым, а это уже кое-что. Во-вторых, он единственный из тех, с кем я беседовал до того, как нашли тело, кому было небезразлично, не подумаю ли я, что от меня что-то утаивают. Остальные из вас думали, что я просто разыскиваю пропавшего мужа. Он же знал, что я ищу человека, которого он убил, потому должен был казаться чистеньким. Он даже побоялся выбросить книгу, потому что продавец в книжном магазине мог запомнить посвящение. В-третьих, Феррис был единственным, кто считал Эли славным малым и якобы симпатизировал ему. В-четвертых, его рассказ о том, что шантажист, требовавший пять тысяч, заявился в три часа дня и засиделся до полуночи, просто нелеп. В-пятых, его же рассказ о бумаге, которую якобы подписал Эли, не менее нелеп, хотя такую бумагу он, вполне возможно, и состряпал, подделав подпись Эли. В-шестых, Феррис как никто другой выигрывал от смерти Хейвена.

Кольер кивнул.

— Но тем не менее…

— Никаких «тем не менее»! — отрубил Спейд. — Может быть, он и впрямь провернул с банком операцию, взяв десять тысяч и потом вернув пять, — это просто. Так же легко он заманил незадачливого шантажиста домой, дождался, пока прислуга ляжет спать, отобрал у него пистолет и повез подышать свежим воздухом. Хотя не исключено, что он пристрелил Хейвена еще в доме и повез в машине уже труп. Там, в кустах, он обыскал тело, вывернул наизнанку карманы, чтобы инсценировать ограбление, выбросил пистолет в ручей и… — Спейд прервал свою речь, чтобы прислушаться к реву сирены на улице. Потом перевел взгляд на Ферриса.

Лицо Ферриса было белым как полотно, но смотрел он прямо в глаза Спейда.

— Мне кажется, — продолжил сыщик, — что мы сумеем узнать, перед кем вы зажгли красный свет, Феррис. Вы сами говорили, что одно время возглавляли компанию, в которой работал и Эли, пополам с компаньоном, а потом единолично. Нам не составит труда узнать, что сталось с вашим компаньоном — пропал ли он, или умер естественной смертью, или еще жив.

Феррис заметно увял. Он облизнул губы и сказал:

— Я хочу повидаться со своим адвокатом. Я ничего не стану говорить, пока не посоветуюсь с ним.

— О, да ради Бога, — согласился Спейд. — Вам теперь отдуваться. Кстати говоря, я и сам терпеть не могу шантажистов. Эли написал для них хорошую эпитафию в своей книжонке: «Слишком многие прожили…»

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА

Пер. С. Белова

В надежде добыть кое-какие важные сведения от членов Христианского общества женщин-трезвенниц одного из городов штата Орегон я решил выдать себя за секретаря Лиги нравственности Батта. В результате мне пришлось выслушать длиннейшую лекцию о том, что курение сигарет способствует повышению сексуальности юных девушек. Последующие эксперименты показали, что эта информация лишена какой-либо ценности.

Человек, за которым мне было поручено вести слежку, одним воскресным днем отправился на загородную прогулку и безнадежно заблудился. Мне пришлось объяснять ему, как добраться до города.

Профессия вора-домушника, судя по всему, одна из самых низкооплачиваемых в мире. Не знаю никого, кто бы поддерживал себя и своих близких таким вот способом. Впрочем, это относится и к представителям преступного мира в целом: мало кому из них удается сводить концы с концами, если хотя бы время от времени они не подрабатывают законным путем. Большинство из них, однако, предпочитают жить за счет своих женщин.

Я знал детектива, который выслеживал на ипподроме карманников и не заметил, как у него украли бумажник. Потом он получил административную должность в одном из детективных агентств на востоке страны.

Трижды меня принимали за правительственного агента, следящего за соблюдением сухого закона, но всякий раз я с легкостью развеивал эти подозрения.

Однажды ночью я вез арестованного с фермы в окрестностях Гилт-Эдж, Монтана, в Льюистаун, но моя машина сломалась и нам пришлось просидеть в ней до рассвета. Арестованный, по началу самым упорным образом отрицавший слою вину, был одет в легкую рубашку и комбинезон. Продрожав ночь напролет на переднем сиденье, он настолько пал духом, что, когда утром мы отправились на ближайшую ферму, мне не составило никакого труда получить от него полное признание.

Мне не раз приходилось иметь дело с растратчиками, но я не припомню из них и десяти человек, которые бы пили, курили и предавались прочим порокам, что приносит отменные барыши нашим корпорациям.

Однажды я был необоснованно обвинен в лжесвидетельстве и, дабы избежать ареста, решил прибегнуть к лжесвидетельству.

Чиновник из сан-францисского детективного агентства как-то раз исправил в одном из моих отчетов «экстраординарный» на «самый заурядный» на том основании, что клиент может не понять, что я имею в виду. По той же причине несколько дней спустя в другом отчете вместо «стимулировать» появилось «притворяться».

Из представителей самых разных наций, оказывающихся на скамье подсудимых, труднее всего вынести обвинительный приговор греку. Грек будет отрицать все подряд независимо от того, насколько убедительными выглядят доказательства его виновности, и подобное упрямство, не желающее считаться с очевиднейшими фактами, производит неизгладимое впечатление на суд присяжных, в конце концов поддающихся этой абсурдной логике.

Я знаю человека, который за пятьдесят долларов подделает любые отпечатки пальцев.

Никогда не встречал профессионального преступника, который был бы в состоянии столь же блистательно проявлять свои способности в областях, не связанных с нарушением закона.

Один мой знакомый детектив решил как следует замаскироваться. Первый встречный полицейский задержал его и препроводил в камеру предварительного заключения.

Один помощник шерифа в Монтане получил ордер на арест фермера-гомстедера. Подойдя к его дому, он увидел хозяина с винтовкой в руках. Помощник шерифа вытащил револьвер и, чтобы напугать фермера, выстрелил, целясь поверх его головы. Но стрелял он издалека, и к тому же дул сильный ветер. В результате получилось так, что пуля угодила в винтовку, выбив ее из рук фермера. После этого случая по всей округе разнесся слух об удивительной меткости помощника шерифа, в который он и сам поверил. Он не только не воспротивился предложению друзей выступить на соревновании стрелков, но и поставил все свои сбережения на то, что окажется победителем. Он выстрелил шесть раз, но ни разу не попал в мишень.

Дело было в Сиэтле. Супруга находившегося в бегах мошенника предложила мне фотографию своего мужа за пятнадцать долларов. Но я отказался, ибо в другом месте мне ее предложили бесплатно.

Одна особа наняла меня собрать факты, компрометирующие ее экономку.

В жаргоне, на котором изъясняются между собой представители преступного мира, слишком много нарочитого искусственного, предназначенного в первую очередь для того, чтобы сбить с толку непосвященных. Иногда, впрочем, попадаются и весьма красочные выражения. «Двукратный чемпион» — тот, кто дважды отбывал срок. Более давнее выражение — «пишет письма», то есть счел необходимым на некоторое время выбыть из игры.

Из всех профессий преступного мира легче всего освоить ремесло карманника. Любой, кто не калека, может стать здесь специалистом за день.

В 1917 году в Вашингтоне я познакомился с молодой женщиной, которая не произнесла фразу «какая интересная у вас работа!».

Даже если преступник не пытается уничтожить отпечатки пальцев и оставляет их в изобилии на месте преступления, вероятность наличия достаточно четкого отпечатка — не более чем один к десяти.

Начальник полиции одного из городов на Юге как-то снабдил меня подробнейшим описанием человека — упоминалась даже родинка на шее. Он только забыл сказать, что у него нет одной руки.

Один фальшивомонетчик ушел от жены, потому что та научилась курить, пока он отбывал срок.

По своей популярности у наших газетчиков Раффлз уступает разве что доктору Джекилу и мистеру Хайду. Словосочетание «джентльмен-мошенник» употребляется ими где надо и где не надо. Собирательный портрет тех, кого журналисты обычно награждают этим титулом, — любитель опиума, с галстуком-бабочкой и грязной манишкой, на которой сверкают огромные фальшивые бриллианты. Он таращится на очередную жертву и бормочет: «Не бойся, красавица, я не стукну тебя по кумполу. Я не какой-нибудь бандюга!»

Самый хитрый, ловкий и удачливый детектив из всех, кого я когда-либо встречал, отличался чудовищной близорукостью.

Пытаясь как-то ночью заглянуть в окно верхнего этажа придорожного отеля в Северной Калифорнии (человек, которого я разыскивал, как потом выяснилось, находился в это время в Сиэтле), я свалился (не выдержала крыша над входом) и повредил лодыжку. Хозяин любезно выдал мне ведро воды, чтобы окунуть распухшую ногу.

Основная разница между сложным делом, возникающим перед литературным детективом, и столь же трудной задачей, выпадающей на долю взаправдашнего сыщика, заключается в том, что в первом случае беда состоит в скудости улик, а в последнем — в их изобилии.

Я знал человека, который украл чертово колесо.

То, что правонарушитель рано или поздно попадает в руки правосудия, является одним из наиболее живучих мифов сегодняшней жизни. Картотеки наших детективных агентств прямо-таки ломятся от нерасследованных преступлений и непойманных преступников.

ЧЕЛОВЕК, УБИВШИЙ ДЭНА ОДАМСА

Пер. А. Яковлева

Когда свет, проникающий сквозь решетку единственного окна под потолком, настолько ослаб, что он уже не мог разбирать надписей, нацарапанных прежними обитателями камеры, человек, убивший Дэна Одамса, встал с койки и подошел к зарешеченной двери.

— Эй, караульный! — крикнул он, и возглас эхом отразился от стены напротив.

В караулке отодвинули стул. Затем послышались размеренные звуки приближающихся шагов и в коридоре появился дежурный полицейский — джинго.

— Я должен сообщить вам кое-что, — вполголоса сказал заключенный.

— Говори, да побыстрее, — ответил караульный и подошел поближе к решетке двери. — В караулке никого нет, и я не могу надолго отлучаться оттуда.

При свете угасающих сумерек караульный вдруг увидел обнаженный ствол револьвера в руке заключенного. Ствол был направлен на полицейского. Тот не стал ждать традиционной команды — и сам поднял руки.

— Кругом! — скомандовал заключенный. — Спиной к двери!

Как только полицейский прислонился к дверной решетке спиной, рука заключенного полезла к нему под мышку и вытянула из кобуры револьвер.

— А теперь отопри дверь!

Полицейский повернулся, позвенел ключами, и дверь камеры открылась. Теперь в руке заключенного блестел револьвер полицейского; он отошел в глубь камеры и стволом револьвера поманил полицейского за собой.

— На кровать! Лицом вниз!

Караульный подчинился. Человек, убивший Дэна Одамса, наклонился и резко ударил полицейского рукояткой его же револьвера по затылку. Тот конвульсивно дернулся и потерял со знание.

Заключенный тщательно осмотрел стражника, забрал деньги, табак, курительную бумагу. Взял и кобуру. Уходя, он запер дверь камеры.

Караульное помещение и в самом деле было пусто. На столе лежали две пачки табака, спички, пистолет и кучка патронов. Заключенный забрал оружие, снял с вешалки шляпу, которая оказалась ему велика, и надвинул ее на уши. Он надел также чересчур узкий и длинный для него дождевик и вышел на улицу.

Глубоко посаженные глаза, которые из*за отсутствия бровей напоминали глаза животного, внимательно осмотрели четыре близлежащих блока домов и дощатые тротуары вдоль них. Поблизости стоял десяток автомашин, но не было видно ни одной лошади.

На первом же углу он свернул и пошел по боковой улочке, которая вела на старую, заброшенную дорогу. Под навесом позади бильярдной он заметил четырех лошадей; тут же на крюках висели уздечки и седла. Он выбрал крепкую и надежную серую лошадь, ибо на бездорожье Монтаны скорость не имела решающего значения, оседлал и повел под уздцы к старой дороге. За тем вскочил в седло и показал этим проклятым джинго спину.

Немного позже он вытащил из кармана «оружие», которым так напугал полицейского; это был всего лишь макет револьвера, вылепленный из куска мыла и обернутый в «серебряную бумагу» — фольгу от сигаретных пачек. Он сорвал фольгу, размял мыло в лепешку и выбросил его.

Небо наконец прояснилось, и показались звезды. По ним всадник определил, что выбранная им дорога ведет на юг. Немилосердно погоняя лошадь, он всю ночь ехал по мокрой и вязкой дороге. К рассвету лошадь выдохлась. Пришлось сделать привал.

Около полудня он снова оседлал лошадь и продолжил свой путь. Дорога шла вдоль долины. Вскоре появились столбы с телеграфной линией. Тогда он выбрался из долины, обогнул ранчо, в которое вела линия, и вновь выехал на ту же дорогу.

Перед вечером счастье изменило ему. Не встречая уже больше часа телефонных линий, он потерял бдительность. Проезжая по гребню холма, он вдруг оказался среди нескольких зданий, к которым тоже, хотя и с другой стороны, тянулся телефон.

Человек, убивший Дэна Одамса, медленно вернулся назад и поднялся на следующий холм; однако, когда он стал спускаться, из кустов раздался выстрел. Он наклонился вперед так, что его лицо уткнулось в гриву, и стал что есть силы колотить лошадь руками и ногами.

Раздался еще один выстрел. Лошадь рухнула. Он успел выскочить из седла и скатиться со склона. Высокая трава и кусты скрыли его. Затем пополз вокруг холма. Выстрелов больше не было. Преследования — тоже.

Он изменил направление и на своих коротких ногах поплелся туда, где на фоне свинцового неба поднималась гора Пестрый Тигр, словно огромная темно-зеленая, с грязными белыми полосами сидящая кошка. В складках и трещинах гор еще лежал снег.

При падении с лошади предплечье было сломано и кровило. Некоторое время оно не причиняло особенного беспокойства. Потом он ощутил резкую боль. Кровь текла по руке и заливала измазанную глиной ладонь. Он распахнул полу плаща, разорвал рубашку и перетянул ею плечо. Потом стал подниматься по первой же дороге, ведущей вверх, к Пестрому Тигру, с трудом пробираясь через липкую и вязкую грязь.

В нескольких милях впереди он заметил домики. Но выстрелы, поразившие, к счастью, лишь лошадь, доказывали, что телефон не бездействовал. Со вчерашнего обеда во рту у него не было ни крошки. И хотя он не видел больше явных признаков преследования, все же не решался попросить где-либо еду.

У развилки долины приютилась обветшалая, некрашеная хижина. Над ее крышей неподвижно застыло тяжелое облако дыма, — оно нисколько не уменьшалось от продолжавшего моросить дождя. Надворные постройки выглядели еще печальнее. Но отсутствие телефонной линии, ведущей к этой жалкой хижине, делало ее в глазах беглеца прекраснее, чем творения знаменитейших зодчих.

В течение часа он лежал, наблюдая, на склоне холма. Из домика дважды выходила женщина. Она была невысока ростом и одета в серое, застиранное платье. Вид и возраст трудно было определить из-за сплошной пелены дождя.

Затем вышел мальчик лет десяти — двенадцати — и сразу же вернулся в дом с охапкой дров.

Беглец отошел от дома подальше, обогнул его, спустился с холма в другом месте и стал осматривать хижину сзади. Затем осторожно приблизился. Его поступь была тяжелой, ноги почти не сгибались, но покрытый трехдневной щетиной и слоем грязной глины подбородок отнюдь не говорил о слабости его обладателя.

Не входя в хижину он обследовал надворные постройки. Это были жалкие сараи, едва прикрывавшие от непогоды убогую кобылку и нехитрый крестьянский скарб. Нигде не было видно ни чьих следов, кроме тех, которые оставила женщина или мальчик.

Беглец пересек двор и подошел к домику. С его левой руки ни мокрую землю с размеренностью часового механизма падали капли крови. Он заглянул в окно и сквозь измазанное грязью стекло увидел женщину и мальчика, которые сидели на кровати лицом к двери.

Мальчик побледнел, когда дверь резко распахнулась и в хижину вошел чужой. Худое, блеклое лицо женщины не выразило даже удивления. Оно лишь показало, что приход чужака замечен Какое-то время пришедший не двигался с места. Невысокий, отяжелевший, с массивными приподнятыми плечами, стоял он в дверях, словно гротескная глиняная статуя.

Одежду и волосы трудно было разглядеть под слоем грязи Виднелась лишь часть лица. Но револьвер полицейского, который он держал в руке, был сухим и чистым.

Его взгляд обвел комнату: две кровати у свежеотесанных боковых стен, простой четырехугольный стол, тут и там поваленные стулья, обшарпанный шкаф, потертый чемодан, несколько крючков, на которых висели мужские и женские траурные одежды, куча обуви в углу и, наконец, открытая дверь, ведущая за перегородку, в кухню.

Он подошел к кухонной двери; женщина следила за ним взглядом. За перегородкой было пусто.

— Где твой муж? — обернулся он к женщине.

— Оставил меня.

— Когда он вернется?

— Он не вернется. — Спокойный, без всякого выражения голос женщины, казалось, смутил беглеца.

— Что это значит? — спросил он.

— Это значит, что он сыт крестьянской работой по горло.

Беглец задумчиво сжал губы. Затем направился в угол, заваленный обувью, где были и две пары мужских сапог — поношенных, но сухих, не замазанных глиной. Сел на пол, переобулся, затем снова поднялся, сунул револьвер в кобуру и с трудом стянул с себя намокший плащ.

— Дай мне поесть.

Женщина безмолвно встала и направилась в кухню. Беглец знаком велел мальчику тоже пройти в кухню и стоял в дверях, пока женщина готовила кофе, нарезала ветчину и яблочный пирог. Затем все трое вернулись в комнату. Женщина поставила еду на стол и вместе с мальчиком снова уселась на кровать.

Беглец проглотил еду не глядя. Он старался лишь не упустить из виду дверь, окно, женщину и мальчика. Револьвер он положил на стол рядом с тарелкой. Комки глины падали с его волос, лица, рук на тарелку, но он не обращал на это внимания.

Утолив голод, он скрутил себе цигарку и закурил. Левая рука почти не сгибалась. Женщина, казалось, только теперь заметила кровь.

— Ты кровоточишь. Пусти-ка меня, — сказала она и подошла.

Он недовольно посмотрел на женщину; этот взгляд выражал усталость и истощение; однако он откинулся, сидя на стуле, распахнул одежду и обнажил рану. Она принесла воду, обмыла и перевязала больное плечо. Никто не проронил ни слова, пока она вновь не уселась на кровати. Тогда он спросил:

— Был у тебя кто-нибудь в последние дни?

— Нет. Вот уже шесть или семь недель я никого не видела.

— Далеко ли до ближайшего телефона?

— Восемь миль вверх по долине. У Нобелей.

— Есть у тебя в сараях еще лошади?

— Нет. Только одна.

Он тяжело поднялся, подошел к шкафу, вытащил ящики и перерыл их. Обнаружил револьвер и взял его. В чемодане не нашлось ничего заслуживающего внимания. На стене, под одеждой, висело старое ружье. В постели оружия не оказалось.

Он взял с одной из постелей два одеяла, взял ружье и свой плащ. Идя к двери, он шатался.

— Я посплю немного, — сказал он заплетающимся языком. — Там, в хлеву, где кобыла. Но я буду иногда заходить. Я не желаю, чтобы кто-то исчез из дома. Понятно?

Она кивнула и тотчас предложила:

— Если кто-то придет, разбудить тебя, пока он не увидел?

В его сонных глазах мелькнуло оживление. Он вернулся в комнату, приблизил лицо к ее лицу и попытался заглянуть ей в глаза.

— На прошлой неделе я угробил одного парня из джинго, — сказал он наконец. Его голос звучал продуманно монотонно, так, чтобы оба поверили и восприняли достаточно серьезно. — Это была честная драка. Он ударил меня в плечо, а потом я убил его. Но он из этих джинго, а я — нет. И я не стал ждать худшего: сбежал, пока меня не вздернули. И я не хочу, чтобы меня вернули и повесили. Я также не собираюсь пробыть здесь долго, но пока я здесь…

Женщина снова кивнула. Он предостерегающе взглянул на нее и вышел.

Он привязал лошадь к углу сарая и растянул одеяла. Затем улегся с полицейским револьвером в руке и тотчас уснул.

…Проснулся он под вечер. Все еще шел дождь. Прежде чем войти в дом, он внимательно осмотрел двор и окружающую местность. Ничего подозрительного не было видно.

Женщина за это время успела подмести в комнате, надеть чистое платье, которое от многочисленных стирок стало бледно-розовым, и причесаться.

Когда он вошел, она была занята шитьем, но подняла глаза; ее лицо казалось не столь бледным, как раньше.

— А где мальчишка? — спросил он.

Она показала пальцем через плечо:

— На холме. Следит оттуда за долиной.

Он кивнул головой и вышел. Сквозь дождь был виден силуэт мальчика. Тот лежал на холме под кедром и смотрел на восток Мужчина вернулся в дом.

— Как твое плечо? — спросила женщина.

Он попытался поднять руку. Плечо болело.

— Лучше собери мне еды в дорогу. Пора двигаться дальше.

— Не дури, — спокойно возразила она, но тем не менее напря-вилась в кухню и сделала сверток седой. — Лучше оставайся здесь, пока твое плечо не заживет и ты сможешь идти дальше.

— Здесь я слишком близко к джинго.

— По этой грязи тебя трудно преследовать. Даже лошадь но пройдет, не говоря уже об автомобиле. Разве ты не понимаешь, что никто не станет гнаться за тобой пешком, даже если узнает, где ты. И потом, здесь дождь не намочит твое плечо. — Она наклонилась, чтобы поднять что-то с пола. Под тонким светло-розовым платьем четко обозначились груди, спина, бедра. Когда она выпрямилась, их взгляды встретились. Она опустила глаза и покраснела. Рот ее слегка приоткрылся.

Мужчина прислонился к дверному косяку и толстым пальцем провел по измазанной глиной бороде.

— Может, ты и права, — проговорил он.

Она отложила приготовленный было сверток с едой, достала из угла ведро, трижды сходила к колодцу и наполнила котел, стоявший на плите. Все это время он продолжал стоять в дверях и следить за ней. Потом развела огонь, вернулась в комнату, вынула из шкафа белье, голубую рубаху и пару носков, сняла с крюка серые брюки. Все это она сложила на стул в кухне. Затем вернулась в комнату и закрыла кухонную дверь.

Пока мужчина раздевался и мылся, он слышал, как она негромко напевает. Он дважды подходил к двери и заглядывал в щель; всякий раз он видел, что она сидит на кровати, склонившись над шитьем. Лицо ее все еще было розовым.

Он уже вымылся и сунул одну ногу в штанину, когда ее пение прекратилось. Он тотчас схватил здоровой рукой револьвер и бесшумно подкрался к двери, волоча за собой по полу брюки. Затем прислонился к стене и заглянул в щель.

В дверях хижины стоял высокий молодой человек в блестящем от воды дождевике. В руках у него было двуствольное ружье, оба ствола которого, словно два зловещих глаза, были направлены на дверь кухни.

Беглец поднял свой револьвер и взвел курок с автоматизмом, выдававшим давнюю привычку обращения с оружием. В этот момент распахнулась задняя дверь кухни.

— Бросай оружие!

Беглец, обернувшийся на скрип двери, оказался лицом к лицу с новым противником еще до того, как услышал этот приказ.

Два револьвера выстрелили одновременно.

Но когда беглец оборачивался, его ноги запутались в брюках, которые он успел надеть на одну ногу. Он споткнулся и упал на колени. Пуля беглеца просвистела над плечом противника, стоявшего в двери. Пуля его противника пробила дыру в стене на дюйм выше головы беглеца.

Стоя на коленях, беглец выстрелил снова. Его противник в дверях зашатался и упал. Когда он поднялся, беглец опять положил палец на курок, но в этот момент от дверей хижины раздался выстрел из ружья. Беглец удивленно поднялся на ноги, постоял секунду и рухнул на пол.

Молодой человек с дымящимся еще ружьем подошел к своему союзнику, который прислонился к двери и держался рукой за бок.

— Он ранил тебя, Дик?

— В мякоть. Думаю, что не опасно. А ты убил его, Боб?

— Нет. Но я попал ему в спину.

Женщина тоже вошла в кухню.

— Как дела у Будд и, Боб?

— С мальчиком все в порядке, миссис Одамс, — улыбнулся Боб. — Но он совсем выдохся, пока бежал по этой грязи. Мать уложила его в постель.

Беглец, лежавший на полу, вздохнул и открыл глаза. Миссис Одамс и Боб опустились возле него на колени, но он лишь отмахнулся, когда они хотели осмотреть рану на спине.

— Бесполезно, — проговорил он. Кровь капала у него изо рта. — Оставьте меня в покое. — Затем его глаза остановились на женщине. — Ты… ты… жена… Дэна Одамса?

В ее ответе прозвучало гордое упрямство:

— Да. Жена.

Лицо умирающего даже не дрогнуло. Он лишь бросил взгляд на холм, где, казалось, виднелась фигурка мальчика.

— Кукла? — с напряжением спросил он.

Она кивнула. Человек, убивший Дэна Одамса, отвернул голову в сторону и сплюнул кровь. Затем снова уставился на нее.

— Ловкая женщина, — довольно внятно успел он произнести и затих навсегда.

ГОРОД ШТОПОР

Пер. В. Голышева

Закипев, как кофейник, уже на восьмом километре от Филмера, почтовый автомобиль вез меня на юг сквозь знойное марево и колючую белую пыль аризонской пустыни.

Я был единственным пассажиром. Шоферу хотелось разговаривать не больше, чем мне. Все утро мы ехали будто через духовку, утыканную кактусами и полынью, и молчали — только шофер иногда ругался, останавливаясь, чтобы налить воды в стучащий мотор. Машина ползла по сыпучим пескам, петляла между крутыми красными склонами столовых гор, ныряла в сухие русла, где пыльные мескитные деревья просвечивали, как белое кружево, пробиралась по самому краю ущелий.

Солнце лезло вверх по медному небу. Чем выше оно влезало, тем больше и жарче становилось. Интересно, подумал я, насколько жарче ему надо стать, чтобы взорвались патроны в револьвере у меня под мышкой? Впрочем, какая разница? Если станет еще жарче, мы все взорвемся — машина, пустыня, шофер и я, — все вспыхнем разом и исчезнем. И я не против!

В таком настроении мы поднялись по длинному косогору, перевалили через острый гребень и покатились под уклон, к Штопору.

Штопор в любое время не поразил бы зрителя. Тем более — в знойный воскресный день. Одна песчаная улица, протянувшаяся по краю кривого каньона Тирабузон, от которого, путем перевода, получил свое имя и город. «Город» назывался он, хотя и «деревня» было бы комплиментом: десятка полтора домов, как попало расставленных по улице, да мелкие развалюхи, где прилепившиеся к домам, где присевшие рядом, а где норовящие уползти.

На улице пеклись четыре пыльных автомобиля. Между двумя домами я разглядел загон: с полдюжины лошадей сообща грустили под навесом. Ни души кругом. Даже шофер мой, с вялым и по видимости пустым мешком, скрылся в здании с вывеской «Универсальный магазин Аддерли».

Взяв два пыльных чемодана, я вылез и пошел через дорогу к двухэтажному саманному дому с железной кровлей, на котором висела линялая вывеска с едва различимыми словами: «Каньон-хаус».

Я пересек некрашеную безлюдную веранду, толкнул ногой дверь и вошел в столовую, где за столами, покрытыми клеенкой, обедали человек двенадцать мужчин и одна женщина. В углу стоял стол кассира, а позади него на стене висела доска с ключами. Между ней и столом, на табурете, сидел и притворялся, что не видит меня, толстячок, с землистым лицом и такого же колера остатками волос. Я сказал:

— Комнату и воды побольше.

— Комнату — пожалуйста, — проворчал толстячок, — а от воды вам проку не будет. Только помоетесь и напьетесь, как тут же станете грязным и захотите пить. Куда же запропастился чертов журнал? — Не найдя журнала, он подвинул ко мне старый конверт. — Зарегистрируйтесь на обороте. Поживете у нас?

— Скорей всего, да.

Сзади отодвинули стул.

Я обернулся: долговязый человек с огромными красными ушами поднялся, держась за стол.

— Дамы и гошпода, — провозгласил он, — наштало время оштавить пути неправедные и шнова принятша же вяжанье. Жакон пришел в округ Орилла! Пьяный поклонился мне, задев свою яичницу, и сел.

Обедавшие приветствовали речь стуком ножей и вилок по столу.

Я оглядел их, пока они оглядывали меня. Разношерстное общество: обветренные ковбои, кряжистые рабочие, люди с мучнистыми лицами ночных служащих. Единственная здесь женщина была явно чужой в Аризоне. Худая, лет двадцати пяти, с чересчур блестящими черными глазами, темноволосая и коротко стриженная; шустрая миловидность ее лица несла отпечаток поселения большего, нежели это. Таких или похожих видишь в больших городах, в заведениях, которые закрываются позже театров.

Кавалер ее был степного вида — худощавый парень лет двадцати с небольшим, не очень высокий, со светлыми голубыми глазами, ярко выделявшимися на загорелом лице, совершенно безукоризненном в смысле четкости и правильности черт.

— Вы, значит, новый заместитель шерифа? — сказал мне в затылок землистый хозяин.

Кто-то раскрыл мое инкогнито!

— Да. — Я спрятал раздражение за улыбкой, адресованной и ему и обедавшим. — И хоть сейчас сменяю мою звезду на упомянутую комнату и воду.

Он отвел меня через столовую наверх, в дощатую комнату на втором этаже с тыльной стороны дома, сказал:

— Вот, — и вышел.

С водой из кувшина я сделал все возможное, чтобы удалить скопившуюся на мне белую грязь. Потом достал из чемоданов серую рубашку и толстый диагоналевый костюм и пристегнул под левым плечом револьвер — не собираясь делать из него секрет.

В боковые карманы пиджака я положил по новенькому автоматическому пистолету калибра 8,13 миллиметра — короткоствольные, почти игрушки. Зато они всегда под рукой и маленькие: никому нет нужды знать, что не весь мой арсенал под мышкой.

Когда я спустился, столовая была пуста. Землистый пессимист хозяин высунулся из двери.

— На еду есть надежда?

— Маленькая. — Он кивнул на объявление: «Столовая работает с 6 до 8, с 12 до 2 и с 5 до 7 часов вечера».

— Пожрать можно у Воша — если не привередлив, — кисло добавил он.

Через веранду, пустую из-за жары, и улицу, безлюдную по той же причине, я перешел к Вошу. Его заведение приткнулось к большому одноэтажному саманному дому с надписью «Бордер-палас» через весь фасад.

