Глава 32

Уильям Маршалл и граф Сейлсбери, брат Джона, закрылись с королем в его покоях, в замке Глочестер. Хью де Берг, только что назначенный верховным судьей, предпочел не участвовать в беседе. Он всегда был прекрасным дипломатом. Все трое договорились заставить, убедить или пристыдить Джона, с тем чтобы тот изменил поведение.

Но план с самого начала не удался. Король Джон впал в бешеную, почти безудержную ярость. Он монарх и может делать все, что заблагорассудится! Он столько времени ждал короны, алкал власти, мечтал о ней, еще когда был жив отец, был одержим ревностью, когда на трон взошел брат Ричард и правил десять долгих лет.

Корона означала абсолютную власть, но сначала знать, потом церковь и теперь собственные министры и брат ополчились на него.

– Думаю, я все же заслуживаю объяснения. Почему ты отдал мою дочь Джезмин Честеру, зная, что я обручил ее с де Бергом? – сразу перешел к делу Сейлсбери.

– Уильям, здесь нет моей вины, все придумала королева, чтобы позабавить придворных. Мне сказали, что это не настоящая свадьба, просто шутка, развлечение. Все совершенно невинно, ничего особенного.

Уильям, конечно и не подумал поверить Джону. Интересно, сколько заплатил ему Честер? По крайней мере, удалось вынудить Джона перейти к обороне.

– Ведь никакой беды не случилось, – настаивал король.– Она благополучно обвенчалась с де Бергом, поэтому просто не понимаю, к чему весь этот шум.

– Я объясню, что случилось. Не говоря уже о нанесенном мне оскорблении, ты умудрился восстановить против себя отборнейшие войска, опору армии. Подумай, на севере тебе не удалось завербовать ни одного человека. Де Берг был лучшим капитаном, которого ты имел или надеялся иметь в будущем. Он лучший! Его рыцари прекрасно обучены... его солдаты верны, умеют драться до конца, и не как мясники, а как истинные стратеги! Его валлийские лучники, английские всадники, даже наемники... остальные им в подметки не годятся! Какая польза от того, что де Берг сидит в Уэльсе?!

Джон взмахнул рукой в знак того, что сможет в два счета все уладить.

– Как только наступит весна, я сумею заманить его в Глочестер. Де Берги всегда были преданы Плантагенетам. За долгие зимние месяцы его гнев остынет. Между мной и де Бергом нет разлада.

Сейлсбери вздохнул. Нет смысла напоминать о кровной вражде между де Бергом и Честером, одним из немногих еще верных королю лордов, вражде, никогда не возникшей бы, если бы не жадность и ненасытная похоть короля.

Уильям Маршалл, в свою очередь попытавшись поговорить с Джоном, довел того едва ли не до припадка – ярость короля не знала границ.

– Джон, ты должен положить конец распрям с церковью. Сила Господня, человече, неужели не понимаешь всю серьезность своего положения? Отлучение – страшная кара.

– Не позволю, чтобы этот осел указывал мне! Я – король Англии! Я – глава английской церкви, а не чертов папа! Разве не знаете, что у церкви больше богатств, чем у короны? – задыхался Джон, чье лицо приобрело зловещий фиолетовый оттенок.

– Это тебе следует понять, что такое богатство можно использовать против тебя же! – загремел Уильям Маршалл.– Людовик Французский, должно быть, вне себя от радости, узнав о распрях между Англией и папой. Он уже захватил большую часть Нормандии, Анжу, Мэна и Пуату, а теперь поглядывает на Англию, да к тому же имея союзником папу.

– Можешь не объяснять, что они стакнулись. Ты, случайно, не с ними? Я-то знаю, что твои владения на юге Франции по-прежнему принадлежат тебе! – завопил Джон.

Губы Маршалла сжались.

– Я забуду, что ты это сказал, Джон. Тебе не хуже меня известно, что я дорого заплатил за эти поместья – кровью своих людей. Ты должен примириться с церковью, признав Стивена Ленгтона архиепископом Кентерберийским, или папа отлучит все королевство.

– Пусть попробует! Я велю конфисковать владения тех епископов, которые подчинятся интердикту[16], и изгоню их самих из Англии!

– Карательные меры здесь не помогут. Послушай меня. Папа обладает властью объявить о твоем низложении, освободить англичан от клятвы верности тебе и доверить королю Франции проследить за выполнением этих указов, – объяснил Уильям Маршалл. – Такая угроза мало что значила бы, обладай ты истинной властью в собственной стране, но ты быстро теряешь уважение и любовь народа.

