Солдат номер пять

Была проведена перекличка, и нас распределили по различным командам, выделив комнаты в казармах. Казармы были разделены на комнаты по десять человек, и, распаковывая свое снаряжение, я размышлял о том, сколько из этих койко-мест будет занято через четыре недели.

Я всегда твердо верил в первое впечатление. Как только я вошел в свою комнату, я оценил окружающих меня парней и сразу же взвесил их шансы, — что, уверен, было взаимным. Как потом выяснилось, наша команда оказалась очень сильной, и к концу тестовой недели большинство из десяти коек были по-прежнему заняты. Однако этого нельзя было сказать о комнате Пита: к концу игры он остался последним.

Отбор начался на следующий день, и стартовал он со стандартных армейских тестов по физической подготовке: короткий марш-бросок с оружием, который нужно было выполнить менее чем за два часа, и бег на две мили, который нужно было выполнить менее чем за девять минут. К моему удивлению, некоторые с этими заданиями не справились, и их сразу же выставили за дверь.

Четвертый день стал для кандидатов главным днем, о котором говорили все участники отборочного курса. Многие ребята проходили отбор второй или третий раз, и знали программу наизусть, но все же «Вентилятор» был решающим моментом.

В 06:00 кандидатов погрузили в стоявшие рядами зеленые грузовики и повезли по уже знакомому двухчасовому маршруту в Брекон. Накануне вечером я чувствовал себя очень уверенно, но теперь мне было немного не по себе, и пока все ехали в холмы Биконс, это настроение проявилось у меня в чувстве тошноты.

Из-за большого количества участников курс был разделен на две группы, каждая из которых выходила на марш с обоих концов маршрута. Кандидатов снова разделили на небольшие команды, стартовавшие с пятиминутными интервалами, и у каждой был свой сержант-инструктор, который и задавал темп марша.

— Если вы будете придерживаться того, что вам говорит ваш сержант-инструктор, то придете к финишу, затратив меньшее время, — так посоветовал старший инструктор.

******

Как только начался марш, я понял, что что-то здесь не так: чувство тошноты не исчезло. Даже в начале пути мои ноги оказались словно налиты свинцом, и я с трудом поспевал за лидерами. Разум был готов, но тело не реагировало.

На вершине я отставал от времени, заданного инструктором, на минуту или около того, на полпути — на пару минут, а на обратном пути, на вершине Пенн-и-Ван, — на добрых пять минут.

Все это время я не спускал глаз с часов, оценивая темп, который задал инструктор, и сравнивая его со своим собственным. При таком темпе я отставал от него примерно на десять минут, но с этим можно было справиться.

В конце концов, я завершил марш-бросок за три часа пятьдесят минут, примерно через двенадцать минут после того, как его закончил инструктор, и был совершенно разбит. Где-то, в каком-то месте и каким-то образом, план пошел ужасно не так. Как потом оказалось, моего времени хватило, чтобы выйти из времени обязательного отсечения, которое первоначально было установлено в четыре часа.

«Вентилятор» достиг своей цели, чему в немалой степени способствовала палящая температура, обдававшая кандидатов на протяжении дня. Нескольким кандидатам пришлось лечиться от тепловых травм как во время марша, так и после него. Сокращение числа участников до приемлемого уровня являлось для инструкторского состава необходимым злом. Идея заключалась в том, чтобы после завершения тестовой недели осталось около 40 кандидатов, которые впоследствии смогут продолжить отборочный процесс на этапе в джунглях Брунея.

Мне удалось переговорить с Питом только ближе к вечеру, но потом выяснилось, что он тоже не в духе. Наши предположения подтвердились, когда вечером мы оба слегли с сильными приступами рвоты и диареи — самое время подхватить какую-нибудь заразу. К счастью, следующие несколько дней были не слишком напряженными, и у нас было время оправиться от болезни. Вскоре я почувствовал, что мои силы возвращаются в норму, и с энтузиазмом принялся за последующие испытания.

*****

Последним и самым сложным испытанием для кандидатов на отборочном курсе была «Выносливость». Это был тяжелый марш-бросок на 100 километров по гористой местности Брекона. Мы должны были нести груз в 60 фунтов⁵² и выполнить его менее чем за 18 часов.

К тому моменту, когда наступает время «Выносливости», состав кандидатов уже почти полностью понятен. Те, кто смог пробился так далеко, — это не те, кто бросает отбор так близко к концу, поэтому, за исключением травм, можно было ожидать, что более 90 процентов финишируют вовремя.

В 03:30, когда мы, наконец, прибыли в Брекон, нас ждала кромешная тьма и прохлада. Кандидаты, теперь уже немногочисленные, поднимались по крутым склонам в колонне по одному, двигаясь друг за другом через пятиминутные интервалы, как было указано инструкторами.

Ранний утренний свет высветил колонну солдат, которая периодически растягивалась на километры, а маленькие оранжевые «бергены» были видны на большом расстоянии.

Я преодолел половину пути за семь часов, а затем, через пару часов обратного пути, остановился на вершине хребта, чтобы быстро хлебнуть чего-то горячего и перекусить. Я как раз приступил к трапезе, когда меня грубо прервали два человека в камуфляжной форме.

— Добрый день, — произнес один из них очень вежливым голосом. — Вы полагаете, у вас есть время на это?

Я с опаской посмотрел на них обоих поверх кружки с дымящимся кофе. Ни у одного из них не было при себе какого-либо «бергена»; и вообще, оба выглядели так, словно вышли на тихую загородную прогулку.

— Я сильно опережаю время, поэтому позволил себе 15-минутный перерыв, прежде чем продолжить.

— Вы не британец. Откуда вы, из Австралии?

Если бы только я получал доллар каждый раз, когда кто-то задавал мне этот вопрос с тех пор, как я приехал в Великобританию! Можно было подумать, что моей страны не существует.

— Новая Зеландия, — осторожно ответил я, понимая, что, очевидно, разговариваю с каким-то офицером.

Мужчина повернулся к своему спутнику.

— Я не знал, что у нас на отборе есть иностранцы.

— Да, сэр, — ответил тот. — Здесь есть пара киви.

Человек снова повернулся ко мне.

— Я бы не стал задерживаться здесь слишком долго. Вам еще предстоит пройти значительное расстояние.

С этими словами они вдвоем двинулись вниз по хребту и через несколько минут исчезли из моего поля зрения. Тогда я этого не знал, но это было мое первое знакомство с командиром и полковым сержант-майором 22-го полка САС.

Мы с Питом встречались на разных этапах «Выносливости», и каждый из нас поддерживал моральных дух своего товарища, подталкивая и подбадривая друг друга. Однако по мере увеличения километража темп значительно снизился — начали сказываться недели непрерывной ходьбы без передышки.

Последние несколько часов оказались одними из самых мучительных в моей жизни. Ноги распухли и покрылись волдырями в армейских ботинках, которые казались свинцовыми, и наполненными стеклом. Именно такой барьер, как для тела, так и для разума, нужно было преодолеть, чтобы получить приз, который был уже так близок.

Стоя на последней вершине и глядя вниз на живописный, поросший сосновым лесом хребет, который спускался прямо к водоему с кристально чистой водой, залитой ранним вечерним светом, я мимолетно подумал о том, что люди в стремлении увидеть такие красоты, как эти, расстаются с заработанными тяжким трудом деньгами. Но в тот момент единственной достопримечательностью, которая имела для меня значение, была вереница небольших зеленых грузовиков, припаркованных поблизости от места для пикника в пяти с небольшим километрах. Эти грузовики стали концом моего испытания.

К тому времени, когда я смог назвать свое имя сержанту-инструктору, стоявшему у грузовиков, с момента, как я впервые вышел на первый этап «Выносливости», прошло уже почти 17 часов.

ГЛАВА 13

Дальнейшая подготовка, 1990 г.

Дни, последовавшие за окончанием «тестовой недели», были посвящены отдыху и восстановлению сил — наконец-то организм смог оправиться от безостановочного натиска последних 24 дней. Кроме того, мы впервые смогли осознать, что произошло в мире за последние три недели. Новости о вторжении Ирака в Кувейт, хотя и были интересны, к нашей непосредственной ситуации не имели особого отношения.

Нас с Питом пригласили на ханги,⁵³ которое эскадрон «В» устраивал на заднем дворе дома одного из парней. Ожидалось, что присутствующие киви — Большой Кен, Пит, я и Джордж, еще один парень из новозеландской САС, приехавший по обмену, — окажут всем честь, но толку от нас оказалось как мертвому припарки. Мы умели есть ханги, а не готовить его. Тем не менее, наш блеф удался, и все провели хороший вечер, а большое количество выпитого пива в какой-то мере смягчило боль, которую все еще испытывали наши тела.

Следующий этап отбора проходил в дремучих первобытных джунглях Юго-Восточной Азии, любезно предоставленных независимым государством Бруней. Мы вылетели в Гонконг авиакомпанией «Бритиш Эйруэйз», что само по себе для меня было в диковинку, поскольку в составе новозеландской армии я никогда не путешествовал ни на чем, кроме военных самолетов. Из Гонконга мы должны были пересесть на самолет Королевских ВВС «Трайстар» до Брунея, но из-за неожиданно начавшегося масштабного развертывания войск в Персидском заливе ни один самолет не смог нас туда доставить. В итоге, к нашему разочарованию, мы застряли в Гонконге на пять дней, после чего нас забрал самолет авиакомпании «Эйр Бруней».

В страну, на продолжение отборочного курса в джунглях, прибыло более 40 кандидатов, и к концу пятой недели тринадцать из них вышло невредимыми и готовыми к продолжению испытаний в Великобритании.

Первая неделя в Брунее ушла на акклиматизацию и привыкание к жаре, влажности и новому часовому поясу, а также на распределение и подготовку патрулей. Этап отборочного курса в джунглях, похоже, вызывал у кандидатов больше опасений, чем «тестовая неделя», что, — учитывая тот факт, что большинство солдат никогда в жизни не видели тропического леса, не говоря уже о том, что им предстояло жить в нем несколько недель подряд, — было не так уж удивительно.

Мы с Питом, хотя и не были слишком самоуверенны, отнеслись к этому этапу спокойно — в конце концов, бóльшая часть нашего армейского опыта была получена именно на таком театре военных действий, но для самоуспокоенности все равно не было места.

На протяжении первой недели после прибытия в джунгли, численность нашей группы из-за добровольных отказников сократилась на треть. «Зеленая стена» оказалась для некоторых из них слишком большой.

В моем патруле произошел ряд кадровых перестановок; из нашей первоначальной группы в живых остались только Куинни, коренастый йоркширец по прозвищу «Куб», и я. Наш первый выход в составе патруля «Навекс» (упражнение по ориентированию)⁵⁴ едва не привел к ссоре между нами — из-за наших акцентов никто из нас не мог понять, что говорит другой, однако в течение последующих недель мы прониклись взаимным уважением друг к другу и стали друзьями.

Отборочный этап в джунглях стал одним из самых напряженных курсов в моей жизни, который требовал каждой свободной минуты, а потом еще и еще. Патрули работали с рассвета до заката, практически без передышки, включая занятия по различным темам, начиная от простого ориентирования и заканчивая сложными способами организации засад.

Учения с боевой стрельбой проводились для выработки уверенности в себе, так и для повышения уровня мастерства. Пространство для ошибок было настолько узким, что малейшее сомнение инструктора в компетентности солдата приводило к его увольнению с отбора. В условиях, когда патроны в буквальном смысле отстреливаются у тебя над головой, нужно было безоговорочно доверять своим товарищам.

Непрекращающийся дождь, жара и гнетущая влажность делали все возможное, чтобы усилить стресс, которому все подвергались. Подобная обстановка была специально подобрана для этого.

На различных этапах проводились контрольные упражнения, направленные на проверку и подтверждение полученных навыков, причем демонстрировать результаты ты должен был в условиях, не уступающим боевым.

Из похудевших, грязных и небритых кандидатов, появившихся через четыре недели, многие были признаны не соответствующими требуемым стандартам. Оставшиеся, которые успешно справились с задачей, могли рассчитывать на пару дней отдыха, прежде чем приступить к следующему испытанию — боевому выживанию.

*****

Когда мы вернулись из Брунея, мне быстро стало ясно, что кризис в Персидском заливе просто так не пройдет.

Я был поражен скоростью, с которой Соединенные Штаты и Британия мобилизовали огромное количество войск для отправки в регион, однако все еще не мог заставить себя поверить в то, что Саддам Хусейн продолжит игнорировать Совет Безопасности ООН и мировое общественное мнение, решив оставить иракские оккупационные войска в Кувейте.

Я вспомнил разговор с Блю после ужина в наш первый вечер.

— Попомните мои слова, — сказал он, — в Персидском заливе все начнется в течение следующих шести-двенадцати месяцев. Я гарантирую это.

В то время я не стал уточнять, что он имеет ввиду, но, оглядываясь назад, могу сказать, что это было либо очень верное предположение, либо Блю чрезвычайно проницательно разбирался в событиях и политических маневрах, которые вечно будоражат этот неспокойный регион.

******

Я совсем не ждал боевого выживания. Воспоминания о новозеландском курсе и о полутора стоунах веса, которые я там сбросил, были все еще свежи в памяти, даже спустя шесть лет.

На самом деле этот курс оказался открытым для всех военнослужащих британских вооруженных сил, в нем также могли участвовать приглашенные гости из войск иностранных государств. Курс длился три недели и включал в себя множество занятий по различным темам, начиная от сопротивления допросам и методов побега из плена, и заканчивая сооружением ловушек и капканов, чтобы выживать за счет земли. Кульминацией стало финальное упражнение, когда участники, разбившись на отдельные команды, оказались в глухой сельской местности северного Уэльса, где им предстояло действовать самостоятельно и ориентироваться среди агентурной сети, пытаясь при этом избежать поимки многочисленной охотничьей группой.

