Сочинить детективчик

Глава десятая. ПОСЛЕ ГРЕХОПАДЕНИЯ

Этот текст из ежемесячника «Совершенно секретно» Акимов нашел в Интернете и отпечатал на принтере.

— Что вы об этом думаете? — поинтересовался он, когда Леонтьев закончил читать.

— Жулики они оба, и Незванский, и Смоляницкий. Жулики и деляги. Но это — бизнес. По нашим временам, довольно безобидный. Никого не убивают, никого не грабят.

— А Туполь?

— А что Туполь? Сделал в свое время глупость — так и помалкивай. А то столько лет молчал, и на тебе — возбух. О русской литературе печется? Да нет, жаба душит. Что же до соавторства… Еще неизвестно, написал бы он «Старую площадь», если бы Незванский не кормил его бутербродами. Обсуждал с ним сюжет? Обсуждал. Это все равно что я отказал бы тебе в соавторстве «Без вести пропавшего», потому что окончательный текст мой.

— Есть и третья сторона — «литературные негры», — заметил Акимов.

— А в чем проблема? Нас под дулом пистолета заставляли идти в «негры»? Ну и занимался бы страховым бизнесом, а я бы чинил машины. Выбора нам никто не навязывал.

— Какая-то примиренческая у вас позиция.

— А что толку дергаться? Это, как климат, Паша. От нас не зависит. Наоборот, мы зависим от него.

— Так мы идем на пресс-конференцию Незванского или не идем?

— Как это не идем? Конечно, идем. Мы в этом сюжете уже по самое некуда. Какие же мы писатели, если не захотим посмотреть, как он будет развиваться?

— Тогда выключайте комп и отрывайте задницу от кресла. Пора ехать.

— На улице дождь?

— Дождь.

— Придется взять зонт, — глубокомысленно заключил Леонтьев, неохотно вставая.

Все стены Овального зала Государственной библиотеки иностранной литературы от пола до пятиметрового потолка были в книжных стеллажах. Здесь хранились самые ценные издания. За стеклами лоснились кожаные переплеты старинных фолиантов с немецкой готикой, греческой клинописью, арабской вязью, болгарской кириллицей, книги на английском, французском, испанском, иврите. Вся мудрость мира, весь накопленный человечеством опыт, собранный на полках, словно бы сообщали небольшому пространству зала мощную энергетику, отрешали от московской суеты, от всех мирских забот. Стулья были расставлены вдоль стен, небольшой стол с двумя креслами был предназначен для ведущего пресс-конференцию и главного действующего лица.

— Самое место для Незванского, — прокомментировал Леонтьев, заглянув в зал. — Аристотель, Эврипид, Омар Хайям и Незванский.

— Умеют люди устраиваться, — согласился Акимов.

Из-за того, что опоздала электричка, что в последнее время из-за реконструкции пригородных станций случалось довольно часто, соавторы едва успели к началу пресс-конференции. Но в семь почти никого в библиотеке не было. Во дворе перед входом в Овальный зал Леонтьев заметил новую «БМВ» Смоляницкого с толстым водителем Сашей. При свете салонных плафонов он читал какую-то рукопись. Мнение своего водителя Смоляницкий очень ценил, часто назначал тиражи в зависимости от его оценки — человек из народа, простой читатель. Здесь же стояла служебная «Волга» «Российского курьера». Водитель Володи никаких рукописей не читал, а спал, откинув кресло.

Нижний вестибюль был пуст, на вешалках в гардеробе висело всего несколько пальто и плащей. На втором этаже, в просторной комнате, примыкавшей к Овальному залу, томились наиболее дисциплинированные журналисты: две немолодых критикессы из таблоидов, в мини-юбках, с презрительными лицами, несколько незнакомых Леонтьеву молодых газетчиков. Посередине комнаты на длинном столе были разложены последние романы Незванского. Их брали, брезгливо листали и тут же откладывали.

— Познакомься, Володя, — обратился Леонтьев к главному редактору «Курьера». — Паша Акимов, мой соавтор.