Джон впал в почти бредовое состояние.

– Я приведу в Англию иностранных наемников и сломлю всякое сопротивление! Заставлю знать отдать мне в заложники сыновей! С помощью судов и казначейства все отберу у священников по закону!

– Этого не хватит, чтобы заплатить наемникам. Придется увеличить налоги и подати, и как, по-твоему, это понравится людям?

– Иисусе всемогущий, был ли когда-нибудь король несчастнее меня? Где Хьюберт? Уж он-то поддержит своего монарха, пусть все остальные против!

– Хьюберт – известный подпевала. Говорит все, что желаешь услышать, лишь бы умиротворить тебя. Уильям Маршалл и я считаем, что пора тебе знать правду и как следует посмотреть на себя со стороны, – заявил Сейлсбери, совершенно не обращая внимания на хлопья пены на губах брата.

Лицо Маршалла стало еще строже.

– Мы еще не закончили, Джон. Речь идет о твоем развратном поведении. До меня дошли слухи, что ты похитил еще одну девушку, и на этот раз произошла трагедия.

– Это не что иное, как злобные сплетни! – взвьи Джон, ударив по столу кулаком.– Женщины рады вниманию короля! Не станешь же ты отрицать, что они едва не в очередь выстраиваются, чтобы залезть в мою постель! Я обычный здоровый мужчина и люблю женщин! Боже милосердный, было бы еще понятно, жалуйся вы на то, что я развращаю пажей, как это всю жизнь проделывал мой братец Ричард! У него тоже были прекрасные отношения с церковью... столько лет трахал епископа Фекемпского. Гордый прелат и многие другие, кого бы я мог назвать, были его особенными любимцами!

Уильям Маршалл, человек строгих моральных принципов, побелел, услыхав об извращенных наклонностях Ричарда.

– А теперь попы со всех амвонов провозглашают мне анафему, и все потому, что поверили грязной сплетне! Смею заверить, что смогу положить этому конец!

Джон лихорадочно трясся, изо рта шла пена, цвет лица становился все более угрожающим. Уильям Маршалл решил сбавить тон и уже спокойнее сказал:

– Если это действительно сплетни, самый простой способ прекратить их – забыть о других женщинах. Пора иметь законного наследника от своей жены, королевы.

Ответ Джона потряс мужчин.

– Не моя вина, – капризно бросил он, – что Изабелла не смогла зачать! Всего лишь три недели назад у нее впервые были месячные!

Маршалл открыл было рот, но тут же вновь захлопнул, пытаясь сохранить самообладание и найти нужные слова.

– Ты хочешь сказать, что спал с девочкой столь юного возраста, в котором даже зачать невозможно?!

Глаза Джона закатились, он в судорогах свалился на пол, выбивая ногами мелкую дробь – верный предвестник припадка. Уильям Маршалл поспешил на поиски Хьюберта де Берга. Пусть он справляется с истериками короля – Маршаллу до смерти хотелось вдохнуть свежего воздуха.

Джон был достаточно хитер и коварен, чтобы не приводить в исполнение планы мести с помощью людей Сейлсбери или Хьюберта. Он предпочел положиться на Фолкса де Брете с его наемниками, которые слепо выполняли приказы, не задавая вопросов. Нужно положить конец слухам и сплетням, покарав для примера какое-нибудь благородное семейство на устрашение остальным. Он заставит навеки замолчать эту суку, подружку Эвизы. Матильда де Бреоз отказалась отдать в заложники обоих внуков, заявив во всеуслышание, что не доверит детей человеку, убившему собственного племянника Артура.

Джон отдал приказ об аресте Уильяма и Матильды де Бреоз, лорда и леди Хэй, живших на границе с Уэльсом, и, довольный собственным планом, решил осуществить его еще раз, и теперь уже преподать урок отцам церкви – растерзать одну жертву, чтобы притихли остальные. Джон выбрал бедного архиепископа Норвичского, который был настолько глуп, что всерьез принял указ папы и провозгласил с амвона, что тот из священников, кто останется верным королю, сам будет отлучен. Джон заказал для него новое облачение, только сделанное из свинца, и когда наемники силой надели его на архиепископа, тот задохнулся.

Джезмин была поглощена делами с рассвета до заката, стараясь побыстрее научиться премудростям ведения хозяйства. Она постоянно советовалась с кастеляном и запоминала обязанности каждого слуги. Как-то столкнувшись с Морганной, она спросила:

– Хотелось бы мне знать, чем ты занимаешься? В Маунтин-Эш каждый должен зарабатывать свой хлеб.