Замерзая посреди валлийской зимы и желая, чтобы эти дни поскорее закончились, я даже и подумать не мог о том, что через несколько месяцев мне предстоит пережить то же самое, только уже по-настоящему. Ирония этой ситуации в январе следующего года меня не покидала.

Курс закончился тем, что все команды были «захвачены» и подвергнуты тем или иным допросам, а потенциальных кандидатов в САС выделили для особого обращения, под стать их высоким устремлениям.

Так, если кандидаты выходили из финального упражнения, не «сломавшись» на допросе, то получали синий пояс и заветный берет песочного цвета, украшенный знаменитым крылатым кинжалом.

*****

Через четыре месяца после начала отбора тринадцать из нас сидели в комнате для совещаний учебного крыла, когда вошел старший инструктор с большой коричневой картонной коробкой. Выйдя на середину комнаты, он просто опустил в нее руку и начал бросать каждому из нас береты.

— Мы здесь особо не церемонимся, и это не означает, что ваш отбор закончен, — сообщил он. — Вам предстоит продолжить обучение; тем из вас, кто еще не прыгал с парашютом, нужно будет пройти курс парашютно-десантной подготовки, а затем отслужить испытательный срок на протяжении года. Так что облажаться все еще легко!

Но несмотря на это, он не смог подавить ту гордость, которую мы все испытывали от достижения своей цели. Мы с Питом были особенно счастливы, ведь чтобы добиться успеха мы поставили на кон все, чтобы оказаться здесь, на этом этапе.

Затем старший инструктор зачитал, кто в какой эскадрон направляется; нам с Питом выпал эскадрон «А». Мы восприняли эту новость с волнением, поскольку весь полк знал, что этот эскадрон определенно направляется в Персидский залив, а остальным придется побороться.

Оставшиеся недели до Рождества мы провели на курсе подготовки контртеррористической группы.

Во время отбора в Новой Зеландии контртеррористическая подготовка показалась мне увлекательной, но после двух лет, проведенных в составе контртеррористической группы новозеландской САС, новизна улетучилась. Теперь мои мысли были сосредоточены на событиях в Персидском заливе и предстоящей отправке туда в составе эскадрона «А». Хотя тактика ведения боя в помещении и освобождения заложников осталась в основном такой же, были тонкие различия в приемах действий, которые нам с Питом предстояло освоить, — точно так же, как мы делали это в джунглях с помощью практических упражнений. Нам необходимо было здесь ассимилироваться, поэтому необходимым являлось умение адаптировать свои предыдущие тренировки и знания, чтобы избежать конфликтов.

Курс закончился через неделю, в декабре, и вскоре мы были распределены по своим эскадронам, различные отряды которых с нетерпением ждали, когда же они получат столь необходимое пополнение.

Мы с Питом и другими «воронами» (новыми военнослужащими) едва успели собраться в комнате для совещаний эскадрона «А», не говоря уже о знакомстве с остальными пятьюдесятью с лишним парнями, составлявшими наше подразделение, как были объявлены подробности нашего отбытия в Персидский залив.

— Отправление двадцать четвертого, в 22:00, на «Гэлэкси»⁵⁵ из Брайза. Оружейная комната будет открыта с 18:00 для получения личного оружия, транспорт отправляется в 18:30, — объявил собравшимся сержант-майор эскадрона. — Сбор и построение 23-го числа, чтобы загрузить в грузовики свое имущество. Потом личное время. Если опоздаете на самолет, то лучше сразу бегите в турагентство и покупайте себе билет в ту сторону, потому что никто никого ждать не будет! Так, все штаб-сержанты отрядов и новички остаются; остальные убираются восвояси и наслаждаются «банкетом».

В этот момент мы узнали, в какие отряды нас распределили; меня отправили в лодочный отряд. Узнав эту новость, я вздохнул с облегчением, так как у меня не было никакого желания снова служить в авиадесантном отряде — мне хотелось чего-то другого.

После того как новичков представили начальствующему составу эскадрона, меня поприветствовали босс 4-го отряда и его штаб-сержант.

— Знаю, что у вас не так много времени, чтобы познакомиться со всеми, не говоря уже о том, чтобы разобраться со всем своим снаряжением, но у вас будет много времени, когда мы прибудем в ОАЭ и начнем боевое слаживание, — объяснил босс. — А пока воспользуйтесь своим отдыхом; возможно, на ближайшее время он будет последним.

******

«Банкет» — это ежегодное мероприятие, на котором личный состав полка отходит от уставных взаимоотношений на вторую половину дня и вечер. Обычно он начинается с финала межэскадронного турнира по регби, после чего следует употребление огромного количества алкоголя.

Рождество — одно из немногих времен года, когда в Херефорде можно увидеть весь полк в полном составе. В остальное время вам повезет, если в городе будут одновременно находиться два эскадрона, поэтому «банкет» — это возможность для всех наверстать упущенное за прошедшие месяцы, выпив попутно несколько кружек пива.

В этом году финал по регби проходил между объединенными командами эскадрона «B» / штабного эскадрона и эскадрона «G» / связистов. Кен уже предлагал мне сыграть за команду эскадрона «B» и штабистов, когда я еще был в Учебном отряде, а поскольку эскадрон «A» представлен не был, конфликт интересов отсутствовал; поэтому я согласился.

Я вышел на поле в полностью одолженной одежде, включая бутсы, и затем сыграл одну из худших игр в своей жизни, будучи восьмым номером задней линии.⁵⁶ Играть среди парней, которых я помогал уничтожать в Новой Зеландии годом ранее, было интересным опытом, — как и их полное отсутствие командной координации. Однако в этот день соперники объединенной команды эскадрона «B» и штабистов оказались чуть более неорганизованными, что позволило последним одержать победу с комфортным отрывом.

Вечернее празднование дало возможность всем и каждому оторваться на одну ночь в году, причем массово. На следующее утро я проснулся с адским похмельем, которое немного облегчило известие о том, что наш рейс задержали на 48 часов. В конце концов, мы проведем Рождество в Великобритании.

*****

Двадцать седьмое декабря — холодный и убогий зимний день по всей стране — стало датой нашего окончательного боевого развертывания. По прибытии на авиабазу Брайз-Нортон нас направили к огромному самолету, который затмевал ряды стоящих рядом с ним «Геркулесов». Войдя в «Гэлэкси», я увидел ряды «Лендроверов», мотоциклов, поддонов с оборудованием, запасами и боеприпасами. Все напоминало огромный длинный склад. Сидений не было видно, поэтому я предположил, что нам предстоит найти место среди всего этого груза.

К моему удивлению, с потолка спустили лестницу, по которой мы поднялись на второй уровень внутри самолета, оформленного в стиле 747-го «Боинга», с рядами удобных кресел по всей длине и ширине. Американский мастер-сержант с пистолетом .44 Magnum в наплечной кобуре распределял места и раздавал коробки с едой на дорогу.

Нашей первой остановкой стала американская военная база в Германии. Это был мой первый опыт знакомства с американским военным учреждением, и он оказался весьма интересным.

База была назначена транзитной остановкой для транспорта, направляющегося в Персидский залив, и поэтому на ней были созданы для этого все условия. Шатер, возведенный для обеспечения притока войск, можно было назвать просто колоссальным, а его внутреннее убранство — как нечто особенное.

Внутри были установлены различные развлекательные комплексы, которые можно было бы назвать комбинированным игровым залом и видеоцентром. Здесь было все: от пинбольных автоматов до игр про космических захватчиков, а также телевизоры и видеомагнитофоны. По всей длине шатра, на расстоянии, наверное, ста или более метров, стояли ряды столов с товарами и мелкими подарками, которые американская общественность отправляла своим «мальчикам» за границу.

И, наконец, стены шатра были украшены сотнями писем от школьников, матерей, отцов, американцев из всех слоев общества, в которых они желали здоровья проходящим мимо солдатам и заверяли их в том, что Бог и страна поддерживают их на все сто процентов.

Для человека из такой маленькой и консервативной страны, как Новая Зеландия, увидеть такое бурное проявление эмоций со стороны совершенно незнакомых людей было довольно странно. У американцев точно все устроено по-другому.

Наше краткое пребывание в Германии длилось всего пару часов, и уже через некоторое время мы снова оказались на борту «Гэлэкси», направлявшегося в Объединенные Арабские Эмираты.

******

Первое, что поразило меня в ОАЭ, — это обжигающая сухая жара, от которой запершило в горле, совершенно не похожая на жару в сочетании со 100-процентной влажностью, которую вы испытывали в Юго-Восточной Азии. Несмотря на то, что стояла зима, дневная температура регулярно превышала 30 градусов по Цельсию, опускаясь ночью до приятных и более приемлемых 18 градусов.

Мы прибыли на крупную военную базу в Абу-Даби, а затем на самолете C-130 были доставлены на тренировочную площадку в пустыне, недалеко от города под названием Манама. Учебный лагерь, который мы заняли, совсем недавно покинул эскадрон «G», который, к большому негодованию его личного состава, после завершения трехмесячной командировки в Персидском заливе был вынужден вернуться в Херефорд, чтобы принять у эскадрона «В» контртеррористические функции.

Обстановка в отношениях между ООН и Ираком накалялась, и крайний срок 15 января 1991 года, который Совет Безопасности отвел Саддаму для вывода всех войск из Кувейта, становился все ближе.

В эскадроне начали методично обучать как можно бóльшему количеству аспектов ведения боевых действий в пустыне, делая упор на операции с использованием транспортных средств и сопровождавших их тяжелых систем вооружения. Пустыню я никогда не видел, не говоря уже о подготовке к войне в ней, поэтому с энтузиазмом погрузился в процесс боевого слаживания, стремясь узнать за короткое время как можно больше.

Эскадрон должен был быть развернут в виде двух полуэскадронов, каждый из которых будет представлять собой смесь молодости, навыков и опыта, но при этом в максимальной степени будет сохраняться единство войск.

Отрабатывались все нюансы боевых действий в пустыне, от обыденных, таких как откапывание застрявших в песке машин, до полноценных ночных атак с комбинированной огневой поддержкой из минометов и тяжелого вооружения. В сутках оказалось недостаточно часов, чтобы выполнить все, что требовалось пересмотреть и изучить, однако основные моменты были охвачены, а то, что оставалось, свели к обучению непосредственно в процессе несения боевой службы.

Наступил канун Нового года, и эскадрон отметил его большим количеством ящиков пива и десятым повтором любимого ребятами сериала «Zulu». На следующий день в десять часов начиналось все, что могли позволить себе страдавшие от похмелья, и, чтобы не усугублять ситуацию, первым распоряжением на день стало построение начальником медицинской службы полка для получения всех известных человечеству уколов и прививок.

Многие были обеспокоены тем, что такая большая доза лекарств окажет свое действие за один прием, но с приближением крайнего срока в январе эти сомнения вскоре отошли на второй план.

Тринадцатого января эскадрон получил 24-часовое предварительное распоряжение о необходимости передислокации на передовую базу сосредоточения Группы сил специальных операций в Саудовской Аравии. Все понимали, что что-то случилось — до сих пор мы тренировались в надежде, что в случае полномасштабных военных действий перед нами поставят какую-то задачу, и возможно, такое повышение уровня нашей боеготовности сулило нам хорошие перспективы.

Тренировки в течение предыдущих трех недель позволили мне ознакомиться со всеми стандартными порядками действий и системами вооружения, с которыми мне придется иметь дело в пустыне, а также приучили меня организовывать комфортную жизнь буквально из ничего. Поэтому, когда менее чем через полтора дня поступил приказ о передислокации, я с мальчишеским энтузиазмом поднялся на борт самолета C-130, направлявшегося в Саудовскую Аравию и в края, лежавшие за ее пределами.

К середине января 1991 года две огромные армии, обе насчитывающие более полумиллиона человек, стояли по разные стороны саудовско-кувейтской границы, каждая из которых была убеждена в правоте своего дела. Масштабы сосредоточения людей и техники были невиданными со времен Второй мировой войны, и казалось, что обе стороны готовы к конфронтации, какие бы дипломатические маневры ни были предприняты.

В 03:00 17-го января 1991 года коалиционные силы во главе с американцами начали воздушные атаки на иракские военные и промышленные объекты, что ознаменовало окончание операции «Щит пустыни» и начало операции «Буря в пустыне». Война в Персидском заливе только что началась.

ЧАСТЬ III

ГОСТЬ САДДАМА

ГЛАВА 14

Аль-Карабила, северный Ирак

Поначалу боли не было, был только шок, как будто кто-то ударил кувалдой по моей лодыжке и разбил ее на миллион мелких кусочков. Я был в полной уверенности, что только что потерял правую ногу. Короткая, сильная волна тошноты охватила меня, а вот затем уже нахлынула боль, полностью завладев моим разумом, телом и душой.

Я упал на землю, все мысли о том, чтобы воспользоваться ножом, развеялись. Барахтаясь под рюкзаком, я инстинктивно попытался защитить голову руками, как будто по старой привычке отбивался от бутсов регбиста, однако тщетность этого жеста обнаружилась сразу же, когда вторая пуля рассекла мне правый трицепс, пройдя в считанных сантиметрах мимо головы. Поскольку вокруг продолжали танцевать пули, страх наконец-то получил возможность проявить себя по-настоящему — все притязания на браваду давно исчезли, я был вне себя от страха.