Это была лачуга — с тремя деревянными стенами и одной саманной («Бордер-палас[11]»), — едва вмещавшая свое содержимое: обеденную стойку, восемь табуретов, горсть кухонной утвари, половину мух Земли, железную койку за полузадернутой занавеской из мешковины и самого хозяина. Некогда помещение было выкрашено белой краской. Теперь оно сделалось дымчато-серым, за исключением самодельной надписи «Питание круглосуточное. Без кредита» с ценником. Надпись была желто-серая и насиженная мухами. А хозяин — маленький, тощий старик, смуглый и веселый.

— Вы новый шериф? — спросил он с улыбкой.

Я увидел, что зубов у него нет.

— Заместитель, и голодный. Съем все, что дадите, если не укусит в ответ и готовится недолго.

— Сейчас! — Он повернулся к плите и начал греметь сковородками. — Нам нужны шерифы, — сказал он через плечо.

— Кто-то вас донимает?

— Меня никто не донимает, будь спокоен! — Он махнул рукой на сахарный бочонок под полками. — Я с ними живо разберусь!

Из бочонка торчал приклад охотничьего ружья. Я вытащил его; это был обрез двустволки — противная штука в ближнем бою.

Я опустил обрез на место, и старик стал метать мне тарелки.

С пищей в желудке и сигаретой в зубах, я снова вышел на кривую улицу. Из «Бордер-палас» доносился стук бильярдных шаров. Я пошел на этот звук.

В большой комнате над двумя бильярдными столами нагибались четверо мужчин; еще пятеро или шестеро наблюдали за ними со стульев у стены. С одной стороны была дубовая стойка. Через открытую дверь в задней стене долетал шелест тасуемых карт.

Ко мне подошел крупный, пузатый мужчина, в белом жилете, с бриллиантовой запонкой на груди, и его красное, стройным подбородком лицо расплылось в профессионально приветливой улыбке.

— Я Барделл, — представился он, протягивая толстую руку с ухоженными ногтями, на которой тоже сверкали бриллианты. — Это мое заведение. Рад познакомиться с вами, шериф! Ей-богу, вы нам нужны, и надеюсь, вы тут подольше побудете. Эти голубчики, — он, усмехнувшись, кивнул на бильярдистов, — бывает, бузят у меня. — И стал трясти мне руку.

Я не препятствовал.

— Давайте познакомлю вас с ребятами, — продолжал он и повернулся, одной рукой обняв меня за плечи. — Все. работники — с ранчо X. А. Р., — махнул бриллиантами в сторону игроков, — кроме этого молодца Милк-Ривера: он объездчик и на простых пастухов смотрит свысока.

Молодец Милк-Ривер оказался тем стройным парнем, который сидел с женщиной в столовой отельчика. Партнеры его были тоже молоды, хотя не так молоды, как он, — загорелые, обветренные, косолапые, в сапогах с высокими каблуками. Бак Смолл был рыжеватый и пучеглазый; Смит — рыжеватый и низенький, Данн — долговязый ирландец.

Зрителями были рабочие «Колонии Орилла» и маленьких ближних ранчо. Кроме двух: Чика Орра, коренастого, грузного, толсторукого, с вдавленным носом, расплющенными ушами, золотыми передними зубами и покалеченными кистями боксера, и потертого типа с приоткрытым ртом — Жука Рейни; вся вывеска его недвусмысленно говорила о приверженности к кокаину.

В сопровождении Барделла я перешел в заднюю комнату, чтобы познакомиться с игроками в покер. Играли всего четверо. Другие карточные столы, лото и стол для игры в кости были свободны.

В одном из игроков я узнал ушастого пьяного, который произнес приветственную речь в гостинице. Звали его Шнур Вогель. Он работал на ранчо X. А. Р., так же как его сосед Ред Уилан. Оба были на взводе.

Третьим с ними сидел спокойный, средних лет человек, по фамилии Киф. И четвертым — Марк Нисбет, бледный, худой человек. Профессиональный картежник — свидетельствовала вся его наружность: от карих глаз с тяжелыми веками до сноровистых, тонких пальцев.

Вогель с Нисбетом, по-видимому, не очень ладили.

Сдавал Нисбет, партия уже началась. У Вогеля было вдвое больше шишек, чем у других игроков; он сбросил две карты.

— В этот раз пускай мне обе дадут сверху! — И сказал он это без приятности.

Нисбет дал карты, никак не отреагировав на шпильку. Ред Уилан сменил три карты. Киф спасовал. Нисбет сменил одну. Уилан поставил. Нисбет уравнял. Вогель добавил. Уилан уравнял. Нисбет добавил. Вогель поднял еще. Уилан спасовал. Нисбет снова добавил.

— Неужто ты и себе взял сверху? — прорычал Вогель Нисбе-ту через стол и снова поднял ставку.

Нисбет уравнял. У него была пара тузов и пара королей. У ковбоя — три девятки.

Вогель громко засмеялся, сгребая шишки.

— Если бы я мог все время держать шерифа у тебя за спиной, я бы маленько разжился.

Нисбет делал вид, что занят приведением в порядок своих шишек. Я ему посочувствовал. Он сыграл по-дурацки — но как еще сыграешь с пьяным?

— Ну что, понравился наш городок? — спросил у меня Ред Уилан.

— Я его мало видел, — уклонился я. — Отельчик, столовую — и все.

Уилан рассмеялся.

— Значит, с Вошем познакомился. Шнура дружок!

Все, кроме Нисбета, засмеялись; Шнур Вогель — тоже.

— Один раз Шнур попробовал его ограбить на двадцать пять центов — на кофе с булкой. Забыл заплатить, говорит, но похоже, что нашармака хотел пожрать. Короче, на другой день Вош заявляется на ранчо — пыль столбом, обрез под мышкой. Он тащил это орудие смерти по пустыне, пехом, двадцать пять километров — чтобы стребовать двадцать пять центов. И стребовал! Отобрал монету у Шнура с ходу, прямо между загоном и бараком, можно сказать — под пушечным дулом.

Шнур Вогель горестно улыбнулся и почесал большое ухо.

— Старый хрен приперся ко мне, словно я вор какой! Был бы мужик, он бы у меня на том свете получал эти деньги. А с этим грибом что делать, если ему и укусить-то нечем? — Его мутный взгляд устремился на стол, и вислогубая улыбка превратилась в оскал. — Давай дальше! — прорычал он, со злобой глядя на Нисбета. — Теперь будет честная сдача!

Мы с Барделлом вернулись в переднюю комнату, где ковбои по-прежнему гоняли шары. Я сел на стул у стены и послушал их разговор. Нельзя сказать, что он был оживленным. Сразу чувствовалось, что в компании появился чужой. Первым делом мне надо было преодолеть это.

— Никто не скажет, — спросил я, не обращаясь ни к кому в особенности, — где мне добыть лошадь? Не очень норовистую — потому что наездник я паршивый.

— Можно взять в конюшне Эклина, — медленно ответил Милк-Ривер, глядя на меня невинными голубыми глазами, — хотя вряд ли у него найдется такая, чтобы долго жила, если будешь ее торопить. Вот что: у Пири, на ранчо, есть саврасый — как раз для тебя. Он отдавать не захочет, но, если захватишь с собой приличные деньги и помашешь у него перед носом, может, сговоритесь.

— А вы мне не подсунете такую, с которой я не слажу? — спросил я.

Голубые глаза лишились всякого выражения.

— Я тебе вообще ничего не подсовываю, залетный. Ты спросил — я ответил. Но так тебе скажу: если ты можешь усидеть нп качалке, то и на саврасом усидишь.

— Прекрасно. Завтра поеду.

Милк-Ривер положил кий и нахмурился.

— Хотя, если подумать, завтра Пири едет в южный лагерь. Так что, если у тебя нет других дел, можно сейчас туда махнуть.

— Хорошо. — Я встал.

— А вы, ребята, едете домой? — спросил Милк-Ривер у партнеров.

— Ага, — равнодушно отозвался Смит. — Завтра нам с самого ранья выезжать, так что, пожалуй, пора двигаться. Погляжу, готовы ли Шнур с Редом.

Они не были готовы. Через раскрытую дверь доносился склочный голос Вогеля:

— Я тут поселился! Я этого змея за хвост держу — теперь, чтобы голым не уйти, обязательно передернет. А я только этого и дожидаюсь! Пусть только раз ветерок пустит — я ему вырву кадык!

Смит вернулся к нам.

— Шнур с Редом еще поиграют. После доедут на попутной.

С Милк-Ривером, Смитом, Данном и Смоллом я вышел из «Бордер-палас».

Не успели мы сделать и трех шагов, как на меня обрушился сутулый, седоусый мужчина в крахмальной рубашке без воротничка.

— Я Аддерли, — представился он и протянул руку, другой показав на «Универсальный магазин Аддерли». — У вас есть минута? Я хочу вас кое с кем познакомить.

Работники ранчо X. А. Р. медленно шли к машинам.

— Можете две минуты подождать? — крикнул я им вслед.

Милк-Ривер обернулся.

— Нам еще надо залить машину водой и бензином. Не торопись.

Аддерли вел меня к своему магазину и по дороге объяснял:

— У меня собрался кое-кто — из лучших людей города… да почти все лучшие люди. Те, кто поддержит вас, если вы напомните Штопору о страхе Божьем. Мы смертельно устали от непрерывных бесчинств.

Через магазин и через двор мы пришли к его дому. Там собрались человек десять — двенадцать.

Его преподобие Диркс, истощенный, высокий мужчина, с длинным, худым лицом и узкими губами, обратился ко мне с речью. Он называл меня братом, он объяснял, как дурен их город, и сказал, что он и его друзья готовы дать под присягой показания, необходимые для ареста разных людей, совершивших шестьдесят с чем-то преступлений за последние два года.

У него и список был — с фамилиями, датами и часами, — и он зачитал мне этот список. Все, с кем я познакомился сегодня, кроме присутствующих, упоминались в списке хотя бы по разу, равно как и многие, с кем я еще не успел познакомиться. Преступления были разнообразные — от убийства до алкогольного опьянения и сквернословия.

— Если вы дадите мне список, я его изучу, — пообещал я.

Список он мне дал, но обещаниями не позволил отделаться.

— Брат, час промедлить с наказанием зла — значит стать его соучастником. Ты побывал в доме греха, которым заправляет Барделл. Ты слышал, как оскверняли Субботу стуком бильярдных шаров. Ты обонял их дыхание, смердящее контрабандным ромом. Порази же их сейчас, брат! Да не скажут, что ты потакал злу с первого дня пребывания в Штопоре! Ступай в сии чистилища и исполни твой долг, как христианин и как представитель закона!

Он был священник; я не хотел смеяться.

Я поглядел на остальных. Они сидели — и мужчины, и женщины — на краешках стульев. На лицах у них было такое выражение, какое видишь у зрителей на боксерском матче перед ударом гонга.

Миссис Эклин, жена хозяина конюшни, женщина с костлявым лицом и костлявым телом, уставила на меня глаза, твердые как голыши.

— А эта бесстыжая распутница, женщина, которая называет себя сеньорой Геей, и три девки, которые выдают себя за ее дочерей! Плохой из вас заместитель шерифа, если вы оставите их хотя бы еще на одну ночь дома… чтобы они продолжали развращать мужчин округа Орилла!

Остальные энергично закивали.

Мисс Джейни, учительница с кислым лицом и фальшивыми зубами, тоже вставила замечание:

— А еще хуже этих… этих созданий — Клио Ландес! Хуже потому хотя бы, что эти… эти девки… — она потупилась, ухитрилась покраснеть, скосилась на священника, — эти девки хотя бы не скрывают, кто они такие. А о ней… кто знает, что за ней водится?

— Про нее не знаю, — начал Аддерли, но жена не дала ему кончить.

— Я знаю! — рявкнула она. Это была крупная, усатая женщина, и корсет ее торчал шишками из-под черного блестящего платья. — Мисс Джейни совершенно права!

— А эта Клио Ландес значится в вашем списке? — спросил я, ибо действительно не помнил.

— Нет, брат, она не значится, — сокрушенно ответил его преподобие Диркс. — Но только потому, что она хитрее остальных. Без нее Штопор определенно станет чище. Эта женщина, несомненно, низкого морального уровня, без видимых средств существования и связана с худшими элементами.

— Рад был познакомиться с вами, друзья, — сказал я, складывая список и засовывая в карман. — И рад узнать, что вы меня поддержите. — Я двинулся к двери, надеясь улизнуть без дальнейших разговоров.

Номер не прошел. За мной последовал священник.

— Ты поразишь их сейчас же, брат? Ты идешь священной войной на дом похоти и на притон азарта?

— Рад заручиться вашей поддержкой, — сказал я, — но никаких массовых арестов не будет — пока что, во всяком случае. Ваш список я изучу и предприму то, что считаю нужным, но я не намерен сильно беспокоиться из-за мелких нарушений двухлетней давности. Я начинаю с нуля. Меня интересует то, что произойдет с этой минуты. До скорой встречи. — И я ушел.

Автомобиль ковбоев ждал меня перед магазином.

— Познакомился с лучшими людьми, — объяснил я, устраиваясь между Милк-Ривером и Баком Смоллом.

По загорелому лицу Милк-Ривера разбежались от глаз морщинки.

— Тогда ты знаешь, какая мы сволочь, — сказал он.

Данн повез нас по улице на юг, за городом свернул направо, в мелкую лощину, выстланную песком и камнями. Песок был глубокий, а камни многочисленны; мы продвигались медленно. После полутора часов тряски, удушья и зноя мы выбрались из этой лощины и съехали в другую, пошире и позеленее.

Наконец из-за поворота показались строения ранчо X. А. Р. Под низким навесом, где уже стояла одна машина, мы вылезли. Из-за беленого дома к нам шел мускулистый, широкий в кости мужчина. Лицо у него было квадратное и темное. Короткие усики и маленькие, глубоко посаженные глаза — тоже темные. Это, как выяснилось, был Пири, управлявший ранчо вместо хозяина, который жил на Востоке.

— Ему нужна хорошая, смирная лошадка, — сказал Милк-Ривер, — и мы подумали, не продашь ли ты своего Ролло. Такого смирного конька я в жизни не видел.

Пири сбил высокое сомбреро на затылок, покачался с носков на пятки.

— Сколько думаешь заплатить за этого, значит, коня?

— Если он мне подойдет, — сказал я, — готов заплатить за него столько, сколько надо, чтобы его купить.

— Это неплохо, — сказал он. — А что, если кто-нибудь из вас, ребята, накинет на саврасого веревку да приведет его, чтобы человек посмотрел?

Смит и Данн отправились вдвоем, сделав вид, что им очень не хочется.

В скором времени ковбои вернулись — верхами, ведя между собой саврасого, уже взнузданного и под седлом. Я заметил, что ведут они его на веревках. Это была нескладная лошадка масти недозрелого лимона, понурая, с римским носом.

— Вот он, — сказал Пири. — Попробуй его, и поговорим о деньгах.

Я бросил окурок и подошел к савраске. Он печально скосил на меня один глаз, повел ухом и продолжал грустно смотреть на землю. Данн и Смит сняли с него веревки, и я сел в седло.

Пока обе лошади не отошли, Ролло стоял подо мной смирно.

А потом показал, на что он способен.

Он поднялся прямо в воздух и повисел в нем, чтобы успеть повернуться кругом до возвращения на землю. Он встал на передние ноги, потом встал на задние, потом со всех четырех снова поднялся в воздух.

Начало мне не понравилось, но оно меня не удивило. Я понимал, что я агнец, отданный на заклание. Нынешний случай был третьим в моей жизни, и такое я могу пережить. В краю скотоводов городской человек рано или поздно должен очутиться верхом на несговорчивом животном. Я городской человек, но могу даже ехать на лошади, если лошадь согласна сотрудничать. Но если она не согласна — тогда она выиграла.

Ролло намеревался выиграть. Я был не настолько глуп, чтобы тратить силы на борьбу с ним.

Поэтому, когда он еще раз поменял точки опоры, я упал с него, расслабясь, чтобы не разбиться о землю.

Смит поймал желтого конька и держал его за повод, пока я отнимал колени от лба и поднимался на ноги.

Пири сидел на корточках и смотрел на меня, нахмурясь. Милк-Ривер смотрел на Ролло с видом, который должен был означать крайнюю степень изумления.

— Слушай, что ты сделал коню, что он так себя ведет?

— Может, он просто шутит, — сказал я. — Попробую еще раз.

И снова Ролло стоял тихо и печально, пока я на нем не разместился. Затем возобновил конвульсии — и я приземлился в кустах на плечо и затылок.

Я встал, потирая левое плечо, ушибленное о камень. Смит держал саврасого. Лица у всех пятерых были серьезны и официальны — слишком серьезны и официальны.

— Может, ты ему не нравишься? — предположил Бак Смолл.

— Может быть, — согласился я, в третий раз забираясь на Ролло.

Лимонный дьявол вошел во вкус и прямо любовался своей работой. Он позволил мне пробыть на борту дольше, чем в прежние разы, — чтобы скинуть крепче.

Когда я грянулся оземь перед Пири и Милк-Ривером, мне стало нехорошо. Я не сразу смог подняться, а поднявшись, вынужден был постоять некоторое время, прежде чем почувствовал под собой землю.

— Подержите его минутку… — начал я.

Передо мной возникла плечистая фигура Пири.

— Хватит, — сказал он. — Я не желаю тебе смерти.

— Уйди с дороги! — зарычал я. — Мне нравится! Еще хочу!

— На моего коня ты больше не сядешь! — зарычал он в ответ. — Он не привык к таким грубостям. Падаешь неаккуратно — повредишь мне коня.

Я попытался обойти его. Толстой рукой он преградил мне дорогу. Я заехал в темное лицо кулаком.

Он попятился, но на ногах устоял.

Я подошел к коню и сел в седло.

Ролло наконец поверил в меня. Мы были старые друзья. Он решил показать мне самое заветное. Он делал такие штуки, каких ни одна лошадь не могла бы сделать.

Я приземлился в тех же кустах, что и прежде, и остался лежать.

Не знаю, сумел ли бы я встать, если бы захотел. Но я не хотел. Я закрыл глаза и успокоился. Если я не добился того, чего добивался, я готов признать поражение.

Смолл, Данн и Милк-Ривер внесли меня в дом и расправили на койке.

— Не думаю, что мне будет большая польза от этой лошади, — сказал я им. — Наверное, надо поискать другую.

— Не надо так отчаиваться, — посоветовал Смолл.

— Полежи-ка ты, отдохни, — сказал Милк-Ривер. — А будешь шевелиться — на части развалишься.

Я внял его совету.

Когда я проснулся, было утро; меня расталкивал Милк-Ривер.

— Встанешь завтракать или думаешь, лучше тебе в постель принести?

Я осторожно пошевелился и определил, что руки и ноги пока на месте.

— Дотуда как-нибудь доползу.

Пока я надевал туфли — единственное, кроме шляпы, что было снято с меня перед сном, — он сел на койку напротив и свернул самокрутку.

Потом сказал:

— Я всегда думал, что если человек не может сидеть на лошади, то он вообще мало чего стоит. Теперь не знаю. Ездить ты совсем не можешь и никогда не сможешь. Сел поперек животного, а что дальше делать, прямо и не знаешь! Но все-таки, если человек дал лошадке обвалять себя в пыли три раза кряду, а потом сцепляется с человеком, который хочет спасти его от такой плохой привычки, — все-таки он не совсем пропащий. — Он закурил и разломил пополам спичку.

— У меня есть гнедая лошадь — могу уступить за сто долларов. С коровами работать она скучает, а так — лошадь как лошадь, и без норова.

Я полез в пояс с деньгами и отсчитал ему на колени пять двадцаток.

— Ты посмотри ее сперва! — запротестовал он.

— Ты ее видел, — сказал я, зевнув, и встал. — Где завтрак?

В хижине-столовой завтракали шесть человек. Троих я видел впервые. Ни Пири, ни Уилана, ни Вогеля не было. Милк-Ривер представил меня незнакомцам как ныряющего заместителя шерифа, и до конца трапезы еда, которую подавал на стол кривой повар китаец, шла вперемежку с шутками о моих талантах по части верховой езды.

Меня это устраивало. У меня все болело и отнималось, но синяки я нажил не зря. Я завоевал кое-какое положение в этом пустынном коллективе и, может быть, нажил приятеля или двух.

Мы наблюдали за дымками наших сигарет на открытом воздухе, когда в лощине появился столб пыли и послышался стук копыт.

С лошади соскочил Ред Уилан и, вывалившись из песчаного облака, прохрипел:

— Шнура убили!

Из шести глоток посыпались вопросы. Ред стоял, качаясь, и пытался ответить. Он был пьян в стельку!

— Его Нисбет застрелил. Мне утром сказали, когда проснулся. Его застрелили рано утром — перед домом Барделла. Я бросил играть часов в двенадцать и пошел к Гее. А утром мне сказали. Я пошел было за Нисбетом, но… — он виновато поглядел на свой пустой пояс, — Барделл отобрал у меня револьвер. — Он опять пошатнулся.

Я схватил его, поддержал.

— Коней! — гаркнул у меня за спиной Пири. — Едем в город!

Я отпустил Уилана и обернулся.

— Едем в город, — повторил я, — но никаких глупостей, когда приедем. Это моя работа.

Пири посмотрел мне в глаза.

— Шнур был наш, — сказал он.

— А кто убил Шнура, тот мой, — сказал я.

Спор на этом закончился, но я не был уверен, что последнее слово осталось за мной.

Часом позже мы спешились перед «Бордер-палас».

На двух составленных столах под одеялом лежало длинное, узкое тело. Тут же собралась половина городского населения. За стойкой маячило отбивное лицо Чика Орра, суровое и внимательное. В углу сидел Жук Рейни — свертывал дрожащими пальцами сигарету, сыпал табак на пол. Рядом с ним безучастно сидел Марк Нисбет.

Я отвернул край одеяла и посмотрел на покойника: во лбу у него, над правым глазом, было отверстие.

— Врач его осмотрел? — спросил я.

— Да, — отозвался Барделл. — Док Хейли осмотрел его, но помочь ничем не мог. Он, наверное, умер еще до того, как упал.

— Можете вызвать Хейли?

— Почему же нет?

Барделл окликнул Жука Рейни:

— Сбегай через улицу и скажи доку Хейли, что с ним хочет говорить заместитель шерифа.

Рейни робко прошел между ковбоями, столпившимися в дверях, и скрылся. Я спросил:

— Барделл, что вы знаете об убийстве?

— Ничего, — решительно ответил он и стал рассказывать: — Мы с Нисбетом сидели в задней комнате, считали дневную выручку. Чик прибирался в баре. Все остальные уже ушли. Было около половины второго ночи.

Мы услышали выстрел — прямо перед домом; бросились туда, понятно. Чик был ближе всех, он и подбежал первым. Шнур лежал на улице, мертвый.

— Что было дальше?

— Ничего. Принесли его сюда. Аддерли, и док Хейли — он живет напротив, — и Вош, сосед мой, тоже услышали выстрел и вышли. Вот и все.

Я обернулся к Рейни.

— Барделл все сказал как было.

— Не знаешь, кто его застрелил?

— Нет.

У входа я увидел седоусого Аддерли и стал допрашивать его. Он ничего не мог добавить. Он услышал выстрел, выскочил из постели, натянул брюки, обулся и, явившись на место, увидел Чика Орра на коленях возле тела. Он не заметил ничего такого, о чем не упомянул Барделл.

К тому времени, когда я закончил с Аддерли, доктор Хейли еще не появился, и за Нисбета браться было рано. Остальные же, судя по всему, ничего не знали.

— Сейчас вернусь, — сказал я и, пробравшись между ковбоями, вышел на улицу.

Вош наконец-то занялся уборкой в столовой.

— Вот это дело, — одобрил я. — Давно пора.

Стоя на прилавке, он протирал потолок и при моем появлении слез на пол. Стены и пол были уже относительно чистые.

— По-моему, и так не грязно было. — Он улыбнулся, показав голые десны. — Но когда приходит поесть шериф и морщит нос в твоем заведении, что прикажешь делать? Убираться.

— Об убийстве что-нибудь знаешь?

— Как же, знаю. Лежу в постели, слышу — выстрел. Вскочил, схватил ружье — и к двери. На улице — Шнур Вогель, а возле, на коленях, Чик Орр. Я высунулся. В дверях напротив стоит мистер Барделл с этим Нисбетом.

Мистер Барделл говорит: «Как он?»

А Чик ему: «Да уже мертвый».

А этот Нисбет ничего не говорит, повернулся и ушел обратно в дом. Потом приходят доктор и мистер Аддерли; тут я и вышел Доктор посмотрел, говорит: «Мертвый», и мы отнесли его к мистеру Барделлу.

Вот и все, что мог рассказать Вош. Я вернулся в «Бордер-палас». Доктор Хейли, суетливый человечек, был уже там.

Он сказал, что проснулся от выстрела, и ничего не добавил к предыдущим рассказам. Пуля была калибра 9,65 миллиметра Смерть наступила мгновенно. И все.

Я сел на угол бильярдного стола перед Нисбетом. За спиной у меня шаркали ноги, и я ощущал напряжение публики.

— Ну а вы что можете сказать мне, Нисбет?

— Едва ли что-нибудь полезное, — ответил он, медленно и осторожно подбирая слова. — Вы были здесь днем и видели нас за картами — Шнура, Уилана, Кифа и меня. Ну, так игра и шли Он выиграл много денег — ему казалось, что много, — пока мы играли в покер. Но Киф ушел — еще не было двенадцати, а Уилан, чуть позже. Играть больше никто не сел, вдвоем в покер скучновато. Мы перешли на хайкард. Вогель просадил все до последнего цента. Он ушел примерно в час ночи, а через полчаса его убили.

— Вы с Вогелем не ссорились?

Картежник посмотрел мне в глаза и снова потупился.

— Сами же знаете. Вы слышали, как он меня шпынял. Так оно и дальше шло — разве что к концу погрубее.

— И вы ему позволили грубить?

— Именно так. Я зарабатываю картами, а не драками.

— Значит, за столом свары не было?

— Я этого не сказал. Была свара. Когда я его ободрал, он полез за револьвером.

— А вы?

— Я вынул раньше… отобрал у него револьвер… разрядил… отдал обратно… велел выметаться.

— И больше не видели его живого?

— Больше не видел.

Я подошел к Нисбету, протянул руку:

— Покажите ваш револьвер.

Он быстро вынул его из-за пазухи и подал мне, держа за ствол. «Смит-и-Вессон», 9,65 миллиметра, в барабане все шесть патронов.

— Не потеряйте, — сказал я, отдавая ему револьвер. — Он мне может понадобиться.

Возглас Пири заставил меня обернуться. Поворачиваясь, я опустил руки в карманы, к своим игрушкам.

Правую руку Пнри держал у горла — в непосредственной близости к револьверу, спрятанному под жилетом. Рассыпавшись позади него, ковбои изготовились так же.

— У заместителя шерифа дела, может, так делаются, — орал Пири, — а у меня по-другому! Это он убил Шнура! При Шнуре было много денег. Этот гаденыш стрелял ему в спину, даже револьвер не дал вытащить — и забрал свои грязные деньги обратно. Если ты думаешь, что мы потерпим…

— Может, у кого-нибудь есть улики, о которых я не слышал? — перебил я. — У меня их недостаточно, чтобы обвинить Нисбета.

— К черту улики! Факты есть факты, и ты знаешь, что это.

— Тогда постарайся усвоить первый факт: этим делом распоряжаюсь я, и распоряжаюсь так, как мне надо. Есть возражения?

— Много! — В руке у него появился видавший виды револьвер калибра 11,43 миллиметра.

И у остальных в руках такие же предметы.

Я встал между револьвером Пири и Нисбетом, стыдясь того, какими жалкими хлопками ответят мои карманные пистолетики на грохот этой батареи.

— Я предлагаю… — Милк-Ривер отошел от своих товарищей и, опершись локтями на стойку, стоял к ним лицом с револьверами в обеих руках, — те, кто желают повоевать с нашим ныряющим заместителем, пусть станут в очередь. По одному за раз — так я считаю. А когда лезут скопом, мне не нравится. — Говорил он, как всегда, медленно, и в голосе слышалось мурлыканье.

Лицо у Пири стало малиновым.

— А мне не нравится, — заорал он парню, — когда трусливый щенок продает тех, с кем работает!

Милк-Ривер покраснел, но голос его по-прежнему напоминая мурлыканье:

— Что тебе нравится и что не нравится, куриный зуб, я так плохо разбираю, что для меня это прямо одно и то же. И запомни я с тобой не работаю. У меня с тобой контракт на объездку лошадей — по десять долларов за лошадь. А кроме этого, я тебя и твоим всех знать не знаю.

Напряжение разрядилось. Назревавшую драку заболтали до смерти.

— Твой контракт кончился минуты полторы назад, — сообщил Милк-Риверу Пири. — Можешь показаться на ранчо еще один раз — когда будешь собирать манатки. Гуляй! — Он повернулся ко мне, выставив квадратный подбородок: — А ты не думай, что поставил точку! — Он повернулся на каблуке и во главе работников пошел к лошадям.

Час спустя мы с Милк-Ривером сидели в моей комнате в «Каньон-хаус» и беседовали. Я сообщил в центр округа, что здесь есть работа для коронера, и до его приезда пристроил труп Bore ля на хранение.

— Можешь сказать, кто разнес радостную весть, что я заместитель шерифа? — спросил я у Милк-Ривера. — Предполагалось держать это в секрете.

— В секрете? Ты подумай. Наш Терни два дня только тем и занимался, что бегал по городу и рассказывал, какую жизнь устроит нам новый заместитель шерифа.

— Кто такой Терни?

— Командует здесь в компании «Колония Орилла».

Значит, это местный управляющий моих клиентов сделал мне рекламу!

— В ближайшие дни у тебя нет особых дел?

— Особых вроде нет.

— Могу взять тебя на жалованье человека, который знает здешние края и будет мне провожатым.

— Я хочу сперва знать, какая идет игра, — медленно сказал он. — Ты не постоянный заместитель, и ты не из наших краев. Это меня не касается, но вслепую играть неохота.

— Резонно. Готов тебе объяснить. Я работаю в сан-францисском отделении детективного агентства «Континенталь». Меня сюда послали акционеры компании «Колония Орилла». Они вложили большие деньги в ирригацию и улучшение здешних земель и теперь готовы их продавать.

По их словам, сочетание тепла и влаги создает здесь идеальные условия для земледелия, не хуже, чем в Императорской долине в Калифорнии. Тем не менее большого наплыва покупателей пока не заметно. Все дело в том, решили акционеры, что вы, коренные жители, чересчур буйны и селиться среди вас мирные фермеры не хотят.

Всем известно, что на обеих границах Соединенных Штатов до сих пор полно участков, где закон и не ночевал. Очень уж выгодно переправлять иммигрантов и очень уж легко, поэтому туда и тянутся люди не слишком разборчивые в способах добывания денег. С четырьмя с половиной сотнями иммиграционных инспекторов на обе границы правительство мало что может сделать. По официальным прикидкам, в прошлом году через черный ход к нам прибыли сто тридцать пять тысяч иностранцев.