– Оказываю важные услуги лорду де Бергу, – коварно пропела валлийка.

– Неужели? И хозяин тобой доволен? Губы Морганны сжались.

– Он всегда улыбается, когда уходит от меня. Джезмин взглянула ей прямо в глаза.

– И каков мой муж в постели? Морганна не упустила случая уязвить госпожу:

– Не знаю... он предпочитает пол.

Губы Джезмин невольно дернулись в улыбке. Фолкон так и не велел забить дыру, поэтому ей было точно известно, что все ночи он проводит один.

– Ты выглядишь достаточно сильной и, думаю, неплохо справишься с работой на кухне, – решила она.– Я предупрежу кухарку, что у нее теперь новая помощница, которая будет носить воду и дрова.

Безумная ненависть вскипела в Морганне.

– Я вправду сильна и от такой работы стану еще сильнее, – презрительно бросила она, – а вот ты, по всей видимости, слишком слаба и худа, чтобы тягаться со мной!

– Просто пока мне нельзя поднимать ничего тяжелого, – мило улыбнулась Джезмин, – ведь я ношу ребенка, разве ты не знала?

Душа Морганны обратилась в кусок льда – теперь она твердо знала, что должна делать.

Джезмин до сих пор так и не удалось взглянуть на магические книги и колдовские рукописи, которые так занимали мужа, но увидев с башни, как он направляется к конюшням, она решила, что сейчас самое время.

Оказавшись в его комнате, она была почти ошеломлена – все здесь говорило о присутствии сильной личности, привыкшей к повиновению. Центральное место занимала массивная кровать с балдахином и занавесками из черного бархата с вышитым золотом изображением сокола. Над кроватью на каменной стене висели огромные двуручные мечи, такие тяжелые на вид, что Джезмин вряд ли могла хотя бы приподнять их. Неудивительно, что у него такие широкие запястья и мускулистые плечи! Пол покрывали не соломенные подстилки, как во многих знатных домах, а толстый красный ковер, вывезенный, без сомнения, из крестового похода в Святую Землю, перед камином были расстелены волчьи шкуры, серебристые, так и манившие растянуться на них. На стенах не висели гобелены, только кольца для факелов и великолепное оружие. По всему было видно, что Фолкон искусно владел всеми видами – от лука до кинжала.

У одной из стен стоял большой походный сундук с его доспехами, всегда начищенными и отполированными. Джезмин провела рукой по крышке из темного дерева. Этот сундук повсюду путешествовал с хозяином!

Даже изношенные петли были тщательно начищены. Сам воздух, казалось, был насыщен мужественностью этого необыкновенного человека. Все здесь было непривычно большим, под стать хозяину – кресла с мягкими подушками, стол, в котором были заперты карты, книги и перья. Открыв гардероб в поисках ключа, Джезмин едва не вскрикнула – в ноздри ударила знакомая смесь запахов кожи, сандалового дерева и дикого зверя-самца. Она покраснела. Именно этот аромат оставался на ее коже после любовных игр Фолкона.

Джезмин погладила тонкие батистовые рубашки, казавшиеся слишком изящными для этого мускулистого закаленного тела, дотронулась до кожаных курток и стальных кольчуг – эти больше подходили для его грубой силы; проверила карманы дублетов, на случай, если хозяин спрятал ключи туда, заметив, что они ничем не были подбиты, – наверное, и без того едва налезали на плечиши де Берга.

Не найдя ключей, Джезмин вернулась к столу, взяла зловеще выглядевший кинжал и попыталась сломать замок. Она так увлеклась, что опомнилась, лишь услыхав скрип двери. Джезмин быстро отпрянула, чувствуя себя пойманным воришкой. Неловко сжимая кинжал, она ждала, когда Фолкон даст волю гневу, но зеленые глаза загорелись радостью.

– Джезмин...– Ее имя прозвучало лаской в его устах, взгляд жег пламенем. Де Берг, казалось, не мог насмотреться на прелестное видение в бледно-розовом платье с серебряными лентами. Он подошел совсем близко, осторожно, двумя пальцами поднял светлую прядь, тихо выдохнув:

– Как ты прекрасна!

– Я полна тобой, – ответила Джезмин, откидывая голову так, чтобы выдернуть локон из жадных пальцев.

Фолкон вновь оглядел ее с головы до ног.

– Ты уверена, любимая? Выглядишь такой стройной и худенькой!