Закричав как бэнши,⁵⁷ когда боль, разочарование и страх завладели всеми моими мыслями, я успел задаться вопросом: «Что, черт возьми, я такого сделал, чтобы заслужить все это?» — и, к своему удивлению, в момент абсолютной ясности обнаружил, что читаю «Отче наш», будучи абсолютно уверенным в том, что моя собственная смерть находится всего в нескольких секундах от меня.

Все это заняло не больше минуты, но в моем безумном состоянии показалось бесконечным. Я почти желал, чтобы последняя пуля положила этому конец.

Стрельба внезапно прекратилась: то ли иракцы поняли, что жалкая фигура, распростертая перед ними, больше не представляет угрозы, то ли у них закончились патроны. Так или иначе, для меня это не имело значения, поскольку я лежал на земле, корчась в агонии и отчаянно хватаясь за раненую ногу.

Через несколько секунд меня окружили десятки кричащих иракцев, радующихся успешному захвату одного из своих ненавистных врагов. Внезапно они накинулись на меня, засовывая руки во все мыслимые карманы, где можно было бы найти хоть какой-то трофей или что-то ценное. Мои водолазные часы исчезли в считанные секунды, завязалась небольшая потасовка по поводу того, кто же на самом деле должен стать их новым владельцем. В то же время они палили из своих автоматов во все стороны и орали тем пробирающим до мозгов воплем, который могут издавать только арабы, празднуя свой успех.

На минуту мне показалось, что они забыли обо мне, так велика была их радость, но слишком скоро их карнавальная атмосфера исчезла, и на меня обрушился град ударов сапогами и прикладами. Боль, которая всего несколько секунд назад была сосредоточена в нижней части моей правой ноги, снова разошлась по всему телу. То, что не успели сделать пули, наверняка успешно завершат удары.

Я был на грани потери сознания, когда удары, наконец, прекратились. Кто-то понял, что его жертва больше не отвечает на его теплые чувства. Один из сержантов, который был зачинщиком этого избиения, проявил некоторую сдержанность и контроль над тем, что быстро превращалось в толпу линчевателей, очевидно, понимая, что ситуация выходит из-под контроля. Он приказал двум ближайшим солдатам схватить меня за руки, и меня бесцеремонно протащили оставшиеся 15 метров до дороги, где был припаркован пикап «Тойота».

Теперь мной полностью завладел страх. Я находился в полной зависимости от этих людей, и казалось, что в любой момент один из них может запросто меня прикончить. То, что мне удалось продержаться так долго, было просто чудом.

Новая группа солдат, поджидавших у машины, уже была готова схватить меня. Все началось сначала. К счастью, на место происшествия прибыл офицер и прекратил увлеченную игру солдат, продолжавшуюся всего минуту или около того. О моем захвате стало известно более важным людям, которые с нетерпением ждали своего шанса.

Стремительная тирада, произнесенная по-арабски, рассеяла ряды иракцев, позволив офицеру впервые хорошо рассмотреть меня. В полумраке раннего утра я мог разглядеть лишь очертания его темно-зеленой военной куртки и черного берета, но по его улыбке и кивку головы я понял, что он доволен своей работой. Осторожно, не подходя слишком близко, он приказал нескольким солдатам обыскать меня, что они и сделали с удивительной неохотой. Меня обыскивали с такой робостью, что посторонний наблюдатель мог бы подумать, что я собираюсь внезапно вскочить и перерезать им всем глотки.

Следующей крупной драмой стало изъятие из моего владения «Магеллана». Толпа собравшихся иракцев, которых к этому моменту должно было быть не менее сорока человек, отступила на несколько шагов назад, опасаясь, что они только что обнаружили бомбу, которая неминуемо взорвется. Я приготовился к шквалу пинков и ударов прикладами, который, как был уверен, будет сопровождать это открытие, но, к моему удивлению, как только они поняли, что маленький прибор неактивен, иракцы вернулись и продолжили поиски в том же духе. Страдая всем телом, я старался не представлять для похитителей никакой угрозы, позволяя им обыскивать себя, двигать, толкать и шпынять по своему усмотрению, стараясь не спровоцировать нового нападения.

Беглый обыск закончился, прозвучал еще один приказ, и меня втащили в ожидавшую меня «Тойоту». Трое солдат запрыгнули на заднее сиденье, чтобы составить мне компанию, двое остались на страже, а третий принялся привязывать мои руки к бортам машины. Наступающий рассвет позволил мне в последний раз окинуть взглядом окрестности, прежде чем мне на глаза надели повязку. Вышка связи, обозначавшая границу, виднелась на горизонте не более чем в паре километров. Она находилась так близко, что мне с трудом удалось сдержать слезы разочарования и неудачи. С таким же успехом она могла находиться и в двухстах километрах от нас.

Через несколько минут после того, как машина начала движение, я потерял всякое чувство направления — мне и так было трудно сохранять рассудок, не говоря уже о том, чтобы пытаться вспомнить, в какую сторону движется пикап. Моим постоянным спутником была тупая боль во всем теле, но она регулярно отступала, когда моя травмированная нога подпрыгивала в трясущейся «Тойоте», ударяясь о заднюю часть пикапа. Когда машина двигалась, мне в висок постоянно давило дуло автомата — один из охранников то ли пытался успокоиться, то ли просто напоминал, что за мной пристально наблюдают.

В какой-то момент мы замедлили ход почти до скорости пешехода, и голоса десятков арабов вкупе с летящими камнями сообщили мне, что меня катают по деревне для всеобщего обозрения и выражения злорадства. Однако этот источник веселья быстро улетучился, когда возмущенные охранники поняли, что камней в них попало столько же, сколько и в меня, если не больше. Особенно громкий вопль, за которым последовал выкрик по-арабски, заставил нас снова двинуться к намеченной цели.

О нашем прибытии на место возвестили внезапная остановка и выстрелы из автоматического оружия в воздух. Я почувствовал, как десятки пар рук пытаются вытащить меня из пикапа еще до того, как были сняты мои путы. Когда они попытались использовать мою раненую ногу в качестве точки опоры, чтобы высадить меня из машины, из моего горла вырвался крик боли, но это только усилило шумный арабский нездоровый смех, который доносился со всех сторон; в воздухе явственно ощущалась злонамеренность.

Все еще с завязанными глазами, меня снова потащили прочь, по траве и асфальту, пока не добрались до здания. К тому времени меня колотило от холода, шока, боли, истощения, потери крови и просто страха — страха перед тем, что, как я знал, должно было неминуемо произойти. Все требовало свою цену.

Порыв теплого воздуха сообщил мне, что мы прибыли в пункт назначения, и на мгновение я перенесся на три месяца назад, в центр допросов в Херефорде. Это напомнило мне о том, что я чувствовал, когда впервые, продрогший и с завязанными глазами, вошел в комнату для допросов.

Когда с моего лица сорвали повязку, я попытался сфокусировать свой взгляд, и тут же понял, что на этом сходство заканчивается. Передо мной предстали холодные, неулыбчивые лица трех иракских офицеров. Самый старший из них, очевидно хозяин роскошного кабинета, сидел за огромным полированным деревянным столом. Он явно недавно проснулся, так как армейская рубашка была надета поверх его халата. В его правой руке медленно тлела сигарета, и едкий дым поднимался к потолку маленьким вихревым облаком. Два других, младших по званию офицера, были полностью одеты по форме, и оба носили звание, как я понял, капитана. Они почтительно стояли с правой стороны от командирского стола, ожидая своей очереди.

В задней части комнаты, вне поля моего зрения, но, несомненно, в пределах досягаемости до меня, топтались многочисленные вооруженные солдаты. Один из этих людей, сержант, который был при моем захвате, стоял позади меня, прижимая мои руки к бокам стула так, как будто от этого зависела его жизнь. Никто не произнес ни слова, все просто разглядывали меня, особенно начальник. Его глаза буравили меня с таким ядом, что даже на расстоянии трех с лишним метров я почувствовал холодную ненависть, которая за ними скрывалась.

Я старался ни на кого не смотреть, просто опустил глаза на пол и на огромный персидский ковер под моим креслом. Это также позволило мне впервые рассмотреть свою простреленную лодыжку. Я видел, что у меня все еще есть нога, что стало огромным облегчением, но я также смог разглядеть, что ступня в моем легком ботинке для жарких районов была гротескно деформирована.

Жуткую тишину в комнате нарушила суматоха в коридоре, и в комнату ворвался один из солдат, который вытянулся в струнку перед офицерами. Между солдатом и одним из капитанов произошел короткий разговор, после чего солдат развернулся и быстро направился ко мне, одновременно доставая из кармана пару старых стальных наручников.

Сержант с большим удовольствием еще сильнее заломал мне руки за спинку стула, чтобы облегчить застегивание наручников, ни на секунду не ослабляя своей железной хватки. Удовлетворившись тем, что я достаточно скован, один из офицеров подошел ко мне и остановился на расстоянии вытянутой руки.

— Твое имя? — начал он на английском с сильным акцентом.

Согласно Женевской конвенции, на допросе вы можете ответить только на четыре вопроса; в Британской армии они известны как «большая четверка» — это ваше имя, воинское звание, личный номер и дата рождения. На курсах боевого выживания, которые проводятся как в Новой Зеландии, так и в Великобритании, огромное внимание уделяется соблюдению правила «большой четверки» — о чем бы вас ни спрашивали, ничего другого раскрывать нельзя. Разумеется, я был абсолютно уверен, что эти люди, допрашивающие меня, будут придерживаться принципов конвенции.

— Кобурн, Майкл, — ответил я нейтральным, спокойным голосом.

— Какое у тебя звание? — продолжил он.

Я предвидел его вопрос, но ни за что не хотел говорить ему, что я стрелок — звание, используемое в бронетанковых частях, военнослужащим которых я определенно не являлся, и в Специальной Авиадесантной Службе.

— Рядовой, — ответил я. Ну пока все шло хорошо.⁵⁸

— Итак, рядовой Кобурн, из какого ты подразделения?

Это был самый важный вопрос; поскольку два последних из «большой четверки» мы пропустили, — этому парню нужны были реальные факты.

— Простите, сэр, — начал я свой заученный ответ, — я не имею права отвечать на этот вопрос.

Я старался, чтобы мой голос звучал уважительно и робко, чтобы в нем не чувствовалось протеста или конфликта. Мое лицо оставалось бесстрастным, но учащенное сердцебиение говорило о другом. Такой ответ иракца не устраивал; я знал это, и он знал, что я это знаю. Я просто не понимал, какой окажется его реакция.

— Из какого ты подразделения? — на этот раз вопрос прозвучал чуть более решительно.

— Простите, сэр…

Не успел я закончить фразу, как он легким кивком оборвал меня. Я так и не увидел приклада винтовки, который обрушился на мою раненую ногу, что сделало шок и испуг почти точным повторением первоначального ранения.

Когда я попытался перевернуться от боли, стул опрокинулся, и в то же мгновение из моего горла вырвался крик, слезы боли потекли по моему лицу от охватившей меня агонии. На пару минут они оставили меня в таком положении, пока я жалко пытался дергаться на полу, но потом снова подняли в вертикальное положение, чтобы продолжить допрос.

— Рядовой Кобурн, — продолжил офицер, по-прежнему без малейших эмоций в голосе. — Взгляни на свое положение. Ты тяжело ранен, потерял много крови и нуждаешься в срочной медицинской помощи. Если ты не будешь сотрудничать с нами, ты ее не получишь. Как ты думаешь, сколько крови ты можешь потерять?

Он оставил вопрос открытым и намеренно не ответил на него, прекрасно зная, что эти мысли уже проносятся в моей голове. В том состоянии, в котором я находился, я не представлял, как долго смогу продержаться, сколько еще издевательств сможет выдержать мое стремительно разрушающееся тело. Медленно застывающая лужа крови под ногой окончательно определила мое решение.

Я понимал, что моя легенда — это единственный путь, остававшийся для меня открытым, но он был чреват опасностью, тем более что я был не в том состоянии, чтобы вступать в интеллектуальную и словесную борьбу с этими людьми.

В подразделениях спецназа осознают, что вероятность попасть в плен во время операций по глубокому проникновению в тыл врага во время войны — вполне реальная перспектива, и хотя «большая четверка» по-прежнему является стандартной практикой, пытаться выжить, используя только ответы на эти вопросы, совершенно нереально. В связи с этим, в зависимости от характера боевой задачи, часто разрешается использовать какую-либо историю прикрытия, или легенду, чтобы выиграть время как для себя, так и для других военнослужащих разведгруппы. Опасность такой тактики заключается в том, что если поймают других солдат того же патруля, то в истории легко найти нестыковки, ведь легенда выдержит лишь беглую проверку. Поэтому лучше всего попытаться выстроить историю на основе реальной операции, лишь слегка изменив факты. Настоящей проблемой будет попытка объяснить наличие «бергенов» с комплектом средств связи, взрывчатки и оборудования для НП, которые теперь, несомненно, находились в их распоряжении. Это не было снаряжением для поисково-спасательной группы, занимающейся спасением сбитых летчиков.

Все эти мысли проносились у меня в голове, когда он повторил свой вопрос:

— Из какого ты подразделения?

Вопрос повторился еще раз, и я почувствовал, что мои руки сжали еще крепче. Прошло несколько секунд, и я тихо ответил:

— Я из парашютного полка, — ответил я, изобразив затем еще более удрученный вид, чем раньше.

— Это ведь было не так сложно, не так ли? — произнес офицер. — Вот так-то будет лучше. Мы можем доставить тебя в медицинское учреждение в кратчайшие сроки. Все, что тебе нужно сделать, — это сотрудничать.