— Где-то я слышал эту фамилию. Как звали человека, опознавшего труп? — повернулся он к парню из отдела информации, которого посылал в милицию и прокуратуру. Он был в том же жилете, похожем на спецназовскую «разгрузку», только без значка «Секс-инструктор».

— Акимов.

— Правильно, Акимов, — повторил Володя, с интересом разглядывая Пашу. — Так это вы запустили утку о смерти Незванского? Ну и шутки у вас!

— Какие шутки? — запротестовал Паша. — Я был совершенно уверен, что это он! Я и сейчас в этом уверен.

После семи народу стало прибавляться. Каждый, кто входил, спрашивал:

— Фуршет будет?

Из смежной комнаты время от времени озабоченно выглядывал Смоляницкий. Леонтьев привык видеть его в просторном шерстяном пуловере. Ради пресс-конференции он приоделся. Серый пиджак в мелкую клетку от Армани или Гуччи, галстук с золотой ниткой — генеральный директор «Парнаса» выглядел не то чтобы неузнаваемым, но словно бы ряженым. Заметив Леонтьева, кивнул:

— Зайди.

В небольшой гостиной с камином, в вальяжной позе, свободно закинув ногу на ногу, сидел элегантный седой старик в стального цвета костюме, с черным галстуком-бабочкой, с лицом несколько помятым, но сохранившем значительность и даже некоторый аристократизм. Смоляницкий отрекомендовал Леонтьева:

— Разреши тебе представить, Евсей Фридрихович. Валерий Леонтьев.

— Певец? — оживился старик. — Совсем не похож. На сцене он выглядит лучше. На сцене все выглядят лучше. Я всегда выглядел моложе, такой, знаете ли, герой-любовник…

— Какой певец? — с досадой перебил Смоляницкий. — Писатель, лучший автор «Парнаса»! «Без вести пропавший» — его работа.

Старик благожелательно покивал:

— Интересный роман. С большим удовольствием прочитал. Очень, очень неплохо.

— Ну, убедился, что Незванский жив-здоров? — спросил Смоляницкий, как если бы в гостиной, кроме них, никого не было.

— Убедился.

— То-то же.

— На что ты намекаешь?

— Ладно, не делай невинную физиономию. Я знаю, от кого пошел слух о его смерти.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — пожал плечами Леонтьев. — Михаил Семенович, народ волнуется: фуршет будет?

— А как же? Обязательно будет. Не так часто Незванский дает пресс-конференции.

— Можно даже сказать, что совсем не часто, — уточнил Леонтьев. — Пойду успокою публику.

Двери Овального зала наконец раскрылись, журналисты расселись вдоль стен. Соавторы пристроились скромно, у выхода, чтобы не путаться с журналистами. Набралось человек двадцать, телевизионщиков не было. Леонтьев удивился, он ожидал, что явление знаменитого автора детективов вызовет больший ажиотаж. Из гостиной появились Смоляницкий и Незванский, заняли места за столом, на котором уже стояло несколько диктофонов.

— Дамы и господа, спасибо, что пришли. Для меня удовольствие и большая честь представить вам моего друга, одного из самых популярных российских писателей. Как видите, слухи о его смерти оказались несколько преувеличенными. Прошу любить и жаловать — Евсей Незванский!

После такого вступления можно было ожидать аплодисментов. Их не последовало. Журналисты рассматривали знаменитого писателя с любопытством, как диковинку. Смоляницкий продолжал:

— Евсей Фридрихович очень редко встречается с прессой. У него нет для этого времени. Мне стоило немалого труда уговорить его дать эту пресс-конференцию. И вот он в вашем распоряжении, задавайте вопросы.

— Еженедельник «Жизнь», — представилась одна из критикесс. — Господин Незванский, откуда пошел слух о вашей таинственной смерти?

Незванский высокомерно и как бы брезгливо пожал плечами, зачем-то заглянул в лежавшие перед ним листки.

