Сокровенное желание

I

Прозвенел звонок с урока, и не успел Уно стереть с доски, исписанной предложениями на английском, как класс опустел. На занятия пришло не более десяти человек, и даже сейчас, после, звонка, в классе не было шумно. Как всегда с последним звонком, когда кончаются занятия, напряжение уступило место раскованности: и учитель, и ученики вздохнули с облегчением. С улицы доносился рев отъезжавших со стоянки мотоциклов. На полу — еще с перемены — валялись крошки хлеба и пустые пакеты из-под молока. Эта неряшливость, невозможная в дневной школе, была привычной для вечерников. Уно начал подбирать с пола мусор, поправляя сдвинутые в беспорядке парты. Две ученицы, болтавшие о чем-то у печки, не выдержав, принялись помогать ему. Одной из них, замужней, уже было далеко за тридцать. Перекрыв газовый кран и задернув на окнах шторы, Уно вышел в темный коридор; впереди, сразу за школьным двором, лежал ночной город. Словно разрезая его на две части, в голубом сиянии мчалась по линии «Синкансэн» стрела экспресса.[23] Любуясь этим зрелищем, Уно вдруг вспомнил о странном телефонном звонке, раздавшемся сегодня в учительской. Звонили откуда-то из района Тюгоку, в сторону которого сейчас умчался поезд.

— Ничего не пойму! — пожаловался Уно по внутреннему телефону снявший трубку секретарь. — Сказали, что звонят из полицейского участка города S. Интересовались, учится ли у нас парень по имени Асао!.. Да, говорю, а что случилось? А они молчат…

— Из полицейского участка?…

— Да… Спрашивали, как зовут классного руководителя.

Уно никак не мог взять в толк, какое отношение имеет его ученик к крохотному портовому городку на побережье Внутреннего Японского моря.

— Они еще спрашивали не то о Кумэ, не то об Уэмуре, но раз уж они решили напустить туману, то и я тоже ответил, что ничего не знаю, — возмущенно добавил секретарь. — Во всяком случае, они сказали, что еще раз позвонят после уроков.

Уно проводил взглядом красные хвостовые огни поезда, скрывшегося за зданиями, и направился в учительскую.

Вечерняя школа, где преподавал Уно, была расположена на вершине небольшого холма, откуда открывалась широкая панорама города. Когда-то это место, прозванное «южнотокийским Тибетом», миновала волна новостроек, захлестнувшая всю округу и докатившаяся до самых отдаленных окраин города, потому здесь еще кое-где можно было увидеть пашни и густые рощи. Но поскольку для школы подобный ландшафт подходил мало, учеников с каждым годом становилось все меньше; пришлось сократить количество классов.

Войдя в учительскую, Уно с удивлением увидел, что она превратилась в своеобразную мастерскую, где преподаватели усердно мастерили транспаранты, приглашавшие учащихся в школу. Одни распиливали листы фанеры для рамок, другие кусачками резали проволоку. На столе рисовали объявления, призывающие молодежь работать и учиться; они красочно расписывали преимущества вечернего обучения. С той же целью издавалась и школьная газета: в последнее время из-за того, что многие заканчивали дневные школы высшей ступени прежде, чем поступить на производство, популярность вечерних школ резко упала.

Уно поставил журнал посещаемости на полку и включился в работу. Дел было еще очень много. Но только он взял в руки кисть, как к нему подошел Минаками и прошептал на ухо:

— Идите скорее в кабинет директора. Вас там ждет Кумэ-сан.

— Кумэ-сан?…

— Кажется, что-то случилось. Идите скорее!

Икуко Кумэ, молоденькая преподавательница японского языка, как и Уно, была классным руководителем, только в параллельном классе; домой им было по пути, а потому они частенько встречались после занятий. Но странно, что сейчас она ждала его в кабинете директора.

Директорский кабинет находился на первом этаже. В широко распахнутом проеме складной перегородки, отделявшей кабинет от приемной для посетителей, Уно увидел одинокую фигурку Икуко Кумэ. Директора не было.

— Что случилось?

Услышав его голос, Кумэ встала с низенького диванчика, лицо у нее было испуганное.

— Ваш ученик Юдзи Асао посещает школу?

— Нет, он давно уже не ходит на занятия…

Асао начал прогуливать еще с декабря. Изредка он осторожно звонил по телефону, чтобы разузнать обстановку, примерно неделю назад вдруг появился на уроках, но потом вновь исчез.

— А что? Это как-то связано со звонком из полиции?

Внезапно Уно сообразил, что Кумэ, упомянутая полицейским, не иначе как она, Икуко.

— Да! Полиция интересуется вашим Асао и ученицей из моего класса — Сумико Уэмурой.

— А-а… Сумико Уэмурой?… — невольно повторил Уно. Он сразу вспомнил сильно накрашенное тонкое девичье лицо. Устало опустился в кресло и, щелкнув зажигалкой, затянулся сигаретой. Что до Сумико Уэмуры, то ничего странного, если с ней что-то и случилось.

Сумико Уэмура с самого начала обращала на себя внимание педагогов. Она блестяще сдала вступительные экзамены — ее баллы позволили бы ей поступить и в дневную школу высшей ступени. Невысокая, но крепкая, очень ловкая, она всегда была душой любых спортивных состязаний. И училась она прекрасно. Хоть и не блестяще, но все же достаточно хорошо играла на пианино, и в вечерней школе, где не было преподавателя музыки, она всегда аккомпанировала на выпускных вечерах.

Но вот уже года два, как Сумико резко переменилась. Она стала сильно краситься и прогуливала, пожалуй, больше всех в школе. Начала вдруг курить, развязно вела себя с парнями и нередко была причиной скандалов и драк. Разумеется, снизилась и успеваемость: Уэмура проваливалась на экзаменах, не набирала должного количества баллов и тем самым подводила весь класс. Однако, натура довольно незаурядная, она по-прежнему верховодила в классе. Молоденькой Икуко Кумэ, пришедшей в школу три года назад, было с ней нелегко. Едва удавалось добиться хоть какого-то подобия дисциплины, как, словно нарочно, появлялась прогуливавшая Сумико Уэмура и сводила на нет все ее педагогические успехи.

У но сидел, погруженный в глубокое раздумье. Вид у него был растерянный и удрученный. Икуко Кумэ беспокойно ходила из угла в угол.

— Собственно говоря, почему они оказались в S.? Если просто надумали развлечься, то ведь можно найти подходящее местечко и поближе! И потом, почему ими заинтересовалась полиция? Не потому же, что они путешествуют вместе?

— Нам обещали перезвонить, — замерев рядом с Уно, тихо сказала Икуко Кумэ. — Я толком не поняла… Кажется, они хотели покончить с собой!

— В общем, жизнь им спасли…

— Попытка самоубийства? Ужасно!..

Икуко тяжело вздохнула. Уно затушил сигарету.

— А вы разговаривали с Ёсидой? — Перед взглядом Уно возникла сутулая спина заместителя директора, заполнявшего своим бисерным почерком классный журнал в учительской.

— Странно все как-то! Позвонили в школу, мне ничего не сказали, ведут разговоры с полицией у меня за спиной.

— Но ведь от кого-то вы узнали?

— От Минаками! Не пойму я нашего заместителя директора! Он-то наверняка знал о случившемся…

Ёсида всегда, когда не хотел, чтобы его слышали посторонние, разговаривая по телефону, запирался у себя в кабинете.

Теперь уже Уно ходил по комнате. Сейчас он наконец понял, почему Минаками говорил с ним шепотом. Видимо, никто не знал о происшествии, кроме тех, кто отвечал за этих учащихся.

— Да… Как же это понимать?… Любовное самоубийство по сговору или какая-то случайность? Хотя на случайность не похоже — Уэмуру и Асао, по-моему, что-то связывает… Асао, он всегда производил впечатление безалаберного и довольно инфантильного юноши.

— Я тоже это заметила… У Уэмуры и Асао последнее время все было очень серьезно.

— Вы хотите сказать, что они вместе прогуливали школу? — удивился Уно.

— Да… Насколько мне известно, они были не просто знакомы!

— Не просто?…

Икуко Кумэ вдруг покраснела до ушей, и Уно понял, какой смысл она вкладывала в слово «серьезно».

Зазвонил телефон. Уно, подойдя к массивному столу в директорском кабинете, снял трубку.

— Это школа? — раздался мужской голос.

— Да. Кто говорит?

— Простите, с кем имею честь?

Уно решил не отвечать и повторил вопрос.

После некоторого молчания в трубке раздраженно ответили, что это полиция городка S.

— В который раз звоню — и все попадаю на нового человека! Каждый раз заново объяснять приходится! Ну что тут будешь делать!

Похоже, человек действительно растерялся. Его голос, с характерным для тех мест мягким выговором, странным образом обезоружил и смягчил Уно.

— Откровенно говоря, мы и сами просто в отчаянии. Знаем, что полиция интересуется Уэмурой и Асао, но в чем там дело — никто не говорит…

— Да ведь мы об этом уже рассказывали!..

Уно искоса взглянул на Икуко Кумэ, которая, слегка склонив голову, слушала разговор по параллельному телефону в приемной.

— Я классный руководитель Асао. Но никаких подробностей я не знаю.

— Выходит, что мы напрасно потратили столько времени, беседуя с господином Ёсида? Я хотел бы знать: кто мог бы за них поручиться?

— Не понял… Мы должны связаться с их родственниками?