Без железной дороги, без телефона эта часть округа Орилла — один из главных трактов подпольной иммиграции и, по словам людей, которые меня наняли, полна всевозможных головорезов. Месяца два назад, по ходу другого дела, я наткнулся на такое контрабандное предприятие и поломал его. Люди из «Колонии Орилла» решили, что то же самое можно сделать и здесь. Вот я и явился, чтобы научить эту часть Аризоны хорошим манерам.

Я заехал в центр округа и был приведен к присяге как заместитель шерифа — на случай если мне понадобится какое-то официальное положение. Шериф сказал, что заместителя у него здесь нет и денег на заместителя нет, поэтому взял меня с удовольствием. Но мы полагали, что будем держать это в секрете.

Милк-Ривер улыбнулся.

— Развлечений у тебя будет до чертовой матери… так что, пожалуй, пойду к тебе на работу. Только сам заместителем шерифа не буду. Буду работать с тобой, но связывать себя не хочу — не пришлось бы сделаться стражем таких законов, которые мне не по нутру.

— Договорились! А теперь что ты можешь рассказать мне такого, про что мне следует знать?

— Ну, из-за ранчо X. А. Р. тебе беспокоиться не надо. Ребята крутые, но через границу никого не возят.

— Что ж, и на том спасибо. Но задача моя — убрать отсюда нарушителей порядка, а судя по тому, что я видел, они подпадают под это определение.

— Развлечений у тебя будет до чертовой матери, — повторил Милк-Ривер. — Конечно, с порядком они не в ладах. Но как стал бы Пири растить коров, если бы не набрал команду под стать этим самым разбойникам, которые не нравятся «Колонии Орилла»? Ты же знаешь ковбоев. Посели их к лихим людям — и они наизнанку вывернутся, докажут, что не трусливей любого.

— Ничего против них не имею — если будут прилично себя вести. Хорошо, но кто же людей через границу возит?

— Я думаю, главная твоя добыча — Барделл. После него Игнасио. Еще не видел его? Большой, усатый мексиканец, у него ранчо в каньоне, километрах в семи от границы, с нашей стороны. Все, что идет сюда через границу, идет через это ранчо. Но тебе еще придется поломать голову, чтобы доказать это.

— Они с Барделлом работают вместе?

— Ага… Я думаю, он работает на Барделла. И еще один вопросик поставь в своем списке: иностранцы, ребята, которые по купают себе дорогу сюда, не всегда — и даже не очень часто попадают куда хотели. Нынче не особенно удивляешься, когда находишь в пустыне кости, — иначе сказать, могилку, разрытую койотами. И грифы у нас жиреют! Если у иммигранта есть при себе что-нибудь стоящее, или неподалеку рыщет парочка инспекторов, или просто вышло так, что перевозчики занервничали, тогда они мочат своего клиента и закапывают там, где упал.

Звон обеденного колокольчика на первом этаже прервал наше совещание.

В столовой обедали всего человек восемь — десять. Из работников Пири никого не было. Мы с Милк-Ривером сидели в уголке. Обед наш был съеден наполовину, когда в столовой появилась вчерашняя черноглазая соседка Милк-Ривера.

Она направилась прямо к нашему столу. Я встал, и выясни лось, что зовут ее Клио Ландес. Та самая, которую желают сплавить лучшие люди города. С широкой улыбкой она подала мня сильную, тонкую руку и села.

— Опять потерял работу, бродяга? — со смехом сказала она Милк-Риверу.

Я правильно угадал, что она нездешняя. Говор был нью-йоркский.

— Если это все, что ты слыхала, я опять тебя обогнал. Милк-Ривер ухмылялся. — Я нашел другую: теперь мы пасем закон и порядок.

Вдалеке послышался выстрел.

Я продолжал есть.

Клио Ландес сказала:

— Вас, полицейских, такие вещи разве не волнуют?

— Первое правило, — ответил я, — по возможности не отвлекаться от еды.

С улицы вошел человек в комбинезоне.

— Нисбета убили у Барделла! — крикнул он.

И мы с Милк-Ривером отправились в «Бордер-палас» Барделла, а впереди нас бежала половина обедавших и половина города.

Мы нашли Нисбета на полу в задней комнате, мертвого. Кто-то уже расстегнул на нем одежду, и в груди была рана, которую могла причинить 11-миллиметровая пуля.

В руку мне вцепился Барделл.

— Исподтишка убили, сволочи! — крикнул он. — Стреляли, как в мишень!

— Кто стрелял?

— Кто-то с ранчо X. А. Р. — голову даю на отсечение!

— Кто-нибудь это видел?

— Все говорят, что не видели.

— Как это произошло?

— Марк стоял в передней комнате. А тут были мы с Чиком и еще пятеро или шестеро. Марк возвращался сюда. Только к двери подошел — хлоп! — Барделл погрозил кулаком открытому окну.

Я подошел к окну и выглянул. Между домом и обрывистым краем каньона Тирабузон тянулась полутораметровая полоска каменистой земли. За каменный выступ на краю обрыва была захлестнута крученая веревка.

Я показал на нее. Барделл яростно выругался.

— Если б я ее заметил, он бы от нас не ушел. Не подумали, что кто-то может там спуститься, и не посмотрели как следует. Бегали туда и сюда вдоль каньона, все между домами смотрели.

Мы вышли наружу, я лег на живот и заглянул в каньон. Веревка, привязанная к выступу, спускалась в каньон и исчезала в кустах и деревьях, росших на уступе стены. На этом уступе человек легко мог укрыться и незаметно уйти.

— Что ты думаешь? — спросил я у Милк-Ривера.

— Смылся.

Я встал, вытянул веревку и дал Милк-Риверу.

— Ничего не скажу. Может быть чья угодно.

— А на земле что-нибудь видишь?

Он помотал головой.

— Иди в каньон, посмотри, нет ли следов. А я поеду на ранчо X. А. Р. Если ничего не обнаружишь, поезжай за мной.

Я вернулся в дом, чтобы продолжить расспросы. Из семи человек, находившихся в «Бордер-палас» во время убийства, троим, кажется, можно было верить. Показания этих троих в точности совпадали со словами Барделла.

— Вы сказали, что собираетесь к Пири? — спросил Барделл. — Да.

— Чик, давай лошадей! Мы поедем с заместителем шерифа, и вы, остальные, кто хочет. Лишние револьверы ему пригодятся.

— Ничего подобного! — Я остановил Чика. — Еду один. Ополчения — не моя система.

Барделл насупился, но потом кивнул.

— Вам решать, — сказал он. — Я бы хотел поехать с вами, но, раз вы решили сыграть по-другому, буду надеяться, что вы правы.

Когда я пришел на конюшню, Милк-Ривер уже седлал лошадей, и мы выехали из города вместе.

Проехав километр, мы разделились. Он свернул налево, на тропу, которая вела в каньон, и крикнул через плечо:

— Если закончишь там раньше, чем думал, можешь встретить меня: езжай по лощине, где стоит ранчо, в сторону каньона!

Я свернул в лощину; длинноногий, с длинным телом конь, которого мне продал Милк-Ривер, бежал легко и быстро. Солнце стояло еще высоко, и поездку нельзя было назвать приятной. Зной волнами катился по дну лощины, свет резал глаза, пыль забивала горло.

На повороте из этой лощины в более широкую, где стояло ранчо, меня поджидал Пири.

Он ничего не сказал, не шевельнул рукой. Сидел на лошади и ждал, когда я подъеду. На бедрах у него висели два револьвера калибра 11,43 миллиметра.

Я подъехал и протянул ему лассо, которое вытянул из каньона за домом Барделла. При этом я заметил, что у него на седле веревки нет.

— Знакома тебе эта вещь? — спросил я.

Он посмотрел на веревку.

— Похожа на такие, которыми у нас арканят бычков.

— Тебя не проведешь, а? — буркнул я. — Вот эту именно когда-нибудь видел?

Минуту-другую он обдумывал ответ.

— Вообще эту самую вот веревку я сегодня потерял где-то между городом и ранчо.

— Знаешь, где я ее нашел?

— Какая разница? — Он протянул за ней руку. — Главное, ты ее нашел.

— Может быть большая разница, — сказал я, убирая от него веревку. — Я нашел ее на стене каньона за домом Барделла, и ты мог спуститься по ней, когда ухлопал Нисбета.

Он опустил руки к револьверам. Я повернулся, показывая, что пистолеты в карманах у меня уже наготове.

— Не делай ничего такого, о чем ты пожалеешь, — посоветовал я.

— Завалить мне его? — раздался у меня за спиной голос ирландца Данна. — Или маленько подождем?

Я обернулся и увидел, что он стоит за большим камнем, целясь в меня из винтовки. Из-за других камней высовывались другие головы и разнообразные стволы.

Я вынул руку из кармана и положил на луку седла.

Пири обратился — минуя меня — к своим работникам:

— Он говорит, Нисбета застрелили.

— Подумай, какое безобразие! — огорчился Бак Смолл. — Ну не ранили хоть?

— Убили, — пояснил я.

— Кто же это мог такое сделать? — заинтересовался Данн.

— Не Санта-Клаус, — ответил я.

— Хотел еще что-нибудь мне сказать? — спросил Пири.

— А этого мало?

— Ага. Слушай, на твоем месте я бы сейчас прямо ехал восвояси.

— Ты, значит, не хочешь со мной ехать?

— Совсем не хочу. Думаешь забрать меня — попробуй.

Я пробовать не собирался, о чем ему и сказал.

— Тогда тебя тут ничего не задерживает, — сообщил он.

Я улыбнулся ему и его товарищам, повернул своего гнедого и двинулся в обратном направлении. Через несколько километров я повернул на юг, нашел нижний конец лощины, в которой располагалось ранчо Х.А.Р., по ней добрался до каньона Тирабузон и поехал по каньону вверх, к тому месту, где была привязана веревка.

Каньон заслуживал своего названия — изрытая, каменистая, заросшая деревьями и кустами, извилистая сточная канава Аризоны.

Проехав немного, я увидел Милк-Ривера, который шел мне навстречу и вел лошадь. Он покачал головой:

— Ни черта! Я следы разбираю не хуже других людей, но тут сплошные камни.

Я спешился. Мы сели под деревом и закурили.

— Как ты съездил? — полюбопытствовал он.

— Так себе. Хозяином веревки оказался Пири, но ехать со мной не пожелал. Если он нам понадобится, мы знаем, где его искать, поэтому я не настаивал. Могла бы получиться неловкость.

Милк-Ривер скосил на меня голубой глаз.

— Может прийти в голову, что ты стравливаешь ребят X. А. Р. с барделловской артелью, чтобы они перегрызли друг дружку, а самому тебе не пришлось потеть и сильно участвовать в игре.

— Возможно, ты и прав. По-твоему, это глупая идея?

— Не знаю. Нет, наверное, — если этот номер у тебя пройдет и если ты уверен, что хватит сил натянуть вожжи, когда понадобится.

Смеркалось, когда мы с Милк-Ривером въехали на кривую улицу Штопора. В «Каньон-хаус» обедать уже было поздно, поэтому мы слезли с лошадей перед лачугой Воша.

В дверях «Бордер-палас» стоял Чик Орр. Он повернул свою прессованную физиономию и позвал кого-то через плечо. Рядом с ним возник Барделл, поглядел на меня вопросительно, и они парочкой шагнули на улицу.

— Какие результаты? — спросил Барделл.

— Видимых — никаких.

— Никого не арестовал? — изумился Чик Орр.

— Никого. Я пригласил одного проехать со мной, но он отказался.

Отставной боксер измерил меня взглядом и плюнул мне пол ноги.

— Ах ты, бледная мелочь! — буркнул он. — Руки чешутся съездить тебе по рылу.

— Давай, — предложил я. — С удовольствием ушибу об тебя кулак.

Маленькие его глазки прояснились. Он сделал шаг и хотел отвесить мне оплеуху. Я увел лицо и повернулся к нему спиной, стаскивая пиджак и плечевую кобуру.

— Подержи-ка, Милк-Ривер, пока я выбиваю пыль из этого мешка.

Не успели мы встать друг против друга, как уже сбежалась половина города. По возрасту и сложению мы почти не отличались, но я подумал, что жир на нем рыхлее моего. Он был — когда-то — профессионалом. Мне тоже случалось драться, но я не сомневался, что в сноровке я ему уступаю. Зато суставы рук у него были сильно попорчены, с шишками, а у меня нет. Вдобавок он привык работать в перчатках, а голыми руками — это было больше по моей части.

Он принял стойку и ждал, когда я пойду на него. Я пошел, прикинувшись дроволомом, — сделал вид, что начинаю с правой, наотмашь.

Неудачно. Вместо того чтобы нырнуть, он отступил, и моя левая угодила в воздух. Он дал мне по скуле.

Поняв, что хитростями ничего не добьешься, я ударил его левой и правой в живот — и обрадовался, ощутив, что кулаки тонут в мягком.

Он опередил меня на отходе и остановил тяжелым ударом в челюсть.

Еще угостил меня левой: в глаз, в нос. Правая его скользнула по моему лбу, и я снова с ним сблизился.

Левой, правой, левой — ему в трюм. Он заехал мне сбоку кулаком и предплечьем и оторвался.

Опять заработал левой: расквашивал мне губы, плющил нос, долбал по всему лицу, от лба до подбородка. И, прорвавшись наконец сквозь эту левую, я налетел на правый апперкот, который начался у него чуть ли не от щиколотки и закончился на моем подбородке, отбросив меня шагов на пять.

Он не отпускал меня и роился вокруг меня. Вечерний воздух был полон кулаков. Я упер ноги в землю и встретил этот шквал парой ударов, которые попали как раз туда, где его рубашка уходила под брюки.

Он снова хватил меня правой, но не так душевно. Я засмеялся ему в лицо, вспомнив, как что-то щелкнуло в его руке, когда он оглушил меня апперкотом, — и насел на него, обрабатывая понизу обеими руками.

Он опять ушел и засветил мне с левой. Я захватил ее правой рукой, зажал и сам ударил левой, метя пониже. Он ударил правой. Я ему не мешал. Она была мертвая.

Он врезал мне еще раз, под занавес, — прямым левой, который шел со свистом. Мне удалось устоять, а дальше стало легче. Он еще потрудился над моим лицом, но пару в нем уже не было.

Немного погодя он прилег — не от одного какого-то удачного удара, а от общей суммы набранных — и больше не встал.

На лице его не было ни одной метинки, которую я мог бы поставить себе в заслугу. Мое же, думаю, выглядело так, как будто его пропустили через мясорубку.

— Наверное, мне надо помыться перед ужином, — сказал я Милк-Риверу, забирая свой пиджак и револьвер.

— Да, черт возьми! — согласился он, разглядывая мое лицо. Передо мной возник пухлый человек в курортном костюме — он требовал внимания.

— Я мистер Терни из компании «Колония Орилла». Правильно ли я понял, что за время своего пребывания здесь вы не произвели ни одного ареста?

Так вот кто меня разрекламировал! Мне это не понравилось — и не понравилось его круглое, воинственное лицо.

— Да, — признался я.

— За два дня произошло два убийства, — напирал он, — в связи с которыми вы не предприняли ничего, хотя в обоих случаях улики вполне очевидны. Вы считаете это удовлетворительной работой?

Я молчал.

— Позвольте заметить, что это совершенно неудовлетворительно. — На свои вопросы он сам находил ответы. — И столь же неудовлетворителен тот факт, что вы взяли в помощь человека, — ткнул пухлым пальцем в сторону Милк-Ривера, — снискавшего репутацию одного из самых злостных правонарушителей в округе. Вы должны уяснить себе, что если в вашей работе не произойдет коренных улучшений… если вы не проявите склонности делать то, для чего вас наняли, вы будете уволены.

— Кто вы такой, вы сказали? — спросил я, когда он выговорился.

— Мистер Терни, генеральный директор «Колонии Орилла».

— Да? Так вот, мистер генеральный директор Терни, ваши владельцы, когда нанимали меня, забыли мне сообщить о вашем существовании. Так что я вас вообще не знаю. Когда у вас возникнет желание что-то мне сказать, обращайтесь к вашим владельцам, а они, если сочтут это достаточно важным, передадут мне.

Он еще больше раздулся.

— Я, безусловно, доложу им, что вы пренебрегаете своими обязанностями, несмотря на все ваше искусство в уличных драках.

— Сделайте от меня приписочку! — крикнул я ему вдогонку. — Скажите им, что сейчас я немного занят и не смогу воспользоваться никакими советами, от кого бы они ни исходили!

И пошел с Милк-Ривером в «Каньон-хаус».

Викерс, землистый хозяин, стоял в дверях.

— Если вы думаете, что у меня хватит полотенец, чтобы вытирать кровь с каждой разбитой морды, то вы ошиблись, — заворчал он. — И простыни рвать на повязки тоже запрещаю!

— Отродясь не видал такого неуживчивого человека, как ты! — настаивал Милк-Ривер, пока мы поднимались по лестнице. — Ну ни с кем не можешь поладить! У тебя, что ли, вообще друзей не бывает?

— Только оглоеды!

При помощи воды и пластыря я сделал все возможное для восстановления лица, но до красоты ему было далеко. Милк-Ривер сидел на кровати, наблюдал за мной и ухмылялся.

По окончании ремонта мы спустились, чтобы поесть у Воша. За стойкой сидели еще три едока. Во время ужина мне пришлось обмениваться с ними впечатлениями о состоявшемся бое.

Нас прервал стук копыт на улице. Мимо проехали верхом человек двенадцать, если не больше, а потом мы услышали, что они круто осадили лошадей и спешились перед домом Барделла.

Милк-Ривер наклонился ко мне и сказал на ухо:

— Ватага Большого Игнасио из каньона. Держись крепче, начальник, а то вытряхнут из-под тебя город.

Мы доели и вышли на улицу.

В свете сильного фонаря, висевшего над дверью Барделла, лениво прислонясь к стене, стоял мексиканец. Крупный, чернобородый мужчина, весь в серебряных пуговицах; на обоих боках по револьверу с белой рукоятью.

— Ты не отведешь лошадей на конюшню? — попросил я Милк-Ривера. — Я прилягу пока, восстановлю силы.

Он поглядел на меня с любопытством и отправился туда, где мы оставили лошадей.

Я остановился перед бородатым мексиканцем и показал сигаретой на его оружие.

— Когда въезжаешь в город, положено снимать эти штуки, — любезно сказал я. — На самом-то деле с ними вообще не положено приезжать, но я не такой дотошный, под одеждой у человека искать не буду.

Борода и усы раздвинулись в улыбке, открывшей желтую подковку зубов.

— Если el senor jerife[12] не хочет эти штуки, — может, он их отберет?

— Нет. Ты их убери.

— Я их тут хочу. Я их тут ношу.

— Делай, что тебе говорят, — сказал я по-прежнему любезно, после чего повернулся и ушел в лачугу Воша.

Там, перегнувшись через стойку, я извлек из бочонка обрез.

— Не одолжите? Хочу наставить парня на путь истинный.

— Конечно, сэр, конечно! Пользуйтесь на здоровье!

Прежде чем выйти, я взвел оба курка.

Большого мексиканца не было на улице. Он находился а доме — рассказывал об этом друзьям. Некоторые друзья были американцы, некоторые — мексиканцы, а некоторые — Бог знает кто. Но все были при оружии.

Друзья уставились на меня, и большой мексиканец обернулся. Он схватился за револьверы, пока поворачивался, однако не вынул.

— Не знаю, что в этом орудии, — честно сказал я, направив свою картечницу в центр компании, — может, куски колючей проволоки и динамитная стружка. Мы это выясним, орлы, если вы сейчас же не сложите ваши револьверы на стойке, потому что обдам вас, как Бог свят!

Они выложили револьверы на стойку. Я их не упрекну. Эта вещь посекла бы многих!

— С нынешнего дня, когда приезжаете в город, прячьте ваши пушки подальше.

Снова напустив на лицо приветливость, ко мне протолкался толстый Барделл.

— Не приберете ли это оружие до отъезда ваших гостей? — спросил я.

— Да! Да! С удовольствием! — воскликнул он, совладав наконец с удивлением.

Я вернул обрез владельцу и отправился к себе в отельчик.

Когда я шел по коридору, открылась дверь, вторая или третья от моей. Появился Чик Орр и, обернувшись к кому-то, сказал:

— Не делай ничего такого, чего я не стал бы делать.

Я увидел, что в двери стоит Клио Ландес.

Чик повернул голову, увидел меня и угрюмо остановился.

— Драться ни черта не умеешь! Только и знаешь, что садить.

— Это точно.

Он погладил распухшей рукой живот.

— По корпусу плохо держу удар, так и не научился. Из-за этого и ушел с ринга. Но ты меня больше не задирай — могу зашибить! — Он ткнул меня большим пальцем в бок и направился к лестнице.

Когда я проходил мимо двери Клио, она уже была закрыта У себя в комнате я вынул бумагу и ручку, но не успел написать и трех слов отчета, как в дверь постучали.

— Войдите! — Дверь я не запер, ждал Милк-Ривера.

Вошла Клио Ландес.

— Помешала?

— Нет. Заходите, располагайтесь. Милк-Ривер через несколько минут придет.

— Вы не чалите Милк-Ривера? — спросила она в лоб.

— Нет. Никаких дел за ним не знаю. Лично у меня к нему нет претензий. А что?

— Ничего. Просто подумала, не захотите ли повесить на него какой-нибудь грабеж. Меня вы не обманете. Эти гужееды держат вас за тупого. Но я-то получше их вижу.

— Спасибо на добром слове. Только не распространяйтесь о моем уме. Хватит с меня рекламы. Что вы тут делаете, в глухомани?

— Легочница. — Она постукала себя по груди. — Врач сказал, что на воздухе протяну дольше. А я, дура, поверила. Здесь жить — то же самое, что умирать в городе.

— И давно вы бежали от шума?

— Три года… Два — в Колорадо, а теперь в этой дыре. Кажутся тремя веками.

Я забросил удочку:

— Был там по делам в апреле — недели две или три.

— Правда были? — таким тоном, словно я побывал в раю.

Она засыпала меня вопросами: а это по-прежнему так-то и так-то? А там-то и там-то все как было?

Мы славно поболтали, и оказалось, что я знаю кое-кого из ее друзей. Двое были аферисты высокого полета, один — выдающийся бутлегер, остальные — букмекеры, мошенники и тому подобное.

Какое у нее ремесло, я не выяснил. Говорила она на смеси грамотного школьного языка с воровским жаргоном и о себе подробностей не рассказывала.

К тому времени, когда пришел Милк-Ривер, мы уже прекрасно спелись.

— Мои друзья еще в городе? — спросил я.

— Да. Слышно, как галдят у Барделла. А ты вроде славы опять себе не прибавил.

— Что еще?

— Твоим друзьям из чистой публики не особенно понравился твой последний номер: отдать на хранение Барделлу револьверы Игнасио и его людей. Из правой руки, дескать, забрал у них оружие и в левую вложил — вот какое у них мнение.

— Я просто показал, что могу забрать. Оно мне ни к чему, — объяснил я. — Все равно они бы новое добыли. Пожалуй, пойду покажусь им. Я ненадолго.

В «Бордер-палас» было шумно и оживленно. Друзья Игнасио не обратили на меня никакого внимания. Подошел Барделл.

— Я рад, что вы окоротили парней. Избавили меня от многих волнений.

Я кивнул, пошел к городской конюшне и застал там ночного сторожа, который обнимался с железной печкой.

— Тут не найдется человека, чтобы ночью отвез донесение в Филмер?

— Может, кого и найду, — ответил он без энтузиазма.

— Дай ему хорошую лошадь и пошли ко мне в отель, только поживее, ладно?

Я сел ждать на веранде отеля. Через некоторое время подъехал длинноногий парень лет восемнадцати, на чалой лошадке, и спросил помощника шерифа. Я вышел из тени и спустился на улицу, чтобы наш разговор не услышал кто-нибудь посторонний.

— Папаша сказал, вы хотите отправить что-то в Филмер.

— Ты можешь выехать в направлении Филмера, а потом повернуть на ранчо X. А. Р.?

— Да, сэр, могу.

— Тогда мне вот что надо. Приедешь туда — скажи Пири, что Большой Игнасио со своими людьми в городе и до рассвета могут нагрянуть к ним.

— Все сделаю, сэр.

— Это тебе. За конюшню заплачу потом. — Я сунул ему в руку деньги. — Езжай и чтобы о нашем разговоре никто не знал!

Поднявшись к себе, я застал Милк-Ривера и Клио втроем с бутылкой. Мы побеседовали, покурили, а потом вечеринка закончилась. Милк-Ривер сказал, что комната у него соседняя с моей.

В начале шестого стук в дверь заставил меня вылезти из постели на холод.

— Ты не на ферме! — заворчал я, впуская Милк-Ривера. — Ты теперь горожанин. Тебе полагается спать, пока солнце не встанет.

— Оку закона спать вообще не полагается, — ухмыльнулся он, тоже стуча зубами, потому что надето на нем было не больше, чем на мне. — Фишер — ну, у которого ранчо в той стороне, — прислал человека сказать тебе, что возле X. А. Р. идет бой. Вместо тебя он ко мне вперся. Едем туда, заместитель?

— Едем. Добудь винтовки, воду, лошадей. Я пойду к Вошу, закажу завтрак и чего-нибудь завернуть в дорогу.

Через сорок минут мы с Милк-Ривером выехали из города.

Утро согревалось, пока мы ехали, солнце рисовало фиолетовые картины на песке, перегоняло росу в редеющий туман. Благоухали мескитовые деревья, и даже песок, на котором вскоре станет так же уютно, как на раскаленной сковородке, издавал приятный, свежий запах.

Мы завидели издали три синие крапинки над строениями ранчо — то кружили в вышине грифы, — а еще дальше на фоне неба двигалось по гребню какое-то животное.

— Лошадь. Должна быть под всадником, но всадника нет! — объявил Милк-Ривер.

Немного погодя нам попалось изрешеченное пулями мексиканское сомбреро, потом на солнце блеснула пригоршня медных гильз.

На месте какого-то строения была груда черных головешек. Возле нее лежал навзничь один из тех, кого я разоружал вчера у Барделла.

Из-за угла высунулась забинтованная голова, а потом появился и ее обладатель: правая рука на перевязи, в левой револьвер. За ним семенил кривой повар китаец, размахивая секачом.

Милк-Ривер узнал забинтованного.

— Здорово, Ред! Поскандалили?

— Маленько. Очень кстати вы нас упредили: Игнасио со своими налетел перед самым рассветом, а мы — из засады, и понесли его по всей степи. Меня вот задело пару раз, а остальные ребята погнались за ним на юг. Прислушаешься — слышно, постреливают.

— Поедем за ними или в обгон пойдем? — спросил меня Милк-Ривер.

— А обогнать можно?

— Можно. Раз Игнасио бежит, — значит, к вечеру кружной дорогой приедет к себе на ранчо. А мы, если сперва каньоном, а потом на юг возьмем, можем и раньше поспеть. Быстро-то он не поедет, от ребят отбиваясь.

— Попробуем.

С Милк-Ривером во главе мы миновали здания ранчо, потом лощиной доехали до того места, где я накануне свернул в каньон. Немного погодя дорога сделалась ровнее и мы прибавили ходу.

В полдень остановились, чтобы дать отдых лошадям, съели бутерброды, покурили. Тронулись дальше.

Солнце стало спускаться по правую руку, тени в каньоне росли. Когда долгожданная тень достигла восточного склона, Милк-Ривер остановился впереди меня.

— Оно вон за тем поворотом.

Мы спешились, глотнули по разу, сдули с винтовок песок и двинулись к кустам, заслонявшим следующий поворот извилистого каньона.

За поворотом дно каньона сбегало к крутой впадине — блюдцу. Покатые борта его заканчивались на равнине. Посреди блюдца стояли четыре саманных дома. Хотя дома весь день жгло пустынное солнце, они казались почему-то темными и влажными. Над одним из них вилась струйка дыма. Ни людей, ни животных кругом.

— Я пойду туда разведаю, — сказал Милк-Ривер, отдавая мне шляпу и винтовку.

— Верно, — согласился я. — Я тебя прикрою, но, если что-нибудь начнется, — уходи в сторону. Из винтовки стрелять я не самый большой мастер!

В начале вылазки Милк-Риверу хватало прикрытия. Он продвигался быстро. Но кусты редели, — продвижение замедлилось. Он лег и пробирался ползком: от бугорка к купе кустов, от куста к камню.

Шагах в десяти от первого дома спрятаться было уже не за чем. Он вскочил и кинулся под ближайшую стену.

Ничего не произошло. Несколько долгих минут он стоял у стены, а потом крадучись двинулся к тыльной стороне дома.

Из-за угла появился мексиканец.

Я не мог разглядеть его лицо, но увидел, как напряглось его тело. Рука нырнула к поясу.

Револьвер Милк-Ривера брызнул огнем.

Мексиканец упал. Ясная сталь его ножа промелькнула высоко над головой Милк-Ривера и зазвенела, ударясь о камень.

Дом скрыл от меня Милк-Ривера. Я увидел его снова, когда он мчался к черной двери второго дома.

Из двери навстречу ему хлестнули выстрелы. Я открыл заградительный огонь из винтовок, посылая пулю за пулей в открытую дверь со всей быстротой, на какую был способен. Магазин второй винтовки опустел как раз тогда, когда стрелять стало опасно: Милк-Ривер был уже слишком близко к двери.

Бросив винтовку, я побежал к лошади и верхом помчался на помощь к моему ненормальному помощнику.

Он в ней не нуждался. Когда я подъехал, все было кончено.

Дулами револьверов он выгонял из дома еще одного мексиканца и Жука Рейни.

— Весь улов, — сообщил он. — Больше никого не нашлось.

— А ты что тут делаешь? — спросил я Рейни.

Но кокаинист лишь потупился угрюмо и ничего не ответил.

— Мы их свяжем, — решил я, — а потом поглядим, что еще тут есть.

Вязал главным образом Милк-Ривер, как более опытный в обращении с веревкой. Он уложил парочку на землю, примотал спиной к спине, и мы занялись осмотром.

Кроме разнообразного оружия и более чем достаточного запаса патронов, ничего увлекательного мы не могли обнаружить, пока не набрели на массивную дверь в цоколе главного здания, запертую перекладиной с висячим замком.

Я нашел ржавый обломок кирки и сбил замок. Потом мы сняли перекладину и распахнули дверь.

Из душного, темного подвала к нам устремились люди. Семеро мужчин — и лопотали на разных языках.

Мы остановили их револьверами. Они затараторили громче, возбужденнее.

— Тихо! — рявкнул я.

Они сообразили, что от них требуется, даже если не знали слова. Галдеж смолк; мы оглядели их. Все семеро были похожи на иностранцев, и притом не мирных — вполне разбойничья компания.