— Как уже сказал Михаил Семенович, слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенными. Понятия не имею. Произошло недоразумение. Какой-то неизвестный мне господин опознал меня в трупе бедолаги, ставшего жертвой неизвестных преступников. Не знаю, почему он это сделал. Газеты раздули сенсацию, но у меня к ним претензий нет. Сенсация — хлеб журналистов.

— Есть подозрение, что эта сенсация была специально запущена, чтобы подогреть читательский интерес к вашим сочинениям. Как вы это прокомментируете?

— Никак, — вмешался Смоляницкий. — Интерес к романам Незванского не ослабевает, а постоянно растет. Об этом свидетельствуют тиражи. Нет никакой необходимости подогревать его дутыми сенсациями.

— «Совершенно секретно», — назвал свое издание другой журналист. — Господин Незванский, наша газета подробно освещала вашу тяжбу с Эдвардом Туполем об авторстве бестселлера «Старая площадь». Туполь утверждает, что вы отозвали свой иск о защите чести и деловой репутации, потому что испугались экспертизы Института мировой литературы и Отдела экспериментальной лексикографии Института русского языка. Так ли это?

На лице Незванского отразилась некоторая растерянность. Он посмотрел на Смоляницкого, как бы ожидая помощи. Помощь последовала незамедлительно.

— Полная ерунда. Иск Туполю мы вчинили по собственной инициативе, пользуясь доверенностью Незванского. Когда он узнал о судебной тяжбе, то потребовал ее прекратить. Только поэтому мы отозвали иск. Ему была крайне неприятна шумиха вокруг его имени. Он слишком погружен в свое творчество, чтобы отвлекаться по пустякам.

— Господин Смоляницкий, кто дает пресс-конференцию — вы или господин Незванский? Мы пришли послушать его, а не вас.

— Я благодарен Михаилу Семеновичу за ответ, — важно проговорил Незванский. — Считайте, что ответил я.

— И хватит заниматься старыми сплетнями, — не без раздражения подхватил Смоляницкий. — В кои-то веки с вами согласился встретиться крупнейший писатель современной России. Неужели вас ничего не интересует, кроме сплетен?

— «Московский комсомолец», — представилась вторая критикесса. — Господин Незванский, вы много лет живете в Германии, а пишете о России. Где вы находите сюжеты для своих романов?

Судя по реакции Незванского, к ответу на этот вопрос он был готов.

— Да, я живу в Германии, но связи с Россией никогда не терял. Меня живо интересует все, что происходит на моей родине. Российская действительность дает богатейший материал для остросюжетных романов. Я ничего не придумываю, всего лишь домысливаю то, о чем пишут газеты. В моих романах всегда есть документальная основа. Я думаю, именно это привлекает читателей.

— Над чем вы сейчас работаете?

— Спасибо за вопрос, с удовольствием на него отвечу. Недавно я закончил новый роман. В основу сюжета легла история, которую мне рассказал мой друг, генерал-лейтенант Ермаков. В свое время он командовал Сороковой армией, воевавшей в Афганистане. Как тогда говорили, «выполнявшей интернациональный долг». История такая. В обстановке полной секретности готовилась крупная войсковая операция — высадка десанта в тыл моджахедов. Охрана советского аэродрома под Кандагаром получила приказ стрелять на поражение по любой подозрительной цели. Ночью разразился сильный снежный буран. Одному солдату показалось, что кто-то подбирается к самолетной стоянке. Он дал очередь из автомата Калашникова. Пуля срикошетила от аэродромного бетона и попала в бомбу на этой, как ее…

— На самолетной подвеске, — подсказал Смоляницкий.

— Да, на самолетной подвеске. Прямо во взрыватель. Раздался мощный взрыв. Несколько самолетов было уничтожено. Трагическая случайность, на войне они не редкость. О ЧП сразу стало известно командованию. У начальника разведуправления родилась идея: использовать эту случайность на пользу дела, представить взрыв как диверсию тайных сторонников моджахедов. Инсценировали погоню, разослали по радио приказы шифром, который был известен афганцам. Так в контрразведку Ахмед-хана был внедрен наш разведчик. Поразительная история, согласны?