Я снова позволил своему телу задрожать, что было несложно. Мне нужно было выглядеть слабым и жалким, неспособным к какому-либо сопротивлению, что тоже было недалеко от истины. Это было необходимо для того, чтобы у меня был хоть какой-то шанс выпутаться из этой передряги.

— Но ведь парашютный полк не действует в 300 километрах в тылу врага, не так ли? Как ты это объяснишь?

Теперь началась прогулка по тонкому льду.

— Я придан к поисково-спасательной группе, которая эвакуирует летчиков, в качестве медика, — ответил я.

Между капитаном и его начальником завязался короткий спор.

— Где остальные члены твоей команды? Мы знаем, что вас восемь человек.

Мои мыслительные процессы работали со скоростью света, пытаясь предугадать канву его вопросов и сформулировать ответы. Однако сменить направление было легко: небольшое искажение истины дало бы все ответы, которые ему были нужны.

— Я не знаю. На дороге мы разделились, и с тех пор я был один.

Это снова вызвало короткую дискуссию, и был ли в ней перевод моего ответа, я никогда не узнаю; но я сильно подозревал, что начальник понимал каждое мое слово. Его глаза не отрывались от моего лица на протяжении всего допроса.

— Как зовут остальных членов твоей группы? — продолжал капитан.

«Черт, как же мне сблефовать?» — подумал я, отчаянно ища решение. Шли секунды, и мне на помощь пришел очевидный ответ. «Придурок! — выругал я сам себя, — просто используй их клички».

— Мак, Джорди, Авс, Легз, Динжер… — закончить мне не дали.

— Стоп, стоп, стоп! Что это за имена? Это не настоящие имена!

И ответом послужила доля правды в сочетании с ложью.

— Меня придали группе только в последнюю минуту; я новичок, всего лишь рядовой. Я не знаю имен бойцов, только их прозвища.

Такая постановка ответов была мне на руку. Мое звание и плохие ответы уже привели к тому, что меня начали сбрасывать со счетов и считать пустой тратой времени, — или я просто на это надеялся. В иракских вооруженных силах невозможно представить, чтобы простой рядовой нес какую-то ответственность или обладал жизненно важными знаниями в ходе операции. Мне было выгодно поощрять подобные предположения.

— В чем заключалась ваша задача?

Я начал тянуть время:

— Простите, я не понимаю вопроса.

— В ваших британских боевых приказах формулировка боевой задачи повторяется дважды, не так ли?

Это замечание окончательно выбило меня из колеи. Хотя форма боевых приказов не является секретной, меньше всего я ожидал, что иракский капитан, находящийся на сирийской границе, будет иметь представление о подобных процедурах. Это не предвещало ничего хорошего.

— В оказании помощи в эвакуации сбитых летчиков коалиции, — осторожно ответил я, пытаясь скрыть свой шок от его замечания.

— Там, где наши войска впервые вас обнаружили, вы искали летчика?

Когда он задавал этот вопрос, в его голосе почувствовалось волнение. Очевидно, он полагал, что там может быть еще один более важный пленник, ценный пилот, который ждет, когда его подберут.

Теперь мне нужно было быть осторожным. Я вступал на очень сомнительную почву. Мне нужно было придумать историю и двигаться в ее рамках, не противореча самому себе.

— Нет, сэр. — Пришло время проявить уважение.

— Тогда что вы там делали? — продолжил он, и в его голосе зазвучали нотки разочарования.

— Ждали приказа, — спокойно ответил я.

— Какого приказа? — тут же последовал вопрос.

Все тем же робким и почтительным голосом я продолжил:

— Не знаю, сэр. Я всего лишь рядовой, мне мало что говорят.

Он стоял совсем близко, и удар тыльной стороной ладони по моему лицу застал меня врасплох.

— Ты считаешь нас тупыми? — прошипел он в ответ. — Ты должен знать, что вам было приказано! Ты нам не помогаешь!

Пощечина оказалась не такой уж и болезненной по сравнению с тем, что чувствовало все мое тело; просто я был немного ошеломлен. Но прошло совсем немного времени, прежде чем он начал прибегать к более серьезным мерам. Я разозлил этого парня, а это не входило в мои планы, поэтому я безвольно свесил свою голову на бок и снова начал трястись. Очень важно было выглядеть покорным, чтобы показать дознавателю, что он босс и стоит выше меня.

— Простите, сэр, — начал было я, — но я всего лишь рядовой, мне говорят только то, что необходимо знать. Я просто делаю то, что мне говорят.

Он повернулся ко мне спиной и прошел в центр комнаты. По-прежнему глядя в сторону, он продолжил:

— Ты был у реки, когда тебя схватили. Возможно, остальные прячутся неподалеку?

Такая постоянная смена вопросов была намеренной уловкой, чтобы вывести меня из равновесия. Пока что мне удавалось отвечать достаточно связно, чтобы продолжать в том же духе, но надолго ли этого хватит? Мне нужно было убедить этих людей в своей искренности.

— Не могу сказать. Я шел один несколько часов, я даже не знал, где нахожусь. Они могут быть где угодно.

Он снова повернулся ко мне.

— Они оставили тебя одного? Эти твои соотечественники не очень-то предусмотрительны, не так ли?

Я промолчал, удрученно глядя в пол.

— Я не понимаю, почему ты должен хранить верность людям, которые сбежали и бросили тебя умирать. Я бы не стал.

Он испробовал все возможные уловки, и мне нужно было дать ему что-то, чтобы он почувствовал, что преуспевает.

— Было темно, много стреляли. Я был очень растерян, ведь я всего лишь медик.

Допрос прервали звуки нескольких машин, подъехавших к здание, а затем открывание и хлопанье дверей, и множество возбужденных голосов. Подойдя к окну, капитан выглянул наружу, затем подошел к своему начальнику и тихо начал говорить ему на ухо. Впервые с тех пор, как меня ввели в комнату, начальник перестал смотреть на меня и повернул голову к капитану, чтобы послушать. Последовал короткий обмен мнениями, результатом которого стала резкая команда капитана на арабском языке, отданная охранникам в комнате.

Двое солдат поспешили из помещения. Они снова завязали мне глаза, после чего стащили со стула и вывели из комнаты, протащив через ряд коридоров и комнат, при этом мои конечности ударялись о различные стены и дверные проемы. Хотя в тот момент я об этом не знал, но только что привезли еще одного захваченного бойца нашего патруля. К середине утра все, кроме одного, окажутся в руках иракцев.

Запах свежего воздуха и легкое тепло утреннего Солнца подсказали мне, что я снова нахожусь на улице. На помощь двум моим стражникам пришли еще солдаты — я почувствовал, как несколько пар рук поднимают мое тело за ноги, сразу же увеличивая скорость моего перемещения. Через несколько минут гулкое эхо пустой комнаты дало мне понять, что я снова оказался внутри здания. Когда повязка с глаз была снята, мои подозрения подтвердились.

Помещение было без окон и совсем небольшим, площадью не более три на три метра. Оно выглядело так, словно его наспех переделали из старой кладовки в импровизированный медицинский пункт: единственным украшением служила облупившаяся и выцветшая светло-голубая краска, украшавшая стены. Меня усадили на каталку для медицинского осмотра, подняв спинку, чтобы я мог наблюдать за всем своим новым окружением, а не только за потолком.

Кроме меня, в комнате находились еще трое вооруженных солдат. Как я и ожидал, среди них оказался тот самый сержант. Теперь он относился ко мне с особым вниманием: я был его пленником, его подопечным. Он оживленно болтал с двумя другими охранниками, что дало мне возможность впервые разглядеть его при ясном свете дня. У него были фирменные усы, как у Саддама, и он дергался, размахивая руками, чтобы подчеркнуть свою точку зрения — как и у большинства арабов, язык жестов у него являлся важным средством выражения мыслей.

Внезапно он повернулся ко мне и приблизил свое лицо прямо к моему. Его враждебность всегда была очевидна, но сейчас злоба его буквально переполняла. Он поднял правую руку и медленно провел указательным пальцем по шее, одновременно кивая головой и оскаливая зубы — намерения были предельно ясны. Все еще ухмыляясь, он ударил меня кулаком по голове, едва не свалив с каталки, после чего подошел к двум своим спутникам, смеясь и повторяя движение, как будто перерезал горло.

Все это время я старался избегать его взгляда, по возможности упорно разглядывая свои ботинки. Этот иракец пугал меня до смерти, мне казалось, что он слишком неуравновешенный. Захотелось, чтобы прибыл еще один дознаватель, который мог бы держать этого сумасшедшего в узде.

Прошло несколько часов, прежде чем мое желание, наконец, исполнилось. Тем временем солдаты в комнате, оставшиеся без присмотра, максимально использовали свою свободу. То ли от злости, то ли от разочарования, то ли просто по злому умыслу они развлекались тем, что били меня кулаками, прикладами и угрожали обезглавить. Единственной утешительной мыслью было то, что я был ранен в голень. Мое медицинское образование подсказывало мне, что плохое кровоснабжение в этой области поначалу будет работать в мою пользу — по крайней мере, маловероятно, что я истеку кровью до смерти.

Я понимал, что все это — часть процесса «приведения в нужное состояние» или размягчения, но осознание того, что может произойти, переживаний не облегчало. Чем дольше я размышлял о своей судьбе, тем хуже казалось мое положение. Быть вынужденным отказаться от своей независимости, полностью отдаться на милость врагов, чувствовать себя абсолютно беспомощным — все это было совершенно унизительным и пугающим.

Голоса в коридоре возвестили о прибытии новой команды дознавателей, и один взгляд на двух вошедших мужчин в костюмах сказал мне, что это птицы совсем иного полёта. Побои от солдат были бездумными и редко когда рьяными, за ними не стояло никаких желаний или мотива, однако новые люди, стоявшие сейчас передо мной, выглядели так, словно причинение человеческих страданий было для них образом жизни. Я понял, что передо мной пара представителей тайной полиции.

Вместе с двумя полицейскими в комнату вошел высокий офицер, непривычного как для араба крупного телосложения, его зеленая форма была частично прикрыта грязно-белым халатом врача. Втроем они прошли к подножке каталки, расположившись так, чтобы полностью завладеть моим вниманием. Двое полицейских с таким же успехом могли бы быть близнецами: одинаковое телосложение, рост, зачесанные назад волосы и традиционные усы Саддама. Даже их серые костюмы и темные галстуки были одинаковыми; такой себе неудачный выпуск иракского гестапо. Как бы то ни было, они определенно выглядели слаженным дуэтом.

Один из полицейских подался вперед и бесстрастно осмотрел мою травмированную ногу, покрутив ступней, чтобы посмотреть, какую реакцию она вызовет. Стараясь не спрыгнуть с каталки от мгновенно пронзившей ногу боли, я изо всех сил уперся в подлокотники скованными запястьями, пытаясь хоть немного отвлечься от страданий, которые испытывало мое тело. От боли на глаза навернулись слезы. Удовлетворенный таким результатом, полицейский отступил назад и пробормотал что-то по-арабски, побуждая доктора приступить к допросу.

— Меня зовут доктор Аль-Байет, — начал тот на безупречном английском. — Как вас зовут?

— Майкл Кобурн, — снова ответил я.

— Мистер Кобурн, эти два джентльмена — полицейские, и они хотели бы, чтобы вы ответили на их вопросы. Я должен сообщить вам, что у вас не будет права на медицинскую помощь, пока вы не выполните эту просьбу. Вы поняли?

Я согласно кивнул головой, сердце снова бешено заколотилось.

— Хорошо. Вы знаете, что невыполнение этого требования приведет к серьезным последствиям. Без вашего содействия я ничем не смогу вам помочь.

Я снова промолчал и просто кивнул головой.

— Из какого вы подразделения?

— Парашютный полк, — ответил я.

— Какое подразделение парашютного полка?

— Я придан группе спасения летчиков.

Он сделал паузу и с минуту смотрел на меня.

— Вы не британец, у вас нет британского акцента. Вы австралиец?

— Новозеландец. — Мой ответ прозвучал автоматически. Этот вопрос задавали мне такое множество раз, что он вырвался из моего рта еще до того, как я осознанно сформировал ответ.

Доктор передал эту информацию двум полицейским, и началась новая, более зловещая линия допроса, которую я никак не мог предвидеть.

— Итак, вы наемник. Несомненно, работаете на израильтян.

Должно быть, на моем лице отразился шок. Такого неожиданного поворота событий мне определенно хотелось бы избежать.

— Нет, я британский солдат, у меня британский паспорт. Я родился в Новой Зеландии и переехал в Великобританию всего пару лет назад. — Это прозвучало с такой поспешностью, что я надеялся, что это прозвучит достаточно убедительно для них.

— Зачем кому-то покидать Новую Зеландию, чтобы вступить в Британскую армию? Вы не похожи на британца; более того, вы похожи на еврея.

Пока я отчаянно пытался понять, к чему все это приведет, мой взгляд попеременно переключался то на полицейских, то на доктора. Конечно, они хотели узнать о моем снаряжении, о том, кто мои командиры в Саудовской Аравии, сколько еще поисково-спасательных групп работает в Ираке. Это были важные вопросы, на которые у меня были подготовлены ответы, но я никак не ожидал вопросов о своем этническом происхождении или о том, являюсь ли я наемником!

— Я не израильтянин и не работаю на них, — быстро подчеркнул я. — Я рядовой, медик Британской армии.

— Мы знаем, что израильтяне отправили своих коммандос в северный Ирак, где находились и вы, не так ли?