— Ну конечно! Сколько можно об этом толковать!.. — В голосе собеседника сквозило явное раздражение.

— Хорошо. Мы постараемся сделать это как можно скорее.

Уно записал номер телефона полицейского участка и повесил трубку.

— Необходимо выяснить все обстоятельства у Ёсиды!

— До чего же все это неприятно! — тоскливо ответила Икуко Кумэ. С замдиректора было непросто иметь дело. Он вечно боялся попасть впросак и делал проблему из любого пустяка, заботясь лишь о том, чтобы выкрутиться самому.

— Наверное, мечется сейчас, не знает, что делать!.. — усмехнулся Уно, переговорив с Ёсидой по внутреннему телефону и попросив его спуститься к ним.

Так оно и оказалось: Ёсида все это время названивал директору школы, но нигде не мог его найти и сейчас просто не находил себе места.

— Они пытаются впутать нас в нелепую скандальную историю! — возмущенно воскликнул он, входя в кабинет.

— Простите, но почему вы до сих пор ничего не сказали нам, классным руководителям? — начал Уно, но Ёсида только рукой махнул:

— Да, да… Конечно. Но я должен был в первую очередь известить директора школы…

Уно и Икуко Кумэ смотрели на него с выражением полной безнадежности. Однако нужно было позаботиться об учениках. Наконец из бессвязных речей заместителя директора выяснилось, в чем суть «скандальной истории».

Вчера около десяти часов утра в полицию городка S. позвонили из гостиницы: исчезла молодая пара, остановившаяся там три дня назад. Вечером вещи в комнате оставались нетронутыми, и горничная подумала, что они вышли прогуляться. Однако они не вернулись и к завтраку. Кто-то видел, как они направлялись в сторону расположенного неподалеку рыбацкого поселка и выглядели при этом весьма странно. Тут в гостинице переполошились. Был объявлен розыск. Вскоре их обнаружили в сосновой роще, довольно далеко от залива. Они лежали на земле метрах в десяти друг от друга, уткнувшись лицами в бамбуковые листья. Оба были без сознания. И у мужчины, и у женщины ножом для фруктов были перерезаны запястья, но крови они потеряли не много. С первого взгляда было ясно, что причина коллапса — отравление. Их тут же доставили в городскую больницу и сделали промывание желудка — обнаружилось, что они приняли чрезмерно большую дозу успокоительного.

— Видимо, лекарство подействовало слишком быстро, и надрез был неглубокий, — пояснил Ёсида безразличным тоном человека, который ни во что не желает вмешиваться.

— В каком они сейчас состоянии?

— Они все время были без сознания, но недавно Асао, кажется, наконец пришел в себя.

— …Я слышала, что слишком большая доза успокоительного может вызвать нарушение функций печени, — обеспокоенно заметила Икуко Кумэ.

— Да ну! Молодые… Обойдется! Но сам факт попытки самоубийства — это уж действительно позор!

На сей раз замдиректора высказался вполне откровенно. Уно посмотрел в его ничего не выражающие глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков. И вдруг понял, что в этой фразе и кроется суть отношения к ученикам Ёсиды — человека, занявшего свой пост по нелепой случайности. Подобно школьнику, согласному на любой институт, он всю жизнь стремился к какой угодно административной должности и наконец стал завучем в вечерней школе — только потому, что получить эту должность здесь было легче, чем в дневной. Уно невольно вспомнил выражение его лица в тот день, когда в парламенте прошел законопроект, согласно которому завучи повышались до уровня замдиректоров школы, и с горечью подумал, что с тех пор, как закон вступил в силу, слова нового зама стали заметно расходиться с делом.

— Как бы там ни было, самое важное сейчас — их здоровье, — сдерживая раздражение, сказал Уно. — Необходимо как можно скорее сообщить обо всем родственникам этих ребят.

— Это так, но… — Заместитель директора все еще колебался.

— Да поймите! Если мы отвернемся от них, ответственность ляжет на школу!

Последние слова Уно, по-видимому, возымели действие на Ёсиду.

— Ну хорошо, тогда попрошу вас заняться этим. А я попытаюсь выяснить у директора, какую позицию нам следует занять.

Уно и Икуко вернулись в учительскую посмотреть в школьном журнале адреса и номера телефонов.

— Вот незадача! У Уэмуры нет телефона!

— А где она живет?

— Кажется, где-то недалеко от станции К. в районе Кэйхин.[24]

— Если и с родителями Асао не удастся связаться по телефону, съездим туда вместе. У меня есть карта этого района.

Кумэ кивнула.

В учительской по-прежнему продолжалась работа над плакатами. Уно спустился вниз, в канцелярию, позвонить по телефону. В соседней комнате Ёсида все еще пытался дозвониться до директора.

II

Найти в ночном городе дом, зная лишь адрес, — дело нелегкое. И карта тут не помощник. В скудном свете уличных фонарей жилые кварталы выглядели совсем не такими, как четкие линии схемы. Уно и Икуко Кумэ долго плутали по запутанному лабиринту узеньких улочек.

— Интересно, есть на карте эта речка? Глубоко, на самом дне забетонированной канавы, беззвучно текла мутная струя.

— Странно. Может, это река, протекающая неподалеку от станции?

При свете фонарей, выстроившихся вдоль реки, Уно вновь попытался разобраться в карте. Потом они бродили еще минут двадцать.

— Пожалуй, приеду сюда еще раз завтра утром… — в отчаянии сказала Икуко Кумэ. Часы показывали одиннадцать вечера.

— Да, сегодня, видимо, искать бесполезно, — растерянно отозвался Уно. Ему нечего было больше сказать. Он и так утомил свою спутницу, напрасно понадеявшись на карту.

— Давайте попробуем вернуться вдоль реки. Так мы должны выйти к железной дороге.

Становилось все холоднее — мороз до боли стягивал онемевшую кожу.

— Хорошо бы Асао скорее вернулся домой! Жаль его! — вздохнула Икуко Кумэ, прикрывая лицо шейным платком и зябко поеживаясь. Но тут же подумала, что для этого необходимо немедленно известить родственников.

— Не уверен, что они смогут поехать за ним завтра же утром, даже если мы разыщем их сегодня. Им ведь тоже нужно как-то подготовиться…

— То есть как?

Уно смутился, не зная, как получше объяснить смысл своих слов. Ему не хотелось разочаровывать Икуко. Он все же дозвонился Асао домой. К телефону подошла его мать. Прежде чем перейти к делу, Уно потратил уйму времени, объясняя, кто звонит, — настолько далеко для нее было все связанное со школой, в которой учился сын. Когда он наконец сообщил, что Юдзи Асао в тяжелом состоянии и находится под надзором полиции, то услышал 9 ответ лишь невнятное, растерянное бормотание. Он даже не был уверен, что она правильно поняла его. «Желательно, чтобы вы сами съездили в S. Буду с вами откровенен: Юдзи пытался покончить жизнь самоубийством» — Уно думал, что этим все сказано. Однако вместо ответа мать Асао попросила его подождать минутку и отошла от телефона. Минутка явно затянулась. Уно услышал стук двери — не иначе как она вышла позвать кого-то еще, но у него было странное ощущение, что в комнате кто-то есть. Время от времени до его слуха доносился старческий кашель и слышалось какое-то металлическое постукивание. Уно закурил — и почти докуривал сигарету, когда в трубке неожиданно раздался грубый мужской голос. Мужчина представился как дядя Юдзи. Уно пришлось еще раз рассказать ему все с самого начала.

— Так он был с женщиной? Ну и прохвост! — В трубке послышался смех.

Уно рассердился:

— Вы поедете забирать его домой?

— Домой? Да, наверное, придется, а?… Только ведь я очень занят и не могу так сразу сорваться с места! Ладно, попробую что-нибудь придумать. Может быть, съезжу туда по делам.

Уно не удовлетворил столь ненадежный ответ, и еще раз, несколько сгустив краски, он описал положение, в котором находился Юдзи. Только тогда дядя пообещал отправиться завтра. Видимо, колебания его в немалой степени были связаны и с расходом. Придется заплатить кругленькую сумму за легкомысленное поведение племянника-шалопая, и его недовольство ощущалось даже на другом конце телефонного провода.

Река делала поворот в сторону от шоссе и терялась среди бетонных громад фабрик и жилых домов. Уно и Икуко Кумэ прошли еще немного и очутились на довольно хорошо освещенной торговой улице. Большинство магазинов было уже закрыто. Над многочисленными барами и кафе покачивались на ветру бумажные фонарики.

— Сэнсэй,[25] — позвала Икуко Кумэ, приостановившись и рассматривая на свету клочок бумаги, где был записан адрес — Дом Уэмуры должен быть где-то рядом!

Действительно, название улицы, указанное на табличке, висевшей на столбе, было именно то, что они искали. Однако, чтобы попасть к нужному дому, им пришлось свернуть в проулок, стиснутый многочисленными крохотными мастерскими и обшарпанными хибарами. Там на втором этаже жила мать Сумико Уэмуры. Она оказалась приземистой, очень полной женщиной лет сорока трех. На ней было толстое ватное кимоно, из-под которого выглядывала нарядная ночная сорочка; чистые, еще не просохшие волосы в беспорядке лежали на плечах. Пахнув на них винным перегаром, она оперлась рукой о косяк двери и с удивлением уставилась на посетителей, явившихся в столь поздний час. Икуко Кумэ объяснила, что она — классный руководитель Сумико.