Незванский оглядел аудиторию, потом заглянул в лежащие перед ним листки и продолжал:

— Генерал-лейтенант Ермаков ничего не знал о его дальнейшей судьбе. Знал только, что он погиб. Тут уже включилась моя фантазия. А если не погиб, если каким-то чудом выжил? И через десять лет вернулся в Россию — всеми забытый, никому не нужный, пропавший без вести? Я так и назвал роман: «Без вести пропавший». Он попадает в реабилитационный центр для бывших «афганцев». Здесь его находит банкир, из новых русских. Ему понабился киллер, чтобы устранить конкурента. Он останавливает выбор на нашем герое. Но он даже не подозревает, с кем связался!.. Впрочем, не буду пересказывать сюжет. Роман скоро выйдет, вы сами сможете прочитать. Может быть, это лучшее из всего, что я написал.

— Сука, — сквозь зубы проговорил Леонтьев, оборачиваясь к Акимову, который со странным выражением лица смотрел на Незванского. — Что с тобой?

— Давайте выйдем.

— Неудобно.

— Выйдем, — повторил Паша. — Очень важно.

Они незаметно вышли из Овального зала. Акимов спустился в туалет, заглянул в кабины. Убедившись, что никого нет, нервно закурил и только после этого сказал:

— Это не он.

— Кто не он? — не понял Леонтьев.

— Это не Незванский.

— Паша, не сходи с ума. То ты в трупе опознаешь Незванского, то о живом Незванском говоришь, что это не он. Тебе вредно писать детективы, везде чудятся химеры и заговоры.

— Я вам говорю, это не он!

— А кто?

— Актер. Заслуженный артист России. Работал в Магаданской драме. Когда уходил на пенсию, я делал о нем передачу на радио. Григорий Алексеевич Кричевский — вот как его зовут. Играл Брежнева в «Целине», купцов у Островского.

— Ты ничего не путаешь?

— Валерий Николаевич, не смотрите на меня, как на придурка. Я сам сначала подумал, что у меня крыша поехала.

— Как он из Магадана попал в Москву?

— Не из Магадана, из-под Твери. Уехал на материк, когда ушел на пенсию. Под Тверью у магаданцев кооператив, там наших много. Помните, я ездил к Большому театру? Там раз в год собираются бывшие магаданцы. Кричевский тоже был. Он спрашивал, как издать книгу. Написал воспоминания — «Записки провинциального актера». Я посоветовал ему обратиться в «Парнас». Отвечая на вопросы журналистов, он все время заглядывал в листки. Не поняли почему? Шпаргалка — вот почему! Примерные вопросы и ответы!

Леонтьев напряженно похмурился и неожиданно захохотал.

— Если это так… Вот это хохма так хохмаПойдем дослушаем.

Они вернулись в Овальный зал, когда в разговор вступил парень в спецназовской «разгрузке», корреспондент «Российского курьера»:

— Господин Незванский, в вашем романе «Выбор оружия» удивительно сильный образ космонавта. Вы по профессии юрист, работали в прокуратуре Москвы, в коллегии адвокатов. Откуда вы так хорошо знаете быт отряда космонавтов?

— Да, я юрист, но это не мешает мне интересоваться другими сферами жизни. Перед тем как сесть за этот роман, я полтора месяца жил в Звездном городке, наблюдал космонавтов в их повседневной жизни, у меня среди космонавтов много друзей. Отсюда и сильный образ.

— Прошу извинить, я перепутал. Никакого космонавта в романе «Выбор оружия» нет. Значит ли это, что вы не успеваете читать то, что выходит под вашим именем?

— Космонавт есть в другом романе, — поспешил на выручку Смоляницкий.

— Ни в одном из романов нашего уважаемого автора космонавтов нет. Значит ли это, господин Смоляницкий, что вы не читаете то, что издаете?

— «Парнас» выпускает десятки книг в год, у меня нет возможности все читать. У нас работают очень опытные редакторы, я доверяю их вкусу. — Смоляницкий озабоченно посмотрел на часы. — На этом, дамы и господа, разрешите закончить встречу. Наш гость устал, в его возрасте это не удивительно. Поблагодарим его и пожелаем крепкого здоровья и творческих успехов. А теперь позвольте предложить вашему вниманию скромный фуршет.