Я молчал, эта линия вопросов выходила из-под контроля. Арабская паранойя в отношении Израиля была очень очевидна. Если бы удалось доказать связь между израильскими коммандос, проводящими операции в Ираке, и британцами или американцами, это дало бы иракцам дополнительные аргументы, чтобы попытаться дестабилизировать поддержку коалиционных сил со стороны арабских стран.

— Нет, вы все неправильно поняли, — ответил я.

— Но мы захватили вас одного, недалеко от сирийской границы. Вы находитесь в Аль-Карабиле. Это северный Ирак. Это факты, которые вы не можете отрицать! — В его голосе появились отвратительные нотки. — Вы неважно говорите по-английски. А я знаю английский, я восемь лет проработал на Харли-стрит. Вы израильский шпион!

Непонятно, было ли это притворством, розыгрышем или они действительно верили, что я израильский агент, но я знал, что если такое возможно, если они считают это правдой, то я попал в еще более отчаянную беду.

— Посмотрите на мои армейские жетоны, они подтверждают, что я говорю правду.

Обыск моей персоны оказался настолько небрежным, что мои жетоны все еще висели у меня на шее. На самом деле в моей одежде было спрятано множество предметов снаряжения, но в тот момент они мне не пригодились.

— А где же ваши жетоны?

— Они у меня на шее.

Доктор повернулся к полицейским и передал всю эту информацию на арабском языке. Прозвучала команда, и сержант послушно вышел вперед. Освободив меня от жетонов, он передал их полицейским, которые, в свою очередь, отдали их врачу для перевода. Сами жетоны были закреплены на паракорде, и обмотаны черной изолентой, чтобы они не звенели металлом о металл. Однако бóльший интерес у доктора вызвали два шприц-тюбика с морфием, также висевшие на шнуре.

— Зачем вы носите на шее сульфат морфия? — Спросил он.

Это была прекрасная возможность рассказать о своей легенде, укрепить свои позиции, просто немного исказив правду.

— В экстренном случае я могу сразу помочь пострадавшему, облегчить его боль. Это экономит время, не нужно рыться в аптечке.

Доктору, похоже, понравился этот ответ, и он уделил время тому, чтобы подробно объяснить своим спутникам, что такое шприц-тюбики и как они используются. Наконец он снова повернулся ко мне, продолжив с того места, на котором остановился.

— Так значит, все восемь человек в вашей группе — медики?

Я давно ждал этого вопроса и решил, что лучшим ответом будет игра слов, позволяющая в случае, когда будет установлена связь между «бергенами», оставшимися в пустыне со всем сопутствующим немедицинским снаряжением, и мной, дать внятное объяснение.

— Мы все имеем медицинскую подготовку.

— Вас беспокоят ваши раны?

И снова смена линии допроса: в этой стране все, что ли, прошли курс ведения допросов?

— Да, — кротко ответил я.

— Сейчас я что-нибудь предприму. Но вы должны понимать, что наши храбрые солдаты и беспомощные мирные жители, которых вы убиваете, имеют приоритет.

Я снова кивнул головой, не желая ввязываться в эту риторику.

— Мы еще поговорим. — С этими словами он и двое полицейских покинули комнату.

Я не сомневался, что очень скоро они вернутся. Чем дольше я буду тянуть с допросом, тем больше шансов у остальных сбежать через границу. В порыве эгоистичной жалости к себе я внутренне проклинал невезение, из-за которого оказался в плену, — это было несправедливо.

Этот поток мыслей прервал новый посетитель. Им оказался невысокий карлик в грязном белом халате, который, как я полагал, должен был подтвердить его медицинские навыки. Покачивая головой вверх-вниз и ухмыляясь от уха до уха, он достал из испачканного кармана два бинта и принялся обматывать ими окровавленную рубашку на моей правой руке и, — что было еще более невероятным, — внешнюю сторону моего правого ботинка. Закончив, он отступил назад и осмотрел свою работу, еще больше ухмыляясь и показывая мне большой палец вверх. Улыбаясь ему в ответ, я подумал: «Да, точно, отличная работа, придурок».

Он продолжал стоять рядом со мной, с любопытством разглядывая меня с ног до головы.

— Воды, дайте воды. — Я воспользовался случаем и попытался выпросить у него попить, высунув язык и одновременно делая глотательные движения, чтобы подчеркнуть свою просьбу. Он сразу же понял это и исчез, а через несколько мгновений вернулся с чашкой ледяной воды, которую медленно влил мне в рот.

На вкус она была как нектар. Я и не подозревал, насколько пострадал от обезвоживания: произошло столько всего, что предупредительный механизм моего организма был превзойден множеством других насущных требований. Допив последнюю каплю, я попросил вторую чашку, и он с готовностью подчинился. Но в комнате все еще находился мой старый приятель, иракский сержант, и, по его мнению, одной чашки мне было вполне достаточно. Он вышвырнул санитара из комнаты, выкрикивая при этом оскорбления в его адрес.

Оставшись наедине со своими охранниками, я снова приготовился к избиениям, которые, как я полагал, сейчас возобновятся. Однако, на удивление, они держались в стороне, сидя в углу комнаты и тихо переговариваясь между собой. Теперь я был собственностью Министерства внутренних дел, а тайная полиция не любит, когда кто-то портит ее имущество.

*****

Остаток дня тянулся бесконечно долго. Это усугублялось тем, что я был предоставлен самому себе и мог без конца размышлять о своем нынешнем положении и возможной судьбе. Я и не подозревал, что единственной причиной, по которой они оставили меня, был тот факт, что у иракцев в руках теперь оказались Энди, Динжер и Мэл, с которыми можно было поиграть, и все они в данный момент пользовались иракским гостеприимством. Пока у системы не хватало ресурсов, чтобы вести четыре допроса одновременно, но скоро это изменится.

Обстоятельства моего пленения и нынешнее состояние крайне мешали мне сохранять позитивный настрой. В голове постоянно крутились обвинения. Почему, черт возьми, не появился вертолет? Как мы оказались разделены? Что случилось со связью? Где был АВАКС? Раз летчик самолета нас услышал, почему тогда не было вертолета? Где все остальные? Почему я оказался единственным долбоёбом, которого поймали в плен? Я также продолжал размышлять над другими вопросами: Почему я не прополз дальше на восток, прежде чем пытаться пробраться через иракские позиции? Какого хрена Энди не свернул с дороги, куда я указал? Что, если у меня на ноге начнется гангрена? Придется ли ее ампутировать?

Я быстро превращался в своего собственного злейшего врага, препарируя каждый свой шаг, каждое действие и решение. На мои плечи тяжким грузом легло бремя неудачи. На протяжении последующих недель вышеперечисленные и многие другие вопросы были моими постоянными спутниками. Я стал своим собственным судьей и присяжными.

Уже ранним вечером ко мне снова пришли, и на этот раз троицу сопровождал неожиданный гость — полицейский из такси.

— Вы узнаете этого человека? — агрессивно спросил доктор, в то время как полицейский улыбался и кивал головой вверх-вниз, глядя на меня.

— Нет, не думаю, — с надеждой попытался я, но коп уже держал меня за плечо и возбужденно говорил с остальными по-арабски, причем говорил он гораздо увереннее, чем я.

— Вы были в такси с этим человеком, — продолжал доктор. — Один из людей из той машины уже умер. Это вы убили его!

Мое выражение лица оставалось бесстрастным, я старался ни малейшим намеком не выдать то, что я вспотел и встревожен. Что за чушь он несет? Когда мы уезжали, с ними все было в порядке. Может, у толстяка случился инфаркт после того, как я вытащил его из машины? Я попытался представить, как мог погибнуть кто-то из пассажиров, но на ум ничего не приходило. Он, должно быть, блефует, очередная уловка, чтобы заставить меня раскрыться.

Эта словесная война выматывала меня, но в одном я был уверен: полицейский меня опознал, причем прихватил с поличным.

— Где остальные ваши сообщники? — Продолжил он, когда полицейский вышел из комнаты. — Вы должны помочь нам, если хотите выжить.

— Клянусь вам, я не знаю, — умолял я, снова принимая покорный вид и отчаянно пытаясь заставить его поверить мне. — Когда мы вышли из такси, было много стрельбы, было так темно, что я очень испугался. — Я посмотрел на двух других допрашивающих. — Я всего лишь медик; я отделился от них и с тех пор их не видел.

Эта линия допроса была одновременно и обнадеживающей, и удручающей. Она заставила меня поверить (как потом выяснилось, ошибочно), что иракцы до сих пор больше никого не схватили. Но, с другой стороны, это заставило меня почувствовать себя в своем собственном затруднительном положении еще хуже, еще более одиноким.

Без всякого предупреждения один из тайных полицейских выхватил у своего спутника папку-планшет и бросился ко мне. Его ярость была очевидной.

Удар! Тыльной стороной ладони он ударил меня по голове, после чего разразился тирадой на арабском, выплюнутой мне прямо в лицо. Если это и была игра в хорошего и плохого полицейского, то у них она определенно не задалась.

— Мистер Майкл, — вмешался мягкий голос разума из двери позади меня, — вы не помогаете нам. Вы не помогаете себе. Почему вы продолжаете нам лгать? Мы знаем, что вы входите в состав израильского отряда коммандос, и пробираетесь в Ирак как террористы, чтобы ранить и убивать невинных иракцев, женщин, детей, стариков. Почему бы вам просто не признаться в этом, и тогда мы сможем позаботиться о ваших ранах?

Не видя этого нового дознавателя, я ответил:

— Я постоянно говорю вам всем, что я не израильтянин. Я не коммандос, я лечу людей, я медик. Я в Ираке не для того, чтобы кого-то убивать.

Они уже начали меня запутывать, и я с трудом поспевал за ними. Казалось, не было ни одной части моего тела, которая бы не болела, и у меня стал болеть разум. Я чувствовал себя очень, очень уставшим, не имея ни малейшего понятия, сколько крови я потерял, но вялость в моем теле говорила о том, что организм с трудом справляется с возложенными на него задачами.

Новый инквизитор обошел вокруг и встал передо мной — еще один араб в костюме, держащий тлеющую сигарету между третьим и четвертым пальцами правой руки. Невысокий и коренастый, с неизменными усами Саддама, он, несомненно, окончил ту же школу, что и двое других полицейских в этой комнате. Кроме того, он определенно был боссом.

— У нас есть столько времени, сколько потребуется. Вы будете нашим гостем здесь очень долго, так почему бы вам не начать сотрудничать, и не рассказать нам то, что мы хотим знать?

Избиения были не такими частыми, сейчас в них не было необходимости — мое состояние было таково, что продолжение побоев только помешало бы их попыткам получить связные ответы.

— Сколько таких наемников, как вы, действуют сейчас в Ираке? Когда израильтяне собираются вторгнуться? Вы нам не помогаете. Вы лжете о том, почему вы в Ираке! Почему вы бомбите наших женщин и детей? Вы, евреи, никогда не сможете победить иракский народ. — Вопросы продолжались на одну и ту же тему, с небольшими вариациями, но всегда можно было рассчитывать на то, что в уравнение войдет Израиль.

Я потерял счет времени, казалось, что постоянному обстрелу со всех сторон не будет конца, а мои повторяющиеся отрицания не принимаются. Я не мог понять, почему их допросы были такими туманными. Не было никакой логической причины продолжать допрос, несмотря на то, что так мне было легче скрыть свою профессию.

Они не ослабляли своего желания доказать, что именно Израиль является истинной причиной моего присутствия в Ираке, как будто любые другие тактические или оперативные знания, которыми я мог обладать, не имели никакого значения. Возможно, вероятность того, что простой рядовой может обладать информацией, представляющей какую-либо ценность, была для них непостижима, и следующим лучшим вариантом действий было обвинить меня в американо-израильском заговоре с целью вторжения в их страну.

Тот факт, что другие арабские страны — например, Саудовская Аравия и Кувейт — оказались настроены против Ирака, не входил в их планы. Такое признание не могло быть сделано, это было невозможно. Все было направлено на антиамериканскую и антиизраильскую риторику.

Через несколько минут после ухода полицейских вернулся дружелюбный санитар и выкатил мою каталку в коридор, оставив меня с двумя охранниками. Сержант, к моему облегчению, либо решил, что он больше не требуется, либо ему нужно было поспать, поэтому он исчез, и больше я его не видел.

Коридор не сильно отличался от комнаты, которую я только что покинул; главное отличие заключалось в том, что облупившаяся краска была цвета магнолии, а не бледно-голубой. Меня припарковали рядом с дверями главного входа, что давало возможность тем, кто еще не сделал этого, подойти и хорошенько рассмотреть своего врага.

Вскоре меня снова перевезли на колесах в соседнее помещение, которое служило полевым госпиталем. В центре комнаты висел единственный светильник, под которым располагался длинный черный операционный стол, все еще покрытый засохшей кровью. Рядом со столом стояла тележка из нержавеющей стали, заваленная различными хирургическими инструментами, а пол был усеян многочисленными выброшенными повязками, шовными иглами и окровавленными бинтами. Все это доверия не внушало, но к этому моменту мне было уже все равно — я просто хотел, чтобы наконец-то разобрались с моей ногой.

Двое охранников перенесли меня на операционный стол, радостно болтая в процессе между собой. Думаю, они наконец поняли, что вероятность того, что я попытаюсь сбежать или причинить неприятности, ничтожно мала. После шестнадцати с лишним часов непрерывного использования наручники наконец-то были сняты, и я с благодарностью помассировал свои руки и запястья, опухшие от сдавливания.

