Солдаты революции. Десять портретов

Миссия Яна Берзина

22 октября 1918 года около двух часов дня к пароходной пристани курортного города Лугано в Южной Швейцарии подошел средних лет мужчина в темном пальто и такого же цвета шляпе. Вместе с ним была женщина и семилетний мальчик.

Не задерживаясь на пристани, все трое направились в сторону мостков, к которым были привязаны прогулочные лодки. Мужчина взял на руки мальчика и шагнул в лодку. Вслед за ними прошла женщина и села за руль.

В это время к пристани причалил небольшой пароходик и начал медленно швартоваться. Пристально вглядываясь в лицо человека, стоявшего на палубе и наблюдавшего за швартовкой, мужчина в лодке все не садился на весла.

— Месье Доманский, почему мы не отчаливаем? — спросила по-французски женщина в лодке.

Словно не слыша обращенного к нему вопроса, Доманский продолжал разглядывать человека на палубе. Тот поймал его взгляд, пожал плечами, как бы уверяя себя в нелепости промелькнувшей мысли, сошел на пристань и исчез в толпе.

— Что с вами? — спросила женщина, понизив голос; в ее глазах показалась тревога.

Не отвечая, Доманский налег на весла. Лодка понеслась вперед.

— Что случилось? — повторила свой вопрос женщина. — Кто этот человек?

Доманский, помолчав, сказал:

— Это мой старый знакомый.

— Но кто он?

— Локкарт.

— Локкарт? Не может быть. Вы не ошиблись?

— Нет. Ошибка исключается.

— Что же вы намерены делать? — спросила женщина.

— Что делать? А вот что: когда отходит из Лугано вечерний поезд в Берн?

— Двадцать минут восьмого.

— Прекрасно.

— Вы хотите сказать, что мы уезжаем сегодня, а не завтра? Так я вас поняла?

— Да, Софи, именно сегодня... но у нас еще есть время, и мы славно покатаемся. После прогулки пообедаем, отправимся в отель, я соберу вещи, а вы пойдете на почту и отправите телеграмму. Когда наш поезд должен прийти в Берн?

— В семь утра.

— Очень хорошо. Так и сообщите: «Берн, Шваненгассе, 4, Русскому послу Яну Берзину. Буду первым утренним поездом». И подпишите свое имя...

Тот, с кем месье Доманский едва не столкнулся на пристани озера Лугано, действительно был Локкарт, английский дипломат, один из главных организаторов заговора иностранных послов, пытавшихся уничтожить правительство Ленина и покончить с Советской властью. Заговор был раскрыт, Локкарт арестован, и его допрашивал Феликс Эдмундович Дзержинский.

Локкарта должны были судить. Но тотчас после его разоблачения и ареста советскими органами английские власти, не прикрываясь никакими доводами, арестовали народного посла Советской России в Лондоне Максима Максимовича Литвинова. Его бросили за решетку тюрьмы Брикстон и на двери камеры повесили табличку: «Пленник Его Величества».

Тогдашним и без того слабым связям Советской России с внешним миром арест Литвинова наносил серьезный ущерб. Ленин предложил обменять Локкарта на Литвинова. Английское правительство согласилось. Было договорено: Локкарта отправят на границу, и пересечет он ее лишь тогда, когда в Москву поступит сообщение, что Литвинов выехал из Англии и находится уже в Норвегии, откуда направится в Советскую Россию.

Однако в Москве не знали, что Локкарт после отъезда из России окажется не в Лондоне, а в Лугано.

Но кто такой месье Доманский?

Перенесемся мысленно в первые месяцы революционной России. Одним из первых шагов Советской власти после победы Великой Октябрьской социалистической революции был Декрет о мире. В этом декрете правительство рабочих и крестьян России обратилось к народам и правительствам всех воюющих стран с предложением немедленно начать переговоры о справедливом демократическом мире — мире без аннексий и контрибуций. Однако империалистические державы не желали и думать о прекращении мировой бойни. Лишь Германия, зажатая между двумя фронтами, пошла на мирные переговоры с Россией. Переговоры начались в Брест-Литовске. Троцкисты и прочие сторонники так называемой «революционной войны» сорвали установившееся было перемирие. Немцы продолжали военные действия, захватили Двинск и начали наступать на Украину. Перед кайзеровскими дивизиями лежала, в сущности, безоружная страна.