Журналисты охотно переместились в соседний зал с десятком высоких столиков с круглыми мраморными столешницами, столпились перед баром с водкой и виски, уже разлитыми в стопки и хрустальные стаканы с толстым дном, отчего виски казалось больше, чем на самом деле. Не обращая внимания на неодобрительные взгляды официанта, сливали виски в один стакан из двух, а то и из трех, запасались закуской, разложенной на блюдах. Скромный фуршет был не таким уж и скромным: семга, тарталетки с красной игрой, несколько видов ветчины и колбас.

Леонтьев отвлек от бара главного редактора «Российского курьера» и вывел его в опустевший Овальный зал. Кивнул Акимову:

— Повтори то, что рассказал мне.

Реакция журналиста на рассказ Акимова была поначалу такой же, как у Леонтьева:

— Паша, вы очень большой шутник. Но у каждой шутки есть разумные пределы.

— Какие шутки?! Я совсем не шучу!..

Главный редактор «Курьера» быстро соображал. Он скрылся в банкетном зале и через минуту вернулся с корреспондентом в спецназовской «разгрузке». В одной руке у него был стакан с виски, в другой бутерброд с семгой.

— Владимир Георгиевич, я свое отработал, — протестовал он. — Материал будет с шапкой: «Успевает ли Незванский читать то, что он пишет?» Не слабо?

— Не слабо. Только есть подозрение, что нам подсунули не Незванского.

У корреспондента даже рот открылся от удивления:

— А кого?

— Вот это ты мне и скажешь. Бери мою машину и езжай за Смоляницким. На какой он тачке?

— На черной «БМВ»-семерке, — подсказал Леонтьев.

— Он скорее всего завезет гостя в гостиницу. Узнай в ресепшен, кто он и откуда. И сразу звони мне. Действуй.

Молодой журналист залпом выпил виски, сунул стакан главному редактору и скрылся, на ходу дожевывая бутерброд.

— Если то, что вы рассказали, подтвердится… — Володя засмеялся. — Это будет нечто! Пойдемте выпьем. За это стоит выпить!..

Фуршет быстро набирал обороты. В банкетном зале было шумно, как в пивной, пили, ели, курили, разговаривали о своем. Пресс-конференции будто и не было. Через час, когда банкетный зал начал понемногу пустеть, в кармане Володи запиликал мобильник. Он поспешно включил связь:

— Слушаю!

— Звоню с Ленинградского вокзала, — раздался в трубке голос корреспондента. — Клиент сел в скорый «Москва — Питер». Билет у него до Твери. Смоляницкий проводил его до вагона. Я пристроился сзади, как будто тоже еду. Проводница проверила его паспорт. Фамилия его — Кричевский. Как поняли?

— Значит, все правильно, Кричевский. Понял тебя. Завтра в редакции обсудим, как подать материал. — Главный редактор «Курьера» спрятал мобильник и обернулся к Леонтьеву и Акимову: — Все. Этому пузырю конец!..

«Российский курьер» выходил по средам. Леонтьев с нетерпением выглядывал в окно, ожидая Акимова, который должен был купить еженедельник в киоске на станции. Вид у Паши, когда он наконец появился и поднялся в кабинет, был крайне озадаченный. Протянул Леонтьеву номер «Курьера», раскрытый на развороте с новостями культуры:

— Читайте.

Заметка была набрана мелким шрифтом и помещалась в конце полосы. Она называлась «Возвращение Незванского»:

«Слухи о таинственной смерти знаменитого автора детективных романов, к счастью, не подтвердились. 25 августа в Овальном зале Государственной библиотеки иностранной литературы Евсей Незванский, специально прилетевший из Германии, дал пресс-конференцию для московских журналистов, рассказал о своем новом романе, поделился творческими планами. Вел пресс-конференцию генеральный директор издательства „Парнас“ писатель Михаил Смоляницкий».

