Сочинить детективчик

Глава вторая. «ПОЛИЦИЯ НРАВОВ»

На следующий день Акимов позвонил Леонтьеву:

— Подойду?

— Завтра, — буркнул тот. — Сегодня занят.

И бросил трубку.

У Паши опустилось сердце. Неужели запил? Запои у Леонтьева случались редко, но когда происходили, это было — тушите свет. Неделю пил беспробудно. Поднимался с дивана, накатывал стакан, выкуривал сигарету и отключался. Потом недели полторы болел. Когда пил, смотреть на него было страшно: животное с бессмысленным взглядом и бессвязными разговорами. Когда болел — растение, сине-зеленые водоросли.

Очень давно, на школьном выпускном вечере, Паша перепил портвейна так, что ничего не помнил. Как добрался до дома, как заблевал квартиру. Утром мать заставила его все убрать. Отвращение к себе, безвольному, с раскалывающейся головой, ползающему с тряпкой по загаженному блевотиной полу, запомнилось на всю жизнь и предопределило его отношение к спиртному. Паша не понимал Леонтьева. Что за удовольствие превращаться в животное? Во имя чего потом полторы недели страдать? Удивляла и реакция его жены. Она вела себя так, будто ничего не происходит.

— Зачем вы покупаете ему водку? — спросил он однажды, хотя давно понял, что в чужие семейные дела лучше не лезть.

— Чтобы не выходил из дома. Свалится по дороге. Или попадет под электричку.

— А если не давать денег?

— Паша, для писателя вы плохо знаете жизнь. Когда человеку нужно выпить, он всегда найдет, где и с кем выпить. Сегодня ты мне нальешь, завтра я тебе.

— А поговорить с ним? Серьезно поговорить?

Она посмотрела на него как на убогого:

— О чем?! Когда пьет — бесполезно. Протрезвеет — бессмысленно, сам все понимает.

Паша смирился. Когда Леонтьев запивал, просто не приходил к нему. Но сегодня не на шутку разозлился на соавтора. Гонорар от Смоляницкого давал время для работы над новым романом. Если потратить его на пьянку, нужно распрощаться с мыслью вылезти из-под Незнанского. Нашел когда пить!

С мрачными мыслями ехал он к соавтору. Оставив велосипед у крыльца, поднялся наверх и с радостным изумлением обнаружил, что в кабинете идеальный порядок, на ковре ни соринки, крафт-пакет пуст, все книги расставлены по местам, а сам Леонтьев, совершенно трезвый, сидит за компьютером и проверяет почту.

— Заманчивое предложение, — сообщил он. — Особняк с бассейном. Двадцать комнат. Пятьдесят метров от океана. Всего восемь миллионов долларов. Торг уместен. Не интересуешься?

— Слишком близко от берега. При шторме смоет.

— Кофе хочешь?

— Не откажусь.

— Сам сделай. Знаешь где что.

Пока чайник закипал, Паша не удержался и заглянул в холодильник. В бутылке «Смирновской» водки поубавилось, но не намного. Удержался соавтор. Это давало надежду, что из идеи сделать себе имя новым романом что-то, может быть, и получится.

— Ты, это самое, извини, что я тебя послал, — проговорил Леонтьев, когда Паша вернулся с чашкой кофе и привычно устроился в кресле сбоку письменного стола.

— Да ладно, чего там. Я же все понимаю, вы расстроились… Поработаем?

— Давай попробуем, — без особого энтузиазма согласился Леонтьев.

— Кого будем мочить? — деловито спросил Акимов, твердо усвоивший, что без трупа нет детектива. — Может, банкира? Типа этого, из Центробанка. История у всех на слуху.

— Ты что-нибудь понимаешь в банковском деле?

— Нет.

— И я нет. Что получится? Клюква. Я бы перефразировал Булгакова: «О чем знаешь, о том пиши. А чего не знаешь, о том писать не нужно». Ну, убили банкира. Кого это колышет?

— А какого-нибудь политика?

— Без разницы. Хоть всю Думу перестреляй. Надоели все они хуже горькой редьки.

— Валерий Николаевич, а ведь это штамп, — не без ехидства заметил Акимов. — Если бы я так написал, вы бы на мне потоптались.

— Я не написал, я сказал. Есть разница. Но ты прав — штамп. Надоели — как что?

— Как перловка в солдатской столовке, — подумав, предложил Акимов.

— Это лучше. Но понятно только тем, кто служил.

— Как дождливое лето?

— Сейчас бы неплохо дождика.

— Знаю. Как комары в тундре. И зудят, и зудят. Не так противно, что кусают. А зуд достает. И никуда от него не денешься.