— Ее здесь нет! — отрезала женщина, явно собираясь захлопнуть дверь.

— Мы знаем. Она попала в беду.

— Что-нибудь натворила? — нисколько не удивившись, осведомилась мать.

— Она отравилась! — вступил в разговор Уно, вспомнив беседу с родственниками Юдзи и решив, что лучше сразу открыть карты.

— Отравилась?…

— Да. К счастью, осталась жива, но пока нельзя с уверенностью сказать, что жизнь ее в безопасности.

Мать Сумико шагнула к нему и, вцепившись в рукав Уно, простонала:

— Это правда? Сумико отравилась? Где она? Где моя девочка?

Ее сильно накрашенное лицо, дрогнув, исказилось, на нем впервые промелькнула материнская тревога.

Уно объяснил, где находится Сумико. Женщина, замерев, пристально посмотрела ему в глаза. Казалось, ее взгляд проходит сквозь него, устремленный куда-то далеко-далеко.

В это мгновение в дверь выглянул высокий немолодой мужчина.

— Надо зайти в дом, а не стоять под дверью! — сказал он тоном человека, привыкшего приказывать окружающим.

Уно был уверен, что отец Сумико Уэмуры умер, но спросить, кем доводится ей стоявший перед ним человек, не решился.

Войдя, они оказались в небольшой двухкомнатной квартире. Комнаты были чисто прибраны. Однако обстановка в доме чем-то отличалась от обычного домашнего уюта, во всем ощущалась какая-то претензия, искусственность.

Пока Икуко Кумэ рассказывала о случившемся, мужчина, удобно устроившись за столиком в дальнем углу комнаты, потягивая пиво, смотрел телевизор. Узнав, что дочь нашли с приятелем, мать Сумико тяжело вздохнула, но заметно успокоилась, как только поняла, что жизнь ее уже вне опасности.

— Во всяком случае, нужно, чтобы вы завтра съездили туда и забрали ее домой, — заключила Икуко Кумэ.

Мать Сумико покосилась на мужчину.

— Следовало бы съездить. Здесь ей будет лучше, — отозвался он.

— Но, — перебила его мать Сумико, — если поеду я, она ни за что не захочет вернуться! Эта девчонка способна на любое безрассудство, лишь бы сделать мне назло!

Она разрыдалась. Мужчина раздраженно прикрикнул на нее и обратился к Уно:

— Ладно, давайте я за ней съезжу. Видимо, в полиции нужен будет поручитель.

— Хорошо. Когда Сумико вернется, попросите ее позвонить в школу. Нам необходимо с ней переговорить.

— Да-да, конечно, — кивнул мужчина и встал проводить гостей.

— Всего хорошего, — откланялась мать Сумико, утирая слезы.

Стрелка часов перевалила уже за полночь, когда Уно и Икуко Кумэ добрались до платформы станции К. Отсюда, из южной части города, до дома Икуко Кумэ, находившегося на самом севере Токио, нужно было ехать электричкой более часа. Станция Уно была еще дальше, и до дома от станции добираться минут двадцать на велосипеде.

По расписанию электричка придет нескоро, но ничего другого им не оставалось, кроме как ждать, — ловить такси в столь поздний час было делом безнадежным.

Сев наконец в пустой вагон ночной электрички, оба почувствовали груз внезапно навалившейся усталости и некоторое время ехали молча, отдаваясь монотонному покачиванию поезда.

— Интересно, кем приходится им этот мужчина, — проговорила вдруг Икуко Кумэ.

— Да… Вряд ли мать Сумико снова вышла замуж… Во всяком cлучае, в ее аккуратно прибранных комнатах как-то не чувствовалось уюта семейной жизни.

— Мне кажется, я понимаю, почему Сумико ушла из дома!

— Почему?

— В ее матери нет ничего материнского. Она думает только о себе! — сказала Икуко Кумэ с несвойственной ей жестокостью. Возможно, ей не понравилось, что мать Сумико живет на содержании. Однако Уно не мог согласиться с этой беспощадностью женщины к женщине: он отчетливо представлял себе ужас подобной жизни, когда мать просто вынуждена скрывать материнские чувства.

— По-моему, Сумико тоже во многом виновата, — отозвался он.

— Но ведь ее мать сама сказала: Сумико против подобного образа жизни…

— Думаю, что образ жизни самой Сумико тоже не безупречен.

— Да! Не безупречен! И все же я, как женщина, понимаю ее протест!

Уно подумал, что они с Икуко по-разному смотрят на вещи, но промолчал. Ему было уже под сорок, и осторожность, присущая возрасту, делала его порой молчаливым и замкнутым.

— Думаю, Сумико просто не смогла жить подобной жизнью! — не унималась Икуко. — Это — причина всего! Мне кажется, что и этот ее цинизм тоже не случаен!..

Сумико Уэмура и до встречи с Асао заводила романы с одноклассниками; прожив месяца два с одним, она уходила к другому. Подобные вещи среди учащихся вечерней школы не были столь уж редким явлением, однако для Сумико Уэмуры это казалось странным — столь неожиданной и разительной явилась перемена, происшедшая с девушкой за последние два года.

— Мне все это как-то непонятно, — закрыв глаза, устало ответил Уно.

Икуко Кумэ тоже умолкла, погрузившись в раздумья. Они и не заметили, как вагон оказался битком набитым пассажирами. Это были ехавшие из центра подвыпившие завсегдатаи ресторанов и баров, хостесс,[26] обслуживающие ночные кабаре. Глядя на них, Уно почувствовал еще большую усталость.

III

Юдзи Асао и Сумико Уэмура вернулись в Токио. Об этом в школу сообщили не родственники, а полиция городка S. Тут Уно пришлось выдержать новый удар — прежде чем повесить трубку, полицейский сказал:

— У меня есть к вам одна просьба… Вообще-то, я хотел связаться еще с их родителями, но, признаться, устал до чертиков от одних только переговоров со школой! Я вот что хочу сказать. В школе может встать вопрос об их исключении. Не следует этого делать, потому что… Они могут пойти по дурной дорожке. Так уже бывало не раз. Суть дела ведь не в том, что они причинили беспокойство окружающим… Конечно, это не значит, что не должно быть принято никаких мер, но пожалуйста, не перегибайте палку!

Что ж, если в глазах полиции школы, призванные воспитывать молодежь, выглядят подобным образом, это весьма печально. Однако Уно и сам не раз был свидетелем того, что под предлогом борьбы с дурным влиянием исключали провинившихся. Асао и Уэмуру когда-то тоже исключили из дневной школы. Ученики, исключенные из дневных школ за неуспеваемость, оседали в вечерних. А это порождало новые трудности: они плохо учились, все их помыслы были направлены лишь на то, чтобы где-нибудь подработать и развлечься. Подрабатывали в кафе и барах. Там они нередко попадали под влияние картежников и бездельников — и особенно легко те, кто приехал в Токио из провинции.

Дисциплина в школе становилась все хуже. Если рассказать о случившемся на педсовете, то, естественно, все подробности выплывут наружу, и неизвестно, чем все это кончится.

На другой день Уно вышел из дома пораньше и отправился навестить Юдзи. Дом Асао стоял на склоне горы, в окружении небольших фабрик и мастерских. Добираться туда было долго — электричкой и еще минут десять автобусом.

Сквозь стеклянную входную дверь Уно разглядел небольшую комнату. На деревянном полу, у стены, громоздились ящики из гофрированного картона, в центре, согнувшись над низеньким рабочим столиком, стоял седой изможденный мужчина. Уно приоткрыл дверь, она громко заскрипела, но мужчина даже не обернулся. Небольшим молоточком он вбивал латунные заклепки в просверленные в круглых стальных пластинах крохотные отверстия. Уно окликнул его. Мужчина наконец поднял голову, и во взгляде больших утомленных глаз, светившихся на его багровом осунувшемся лице, промелькнуло выражение, похожее на упрек — за то, что его оторвали от работы. Он вновь склонился над столиком и молча продолжал постукивать молоточком. Уно смутился. Он вспомнил свой первый телефонный звонок в этот дом и понял, откуда шло размеренное постукивание, которое он слышал в трубке.

В этот момент отворилась дверь, по-видимому отделявшая мастерскую от жилого помещения, и на пороге появилась женщина лет сорока. При виде гостя она очень удивилась. Пока Уно в замешательстве объяснял ей, кто он, ее окруженные сеточкой мелких морщинок глаза растерянно блуждали по полу.

— Вы, вероятно, мать Юдзи Асао?

— У-гу… — неопределенно пробормотала женщина.

— Я слышал, что Юдзи вернулся. Вот приехал с ним повидаться.

— Подождите, пожалуйста, минуточку…

Она скользнула в узкий дверной проем, пройдя мимо Уно, и убежала, громко стуча сандалиями. Седоволосый человек по-прежнему невозмутимо постукивал молоточком. Уно, присмотревшись, заметил, что рабочим столиком ему служило обычное котацу,[27] на котором болталось грязное одеяло цвета хаки.

— А-а, здравствуйте! — Вместо матери Асао в дверях возник средних лет мужчина. Маленький, толстый, он, глядя снизу вверх, разглядывал Уно воспаленными красными глазками. — Присаживайтесь! Вот сюда, пожалуйста! — сказал он неожиданно приветливо и указал на стул, стоявший неподалеку от пылавшей в углу мастерской печки.