Длинные ресницы опустились на щеки. Муж стоял совсем рядом, и эта близость просто ошеломляла. Джезмин затрясло как в ознобе.

– Уверена, – с трудом выговорила она шепотом. Фолкон сжал ее руку большой теплой ладонью и тихо сказал:

– Ты еще не дала мне возможности сказать, какое подарила счастье! – И, взяв ее за подбородок, попросил:– Взгляни на меня, Джезмин.– Она молча подняла глаза. Фолкон нежно улыбался.– Почему ты дрожишь? Ведь кинжал у тебя, – пошутил он.

– Ты играешь со мной, – обвинила Джезмин, изнемогая от предвкушения неизбежного.

При этих двусмысленных словах безумное желание мгновенным огнем охватило Фолкона, с губ сорвался стон, больше похожий на рычание.

– Я играл бы с тобой день и ночь, Джезмин, только позволь...

– Зверь! – прошипела она.– Предпочитаю побои и любые пытки твоей постели!

Фолкон поморщился, недоуменно поднял брови.

– С чего мне тебя наказывать?

– За то, что я хотела открыть твою тайну и найти магические книги. Твоя сила гораздо больше моей, и мне нужно ее перенять, – вызывающе бросила она.

Фолкон весело рассмеялся и, вынув из кармана ключ, открыл стол. Разложив книги, он смущенно улыбнулся.

– Я читаю Вергилия и повествования Гомера о подвигах великих героев. Теперь ты знаешь мои секреты – я глупый романтик, и сказки о прекрасных дамах всегда кружили мне голову и воспламеняли кровь. Неудивительно, что ты украла мое сердце!

Поняв, как сильно он хочет ее, Джезмин в панике отступила, но Фолкон успел сжать ее плечи. Изумрудные глаза потемнели от желания, губы чуть приоткрылись, готовые завладеть ее ртом, напряженное мужское естество уперлось ей в живот.

– Ты не должен... я ношу ребенка, – запротестовала она.

– Я буду нежен с тобой, – мягко пообещал он, опуская голову, чтобы изведать вкус розовых губ.

– Нежен! – вскрикнула она, пылая гневом, своим последним оружием.– Животное! Ты не знаешь значения этого слова! Взгляни на эту комнату! Все здесь слишком большое, твердое, грубое! Твоя возбужденная похоть не знает границ, ты похож на разъяренного жеребца! Слишком силен, слишком могуч... Я не могу запретить тебе взять меня силой!

Глаза де Берга чуть заметно сузились.

– Во всяком случае, ты стараешься, как можешь. Кого ты на самом деле боишься, Джезмин, меня или себя?

– Что ты имеешь в виду? – вскинулась она.

– Боишься, что, если позволишь любить себя понастоящему, тебе это может понравиться и захочешь еще? Боишься коснуться запретных неприличных местечек на моем теле, потому что это зажжет в тебе неутолимое голодное пламя? Боишься открыться мне, потому что я могу войти в твою душу, как вхожу в тело? Боишься, что проиграешь в сравнении с другими женщинами, разделявшими мою страсть?

Последняя издевка доконала Джезмин. Ничего не видя от слез, она замахнулась кинжалом.

– Не советовал бы, – спокойно сказал Фолкон и, одним быстрым движением руки обезоружив ее, зацепил ногой за ногу, сделав подсечку.

Они вместе свалились на пол у камина. Фолкон гибко потянулся, напоминая горного льва. На плечах играли мышцы, темные брови чуть поднялись, огромная фигура излучала первобытную силу. Воцарившееся молчание было похоже на зловещую тишину перед боем. Серебристо-золотые волосы Джезмин разметались по волчьей шкуре, напоминая Фолкону, что когда она оставалась обнаженной, эти чудесные локоны были достаточно длинны, чтобы прикрыть ее восхитительные груди.