Мы с Милк-Ривером сперва попробовали с ними по-английски, потом по-испански — сколько сумели наскрести вдвоем. Обе попытки снова вызвали галдеж, но не английский и не испанский.

— Еще что-нибудь знаешь? — спросил я у Милк-Ривера.

— Чинук[13] только остается — больше ничего.

Это вряд ли могло помочь. Я попытался вспомнить несколько слов из тех, что сходили у нас в экспедиционном корпусе за французские.

«Que desirez-vous»[14] вызвало радостную улыбку на толстом синеглазом лице.

Я уловил: «Nous allons aux Etats-Unis»[15], а дальше он затрещал так, что вникнуть не было никакой возможности.

Интересно. Игнасио не сказал гостям, что они уже в Соединенных Штатах. По-видимому, с ними легче было управляться, пока они думали, что находятся в Мексике.

— Montres-moi votre passeport[16].

Синий глаз залопотал протестующе. Ясно: им сказали, что паспорта не потребуются. Потому они и платили за переход через границу, что им было отказано в паспортах.

— Quand etes-vous veni ici?[17]

Hier означало «вчера» — вне зависимости от того, чем это слово сопровождалось. Выходит, Большой Игнасио перевез их через границу, засунул в подвал и прямиком отправился в Штопор.

Мы снова заперли иммигрантов в подвале, присовокупив к ним мексиканца и Жука Рейни. Рейни ревел белугой, когда я отнимал у него кокаин и шприц.

— Огляди потихоньку местность, — сказал я Милк-Риверу, — а я пока что усажу твоего покойника.

К возвращению Милк-Ривера мертвый мексиканец устроился у меня удобно: развалясь на стуле недалеко от фасадной двери главного здания, спиной к стене, в надвинутом на глаза сомбреро.

— Вдалеке кто-то пыль поднимает, — доложил Милк-Ривер.

— Не удивлюсь, если до темноты у нас появится общество. Темнота, и густая, держалась уже час, когда они прибыли.

Мы успели поесть, отдохнуть и были готовы к встрече. В доме горел свет. Там сидел Милк-Ривер и тренькал на мандолине. Свет из открытой двери неясно очерчивал мертвого мексиканца — статую спящего. Позади него, за углом, вплотную к стене лежал я, высунув только голову.

Мы услышали гостей задолго до того, как смогли их разглядеть. Две лошади, топоча за десятерых, приближались резвой рысью.

Игнасио с такой силой осадил свою, что она поднялась на дыбы, и не успели опуститься на землю ее передние копыта, как мексиканец, соскочив с седла, уже занес ногу над порогом. Второй всадник не отставал от него.

Бородатый Игнасио увидел мертвеца. Он кинулся к нему, взмахнул хлыстом и гаркнул:

— Arriba, piojo![18]

Мандолина в доме смолкла.

Я вскочил.

Бородатый удивленно раскрыл рот.

Его хлыст задел пуговицу покойника, зацепился, и петля на рукояти задержала запястье. К поясу потянулась другая рука.

Я уже час держал револьвер. Я был близко. Я мог не торопясь выбрать цель. Когда рука мексиканца дотронулась до револьвера, я прострелил ему и руку и бедро.

Пока он падал, я увидел, как Милк-Ривер ударил второго револьверным стволом по затылку.

— А мы вроде неплохо сработались, — сказал мой загорелый помощник, нагнувшись, чтобы подобрать неприятельское оружие.

Громогласные проклятия бородатого затрудняли нашу беседу.

— Которого ты оглушил, я суну в погреб, — сказал я. — Следи за Игнасио: вернусь — мы его перевяжем.

Оглушенный очнулся только тогда, когда я проволок его полдороги до подвала. Остальную часть дороги подгонял револьвером, потом пинком отправил внутрь, пинками отогнал остальных арестантов от двери, закрыл ее и запер перекладиной.

Когда я вернулся, бородатый перестал шуметь.

— За тобой кто-нибудь едет? — спросил я, опустившись возле него на колени, и перочинным ножом принялся разрезать на нем штанину.

Вместо ответа я услышал разные сведения о себе, о моих родителях и моих повадках. Все оказались неверными, зато колоритными.

— Язык ему, что ли, к ноге примотать? — предложил Милк-Ривер.

— Пускай покричит!

Я снова обратился к бородатому:

— На твоем месте я бы ответил на этот вопрос. Если наездники X. А. Р. прискачут за тобой сюда и застанут нас врасплох, — руку даю, что тебя линчуют.

Он об этом не подумал.

— Si, si… Пири и его люди. Они seguir — mucha rapidez![19]

— Кроме тебя и этого второго у вас кто-нибудь остался?

— Нет! Ningun![20]

— Милк-Ривер, попробуй разведи перед домом костер побольше, а я тут кровь остановлю этому гусю.

Парень посмотрел на меня разочарованно.

— Что же, мы им и засады никакой не сделаем?

— Нет, если не возникнет необходимости.

Пока я накладывал мексиканцу жгуты, Милк-Ривер развел исполинский костер, который освещал и дома, и почти всю впадину вокруг них. Я собирался отправить Игнасио с Милк-Ривером в дом, — на случай если не смогу сговориться с Пири. Но не успел. Едва я начал объяснять мой план Милк-Риверу, как из темноты донесся бас Пири:

— Руки вверх, эй, вы!

— Спокойно! — предостерег я Милк-Ривера и встал. Но рук не поднял.

— Представление окончено! — крикнул я в темноту, — Подъезжайте!

Прошло десять минут. На свету появился Пири. Его квадратное лицо было угрюмо и покрыто разводами грязи. Лошадь — вся в бурой пене. В обеих руках он держал револьверы.

За ним следовал Данн — такой же грязный и угрюмый, и тоже с оружием наготове.

За Данном никто не выехал. Значит, остальные рассредоточились вокруг нас в темноте.

Пири нагнулся над головой лошади, чтобы рассмотреть Большого Игнасио, который замер на земле, затаил дух.

— Мертвый?

— Нет… ранен в руку и в ногу. Кое-кто из его друзей у меня под замком, в доме.

При свете костра бешено сверкнули белки его глаз.

— Других можешь оставить себе! — грубым голосом сказал он. — Нам хватит этого.

Я понял его правильно.

— Все у меня остаются.

— Я тебе ни на грош не верю! — прорычал мне сверху Пири, — Я позабочусь сам, чтобы налеты Игнасио кончились раз и навсегда! Я с ним разберусь!

— Ничего похожего.

— Как же, интересно, ты мне его не отдашь? — Он злобно засмеялся. — Или думаешь, что нас с ирландцем двое? Если не веришь, что ты окружен, — рыпнись!

Я верил ему, но сказал:

— Это не имеет значения. Если бы я был бродяга, или старатель, или вообще какой-нибудь одиночка без связей, ты бы со мной долго не церемонился. Но я не такой, и ты понимаешь, что я не такой. Я на это рассчитываю. Игнасио ты получишь, только если меня убьешь. Никак иначе! Вряд ли он тебе так нужен.

С минуту он глядел на меня. Потом коленями подал лошадь к мексиканцу. Игнасио сел и начал умолять меня, чтобы я его спас.

Я медленно поднял правую руку к револьверу, который был у меня под мышкой.

— Брось! — рявкнул Пири, направив оба револьвера мне в голову.

Я улыбнулся ему, медленно вытащил револьвер, медленно повернул его — так, что он оказался между револьверами Пири.

Эту позицию мы сохраняли довольно долго: времени, чтобы вспотеть, хватило на обоих. Неуютное положение!

В его воспаленных глазах мелькнула непонятная искра. Я слишком поздно понял, что за ней последует. Револьвер в его левой руке отвернулся от меня — выстрелил. В темени Игнасио появилась дыра. Он свалился набок.

Милк-Ривер, ухмыляясь, снял Пири с лошади одной пулей.

Револьвер в правой руке Пири выстрелил уже над моей головой: я удирал из-под копыт его лошади, взвившейся на дыбы. Грохнули револьверы Данна.

— В дом! — крикнул я Милк-Риверу и дважды выстрелил в лошадь Данна.

Над нами, под нами, вокруг нас и только что не внутри запели винтовочные пули.

Растянувшись на полу в освещенном дверном проеме, Милк-Ривер сыпал горячий свинец на улицу с обеих рук. Лошадь Данна повалилась. Данн встал, схватился двумя руками за лицо, рухнул рядом с лошадью.

Милк-Ривер прервал фейерверк ровно на столько времени, сколько мне надо было, чтобы, прыгнув через него, спрятаться в доме.

Пока я разбивал стекло в фонаре и задувал огонь, он захлопнул дверь. Пули играли музыку на двери и стенах.

— Правильно я сделал, что подшиб курощупа?

— Святое дело! — солгал я.

Рвать на себе волосы из-за этого уже не имело смысла, но в смерти Пири не было необходимости. И Данна не обязательно было убивать. Пули уместны, когда исчерпаны слова, а мой загорелый помощник перешел к делу, когда я отнюдь не израсходовал всех средств убеждения.

Пули перестали дырявить дверь.

— Ребята чешут в затылках, — высказал догадку Милк-Ривер. — Патронов небось кот наплакал — с рассвета по мексиканцу палят.

Я отыскал в кармане носовой платок и стал засовывать в дуло винтовки.

— Это для чего? — спросил Милк-Ривер.

— Поговорить. — Я шагнул к двери. — И собачкой не балуйся, пока не кончу.

— Сроду не видел такого любителя поговорить, — посетовал Милк-Ривер.

Я осторожно приотворил дверь. Тишина. Я высунул в щель винтовку и помотал ею при свете еще горевшего костра. Тишина. Я открыл дверь и вышел.

— Пришлите кого-нибудь поговорить! — крикнул я в темноту.

Незнакомый голос с чувством выругался и начал угрожать:

— Мы тебя… — Тирада оборвалась.

В стороне блеснул металл.

На свет вышел Бак Смолл, с ободранной щекой и черными ободьями вокруг воспаленных глаз.

— Чего вы добиваетесь, ребята? — спросил я.

Он хмуро посмотрел на меня.

— Милк-Ривера твоего добиваемся. На тебя мы зла не держим. Ты делаешь то, за что тебе платят. А Милк-Ривер не должен был убивать Пири!

— Бак, раскиньте немного мозгами. Лихим и буйным дням пришел конец. Вы пока что не замазаны. Игнасио напал на вас, и греха в том нет, что вы расшерстили его банду по всей пустыне. Но валять дурака с моими арестованными вы не имеете права. Пири не хотел это понять. И если б не мы его убили, ему все равно бы висеть. Так что плакать вам не о чем.

Теперь что касается Милк-Ривера: он вам ничего не должен. Он застрелил Пири под вашими дулами — застрелил, хотя игра шла неравная. Все козыри были у вас. Милк-Ривер рисковал так, как ни ты, ни я рисковать бы не стали. Вам нечего плакать.

У меня там десять арестантов и сколько угодно оружия и патронов. Если вы меня вынудите, я раздам оружие и пущу их в драку. Лучше я их потеряю всех до одного, чем вам отдам.

Ничего, кроме огорчений, ребята, драка вам не даст — все равно, победите вы или проиграете. Ваша сторона округа Орилла была беспризорной дольше, чем почти весь Юго-Запад. Но это времечко кончилось. Пришли деньги из большого мира; идут люди из большого мира. Вам их не остановить! Пробовали когда-то в других местах — не вышло. Передашь это своим?

— Ладно. — И он скрылся в темноте.

Я ушел в дом.

— Должны одуматься, — сказал я Милк-Риверу, — но кто их знает? Так что давай-ка пошарь тут — не найдется ли лаза в нашу каталажку: я ведь всерьез сказал, что раздам оружие арестантам.

Через двадцать минут вернулся Бак Смолл.

— Твоя взяла, — сказал он. — Мы хотим забрать Пири и Данна.

В жизни у меня не было ничего приятней, чем кровать в «Каньон-хаус» на другой вечер — в среду. После вольтижировки на саврасом коне, после драки с Чиком Орром и от непривычной езды верхом болячек у меня было больше, чем песку в округе Орилла.

Наши десять арестантов разместились в старом складе при магазине Аддерли, под охраной лучших людей города с Милк-Ривером во главе. Там они хорошо сохранятся, решил я, до приезда иммиграционных инспекторов, которым уже было послано известие. Шайка Игнасио почти вся погибла в бою с ковбоями, и я не думал, что Барделл сможет набрать людей для налета на мою тюрьму.

Наездники с ранчо X. А. Р. отныне будут вести себя более или менее прилично, решил я. Оставалось еще два огреха, но конец моей пахоты в Штопоре уже был виден. Так что я не имел причин быть недовольным собой — и, раздевшись со скрипом, упал на кровать в предвкушении заслуженного сна.

Дали мне насладиться им? Нет!

Едва я улегся, кто-то забарабанил в мою дверь.

Это был суетливый доктор Хейли.

— Несколько минут назад меня вызвали в вашу импровизированную тюрьму, осмотреть Рейни, — сказал доктор. — Он пытался бежать и в схватке с одним из охранников сломал руку. Это само по себе не страшно, но состояние его внушает тревогу. Ему надо дать кокаин. Мне кажется, что оставлять его дальше без наркотика опасно.

— Он в самом деле плох?

— Да.

— Пойду поговорю с ним, — сказал я, с неохотой взявшись за одежду. — По дороге с ранчо я делал ему время от времени укол, чтобы он у нас не рухнул. Но сейчас мне надо добиться от него кое-каких сведений, и, пока не заговорит, он ничего не получит.

Вой Рейни мы услышали еще на подходе к тюрьме: Милк-Ривер беседовал с одним из охранников.

— Смотри, начальник, загнется он у тебя без марафета, — сказал Милк-Ривер. — Его тут пока связали, чтобы лубки не сорвал. Совсем чумной!

Мы с доктором вошли, а охранник в дверях светил нам, подняв повыше фонарь.

В углу, привязанный к стулу Милк-Ривером, сидел Жук Рейни. На губах у него выступила пена. Он бился в судорогах.

— Ради Бога, укол! — завыл он.

— Доктор, помогите вынести его.

Мы подняли его со стулом и вынесли на улицу.

— А ну, кончай голосить и послушай меня! Ты застрелил Нисбета. Рассказывай все начистоту. Расскажешь — будет укол.

— Не убивал я его! — завопил он.

— Вранье. В понедельник утром, когда мы были у Барделла и говорили о смерти Шнура, ты украл у Пири веревку. Привязал ее так, чтобы создалось впечатление, будто убийца уходил каньоном. Потом ты стал у окна и, когда Нисбет вошел в заднюю комнату, застрелил его. Никто по веревке не спускался — Милк-Ривер заметил бы какой-нибудь след. Будешь признаваться?

Он не желал, он кричал и ругался, клянчил кокаин, твердил, что ничего не знает об убийстве.

— Отправляешься обратно! — сказал я.

Доктор Хейли взял меня за локоть.

— Не подумайте, что я вмешиваюсь, но должен предупредить: то, что вы делаете, — опасно. По моему мнению — и считаю своим долгом довести его до вас, — отказывая этому человеку в наркотике, вы рискуете его жизнью.

— Я понимаю, доктор, но должен рискнуть. Ему еще не так плохо — иначе бы он не врал. Когда его станет ломать по-настоящему, он заговорит!

Упрятав Рейни обратно, я вернулся к себе в комнату. Но не в постель.

В комнате сидела Клио Ландес — я не запер дверь — и ждала меня с бутылкой виски. Сама она была уже на три четверти полна — пьяница из меланхолических.

Несчастная, больная, одинокая, в чужом краю вдали от дома, она заливала тоску алкоголем, вспоминала покойных родителей, перебирала грустные обрывки детства, былые горести — и оплакивала их.

Лишь к четырем часам утра — в четверг — виски вняло моим молитвам, и она уснула у меня на плече.

Я взял ее на руки и понес по коридору к ней в комнату. Когда я подходил к ее двери, по лестнице поднялся Барделл.

— Еще работенка шерифу, — благодушно заметил он и пошел дальше.

Солнце уже стояло высоко, в комнате было жарко, а проснулся я от ставшего привычным стука в дверь. На этот раз меня разбудил один из добровольных охранников — длинноногий парень, которого я посылал в понедельник вечером предупредить Пири.

— Жук вас хочет видеть. — Лицо у парня было осунувшееся. — В жизни не видел, чтобы человек чего-нибудь так хотел.

За ночь Рейни превратился в развалину.

— Я убил! Я убил! — крикнул он мне. — Барделл знал, что ранчо X. А. Р. отомстит за Шнура. Он велел мне убить Нисбета и подставить Пири — чтобы натравить вас на X. А. Р. Он уже такое делал, и все получалось в лучшем виде. Дайте укол! Это правда, Богом клянусь! Я украл веревку, подбросил ее, а револьвер мне дал Барделл. Он послал Нисбета в заднюю комнату, и я застрелил его. Револьвер — под кучей консервных банок за магазином Аддерли. Дайте укол!

— Где Милк-Ривер? — спросил я у длинноногого парня.

— Спит, наверно. Он сменился перед рассветом.

— Хорошо, Жук. Потерпи, пока не придет доктор. Сейчас позову.

Доктора Хейли я застал дома. Через минуту он уже шел со шприцем к наркоману.

«Бордер-палас» открывался только в двенадцать часов. Двери были заперты. Я отправился в «Каньон-хаус». Когда я поднялся, на веранду навстречу мне вышел Милк-Ривер.

— Доброе утро, молодой человек! — приветствовал я его. — Не скажешь ли, в какой комнате почивает Барделл?

Он посмотрел на меня так, словно видел меня в первый раз.

— Сам поищешь. Я поденку у тебя кончил. Пускай другой кто дает тебе титьку, а нет — иди у чертовой матери попроси.

Слова эти были окутаны в запах виски, но не настолько сильный, чтобы все объяснить им.

— Что с тобой стряслось?

— А то стряслось, что ты вшивый…

Продолжения я не стал ждать.

Я шагнул к нему, и его правая рука метнулась к поясу.

Я не дал ему вынуть оружие, бедром притиснул его к стене и схватил за обе руки.

— Ты, конечно, большой артист по револьверной части, — заворчал я гораздо сварливее, чем если он был чужим, и встряхнул его, — но, если со мной попробуешь фокусничать, я растяну тебя кверху попкой!

В руку мне вцепились тонкие пальцы Клио Ландес.

— Перестаньте! — закричала она нам обоим. — Перестаньте! Не беситесь! Он с утра на что-то зол. Сам не знает, что говорит.

Я сам был зол.

— Зато я знаю, что говорю. — Но Милк-Ривера отпустил и ушел в дом.

В дверях я столкнулся с землистым Викерсом.

— Какой номер у Барделла?

— Двести четырнадцатый. А что?’ Я прошел мимо него к лестнице.

С револьвером в руке постучался к Барделлу.

— Кто там? — донеслось из комнаты.

Я назвался.

— Что вам надо?

Я сказал, что мне надо с ним поговорить.

Мне пришлось подождать минуту-другую. Он встретил меня полуодетый. Все, что полагается носить ниже пояса, было на нем. А выше — нижняя рубашка и пиджак, и одна рука в кармане пиджака.

Глаза его расширились при виде револьвера.

— Вы арестованы за убийство Нисбета, — сообщил я. — Выньте руку из кармана.

Он сделал вид, будто его хотели разыграть.

— За убийство Нисбета?

— Да. Рейни сознался. Выньте руку из кармана.

Он отвел от меня взгляд, посмотрел куда-то мне за спину, и глаза его вспыхнули торжеством.

Я опередил его с выстрелом на долю секунды, — он потерял время, дожидаясь, когда я поддамся на этот древний трюк. Его пуля оцарапала мне шею.

Моя попала ему туда, где нижняя рубашка туже всего обтягивала его жирную грудь.

Он упал, терзая карман, пытаясь вытащить револьвер для второго выстрела.

Я мог бы помешать ему, но он все равно был не жилец. Первая пуля пробила ему легкое. Я всадил в него вторую.

Коридор наполнился людьми.

— Врача сюда! — крикнул я.

Но врач Барделлу был не нужен. Он умер раньше, чем я договорил.

Сквозь толпу протолкался Чик Орр и вошел в комнату.

Я выпрямился, засовывая револьвер в кобуру.

— На тебя, Чик, у меня пока ничего нет, — медленно сказал я. — Тебе лучше знать, числится ли за тобой что-нибудь. На твоем месте я бы отчалил из Штопора, не тратя много времени на сборы.

Бывший боксер сощурился на меня, потер подбородок и кивнул.

— Если меня спросят, — скажи, уехал путешествовать. — И он снова протолкался сквозь толпу.

Когда появился врач, я увел его в свою комнату, и он перевязал мне шею. Рана была неглубокая, но кровила сильно.

Наконец он кончил; я вынул из чемодана свежую одежду и разделся. Но, подойдя к умывальнику, обнаружил, что доктор истратил всю воду. Напялив брюки, пиджак и туфли, я отправился за водой вниз, на кухню.

Когда я поднялся обратно, в коридоре уже никого не было, кроме Клио Ландес.

Она прошла навстречу целеустремленно, на меня даже не взглянула.

Я вымылся, оделся и пристегнул револьвер. Еще один пробел закрыть — и я свободен. Я решил, что карманные игрушки мне не понадобятся, и убрал их. Еще одно маленькое дело — и шабаш. Меня грела мысль о расставании со Штопором. Город мне не нравился, с самого начала не нравился, и еще больше не понравился после ссоры с Милк-Ривером.

Я думал о нем, выходя на улицу, а выйдя, увидел его на другой стороне.

Взглянув на него как на пустое место, я повернул вниз по улице.

Шаг — пуля взрыла землю у меня под ногами.

Я остановился.

— Вынимай его, толстомясый! — заорал Милк-Ривер. — Двоим нам не жить!

Я медленно повернулся к нему, мысленно ища выход. Но выхода не было.

В глазах-щелках горело сумасшествие. Лицо — маска смертельной лютости. Никаких доводов он не услышит.

— Двоим нам не жить! — повторил он и снова выстрелил мне под ноги. — Вынимай его!

Я перестал изобретать выход и полез за револьвером.

Он дал мне время приготовиться.

Он навел на меня револьвер, когда я направил на него свой.

Мы нажали на спуск одновременно.

В глаза мне сверкнуло пламя.

Я свалился на землю — весь бок у меня онемел.

Он смотрел на меня растерянно. Я перестал смотреть на него и взглянул на свой револьвер: револьвер только щелкнул, когда я нажал спусковой крючок!

Когда я поднял глаза, он шел ко мне — медленно, уронив руку с револьвером.

— Наверняка играл, а? — Я поднял револьвер, чтобы он мог разглядеть сломанный боек. — Поделом мне — чтобы не оставлял на кровати, когда на кухню за водой иду.

Милк-Ривер бросил свой револьвер — схватил мой.

Из отельчика к нему подбежала Клио Ландес.

— Тебя не…

Милк-Ривер сунул револьвер ей в лицо.

— Твоя работа?

— Я испугалась, что он…

— Ты… — Тыльной стороной руки он ударил ее по губам.

Он упал на колени возле меня — лицо его было лицом мальчишки. На руку мне капнула горячая слеза.

— Начальник, я не…

— Ничего, ладно, — успокоил я его, не покривив душой.

Остальных слов я не услышал. Онемение в боку не проходило, и то, что шло ему на смену, не было приятным. Все во мне всколыхнулось…

Очнулся я в постели. Доктор Хейли делал что-то скверное с моим боком. Позади него Милк-Ривер держал в дрожащих руках таз.

— Милк-Ривер… — прошептал я, ибо на большее в смысле разговора был не годен.

Он приклонил ко мне слух.

— Бери Воша. Он убил Вогеля. Осторожно — у него револьвер. Подмани на самозащиту — может сознаться. Посади с остальными.

Опять сладкое забытье.

Ночь, тусклый свет лампы — когда снова открыл глаза. Рядом с моей кроватью сидела Клио Ландес, безутешная, уставясь в пол.

— Добрый вечер, — выдавил я.

И пожалел о том, что заговорил.

Она обливала меня слезами и непрерывно заставляла убеждать ее, что я простил ей подлость с револьвером. Не знаю, сколько раз я ее простил. Это было дьявольски докучливое занятие.

Пришлось закрыть глаза и сделать вид, что я потерял сознание, — иначе она бы не отстала.

Наверно, я уснул, потому что, когда опять очнулся, был день и в кресле сидел Милк-Ривер.

Он встал, потупясь, не глядя на меня.

— Я, пожалуй, буду трогаться, раз ты оклемываешься. Но все равно скажу тебе: если бы я знал, что эта… сделала с твоим револьвером, я бы никогда не напал на тебя.

— Ладно, а что стряслось-то? — проворчал я.

— Спятил, наверно, — промямлил он. — Выпил малость, а потом Барделл стал мне заправлять насчет нее и тебя и что ты меня за нос водишь. А я… ну, видно, совсем ум за разум зашел.

— На место не встал еще?

— Ты что!

— Тогда, может, хватит дурить — сядешь и поговорим как люди? Ты с ней по-прежнему в ссоре?

Оказалось, по-прежнему — весьма решительно и весьма непечатно.

— Ты дубина! — сказал я. — Она здесь чужая, истосковалась по своему Нью-Йорку. Я могу говорить на ее языке и знаю людей, которых она знает. Вот и все, что было.

— Да не в том дело. Если женщина устраивает такую…

— Чепуха! Проделка пакостная, что и говорить. Но если женщина идет на такую проделку, чтобы тебя выручить, ей цена — миллион за унцию! А теперь беги, найди эту даму Клио и веди ее сюда!

Он сделал вид, что идет с неохотой. Но я услышал ее голос, когда он постучался к ней в дверь. И битый час валялся на ложе страданий, прежде чем они вспомнили обо мне. Они вошли такой тесной парочкой, что спотыкались об ноги друг друга.

— А теперь о делах, — проворчал я. — Какой нынче день?

— Понедельник.

— Взял его?

— Воша-то? Взял, — ответил Милк-Ривер, размещаясь в одном кресле с подругой. — Он в окружном центре — с остальными отбыл. На самозащиту он клюнул, рассказал мне все как было. А ты-то скажи, как скумекал?

— Что скумекал?

— Что Вош убил беднягу Шнура. Как он рассказывает, Шнур пришел к нему тогда ночью, разбудил, наел на доллар и десять центов, а потом говорит: попробуй, мол, получи. Слово за слово, Шнур хватается за револьвер, Вош с испугу в него стреляет — и Шнур, значит, как воспитанный человек, выходит умирать на улицу. Но ты-то как додумался?

— Не следовало бы, конечно, выдавать профессиональные секреты, но на этот раз так и быть. Когда я пришел к Вошу, чтобы расспросить его об убийстве, он занимался уборкой и уже вымыл пол — до того, как приняться за потолок. Если в этом есть какой-то смысл, то только такой: пол ему пришлось вымыть, а, чтобы скрыть это, он затеял генеральную уборку. Так что Шнур, наверное, напачкал кровью на полу.

Если исходить из этого, все остальное объясняется легко. Шнур вышел из «Бордер-палас» в отвратительном расположении духа: продул все, что перед этим выиграл, Нисбет унизил его, отобрав револьвер, да и выпитое за день давало осадок. Ред Уилан напомнил ему ту историю, когда Вош явился на ранчо, чтобы взыскать четверть доллара. Куда же ему направиться со своей злобой, как не в хибару Воша? То, что Шнур убит не из обреза, ничего еще не доказывало. У меня с самого начала не было веры а этот обрез. Если бы Вош рассчитывал им обороняться, то не держал бы его на виду, да еще под полкой, где и достанешь-то не сразу. Я сообразил, что обрез у него для морального воздействия, а для дела припрятана другая штука.

И что еще вы все тут просмотрели — Нисбет, скорее всего, говорил правду; будь он виноват, он придумал бы что-нибудь поскладнее. Рассказы Барделла и Чика были не так хороши, но, возможно, они в самом деле думали, что Шнура убил Нисбет, и выгораживали его.

Мийк-Ривер улыбнулся мне и притянул подругу поближе.

— А ты не такой тупой, — сказал он. — Клио, как увидела тебя, сразу предупредила, чтобы я при тебе не выкамаривал, — Голубые глаза его затуманила мысль. — Ты подумай, сколько народу поубивалось, покалечилось, за решетку село — и все из-за доллара и десяти центов. Хорошо еще, не на пять долларов наел Шнур. Весь штат Аризона через него бы обезлюдел!

СУЕТА ВОКРУГ КОРОЛЯ

Пер. С. Никоненко и Н. Уманца

В Стефании, столице Муравии, я сошел с белградского поезда вскоре после полудня. Погода была отвратительная. Пока я выходил из железнодорожного вокзала, этого гранитного сарая, и садился в такси, холодный ветер хлестал мне в лицо ледяным дождем и заносил капли даже за воротник.

По-английски шофер не понимал, как и по-французски. Приличный немецкий, наверное, также не пригодился бы. Но мой приличным не был: мешанина нечленораздельных звуков. Этот водитель оказался первым, кто попытался его понять. Очевидно, он просто угадывал, что я хочу сказать, и я опасался, как бы он не завез меня куда-нибудь далеко в пригород. Но шофер, видимо, обладал хорошей интуицией. По крайней мере он отвез меня в отель «Республика».

Отель представлял собой шестиэтажную новостройку и гордился своими лифтами, американской канализационной системой, ваннами в номерах и другими современными безделушками. Приняв душ и переодевшись, я спустился в кафе перекусить. Потом, получив короткие объяснения на английском, французском и на языке жестов от одетого в новехонькую форму старшего портье, поднял воротник дождевика и пересек грязную площадь, чтобы посетить Роя Сканлена, поверенного в делах Соединенных Штатов в этом самом молодом и самом маленьком из балканских государств.

Это был весьма щегольски одетый толстый коротышка лет тридцати, с уже заметной проседью в прямых волосах, с вялым, нервным лицом и пухлыми, неспокойными белыми руками. Он пожал мне руку, затем, бегло просмотрев мое рекомендательное письмо, пригласил сесть и, пока говорил, не отводил взгляда от моего галстука.

— Итак, вы частный детектив из Сан-Франциско?

— Да.

— Кто вас интересует?

— Лайонел Грантхем.

— Не может быть!

— Да.

— Но он же… — Дипломат понял, что смотрит мне прямо в глаза, и быстро перевел взгляд на мои волосы, забыв, о чем начал говорить.

— Так что он там? — напомнил я ему.

— О!.. — Поверенный едва заметно наклонил голову и свел брови. — Он не из таких…

— Сколько времени он тут?

— Уже два месяца. А может, и три или три с половиной.

— Вы хорошо его знаете?

— Да нет… Мы, конечно, здороваемся, разговариваем. Мы с ним здесь — единственные американцы, поэтому знакомы довольно близко.

— Вы знаете, что он тут делает?