Бывшие союзники царской России готовили заговоры против молодой Советской власти. В один из дней февраля, поздно вечером, к особняку американского посольства в Петрограде подъехали грузовики. На них спешно погрузили имущество. Весь состав американского посольства во главе с послом Фрэнсисом выехал в Вологду. Вслед за ними демонстративно оставили Петроград посольства Англии, Франции и других «союзных» стран.

Отъезд иностранных дипломатов из Петрограда означал, что внешнеполитическая изоляция Советской России стала еще большей.

Со дня на день ожидалась фронтальная интервенция империалистических держав.

Положение осложнялось еще и тем, что были полностью прерваны связи с революционными социалистами Запада, а в то же время правые социалисты ряда стран готовили свою конференцию. В противовес ей была предпринята попытка срочно созвать международную конференцию левых социалистов — за ее созыв высказались представители ряда левых партий Запада. В качестве одного из условий предстоящего совещания было выставлено требование поддержки Великой Октябрьской социалистической революции.

И вот тогда, в феврале 1918 года, было решено направить в Швецию для участия в этой конференции делегацию ВЦИК, с тем чтобы она потом отправилась в Англию и Францию. Это позволило бы рассказать народам правду о России и об Октябрьской революции.

Главой советской делегации Ленин предложил назначить Коллонтай. Александра Михайловна была хорошо известна всей партии и пользовалась большой популярностью за границей.

Позже она писала в журнале «Пролетарская революция»:

«В феврале 1918 года в качестве члена русской делегации ВЦИК вместе с товарищами Натансоном, Берзиным и др. пытались проникнуть в Швецию...»

Марк Андреевич Натансон (партийный псевдоним Бобров) принадлежал к старой когорте русских революционеров. Он родился в середине прошлого века, был участником Первого Интернационала. В девятнадцатилетнем возрасте вместе с молодым помещиком Николаем Чайковским организовал революционный кружок, но вскоре был арестован и выслан в Архангельскую губернию, где провел пять лет. В 1876 году он создал новую конспиративную организацию и с группой ближайших друзей совершил налет на тюрьму, где томился его друг и соратник по кружку «чайковцев» князь Петр Алексеевич Кропоткин. Кропоткина удалось освободить. Натансон помог ему бежать за границу. Сам же, оставшись в России, стал одним из основателей «Земли и воли», а после раскола этой организации — народовольцем. Был арестован, отправлен на каторгу в Восточную Сибирь, где провел десять лет. Вернулся, продолжил борьбу, был заключен в Петропавловскую крепость и затем снова сослан в Сибирь.

После революции Натансон был избран членом Президиума ВЦИК.

А теперь познакомимся с Яном Антоновичем Берзиным, которому месье Доманский направил телеграмму в Берн.

4 июня 1929 года по просьбе Института Ленина Ян Берзин (Зиемелис) написал свою автобиографию:

«Я родился в 1881 году в Фегенской волости... Родители — латышские крестьяне-середняки. Рано, в возрасте 6 или 7 лет начал работать в отцовском хозяйстве, сначала пастухом, потом фактически батраком. Учился (в зимние месяцы) в Цирстенской волости, потом в Старо-Пебальском приходском училище. Впоследствии удалось поступить в учительскую семинарию в Риге. По окончании последней два года был сельским учителем».

В тот же июньский день Ян Берзин заполнил анкету для старых большевиков. Было ему тогда сорок восемь лет, из которых двадцать семь он находился в рядах большевистской партии, вступив в нее в 1902 году. Ответы Берзина кратки.

— Какова ваша основная профессия, заработок, средства существования?

Ответ. Дипломат, журналист, получаю партмаксимум.

— Были ли в тюрьмах и ссылке?

Ответ. В тюрьме три раза (в 1903, 1904, 1905— 1906 годах). В административной ссылке в Олонецкой губернии в 1904—1905 годах.

— Были ли в эмиграции?

Ответ. С 1908-го по 1917-й в Цюрихе, Париже, Брюсселе, Лондоне, Бостоне, Нью-Йорке.

— Работаете ли вы и теперь в интересах Советского государства?

Ответ. Член ЦК КП(б) Украины.

— Чем можно улучшить не только ваше здоровье, но и ваши способности к борьбе за наши идеалы?

На этот вопрос Ян Берзин не ответил: о своем здоровье он не любил говорить.

Данные анкеты кратки, мы попытаемся их дополнить.