В палату вошла молоденькая, не старше 18 лет, медсестра, одетая в зеленый хирургический халат и традиционный белый головной убор, который предпочитают мусульманки. Она принялась возиться у стола, явно с любопытством разглядывая лежащего перед ней иностранца.

Боль от перенапряжения мочевого пузыря становилась острее, чем боль в ноге. Терпеть целый день — это очень долго, даже если вы обезвожены. Я попытался объяснить свой дискомфорт, надеясь, что она понимает по-английски.

— Извините, — начал я, — мне нужно в туалет.

— Я найду вам ведро, — ответила она на отличном английском и вышла из комнаты, а через несколько секунд вернулась с большим белым пластиковым ведром из-под краски. Передав его мне, она извинилась и вышла из комнаты, — хотя мое смущение отнюдь не помешало бы природе пойти своим чередом.

Через пять минут она вернулась, просто забрала у меня ведро и задвинула его под скамейку.

— Я надеюсь изучать сестринское дело в Англии, — неожиданно начала она, — Лондон — замечательный город, я знаю, он мне понравится. Вы из Лондона?

— Нет, извините, нет, — ответил я, понимая, что это может быть подставой.

— Я уже готовилась к поездке, когда началась война. И как только она закончится, я туда поеду, — продолжала она так просто, будто огромные силы войны, которые сейчас противостояли и враждовали друг с другом, были в ее планах лишь досадной и незначительной помехой.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел доктор Аль-Байет, теперь уже освободившийся от теней полицейских.

— Как вы себя чувствуете, Майкл? — Спросил он дружелюбно, без тени враждебности, которая сопровождала его предыдущие вопросы.

— Очень устал, — честно ответил я.

— Вы потеряли значительное количество крови, и боюсь, потеряете еще больше, прежде чем я закончу иссечение вашей раны.

Я внимательно слушал — по крайней мере, он говорил как настоящий хирург.

— Мы можем позволить себе влить вам две упаковки крови, но боюсь, это будет все. Ваш организм должен будет восполнить остальное.

Он взял мою правую руку, одновременно осматривая рану на трицепсе.

— Вам очень повезло, молодой человек. Пуля вошла и вышла точно под кожей. Никаких проблем.

Я был рад, что он так думает. Сам же я в данный момент не чувствовал себя счастливчиком.

По мере того как он разматывал повязку на моей ноге, выражение его лица менялось; на нем была написана сосредоточенность. Даже этот простой процесс заставил меня поморщиться от боли, и он покачал головой, что-то бормоча про себя по-арабски. А ведь мы даже еще не успели снять ботинок.

— Смогу ли я снова ходить? — С ужасом спросил я. Этот вопрос уже несколько часов не давал мне покоя.

— Посмотрим, — ответил он, все еще не сводя глаз с больной конечности.

Отвернувшись, он взял с тележки зеленый катетер. Крепко взяв меня за правую руку, доктор одновременно стал объяснять:

— Я собираюсь вставить его в вашу руку, чтобы можно было ввести общий анестетик и необходимые жидкости.

Резкий укол и давление подсказали мне, что он нашел вену. Я почувствовал сопротивление, когда пластиковая оболочка продвинулась вперед, пока не коснулась моей кожи. Доктор снял металлическую направляющую и выбросил ее на пол, а затем снова повернулся к тележке. На этот раз он вернулся со шприцем, прозрачный пластиковый корпус которого был наполнен белой мутной жидкостью. Легкое нажатие на поршень — и небольшая струйка вещества вышла наружу, удалив воздух, который мог находиться в верхней части шприца. Игла снова была выброшена на пол, а его конец вставлен в катетер. Вводя жидкость в мою вену, он произнес:

— Не пытайтесь сопротивляться, просто расслабьтесь.

Я повернулся и увидел, что молодая медсестра держит мою свободную руку, и последнее, что запомнил, погружаясь в бессознательное состояние — это ее бледно-белое, благожелательно улыбающееся лицо.

ГЛАВА 15

Багдад

В себя я пришел, лежащим в полной темноте и полностью дезориентированным. Мой оцепеневший мозг пытался разобраться в сложившихся обстоятельствах. Где я находился? И почему это не похоже на больничную койку?

Осознание реальности приходило медленно, а доносящийся из-за моей головы арабский говор сразу же привел меня в уныние. Я попытался сесть, но оказалось, что меня крепко привязали к узкой хирургической каталке. По прошествии нескольких минут, когда я полностью пришел в себя, я вдруг осознал, что мы двигаемся; на самом деле я находился в задней части маленького микроавтобуса «Тойота Хайэйс».

Мои глаза медленно привыкали к обстановке импровизированной машины скорой помощи: три солдата спереди, маленькие окошки с каждой стороны, стойка для капельниц с почти пустым поллитровым пакетом с кровью, и трубка, спускающаяся к моей правой руке. Я нерешительно опустил взгляд к своим ногам: свое превосходство в моей голове оспаривали противоречивые эмоции ужаса и надежды. На мне все еще были форменные камуфляжные брюки для пустынных районов; доктор просто разрезал материал, чтобы получить доступ к конечности. Вся нижняя часть правой ноги представляла собой массу белых бинтов. Когда я сфокусировался на конце ноги и увидел, что ступня все еще находится на месте, чувство облегчения было почти эйфорическим, однако легкая попытка шевельнуть голеностопным суставом очень быстро вернула меня к реальности. Сильная боль пронзила больное место и поднялась вверх по ноге, и это при том, что я еще даже не сделал ни единого движения. Процесс заживления займет немало времени.

Выглянуть в окно было нельзя, да я и понятия не имел, в какую сторону мы направляемся. По салону разносились пронзительные звуки арабской музыки и голос одного из охранников, отчаянно пытавшегося попасть в такт. Ни то, ни другое слух не услаждало.

Соображал я не очень ясно, и не мог понять, почему меня везут; выглядело все очень зловеще. Словно прочитав мои мысли, автомобиль внезапно съехал с дороги, потушив при этом фары. Мое сердце снова учащенно забилось. Ну вот и все. Меня собирались вытащить из микроавтобуса, выстрелить в голову и бросить гнить где-нибудь в пустыне в качестве еще одной жертвой войны. Я свое отслужил.

Машина остановилась, и иракцы остались сидеть на своих местах под непрекращающуюся музыку, закурив и продолжив болтать, не проявляя ни малейшего интереса ко мне, лежащему сзади. Истинная причина нашего внезапного съезда с шоссе стала очевидной через несколько минут. Грохот! Неподалеку послышались глухие гулкие удары — по пустыне прокатились огромные ударные волны. Военные самолеты союзников сбрасывали 1000-фунтовые бомбы на ничего не подозревающие иракские цели.

Я долго не мог понять, как они догадались свернуть с дороги, но в моей измученном и растерянном мозгу всплыли воспоминания о зенитных снарядах, устремляющихся в небо. Мои сопровождающие, очевидно, видели это раньше и решили, что осторожность — лучшая часть доблести. Меня это вполне устраивало: меньше всего мне нужен был скучавший в небе истребитель, которому не терпелось поразить цель, но вынужденный ждать, пока его стая бомбардировщиков наводит хаос на иракцев внизу.

Прошло полчаса, прежде чем шум бомбежки прекратился, и мои охранники почувствовали себя достаточно уверенно, чтобы снова выехать на открытую дорогу. Теперь, полностью проснувшись, я смог оценить свое положение. Мои первоначальные опасения по поводу казни в пустыне развеялись, но это не отменяло того факта, что я не имел ни малейшего представления о том, куда и зачем меня везут.

Автомобиль медленно ехал сквозь ночь, вероятно, со скоростью не более 30 километров в час. Вскоре после первой остановки до нас донеслись звуки возобновившейся бомбардировки, что заставило водителя вновь съехать с главной дороги, однако на этот раз мы не просто свернули на обочину, а продолжили путь по пустыне. Похоже, мы ехали по какой-то колее.

Когда я пытался что-то разглядеть в окно из своего лежачего положения, передо мной нарисовалась огромная серая масса, фасад которой напоминал вершину шестиугольника. Две бетонные стойки, установленные под идеальными углами, поддерживали крышу толщиной три-четыре метра, сделанную из того же материала. Выглядела вся конструкция вполне устойчивой к бомбардировкам. Высота сооружения не превышала пяти метров, но по своим размерам оно явно превосходило «Тойоту». Я не сомневался, что это какой-то военный объект, но какой именно — не имел ни малейшего понятия.

К машине, остановившейся у основного входа, подошли два иракских солдата. После того как они и мои сопровождающие поприветствовали друг друга, начался возбужденный разговор на арабском языке, сопровождавшийся жестикуляцией и тыканьем пальцами в мою сторону. Прежде чем я успел понять, что происходит, задние двери микроавтобуса распахнулись, и меня выволокли из кузова в окружении, казалось, сотен кричащих иракских солдат.

Снова посыпались пощечины, удары и пинки, только на этот раз я был пристегнут к каталке так, что не мог себя защитить. К чести моих охранников надо сказать, они что выскочили и попытались оттеснить толпу, очевидно, понимая, что все может выйти из-под контроля — то, что вначале выглядело как возможность похвастаться захваченным в плен вражеским солдатом, стало стремительно ухудшаться.

Внезапно над моим лицом нависло крупное, толстое лицо иракца, пронзительные черные глаза которого чуть не выскакивали из глазниц от гнева. Он ткнул пальцем мне в лицо и прошипел на ломаном английском:

— Ты для нас ты не мужчина, ты женщина!

После этого он отошел в сторону, безудержно хохоча, и прошло несколько секунд, прежде чем я смог осознать его слова. И когда они дошли до меня, я мгновенно забыл о побоях — мне могло грозить нечто невероятно худшее.

Меня быстро провезли через огромные раздвижные металлические двери, над которыми висел большой портрет Саддама Хусейна, в глубь комплекса, и передо мной начали раскрываться его тайны. Невысокий профиль сооружения скрывал под собой подземный лабиринт коридоров, кабинетов и небольших дорог. Это была подземная военная база, бункер, скрытый от глаз союзных бомбардировщиков, размеры которого были просто непостижимы. В одном из нескольких затененных коридоров моя каталка остановилась.

К счастью, бóльшая часть толпы осталась позади. Из ближайших дверей стали появляться иракские офицеры, и вскоре вокруг меня собралась большая группа, обсуждавшая мое избитое несчастное состояние, шутившая и смеявшаяся. Я был не таким уж и страшным врагом.

Один из офицеров, желая, видимо, продемонстрировать свою компетентность перед коллегами, заговорил со мной на хорошем английском.

— Я был в Лондоне. Замечательный город.

Я глянул на его добродушное улыбающееся лицо: допрос этого человека ничуть не интересовал.

— Скоро вы окажетесь в Багдаде, моей столице. Это тоже удивительный город, полный великой истории и достопримечательностей. Вам понравится ваше пребывание там.

Мой взгляд обежал собравшихся. Я видел на их лицах самые разные эмоции — от простого любопытства до откровенного отвращения и ненависти. Почему-то я чувствовал, что его комментарии окажутся несколько оптимистичными.

Авианалет, видимо, закончился довольно быстро, так как мы не задержались, и меня покатили обратно к ожидающему «Хайэйсу», на этот раз проходящие мимо солдаты практически не обращали на меня внимания. К моему огромному облегчению, машина снова отправилась в путь, продолжая двигаться в юго-восточном направлении к столице, уже без дальнейших намеков на мой сексуальный статус.

Путешествие было поистине томительным. Еще в двух случаях машина была вынуждена покидать дорогу и прятаться от бомбардировщиков. Пока охранники укрывались в бункерах, меня оставляли запертым в «Тойоте». Хотя это позволяло избежать очередного избиения со стороны любознательных иракцев, я был также уязвим для дружественной, но недоброжелательной ракеты с тепловым наведением, которая вполне могла засечь нагретый двигатель микроавтобуса. Ни в том, ни в другом случае выиграть я не мог.

*****

Когда мы въехали на окраину Багдада, Солнце уже разгоралось вовсю, и пока передвигались по бесчисленным улицам, над нами возвышались разросшиеся жилые дома, с балконов которых свисала одежда. До конечного пункта назначения оставалось совсем немного, и впервые с момента въезда в город автомобиль был вынужден остановиться.

Нашей целью был большой многоэтажный комплекс, окруженный высоким забором с колючей проволокой, который охраняли многочисленные солдаты в красных беретах — печально известная Иракская республиканская гвардия.

Машину остановило огромное количество людей, скопившихся у входа в здание, и как только один из присутствующих понял, что в микроавтобусе находится иностранец, начался настоящий ад. Уже в десятый раз с момента моего задержания перед нами во всей красе предстал призрак самосуда. Толпа навалилась на маленький автомобиль, стучала по его бокам, раскачивала его, пытаясь добраться до находившегося внутри человека, и при этом истерически кричала. Думаю, в этот момент мои охранники были напуганы не меньше меня, ведь если бы толпе удалось добраться внутрь, они тоже стали бы жертвами бешеной атаки.

Как бы то ни было, солдаты Республиканской гвардии на воротах мгновенно отреагировали на опасность, открыли ворота и проложили путь через толпу, позволив «Тойоте» проехать внутрь, в относительную безопасность комплекса.

Импровизированная машина скорой помощи остановилась перед довольно новым входом, судя по всему, построенным для приема раненых — меня перевезли в военный госпиталь.

Пока сотни возмущенных гражданских лиц оказались блокированы снаружи, внутри безопасного корпуса больницы царило обманчивое спокойствие. Без спешки, но и без всяких церемоний меня сняли с заднего сиденья машины и вкатили в фойе главного приемного покоя здания, где меня встретил полный хаос.