— Нет, не знаю. Думаю, просто остановился на какое-то время в своих путешествиях. Конечно, могут у него на это быть и особые причины. Несомненно, не обошлось и без девушки — дочери генерала Радняка. Хотя я в этом и не уверен.

— Как он проводит время?

— Я в самом деле не имею об этом представления. Он остановился в отеле «Республика», довольно популярен среди здешней иностранной колонии, немного ездит верхом, живет обыкновенной жизнью молодого человека из приличной, состоятельной семьи.

— Общается ли он с кем-нибудь, кто на самом деле не тот, за кого себя выдает?

— Об этом мне не известно. Правда, я видел его в обществе Махмуда и Эйнарссона. Они, по-моему, негодяи. Хотя, может, и нет.

— Кто они?

— Нумар Махмуд — личный секретарь доктора Семича, президента. Полковник Эйнарссон — исландец, теперь он, по сути, командует армией. Больше ничего о них я не знаю.

— Кроме того, что они негодяи?

Поверенный в делах с обидой сморщил свое пухлое лицо и бросил на меня укоризненный взгляд.

— Не совсем, — буркнул он. — А теперь позвольте спросить: в чем подозревают Грантхема?

— Нив чем.

— В таком случае…

— Семь месяцев тому назад, в тот день, когда ему исполнился двадцать один год, этот Лайонел Грантхем наложил лапу на деньги, которые ему завещал отец. Лакомый кусок. Перед этим парень пережил тяжелые времена. У его матери было, да и по сей день сохраняется, весьма распространенное представление среднего класса об изысканности. А отец у него был настоящий аристократ старой школы — с твердым характером и мягкой речью. Все, что ему хотелось, он просто брал. Любил вино и молодых женщин, к тому же и то и другое в больших количествах. Играл в карты, в кости и на бегах. А еще любил драки — безразлично, наблюдать или принимать в них участие самому.

Пока отец был жив, парень получал мужское воспитание. Миссис Грантхем считала вкусы своего мужа плебейскими, но он был из тех, кто с другими людьми не считается. Кроме того, род Грантхема был один из известнейших в Америке, а она — из тех женщин, на которых это производит впечатление. Но одиннадцать лет тому назад — Лайонелу тогда было десять лет — старик умер. И миссис Грантхем начала пестовать из своего сына патентованного джентльмена.

Я не знаю, но мне говорили, что ее усилия оказались напрасными. Однако она держала парня на привязи целых одиннадцать лет, даже не дала ему убежать в колледж. Так продолжалось до тех пор, пока он не достиг совершеннолетия и не получил право на свою часть отцовского наследства. В то утро он поцеловал мамочку и мимоходом сообщил, что отправляется в небольшую прогулку вокруг света — один. Мамочка сказала и сделала все, что от нее можно было ожидать, но ничто не помогло. Кровь Грантхема взяла верх. Лайонел пообещал матери присылать время от времени почтовые открытки и уехал.

Во время своих путешествий он вел себя, кажется, довольно прилично. Думаю, именно ощущение свободы давало ему положительные эмоции. Но вот несколько недель тому назад адвокатская компания, ведущая его дела, получила от Лайонела распоряжение продать акции железнодорожной компании, которые принадлежали ему, а наличные деньги перевести на один белградский банк. Сумма была очень большая, свыше трех миллионов долларов, поэтому контора сообщила об этом миссис Грантхем. Та была поражена. Она получала письма от сына из Парижа, и в них не было ни слова о Белграде.

Мамочка сразу же решила сама ехать в Европу. Однако брат миссис Грантхем, сенатор Уолборн, отговорил ее от этого. Он послал несколько телеграмм и выяснил, что Лайонела нет ни в Париже, ни в Белграде, если только он не скрывался. Тогда миссис Грантхем упаковала чемоданы и заказала билеты. Сенатор снова уговорил ее не ехать, сказав, что парню не понравится такое вмешательство в его дела и лучше будет провести расследование тайно. Он поручил это дело нашему агентству. Я приехал в Париж и узнал, что один из тамошних друзей Лайонела пересылает ему почту, а сам Лайонел теперь в Стефании. По пути я остановился в Белграде и выяснил, что деньги ему перевели сюда — большую часть денег. Поэтому я тут.

Сканлен с облегчением усмехнулся.

— Ничем не могу вам помочь, — проговорил он. — Грантхем совершеннолетний, и это его деньги.

— Хорошо, — согласился я. — Я придерживаюсь такого же мнения. Единственное, что мне остается, — это порыскать вокруг, выяснить, что он тут делает, и, если парня обманывают, попытаться спасти его деньги. Не могли бы вы мне хотя бы намекнуть, — куда он мог бы вложить три миллиона долларов?

— Не знаю. — Поверенный в делах смущенно задвигался в кресле. — Тут нет никакого серьезного бизнеса. Это чисто аграрная страна, поделенная между мелкими землевладельцами, — фермы на десять, пятнадцать, двадцать акров. Хотя он же еще связан с Эйнарссоном и Махмудом. Эти двое, безусловно, оберут его, если подвернется случай. Но не думаю, что они сделают это. Возможно, он с ними едва знаком. Наверное, тут замешана какая-то женщина.

— Хорошо, а с кем мне стоит встретиться? Я не знаю страны и языка, и это создает много трудностей. Кому я могу рассказать эту историю, чтобы получить помощь?

— Не знаю, — угрюмо ответил Сканлен. Потом его лицо просветлело. — Идите к Василие Дюдаковичу, министру полиции. Это именно тот человек, который вам нужен! Он может помочь. Правда, пищеварение у него работает гораздо лучше мозгов и он ничего не поймет из того, что вы ему расскажете. Но именно Дюдакович вам и нужен.

— Благодарю, — сказал я и вышел на грязную улицу.

Канцелярию министра полиции я нашел в административном здании, угрюмой бетонной башне неподалеку от правительственной резиденции, при выходе с площади. Худой, седой служащий, похожий на чахоточного Санта-Клауса, на плохом французском языке — даже более чудовищном, чем мой немецкий, — сказал, что его превосходительства нет. С серьезным видом, приглушив голос, я повторил, что пришел от поверенного в делах Соединенных Штатов. Кажется, этот фокус произвел впечатление на моего Святого Николая. Он понимающе кивнул и поплелся из комнаты. Вскоре он возвратился и, поклонившись, пригласил меня следовать за ним.

Я отправился вслед за ним по тускло освещенному коридору к широкой двери с номером 15. Служащий открыл ее, снова поклонился и произнес:

— Asseyez-vous, s’il vous plait[21]. — Потом закрыл дверь и оставил меня одного.

Я стоял в просторном прямоугольном кабинете. Вся мебель в нем была громадных размеров: четыре широченных окна, стулья, которые походили, скорее, на большие скамьи, а также огромное кожаное кресло у письменного стола, напоминавшее заднее сиденье в лимузине. На письменном столе могли бы спать два человека, а за вторым столом человек двадцать могли бы свободно пообедать.

Дверь напротив той, через которую я попал сюда, открылась, и вошла девушка. Закрыв за собой дверь, она прервала грохот, похожий на работу какой-то мощной машины, который доносился из соседней комнаты.

— Меня зовут Ромен Франкл, — сказала она по-английски. — Я секретарь его превосходительства. Может, вы скажете, что привело вас сюда?

Ей могло быть от двадцати до тридцати лет, роста невысокого — футов пять, а то и меньше, — хрупкая, но не костлявая, волосы темные, почти черные, и волнистые, глаза зеленые, с черными ресницами. Черты лица мелкие, голос очень мягкий и тихий, но достаточно ясный. На девушке было красное шерстяное платье; само по себе бесформенное, оно обрисовывало все линии тела. Когда девушка двигалась — шагала или поднимала руку, — то казалось, что это не стоит ей никаких усилий, будто ею двигал кто-то посторонний.

— Мне хотелось бы увидеться с его превосходительством, — сказал я, записывая для себя эти сведения.

— Непременно, но немного погодя, — пообещала она. — Сейчас это невозможно. — Девушка с непринужденной грацией повернулась к двери и открыла ее настолько, чтобы снова стал слышен раскатистый грохот. — Слышите? — спросила она. — Его превосходительство дремлет.

Прикрыв дверь и приглушив таким образом храп его превосходительства, девушка проплыла через комнату и опустилась в огромное кресло возле стола.

— Садитесь, прошу вас, — пригласила она, показывая крохотным пальчиком на стул рядом со столом. — Вы сбережете время, изложив свое дело мне. Ибо, если вы не говорите на нашем языке, мне придется переводить для его превосходительства.

Я рассказал ей про Лайонела Грантхема и свой интерес к нему, по сути, теми же словами, что и Сканлену. А в конце добавил:

— Итак, видите ли, я могу лишь выяснить, что парень тут делает, и в случае необходимости оказать ему помощь. Я не могу пойти прямо к нему — в нем слишком много грантхемской крови, и, боюсь, он воспримет все это как нежелательную опеку. Мистер Сканлен посоветовал мне обратиться за помощью к министру полиции.

— Вам повезло. — У девушки был такой вид, словно она хочет посмеяться над представителем моей страны, но не уверена, как я это восприму. — Вашего поверенного в делах иногда нелегко понять.

— Как только вы поймете одну вещь, это будет уже нетрудно, — ответил я. — Не надо только обращать внимание на все его «нет», «никогда», «не знаю», «ни за что».

— Ну конечно! Именно так! — Смеясь, она наклонилась в мою сторону. — Я знала, что должна быть какая-то разгадка, но до вас никто ее не мог найти. Вы разрешили нашу национальную проблему.

— Вместо вознаграждения поделитесь со мной всей информацией о Грантхеме, которую вы имеете.

— Хорошо. Но сперва я должна поговорить с его превосходительством.

— Скажите мне неофициально: что вы думаете о Грантхеме? Вы с ним знакомы?

— Да. Он очарователен. Чудесный парень. Приятный, наивный, неопытный, но прежде всего — очаровательный.

— С кем он тут дружит?

Она покачала головой:

— Больше об этом ни единого слова, пока не проснется его превосходительство. Вы из Сан-Франциско? Я припоминаю маленькие комические трамвайчики, туман, салат после супа, булочки и кофе…

— Вы там были?

— Дважды. Я полтора года гастролировала в Соединенных Штатах: доставала кроликов из шляпы.

Мы еще с полчаса поговорили об этом, потом дверь открылась и вошел министр полиции.

Огромная мебель сразу сжалась до обыкновенного размера, девушка превратилась в карлицу, а я почувствовал себя маленьким мальчиком.

Василие Дюдакович был ростом почти семь футов. Но это были пустяки по сравнению с его толщиной. Наверное, он весил не больше пятисот фунтов, но, когда я смотрел на него, на уме у меня были только тонны. Это была белобородая и беловолосая гора мяса, одетая в черный фрак. Он носил галстук, поэтому допускаю, что где-то находился и воротник, но он был скрыт под красными складками шеи. Белый жилет министра размерами и формой напоминал кринолин, однако, несмотря на это, едва застегивался. Глаз почти не было видно за подушками плоти вокруг них: тень лишала глаза цвета, как воду в глубоком колодце. Ртом служил толстый красный овал, обрамленный усами и бакенбардами. Василие Дюдакович вошел в комнату медленно, с достоинством, и я удивился, что пол не скрипел.

Выскользнув из кресла и представляя меня министру, Ромен Франкл внимательно следила за мной. Дюдакович улыбнулся мне широкой, сонной улыбкой и подал руку, очень походившую на голого ребенка, а затем медленно опустился в кресло, которое только что освободила его секретарша. Устроившись там, министр стал опускать голову, пока она не оперлась на несколько подбородков, после чего, похоже, снова погрузился в сон.

Я пододвинул еще один стул, для девушки. Она снова внимательно посмотрела на меня, словно что-то искала на моем лице, и обратилась к министру, как мне показалось, на родном языке. Секретарша быстро говорила минут двадцать, но Дюдакович ни единым знаком не показал, что слушает или по крайней мере не спит.

Когда она закончила рассказывать, он бросил:

— Да.

Сказано это слово было сонно, но так громко, что звук просто не мог выйти из источника меньшего, чем его огромное чрево. Девушка обернулась ко мне и усмехнулась.

— Его превосходительство с радостью окажет вам любую возможную помощь. Официально он, конечно, не хочет вмешиваться в дела иностранца, однако понимает, как важно не допустить, чтобы мистер Грантхем пострадал, пока находится здесь. Если вы придете сюда завтра, скажем, в три часа пополудни…

Я пообещал так и сделать, поблагодарил ее, снова пожал руку человеку-горе и вышел под дождь.

Возвратившись в отель, я легко узнал, что Лайонел Грантхем занимает люкс на шестом этаже и в эту минуту он у себя в номере. У меня в кармане лежала его фотография, а в голове я держал описание юноши. Остаток дня и начало вечера я ждал случая, чтобы увидеть его. Вскоре после семи мне это удалось.

Он вышел из лифта: высокий юноша, с прямой спиной и гибким туловищем, которое сужалось от широких плеч к узким бедрам, ноги длинные, крепкие — именно такие фигуры любят портные. Его румяное, с правильными чертами лицо было в самом деле приятным и имело такое безразличное, пренебрежительное выражение, что сомнения не оставалось: это выражение не что иное, как прикрытие юношеской стыдливости.

Закурив сигарету, Лайонел шагнул на улицу. Дождь утих, хотя тучи над головой обещали вскоре выплеснуть новый ливень. Грантхем двинулся по тротуару. Я — за ним.

Через два квартала мы вошли в щедро отделанный позолотой ресторан; на высоко расположенном балкончике играл цыганский оркестр. Похоже, все официанты и половина посетителей знали парня. Он улыбался и кланялся во все стороны, направляясь в конец зала — к столику, где его уже ждали двое мужчин.

Один из них был высокий, крепко сбитый, с густыми черными волосами и обвисшими темными усами. Его цветущее, курносое лицо выдавало человека, который не прочь иногда подраться. На нем был зеленый с позолотой военный мундир и сапоги из блестящей кожи. Его товарищ, смуглый, полный мужчина, с жирными черными волосами и льстивым выражением овального лица, был одет в темный костюм.

Пока молодой Грантхем здоровался с теми двумя, я нашел на некотором расстоянии от них столик для себя. А затем заказал ужин и начал рассматривать своих соседей. В зале было несколько мужчин в военном, кое-где виднелись фраки и вечерние платья, но большинство посетителей были в обыкновенных деловых костюмах. Я заметил два лица, которые вполне могли бы принадлежать англичанам, одного или двух греков, несколько турок. Еда была хорошая, под стать моему аппетиту. Я уже курил сигарету за чашечкой сладкого кофе, когда Грантхем и крепкий, румяный офицер поднялись и удалились.

Я не успел получить счет и оплатить его, поэтому остался сидеть. Наконец заплатил за ужин и дождался, пока тот смуглый, полный мужчина, который все еще сидел за столиком, не попросил счет. Я вышел на улицу за минуту до него, встал и уставился в сторону тускло освещенной площади, приняв вид туриста, который не знает, куда бы ему еще податься.

Мужчина прошел мимо меня, осторожно шлепая по грязи. В эту минуту он напоминал крадущегося кота.

Из темного подъезда вышел какой-то солдат — костлявый мужчина, в тулупчике и шапке, с седыми усами, которые топорщились над серыми улыбающимися губами, — и жалобно заговорил, обращаясь к смуглому.

Тот остановился и сделал жест, в котором были одновременно злость и удивление.

Солдат жалобно произнес что-то снова, но улыбка под его седыми усами стала более наглой. Голос у толстяка был низкий, резкий и сердитый, но рука его потянулась от кармана к солдату и в ней промелькнули рыжие бумажки — муравийские деньги. Солдат спрятал деньги, отдал честь и пересек улицу.

Толстяк стоял, пристально глядя вслед солдату, а я отправился к тому углу улицы, за которым скрылись тулупчик и шапка. Мой солдат шагал, наклонив голову, в полутора кварталах впереди меня. Он торопился. Мне стоило больших усилий не отстать от него. Незаметно мы очутились на окраине города. Чем реже попадались строения, тем меньше мне нравилась эта история. Следить за кем-то лучше всего днем, в центре знакомого большого города. Мой вариант был наихудший.

Мы шли по бетонному шоссе, вдоль которого стояли лишь одинокие дома. Я держался как можно дальше от него, поэтому видел только невыразительную, расплывчатую тень впереди. Но вот солдат скрылся за крутым поворотом. Я прибавил ходу, собираясь притормозить, как только миную поворот. Торопясь, я чуть было все не испортил.

Солдат вдруг возник из-за поворота, направляясь в мою сторону.

Небольшая куча досок на обочине позади меня была единственным укрытием в радиусе ста футов. Я быстро устремился к ней.

Небрежно сложенные доски с одной стороны образовали неглубокую пещеру, где я едва мог спрятаться. Став на колени, я скорчился в этой пещере.

Сквозь щель в досках я увидел солдата. В его руке блеснул металл. «Нож», — подумал я. Но когда солдат остановился перед моим укрытием, я увидел, что это старомодный никелированный револьвер.

Солдат стоял, поглядывая то на мое убежище, то на дорогу. Потом что-то буркнул и направился ко мне. Я плотнее прижался к доскам, и в щеки мне впились занозы. Мой револьвер остался вместе с кастетом в отеле. Как бы они пригодились мне сейчас! А оружие солдата блестело у него в руке.

Дождь забарабанил по доскам, по земле. Солдат поднял воротник полушубка. Я едва сдержался, чтобы не вздохнуть с облегчением. Человек, идущий украдкой за другим, никогда так не поступит. Он не знал, что я тут. Просто он искал укрытия для себя. В этой игре мы были равны. Если он обнаружит меня, у него есть револьвер… Но я же увидел его первый!

Когда он проходил мимо меня — низко наклонившись, огибая мой уголок так близко, что, казалось, те же самые капли дождя падали на нас обоих, — его полушубок коснулся досок. Я разжал кулаки. Его уже не было видно, но я слышал, как он дышит, чешется, что-то мурлычет себе под нос.

Прошло, казалось, несколько часов.

Болотная жижа, в которой я стоял на коленях, просочилась сквозь брюки, и ноги у меня были мокрые. Шершавое дерево обдирало мне щеку после каждого вдоха. Во рту у меня было настолько же сухо, насколько мокры были мои колени, ибо я, чтобы не выдать себя, дышал ртом.

Из-за поворота появился автомобиль, ехавший в город. Я услыхал, как солдат что-то тихо проворчал, щелкнул взведенный курок. Автомобиль поравнялся с нами и помчался дальше. Солдат вздохнул и снова принялся чесаться и мурлыкать.

Прошло, как мне показалось, еще несколько часов.

Сквозь шум дождя пробились человеческие голоса — сперва едва уловимые, потом все громче и явственнее. Четверо солдат в полушубках и шапках прошли той же самой дорогой, что и мы; их голоса медленно затихали, а затем и совсем смолкли за поворотом. Где-то далеко дважды отвратительно проревела автомобильная сирена. «Наконец-то!» Из-под ног солдата брызнула грязь, доска затрещала под его весом. Я не мог видеть, что он делал.

Дрожащий белый свет вырвался из-за поворота, а затем появился и сам автомобиль — мощная машина быстро мчалась в город, несмотря на мокрую и скользкую дорогу. Дождь, ночь и скорость смазывали очертания двух мужчин на переднем сиденье.

Над головой у меня прогремел револьверный выстрел. Солдат приступил к делу. Машина на большой скорости отчаянно заметалась по мокрому бетону, завизжали тормоза.

Когда шестой выстрел дал мне знать, что барабан никелированного револьвера, вероятно, опустел, я выскочил из своей пещеры.

Солдат стоял, опершись на штабель досок, не сводя револьвер с автомобиля, тормоза которого все еще визжали. В тот миг, когда я увидел его, он повернулся, направил на меня оружие и прокричал приказ, которого я не понял. Я мог держать пари, что револьвер был пустой. Подняв обе руки, я сделал удивленное лицо, а потом неожиданно саданул его ногой в пах.

Солдат согнулся пополам и обхватил мои ноги руками. Мы упали на землю. Я оказался под ним, но голова его была у моего бедра. Шапка у него слетела. Схватив солдата обеими руками за волосы, я подтянулся и сел. Он вцепился зубами мне в ногу. Обругав его проклятым упрямцем, я нажал большими пальцами на ямки под его ушами. Не потребовалось особых усилий, чтобы отучить этого человека кусаться. Подняв лицо, он взвыл, и тогда я правой рукой нанес ему удар между глаз, а левой подтянул голову за волосы еще ближе. Второй удар получился еще лучше.

Отпихнув тело, я поднялся, схватил его за воротник полушубка и оттащил на дорогу. Нас заливал белый свет. Щурясь от него, я увидел на шоссе автомобиль, фары которого светили на меня и моего противника. В свет шагнул крепкий мужчина в зеленом с позолотой военном мундире — бравый офицер, один из тех двоих, с кем Грантхем ужинал в ресторане. В руке он держал автоматический пистолет.

Офицер подошел к нам — ноги его, в высоких сапогах, плохо сгибались — и, не обращая внимания на солдата на земле, смерил меня острым взглядом маленьких темных глаз.

— Англичанин? — спросил он.

— Американец.

Он закусил край своего уса и неопределенно пробормотал:

— Это еще лучше.

К нам подошел Лайонел Грантхем. Теперь его лицо было уже не такое розовое.

— Что случилось? — спросил он у офицера, глядя на меня.

— Не знаю, — ответил я. — Прогуливался после ужина и заблудился. Оказался тут и решил, что пошел не в ту сторону. Я уже собирался повернуть назад, когда увидел, как этот человек спрятался за штабелем досок. В руке он держал револьвер. Я принял его за грабителя. Дай, думаю, поиграю с ним в индейцев. Не успел подойти к нему, как он открыл стрельбу. Хорошо, что хоть успел помешать ему прицелиться. Это ваш друг?

— Вы американец, — сказал юноша. — Меня зовут Лайонел Грантхем. А это полковник Эйнарссон. Мы вас искренне благодарим. — Он наморщил лоб и посмотрел на Эйнарссона. — Что вы об этом думаете?

Офицер пожал плечами и проворчал:

— Один из моих парней… Посмотрим.

Я носком ботинка ткнул солдата, лежащего на земле, под ребра.

Удар возвратил того к жизни. Он сел, потом стал на четвереньки и начал о чем-то сбивчиво и нудно умолять полковника, хватаясь грязными руками за его шинель.

— Ах ты!.. — Эйнарссон ударил пистолетом по пальцам солдата и, с отвращением посмотрев на грязные пятна на своей шинели, резко отдал какой-то приказ.

Солдат вскочил на ноги, встал по команде «смирно!», потом получил еще один приказ и, повернувшись на месте, зашагал к автомобилю. Полковник Эйнарссон отправился за ним, держа пистолет наготове. Грантхем взял меня под руку.

— Пойдемте, — кивнул он. — Мы позаботимся об этом парне, а потом как следует отблагодарим вас и познакомимся поближе.

Полковник Эйнарссон сел за руль, усадив солдата рядом. Грантхем подождал, пока я найду револьвер солдата, и мы с ним сели на заднее сиденье. Офицер подозрительно посмотрел на меня краем глаза, но ничего не сказал. Потом он развернул автомобиль и отправился в обратном направлении. Полковник любил скорость, а ехать было недалеко. Не успели мы как следует устроиться на сиденье, как машина уже въезжала в ворота в каменном заборе и часовые по обеим сторонам ворот отсалютовали нам оружием. Сделав полукруг, машина свернула на боковую дорожку и остановилась перед побеленным квадратным строением.

Эйнарссон повел солдата перед собой. Мы с Грантхемом также вылезли из машины. Слева стоял ряд длинных, низких и серых за пеленой дождя строений-казарм. Бородатый дежурный открыл дверь в белый дом. Мы вошли. Эйнарссон протолкнул своего пленника через небольшую приемную и открытую дверь в следующую комнату. Грантхем и я шагнули вслед за ним. Дежурный остановился в дверях, перебросился с Эйнарссоном несколькими словами и вышел, закрыв за собой дверь.

Узкая комната, в которой мы очутились, напоминала камеру; на единственном маленьком окошке недоставало только решетки. Стены и потолок были побелены. Голый деревянный пол был вытерт до белого цвета — почти такого же, как и стены. Из мебели в комнате стояли лишь черная железная кровать, три складных полотняных стула и некрашеный комод, на котором лежали расческа, щетка и несколько листов бумаги. Вот и все.

— Садитесь, господа, — предложил Эйнарссон, показывая на пляжные стулья. — Сейчас мы распутаем это дело.

Мы с Грантхемом сели. Офицер положил пистолет на комод, оперся локтем рядом с пистолетом, собрал конец уса в большую красную ладонь и обратился к солдату. Говорил он добрым, отеческим тоном. Солдат застыл посреди комнаты и отвечал, уставившись в офицера пустым, обращенным в себя взглядом.

Они разговаривали минут пять. В полковничьем голосе и движениях уже нарастало нетерпение. Во взгляде солдата сохранялось отчуждение. Наконец Эйнарссон заскрежетал зубами и сердито посмотрел на нас с Грантхемом.

— Какая свинья!.. — воскликнул он и начал кричать на солдата.

На лице солдата выступил пот, он сжался и сразу потерял военную выправку. Эйнарссон отвернулся и крикнул что-то в сторону двери. Дверь открылась, и вошел бородатый дежурный с короткой толстой кожаной плетью в руке. Эйнарссон кивнул, дежурный положил плеть на комод рядом с пистолетом и вышел.

Солдат заплакал. Эйнарссон что-то коротко ему бросил. Солдат вздрогнул и начал расстегивать дрожащими пальцами полушубок; запинаясь, он все о чем-то просил и скулил. Наконец снял с себя полушубок, зеленый китель, серую нательную рубашку, бросил все это на пол и остался стоять по пояс голый — волосатый и не очень чистый. Затем сложил ладони вместе и заплакал.

Эйнарссон выкрикнул какое-то слово. Солдат вытянулся — руки по швам, лицом к нам, левым боком к Эйнарссону.

Полковник неторопливо расстегнул на себе ремень, потом шинель, сбросил ее и, аккуратно свернув, положил на кровать. Под шинелью на нем была белая шерстяная рубашка. Он подвернул до локтей рукава и взял плеть.

— Как свинья! — снова буркнул он.

Лайонел Грантхем смущенно задвигался на стуле. Лицо у него побледнело, глаза потемнели.

Эйнарссон снова оперся локтем на комод и лениво скрестил ноги. Стоя так и сминая в левой руке конец уса, он начал стегать солдата. Плеть в правой руке полковника поднималась и со свистом опускалась на спину солдата, снова поднималась и снова опускалась. Это было особенно отвратительно, ибо он не торопился, чтобы не устать. Эйнарссон намеревался хлестать человека до тех пор, пока тот не расскажет все, что от него требовали, поэтому берег силы для длительной экзекуции.

После первого удара ужас исчез из глаз солдата, а губы у него перестали дрожать. Он словно одеревенел и стоял под ударами, уставив взор куда-то над головой Грантхема. Лицо полковника также стало равнодушным. Злость с него сошла. Эйнарссон не получал удовлетворения от этой работы, не видно было даже, чтобы он давал волю чувствам. У него был вид кочегара, который шурует лопатой уголь, или столяра, который строгает доску, или машинистки, которая перепечатывает письмо. Это была работа, которую надлежит выполнить по-деловому, без торопливости, лишних эмоций или напрасных усилий, без восторга, но и без отвращения. Смотреть на такое было неприятно, но я проникся уважением к полковнику Эйнарссону.

Лайонел Грантхем сидел на краешке своего складного стула, уставившись в солдата резко выделявшимися на фоне белков черными зрачками глаз. Я предложил парню сигарету, нарочито долго давая ему прикурить, — чтобы он не считал ударов, потому что это производило на него гнетущее впечатление.

Плеть поднималась в воздух и со свистом опускалась, хлеща по голой спине — вверх-вниз, вверх-вниз. Румяное лицо Эйнарссона раскраснелось еще больше, как от чрезмерной нагрузки. Серое лицо солдата напоминало кусок глины. Он смотрел на Грантхема и на меня. Следов плети мы не видели.

Через некоторое время Грантхем что-то прошептал про себя. Потом выдохнул:

— Нет, это для меня слишком!..

Эйнарссон полностью сосредоточился на работе.

— Теперь останавливаться не следует, — проворчал я. — Мы зашли слишком далеко.

Парень нетвердо поднялся на ноги, шагнул к окну, открыл его и выглянул в дождливую ночь. Эйнарссон не обращал на него никакого внимания. Теперь он вкладывал в каждый удар больше силы. Он стоял, раздвинув ноги, немного наклонившись вперед, упершись левой рукой в бок, а правой все быстрее поднимая и опуская плеть.

Солдат пошатнулся, и его поросшая волосами грудь вздрогнула от всхлипа. Плеть все хлестала, хлестала и хлестала. Я посмотрел на часы. Эйнарссон работал уже сорок минут, и вид у него был довольно свежий. Судя по всему, он вполне мог выдержать так всю ночь.

Солдат застонал и повернулся к полковнику. Тот не сменил ритма ударов. Плеть уже рассекла человеку плечо. Я бросил взгляд на его спину — это был кусок сырого мяса. Потом Эйнарссон что-то резко произнес. Солдат снова встал, вытянувшись, левым боком к офицеру. Плеть продолжала свою работу — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.

Наконец солдат упал на четвереньки перед полковником и, всхлипывая, начал что-то прерывисто рассказывать. Эйнарссон смотрел на него сверху вниз и внимательно слушал. Левой рукой он держал конец плети, правой — ее рукоятку. Когда солдат замолчал, Эйнарссон задал несколько вопросов. Получив ответ, кивнул, и солдат поднялся. Эйнарссон ласково положил ему руку на плечо, повернул его, посмотрел на иссеченную, красную спину и что-то сочувственно проговорил. Потом позвал дежурного и отдал ему какое-то приказание. Солдат со стоном наклонился, собрал свою разбросанную одежду и вслед за дежурным вышел из комнаты.

Эйнарссон бросил плеть на комод и взял с кровати свою шинель. Из ее внутреннего кармана выпал переплетенный в кожу блокнот. Поднимая блокнот, полковник выронил из него потертую газетную вырезку, и она упала у моих ног. Я подобрал ее и передал Эйнарссону. То был снимок мужчины, — если верить подписи на французском языке, персидского шаха.

— Какая свинья!.. — снова проворчал полковник, имея в виду, конечно, солдата, а не шаха. Одеваясь и застегивая шинель, он продолжал: — У него есть сын, который до прошлой недели также служил у меня. Сын много пьет. Я отчитал его. Но он повел себя просто нахально. Что ж это за армия без дисциплины?! Свинья! Я сбиваю того мерзавца с ног, а он достает нож. Черт! Что это за армия, в которой солдат бросается на офицера с ножом? После того как я — самостоятельно, заметьте, — справился с тем негодяем, его судил военный трибунал и приговорил к двадцати годам тюремного заключения. А этой старой свинье, его отцу, это не понравилось. Поэтому сегодня вечером он решил убить меня. Да! Что же это за армия?!