Мужчина протянул Уно визитную карточку, на которой значилось: «Мастерская Исиды. Изготовление почтовых принадлежностей». Судя по фамилии на визитной карточке, это был дядя Юдзи по материнской линии. Типичный мастеровой, выбившийся в люди.

— Нынче так трудно, не знаешь, как извернуться, а тут еще эта история! Пришлось ехать;

— Да, досталось вам! Ну а как он себя чувствует?

— Как ни в чем не бывало! Захожу к нему в палату, а он вареный рис за обе щеки уплетает! — Изображая Юдзи, дядя выпятил живот и громко зачавкал.

— Значит, здоров?

— А что ему сделается?… Беспечный парень!.. Натворил дел, а кто-то расплачивайся за его грехи! За больницу выложил 150 тысяч, а еще гостиница да дорога — все 200 тысяч наберется! И это при нынешней-то депрессии!

У Уно горели уши, точно его за что-то отчитали.

— Но что поделаешь? Приходится все брать на себя. Отец-то у него вон какой! — заключил Исида. — Это отец Юдзи!

Уно поклонился работавшему над столиком старику. Исида рассмеялся:

— Что вы! Он ничего не соображает! Попал в автомобильную катастрофу — повредил голову!.. До этого он неплохо зарабатывал, но теперь, конечно… Однако поправился кое-как, хоть такую работу может делать!

Уно мельком взглянул на отца Юдзи. Что-то неестественное было в его монотонно повторяющихся движениях.

Вошла мать Асао и принесла на подносе чай. Исида прикрикнул:

— Разыскала бы сначала Юдзи! Опять небось торчит в чайной!

Она тут же торопливо вышла за дверь. Уловив ее поспешность, Уно почувствовал, что все здесь, вплоть до отношений между матерью и сыном, подчинено воле сидевшего перед ним грубоватого, вышедшего из низов человека.

Исида попыхивал сигаретой и шумно прихлебывал чай.

— Кстати, сэнсэй, не хочется об этом говорить, но эта Уэмура — хороша штучка, а?! Ведь сама еще школьница! А мать встретила одними упреками! А та начала оправдываться — и вовсе испортила дело.

— Да? — Уно не знал, что ответить. Исида понял, о чем он думает, и насмешливо улыбнулся:

— Небось думаете, умалчиваю собственные недостатки?… Я много в жизни повидал! Сразу понял, чья это была затея! Юдзи слабак: что ему скажут, то он и сделает. А девица, между прочим, с характером! Такая, если что задумает, своего добьется. Вот и тут Юдзи пошел у нее на поводу!

В этом Уно не сомневался. Однако что-то в словах Исиды ему не понравилось. Дядюшке было явно безразлично то, что побудило этих двоих отправиться в S., почему они решили умереть; но сознавал это Исида или нет — за случившимся стояло нечто, соединявшее Юдзи и Сумико, и отмахнуться от этого, обвинить во всем одну Сумико, означало выказать полное равнодушие.

— Я думаю, у них обоих были серьезные проблемы. Без этого человек не решится умереть, разве не так? — стараясь говорить мягко, заметил Уно.

— Дурь все это! — раздраженно бросил Исида. — О каких проблемах вы тут толкуете, когда они живут как сыр в масле катаются. Слишком уж им потакают, вот они и вырастают такими беспомощными. На одну только мать этой девицы посмотришь — и сразу все ясно!

Сам Исида когда-то подмастерьем пришел на механический завод и получил там суровую закалку, да и в армии сумел дослужиться до унтер-офицера.

— Жизнь научила меня пробивать себе дорогу… Уж как тяжело мне было, но не припомню, чтобы хоть раз в голову взбрело покончить с собой. Конечно, разве сравнить это с переживаниями нашей парочки!

— Все это так. Но вы думаете, у них нет трудностей иного рода?

Исида просто рассвирепел:

— Баловство! Пусть-ка они поживут впроголодь! Куда только все переживания денутся!

Исида раздавил сигарету в пепельнице.

— Знаете, сэнсэй, — сказал он уже спокойнее, — давно у меня это на языке вертится… Все сдерживался, а сейчас скажу! В том, что случилось, есть и учителей вина, верно?

— Думаю, что так.

— Нет, я не имею в виду лично вас. Я говорю о школе в целом! Словом — изнеженное воспитание! Хватит с нас этого демократического образования! До войны во всем были жесткие разграничения, и как-то это было надежнее, а?

Уно с удивлением слушал разглагольствования Исиды о воспитании и образовании. Видимо, тот слышал где-то о школьных проблемах, но толком ничего не понял. Основное зло он видел в учителях, которые бросали своих учеников и, размахивая красными флагами, отправлялись на демонстрации. Но самого главного, того, что привело к трагедии таких, как Юдзи и Сумико, он осознать так и не смог.

Уно мучился оттого, что не знал, как возразить, да и поймет ли его собеседник… Ведь этого нельзя было объяснить в двух словах.

Исида же болтал без умолку:

— Конечно, не все зло в школе и учителях! Вот тоже — до чего же беспечный народ эти служащие, железнодорожники например! Чтобы повысить себе зарплату, устраивают забастовки, не работают неделями — людям сколько неудобств! А правительство не умеет пресечь безобразие! А ведь и это на молодежь влияние оказывает!

Выговорившись, Исида отхлебнул чай. Уно с самого начала заметил его странную раздражительность, но наконец ему показалось, что он понял ее причины. Видимо, Исида был недоволен экономическим положением в стране. Однако форма проявления этого недовольства показалась Уно нездоровой и опасной. Он хотел было высказаться по этому поводу, но тут стеклянная дверь приоткрылась — и в комнату заглянул Юдзи Асао.

— А-а, сэнсэй!

Он почти не изменился, все то же неопределенное выражение лица и полуулыбка на губах, и только на левом запястье из-под рукава беспомощно белел бинт.

— Эй! Может, ты как следует поздороваешься?!

Вздрогнув от окрика Исиды, Юдзи низко поклонился.

— Сэнсэй прищел за тобой. Отправляйся-ка в школу!

— Что, прямо сейчас? — насупился Юдзи.

Уно взглянул на часы — стрелки показывали четвертый час.

— Но я еще даже не пообедал!

— Ничего, с голоду не помрешь! Видали, сэнсэй, каков? Впредь будьте с ним построже!

Исида поднялся с места. Заметив, как Юдзи при этом инстинктивно отпрянул, Уно вдруг понял, почему тот сторонится дома.

Настроение у Юдзи заметно упало. Вместе с Уно они вышли на улицу, перешли железную дорогу и оказались в торговом квартале. Это был кратчайший путь — в конце улицы виднелась железнодорожная станция.

Юдзи, отстав на несколько шагов, уныло плелся сзади. Убегать он, кажется, не собирался. И все же Уно время от времени оглядывался на него. Видимо, тот хотел показать, что обижен. Но в его долговязой, неуклюже вихлявшей при каждом шаге фигуре проглядывала детская беззащитность. Остановившись, Уно дождался его.

— А не зайти ли нам куда-нибудь пообедать?

— Вы серьезно?…

— Да… Чего бы ты хотел поесть?

— Здесь неподалеку есть китайский ресторанчик, там кормят отменными гёдза![28]

Юдзи зашагал проворнее. Они свернули в переулок, где было множество ресторанчиков, кафе и баров. По всему было видно, что Юдзи был здесь частым гостем. Как только они вошли, к нему обратился полный круглолицый человек, видимо хозяин заведения:

— Как дела? Давненько ты не показывался!

Вокруг сидели, потягивая пиво, рабочие в спецовках, в шляпах с заломленными полями или просто с хатимаки[29] на головах. Уно заметил женщину с ребенком и присел за соседний столик.

— Сегодня в школе поговорим о случившемся… Не возражаешь?

— А-а… Мне не о чем особенно рассказывать…

— Это несерьезный ответ! И надо же было натворить такое… — Уно кивнул на перевязанное запястье Юдзи. Тот усмехнулся, спрятав руки под стол.

— Наверное, здорово тебе досталось от дядюшки…

— Да нет… Не очень…

— Правда?

— Ну, две-три затрещины получил!

— Вот как… — горько усмехнулся Уно. Не трудно было представить, как этот здоровенный боров оплеухами и подзатыльниками препроводил племянника домой.

— Знаете, — неожиданно разоткровенничался Юдзи, — каждый раз, когда он лупит меня, я думаю, что он негодяй, а сдачи дать все-таки не могу!

— Почему?

— Он заботится о родителях. От меня-то тут пользы мало… Вот и приходится во всем полагаться на дядюшку. Если б не это, я бы уж не стерпел!..

— Но почему ты считаешь себя бесполезным?

— Все так считают! А ведь я еще хуже, чем они думают!

— Не наговаривай на себя!

— Да ладно! Не надо мне комплиментов!

— Комплиментов?… Опомнись, Асао, что ты говоришь?! — Сам того не замечая, Уно перешел на наставительный тон.

Юдзи, театрально взмахнув руками, воскликнул:

— Довольно! Остальное — в школе! Вы, кажется, любезно пригласили меня пообедать. Не стоит портить аппетит!

Официант принес гёдза. Уно, наблюдая, как самозабвенно Асао орудует палочками для еды, вспомнил вдруг рассказ Исиды о подобном зрелище в госпитале и поймал себя на мысли, что замечания дядюшки были не столь уж необоснованными.