— Вы говорили, что ваш знакомец крутой журналюга, — проговорил Акимов. — Это называется крутой?

Леонтьев перечитал заметку и взялся за телефон.

— Это писатель Леонтьев. Я хотел бы поговорить с Георгием Владимировичем.

— Минутку. Соединяю.

— Слушаю, Валерий Николаевич, — раздался в спикерфоне голос главного редактора «Курьера». — Догадываюсь, почему вы звоните. Прочитали свежий номер?

— Прочитал. И Паша Акимов прочитал. Он спросил: «И это независимое издание? Это крутой журналюга, который никогда ничего не боялся?». Не знаю, что ему ответить. Не поможешь?

— Кого другого я бы послал на …! Но вам отвечу. Мы стараемся быть независимыми. Получается не всегда. Мы зависим от рынка, это данность, никуда от нее не уйти. Один наш крупный рекламодатель, производитель горнорудного оборудования, позвонил мне и попросил оставить Незванского в покое. Сказал даже резче: прекратите травить Незванского. Дал понять, что иначе никакой рекламы от него мы больше не получим.

— Он такой ревностный почитатель Незванского? — удивился Леонтьев.

— Не думаю, что он читает что-нибудь, кроме «Экономиста» и биржевых сводок. Его заинтересованность мне не совсем понятна. Но я не могу игнорировать его просьбу. Мы и так еле сводим концы с концами. Я согласен с вашей оценкой этого, с позволения сказать, писателя. Филлоксера, паразит на теле российской литературы. С удовольствием раздавил бы эту гниду. Но… Так уж фишка легла, не обессудьте. Уж простите, что я вас разочаровал.

— Бог простит!

Леонтьев швырнул трубку и выругался. Тяжело помолчал, потом сказал:

— Ладно, Паша. У нас есть свое дело, давай им и заниматься…

«Предположения Ирины о том, что ей теперь придется часто врать мужу, оправдались быстрее, чем она ожидала. Ее неудержимо тянуло к Егорычеву, она выискивала любой повод, чтобы исчезнуть из дома. Она напоминала себе путника в пустыне, измученного жаждой, который никак не может оторваться от колодца, все время возвращается к нему. Благоразумие предупреждало об опасности для всей ее жизни, прямо-таки трубило сиреной пожарной машины, летящей на срочный вызов, но она не могла ничего с собой сделать. Она была ненасытна, Егорычев изобретателен и неутомим. Она словно бы пропиталась его запахом, запахом сильного молодого самца. С этим запахом нельзя было появляться дома. Расставшись с Егорычевым, она ехала на Чистые пруды и подолгу гуляла по бульвару, остывая от горячечного, на грани безумия, жара свиданий.

Рогов ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Он много работал, часто задерживался в офисе допоздна. Его бизнес расширялся, фирма укрупнялась, „Дизайн-проект“ становился лидером в своем деле. И если раньше Ирина досадовала, что он редко выкраивает время, чтобы сводить молодую жену в театр или в ночной клуб, то теперь его занятости была рада.

С Егорычевым она встречалась днем в его квартире на Больших Каменщиках. Ее уже узнавал консьерж, отставной военный, приветливо здоровался, но обязательно записывал в амбарную книгу, когда она пришла и когда ушла, как записывал всех, кто приходил к жильцам вверенного ему подъезда. Благодаря его записям милиция быстро поймала двух квартирных воров, это добавило ему служебного рвения. Лишь однажды, когда Рогов уехал в командировку, Ирина привезла любовника в загородный дом. Эти три дня остались в ее памяти ярким праздником вроде венецианского карнавала, на котором она побывала с мужем во время медового месяца.

— Хочу есть, — как-то сказала она, когда для любви уже не оставалось никаких сил. — Накорми меня.

— Есть пельмени, — ответил Егорычев. — Немного слиплись, но „Богатырские“.

— Ну вот еще! — фыркнула Ирина.

Она отвезла любовника в „Пекинскую утку“ на Тверской. В конце обеда незаметно сунула ему бумажник:

— Расплатись, мне неудобно. Платить должен мужчина.