Лайонел Грантхем отошел от окна. Лицо у него было совсем измученное. Судя по всему, он стыдился своей чувствительности.

Полковник Эйнарссон неловко поклонился мне и сухо поблагодарил за то, что я не дал солдату прицелиться — чего я, собственно, не делал — и тем спас ему жизнь. Потом разговор зашел о моем пребывании в Муравии. Я коротко рассказал им, что во время войны служил капитаном в военной разведке. Это была правда, но этим она и исчерпывалась. После войны — так продолжалось дальше в моей легенде — я решил остаться в Европе, оформил отставку и поплыл по течению, выполняя то тут, то там случайную работу. Я напустил тумана, стараясь создать у них впечатление, что эта работа далеко не всегда была для чистюль. Я привел конкретные примеры и детали — опять-таки вымышленные — о своей последней работе в французском синдикате. А в этот уголок мира я забрался, мол, потому что хотел на год или два исчезнуть из Западной Европы.

— Меня не за что упрятать в тюрьму, — продолжал я, — но неприятности могут быть. Поэтому я и бродил по Центральной Европе, пока не узнал в Белграде, что тревога моя была необоснованной, и вот я тут. На завтра у меня назначена встреча с министром полиции. Думаю, я смогу показать товар лицом и стать ему полезным.

— Этот жирный боров Дюдакович! — с откровенным неуважением промолвил Эйнарссон. — Он вам понравился?

— Кто не работает, тот не ест.

— Эйнарссон… — быстро начал Грантхем, потом заколебался, но все же продолжил: — Не могли бы мы… Как вы считаете… — И не договорил.

Полковник угрюмо посмотрел на него, потом, увидев, что я заметил его недовольство, прокашлялся и обратился ко мне грубовато-любезным тоном:

— Наверное, не стоит так быстро связывать себя с этим жирным министром. Возможно, мы найдем для ваших способностей иное применение, которое придется вам больше по душе… и даст большую выгоду.

Я оставил этот разговор, не сказав ни «да», ни «нет».

В город мы возвращались на машине полковника. Эйнарссон с Грантхемом сидели на заднем сиденье, я — рядом с солдатом-водителем. Мы с Грантхемом вышли перед отелем. Полковник пожелал нам доброй ночи и поехал, словно очень торопился.

— Еще рано, — заметил парень, входя в отель. — Пойдемте ко мне.

Я зашел в свой номер, смыл грязь, налипшую на меня, пока я прятался под досками, и переоделся. Потом отправился к Грантхему. Он занимал на верхнем этаже трехкомнатный номер окнами на площадь.

Парень достал бутылку виски, содовую, лимоны, сигары и сигареты. Мы пили, курили и разговаривали. Пятнадцать или двадцать минут разговор вращался вокруг мелочей — обсуждали ночное приключение, обменивались впечатлениями о Стефании и т. д. У каждого из нас было что сказать собеседнику. Каждый прощупывал другого, перед тем как что-нибудь сказать. Я решил взять игру на себя.

— Полковник Эйнарссон сегодня нас обманул, — проговорил я.

— Обманул? — Парень выпрямился и захлопал глазами.

— Тот солдат стрелял за деньги, а не из мести.

— Вы имеете в виду… — Он так и не закрыл рта.

— Я имею в виду, что маленький смуглый человек, с которым вы ужинали, заплатил этому солдату.

— Махмуд?! Зачем же… Вы уверены?

— Я сам видел.

Он опустил взгляд, словно не хотел, чтобы я увидел в его глазах недоверие к моим словам.

— Возможно, солдат сказал Эйнарссону неправду, — наконец пробормотал он, как бы стараясь уверить меня в том, что не считает меня лжецом. — Я немного понимаю язык, когда говорят образованные муравийцы, но не местный диалект, на котором разговаривал солдат. Поэтому я не знаю, что он там сказал, но вы же понимаете, он мог соврать.

— Ни в коем случае, — возразил я. — Держу пари на свои брюки, что он сказал правду.

Грантхем продолжал смотреть на свои вытянутые ноги, стараясь сохранить на лице спокойное, уверенное выражение. Но кое-что из того, о чем он думал, прорывалось в его словах:

— Конечно, я перед вами в огромном долгу за то, что вы спасли нас от…

— Ни в каком вы не в долгу. Поблагодарите солдата за то, что он плохо целился. Я прыгнул на него уже после того, как он выпустил все пули.

— Но… — Парень смотрел на меня широко открытыми глазами, — если бы в эту минуту я достал из рукава пулемет, он не смог бы удивиться еще больше. Теперь Грантхем будет относиться ко мне с недоверием. Я уже ругал себя за ненужную откровенность. Мне оставалось только открыть карты.

— Слушайте, Грантхем. Большинство сведений, которые я сообщил вам и Эйнарссону о себе, — чистейшая выдумка. Меня послал сюда ваш дядя, сенатор Уолборн. Вы же должны быть в Париже. Большая часть ваших денег переведена в Белград. Сенатор заподозрил рэкет, он не знал, ведете ли вы какую-то игру сами или подпали под чье-то дурное влияние. Я поехал в Белград, узнал, что вы тут, прибыл сюда и попал в эту передрягу. Я узнал, что деньги у вас, и побеседовал с вами. Именно для этого меня и нанимали. Я свое дело сделал, если, конечно, больше ничем не могу быть вам полезен.

— Я не нуждаюсь в помощи, — проговорил парень очень спокойно. — И все же благодарю вас. — Он поднялся и зевнул. — Возможно, я еще увижусь с вами, перед тем как вы уедете.

— Конечно. — Мне ничего не стоило придать своему голосу такое же безразличие, с каким говорил он. — Спокойной ночи.

Я вернулся к себе в номер, лег в постель и уснул.

Проснулся я поздно и решил позавтракать в номере. Я уже заканчивал завтрак, когда в дверь негромко постучали. Полный мужчина, в помятой серой форме и с широким тесаком на поясе, шагнул в комнату, отдал честь, протянул мне белый прямоугольный конверт, голодными глазами посмотрел на американские сигареты на столике и усмехнулся, когда я предложил ему одну, затем снова отдал честь и вышел.

На конверте стояло мое имя, написанное мелким, очень четким и округлым, но отнюдь не детским почерком. Внутри была записка, вышедшая из-под того же пера: «Министр полиции сожалеет, что дела не позволяют ему встретиться с Вами сегодня». После подписи, «Ромен Франкл», стоял постскриптум: «Если Вам будет удобно заглянуть ко мне после девяти вечера, то я, возможно, сумею сберечь Вам немного времени. Р. Ф.». Ниже был сообщен адрес.

Я положил записку в карман и крикнул: «Прошу!» — еще на один стук в дверь.

Вошел Лайонел Грантхем. Лицо у него было бледное и обеспокоенное.

— Доброе утро, — поздоровался я как можно непринужденнее, делая вид, будто уже и забыл о событиях вчерашнего вечера. — Вы уже позавтракали? Садитесь…

— О да, благодарю. Я поел. — Его красивое лицо немного покраснело. — Что касается вчерашнего вечера… Я был…

— Забудьте об этом! Никто не любит, когда вмешиваются в его дела.

— Это очень любезно с вашей стороны, — промолвил он, теребя в руках шляпу. Потом, прокашлявшись, продолжал: — Вы сказали… что поможете мне, если я захочу.

— Да. Помогу. Садитесь.

Он сел, закашлялся, провел языком по губам.

— Вы никому не рассказывали о вчерашнем случае с солдатом?

— Нет.

— Вы могли бы продолжать хранить молчание?

— Зачем?

Он посмотрел на остатки моего завтрака и ничего не ответил. Я прикурил сигарету и, ожидая ответа, стал пить кофе. Грантхем задвигался на стуле и не поднимая головы спросил:

— Вы знаете, что ночью убит Махмуд?

— Тот мужчина, что был с вами и Эйнарссоном в ресторане?

— Да. Его застрелили перед собственным домом сразу после полуночи.

— Эйнарссон?

Парень даже подскочил.

— Нет! — закричал он. — Почему вы так думаете?

— Эйнарссон знал, что Махмуд заплатил солдату за убийство, поэтому он или убрал Махмуда сам, или приказал кому-то его убрать. Вы не говорили ему о нашем вчерашнем разговоре?

— Нет! — вспыхнул Грантхем. — Не очень-то приятно, если твоя семья относится к тебе как к мальчишке и присылает человека для надзора над тобой.

Я высказал предположение:

— Он послал вас, чтобы вы предложили мне работу, о которой шла речь вчера вечером, и одновременно предупредили, чтобы я не рассказывал про того солдата. Так?

— Так.

— Хорошо, тогда предлагайте.

— Но он же не знал, что вы…

— В таком случае что же вы собираетесь делать? — спросил я. — Если вы не сделаете мне предложение, то вам придется объяснять ему, почему вы этого не сделали.

— О Господи, вот беда! — устало посетовал Грантхем и, опершись локтями о колени, положил голову на ладони. Он смотрел на меня растерянным взглядом мальчугана, который вдруг понял, что мир слишком сложен.

Лайонел Грантхем созрел для разговора. Я улыбнулся ему, допил кофе и стал ждать.

— Понимаете, я не хочу, чтобы меня привели домой за ухо, — неожиданно промолвил он с каким-то детским вызовом.

— Вы же знаете, я не собираюсь вас принуждать, — успокоил я парня.

Мы снова немного помолчали. Я курил, а он сидел в той же позе и размышлял. Затем он смущенно задвигался на стуле и выпрямился; лицо его стало пунцовым.

— Я хочу попросить у вас помощи, — наконец промолвил Грантхем, стараясь не выдать своего крайнего смущения. — Я расскажу вам всю эту историю. Но если вы будете смеяться, я… Вы ведь не будете смеяться, правда?

— Если это действительно смешно, то, может, и буду. Но это не помешает мне помочь вам.

— Хорошо, тогда смейтесь! Это очень смешно! Вы должны хохотать! — Парень глубоко вдохнул воздух. — Вы никогда не думали… Вы никогда не думали о том, чтобы стать… — Он замолчал, посмотрел на меня с отчаянной решимостью, а затем, собрав всю свою волю, почти выкрикнул: — Королем?!

— Возможно. Я думал о многом. Наверное, была у меня и такая мечта.

— Я познакомился с Махмудом на приеме в посольстве в Константинополе. — Лайонел начал рассказ, «выстреливая» слова с такой быстротой, словно радовался, что избавлялся от них. — Он был секретарем у президента Семича. Мы подружились, хотя я и не был от него в восторге. Это он уговорил меня приехать с ним сюда и отрекомендовал полковнику Эйнарссону. Потом они… Без сомнения, этой страной управляют плохо. Я бы никогда не дал согласия, если бы это было не так.

Они готовили революцию. Но человек, который должен был ее возглавить, только что умер. Помехой была и нехватка денег. Поверьте… меня толкнуло на это не тщеславие. Я верил — и верю до сих пор, — что это могло быть… что это будет… на пользу стране. Они сделали мне предложение: если я буду финансировать революцию, то стану… то смогу стать королем.

Нет, нет, подождите! Господь свидетель, я поступил дурно, но не думайте о моем поступке хуже, чем он есть на самом деле. Мои деньги пригодятся этой маленькой, нищей стране. Потом, когда ее возглавит американец, будет легче — должно быть легче — получить кредит в Америке или в Англии. Учтите и политический аспект. Муравию окружают четыре страны, и каждая из них довольно сильна, чтобы, если захочет, аннексировать ее. До сих пор Муравия сохраняла независимость только благодаря соперничеству между соседями, а также потому, что не имеет морских портов.

Однако, если страну возглавит американец, да еще если удастся получить займы в Америке и в Англии, ситуация станет совсем иной. Муравия окрепнет, по крайней мере она будет иметь хоть какое-то право на помощь со стороны мощных держав. Этого достаточно, чтобы соседи стали осмотрительнее.

Вскоре после первой мировой войны Албания тоже думала о такой возможности и предложила свою корону одному из американцев. Но тот отказался. В то время это был пожилой человек, который уже сделал карьеру. Я решил воспользоваться своим шансом. Среди Грантхемов… — В его голосе снова появились нотки смущения, — среди Грантхемов уже были короли. Мы ведем свою родословную от Якова Четвертого Шотландского. Поэтому я и подумал: хорошо бы, если наш род снова увенчала бы корона.

Мы не хотели жестокой революции. Эйнарссон держит под контролем армию. Нам оставалось только использовать ее, чтобы заставить депутатов, которые еще не присоединились к нам, изменить форму правления и избрать меня королем. Меня было бы легче избрать, чем человека, в жилах которого нет королевской крови. В этом мое преимущество, несмотря… несмотря на мою молодость. А люди… люди в самом деле хотят короля, особенно крестьяне. Они считают, что не имеют права называться нацией, пока у них нет властелина. Президент для них ничто — обыкновенный человек, как и все они. Поэтому, понимаете, я… Ну же, смейтесь! Вы услышали достаточно, чтобы понять, насколько это глупо! — Голос его сорвался на высокой ноте. — Смейтесь! Почему же вы не смеетесь?

— Над чем? — спросил я. — Видит Бог, это безумие. Но не глупость. Вы ошиблись, но не утратили самообладания. Вы говорите так, словно это дело похоронено навсегда. Оно провалилось?

— Нет, не провалилось, — медленно проговорил Грантхем и насупился. — Хотя я уже начинаю думать, что это именно так. Смерть Махмуда не должна была повлиять на ситуацию, но теперь у меня такое ощущение, словно все кончилось.

— Много денег уже потрачено?

— Дело не в этом. Но… хорошо, допустим, американские газеты узнают об этой истории, а они-таки узнают. Вы же знаете, как они могут ее преподнести. Потом об этом услышат мать, дядя, адвокатская контора. Не хочу прикидываться: мне будет стыдно глядеть им в глаза. А еще… — он покраснел еще сильнее, — а еще Валеска… мисс Радняк… Ее отец должен был стать во главе революции. Он и был во главе… пока его не убили. Она… я никогда не буду по-настоящему достоин ее, — промолвил Лайонел с идиотским благоговением. — Однако надеюсь, что если буду продолжать дело ее отца и смогу предложить ей еще что-то, кроме денег… если бы я что-то сделал… завоевал место для себя… то, может, тогда она… Ну, вы же понимаете…

— Да, — пробурчал я.

— Что же мне делать? — серьезно спросил Грантхем. — Убежать я не могу. Я должен ради нее довести это дело до конца и не потерять уважения к себе. Но у меня такое предчувствие, будто всему конец. Вы предложили мне помощь. Помогите мне! Скажите, что я должен делать!

— Вы сделаете то, что я вам скажу… если я пообещаю помочь вам выбраться из этой истории и не запятнать своего имени? — спросил я так, словно каждый день вытягивал миллионеров и наследников шотландских королей из балканских смут.

— Да!

— Какое следующее мероприятие в революционной программе?

— Сегодня ночью состоится собрание. Я проведу вас.

— В котором часу?

— В полночь.

— Встретимся в половине двенадцатого. Что вы должны были мне сообщить?

— Мне поручили рассказать вам о заговоре и предложить все, что вы пожелаете, лишь бы только завлечь вас. Специальной договоренности о том, много или мало я должен вам рассказать, не было.

В тот же вечер, в девять тридцать, я вышел из такси перед домом, адрес которого был указан в записке от секретарши министра полиции. Небольшой двухэтажный дом стоял на плохо вымощенной улице на восточной окраине города. Дверь открыла среднего возраста женщина, в очень чистом, накрахмаленном, нс плохо сшитом одеянии. Я и рта не успел открыть, как за спиной у женщины появилась Ромен Франкл, в розовом шелковом платье, с оголенными плечами, и подала мне маленькую ручку:

— А я не надеялась, что вы придете.

— Почему? — спросил я и, пока служанка закрывала дверь и брала у меня пальто и шляпу, делал вид, будто удивлен. — Ни один мужчина не откажется от приглашения такой женщины!

Мы оказались в комнате, оклеенной темно-розовыми обоями, устланной коврами и меблированной с восточной роскошью. Единственной вещью, которая вносила диссонанс в интерьер, было огромное кожаное кресло.

— Пойдемте наверх, — пригласила меня девушка и сказала служанке несколько слов.

Мы стали подниматься по лестнице. Ромен Франкл шла впереди — легко, без всяких усилий, так, словно ее несли. Она привела меня в комнату, выдержанную в черных, белых и серых тонах, изысканно, но скупо обставленную. Эту истинно женскую атмосферу нарушало лишь присутствие еще одного огромного мягкого кресла.

Хозяйка села на серую кушетку и отодвинула стопку французских и английских журналов, чтобы освободить рядом место для меня. Сквозь приоткрытую дверь в спальню я видел ножки испанской кровати, край фиолетового покрывала и фиолетовые шторы на окне.

— Его превосходительство весьма сожалеет… — начала девушка и замолчала.

Я смотрел — нет, я смотрел спокойно, не тараща глаза, — на громадное кожаное кресло. Я знал: она замолчала именно потому, что я смотрел на него, и поэтому уже не мог отвести от него глаз.

— Василие, — проговорила она с большим нажимом, чем того требовала обстановка, — весьма сожалеет, что пришлось отменить сегодняшнюю встречу. Убийство секретаря президента — вы слыхали об этом? — заставило нас отложить все дела.

— Ах да, этот Махмуд… — Я медленно перевел взгляд с кожаного кресла на девушку. — Убийцу нашли?

Ее потемневшие черные зрачки внимательно изучали меня; наконец она покачала головой, встряхнула своими почти черными волосами.

— Возможно, это Эйнарссон, — сказал я.

— Судя по всему, вы здесь не бездельничали.

Когда она улыбалась, ее глаза, казалось, мерцали.

Служанка Мария принесла вино и фрукты, поставила все на столик рядом с кушеткой и ушла. Хозяйка налила вина и предложила мне сигареты в серебряной коробке. Я отказался и закурил свою. Она закурила египетскую сигарету — длинную, как сигара.

— Что это за революция, которой они заморочили голову моему парню? — спросил я.

— Это была замечательная идея, пока не погибла.

— Как же случилось, что она погибла?

— Это… вы хоть немного знакомы с нашей историей?

— Нет.

— Муравия возникла в результате опасений и зависти четырех держав. Девять или десять тысяч квадратных миль земли, которыми владеет эта страна, не имеют большой ценности. Ни одна из четырех держав тут, собственно, ни на что не претендовала, но любые три не могли согласиться, чтобы эти земли получила четвертая. Развязать узел можно было только одним способом: создать отдельную державу. Это и произошло в тысяча девятьсот двадцать третьем году.

Первым президентом на десять лет был избран доктор Семич. Он не государственный деятель, не политик и никогда им не станет. Но поскольку Семич — единственный муравиец, о котором слыхали за границами его родного города, здесь решили, что его избрание хоть как-то поднимет престиж новой страны. К тому же это было единственное достойное вознаграждение для единственного великого человека в Муравии. Ведь он был всего-навсего марионеткой. Настоящую власть вершил генерал Радняк, которого избрали вице-президентом. Этот пост тут даже выше поста премьер-министра. Генерал Радняк был способным человеком. Армия молилась на него, крестьяне верили ему, а наша буржуазия знала, что он честный, консервативный и интеллигентный человек и разбирается в экономике не хуже, чем в военном деле.

Доктор Семич — замечательный старый ученый, оторванный от всего, что происходит в мире. Это можно понять на таком примере: он, наверное, самый выдающийся из живых бактериологов, но если вы подружитесь с ним, то он признается вам, что не верит в ценность бактериологической науки. «Человек должен жить с бактериями как с друзьями, — скажет он. — Наш организм должен приспосабливаться к болезням, и тогда будет безразлично — болеете вы чахоткой или нет. Вот где нас ждет победа. Поэтому мы и работаем над этим. Наши хлопоты в лабораториях абсолютно напрасны, однако они забавляют нас».

Но когда этого приятного старого мечтателя соотечественники наградили президентством, он отблагодарил их наихудшим образом. Чтобы показать, как он ценит такую честь, доктор запер лабораторию и всей душой отдался управлению государством. Никто этого не ожидал и не хотел. Главой правительства должен был стать Радняк. Какое-то время он действительно держал ситуацию под контролем и все было хорошо.

Но у Махмуда были собственные планы. Доктор Семич доверял секретарю, а тот начал обращать внимание президента на все случаи, когда Радняк превышал свою власть. Пытаясь устранить Махмуда от управления, Радняк допустил ужасную ошибку. Он пошел к Семичу и откровенно сказал: «Никто не ожидал того, что президент отдаст все свое время государственным делам; соотечественники оказали ему честь, избрав его первым своим президентом, но они, мол, не хотели обременять старого человека такими обязанностями».

Радняк сыграл Махмуду на руку. Теперь доктор Семич был убежден в том, что Радняк пытается отобрать у него власть. С тех пор руки у Радняка оказались связанными. Доктор Семич настоял на том, чтобы самому решать все государственные дела, а по сути вершил всем Махмуд, ибо президент знал об управлении государством не больше, чем в тот день, когда стал у власти. Жалобы — безразлично, кто с ними обращался, — ничего не давали. Каждого, кто жаловался, доктор Семич считал сообщником мятежника Радняка. Чем сильнее критиковали Махмуда в парламенте, тем больше верил ему доктор Семич. В прошлом году положение стало невыносимым, тогда же было положено начало революции.

Естественно, возглавил ее Радняк, и не менее девяноста процентов влиятельных муравийцев поддержали его. Но судить об отношении к революции всего народа трудно. Ведь большинство народа — это крестьяне и мелкие землевладельцы, которые хотят, чтобы им дали мир. Но несомненно одно: они скорее хотели бы короля, чем президента, потому, чтобы угодить им, надо было изменить государственный строй. Армия очень любила Радняка и тоже поддерживала революцию. Восстание вызревало медленно. Генерал Радняк был человек осторожный, осмотрительный, да и страна эта небогата, денег всегда не хватало.

За два месяца до того дня, на который было назначено восстание, Радняка убивают. И революция рассеялась как сон, а ее силы распались на дюжины фракций. Не нашлось достаточно сильного человека, который смог бы удержать их вместе. Некоторые из этих групп и по сей день собираются и вынашивают планы, но у них нет ни влияния, ни настоящей цели.

В такую революцию и втянули Лайонела Грантхема. Через день или два мы будем иметь больше информации, но уже теперь известно, что Махмуд, который проводил месячный отпуск в Константинополе, привез оттуда Грантхема и, сговорившись с Эйнарссоном, решил облапошить парня.

Конечно, Махмуд был очень далек от революции, ведь она направлена против него. А Эйнарссон как раз поддерживал своего начальника генерала Радняка. После его смерти Эйнарссону удалось завоевать почти такую же преданность солдат, какой пользовался покойный генерал. Они, конечно, не любят этого исландца так, как любили Радняка, но Эйнарссон — человек представительный, помпезный, а именно такие черты привлекают простых людей в вожде. Эйнарссон имел армию и мог сосредоточить в руках остатки революционного механизма, чтобы произвести на Грантхема впечатление. Ради денег полковник мог пойти на все. Поэтому они с Махмудом и устроили представление для вашего молодого человека. Для этого они использовали и дочь генерала Радняка Валеску. Думаю, ее тоже обманули. Я слыхала, что ваш юноша и она хотят стать королем и королевой. Сколько денег они вложили в этот фарс?

— Наверное, миллиона три американских долларов.

Ромен Франкл тихонько присвистнула и налила еще вина.

— Какую позицию занимал министр полиции, пока революция еще не погибла? — спросил я.

— Василие, — сказала она, отпивая вино, — удивительный человек, оригинал. Его ничто не интересует, кроме собственного уюта. А уют для него — это чрезмерное количество еды и напитков, не меньше шестнадцати часов сна в сутки и чтобы в течение остальных восьми часов делать как можно меньше движений. Больше его ничто не волнует. Дабы сохранить свой покой, он сделал управление полиции образцовым. Работу все должны выполнять четко и без промедления. В противном случае преступления не будут наказаны, люди будут подавать жалобы, а эти жалобы могут побеспокоить его превосходительство. Он даже вынужден будет сократить свой послеобеденный сон, чтобы принять участие в каком-нибудь совещании или заседании. Так не годится. Поэтому он создал организацию, которая свела количество преступников до минимума и постоянно сокращает этот минимум. Так он добился того, чего желал.

— Убийцу Радняка схватили?

— Застрелен. Оказывал сопротивление при аресте. Через десять минут после покушения.

— Это один из людей Махмуда?

Девушка допила свой бокал, хмуро глянула на меня, и ее нижние веки задрожали.

— А вы не такой уж глупый, — медленно проговорила она. — Но теперь мой черед спрашивать. Почему вы сказали, что это Эйнарссон убил Махмуда?

— Эйнарссон знал, что Махмуд пытался организовать убийство его и Грантхема в тот же вечер.

— Правда?

— Я видел, как солдат взял у Махмуда деньги, подстерег Эйнарссона и Грантхема, выпустил в них шесть пуль, но промахнулся.

Ромен Франкл щелкнула ногтем себя по зубам.

— Это на Махмуда не похоже, — возразила она. — Чтобы на глазах у людей платить за убийство…

— Может, и не похоже, — согласился я. — Но, допустим, нанятый убийца решил, что ему заплатили мало, или получил только часть оплаты. Или, быть может, есть лучший способ получить деньги сполна, чем подойти на улице и потребовать их за пять минут до совершения покушения?

Она кивнула и заговорила, словно размышляя вслух:

— Значит, они получили от Грантхема все, на что надеялись, и теперь каждый старается убрать соперника, чтобы завладеть деньгами.

— Ваша ошибка в том, — сказал я, — что вы считаете революцию трупом.

— Но Махмуд даже за три миллиона не согласился бы плести заговор, который отстранил бы его от власти.

— Вот-вот! Махмуд думал, что они играют комедию для парня. А когда узнал, что это не игра, что у Эйнарссона серьезные намерения, то попытался от него избавиться.

— Возможно. — Она пожала плечами. — Но это только предположение.

— Разве? Эйнарссон носит с собой портрет персидского шаха. Снимок затертый, следовательно, им пользовались часто. Персидский шах был русским солдатом, который после войны вернулся в Персию и продвигался по службе, пока не взял под контроль войска, не стал диктатором, а через некоторое время и шахом. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Эйнарссон — исландский солдат, который попал сюда после войны и сделал карьеру. Теперь армия в его руках. Если он носит при себе портрет шаха и смотрит на него так часто, что тот даже потерся, то не означает ли это, что полковник стремится последовать примеру шаха? Или вы иного мнения?

Ромен Франкл поднялась и принялась ходить по комнате; она то слегка переставляла стул, поправляла какое-то украшение или картину, то разглаживала складки на шторах. Двигалась она так, словно ее водили, — грациозная, нежная девушка в розовом шелку.

Потом она остановилась перед зеркалом — немного сбоку, так, чтобы видеть меня в нем, и, взбивая свои кудри, как-то пренебрежительно проговорила:

— Очень хорошо. Следовательно, Эйнарссон хочет революции. А что будет делать ваш юноша?

— То, что я ему скажу.

— А что вы ему скажете?

— То, что ему будет выгодно. Я хочу вернуть его домой со всеми деньгами.

Она отошла от зеркала, взъерошила мне волосы, поцеловала в губы и села ко мне на колени, держа мое лицо в своих маленьких, теплых ладонях.

— Отдайте мне революцию, мой дорогой! — Ее глаза потемнели от возбуждения, голос стал глубоким, губы смеялись, тело дрожало. — Я ненавижу Эйнарссона! Используйте этого человека, а потом уничтожьте его. Но дайте мне революцию!

Я засмеялся, поцеловал девушку и положил ее голову себе на плечо.

— Посмотрим, — пообещал я. — Сегодня в полночь у меня встреча с заговорщиками. Может, я что-нибудь узнаю.

— Ты вернешься после встречи?

— Попробуй не впустить меня!

В одиннадцать тридцать я вернулся в отель, положил в карман пистолет и кастет, а потом уже поднялся в номер Грантхема. Он был один, но сказал, что ждет Эйнарссона. Казалось, парень был рад мне.

— Скажите, Махмуд когда-нибудь приходил на ваши встречи? — спросил я.

— Нет. Его участие в революции скрывали даже от наиболее надежных. Он не мог приходить, на то были причины.

— Конечно, были. И главнейшая — все знали, что он не хочет никаких заговоров, не хочет ничего, кроме денег.

Грантхем закусил нижнюю губу и вздохнул:

— О Господи, какая грязь!

Приехал полковник Эйнарссон — в вечернем костюме, но солдат до кончиков ногтей, человек действия. Он пожал мне руку сильнее, чем было необходимо. Его маленькие темные глаза сверкали.

— Вы готовы, господа? — обратился он ко мне и к парню так, словно в комнате собралось много народу. — Отлично! Начнем не откладывая. Сегодня ночью не будет трудностей. Махмуд мертв. Конечно, среди наших друзей найдутся люди, которые спросят: «Почему мы поднимаем восстание именно сейчас?» Черт… — Он дернул за кончик своего пышного уса. — Наши побратимы — люди верные, но очень нерешительные. Ничего. Под умелым руководством нерешительность исчезнет. Вот увидите! — Полковник снова дернул себя за ус.

Видно было, что в тот вечер этот господин чувствовал себя Наполеоном. Но я не хочу, чтобы у вас сложилось о нем впечатление как об опереточном революционере, — я помню, что он сделал с солдатом.

Мы вышли на улицу, сели в машину, проехали семь кварталов и направились к маленькому отелю в переулке. Швейцар согнулся в три погибели, открывая перед Эйнарссоном дверь. Мы с Грантхемом поднялись вслед за полковником на второй этаж и очутились в тускло освещенном холле. Нас встретил подобострастный, толстый мужчина лет пятидесяти, который все время кланялся и квохтал. Эйнарссон отрекомендовал его как хозяина отеля. Потом этот толстяк провел нас в комнату с низким потолком, где человек тридцать или сорок поднялись с кресел и стали рассматривать нас сквозь тучи табачного дыма.

Представляя меня обществу, Эйнарссон произнес короткую, очень короткую речь, которой я не понял. Я поклонился и сел рядом с Грантхемом. Эйнарссон сел с другой стороны от парня. Остальные тоже сели, не дожидаясь какого-то особого указания.

Полковник Эйнарссон разгладил усы и начал говорить то с одним, то с другим, время от времени повышая голос, чтобы перекрыть общий шум. Лайонел Грантхем тихонько показывал мне влиятельнейших заговорщиков: десяток или больше членов парламента, один банкир, брат министра финансов (наверное, он представлял этого чиновника), полдесятка офицеров (в этот вечер все они были в штатском), три профессора из университета, председатель профсоюзов, издатель газеты и ее редактор, секретарь студенческого клуба, политический деятель из эмиграции да несколько мелких коммерсантов.