Его руки немедленно потянулись к серебряным лентам, нетерпеливые пальцы скользнули за вырез платья, погладили шею, теплая ладонь остановилась на спине. И неожиданно Фолкон с силой прижал ее к себе. Требовательный рот накрыл ее губы, Джезмин ощущала, как пульсирует и дрожит поднявшееся копье. Не переставая целовать Джезмин, Фолкон очертил кончиком языка контуры ее губ, посылая сквозь нее удары крохотных молний, зажигавших глубоко внутри бушующий пожар. Ненависть к мужу взыграла с новой силой, но Джезмин с ослепительной ясностью поняла: для того, чтобы чувствовать этот огонь, вовсе не обязательно любить. Он держал ее в плену объятий, пока могучее, возбужденное естество, подрагивая, упиралось в изгиб ее бедра. Потом Фолкон сел на корточки и быстро стянул ее платье через голову. Джезмин протестовала и пыталась сопротивляться, но Фолкон был глух к ее мольбам. Ей почему-то казалось, что, если не снимать сорочку, муж остынет и отпустит ее, но у него, казалось, выросла дюжина рук, а намерение избавить ее от одежды не ослабевало. Когда Джезмин осталась обнаженной, Фолкон сжал широкой ладонью запястья Джезмин, поднял ее руки над головой, жадно оглядывая ослепительно красивое тело. Она лежала на пушистых мехах, словно очаровательный цветок; пламя камина бросало багровые блики на упругую грудь и гладкий живот.

Фолкон наклонил голову, впился поцелуем в неглубокие впадинки под мышками. Он и раньше так делал, и все же она в который раз покраснела, смущенная интимностью ласки. Потом высвободил гордо поднявшееся копье из оков одежды, и великолепное орудие, словно обладающее собственной волей, выпрыгнуло, как дикий зверь из клетки. Он, тяжело дыша, приподнялся над Джезмин. Каждый раз, лежа с женой, он испытывал терзания, похожие на медленную пытку. Тело и разум постоянно воевали. Плоть буйно, бешено требовала удовлетворения, кровь пела от восхитительного возбуждения, но разум, пробиваясь сквозь туман похоти, настаивал на большем. Какое полное, безграничное счастье охватило бы его, если бы Джезмин любила... но Фолкон, как человек трезвый, удовлетворился бы и меньшим. Все, о чем он просил, – пусть она хотя бы желает его, и был бы на седьмом небе, если бы мог доставить ей бесконечное наслаждение.

Он наклонился еще ближе, трясущейся рукой потянулся к своему нетерпеливому фаллосу, открыл шире розовые лепестки, готовые принять его. Фолкон так редко брал жену, что не смог сдержать нарастающей страсти и, врезавшись в тесные глубины, взорвался раскаленно-огненной струей.

Джезмин ощутила знакомую безрассудную панику. Боже милосердный, то, что он делал с ней, заставляло чувствовать, что на свете ничто не имеет значения, ничто не важно, кроме этого могучего тела, владеющего ею, ворвавшегося в ее тело. А ведь она даже не любит его!

«Любишь, любишь», – твердил настойчивый внутренний голос.

– Нет! – вскрикнула она и... взглянула прямо в глаза Морганны, вошедшей в спальню без стука.

Валлийке словно всадили кинжал в сердце. Ненависть мутной волной ударила в мозг, особенно потому, что она увидела: Фолкон так страстно желал жену, что даже не нашел времени раздеться.

Обнаружив, что в комнату дерзко вторгся посторонний, де Берг резко приказал:

– Убирайся! – Ослепленная злобой Морганна исчезла.– Прости, Джезмин, дорогая, – тихо попросил он.

– Не стоит извиняться, – задохнулась Джезмин.—Я рада, что она увидела, как ты любил меня.

В голосе звучали торжествующие нотки, странно смутившие Фолкона. Он изумленно взглянул на жену и, заметив жемчужные капельки семени на внутренней стороне гладких бедер, мгновенно ощутил прилив бешеного желания – сильный мужчина, только сейчас бившийся в экстазе, но не утоливший голода, вновь стремился к этой соблазнительной плоти.

Поняв его намерения, Джезмин попыталась подняться и уже встала на колени, но он вновь прижал ее к себе.

– Нет! Только не снова! – вскрикнула она.

– Да, только снова, – настаивал он.

– Слишком скоро, – запротестовала Джезмин.

– «Слишком» никогда не будет. Поверь, Джесси, я сумею подарить тебе радость.

Джезмин, сверкая глазами, отстранилась.

– Твое вожделение поистине неутолимо! Неужели успел забыть, что я жду ребенка?!

– Не ворвись сюда эта сука... я почти сумел дать тебе истинное наслаждение.

– Появление этой суки – единственное, что дало мне наслаждение, – зло выплюнула она и, внезапно почувствовав, что больше не в силах вынести это, вздрогнула и зарыдала.

Фолкон не знал, что сумел подарить ей первое в жизни блаженство, и это так потрясло Джезмин, что слезы хлынули потоком. Она никогда не позволит мужу узнать, что он сделал с ней... и постарается впредь держать в железных тисках свое жалкое, предательское, неверное тело.

Загрузка...