Счет был на три с половиной тысячи рублей. В бумажнике лежало около десяти тысяч, Ирина это хорошо помнила, потому что накануне разменяла триста долларов. Но когда она по пути домой заехала в универсам, то обнаружила в бумажнике только две тысячные купюры. Она удивилась, но не придала этому значения: какое-то недоразумение. Но когда такое же недоразумение произошло во второй и в третий раз, серьезно задумалась.

Сразу вспомнилась давняя история с золотой зажигалкой. Ирина вынула ее из сумочки и дала Егорычеву прикурить, потому что его одноразовый „Крикет“ иссяк. Но при следующей встрече Егорычев уверил ее, что зажигалку она снова сунула в сумочку. Наверное, где-то выронила. Она согласилась: наверное, так. Ее больше заботило, как она объяснит мужу, куда делся его подарок.

Как человек, большую часть жизни проживший в бедности, Ирина любила, чтобы у нее с собой всегда было много денег. Она знала, что может купить все, что захочет, поэтому чаще всего ничего не хотела. Рогов не ограничивал ее в расходах, в бумажнике всегда было триста-четыреста долларов. Но когда она пересчитывала их, почему-то всегда оказывалось меньше.

Еще со времен нищей студенческой жизни Ирина знала о странной особенности денег: их всегда меньше, чем ожидаешь. Но сейчас дело было не в этом. Не без сомнений она решилась на эксперимент. Перед тем как войти в дом на Больших Каменщиках, пересчитала деньги в бумажнике: четыре стодолларовые купюры и около тысячи рублями. Она забыла об этом, как всегда забывала обо всем на свете в объятиях Егорычева. Но на Чистых прудах, когда уже шла к машине, вспомнила. Отрыла кошелек: двести долларов и меньше пятисот рублей. Эта мелочность ее особенно поразила: мало ему показалось двухсот долларов, прихватил и рубли. На мелкие расходы.

Ирина видела, как он живет: перебивается случайными заработками — рисует афиши для окраинного кинотеатра, постоянно одалживается у матери. Она не раз предлагала ему деньги. Он гордо отказывался. Гордость не позволяла ему брать деньги у любовницы. Воровать позволяла.

Открытие было очень болезненным. Оно совпало с ответом на вопрос, живо интересовавший Ирину с самого начала знакомства: какой он художник? Его картинки не вызывали в ней отклика. Но, может быть, она не готова к восприятию современной живописи? Картины других художников, в мастерские которых Егорычев ее водил, тоже оставляли ее равнодушной. Презрительная оценка мужа, назвавшего живопись Егорычева бездарной мазней, не показалась ей объективной. В нем могла говорить ревность, подсознательная, вызванная только тем, что жена проявляет заинтересованность в судьбе неприятного ему молодого человека. Ирина поехала в галерею Гельмана и договорилась с известным искусствоведом, что он посмотрит работы Егорычева.

— Не бесплатно, конечно, — заверила она. — Гонорар в триста долларов вас устроит?

Искусствовед попыхтел короткой трубкой и усмехнулся в густую рыжую бороду:

— Почему же не устроит? Конечно, устроит.

— Только не нужно, чтобы он знал, что это я попросила. Вы приехали по своей инициативе. Услышали, что есть интересный художник, решили взглянуть. Так можно?

— Почему же нельзя? Только это будет стоить дороже.

— Сколько.

— Пятьсот.

Звонок искусствоведа чрезвычайно Егорычева возбудил. Он даже позвонил Ирине на мобильник и отменил свидание:

— У меня важная встреча. Гельман хочет устроить мою выставку. Завтра подъедет его эксперт, нужно подготовиться.

Через день Ирина встретилась с искусствоведом и передала ему гонорар. Он спросил:

— За свои деньги вы хотите услышать правду? Или комплимент?

— Правду.

— Уши от зайца он нарисовать сможет, всего зайца — нет. Такова правда.

— Значит, он бездарный художник?

— Он вообще не художник. Не знаю, кто ему внушил, что он художник.

Бездарь. И вор. Господи, с кем я связалась?