Итак, попытки поговорить с Юдзи ни к чему не привели. Он поступил дурно, однако, судя по его настроению, отнюдь не чувствовал себя виноватым. Не то чтобы он не понимал, что натворил, — просто он привык делать что хотел без всяких рассуждений. Здесь было над чем призадуматься. Юдзи не был исключением. Многие ученицы не брезговали угощаться в барах за чужой счет, а если от них требовали расплаты, не отказывались пойти в гостиницы. Они даже не пытались задуматься над своей жизнью. Исида обвинял школу, но не мог понять того, что корни — гораздо глубже: в деградации всего общества…

Погруженный в невеселые мысли, Уно безучастно смотрел на стоявший в углу телевизор. На экране молодая женщина бойко рассказывала что-то собравшимся в студии зрителям. Краем уха Уно уловил, что речь шла о каком-то убийстве. Живописуя подробности, комментатор явно старалась придать этой истории занимательный характер. Где-то на севере в небольшом городке был найден труп женщины. Замужняя женщина пришла на свидание к женатому мужчине; изрядно выпив, они забрались в кладовую сельскохозяйственного кооператива и вступили там в связь, после чего женщина была убита.

— Подумать только! Она умерла в экстазе любви! — Комментатор вскочила и, опустившись на татами, изобразила объятия. — Счастье, не правда ли? Отправиться на тот свет, будучи на верху блаженства! Кстати, женщина была очень волосатой…

Зрители — и те, кто собрался в студии, и завсегдатаи ресторанчика, потягивавшие пиво, и даже сидевшая за соседним столиком женщина с ребенком — дружно рассмеялись. Громче всех, будто заискивая перед пившими пиво взрослыми мужчинами, рассмеялся Юдзи.

— Дурень, что здесь смешного? — одернув его, тихо сказал Уно.

— Да ведь смешно! Что уж, нельзя посмеяться, когда смешно?

— Неужели можно смеяться над смертью человека?

— Не в этом дело! Просто эта женщина очень забавно рассказывает. Вы, сэнсэй, юмора не понимаете!

— Да, такого юмора я не понимаю…

— Полно вам! Вы слишком строги! И то нельзя, и это нельзя… Вот Хамамура понимает все с полуслова!

Хамамура — это был молодой преподаватель физкультуры. Действительно, он был очень популярен среди учеников. На Уно он производил впечатление человека довольно развязного. Он даже одевался так же, как его ученики. На музыкальных фестивалях, в темных очках и красной широкополой шляпе, Хамамура вместе с учениками играл на гитаре, распевал песенки. Безусловно, его обаяние притягивало ребят. И то, что Юдзи противопоставил Уно Хамамуре, лишний раз заставило его почувствовать всю глубину пропасти разделявшего их времени. Уно работал в школе уже 18 лет. Юдзи Асао сносил побои Исиды, потому что тот заботился о его отце. Точно так же Уно вынужден был стерпеть этот разговор, больно задевший его самолюбие, потому что был в ответе за этого юношу.

— В данном случае речь не о том, — спокойно произнес он, взглянув Юдзи в глаза.

–. Ну вот, сэнсэй… Вы и рассердились…

— Не рассердился. Давай-ка ешь поскорее.

— Я-то ем. А почему бы вам, сэнсэй, не составить мне компанию? Тут и рамэн[30] готовят отменный! Я бы еще поел…

Уно, подняв два пальца, обернулся к стоявшему у кассы и с любопытством глазевшему в их сторону хозяину ресторанчика:

— Рамэн! Две порции! Да побыстрее!

Белый колпак хозяина, мелькнув, тут же исчез где-то за кассой.

— Да, сэнсэй, все-таки и вы понимаете с полуслова! — рассмеялся Юдзи.

IV

Уно и Юдзи сидели в соседнем с учительской небольшом кабинете. Туда же заглянула Икуко Кумэ, но, когда речь зашла о Сумико Уэмуре, она вышла из комнаты. В школе Юдзи заметно присмирел и все же время от времени с тоской поглядывал через окно на улицу, где мимо здания школы с шумом проносились автомобили и мотоциклы.

Уно спрашивал — Юдзи послушно отвечал.

Асао с Уэмурой были ровесниками, оба перешли в вечернюю школу из дневной. Однако вовсе не это послужило поводом к их сближению. До прошлого лета Юдзи и не замечал Сумико. И он и она часто прогуливали и практически не виделись в школе.

— Помните, сэнсэй, однажды вы меня здорово отругали? — спросил вдруг Юдзи.

— Однажды? По-моему, я весь год только и делал, что ругал тебя!..

— Я имею в виду тот случай, когда во время экзаменов гонял на мотоцикле…

Уно хорошо помнил этот случай. Юдзи Асао и еще несколько учеников с ревом носились на мотоциклах вокруг здания школы, из-за чего были отстранены от весенних экзаменов.

— Если сказать по правде, то тогда все это затеяла она.

— Сумико Уэмура?

— Да, но только, сэнсэй, теперь-то уж это «дело прошлое»!

— Ладно, ладно… — поневоле согласился Уно.

— Я как раз собирался пойти на экзамен, хотя заранее знал, что не отвечу ни на один вопрос и сдам чистый листок. А потому мне незачем было особенно спешить, и я зашел в «Потти».

«Одинокий Потти» — это было кафе недалеко от школы, где любила собираться молодежь. Там всегда было многолюдно.

Там-то Юдзи и встретился с Сумико.

— Я никак не мог вспомнить, где видел ее лицо. Сначала она все смеялась по этому поводу, а когда я собрался уходить, бросила мне вслед: «Иди-иди, экзаменуемый»! Тут я разозлился: «А ты-то, говорю, кто такая?» А она опять: «Собираешься сдавать эту галиматью?» И сигаретой попыхивает…

— Ого, выходит, даже Юдзи Асао можно удивить?

— Да нет… Я решил, что девочка просто выпендривается. А она опять: «Шпаргалки-то хоть приготовил? Бедные экзаменаторы! Они и подумать не могут, что экзамены проверяют только то, умеешь ты списывать или не умеешь!» Пока я ее слушал, опоздал на экзамен. Сам не знаю почему, я ужасно разозлился и решил, что не пойду совсем. Но когда я сказал ей об этом, она точно с цепи сорвалась.

— С цепи сорвалась?…

— Мы все вместе помчались к школе. Сумико уселась со мной на мотоцикл и стала просить: «Быстрее! Быстрее!» Из школы на дорогу выскочили учителя, я немного испугался, да и она уже больше не кричала: «Быстрей!» Но тут приехала патрульная машина…

Это жильцы соседнего дома, не выдержав шума и рева, вызвали полицию.

— Все разбежались в разные стороны, а мы с ней остались вдвоем. И тут вдруг она сказала: «А не уехать ли нам куда-нибудь далеко-далеко…»

Сумико Уэмуре очень хотелось увидеть море. И Юдзи всю ночь гнал мотоцикл к западному побережью Идзу. Там, остановившись на частной квартире, они прожили около трех дней. Вернувшись в Токио, Юдзи переехал жить к Сумико.

Уно, внимательно глядя Юдзи в лицо, слушал довольно беспечный рассказ. Ему трудно было поверить, что юноша и девушка так вот запросто могут начать совместную жизнь. Он невольно вспомнил дни своей нелегкой юности, когда, получая на жизнь гроши от отца, торговавшего вразнос лекарствами, по вечерам учился, а днем работал чернорабочим-грузчиком на строительных площадках. У него и времени не было на подобную свободную связь с женщинами.

— Хорошо… Ну а, живя вместе, вы когда-нибудь задумывались о будущем?

— О будущем?…

— Ну, например, о том, чтобы пожениться или…

— Не шутите, сэнсэй, мне же всего восемнадцать!..

— Разумеется. Но ведь вы жили вместе?

— Это не имеет никакого значения!

— Возможно — для тебя! Но Уэмура, должно быть, думала иначе!

— Чепуха! Она сама предложила мне переехать к ней! Да потом, она и не любила меня особенно…

С улицы вновь донесся рев мотоциклов. Это значило, что кончилась перемена и ученики, которые решили не оставаться на следующее занятие, возвращались домой.

В кабинет стремительно вошла Икуко Кумэ. Вид у нее был озадаченный.

— Уэмура не живет дома!

— Хорошенькое дельце!.. Что ж, она заставляет думать о себе хуже и хуже… Если так будет продолжаться, придется принимать какие-то меры…

Большинство учителей потребовали принять серьезные меры по отношению к Сумико Уэмуре, как только стало известно, что ею занималась полиция.

— Знаете, — вмешался 'Юдзи, — до знакомства со мной она встречалась с одним студентом, Асакура. Когда мы расставались, она говорила, что уйдет к нему! Может быть, она там?

— Ты знаешь его адрес?

— Адреса я не знаю, но знаю местечко, где он раньше подрабатывал. — И Юдзи назвал довольно известный китайский ресторан.

— Попробую навести там справки. — Икуко Кумэ торопливо вышла из комнаты.

Уно устал. Он чувствовал на душе тяжесть, которая обычно приходит после сильного нервного напряжения. Взяв со стола чашку с остывшим чаем и не спеша поднеся ее ко рту, он вдруг спросил:

— Почему же ты решил умереть?

— Об этом меня уже спрашивал дядюшка… Я и сам толком не знаю. Просто показалось, что так будет лучше. Ну как вам это объяснить? Все вдруг надоело!

— Ну-ну… И долго еще мы будем так несерьезно разговаривать?