Куда бы я ни посмотрел, пол был усеян ранеными иракцами, девяносто процентов которых было одето в ту или иную униформу. Санитары, медсестры и врачи метались от одного раненого к другому, оценивая состояние пострадавших и унося тех, кто нуждался в срочной, спасающей жизнь, медицинской помощи.

Мои собственные травмы меркли по сравнению с ужасающими случаями, которые меня окружали. Я почувствовал первый укол вины и смущения — я был частью той силы, которая привела этих молодых людей в такое состояние — искалеченных, обожженных и расчлененных на больничном полу. Возможно, война началась не по вине союзных войск, но у простых солдат, находившихся рядом со мной, тоже не было выбора в этом вопросе.

Передо мной внезапно появился врач, взволнованный и уставший от того, чему ему приходилось быть свидетелем.

— Мы вас ждали, — начал он. — Вы Майкл Кобурн?

— Да, — кротко ответил я.

Он избегал смотреть прямо на меня и принялся осматривать мою поврежденную ногу, разматывая новые бинты, которые теперь прикрывали рану.

При каждом легком движении я вздрагивал от боли, однако он проигнорировал мой протест и снял последние бинты, обнажив саму конечность, теперь ужасно деформированную. Это была первая возможность увидеть свою травму, и вид иссиня-черно-желтой ступни, распухшей более чем в два раза по сравнению со своим обычным размером, потряс меня до глубины души. Это не было ногой человека, который снова сможет ходить.

Доктор переместился в голову моей каталки и начал что-то яростно записывать в медицинской карте. Потом внезапно остановился, чтобы крикнуть:

— Зачем вам понадобилась эта гребаная война?

Я был потрясен, не в силах поверить, что он действительно считает, что конфликт развязал Запад. По глупости я попытался было ответить:

— Мы не начинали войну. Это Ирак вторгся в Кувейт.

Мои слова вызвали яростную атаку на Запад, Джорджа Буша, Маргарет Тэтчер, Джона Мейджора и всех остальных, кого он мог вспомнить. Тирада закончилась только тогда, когда он повернулся на пятках и с негодованием ушел, очевидно, решив, что у него были более достойные пациенты, нуждающиеся в его внимании.

Довольно долгое время я оставался наедине со своими двумя охранниками; никто больше не проявлял особого интереса к моему присутствию и положению. В какой-то момент молодой солдат пересел рядом со мной и заговорил на удивительно хорошем английском:

— На этой неделе мы сбили много ваших бомбардировщиков.

Я молчал, пристально наблюдая за ним.

— Только за прошлую ночь было уничтожено 25 штук. Скоро у вас не останется ни одного самолета.

— Ваши солдаты — очень хорошие стрелки, — ответил я, не зная, что еще сказать. Я, конечно, не собирался провоцировать новую вспышку гнева, заявив, что считаю его статистику бредом. Однако его следующая фраза заставила меня замереть, и я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.

— Вы — единственный выживший из солдат на севере. Остальные были убиты. — Это заявление было сказано без эмоций и очень убедительно.

Мои мысли снова понеслись вскачь. Мне нужно было попытаться получить больше информации от этого человека. Неужели все остальные погибли? Полагаю, в ту ночь по округе разлеталось достаточно пуль, и уж точно там было достаточно кровавых иракцев.

— Сколько тел было найдено? — Неуверенно спросил я, ожидая резкого упрека или пощечины за свою дерзость.

— Четыре, — без колебаний ответил он. Мое сердце сжалось: что, черт возьми, произошло?

— Еще двое в больнице, — продолжил он. — Ваш спасательный вертолет тоже был сбит. Среди обломков было найдено еще восемь тел.

Что это значит? Что в больнице еще двое из патруля или двое из разбившегося вертолета? В любом случае, новость была неутешительной. Молодой солдат болтал еще несколько минут, но я не особо вникал в его слова: в основном это была риторика о том, какие замечательные иракские вооруженные силы и какую фантастическую работу они выполняют. Мои мысли были заняты другим, я думал о потере своих товарищей, и вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Видя, что его слова остаются без ответа, молодой солдат удалился в поисках нового собеседника, оставив меня наедине с моим охранником и моими мыслями.

*****

Время шло медленно, и в суете больничных дел вокруг меня практически не замечали. Спустя, казалось, несколько часов появился санитар и о чем-то спросил моих охранников. Затем они втроем покатили меня по коридорам через двойные двери, пока мы не добрались до небольшой чистой операционной. Вскоре после ухода санитара появились врачи, а охранникам было приказано отойти в конец помещения. Один из врачей, как я полагаю, анестезиолог, сразу же меня невзлюбил. Ему было за 50, он был довольно толстым и ростом всего около 5 футов 6 дюймов,⁵⁹ но при всем этом его необычайно страстная ненависть к Западу была очевидна, и я, лежащий перед ним, давал ему прекрасную возможность выплеснуть эту враждебность. Застав меня врасплох, он нанес мне серию ударов по голове, от которых я был не в силах уклониться, крича при этом на арабском языке. Не удовлетворившись этим, он взял шприц с длинной иглой и поднес его к моему правому глазу, жестами показывая, что собирается сделать. Я был в ужасе. Избиение пожилым человеком было вполне терпимо, но то, что при этом он хотел удалить глазное яблоко, выводило его из лиги медиков и превращало в гестаповца.

Его спутник, который, должно быть, был хирургом, увидел, что ситуация выходит из-под контроля, и пришел мне на помощь, успокоив разгневанного анестезиолога. Моим охранникам вся эта ситуация показалась довольно забавной: прислонившись к стене, они посмеивались друг с другом. Удовлетворившись тем, что порядок восстановлен, хирург вернулся к моей ноге и начал удалять набитые в рану тампоны.

Я вскрикнул от боли, и моя уже свободная нога конвульсивно дернулась, хорошенько пнув его по голове. Удивительно, но он не повернулся ко мне, а разразился тирадой в адрес своего партнера за то, что тот не дал мне общий наркоз.

Это быстро исправили. Я с ужасом наблюдал, как анестезиолог начал пузырек за пузырьком вливать в меня мутно-желтую жидкость через пластиковый шунт, все еще закрепленный на моей руке. Я насчитал три дозы, прежде чем поддался действию наркотика, и моя последняя осознанная мысль была: «Я труп, он собирается сделать мне передозировку».

******

Мой мозг фиксировал калейдоскопический лабиринт дымчатых цветов. Было ощущение, что я плаваю вне своего тела. Вся боль и тревога исчезли. «Если это и есть смерть, то она не так уж плоха», — эта мысль промелькнула в моей голове, прежде чем в сознание проникло жгучее ощущение. Медленно, словно пьяный, приходящий в себя после тяжелого похмелья, я вернулся в настоящее, и источник боли стал ясен — кто-то бил меня по лицу.

Наконец глаза открылись, и передо мной предстала еще одна группа людей в костюмах, один из которых с помощью ударов рукой по моей голове пытался привести меня в чувство. Не успел я сфокусировать взгляд, как начался допрос. Полицейские пользовались прекрасной возможностью вскрыть сбитый с толку разум.

— Мистер Майкл, — начал один из них. — Что вы делаете в Ираке?

Не имея возможности ответить, я поднял на него растерянный и ошарашенный взгляд. Но отсутствие ответа лишь еще больше разозлило полицейского, и я тут же получил еще одну пощечину по лицу, чтобы вспомнить. Этот коп с самого начала хотел утвердить свой авторитет; он не был мистером Хорошим Парнем.

— Что ты делаешь в Ираке!? — выкрикнул он мне в лицо.

Внезапно я почувствовал, как изнутри поднимается волна тошноты, поскольку мое тело бурно реагировало на введенные наркотики. Не сдержавшись, я резко сел на кровати и схватил со столика рядом с собой полупустой кувшин с водой. Полицейский отскочил назад, сразу поняв, что сейчас произойдет, и явно обеспокоившись тем, что может измазать содержимым моих внутренностей весь свой дешевый костюм. Я начал яростно отплевываться, но желтая желчь была единственным веществом, которое мой пустой желудок был способен извергнуть. Прошло уже почти четыре дня с тех пор, как я в последний раз ел, но, как ни странно, чувство голода все еще не ощущалось.

Довольный тем, что конвульсии закончились, полицейский возобновил свой допрос, но уже с подходящего расстояния.

— Зачем ты оказался в Ираке?

— Я здесь для того, чтобы помогать сбитым летчикам, — просто ответил я.

— Чушь! — Тут же накричал он на меня. — Ты не англичанин. Ты находился в сотнях километров от американских и британских войск! Ты был очень близко к сирийской границе и не так далеко от Израиля! На кого ты работаешь?

«Ну вот, опять началось, — подумал я про себя. — Как им все еще это не надоело».

Мой ответ был уже почти заучен.

— Я солдат британской армии. Я не шпион. Я не работаю на израильтян.

— Ты не британец. Ты наемник. Признай это. Почему ты в Ираке?

И так далее, и так далее, постоянно звучала одна и та же тема. Отрицать было легко, а лгать — почти не нужно. Пока они продолжали задавать такие вопросы, и пока я мог убеждать их, что я не шпион, не наемник, не израильский агент и не какой-нибудь другой тайный сотрудник, я был уверен, что моя легенда в безопасности. Это была опасная игра, хотя поведение как самого тупого рядового из всех, кто когда-либо ходил по земле, неизмеримо помогало делу. Тем не менее, в том, чтобы разочаровывать инквизиторов в достаточной степени, но не слишком сильно, существовала весьма тонкая грань.

Тридцати минут допроса оказалось вполне достаточно, даже битье по голове уже порядком надоело. Группа с отвращением покинула комнату, оставив меня наедине с моими охранниками.

Теперь, когда появилась возможность без помех сосредоточиться, я попытался как следует рассмотреть свою ногу, которая была частично прикрыта повязкой до колена. Я мог видеть правую ступню, которая все еще была пожелтевшей и гротескно распухшей, а любая попытка пошевелить голеностопным суставом вызывала сильную боль. При этом в самой стопе ощущалось тревожное отсутствие чувствительности, как будто она была отделена от основной конечности.

Размышляя о причине этого — несомненно, были серьезно повреждены нервные окончания, — я осматривал свои новые покои. Они оказались на удивление шикарными.

Современная комната с четырьмя новыми больничными койками, — все пустые, кроме той, которую сейчас занимал я, — она была безупречно чистой и ярко оформленной, стены украшала желто-коричневая арабская мозаика. Почему-то были подозрения, что в этом пристанище я пробуду недолго.

Я неловко пошевелился на койке: высыпания, появившиеся на спине сначала от потертостей от ременно-плечевой системы, теперь воспалились и превратились в полноценные пролежни. Мне очень нужно было помыться. Впервые я заметил, что все еще ношу свой камуфляж: никому и в голову не пришло сменить измазанные кровью и грязью вещи. Не то чтобы это меня беспокоило, — ведь это означало, что у меня все еще есть карта для эвакуации, компас и, что еще важнее, пояс с золотом.

Один из охранников подошел и предложил мне тарелку с финиками. Голод, который до сих пор практически не давал о себе знать, внезапно проявился с новой силой, и я с благодарностью принял маленькую порцию. Я как раз приступил к третьему финику, когда появилась новая группа посетителей. Охранники с чувством вины забрали дары и ушли в дальний угол.

Новые люди, а их было шестеро, были одеты в дорогие шелковые костюмы, военную форму и белые халаты врачей. Они столпились у изножья моей койки, бормоча и кивая головами друг другу. Наконец, один из них, видный мужчина лет пятидесяти, заговорил. Судя по количеству золота на погонах его мундира, это был человек значительного ранга, возможно, даже генерал.

— Ваша рана успешно прооперирована, и мы пропишем вам курс антибиотиков.

Его манеры и осанка сразу же создали впечатление того, что он привык к тому, что люди обращают внимание на его слова.

— Спасибо, — ответил я, не зная, что еще сказать.

Он слегка кивнул мне, прежде чем продолжить.

— Некоторое время вы не сможете ходить, но даже после этого у вас будет заметная хромота. Нога потеряла значительную часть сочленений в лодыжке и стопе. Пуля разрушила большинство мелких костей, которые обеспечивают выворачивание стопы. Вы понимаете?

Я кивнул головой и ответил:

— Да, сэр.

— То, насколько она восстановится, покажет только время. Дебридмент⁶⁰ раны был довольно простым, и, похоже, на данный момент нет никаких следов инфекции. — Он сделал небольшую паузу, глядя на меня поверх полуопущенных очков. — Должен сказать, что вам очень повезло, что вы не получили более серьезных ранений.

Мне не нужно было говорить об этом. Я и сам знал, что мне очень повезло, что я лежу в кровати и продолжаю дышать.

Он махнул рукой вправо, не обращая внимания на то, куда указывает.

— О вас продолжит заботиться полковник Аль-Байет. Он будет навещать вас, когда позволит время.

Я еще раз окинул взглядом собравшихся, и на этот раз обратил внимание на высокого коренастого доктора, облаченного в военную форму. Его форма и тот факт, что я не ожидал увидеть его здесь, в Багдаде, привели меня в замешательство.

С этим последним комментарием «генерал» и его свита развернулись и покинули комнату, исчезнув так же быстро, как и появились. Их уход был, мягко говоря, своевременным, поскольку мой мочевой пузырь начал пульсировать от нарастающего давления.

— Туалет, туалет? — Спросил я у своих охранников, одновременно указывая на свою промежность.