Банкир, седобородый мужчина лет шестидесяти, поднялся и начал речь, внимательно глядя на Эйнарссона. Говорил он непринужденно, мягко, но немного с вызовом. Полковник не позволил ему зайти слишком далеко.

— Черт! — воскликнул Эйнарссон и поднялся на ноги. Его речь для меня была сущей абракадаброй, но у банкира со щек сошел румянец и его глаза беспокойно забегали.

— Они хотят идти на попятную, — прошептал мне на ухо Грантхем. — Не соглашаются быть за нами до конца. Я знал, что так случится.

В комнате поднялся шум. Множество людей что-то выкрикивали одновременно, но никто не мог перекричать Эйнарссона. Все повскакивали с мест; у одних лица были совершенно красные, у других — совершенно мокрые. Брат министра финансов — стройный, щегольски одетый мужчина с продолговатым, интеллигентным лицом — сорвал свое пенсне с такой злостью, что оно треснуло пополам, крикнул Эйнарссону несколько слов, повернулся на каблуках и направился к дверям.

Распахнув их, он замер.

В коридоре было полно людей в зеленой форме. Многие солдаты стояли, прислонившись к стенам, другие сгрудились в группы, сидели на корточках. Огнестрельного оружия у них не было — лишь тесаки в ножнах на поясе. Брат министра финансов, притихнув, стоял в дверях, уставившись на солдат.

Темноволосый, смуглый крепыш, в мешковатой одежде и тяжелых башмаках, перевел взгляд красных глаз с солдат на Эйнарссона и медленно сделал два шага к полковнику. Это был крестьянский политик. Эйнарссон двинулся ему навстречу. Все, кто был между ними, отошли в сторону. Эйнарссон закричал, и крестьянин закричал. Эйнарссон достиг наивысшей ноты, но и крестьянин не остался в долгу. Тогда полковник воскликнул: «Тьфу!» — и плюнул крепышу в лицо. Тот пошатнулся и полез огромной рукой под коричневое пальто. Я обошел Эйнарссона и уперся стволом своего револьвера крепышу в ребра.

Эйнарссон засмеялся и позвал в комнату двух солдат. Они взяли крестьянина под руки и увели прочь. Кто-то закрыл дверь, все сели. Полковник заговорил снова. Никто его не прерывал. Банкир с седыми висками тоже выступил с речью. Брат министра поднялся и произнес полдесятка учтивых слов, близоруко вглядываясь в Эйнарссона и держа в руках половинки сломанного пенсне. Эйнарссон что-то ответил, а затем поднялся и заговорил Грантхем. Все слушали его очень почтительно.

Потом слово взял снова Эйнарссон. Все взволнованно заговорили. Говорили все вместе. Так продолжалось довольно долго. Грантхем объяснил мне, что восстание начнется в четверг, рано утром, — а было уже утро среды — и вот они в последний раз обсуждают детали. Я засомневался, услышит ли кто-нибудь о деталях в этом реве. Так продолжалось до половины четвертого. Последние два часа я проспал в кресле в уголке.

После того собрания мы с Грантхемом возвратились в отель. Он сказал мне, что завтра, в четыре утра, мы собираемся на площади. В шесть уже рассветает, и к тому времени административные здания, президент, большинство членов правительства и депутатов, которые пока еще в оппозиции, будут в наших руках. Заседание парламента произойдет под надзором Эйнарссона, и все пройдет без осложнений, вполне буднично.

Я должен был сопровождать Грантхема в качестве телохранителя, а это, по-моему, означало, что нас будут стараться держать как можно дальше от событий. Меня это устраивало.

Я провел Грантхема на пятый этаж, возвратился в свой номер, умылся холодной водой и снова вышел из отеля. Поймать в этот час такси нечего было и думать, поэтому я отправился к Ромен Франкл пешком. По пути со мной произошло небольшое приключение.

Ветер дул мне прямо в лицо, и я, чтобы прикурить сигарету, остановился и развернулся к нему спиной. И вдруг заметил, как по стене дома скользнула тень. Следовательно, за мной следили, и следили не очень умело. Я прикурил сигарету и отправился дальше, пока не дошел до довольно темной части улицы и не свернул быстро в подъезд.

Из-за угла выскользнул запыхавшийся мужчина. С первого раза я не попал — удар пришелся ему в щеку. Зато второй удар получился куда надо — по затылку. Я оставил шпиона отдыхать в подъезде, а сам отправился к дому Ромен Франкл.

Мне открыла служанка Мария, в сером шерстяном купальном халате. Она провела меня в комнату, где сочетались белые и серые тона и где секретарша министра, все еще в розовом платье, сидела, обложившись подушками, на кушетке. По пепельнице, полной окурков, было ясно, как девушка провела эту ночь.

— Ну? — спросила она, когда я чуть подтолкнул ее, чтобы освободить на кушетке немного места для себя.

— Мы поднимаем восстание в четверг, в четыре утра.

— Я знала, что вы это сделаете, — сказала она, беря меня за руку.

— Все вышло само собой, хотя были такие минуты, когда я мог положить конец всему этому делу — просто стукнуть полковника по затылку и позволить остальным разорвать его на части. Кстати, вспомнил: кто-то нанял шпиона, и он следил за мной, когда я шел сюда.

— Как он выглядел?

— Приземистый, плотный, лет сорока.

— Ноу него же ничего не вышло?

— Я уложил его плашмя и оставил отдыхать.

Она засмеялась и потянула меня за ухо.

— То был Гопчек — лучший наш детектив. Он разозлится!

— Хорошо, так не приставляйте их больше ко мне. А тому детективу передайте: мне жаль, что пришлось ударить его дважды. Но он сам виноват — не надо было первый раз дергать головой.

Она засмеялась, потом насупилась, и наконец ее лицо приняло выражение, в котором веселости и взволнованности было поровну.

— Расскажите мне о собрании! — велела она.

Я рассказал ей все, что знал. А когда замолчал, она притянула меня за голову, поцеловала и прошептала:

— Ты веришь мне, правда же, милый?

— Конечно. Точно так же, как и ты мне.

— Этого недостаточно, — промолвила она и оттолкнула мое лицо.

Вошла Мария, неся поднос с едой. Мы подтянули к кушетке столик и начали есть.

— Я не совсем вас понимаю, — отозвалась Ромен, откусывая кусочек спаржи. — Если вы не доверяете мне, тогда зачем обо всем этом рассказали? Насколько мне известно, вы не очень сочиняли. Почему вы сказали правду, если не верите мне?

— Все моя впечатлительная натура, — объяснил я. — Я так поддался вашей красоте и очарованию, что не могу отказать вам ни в чем.

— Довольно! — воскликнула она, сразу став серьезной. — Эту красоту и очарование в большинстве стран мира я превращала в капитал. Никогда больше не говори мне об этом! Это причиняет мне боль, ибо… ибо… — Девушка отодвинула свою тарелку, потянулась за сигаретой, задержала на полдороге руку и бросила на меня тяжелый взгляд. — Ибо я люблю тебя, — наконец выговорила она.

Я взял ее застывшую в воздухе руку, поцеловал в ладонь и спросил:

— Ты любишь меня больше всех на свете?

Она высвободила руку.

— Ты что, бухгалтер? — поинтересовалась она. — Может, ты умеешь все подсчитать, взвесить и измерить?

Я усмехнулся и попытался вернуться к завтраку. Я был так голоден! Но съел я всего несколько кусочков и аппетит у меня пропал. Я попытался сделать вид, что все еще хочу есть, но из этого ничего не вышло. Кусок не лез мне в горло. Оставив напрасные попытки, я закурил сигарету.

Ромен разогнала рукой дым и снова спросила:

— Так вы мне не доверяете? Тогда почему же вы отдали себя в мои руки?

— А почему бы и нет? Вы можете задушить восстание. Но меня это не касается. Это не моя партия, и ее поражение вовсе не означает, что мне не удастся забрать отсюда парня со всеми его деньгами.

— А как вы смотрите на заключение в тюрьму, возможную казнь?

— Что ж, рискну, — ответил я.

А сам подумал, что если после двадцати лет жульничества и интриг в больших городах я позволил бы одурачить себя в этом горном селе, то заслуживаю наихудшего.

— Вы вообще ничего ко мне не испытываете?

— Довольно вам строить из себя дурочку. — Я махнул рукой в сторону недоеденного завтрака. — У меня с восьми вечера и росинки во рту не было.

Она засмеялась, закрыла мне рот ладонью и сказала:

— Понимаю. Вы меня любите, но не до такой степени, чтобы позволить вмешиваться в ваши планы. Мне это не нравится. Такое лишает человека мужества.

— Вы хотите присоединиться к революции? — спросил я.

— Я не собираюсь бегать по улицам и разбрасывать во все стороны бомбы, если вы это имеете в виду.

— А Дюдакович?

— Он спит до одиннадцати утра. Если вы начнете в четыре, то у вас останется целых семь часов до тех пор, пока он проснется. — Она сказала это вполне серьезно. — Начинать следует именно в это время. А то он может остановить вашу революцию.

— Неужто? А у меня сложилось впечатление, что он хочет революции.

— Василие не хочет ничего, кроме покоя и уюта.

— Слушай, дорогуша, — сказал я. — Если твой Василие хоть на что-нибудь способен, то он не может не узнать обо всем заранее. Революция — это Эйнарссон и армия. Все эти банкиры и депутаты, которых он тянет за собой, чтобы придать партии респектабельность, не более чем опереточные фигуры. Ты только посмотри на них! Собираются в полночь и болтают всякие глупости. А теперь, когда их наконец толкнули на что-то, они не удержатся и разболтают все тайны. Целый день будут ходить, дрожать и шептаться по темным углам.

— Они делают это уже несколько месяцев, — сказала Ромен. — И никто не обращает на них внимания. А я обещаю, что Василие не узнает ничего нового. Конечно, я ничего ему не скажу, а когда говорит кто-то другой, он не слушает.

— Хорошо. — Я не был уверен, что она говорит правду, но чего, в конце концов, не бывает! — Теперь мы подходим к главному: армия поддержит Эйнарссона?

— Да, армия пойдет за ним.

— Значит, настоящая работа начнется у нас, после того как все закончится?

Она стряхнула пальчиком пепел с сигареты на скатерть и ничего не ответила.

— Эйнарссона надо будет свалить, — продолжал я.

— Нам придется его убить, — задумчиво проговорила она. — Лучше всего это будет сделать тебе самому.

В тот вечер я встретился с Эйнарссоном и Грантхемом и провел с ними несколько часов. Парень был суетлив, нервничал, не верил в успех восстания, хотя и старался делать вид, что все идет как надо. А Эйнарссон просто не мог сдержать потока слов. Он рассказал нам со всеми подробностями о плане следующего дня. Меня, правда, больше интересовал он сам, чем его слова. Он мог бы отложить восстание, мелькнула у меня мысль, и я не стал бы мешать ему в этом. Пока полковник говорил, я наблюдал за ним и мысленно отмечал его слабые стороны.

Сначала я взвесил его физические данные: высокий, крепкий мужчина в расцвете сил, возможно не такой уж ловкий, но сильный и осторожный. Кулак вряд ли причинит вред его коротконосому, пышущему здоровьем лицу с широким подбородком. Он не был полным, но ел и пил много, чтобы иметь крепкие мускулы, а такие цветущие мужчины не выдерживают сильных ударов в живот. Так же как и в пах.

Умственными способностями полковник тоже не отличался. Свою революцию он подготавливал на скорую руку. И иметь успех она могла, наверное, только потому, что не встречала противодействия. У него достаточно силы воли, рассуждал я, но не следует на это особо полагаться. Люди, у которых недостает ума, чтобы чего-то достичь, должны закалять в себе силу воли. Я не знал, хватит ли у него мужества, но полагал, что перед людьми он способен развернуть грандиозное представление. А большая часть задуманного как раз и должна была происходить на людях. Однако в темном углу, наедине, считал я, Эйнарссон наверняка проявит малодушие. Он абсолютно верит в себя. Мне он не верит. Полковник взял меня к себе, потому что сделать это оказалось легче, чем закрыть передо мной дверь.

Он продолжал распространяться о своих планах. Хотя, по сути, говорить было не о чем. Он собирался на рассвете ввести в город солдат и свергнуть правительство. Это, собственно, и был план. Все остальное служило лишь гарниром к блюду, и именно об этом гарнире мы и могли дискутировать. Это было скучно.

В одиннадцать Эйнарссон прекратил свою болтовню и ушел.

— До четырех утра, господа, — именно тогда начнется новая история Муравии! — Он положил мне на плечо руку и приказал: — Берегите его величество!

— Конечно, — откликнулся я и немедленно отослал его величество в постель.

Грантхем не хотел спать, но был слишком молод, чтобы сознаться в этом, поэтому он повиновался как будто охотно. Я взял такси и поехал к Ромен.

Она напоминала ребенка накануне праздника. Девушка поцеловала сначала меня, потом служанку Марию. Ромен садилась то ко мне на колени, то рядом со мной, то на пол, на все стулья по очереди, ежеминутно меняя места. Она смеялась и неустанно говорила — о революции, обо мне, о себе, обо всем на свете. И чуть не захлебнулась, когда, не прекращая говорить, попыталась выпить вина. Девушка прикуривала свои длинные сигареты и забывала их курить или же потушить, пока они не прижигали ей губы. Она пела отрывки из песен на полудесятке языков.

Я ушел от нее в три часа. Она проводила меня во двор, наклонила мою голову и поцеловала в глаза и губы.

— Если ничего не выйдет, — пробормотала она, — приходи к тюрьме. Мы будем ее оборонять, пока…

— Если уж так не повезет, то меня туда приведут, — пообещал я.

Но ей было не до шуток.

— Я еду туда немедленно. Боюсь, Эйнарссон занес меня в черный список.

— Неплохая идея. Если тебе там не понравится, дай мне знать.

В отель я возвращался уже темными улицами — свет выключали в полночь, — не встретив ни одного человека; не видно было даже полицейских. Когда я подходил к подъезду, пошел проливной дождь.

В номере я переоделся в более прочную одежду и обул тяжелые башмаки, потом достал из чемодана еще один пистолет и спрятал его в кобуру под мышкой. Затем набил карманы патронами, подхватил шляпу, плащ и отправился наверх, в номер Грантхема.

— Через десять минут пробьет четыре, — сказал я ему. — Можно уже выходить на площадь. Возьмите на всякий случай оружие.

Парень не спал. Его миловидное лицо было спокойным и розовым, точно таким, как тогда, когда я увидел его впервые, разве что глаза блестели сильнее. Он надел пальто, и мы вышли на улицу.

По дороге на площадь в лицо нам хлестал дождь. Вокруг бродили какие-то фигуры, однако к нам никто не подходил. Мы остановились перед какой-то конной статуей.

К нам подошел бледный, чрезвычайно худой юноша и быстро заговорил, помогая себе обеими руками, время от времени шмыгая носом, словно он страдал насморком. Я не понял ни одного слова из того, что он сказал.

Шум дождя уже тонул в гуле голосов. Жирное лицо банкира с седыми висками, который был на собрании, неожиданно вынырнуло из темноты и так же молниеносно скрылось, словно он не хотел, чтобы его узнали. Около нас собирались люди, которых я никогда до сего времени не видел; они заискивающе здоровались с Грантхемом. Подбежал маленький человечек в большой фуражке, пролопотал что-то охрипшим, прерывистым голосом. Худой, сутулый мужчина в очках, забрызганных дождем, перевел его слова на английский:

— Он говорит, что артиллерия предала нас и теперь у домов правительства устанавливают пушки, чтобы на рассвете смести нас с площади. — В его голосе звучала безнадежность, и он добавил: — В этом случае мы, конечно, ничего не сможем сделать.

— Мы сможем умереть, — кротко промолвил Лайонел Грантхем.

В этой болтовне не было и капли смысла. Никто не пришел сюда умирать. Все они были тут, ибо никто не ожидал, что кто-то погибнет, кроме разве нескольких солдат Эйнарссона. Это если воспринимать слова парня умом. Но, Господь свидетель, даже я, сорокалетний детектив, который уже давно не верил в добрых фей, вдруг ощутил, как под влажной одеждой по телу побежали мурашки. И если б кто-то сказал мне: «Этот парень — настоящий король», возражать я бы не стал.

Внезапно бормотание вокруг затихло, было слышно лишь шуршание дождя да тяжелый топот сапог по мостовой — подходили люди Эйнарссона. Все заговорили одновременно — счастливые, ободренные приближением тех, кто должен был выполнить черную работу.

Сквозь толпу протолкался офицер в блестящем плаще — маленький, нарядный молодой человек, с большущей саблей. Он изысканно отдал Грантхему честь и заговорил по-английски, чем, видимо, гордился:

— Привет от полковника Эйнарссона, сэр! Все идет по плану.

Я задумался над значением последних слов.

Грантхем усмехнулся и промолвил:

— Передайте мою благодарность полковнику Эйнарссону.

Снова появился банкир; теперь он набрался храбрости и присоединился к нам. Подходили и другие участники ночного собрания. Мы стояли около статуи, и нас окружала многочисленная толпа. Крестьянина, которому Эйнарссон плюнул в лицо, я нигде не видел.

Под дождем все уже промокли. Мы переступали с ноги на ногу, дрожали и болтали. День занимался медленно, выхватывая из темноты все больше мокрых людей, в глазах которых блестело лихорадочное любопытство. Где-то вдали толпа взорвалась приветственными восклицаниями. Остальные подхватили их. Люди забыли о том, что вымокли до нитки и замерзли, — они смеялись, танцевали и целовались. К нам подошел бородач в кожаном пальто, поклонился Грантхему и объяснил, что именно сейчас личный полк Эйнарссона занимает административное здание.

Наступил день. Толпа расступилась, чтобы освободить путь для автомобиля в сопровождении кавалерийского эскорта. Машина остановилась перед нами. Из нее вышел полковник Эйнарссон, с обнаженной саблей в руке, отдал честь и, придержав дверцу, пригласил в салон Грантхема и меня. Он сел после нас. От него веяло духом победы, как от девушки духами. Кавалеристы снова плотно окружили машину, и мы отправились сквозь толпу к административному зданию; люди кричали и бежали за нами со счастливыми, возбужденными лицами. Все это производило большое впечатление.

— Город в наших руках, — сообщил Эйнарссон, откинувшись на сиденье; острие его сабли упиралось в пол автомобиля, а руки полковника лежали на эфесе. — Президент, депутаты, почти все, кто имеет политический вес, арестованы. Не сделано ни одного выстрела, не разбито ни одного стекла!

Он гордился своей революцией, и я не винил его за это. В конце концов, я не был уверен, такой ли уж он недоумок. У него хватило ума держать своих гражданских сторонников на площади, пока солдаты делали свое дело.

Мы подъехали к административному зданию и поднялись по лестнице между рядами почетного караула пехотинцев, на штыках которых блестели капли дождя. Еще больше солдат в зеленой форме брали на караул вдоль коридоров. Мы вошли в изысканно обставленную столовую, где пятнадцать или двадцать офицеров приветствовали нас. Было произнесено множество речей. Все ликовали. Разговоры не утихали и за завтраком. Я не понимал из них ничего.

Позавтракав, мы отправились в зал парламента — просторное овальное помещение, в котором выгнутые ряды скамеек и столов были обращены к возвышению; на нем стояло несколько столов и десятка два стульев. Все, кто был на завтраке, расселись на стульях. Я заметил, что Грантхемна — единственные гражданские лица на возвышении. Среди нас не было ни одного заговорщика, кроме офицеров из армии Эйнарссона. Мне это не понравилось.

Грантхем сидел в первом ряду, между мною и Эйнарссоном. Мы смотрели на депутатов сверху вниз. Наверное, с сотню их собрались в зале, они резко разделились на две группы. Справа сидели революционеры, слева — арестованные. Заметно было, что многие из них одевались второпях.

У стен плечом к плечу вдоль всего зала, кроме возвышения, стояли солдаты Эйнарссона.

В сопровождении двух солдат вошел старик — лысый, сутулый, с кроткими глазами и чисто выбритым сморщенным лицом ученого.

— Доктор Семич, — прошептал Грантхем.

Личные телохранители подвели своего президента к одному из трех столов на возвышении. Он даже не посмотрел на тех, которые уже заняли тут места, и не захотел садиться.

Поднялся и заговорил рыжий депутат — один из представителей революционной партии. Когда он закончил речь, его товарищи одобрительно заговорили. Президент произнес лишь три слова очень спокойным голосом, сошел с возвышения и вышел из зала в сопровождении солдат.

— Отказался подать в отставку, — сказал мне Грантхем.

Рыжий депутат поднялся на возвышение и присел к среднему столу. Законодательный механизм заработал. Люди говорили коротко и, наверное, по существу — настоящие революционеры.

Никто из арестованных депутатов не поднялся. Провели голосование. Не голосовали лишь несколько арестованных. Большинство подняли руки вместе с революционерами.

— Они отменили конституцию, — прошептал Грантхем.

Депутаты снова одобрительно зашумели — те, что пришли сюда добровольно. Эйнарссон наклонился к нам с Грантхемом и проговорил:

— Дальше сегодня опасно заходить. Все остается в наших руках.

— Не хотите ли потолковать?

— Конечно.

— Извините, мы вас ненадолго оставим, — обратился я к Грантхему и отошел в угол возвышения.

Эйнарссон, подозрительно насупившись, отправился вслед за мной.

— Почему не отдать корону Грантхему сейчас же? — спросил я у полковника, когда мы встали в углу, спиной к офицерам; мое правое плечо касалось его левого. — Подтолкните их. Вы можете это сделать. Конечно, они взвоют. А завтра под их натиском вы заставите его отречься от престола. Это будет вам на руку. При поддержке народа ваши позиции станут вдвое прочнее. Тогда вы сможете представить все так, будто революция — дело его рук, а вы — патриот, который не дал этому проходимцу захватить трон. Тем временем вы станете диктатором. Разве не этого вы хотели? Понимаете, к чему я веду? Пусть главный удар придется на него. Вы воспользуетесь противодействием.

Эта мысль пришлась полковнику по вкусу, не понравилось ему только то, что она исходила от меня. Его маленькие глазки впились в мои.

— А почему вы это предложили? — спросил он.

— Что вас беспокоит? Обещаю: он отречется от престола в течение двадцати четырех часов.

Полковник усмехнулся в усы и вскинул голову. Я знавал одного майора, который вскидывал так голову всякий раз, когда собирался отдать неприятный приказ.

Я быстро заговорил:

— Посмотрите на мой плащ — видите, он висит свернутым на левой руке?

Эйнарссон ничего не ответил, но глаза его сузились.

— Вы не видите моей левой руки, — продолжал я.

Его глаза превратились в две щелки, но он снова промолчал.

— В ней автоматический пистолет, — завершил я.

— Ну и что? — пренебрежительно спросил он.

— А ничего. Только… попробуйте отколоть какую-нибудь пакость — и я вас продырявлю.

— Ух! — Он не воспринимал меня всерьез. — И что потом?

— Не знаю. Но взвесьте все как следует, Эйнарссон. Я намеренно поставил себя в такое положение и вынужден буду идти до конца, если вы не уступите. Я успею убить вас, прежде чем вы что-то предпримете. И я сделаю это, если вы сейчас же не отдадите корону Грантхему. Понятно? Я буду вынужден. Наверное, — или, вероятнее, так оно и будет — ваши ребята потом рассчитаются со мной, но вы будете уже трупом. Если я сейчас отступлю, то вы наверняка застрелите меня. Поэтому мне некуда отступать. А если ни один из нас не захочет пойти навстречу друг другу, тогда конец обоим. Я зашел слишком далеко, чтобы теперь колебаться. Вы должны сделать уступку. Подумайте над этим.

Он подумал. Немного краски сошло с его лица, и щека задергалась. Я помог ему — немного отвернул плащ и показал ствол пистолета, который в самом деле держал в руке. У меня был неплохой шанс — Эйнарссон вряд ли захочет рисковать жизнью в час своего триумфа.

Полковник пересек возвышение, шагнул к столу, за которым сидел рыжеголовый, грубо согнал его с места и, перегнувшись через стол, заревел в зал. Я стоял немного сбоку и сзади от него, поэтому никто не мог стать между нами.

Целую долгую минуту после того, как смолк рев полковника, никто из депутатов не произнес ни единого слова. Потом один из контрреволюционеров вскочил с места и злобно выругался. Эйнарссон ткнул в него пальцем. Два солдата оторвались от стены, завернули депутату руки за спину и потянули его прочь. Еще один депутат поднялся, начал было говорить, но и его вывели. После того как из зала отправили и пятого оратора, все успокоились. Эйнарссон поставил вопрос на голосование и получил единодушный ответ.

Он повернулся ко мне, взгляд его метнулся от моего лица к плащу.

— Дело сделано, — проговорил наконец полковник.

— Коронацию начнем немедленно! — приказал я.

Большую часть церемонии я проворонил, ибо не спускал глаз с полковника. Но вот Лайонела Грантхема наконец официально провозгласили Лайонелом Первым, королем Муравии. Мы с Эйнарссоном приветствовали, или как оно там называется, его величество, и я отвел полковника в сторону.

— Нам надо прогуляться, — сказал я. — Не делайте глупостей. Выведите меня через боковую дверь.

Теперь он повиновался уже без напоминания про пистолет. Эйнарссон рассчитается со мной и Грантхемом тихо, он уберет нас без лишней огласки, если не захочет, чтобы на него, усмехаясь, показывали пальцем: вот человек, у которого отобрали трон на глазах у его армии.

Мы обогнули административное здание и вышли к отелю «Республика», не встретив никого из знакомых. Все население города собралось на площади. В отеле тоже никого не было. Я заставил полковника подняться на лифте на мой этаж и подвел его к своему номеру. Потом нажал на дверную ручку — дверь была не заперта — и приказал ему войти первым. Он толкнул дверь и остановился на пороге.

На моей кровати расположилась Ромен Франкл и пришивала пуговицы к одному из моих костюмов.

Я втолкнул Эйнарссона в комнату и запер дверь. Ромен посмотрела на него, потом на пистолет в моей руке — теперь не было надобности его прятать — и с деланным возмущением воскликнула:

— Ох, ты до сих пор его не кокнул!

Эйнарссон напрягся. Теперь мы были не одни — его унижение увидел посторонний человек. Он мог на что-то решиться. Надо было вести себя с ним жестко, — а может, и наоборот. Я ударил его носком ботинка по ноге и рявкнул:

— Пройди в угол и сядь там!

Он повернулся ко мне. Я ткнул ему в лицо дуло пистолета, чуть не разбив губу. Он пошатнулся, и я ударил его свободной рукой в живот. Полковник начал хватать ртом воздух. Я толкнул его к стулу в углу.

Ромен засмеялась и погрозила мне пальчиком:

— А ты настоящий головорез!

— Что же мне остается делать? — возразил я, говоря это главным образом для своего пленника. — Если бы кто его увидел, то подумал бы, что имеет дело с героем. А я прижал его и заставил отдать корону парню. Но у этой пташки до сих пор есть армия, а поэтому и правительство в его руках. Я не могу его отпустить, иначе и я, и Лайонел первыми лишимся головы. Мне еще неприятнее бить его, чем ему — терпеть мои побои, но тут уж ничего не поделаешь. Надо, чтобы он был послушным.

— Ты поступаешь с ним неправильно, — проговорила она. — Ты не имеешь права так поступать. Единственная услуга, которую ты можешь оказать этому человеку, — это перерезать ему горло, по-джентльменски.

— Ах ты… — У Эйнарссона снова прорезался голос.

— Замолчи! — прикрикнул я на него. — А то схлопочешь по шее!

Он вытаращился на меня, а я спросил у Ромен:

— Что нам с ним делать? Я бы рад перерезать ему глотку, но дело в том, что армия может за него отомстить, а я не люблю, когда армия мстит.

— Отдадим его Василие, — сказала девушка, спуская ноги с кровати и вставая. — Тот знает, что делать.

— Где он?

— Наверху, в номере Грантхема. Досыпает. — Потом как будто между прочим, словно и не думала об этом, она спросила: — Так вы короновали парня?

— Да, я его короновал. А ты хотела бы посадить на трон Василие? Ну что ж! Мы согласны отречься — за пять миллионов американских долларов. Грантхем вложил в это дело три миллиона и заслуживает прибыли. Его избрали депутаты. Среди них у него нет настоящей поддержки, но он может добыть ее у соседей. Учтите это. Найдутся несколько стран — и не за тысячи миль отсюда, — которые с радостью пришлют войска, чтобы поддержать законного короля в обмен на какую-нибудь уступку. Да, Лайонела Грантхема нельзя назвать безрассудным. Он считает, что вам лучше иметь королем кого-то из местных. Он только просит скромной компенсации от правительства. Пять миллионов — это немного, и он готов отречься хоть завтра. Передайте это своему Василие.

Она обошла меня так, чтобы не загораживать от меня полковника, встала на цыпочки, поцеловала мое ухо и проворковала:

— Ты и твой король — сущие разбойники. Я вернусь через несколько минут. — И вышла.

— Десять миллионов, — произнес Эйнарссон.

— Теперь я не могу вам верить. Вы заплатите, когда нас поведут на расстрел?

— А вы верите этому хряку Дюдаковичу?

— У него нет причин ненавидеть нас.

— У него они будут, если кто-то расскажет ему про вас и Ромен.

Я засмеялся.

— А кроме того, разве он может быть королем? О! Чего стоят его обещания заплатить, если он не сможет занять положение, которое позволяет платить? Допустим даже, что я погибну. Что он будет делать с моей армией? О! Вы видели этого хряка? Ну какой из него король?!

— Не знаю, — ответил я искренне. — Мне сказали, что он был хорошим министром полиции, ибо, когда дела шли плохо, это нарушало его покой. Может, по той же самой причине он будет и хорошим королем! Я его видел раз. Это человек-гора, но ничего смешного в том нет. Он весит тонну, а двигается почти неслышно. Я побоялся бы проделать с ним такую штуку, какую провернул с вами.

Унижение заставило солдата вскочить на ноги. Он был очень высокий и стройный. Его глаза пылали, а губы сжались в узенькую полоску. Он явно собирался причинить мне немало хлопот, прежде чем я избавлюсь от него.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Василие Дюдакович, а вслед за ним — девушка. Я улыбнулся жирному министру. Он солидно кивнул в ответ. Его маленькие темные глазки перебегали с меня на Эйнарссона.

Девушка сказала:

— Правительство отдаст Лайонелу Грантхему четыре миллиона долларов, американских. Он сможет получить их в венском или афинском банке в обмен на отречение. — Потом оставила свой официальный тон и добавила: — Я выжала из него все, до последнего цента.

— Вы со своим Василие — пара заядлых сквалыг, — пожаловался я. — Но мы согласны. Пусть выделят нам отдельный поезд до Салоник. Этот поезд должен пересечь границу еще до отречения.