— Ничего не поделаешь… Это действительно так.

— Я хотел услышать более определенный ответ. Ведь когда человек решает покончить с собой — это ужасно!

— Не знаю, может быть… В тот день мы с Сумико отправились на взморье. Стало вечереть, над морем заходило солнце, и я вдруг подумал, что не хочется возвращаться. Она тоже сказала, что хотела бы навсегда остаться в таком вот месте… Да и деньги у нас кончились. За гостиницу платить было нечем, мы даже собирались сбежать. Вот она и предложила: а что, если мы вместе умрем? Так мы и решили. Хотя, по правде говоря, я с самого начала не очень верил, что мы сможем умереть…

— Ну и легкомыслие!

— Не легкомыслие! — впервые рассердился Юдзи. — Мы ведь действительно тогда так думали!

Раздумывая над словами Юдзи, Уно вспомнил один случай. Осенью позапрошлого года совершил самоубийство еще один ученик их школы. Это был серьезный юноша, спортсмен, занимавшийся дзюдо. Почему-то он открыл газ в комнате дешевого пансиона, где тогда жил, — и отравился. Что толкнуло его на самоубийство? Никто не мог понять. Перед смертью он не оставил даже записки. Но то, что мысль о самоубийстве он вынашивал долго, было очевидно: перед этим он постарался навестить всех своих близких и друзей. Окружающие терялись в догадках. Неожиданно выяснилось, что примерно месяц назад по его вине в пансионе вспыхнул пожар, который вскоре был потушен, однако юноша воспринял случившееся слишком близко к сердцу и, видимо, так и не смог этого пережить. Помнится, Уно тогда поразился: неужели человек может захотеть смерти из-за такого пустяка?

— Задам тебе напоследок еще один вопрос. Почему вы отправились в S.? Ведь это довольно далеко!

— А разве вы не знаете? Там родился отец Уэмуры! И дом сохранился, большой такой, правда, сейчас в нем живут другие люди…

— Вот оно что… — Уно вспомнил удивление, проскользнувшее во взгляде матери Сумико, когда он заговорил об S. Да, действительно, в Сумико Уэмуре многое оставалось неразгаданным.

Когда они вышли в коридор, Юдзи огорченно спросил:

— Меня исключат из школы?

— Не думаю…

— У меня ведь и оценки неважные, наверняка исключат!

— Не знаю. Не могу сказать тебе ничего определенного, пока не выясню количество твоих прогулов!

Юдзи сквозь окно бросил взгляд на школьный двор.

— Ты действительно хочешь остаться в школе?

— Хочу! У меня здесь друзья.

Просторная спортплощадка во дворе, освещенная прожекторами, выглядела ярко и празднично. Там как раз проходила тренировка — школьные бейсболисты отрабатывали подачу мяча. Спортсменов было немного, человек десять, но тренировались они азартно, громко перекликаясь друг с другом. До того как увлечься мотоциклом, Юдзи тоже входил в бейсбольную команду. Стоя у окна, он следил за быстрыми движениями парней в белой спортивной форме, затем вдруг пробормотал: «Ну, хватит!» — и, словно забыв об Уно, пошел по коридору в противоположную сторону.

Окончилась последняя перемена, и Уно с учебником и коробкой мела направился в свой класс на третьем этаже. Войдя, он застал там пять-шесть человек. Сгруппировавшись у печки, они оживленно обсуждали что-то. Юдзи Асао не было видно.

— А где же Асао?… Он должен прийти.

— Вместе со всеми перекусил во время перемены — и смылся! — ответил кто-то.

— Он был какой-то взбудораженный, говорил что-то непонятное, вроде того, что его все равно выгонят из школы!..

— Что-нибудь случилось? — с беспокойством спросила самая старшая из учениц, та, что была замужем.

— М-да… Случилось… Трудный он все-таки парень!

Уно был огорчен и рассержен. Как классный руководитель, он собирался защищать Асао, а тут — на тебе… Своим самовольством Юдзи все испортил.

— Что ж, начнем урок. Займите-ка свои места.

— Как?… Будет урок?… — разочарованно буркнул парень, работавший механиком в автомастерской, но все же направился к своей парте.

Уно проверил по списку присутствующих — из четырнадцати человек отсутствовало девять, трое из них сбежали после перемены.

— Я вижу, здесь меньшая часть класса…

— Так ведь сегодня суббота, сэнсэй, — отозвался автомеханик. — Может, отменим урок, а?…

Уно, словно не слышал, начал писать на доске фразы из учебника. Мало-помалу класс настроился на рабочий лад. Достав тетради, все принялись переписывать в них предложения. С этого всегда начинались уроки Уно. Большая часть поступающих в вечернюю школу была слабо подготовлена. Встречались и такие, которые толком не умели написать даже буквы А, В, С. Поэтому почти целое полугодие Уно потратил на то, чтобы объяснить основные грамматические конструкции. Кроме того, у сидевших перед ним учеников практически не было возможности готовиться к урокам дома, и Уно вынужден был включать в программу и упражнения, предусмотренные учебником в качестве домашних заданий.

Кончив писать, он объяснил значения некоторых слов, а остальные велел поискать в словаре. Затем подчеркнул цветными мелками: подлежащее — черным, сказуемое — красным, определения — синим. В конце концов, даже ученики, знающие английский не лучше второклассников, могли уразуметь смысл написанных им фраз.

Все взялись за словари. Обветренные пухлые руки домохозяйки и темные от въевшегося в кожу до самых ногтей машинного масла руки автомеханика безуспешно, но усердно, словно преследуя спрятавшегося в чаще леса маленького зверька, перелистывали страницы.

Уно, прохаживаясь между партами и заглядывая в тетради, объяснял, как пользоваться словарем, растолковывал согласование слов и исправлял орфографические сшибки.

Однако Уно не давала покоя мысль о тех, кто не пришел сегодня на урок. За окнами горели пестро расцвеченные неоновыми огнями улицы Токио. Этот огромный, окутанный ночью город безвозвратно затягивал в свои недра его учеников. Вот и сегодня он отобрал у Уно одного из них. Возможно, кто-то из педагогов расценит поступок Юдзи Асао как прогул, но Уно не покидало ощущение, что какая-то неведомая сила вырвала парня из этих стен. И чувство острой боли от сознания собственного бессилия сжало сердце.

— Сэнсэй! — окликнула его сидевшая у окна ученица. Она работала санитаркой в госпитале. — Я не понимаю, что означает здесь это слово!

Карандашом она указала на одно из предложений: «We used to play hide and seek when we were little ones».

— «One» — это же «один», правда? Но тогда у меня ничего не получается!

— А кроме этого в предложении все понятно?

— Угу…

Уно удивился: не трудно было понять, что «play hide and seek» означает «играть в прятки», но отыскать в словаре «used to» было отнюдь не просто.

— Что ж, попробуйте перевести, — сказал он, объяснив значение «ones».

Молоденькая санитарка, старательно водя пальцем по строкам, в конце концов уловила смысл фразы. Именно так Уно учил их переводить. Он и сам, читая английские газеты и книги, всегда выделял в предложении отдельные фразеологизмы, стремясь при этом не к дословному переводу, а к тому, чтобы найти наиболее легкий и верный способ передачи смысла.

— Молодчина! — невольно вырвалось у него. Все в классе подняли головы.

— Вы, сэнсэй, довольны?

— «Use» означает «употреблять, пользоваться»! — с авторитетным видом заявил автомеханик.

— Да, но так получится бессмыслица! Поэтому я просмотрела все значения этого слова, глядь — да вот же как раз то, что нужно! — воскликнула девушка. Она залилась румянцем, радуясь не столько похвале, сколько собственному своему открытию.

— Я всегда говорил, когда работаете со словарем, учитывайте связь слова с другими словами предложения! — поддержал Уно ее энтузиазм. Обычно в такие минуты настроение учеников менялось на глазах. Вот и сейчас автомеханик задумчиво перелистывал словарь большими огрубевшими пальцами. Уно внимательнее пригляделся к санитарке. Ему приходилось лежать в госпитале, и, представив себе ее в белом халате, он подумал, что, должно быть, и там на нее можно положиться. Он помнил, что на экзаменах при поступлении в школу она, за исключением японского, получила нулевой балл по всем предметам — и по английскому, и по математике. Случалось, что и школу она пропускала из-за ночных дежурств. Словом, ей, как и всем вечерникам, было нелегко, но теперь она уверенно наверстывала упущенное.

И все же мысленно Уно вновь и вновь возвращался к тем, кого вырвала отсюда жизнь.

Кто-то тихо постучал в дверь. Уно вышел — и увидел Икуко Кумэ.

— Что случилось?

— Я узнала: Уэмура действительно живет у того студента…

— Пожалуй, с ней и вправду ничего не поделаешь…

— Я думаю: что, если попробовать туда сходить? Этому студенту и самому явно не по себе!

Уно взглянул на часы. До конца урока оставалось десять минут.

— Тогда подождите и меня, пожалуй… Как только кончатся занятия, я пойду с вами.

— Спасибо… Вы уж меня извините… — облегченно вздохнув, пробормотала Икуко.

Участие Уно явно приободрило ее, однако сам он вернулся в класс в мрачном расположении духа.

— Итак, закончим наш перевод! — И Уно начал вслух читать написанные на доске английские фразы.