Один из солдат, сразу поняв мое положение, выбежал из комнаты и через несколько секунд вернулся с емкостью, в которую я мог облегчиться. Пока я с трудом двигался на кровати, один из охранников невинно попытался помочь, расстегнув пряжку моего ремня и распустив брюки. Это простое действие раскрыло один из моих самых сокровенных секретов. Подняв ремень, он замер — аксессуар был слишком тяжелым для крепления брюк. Перевернув его, он увидел облегающую малярную ленту, которая одновременно скрывала и крепила золото. Пояс был стянут с меня, а лента частично размотана. Недоуменный взгляд, сменившийся растерянностью, а затем узнаванием, когда золотой соверен упал ему на ладонь, был бесценен.

Засунув ремень подмышку, он сунул соверен в почти беззубый рот и прикусил вновь обретенную монету. Радость, распространившаяся по его лицу, была мгновенной. Он повернулся к своему партнеру и начал триумфально болтать с ним. О моих туалетных потребностях теперь можно было забыть. Я понятия не имел, как они вдвоем воспримут это открытие, ведь трудно было бы объяснить, почему тупой рядовой носит на поясе небольшое состояние в золоте. Хотя наемник, конечно, мог бы.

Как оказалось, беспокоиться мне не стóило: эти двое парней и не собирались сообщать начальству, что наткнулись на золотой клад стоимостью в две тысячи фунтов. Они уже делили его между собой. Мне показали большой палец вверх и еще одну демонстрацию откусывания монет с множеством сопутствующих улыбок и покачиваний головой. Мне оставалось лишь ухмыляться и кивать им в ответ. В любом случае я уже мало что мог с этим поделать. Печально было то, что, если бы охранник не попытался мне помочь, золото так и не было бы найдено — к моей одежде больше никто не прикасался.

Поздним вечером мое пребывание в пятизвездочной больнице закончилось. Как обычно, в сопровождении охранников два санитара забрали мою каталку и покатили по больнице, на этот раз, правда, покинув здание через служебный вход. Каталка, громыхая и подпрыгивая, проехала по открытой гравийной парковке, направляясь к огромному зданию из красного кирпича, стены которого были расписаны многочисленными разноцветными детскими фресками.

Подойдя к зданию, мы свернули направо и двинулись по широкому, вымощенному бетоном переулку, который проходил между зданием и тем, что я сначала принял за заросший травой берег. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что на самом деле это был блок камер. В сооружении бункерного типа было множество небольших комнат, каждая из которых имела одностворчатое окно, выходящее в переулок. Несколько солдат в серой форме бездельничали, сидели небольшими группами, курили и смеялись, не обращая на меня особого внимания, пока я проезжал мимо.

Санитары остановились примерно на полпути и вкатили тележку в фойе без дверей. Слева от меня находилась комната с двумя кроватями. На одной лежал морщинистый старый араб, который безостановочно кашлял и выглядел почти готовым к отправке в морг, на другой сидел мужчина помоложе, лет сорока, и мрачно смотрел на меня, пока меня вталкивали в противоположную комнату.

Хотя я ожидал, что когда-нибудь меня поместят в камеру, я и представить себе не мог, что условия будут такими. Очевидно, это был тюремный корпус больницы, самое отвратительное и самое грязное место, которое я когда-либо видел. Меня подняли на старую больничную койку, которая, судя по всему, не видела ни света дня, ни чистоты с тех пор, как ее сюда поставили. Матрас почернел от пятен засохшей крови, пол был в еще худшем состоянии.

Закончив свои обязанности, мои охранники и санитары попрощались со мной и оставили меня на попечение моих новых хранителей, один из которых маячил на заднем плане, с нетерпением ожидая своего последнего гостя. Мой новый опекун подошел и пристегнул меня наручниками к железным перилам койки. Для пущей убедительности кандалы сильно дернули, в результате чего моя рука едва не вырвалась из плеча. Удовлетворившись тем, что я никуда не денусь, он наконец улыбнулся и махнул мне на прощание рукой, после чего дверь была закрыта, заколочена и заперта.

В последующие недели Ворчун, как я его прозвал, стал моим старшим надзирателем и лицом, с которым я просыпался день за днем.⁶¹ Ему было за сорок, он был ветераном ирано-иракской войны и досиживал оставшееся время до пенсии.

Наше знакомство началось не лучшим образом. Он относился ко мне с большим подозрением — ведь я представлял врага, который днем и ночью бомбил его город. Но по прошествии нескольких недель он немного просветлел, и к концу моего пребывания в тюрьме часто заходил ко мне, обменивался арабскими приветствиями, рассказывал на своем ломаном английском о случайных победах иракцев или передавал кусочек фруктов — восхитительная роскошь.

ГЛАВА 16

Отсидка

Когда дверь в мою камеру с лязгом захлопнулась, меня вдруг осенило: ну вот и все. Волнительная поездка на американских горках, на которых я находился практически с момента своего прибытия в Великобританию семь месяцев назад, неожиданно оборвалась.

Последние несколько месяцев оказались очень суматошными и стремительными; события последней недели превратились в сплошной вихрь событий. Только сейчас, лежа в одиночестве, раненый и находясь во власти своих захватчиков, я смог в полной мере осознать масштаб своего затруднительного положения. Как долго эти четыре стены будут моим домом? На меня начала накатывать глубокая и темная депрессия, с которой мне приходилось бороться все больше и больше по мере того, как мой плен растягивался в недели. Не в первый и не в последний раз меня снова начали одолевать, роясь в голове, все эти безответные вопросы. Как долго продлится война? Знает ли кто-нибудь, что я еще жив? Жив ли кто-нибудь из остальных? Неужели я один, кто попал в плен? Почему помощь не пришла после того, как мы связались с летчиком? В порядке ли все остальные? Что будет, когда они узнают, что я лгал? Когда освободят заключенных? Могу ли я стать еще одним Терри Уэйтом?⁶² Меня настолько сильно захлестывала жалость к себе, что чувствовал, что вот-вот разрыдаюсь.

Напряжение и растерянность не спадали, я не знал, кого винить в нашей неудаче — себя или других. Однако на первом месте в моих мыслях стояло два насущных вопроса, которые постоянно всплывали снова и снова — Что, черт возьми, случилось с вертолетом? Почему АВАКС не отвечал на наши вызовы? Когда патруль САС попадает в дерьмо, и зовет на помощь, кто-то обязательно приходит — это часть этики, лежащей в основе всех операций Полка. Если вы намерены отправить людей за сотни километров в тыл врага, вы должны предложить какую-то поддержку на случай, если все пойдет не так. Несмотря ни на что, на определенном этапе любому патрулю требуется поддержка того или иного рода.

Это приводило к другим вопросам: Почему в данном случае система дала сбой? Неужели мы так сильно ошиблись, что нам уже было невозможно помочь? И если да, то почему? Сон был единственной передышкой от этой постоянной борьбы внутри, от борьбы за сохранение рассудка и веры в себя. Я знал, что должен переключиться, занять чем-то свой ум, иначе точно сойду с ума. В голове всплыли воспоминания о двух курсах боевого выживания, и особенно истории, рассказанные бывшими военнопленными. Их опыт, полученный в аналогичных, а во многих случаях и гораздо худших условиях, вдохновлял на то, как справиться с моей ситуацией. Эти люди сумели выжить, один из них — на протяжении целых семи лет, так что я тоже смогу. Одна из таких историй наглядно демонстрировала, как важно найти занятие, на котором можно сосредоточиться, особенно если вы оказались в одиночной камере.

Американский майор, бывший летчик, рассказывал нам о том, как его сбили во время бомбардировки над Северным Вьетнамом. Попав в плен и подвергаясь пыткам со стороны северовьетнамцев, он был на грани самоубийства, когда ему удалось найти что-то, что могло бы вдохновить в него веру и помочь сохранить рассудок. Он начал выстраивать в своей голове процесс проектирования и строительства дома мечты с нуля. Он разработал планы и чертежи, подготовил площадку, вырыл под фундамент каждую траншею, залил каждый фут бетона, возвел каждую стену и вбил каждый гвоздь. В его голове был воссоздан каждый момент проектирования и строительства. Он был освобожден после четырех лет одиночного заключения, не увидя за все это время ни единого белого лица. Вернувшись в Штаты, он построил дом своей мечты. Было очень трудно оставаться позитивным, оптимистичным и сосредоточенным, но альтернативы не было — это был вопрос выживания.

Поэтому я приступил к психологической подготовке, начав с систематического изучения своего нового окружения. Маленькое, зарешеченное, но все еще частично застекленное окно выходило в переулок. Свет, проникавший через него, отбрасывал по камере тени под определенным углом; тени, которые я стал воспринимать как грубые солнечные часы. Мои охранники часто сидели под окном, болтали, пили кофе или били костяшками домино по твердому деревянному столу.

Сама камера была размером примерно три на пять метров. Ее выцветшие, покрытые пятнами и шелушащиеся известково-зеленые стены часто позволяли мне предаваться эскапизму, представляя себе образы, формы и фигуры, скрытые среди разрушающейся штукатурки и краски. Небеленый потолок представлял собой массу дыр, из которых с течением времени отвалились куски штукатурки, обнажая бетонную крышу, вызывавшую серьезные опасения. В центре, с оторванного крепления шатко свисала единственная лампочка; провода оголились и проржавели. При включении света лампочка работала редко, постоянно вызывая короткое замыкание. В конце концов, охранники сдались и прибегли к свету факелов.

Дверь, подвешенная на петлях слева и открывающаяся внутрь, представляла собой простую металлическую конструкцию, лишенную каких-либо элементов, кроме тех, что ее фиксировали. С внешней стороны она закрывалась на два засова, а те, в свою очередь, запирались на два висячих замка. Звяканье ключей тюремщика и грохот засовов станут характерной чертой каждого моего дня, способом приблизительного определения времени, признаком прибытия еды — или чего-то еще, возможно, более зловещего.

Рукой, закованной в наручники, я провел по краю койки, проверяя, насколько можно двигаться. Браслет, пристегнутый к нижней части рамы, позволял передвигаться примерно на полметра, хотя в моем нынешнем состоянии это было малоутешительно. Больше беспокоил тот факт, что браслет, прикрепленный к руке, был слишком туго затянут; запястье уже пульсировало и причиняло мне значительный дискомфорт. Нужно было как можно скорее уговорить Ворчуна ослабить давление, но, к сожалению, такая возможность представится только через несколько часов.

По мере того как день шел своим чередом, к окну почти непрерывно подходили любопытные иракские солдаты, жаждущие взглянуть на нового «дьявола Запада». Часто мой вид вызывал у них характерный жест перерезания горла, или гортанный победный крик, сопровождаемый шлепками по макушке.

На протяжении нескольких недель худшие из этих «демонстраций» часто включали в себя прицеливание в меня через окно из автоматов или пистолетов и имитацию стрельбы из оружия. За громогласным хохотом следовал испуганный взгляд и автоматический окрик, когда курок или ударник срывались по пустому патроннику. Эти люди не были самыми опытными солдатами, и я не очень-то доверял их способности играть в русскую рулетку, особенно за мой счет. Хотя охранники не пускали в камеру никого из моих мучителей, они, конечно же, не делали ничего, чтобы помешать им снаружи.

К тому времени, когда скрежет ключа в замке и грохот отодвигаемых засовов возвестили о приходе Ворчуна, длинные, низкие тени метались на левой стороне стены. К этому моменту у меня не только полностью онемели запястье и распухла рука, к процессу присоединились еще мочевой пузырь с кишечником, находившиеся на пределе.

Ворчун вошел с миской коричневого риса и куском хлеба в руках — то, что отныне должно было стать моим основным рационом, — и тут же был атакован:

— Туалет, туалет!

Я надеялся, что такой простой просьбы будет достаточно, чтобы облегчить обе мои текущие проблемы.

Охранник на секунду замешкался, а затем положил еду на пол. Он вышел из камеры и через несколько мгновений вернулся с пластиковой сандалией, которую надел на мою голую неповрежденную ногу, а затем освободил мне запястье. После этого Ворчун переместился в такое положение, чтобы я мог использовать его плечо в качестве костыля.

Как только я смахнул ногу с кровати, влияние силы тяжести на мою травму преподало мне быстрый и острый урок. Внезапный прилив крови к месту ранения вызвал такую боль, что я был вынужден снова сесть прямо, поднять ногу и заново оценить ситуацию. Оказалось, что решение состояло в том, чтобы чуть отталкиваться правой ногой сзади, как будто ты разгибаешь ногу во время шага, и держать ее в таком положении. Способ не идеальный, и неудобный, но это помогало.

Так что, обняв Ворчуна за плечи, и пока он придерживал меня за талию, мы вприпрыжку пробрались к двери камеры. Оказавшись в фойе, мы свернули направо, и перед нами открылось пугающее зрелище — туалет. Запах, который периодически проникал в мою камеру, должен был послужить предупреждением, но даже несмотря на это, сцена, развернувшаяся передо мной, повергла меня в шок. С почти нездоровым восхищением я смотрел на крошечную открытую кабинку, в которой находилось небольшое продолговатое отверстие, переполненное застоявшимися фекалиями и мочой.

Ворчун помог мне дойти до открытой щели и позволил опереться о раму, после чего удалился в безопасное место у главного входа в фойе, расположенное не более чем в трех метрах от меня. Я стоял неподвижно, крепко вцепившись в дверную раму, пытаясь понять, как лучше решить проблему, и при этом не оказаться в грязном вонючем месиве, устилавшем пол. О том, что можно легко поскользнуться или упасть задницей в самую гущу, не хотелось даже и думать.