— А что? Неплохо, — одобрил Леонтьев. — Политики надоели… даже лучше — осточертели всем, как комары в тундре. Можешь, когда захочешь.

— Так кого же будем мочить? А что если…

— Ну-ну, кого?

— Президента. Может получиться круто.

— Ихнего? Или нашего?

— Зачем ихнего? Пусть они его мочат. Нашего.

— Старого или нового?

— Конечно, нового. Старый кому мешает?

— А новый?

— Многим. Даже очень многим. От олигархов до… До международных террористов.

— Паша, тебя хватило только на сравнение политиков с комарами.

— Валерий Николаевич, вы хорошо устроились, — обиделся Акимов. — И то вам не так, и это не эдак. Может, предложите что-нибудь сами? А кого бы вы замочили?

— Есть только один человек, которого я хотел бы замочить.

— Кто?

— Незванский.

— Смысл? — несколько озадаченно спросил Акимов.

— Элементарно, Ватсон. Если Незванского не будет, кого издавать Смоляницкому? Нас.

— Умеете вы мечтать. А более реалистических идей нет?

— Есть, — кивнул Леонтьев, как бы выходя из состояния насмешливой снисходительности. — Первое. Никакой политики. Никаких банкиров, олигархов, президентов и террористов. Читатель объелся политикой. Как перловкой в солдатской столовке. Жанр нужно вернуть в быт. В самую обычную жизнь, которая нас окружает. Мало в ней криминала? Выше крыши. Какая политика у Сименона? Никакой. А до сих пор читаем.

— Концептуально, — кивнул Акимов.

— Второе, — продолжал Леонтьев. — Смоляницкий прав. С одним романом, даже очень хорошим, мы на хрен никому не нужны. Почему он ухватился за Незванского? Незванский с самого начала был раскручен. А на нас нужно тратиться. Серьезный пиар — большие деньги. Одна рецензия в тиражной газете — триста баксов. А нужна не одна. Про телевидение и не говорю, там счет на тысячи долларов. Где гарантия, что эти бабки удастся отбить? А вдруг мы на первом романе иссякнем?

— Вы хотите сказать, что предлагать нужно не один роман, а три или четыре? Тогда у нас нет шансов. Один роман без аванса мы еще осилим. Больше — нет.

— Я хочу сказать, что предлагать нужно не роман, а проект. Который предполагает и второй роман, и третий, и двадцать первый. Серию, если тебе так понятнее.

— Вы сказали это так, будто уже придумали серию.

— Придумал, — подтвердил Леонтьев.

— Ну-ну? Очень интересно. Как она будет называться?

— «Полиция нравов».

Над серией детективов под общим названием «Полиция нравов» Леонтьев подумывал уже давно. Однажды он даже предложил ее Смоляницкому. Тот отмахнулся, его интересовал только Незванский.

Уже в самом названии серии был манок для читателя. Не для всякого, конечно. Кое-кто брезгливо поморщится: чтиво. Ну, имеет право. Да, чтиво. На «Букер» такое не выдвинешь. Но много ли читателей даже у лауреатов «Букера»? Судя по тиражам, — три тысячи. Пять — потолок. А детективы расходятся десятками тысяч. Главное, чтобы чтиво не было откровенной халтурой. Человек платит за книгу свои, трудно заработанные деньги. Он имеет право на уважение. А как автор может выразить уважение к читателю? Только одним: писать на пределе своих возможностей. Возможности небольшие? Уж какие есть.

Леонтьев не обольщался насчет своего таланта. Давно понял, что «Войну и мир» он не напишет. Но халтурить себе не позволял. И когда Паша начинать нудеть, что вот, другие выдают по шесть «Незванских» в год, а у нас и по три не выходит, всегда говорил:

— Ты хочешь научиться писать или гнать халтуру? Так этому учиться не надо, само получится.

Идея «Полиции нравов» была не новая и придумана не Леонтьевым. Лет двадцать назад, когда в Москве только начали появляться видеомагнитофоны, был такой американский фильм. Маньяк-наркоман, проститутка, честный полицейский. Хороший фильм. По тем временам, когда еще не объелись голливудскими боевиками, очень хороший, с динамичным действием, которое позже стали называть экшеном. Еще была французская книжная серия с тем же названием. Выходила лет тридцать. Может быть, до сих пор выходит. Покетбуки по пять-шесть листов. В одном московском издательстве Леонтьев прочитал перевод двух выпусков. Содержание стандартно-убогое: труп, расследование, наручники на преступнике. Перевод был плохой, поэтому не издали, не заиграли идею.

А между тем идея была богатая. Чем больше Леонтьев думал над ней, тем больше скрытых возможностей находил.