V

Студент снимал квартиру в небольшом доме, расположенном на тихой улочке в двадцати минутах ходьбы от школы. Уно, представлявший, как обычно выглядит жилье молодого человека, которому помимо учебы приходится еще и подрабатывать, откровенно удивился, увидев уютную, довольно просторную комнату. Будь здесь только первоклассная стереосистема, занимавшая почти всю стену, он не был бы так удивлен, но в комнате стоял и холодильник, вряд ли являвшийся предметом первой необходимости для человека, ведущего холостяцкий образ жизни.

Высокий юноша в элегантном белом свитере беззащитными глазами, скрытыми за очками в серебряной оправе, беспокойно смотрел то на учителей, то на ученицу. Уно с Икуко Кумэ и Сумико Уэмура стояли друг против друга. Сумико Уэмура встретила их почти враждебно. Судя по невнятным объяснениям молодого человека, Сумико, видимо, не была предупреждена об их приходе. Даже не поздоровавшись, она молча отвернулась, но и профиль побледневшего красивого лица выражал явное негодование.

Однако отступать было некуда. Молодой человек, не зная, как вести себя, растерянно обернулся к Уно и неуверенно спросил:

— Может быть, я вас на время покину?…

— Простите… Должно быть, это будет не очень вежливо с нашей стороны… — ответил Уно, решив сегодня ограничиться лишь тем, чтобы уговорить Сумико вернуться в школу.

— Нет, что вы! Я как раз собирался выйти по делу.

Молодой человек поспешно встал, стремясь скорее вырваться из этой комнаты, атмосфера которой становилась все более напряженной. Сумико Уэмура презрительно наблюдала, как он, торопливо набросив пальто, открыл дверь. Проводив его взглядом, Икуко Кумэ как можно более приветливо обратилась к девушке:

— Как ты себя чувствуешь?

На осунувшемся лице Сумико промелькнула холодная усмешка. Не обращая на это внимания, Икуко Кумэ рассказала о том, как восприняли в школе случившееся.

— В школе ни тебя, ни Асао никто не осуждает! Наоборот, мы хотим тебе помочь. Прежде чем решиться на такое, ты, должно быть, достаточно выстрадала!

Сумико Уэмура, по-прежнему полуотвернувшись, молча слушала.

— Асао был сегодня в школе… Пришел как ни в чем не бывало! — вставил словечко Уно в надежде хоть как-то смягчить ее настроение.

— Вот как? — Она наконец-то взглянула в сторону Уно.

— Похоже, ему порядком досталось от дяди!

— Мерзкий тип этот его дядя!

Уно невольно вспомнилось, как отзывался о Сумико Исида.

— Твоя мать тоже очень переживала! — прибавила Икуко Кумэ, сообразив, что пример дядюшки Исиды вряд ли поможет уговорить Сумико вернуться в школу. Однако при упоминании матери выражение лица девушки сделалось еще более упрямым. Уно понял, что они допустили оплошность, коснувшись этой темы.

— Меня с ней ничто не связывает!

— Не знаю, что тебе сказать… Понимаешь, мать всю жизнь беспокоится о своем ребенке!

— Я не ребенок!

— Уэмура-сан!..

— Не понимаю! Зачем вы сюда пришли? Что вам от меня нужно?

— Мы хотим, чтобы ты вернулась в школу! И поэтому…

— Я не вернусь в школу!

— Ну, с такими решениями лучше не торопиться, — заметил Уно. — Бросить школу или учиться дальше — об этом мы еще поговорим, а сейчас я хочу спросить о том, что касается не только тебя, но и Асао. Почему вы решили покончить с собой?

— А что сказал вам Юдзи?

— Сказал, что просто так — вдруг захотелось умереть…

Сумико внезапно расхохоталась:

— На него это похоже! Да, действительно, было такое настроение.

— А я-то, откровенно говоря, предполагал, что у тебя были на то более серьезные причины. Кажется, этот городок — родина твоего покойного отца?

Сумико Уэмура удивленно, широко раскрытыми глазами посмотрела на Уно:

— Ну и что?

Уно, не отвечая на вопрос, продолжал:

— Я педагог. И не могу остаться равнодушным к тому, что с тобой произошло. Прошу тебя ответить на мой вопрос — независимо от того, вернешься или не вернешься ты в школу.

— Отец действительно родился там. Как-то раз, очень давно, он возил меня туда… Но к тому, что случилось, это не имеет никакого отношения!

— Сумико! — сочувственно сказала Икуко Кумэ. — Я понимаю твое возмущение поведением матери! И твой протест! Быть может, я рассуждаю непедагогично но, окажись я на твоем месте, возможно, поступила бы точно так же, и все же…

— Постойте-постойте… Возмущение чем?…

— Поведением матери… Она и сама говорила об этом!

— Что за чушь! Мать свободна и имеет право жить так, как ей заблагорассудится! Я тоже свободна и живу, как считаю нужным! Одно с другим никак не связано.

— Но послушай, ты ведь даже не задумываешься над тем, как ты живешь! — взволнованно воскликнула Икуко Кумэ.

— Над чем задумываться? — насмешливо глядя на нее, спросила Сумико. — Вы с самого начала считали, что я вывалялась в грязи! Вот и сейчас сказали, что я живу так в отместку матери. Но только я так не думаю.

— Тебе не кажется, что подобный образ жизни — безнравствен?

— А почему безнравственно жить с мужчиной, который тебе нравится?

— «Любить» и «нравиться» — это разные вещи… — побледнев, сказала Икуко Кумэ.

— Да?… А что значит «любить»?

Воцарилась гнетущая пауза.

— Разве не достаточно быть с человеком, пока он тебе нравится, и расстаться, когда чувство проходит? Быть взаимно свободными и наслаждаться жизнью?

— Нет, ошибаешься. Любовь возникает между людьми постепенно, шаг за шагом… И это чувство стоит беречь друг в друге.

— Все это ложь! И пример тому — брак! Когда мужчина и женщина, давно утратив свежесть чувств, продолжают жить вместе и зевая предаются сексу — разве это не безнравственно?

— Уэмура-сан!

— Все… Умолкаю! Да и что толку разговаривать с чистюлей, которая окончила заведение для благородных девиц и мечтает о блестящей партии!

Уно и Икуко Кумэ молча пили кофе, устроившись в мягких креслах уютного кафе неподалеку от станции метро. Откуда-то доносились тихие звуки фортепьяно. Икуко Кумэ сидела с удрученным видом, устало опустив плечи. Не так давно, возвращаясь домой электричкой после встречи с матерью Сумико Уэмуры, она думала, что может понять Сумико, хотя в этой девушке и раньше ощущался цинизм, — и вот сегодня столкнулась с этим цинизмом. Она чувствовала себя разбитой и подавленной. Особенно глубоко ранили ее слова, брошенные Сумико на прощание.

Она вновь задумалась над тем, что породило враждебность Сумико. Скорее всего, ее бунтарство — следствие озлобленности против матери, изменившей мужу и отвергшей дочь. Икуко Кумэ подумала, как было бы замечательно направить эту мятежную натуру на истинный путь, убедить ее честно зарабатывать на жизнь.

Уно во многом соглашался с Икуко Кумэ, но кое в чем у него были сомнения. Ему казались чересчур романтическими предположения Икуко Кумэ насчет Сумико. Для такого поступка Сумико была слишком трезвой натурой. Да и сама Уэмура не признавала этого.

— Сэнсэй, не найдется ли у вас закурить?

— Боже мой! Вы курите?

— Да так… Балуюсь… — Икуко Кумэ неумело поднесла к губам сигарету. — У меня больше нет уверенности в себе!

— Да что вы…

— Нет, правда! Просто не знаю, как быть… Может быть, мне лучше перейти в дневную школу?

Подобные настроения были не редкостью для молодых преподавателей. Хотя рабочий день в вечерней школе короче, преподавать здесь труднее, и молодежь стремилась в дневные школы. Однако в словах Икуко звучали, скорее, нотки отчаяния.

— Это связано с Уэмурой?

— Да, — она кивнула головой. — Я не вправе преподавать в вечерней школе! Я не умею сблизиться с учениками, как Хамамура, и не умею воспитывать их, как вы, сэнсэй!

— Не надо отчаиваться. И мне порой приходят в голову такие мысли.

— Нет, не такие же… Сэнсэй, — Икуко Кумэ взглянула на него полными слез глазами, — мне кажется, что я никак не могу переубедить Уэмуру, потому что в глубине души я испытываю то же самое! И мне нечего ей возразить…

— Что за вздор!

— Нет, правда. Нас разделяет невидимая, но толстая стена. Если бы я могла преодолеть этот барьер, подобно Хамамуре, то, возможно, все сложилось бы иначе… — Она закашлялась, поперхнувшись дымом сигареты.

Поистине Хамамура был незаурядным педагогом. Как никто другой он был близок к ученикам. После занятий Хамамура обычно садился на мотоцикл и спешил к своей подруге, хозяйке небольшого бара. Частыми гостями были там и его ученики, они по-приятельски болтали и пили сакэ. Однако и в таких взаимоотношениях с учениками был элемент педагогики: Хамамура строго запрещал приходить туда тем, кто начинал безо всякой причины пропускать занятия. Он был преподавателем «нового типа». На это, конечно, не каждый способен, и все-таки Уно считал, что Хамамуре следует стремиться к большему.

— Но мне и этого никогда не добиться! — вздохнула Икуко.

Уно взглянул на встревоженное лицо Икуко Кумэ.