— Мы это уладим, — пообещала девушка.

— Хорошо. Теперь, чтобы осуществить все это, твой Василие должен отобрать у Эйнарссона армию. Он может это сделать?

— О! — Полковник Эйнарссон откинул назад голову и расправил широкую грудь. — Именно это ему и придется сделать!

Жирный министр что-то сонно проворчал себе в бороду. Ромен подошла ко мне и положила свою руку на мою.

— Василие хочет поговорить с Эйнарссоном с глазу на глаз. Положитесь на него.

Я согласился и предложил Дюдаковичу свой пистолет. Но министр не обратил внимания ни на меня, ни на оружие. Он с холодным спокойствием смотрел на офицера. Я вышел вслед за девушкой из комнаты и прикрыл за собой дверь. Около лестницы я обнял ее за плечи.

— Я могу верить твоему Василие?

— Ох, милый, он справится с десятком таких Эйнарссонов.

— Я имею в виду другое. Он не обманет меня?

— Почему это встревожило тебя именно теперь?

— Он совсем не похож на человека, которого переполняют дружеские чувства.

Девушка засмеялась и нагнулась, чтобы укусить меня за руку.

— У него есть идеалы, — объяснила она. — Он презирает тебя и твоего короля, ибо вы пара авантюристов, которые хотят нажиться на несчастье его страны. Поэтому он так и фыркает. Но слово свое он сдержит!

Может, и сдержит, но он же не давал мне слово — это сделала за него девушка.

— Я должен встретиться с его величеством, — сказал я. — Это не займет много времени. Потом я приглашу к нему тебя. Зачем ты устроила эту сцену с пришиванием пуговицы? У меня они все на месте.

— Нет, — возразила она, ища в моем кармане сигареты. — Я оторвала одну, когда мне сообщили, что ты ведешь сюда Эйнарссона. Чтобы создать домашнюю атмосферу.

Я нашел своего короля в красной с позолотой приемной в резиденции; его окружала толпа муравских общественных и политических деятелей. От униформ все еще рябило в глазах, но к королю уже пробилась группа гражданских вместе с женами и дочерьми. Какое-то время он был слишком занят, чтобы уделить мне несколько минут, поэтому я стоял невдалеке и рассматривал присутствующих. В частности, высокую девушку в черном платье, которая стояла возле окна в стороне от остальных.

Я заметил ее прежде всего потому, что у нее было красивое лицо и великолепная фигура; потом стал изучать выражение ее карих глаз, следивших за новым королем. По всему было видно, что девушка гордится Грантхемом. Она стояла одиноко и смотрела на него. Если бы он соединял в себе Аполлона, Сократа и Александра Македонского, то и тогда не заслужил бы и половины такого взгляда. Я подумал, что, наверное, это и есть Валеска Радняк.

Я посмотрел на парня. Его лицо пылало от гордости; он все время оборачивался к девушке у окна, не очень прислушиваясь к тому, что тараторила группа подхалимов вокруг него. Я знал, что Грантхем далеко не Аполлон, не Сократ и не Александр Македонский, однако он сумел приобрести достойный вид. Парень получил то, чего добивался. Мне было даже немного жаль, что он недолго будет тешиться, но моя жалость не помешала мне спохватиться: потеряно уже много времени.

Я протолкался к нему сквозь толпу. Лайонел посмотрел на меня глазами полусонного бродяги, которого пробудил от сладкого сна на скамейке в парке удар резиновой дубинки по подошве. Он извинился перед обществом и провел меня по коридору до богато обставленной комнаты, где в окнах были матовые стекла.

— Тут был кабинет доктора Семича, — сказал он. — Завтра я…

— Завтра вы будете уже в Греции, — грубо прервал я его.

Он угрюмо опустил взгляд и уставился на свои ботинки.

— Вы должны знать, что долго не продержитесь, — продолжил я дальше. — Или, может, вы думаете, что все продвигается гладко? Если вы так думаете, то вы глупец, слепец и тупица. Я помог вам сесть на трон, ткнув дуло пистолета Эйнарссону в бок. И вас до сих пор не сбросили, потому что я выкрал его. Потом я договорился с Дюдаковичем — это единственный сильный человек, которого я тут встретил. Теперь разделаться с Эйнарссоном — уже его забота. Я не могу ему приказывать, из Дюдаковича выйдет неплохой король, если он захочет им стать. Министр обещал вам четыре миллиона долларов, специальный поезд и безопасный проезд до Салоник. Вы уйдете с гордо поднятой головой. Вы были королем! Вы взяли страну из нерадивых рук и передали в надежные — так оно и есть на самом деле. Кроме того, еще и заработали миллион.

— Нет! Оставьте меня! Я пойду до конца. Эти люди поверили мне, и я…

— О Господи, вы совсем как тот старик Семич! Эти люди вам не поверили — ни на йоту! Это я поверил в вас. Я сделал вас королем, понятно? Я сделал вас королем, чтобы вы смогли вернуться домой, не уронив свою честь, а не для того, чтобы оставаться тут и выглядеть ослом! Я купил этих людей за обещание. В частности, я пообещал, что вы в течение суток заявите об отречении. Вы должны выполнить обещание, которое я дал от вашего имени. Говорите, люди вам верят? Да ты стоишь им поперек горла, сынок! И запихнул тебя туда я! Теперь я хочу вытащить тебя отсюда. И если на этом пути станет твой роман, если твоя Валеска не согласится на иную цену, кроме трона в этой занюханной стране…

— Довольно, хватит! — Голос его донесся до меня, словно с пятнадцатиметровой высоты. — Вы получите свое отречение. Сообщите мне, когда будет готов поезд.

— Напишите его сейчас! — велел я.

Он подошел к столу, нашел лист бумаги и твердой рукой написал, что, покидая Муравию, отказывается от трона и отрекается от всех прав на него. И, подписавшись: «Король Лайонел Первый», передал бумагу мне.

Я спрятал бумагу в карман и сочувствующе начал:

— Я понимаю ваши чувства и жалею, что…

Грантхем отвернулся и вышел из комнаты. А я снова поехал в отель.

Выйдя из лифта на пятом этаже, я тихонько подкрался к двери своего номера. Внутри было тихо. Я нажал на ручку — дверь оказалась незапертой — и переступил порог. Пустота. Исчезли даже моя одежда и чемодан. Я поднялся в номер к Грантхему.

Дюдакович, Ромен, Эйнарссон и половина всей полиции страны были там.

Полковник Эйнарссон сидел в кресле посреди комнаты так, словно кол проглотил. Его темные волосы и усы блестели. Подбородок выступал вперед, на румяном лице играли желваки, глаза горели — его боевой дух был не сломлен. А все благодаря тому, что тут у него были зрители.

Я сердито посмотрел на Дюдаковича, стоявшего спиной к окну, широко расставив огромные ноги. Неужели этот жирный болван не понимает, что полковника лучше держать в каком-то безлюдном углу, где он не доставит хлопот?

Я все еще стоял в дверях, когда ко мне, лавируя между полицейскими, подбежала Ромен.

— Вы все уладили? — спросила она.

— Отречение у меня в кармане.

— Дайте его мне.

— Не сейчас, — возразил я. — Сначала я хочу узнать, так ли велик в самом деле твой Василие, как выглядит. Твой толстяк должен знать, что пленнику не следует задирать нос перед зрителями.

— Я не стану тебе объяснять, на что способен Василие, — мягко ответила девушка. — Скажу только, что он поступил правильно.

Я не был в этом столь уверен, как она. Дюдакович, рыча, о чем-то спросил девушку, и она быстро ему ответила. Тогда он прорычал что-то еще, уже в сторону полицейских. Те начали выходить — один за другим, по двое, целыми группами. После того как вышел последний, толстяк процедил сквозь свои желтые усы несколько слов, обращаясь к Эйнарссону. Полковник поднялся, выставил грудь, расправил плечи и уверенно усмехнулся.

— Что дальше? — поинтересовался я у девушки.

— Пойдемте с нами, там увидите.

Мы спустились вчетвером по лестнице и вышли из отеля. Дождь утих. На площади собралось большинство населения Стефании; наиболее плотной толпа была перед административным зданием и королевской резиденцией. Над головами людей возвышались каракулевые шапки солдат полка Эйнарссона — они до сих пор окружали здания.

Нас или по крайней мере Эйнарссона — узнали и, пока мы пересекали площадь, приветствовали выкриками. Эйнарссон и Дюдакович шли плечом к плечу: полковник — строевым шагом, жирный великан — вперевалку. Я и Ромен держались сразу за ними. Мы направлялись к административному зданию.

— Что он задумал? — раздраженно спросил я.

Она похлопала меня по руке и нервно улыбнулась:

— Подожди, сам увидишь.

Похоже, делать было нечего — только волноваться.

Наконец мы подошли к ступенькам административного здания. Солдаты салютовали Эйнарссону оружием, и их штыки неприятно сверкали в ранних вечерних сумерках. Мы поднялись по ступенькам. На широкой верхней площадке Эйнарссон и Дюдакович остановились и стали лицом к гражданам и солдатам на площади. Мы с девушкой зашли им за спины. Зубы у Ромеи стучали, пальцы впились в мою руку, но губы и глаза продолжали храбро улыбаться.

Солдаты, окружавшие резиденцию, присоединились к тем, которые стояли перед нами, отталкивая назад гражданских. Подошел еще один отряд. Эйнарссон поднял руку, прокричал несколько слов, гаркнул что-то Дюдаковичу и отступил в сторону.

Заговорил Дюдакович. Ему не надо было кричать, — его раскатистый громовой голос можно было услышать даже от отеля. Произнося речь, он достал из кармана бумажонку и держал ее перед собой. В голосе министра, в его жестах не было ничего театрального. Казалось, он говорит о чем-то не очень важном. Но по виду его слушателей становилось понятно, что это вовсе не так.

Солдаты спутали строй и продвинулись вперед. Лица у них горели, то тут то там кто-то потрясал винтовкой со штыком. За солдатами переглядывались испуганные гражданские, они толкали друг друга — кто-то хотел подойти ближе, кто-то пытался выбраться из толпы.

Дюдакович продолжал говорить. Волнение нарастало. Один солдат протолкался сквозь толпу своих товарищей и побежал по лестнице вверх, остальные бросились за ним.

Эйнарссон прервал толстяка, подошел к краю лестницы и закричал, обращаясь к поднятым лицам. То был голос человека, который привык командовать.

Солдаты на лестнице попятились. Эйнарссон закричал снова. Нарушенные шеренги понемногу выравнивались, приклады винтовок опустились на землю. Эйнарссон немного постоял молча, вперившись глазами в свое войско, потом обратился к нему с речью. Из его слов я усек не больше, чем из слов министра, но впечатление они произвели. И злость, без сомнения, с лиц людей, стоявших внизу, сошла.

Я посмотрел на Ромен. Она вся дрожала и уже не усмехалась. Я перевел глаза на Дюдаковича. Тот был спокоен и невозмутим, словно скала.

Я хотел знать, о чем говорит Эйнарссон, — может, в случае необходимости я еще успел бы выстрелить ему в спину и нырнуть в пустой дом сзади нас. Я догадывался, что бумажка в руках Дюдаковича — это какие-то показания против полковника и они так взволновали солдат, что те чуть не набросились на своего командующего.

Пока я так размышлял, Эйнарссон закончил речь, отступил в сторону, ткнул пальцем в Дюдаковича и прорычал приказ.

На лицах солдат внизу появилась нерешительность, глаза растерянно забегали, однако четверо откликнулись на приказ полковника, стремительно вырвались из шеренги и побежали по лестнице наверх.

«Следовательно, — подумал я, — мой жирный кандидат проиграл! Что ж, ему, может, придется стать к стенке. А у меня есть еще задняя дверь».

Моя рука уже давно сжимала в кармане пистолет. Не вынимая руки я сделал шаг назад и потянул за собой Ромен.

— Подожди! — выдохнула она. — Посмотри!

Исполин с заспанными, как всегда, глазами протянул свою лапу и схватил Эйнарссона за запястье. Одной рукой Дюдакович оторвал полковника от земли и тряхнул им в сторону солдат, стоявших внизу. Другой рукой он помахал бумажкой. Черт подери, я не знал, что тряслось сильнее в его руках — бумажка или полковник!

Прорычав несколько фраз, министр бросил то, что держал в обеих руках, солдатам. Этим жестом он словно хотел сказать: «Вот человек, а вот показания против него. Делайте что хотите».

И солдаты, увидев своего командира поверженным, сделали то, чего от них и ожидали. Они принялись прямо-таки рвать его на куски. Они побросали оружие, и каждый старался добраться до полковника. Задние нажимали на передних, опрокидывали их и топтали. Перед лестницей катался клубок неистовых людей, которые превратились в волков и зло дрались за право растерзать человека, который погиб, наверное, в ту же минуту, как только очутился внизу.

Я освободил свою руку из девичьей и шагнул к Дюдаковичу.

— Муравия ваша! — сказал я. — Мне не нужно ничего, кроме денег. Вот отречение.

Ромен быстро перевела мои слова, и сразу же заговорил Дюдакович:

— Поезд уже готов. Чек вам привезут на вокзал. Вы хотите заехать к Грантхему?

— Нет. Пошлите за ним. Как я найду поезд?

— Я покажу вам, — сказала девушка. — Мы пройдем через дом и выйдем через боковую дверь.

Перед отелем за рулем автомобиля сидел один из охранников Дюдаковича. Мы с Ромен сели в машину. Толпа на площади все еще бурлила.

Пока ехали в сумерках к вокзалу, мы долго молчали. Наконец девушка мягко спросила:

— Теперь ты презираешь меня?

— Нет. — Я потянулся к ней. — Но я ненавижу толпу и суд Линча. Меня от этого тошнит. Не имеет значения, сильно провинился человек или не очень: если толпа против него, то я — за него. Когда я вижу стаю линчевателей, мне хочется одного: оказаться за гашеткой пулемета. Я не сторонник Эйнарссона, однако на такое его не обрек бы! Кстати, а что это была за бумажка?

— Письмо от Махмуда. Он оставил его своему другу, чтобы тот передал Дюдаковичу, если с ним случится несчастье. Махмуд, похоже, хорошо знал Эйнарссона и приготовил ему месть. В письме он признавал свою причастность к убийству генерала Радняка и сообщил, что Эйнарссон также приложил к этому руку. Армия обожествляла Радняка, а Эйнарссону армия была необходима.

— Твой Василие мог бы воспользоваться этим и выслать Эйнарссона нз страны, а не отдавать на растерзание волкам, — упрекнул я.

— Василие поступил правильно. Может, это и плохой способ, но другого не было. Вопрос решен раз и навсегда, а Василие получил власть. Слишком рискованно было оставлять Эйнарссону жизнь. Армия должна была знать, кто убил ее кумира. До самого конца Эйнарссон думал, что у него достаточно власти и он держит армию в руках независимо от того, что ей известно. Он…

— Хорошо, довольно об этом. Я рад, что наши королевские хлопоты наконец закончились. Поцелуй меня.

Она поцеловала и прошептала:

— После того как Василие умрет — а он долго не протянет, если и дальше будет столько есть, — я приеду в Сан-Франциско.

— Ну и хладнокровная же ты стерва, — только и сказал я.

Лайонел Грантхем, экс-король Муравии, прибыл к поезду всего через пять минут после нас. Он был не один. Его сопровождала Валеска Радняк, которая держалась словно настоящая королева. Казалось, она совсем не прочувствовала утрату трона.

Пока мы с лязгом ехали в Салоники, парень был со мной любезным, учтивым, но чувствовал себя в моем обществе, очевидно, не очень уютно. Его невеста не замечала никого, кроме своего любимого. Я не стал дожидаться их свадьбы и сел на пароход, что отплывал через два часа после нашего приезда.

Чек я, конечно, оставил им. Три Лайонеловых миллиона они решили взять себе, а четвертый возвратить в Муравию. А я отправился в Сан-Франциско ругаться со своим боссом по поводу моих неоправданных, по его мнению, трат. Общая сумма их составляла целых пятнадцать долларов.

ЧЕЛОВЕК, СТОЯЩИЙ ПОПЕРЕК ПУТИ

Пер. Т. Осиповой

Сенатор покусывал губу, словно его одолевали неразрешимые проблемы. Это был грузный человек, внешний вид которого говорил о том, что он привык властвовать. Вместительное кожаное кресло, в котором он восседал, казалось слишком легким: массивные плечи и руки выпирали по обеим сторонам кресла подобно тесту, готовому вытечь из квашни.

Голова сенатора, с гривой жестких, седых волос, тоже была массивной, а лицо с крупными, резкими чертами было прорезано линиями, характерными для властолюбцев.

Когда он встал и пошел через библиотеку, чтобы принести виски и сигар для своего гостя, огромная комната как бы уменьшилась в размерах, стены и потолок словно сдвинулись, а блестящий пол, казалось, вот-вот заскрипит под его тяжелой поступью, хотя пол и был слишком добротен, чтобы заскрипеть. Пустое кресло, напоминающее собой обитую кожей пещеру, немедленно потеряло всю свою внушительность, как только сенатор снова опустился в него.

Резким контрастом сенатору был человек, неловко примостившийся на кончике одного из самых неудобных стульев, стоявших в комнате. Пренебрегая импортными сигарами, поставленными перед ним хозяином, он искривленным пальцем запихивал грубый черный табак в трубку из серовато-желтого кукурузного ствола.

На вид гостю было лет шестьдесят пять, хотя, возможно, он и был лет на десять моложе. Прожитые годы скорее иссушили, чем смягчили его. Его нечесаные волосы, вернее, то, что от них осталось, в молодости были, вероятно, песочно-желтого цвета, а теперь стали желтовато-белыми и тусклыми; усы того же оттенка, местами окрашенные табаком в более темный цвет, торчали над его увядшими губами. Лоб у него был низкий, узкий и плоский, почти как у пресмыкающегося; бесцветные глаза были унылы и лишены блеска, а длинный и тонкий нос нависал над косо срезанным подбородком.

В своих грубых башмаках на толстой подошве он едва достигал пяти с половиной футов, то есть был чуть повыше плеча сенатора, а стрелка весов, если б он вздумал узнать свой вес, вряд ли показала бы больше ста пяти фунтов. На нем был мешковатый костюм табачного цвета, на полу рядом с ним лежала мягкая черная шляпа. Набив трубку, он повернулся к столу, налил виски в стакан и осушил его с безразличным видом, без гримасы отвращения или удовлетворения, которой обычно сопровождается поглощение чистого виски. Затем, не обращая внимания на спички, лежащие возле него, он обшарил карманы и вытащил свои. Чиркнул спичкой о подметку и зажег трубку.

Его взгляд ни на секунду не задерживался на роскошной обстановке комнаты: время от времени он переводил глаза с сенатора на трубку, затем на шляпу, лежавшую на полу, и снова на сенатора.

Этот маленький человечек явно не привык к такой изысканной обстановке и чувствовал себя в ней неловко, но все же почтения к окружающему его великолепию не испытывал ни малейшего. Скорее, он не одобрял этой сибаритской квартиры и потому решил ни на что не обращать внимания.

Сенатор жевал сигару. Хмуро смотрел себе под ноги и говорил. В политических кругах его считали сдержанным человеком, одним из тех, кто выражает свои мысли кратко и весьма резко. В данный момент его речь не соответствовала общепринятому мнению.

Он говорил бессвязно, не заканчивая начатых фраз, не заботясь об нх логической связи. Человечек отвечал время от времени — вяло и односложно, сухим, пронзительным голосом. Слова хозяина, по-видимому, не производили на него никакого впечатления. Было совершенно очевидно, что сенатор послал за ним не для того, чтобы обсуждать виды на урожай или политическое положение в округе Садлоу Каунти.

В таком нервозном словоизлиянии сенатор потерял три четверти часа. Затем он бросил потухшую сигару в камин, придвинул кресло к стулу своего гостя, наклонился к нему ближе; морщины на его лбу обозначились еще резче.

— Но я хотел видеть вас совсем не для этого, Инч, — сказал он. Его низкий голос звучал внушительно, хотя он произносил эти слова полушепотом. — Я попал в трудное положение, и мне нужна помощь.

Джин Инч слегка кивнул головой.

— Могу я рассчитывать на вас? — И снова, получив в ответ бесстрастный кивок, продолжал: — Помните, я помиловал Тома, когда был губернатором?

Это помилование было вызвано, правда, чисто политическими причинами, но что с того? Он помиловал Тома Инча.

Джин Инч вынул трубку изо рта и сказал:

— Да, я знаю, что вы помиловали Тома. Вы можете не напоминать Инчам об их долгах.

— Следовательно, вы мне поможете?

— Угу! Кого нужно убить?

Сенатор вздрогнул.

— Убить? — повторил он в ужасе. — Убить?

Инч ощерил черные осколки зубов в зловещей ухмылке.

— Я думаю, что к более сильным средствам прибегать не придется, — сказал он. — Но, пожалуй, вам следует рассказать мне, что к чему.

Сенатор положил дрожащую руку на костлявое колено своего собеседника.

— Меня шантажируют. Это продолжается уже много лет и началось вскоре после того, как я приехал в округ Садлоу Каунти. Все эти годы я работал в законодательных органах штата. С тех пор, как я стал губернатором, я плачу. И с каждым годом плачу все больше. А теперь я решил положить этому конец. Инч, с тех пор как я поселился здесь, в Вашингтоне, я приобрел много друзей, и они собираются выставлять мою кандидатуру в президенты. Но я не могу продвинуться, пока не сброшу со своей шеи этого шантажиста. Я должен его сбросить, иначе я конченый человек! Чем выше я поднимаюсь, тем наглее он становится. Да, ему все на руку. И если меня изберут президентом страны… нет, я не смогу даже добиваться этого, пока не избавлюсь от него!

Упоминание о шантажисте и сенаторские мечты о президентстве не изменили выражения лица Инча. Его глаза не заблестели.

— Где я смогу найти этого типа? — спросил он.

— Постойте, Джин, — сказал сенатор. — Мы должны быть осторожны. Нужно, чтобы все обошлось тихо, без скандала, иначе мое положение станет еще хуже. Нужно устроить так, чтобы он перестал беспокоить меня, но при этом следует избегать всего, что может вызвать какие-либо осложнения.

Уголки губ у Инча дрогнули в легкой презрительной усмешке (единственное, что он себе позволил в ответ на эти тонкости). Затем он сказал:

— Ладно. А теперь расскажите мне лучше обо всем подробнее.

Сенатор прищурился и громко заговорил:

— Я помиловал вашего парнишку Тома, когда он отбывал пожизненное заключение за убийство Дика Хэни… Прекрасно! Я приехал в округ Садлоу почти двадцать лет тому назад. Помните? Я приехал сюда после того, как бежал из калифорнийской государственной тюрьмы в Сан-Квентине. Однажды ночью в Окленде я участвовал в драке и убил человека. Меня не знали в Окленде, и, когда меня арестовали, я назвался чужим именем. После того побега я стал жить под своим настоящим именем. Нет такого человека, который пошел бы на это. Я был осужден на тридцать лет, а провел в тюрьме полтора года. Года через два, как я обосновался в округе Садлоу, человек, который был со мной в Сан-Квентине, узнал меня. Его звали Фрэнком Макфайлом, но теперь он известен под именем Генри Буша. С тех пор я отдаю ему каждый цент, который в состоянии наскрести.

Инч в размышлении теребил свой длинный нос.

— Есть ли шанс вывернуться из этого дела? Я имею в виду: сможет ли он что-либо доказать?

— Отпечатки пальцев все еще в картотеке в Сан-Квентине.

— Как вы думаете, знает ли об этом кто-нибудь, кроме Буша? Сенатор покачал головой.

— У меня есть все основания быть уверенным в том, что он никому ничего не говорил. — И добавил с горьким сарказмом: — Иначе я знал бы об этом.

— Где живет этот Буш и как он выглядит?

— Погодите, Джин! — взмолился сенатор. — Вы не можете прийти и застрелить его. Его хорошо знают здесь, в Вашингтоне. Известно также, что он мой друг. Он достаточно хвастался своей дружбой со мной! Как бы вы ни были осторожны, если вы его убьете, что-нибудь да обнаружится и мое положение станет еще хуже. А кроме того, я не переношу убийств!

— Какой здесь поблизости город? — спросил Инч.

— Балтимора. Всего в сорока милях.

— Как вы считаете, Буша хорошо знают в Балтиморе?

— Не знаю. Почему вы спрашиваете?

Инч засунул трубку в карман и поднял с пола свою шляпу.

— До завтра, — сказал он.

На следующий вечер Инч снова пришел к сенатору.

— Сообщите этому Бушу, что вы хотите с ним встретиться завтра в Балтиморе. Что вы будете ждать его в отеле «Стрэнд» с десяти до одиннадцати вечера в комнате четыреста одиннадцать. Что он должен пройти прямо в комнату, не справляясь о вас у портье, так как вы якобы не хотите регистрироваться в отеле под своим настоящим именем. Сможете ли вы заставить его поверить всему этому?

— Я думаю, что смогу, — ответил неуверенно сенатор. — Но он может заподозрить что-то неладное и быть настороже. Что вы собираетесь с ним делать, Джин? Не хотите же вы…

— Оставьте меня в покое, — сказал сварливо Инч. — Я взялся обстряпать это дело. Делайте то, что я вам говорю. Мне безразлично, что он думает, что он подозревает. Заставьте его явиться туда, и я избавлю вас от вашей беды.

Тусклый свет проникал из коридора в комнату номер 411. Сквозь закрытое окно просачивался слабый отблеск уличных огней, превращавший мглу комнаты в искусственный голубоватый полумрак.

Джин Инч сидел сбоку от двери, в углу на стуле. Он был в нижнем белье из грубой, плотной ткани.

В зубах его была зажата погасшая трубка, в руке он держал старый револьвер большого калибра. Босые ноги его на покрытом ковром полу замерли в терпеливом ожидании.

Часы где-то пробили десять, прошло еще несколько минут. Затем ручка двери повернулась, дверь отворилась и на пороге возникла коренастая фигура. Дуло автоматического пистолета уставилось в комнату.

Револьвер Инча скользнул вперед и уперся коренастому человеку в бок. Тот вздрогнул, но не переменил положения. Его правая рука медленно разжалась, и пистолет с глухим стуком упал на пол. Инч подался назад и сказал:

— Войдите и закройте за собой дверь.

Затем он жестом показал пленнику на стул и сам пересел на кровать.

— Вы Буш, я полагаю?

— Да. И если вы думаете…

— Молчите и слушайте!

Буш утих перед угрозой, звучавшей в пронзительном голосе этого странно одетого человечка.

— Снимите пальто!

Буш послушно выполнил приказание.

— Бросьте его на кровать!

Буш осторожно бросил пальто на кровать. Инч обыскал левой рукой карманы, вынимая все, что в них находилось. Потом он бросил пальто на пол.

— Выверните остальные ваши карманы.

Буш вынул все из карманов брюк и пиджака: нож, два ключа, несколько монет, пачку ассигнаций, часы, носовой платок.

— Костюм куплен готовым? — спросил Инч. — Значит, должен быть ярлык на брюках и пиджаке, а также и на пальто. Берите нож и спорите их. Дайте мне вашу шляпу.

Пока пораженный шантажист, не подозревая намерений человека, захватившего его в плен, отпарывал со своей одежды все метки, Инч осматривал шляпу. На ней не было никаких инициалов.

— Наденьте пальто и шляпу! — приказал Инч. — Вложите все вещи, за исключением денег и часов, обратно в карман. Ярлыки можете бросить на пол. А теперь отойдите к стене!

Инч подобрал деньги и положил их в карман своих брюк, висевших на спинке стула. Часы, ярлыки с одежды и вещи, извлеченные им из пальто Буша, он завернул в носовой платок и положил в свой саквояж.

— Послушайте-ка… — начал Буш.

— Заткнитесь! — раздраженно огрызнулся Инч, угрожая шантажисту револьвером.

Затем он тщательно осмотрел комнату и с удовлетворением ухмыльнулся. Пятясь, он подошел к кровати, свободной рукой откинул одеяло и забрался в постель, продолжая держать Буша под дулом револьвера. Полулежа на подушке, Инч натянул простыню на грудь. Затем он медленно подтянул револьвер к себе. Дуло револьвера исчезло под простыней.

Буш следил за ним с открытым ртом. Лицо его выражало крайнюю степень удивления. Когда оружие исчезло под постельным бельем, он напряг мускулы ног, собираясь прыгнуть, но, прежде чем он успел согнуть колени, в комнате раздался грохот выстрела. На белой поверхности простыни появилась дымящаяся дыра, которая стала быстро увеличиваться. Комната наполнилась запахом дыма и спаленной материи.

Инч выбрался из постели, вынул из ящика туалетного стола ручной фонарик и черную самодельную маску и положил их возле трупа. Затем ударом ноги он перебросил лежащий у двери автоматический пистолет к безжизненной руке мертвеца.

Пятнадцатью минутами позднее отельный детектив и полицейский осматривали останки Генри Буша и выслушивали рассказ Джин Инча о том, как он рано улегся спать, как, проснувшись, увидел человека, склонившегося над его одеждой, висевшей на стуле; как он тогда стал осторожно вытаскивать свой револьвер из-под подушки, но вор заметил его движение и ему пришлось стрелять через постельное белье.

Детектив и полицейский закончили обследование и стали обсуждать результаты.

— Никаких примет для опознания преступника.

— Ничего. Нет даже часов или чего-либо другого…

— Нет никакого смысла выяснять, откуда он взял оружие. Воры не приобретают его обычным путем.

Полицейский обратился к Инчу:

— Приходите в полицейский участок утром, часов в десять. — И добавил с восхищением: — Вы удачно попали в него, учитывая, что вам пришлось стрелять из-под этих чертовых простыней!

Сенатор встретил Инча в дверях своего кабинета и сам впустил его. Сенатор был бледен и тяжело дышал. В глазах его, когда он встретился взглядом с Ничем, было странное выражение надежды, смешанной со страхом.

Оставшись вдвоем с сенатором в кабинете, Инч холодно кивнул головой.

— Дело сделано. Все в порядке.

— И он…

— Я читал в газетах о том, что неопознанный грабитель был убит при попытке ограбить фермера в одном балтиморской отеле.

Сенатор встал и протянул обе руки своему спасителю.

— Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, Джин. Но, чтобы…

Инч повернулся своей сутулой спиной к изливающемуся в выражениях благодарности сенатору и направился к двери. Уже поворачивая ручку, он со злорадством покосился на сенатора и сказал:

— Я рассчитываю на получение чека первого числа каждого месяца и надеюсь, что вы станете президентом: это будет иметь для меня огромное значение.

Сенатор долго стоял, тупо глядя в унылые, безжизненные глаза маленького человечка. Наконец он понял. Колени его подогнулись, и он как подкошенный упал в кресло.

— Но, Джим…

— К черту «но»! — рявкнул Джин. — Первого числа каждого месяца!