Сюжеты — ночная жизнь большого города, вся замешанная на сексе. Проститутки, сутенеры, подпольные бордели, педофилы — это само собой. Порнобизнес, секс по телефону, торговля «живым товаром», даже международная. Секс-туры для иностранцев — весь Интернет забит такими объявлениями. Брачные аферисты. «Черные фотографы», шантаж. Ревность с ее безумствами. Жена «заказывает» ревнивого мужа, чтобы не мешал ей с любовником. Муж, желая испытать верность жены, нанимает жиголо, чтобы он ее соблазнил. Да мало ли что еще.

Под этим соусом даже политика проходит. Министр юстиции, застуканный с проститутками в бане, или «человек, похожий на генерального прокурора», — чем не сюжеты?

— В этом что-то есть, — оценил Акимов, когда Леонтьев растолковал суть задумки. — Но в МУРе нет полиции нравов. И вообще в милиции нет. Я читал, когда-то пытались создать отделы по борьбе с преступлениями сексуального характера. В этом роде. Но почему-то не вышло.

— Есть или нет — не важно. Специалисты по таким преступлениям есть? Есть. Как по убийствам, квартирным кражам, наркотикам. Вот их и называют «полицией нравов».

— А французы не возьмут нас за жопу за то, что мы скоммуниздили у них название серии?

— Не возьмут. До таких тонкостей наше авторское право еще не дошло. Названия законом не охраняются.

— «Полиция нравов». А что? Мне нравится. С чего начнем?

— Какой ты быстрый! Тут еще думать и думать. Ошибемся с первым романом — сливай воду.

— Что ж, давайте думать, — согласился Акимов и взялся за остывший кофе.

Через некоторое время оживился:

— Забавную сцену видел в Москве. В Камергерском переулке, возле магазина «Педагогическая книга». Дочка попросила прислать ей кое-какие учебники. А перед магазином — книжные развалы. Какой-то парень смотрел-смотрел на книги, потом повернулся и хотел перейти на другую сторону. А вся обочина была заставлена тачками. И вдруг он ни с того, ни с сего стал пинать машину.

— Какую машину?

— Новенькую «мазду». Двухдверную. Дамскую.

— Почему дамскую?

— Мне так показалось. Маленькая. И цвет дамский — лиловый, «спелая слива». А ботинки у него пудовые, на толстой подошве. Краска с машины так и посыпалась.

— Что за парень? — проявил интерес Леонтьев.

— Высокий, лет двадцати пяти. Красавчик. Приторный, мне такие не нравятся. Волосы черные, длинные, собраны сзади резинкой в хвост.

— Пьяный?

— Нет. Может, обкуренный. Смахивал на художника. Папка у него была. Большая, черная. В таких художники эскизы носят. И музыканты ноты. Но на музыканта он не похож.

— По твоему описанию он больше похож на педика.

— Только не педик. Для педика он слишком такой… неухоженный.

— И что?

— Ну, поднялся переполох. Тетка кричит: «Ты что делаешь? Сейчас милицию вызову». Она хот-догами торговала с тележки. Он только глянул волком и за свое. И с такой злобой. Я бы даже сказал — с классовой ненавистью.

— Чем кончилось?

— Приехали менты, забрали.

— А хозяин машины не объявился?

— Да я и сам хотел посмотреть на его реакцию. Или ее. Но слишком жарко было, не стал ждать. Я смотрю, вас это заинтриговало?

— И даже очень.

— Чем?

— Сейчас поймешь.

Леонтьев шевельнул компьютерной мышью, выводя монитор из режима ожидания, открыл почту. Что-то отыскивая, объяснил:

— Однажды мне дали в издательстве рукопись. Попросили отрецензировать и ответить автору. Роман был полной графоманией, но с претензией на интеллектуальность. Такой, знаешь ли, самый противный вид графомании. Я написал автору очень вежливое письмо. Ну, как обычно: «Ваш роман не вполне отвечает требованиям издательства. С уважением». И вот что он мгновенно ответил… Да где же это?.. Вот, нашел. Слушай: «Если вы ничего не понимаете в литературе, это ваше частное дело. Но не давайте оценку тому, чего вы по своей тупости понять не можете. Без уважения». Подпись. Понял?

— Что я должен понять?

— Паша, проснись! Мы уже полдела сделали. Ле Карре говорил: «Для романа мне нужны герой и финал. Остальное само напишется». У нас есть герой. Художник, непризнанный гений, которого жизнь так достала, что он готов сорвать зло на невинной «мазде». Теперь понял?

— А финал?

— Придумается!..

В тот же день нашли название: «Нарисуй себе смерть». Через неделю, после ругани, многочисленных правок и переправок, перебора фамилий, пролог был готов.