— Я не хочу, чтобы вы думали, что я не желаю понять Сумико Уэмуру! — взволнованно сказал он. — Но поймите, ей нельзя уступить!

Не верю, что слова ее действительно отражают мысли. Это все надуманное!

— Не знаю…

Уно вспомнил о своих учениках: о санитарке из госпиталя, об автомеханике, о домохозяйке. Все они, каждый по-своему, стремились пробиться в жизни.

— Видимо, потому что вы, сэнсэй, хороший наставник…

— Нет, не в этом дело. В глубине души каждый из них чист, в них есть здоровое начало!.. И это непременно должно быть и в Уэмуре, и в Асао! Просто мы не сумели развить в них эти черты!

— Сэнсэй, — Икуко Кумэ опустила голову, — я очень устала!..

Ее побледневшее лицо по-прежнему выражало глубокое отчаяние и разочарование.

…Путь домой был неблизким. Смешавшись с толпой, они кое-как втиснулись в переполненный вагон электрички. И сегодня приходилось возвращаться после двенадцати ночи.

Выйдя на конечной станции, Уно быстро зашагал по переходу, чтобы успеть пересесть на последний ночной поезд. В переходе прямо на полу спали бездомные бродяги.

Оставшись один, Уно вновь вернулся к мыслям о Сумико и Юдзи. Должны же быть какие-то серьезные причины, толкнувшие их на самоубийство? Коррозия, разъедавшая их сознание, сделала их равнодушными и к смерти, и к жизни. В голове Уно промелькнуло слово «insen-tience» — неодушевленность… И он вдруг подумал, что, может быть, это и есть ключ ко всему происшедшему.

VI

Сойдя с электрички, Уно разыскал велосипед, одиноко стоявший на привокзальной площади. Когда сегодня днем он ехал на работу, стоянка была полностью забита, и ему пришлось пристроить свой рядом. Но сейчас почти все владельцы велосипедов разъехались по домам. Несколько часов назад поток серебристых колес устремился в сторону недавно построенного жилого микрорайона. И только велосипед Уно одиноко стоял в центре площади.

Еще каких-нибудь двадцать минут — и Уно дома. Рядом с домом росли гималайские криптомерии; там, среди деревьев, выстроились в ряд выкрашенные аляповатой краской двускатные крыши корпусов мотеля. Каждый день Уно приходилось проезжать мимо них. Над каждым домиком горела красная лампочка, означавшая, что он занят. И днем было то же самое.

Дома его встретила жена, Асако.

— Вернулся? Проходи… Я тоже сегодня пришла поздно — работаю…

Снимая пальто, Уно заметил разложенные на столе тетради.

— Ведь завтрашний день мы собирались посвятить Фумихико… Вот я и хотела сегодня успеть все закончить, — сказала Асако, поспешно убирая со стола. Она преподавала в начальной школе неподалеку от дома и, видимо, готовилась к уроку.

— Хочешь выпить?

— Да… Немножко.

«Наконец-то дома», — с облегчением подумал Уно, сев за стол. Отхлебнув виски, он с наслаждением ощутил в усталом теле приятную истому. Хотелось лечь и заснуть. Уно тяжело вздохнул. Молча наблюдавшая за ним Асако заботливо спросила:

— Очень устал?

— Да…

— А как же завтра?

— Ты о похоронах Фумихико?… Не надо волноваться!

— Ты уж извини…

— Само собой, разумеется. Я же отец.

— Да… Отец… — повторила Асако, печально глядя на собственное отражение в оконном стекле. Совсем недолго, меньше месяца, Уно был отцом, а она — матерью. Этот маленький человечек внес в их жизнь новый смысл. Счастье тех недолгих дней, когда их обоих переполняли новые, неизведанные чувства, и внезапная нестерпимая боль неизгладимо врезались в память и Уно, и Асако.

— А твои родители?

— Обещали приехать к полудню.

— Живут они далековато…

— Если ты очень устал, давай отложим все на другой день, — стараясь подбодрить Уно, предложила Асако.

Они купили место на кладбище, расположенном примерно в часе езды от дома. Туда нужно было перевезти прах Фумихико, до сих пор хранившийся в буддийском храме рядом с домом родителей Асако. Кладбище тоже было неподалеку от них. Но Асако хотелось, чтобы до захоронения останки ее ребенка еще раз привезли сюда, в дом, где он родился. Вспоминая, как рыдала Асако, когда ее мать, сказав, что прах ребенка не может бесконечно находиться в доме, увезла его, Уно каждый раз с тревогой задавался вопросом: «Сможет ли она когда-нибудь справиться с этим горем?»

— Пожалуй, я завтра сам съезжу за твоими родителями. А потом все вместе отправимся на кладбище, так будет лучше.

— Хорошо. Ты уж извини меня…

Уно снова хотел ответить, что он отец, но слова застряли в горле. Асако забеременела, когда ей было уже за тридцать. Испытав всю тяжесть поздних родов, она наконец-то подарила ему маленького сына. Ребенок родился слабенький и долгое время находился в специальной камере. И вот они привезли его в свой новый дом. Сколько времени он прожил здесь — неделю? Как-то в субботу вечером у младенца неожиданно начались судороги. Уно и Асако срочно повезли его к врачу. Они гнали машину от больницы к больнице, стучали во все двери, молили о помощи, но всюду им хладнокровно отказывали. С трудом отыскали они больницу скорой помощи, где их ребенок умер в тот момент, когда ему наконец-то попытались помочь. Почти полгода после его смерти Асако провела в больнице. Да и после этого Уно часто замечал, как среди ночи, а иногда и до самого рассвета, она плакала, обнимая урну с прахом сына. Сейчас она начала постепенно изживать свою скорбь. Целиком посвятив себя детям в школе, она пыталась находить силы для жизни в работе. Это был нелегкий путь, но пройти его было необходимо. Себя Уно заставлял делать то же самое.

На следующее утро он начал готовиться к поездке, собираясь в девять выйти из дома. Асако, встав еще раньше, хлопотала на кухне — было решено, что после похорон все заедут к ним пообедать. Увидев сквозь открытую дверь, с какой энергией жена занималась подготовкой к обеду, У но почувствовал, скольких усилий и внутреннего напряжения стоило ей сегодня взять себя в руки.

— Ну, я поехал! — сказал он, присев в прихожей на корточки и зашнуровывая ботинки. Асако наблюдала за ним, вытирая о фартук руки.

Вдруг зазвонил телефон. Асако ушла в комнату и оттуда позвала Уно:

— Тебя.

Кто бы это мог быть? Уно нахмурился. Он не планировал на сегодня никаких других дел, кроме похорон сына.

— Кажется, кто-то из учеников! — сказала Асако, передавая ему трубку.

— Слушаю!

— Сэнсэй! Это я, Асао!

Голос доносился издалека, но и сквозь расстояние в нем слышались безысходность и отчаяние.

— Что с тобой? Что случилось?

— Сэнсэй, помогите! Он… дядюшка… отправляет меня! Силы самообороны!

— В Силы самообороны?

— Да! Он говорит, что я безалаберный, а армейская закалка меня исправит!.. Сделайте что-нибудь, сэнсэй! Я не хочу!..

— Тебе надо просто наотрез отказаться.

— Это бесполезно. Он заодно со своим приятелем — они не станут меня слушать…

— Этот знакомый — из Сил самообороны?

— Не знаю… Он уже не раз советовал дяде отдать меня на военную службу…

— Вот как… — Уно на мгновение задумался. Он видел перед глазами обеспокоенное лицо Асако.

— Прошу вас, сэнсэй, придумайте что-нибудь!

— Да… Не знаю, что и делать… Подожди минутку!

Он зажал ладонью трубку и взглянул на Асако.

— Моего ученика заставляют идти на военную службу…

Лицо Асако как будто окаменело. Она отдала все свои душевные силы подготовке к сегодняшнему событию и сейчас болезненно пыталась понять смысл сказанного Уно.

— Ты едешь к нему? — спросила она, стараясь справиться с собой. Прежде всего Асако была педагогом.

— Прости меня, но… — начал было Уно. Жена отвернулась.

— Тебе лучше поторопиться, — сказала она.

Уно, вздохнув, заговорил в трубку:

— Я сейчас выезжаю. Наберись мужества и категорически отказывайся! Все будет зависеть от того, насколько сам ты сможешь быть твердым!

Подставляя лицо встречному ветру, Уно мчался на велосипеде. Шоссе в воскресный день было почти пустым. Он все дальше и дальше удалялся от дома, и его беспокойство об Асако все более сменялось тревожными раздумьями о Юдзи. В памяти промелькнуло лицо дядюшки Исиды. Он понимал, что этот замысел Исиды, сводившийся к нехитрому принципу: раз испачкался — устроим-ка тебе хорошую головомойку, представлял собой серьезную опасность. И контратаку необходимо было начать именно с Исиды, который по собственному невежеству даже не сознавал, в какие сети затягивали и его, и племянника. Уно взволнованно думал о том, как помочь им вырваться из этих пут.

А с неба ярко светило солнце, напоминая о приближении весны. Но и зима пока не сдавалась — почки на деревьях еще оставались твердыми. На привокзальной площади среди недавно отстроенных огромных зданий банков и универмагов беспечно толпились люди, целыми семьями пришедшие на открытие праздничного воскресного базара. И в этой мирной суете велосипед Уно, тихонько поскрипывая, медленно пробирался к станции.