Но эти неприятные открытия никак не сказались на ее тяге к Егорычеву. Она по-прежнему пользовалась любым поводом ускользнуть из дома и оказаться в его объятиях. Но если раньше находилось сомнительное оправдание тем, что она подруга гениального, но пока непризнанного художника, то теперь вполне отдавала себе отчет в том, что не в силах противостоять животной страсти. Он бездарь и вор. Она блядь. Такова правда. Это мучило ее, она казалась себе породистой сукой, которую неудержимо тянет на помойку, вываляться в падали.

Внутренняя борьба привела к тому, к чему и должна была привести: она заболела. Врачи поставили диагноз: нервное истощение. Месяц пролежала в частной клинике. Рогов приезжал к ней каждый день, подолгу сидел у ее кровати, молча держал в руках ее руку. „А ведь он меня любит“, — однажды поняла она, и все душевное напряжение разрядилось, как гроза, неудержимым потоком слез. Это был кризис. После него Ирина быстро пошла на поправку. На другой день после выхода из больницы поехала к Егорычеву. Сказала то, что давно нужно было сказать: спасибо тебе, что ты разбудил во мне женщину, но нам нужно расстаться. Он сначала растерялся, потом заявил, что жизнь без нее бессмысленна и лучше сразу с ней покончить. В доказательство, что не шутит, достал пистолет и передернул ствол. Пистолет был похож на тот, что хранился в письменном столе Рогова, но Ирина отметила это мимоходом, вскользь. Она бросилась отнимать у него опасную игрушку, борьба закончилась тем, что они оказались в постели. Но если раньше, занимаясь любовью с мужем, она представляла на его месте Егорычева, то теперь место Егорычева в ее воображении занял Рогов.

Обычно после бурных постельных баталий Егорычев курил, поставив на грудь пепельницу, и говорил о том, как изменится их жизнь, когда он пробьет выставку и все поймут, какого художника по своей тупости не замечали. Но сегодня вскочил, накинул синий шелковый халат с драконами и принес из кухни бутылку дорогого иностранного коньяка:

— Давай выпьем. За мой успех.

— Откуда у тебя такой коньяк? — удивилась она.

— Продал две картинки. Недорого, всего за три с половиной тысячи баксов. Через десять лет они будут стоить по сто тысяч.

— Мне не наливай, я за рулем. Рада за тебя. Теперь мы можем расстаться.

— Опять ты за свое! Неожиданно полюбила мужа?

— Ты знаешь, да.

— Не понимаю. Как можно любить это животное?

— Можно, Костя, можно. Мне пора.

— Когда ты снова придешь?

— Никогда.

На его лице появилась самодовольная усмешка.

— Да ладно тебе. Приходи, я тебя всегда жду…

Отъезжая от дома Егорычева, она твердо сказала себе, что была здесь в последний раз. Но через несколько дней снова приехала. От последнего разговора осталось ощущение незаконченности, нужно было поставить точку в этой лав-стори.

Обычно она приезжала во второй половине дня, зная, что Егорычев раньше полудня не встает. Но сегодня приехала около одиннадцати, чтобы наверняка застать его дома. На звонок долго не отвечали. Потом дверь открылась, какая-то заспанная черноволосая молодая женщина в халате Егорычева, спросила:

— Вы к кому?

— Извините, ошиблась, — ответила Ирина и побежала вниз, не дожидаясь лифта. Она была уже на первом этаже, когда ее мобильник сыграл первые такты Турецкого марша Моцарта. На дисплее высветилось: „Константин“. Ирина отключила телефон и швырнула его в мусоропровод. Подумала: „Ну вот, снова придется врать мужу, что мобильник украли. Но это в последний раз“.

Она была свободна. Теперь свободна. Совершенно свободна.

Она не знала, что в это время Рогов сидит в своем кабинете и смотрит видеокассету, которую принес ему частный детектив. Миниатюрная видеокамера была установлена в комнате Егорычева так, что в объектив попадала тахта и все, что происходило на ней, а микрофон бесстрастно фиксировал все звуки».