В 1905 году Латышский комитет РСДРП поднял восстание в Риге. Ян Берзин сражался на баррикадах у моста возле Даугавы. Генерал-губернатор вызвал из Петербурга отборные карательные войска. Бои были жаркие. Берзин был в первых рядах сражавшихся, но стрелял, закрыв глаза: не мог убивать людей. Его схватил карательный отряд, жестоко избили. Но каратели не знали, что у них в руках Ян Берзин. Они отправили его в ссылку, хотя царский суд заочно приговорил Яна Антоновича к смертной казни. Так Берзин в 1905 году оказался в Олонецкой губернии, в поселке Вытегра.

Поздним летом туда прибыла молодая социалистка Роза Гармиза. Политический ссыльный князь Кугушев, также находившийся в Вытегре, и Ян Берзин познакомились с ней и вместе разработали план побега. Решили бежать на каком-нибудь суденышке, добраться на нем до Петербурга, а оттуда махнуть за границу[8].

Князь бежал из столицы в пограничный городок Гольдап. Берзин остался в Петербурге, где работал в большевистской организации, и был послан делегатом на Лондонский съезд РСДРП, возвратился обратно на подпольную работу, а в 1908 году вынужден был эмигрировать в Цюрих.

Там, за границей, судьба навсегда соединила его с Розой Гармиза. Вот как это произошло. В 1907 году Гармиза была арестована за революционную деятельность и сослана в Туруханский край. В 1908 году бежала в Париж. Узнав, что Берзин в Цюрихе, написала ему. Ян сообщил товарищам в Заграничном бюро ЦК РСДРП, что любимая девушка во Франции, и просил перевести его туда на работу. Берзина направили редактором Бюллетеня Загранбюро ЦК. Он приехал в Париж и пришел к Розе в ее мансарду в Латинском квартале.

Они навсегда связали свою судьбу. Но трудна эмигрантская жизнь. В префектуре потребовали брачный контракт с подписями родителей. А где возьмешь его да еще с подписями родителей, которые находятся за тысячи верст и понятия не имеют о том, что где-то там, в далеком Париже, их дети решили пожениться.

Брак не был зарегистрирован, но жизнь есть жизнь, и в 1910 году у Берзиных родилась дочь. Война заставила их уехать в нейтральную Бельгию, но туда вторглись немецкие армии, и пришлось переселиться в Лондон. И там было не легко и не просто. Хозяйка квартиры — пуританка, узнав — о боже! — что ее новые постояльцы состоят в гражданском браке, потребовала, чтобы и духу их не было в ее благочестивом доме.

Пришлось вновь подумать о регистрации брака. В местной мэрии Берзиных встретили без цветов и гимна. Не поднимая на них глаз, клерк сказал, что нужны свидетели, которые могут подтвердить, что присутствовали на свадьбе. Потом добавил ледяным тоном:

— Здесь у дома на улице прохаживаются джентльмены. Поговорите с ними.

У подъезда мэрии на самом деле околачивались какие-то шалопаи, искавшие случая заработать. Хором, перебивая друг друга, они закричали:

— О, сэр! Мы вас давно знаем, были на вашей свадьбе и готовы поклясться в этом на библии.

Свидетельство «джентльменов» обошлось в четыре шиллинга — сумму, достаточную для уплаты за несколько кварт превосходного английского эля. Брак Берзиных был зарегистрирован по всем правилам и законам Английского королевства.

Недолго Берзины пробыли в английской столице, но этот период был важен для формирования Яна Антоновича как крупного политического деятеля ленинского типа. Берзин был делегатом большевиков на Циммервальдской конференции. Но вырваться из Англии было нелегко. Берзин болел туберкулезом и заявил властям, что едет на лечение, поэтому ему и выдали выездную и въездную визы.

Жизнь в Англии становилась все более трудной, полиция вызывала русских эмигрантов на регистрационные пункты. Берзин решил уехать в Америку. Ленин интересовался судьбой Яна Антоновича, переписывался с ним. Но шла война, и почта приходила нерегулярно. Владимир Ильич потерял с ним связь и в одном из писем просил секретаря большевистской русской колонии в Лондоне М. М. Литвинова узнать, почему Берзин молчит. 14 сентября 1916 года Литвинов сообщил в Цюрих Ленину: «Берзины в Америке и оттуда напишут Вам».

Сразу же по приезде в Америку Берзин направился в Бостон — центр латышской большевистской эмиграции. Там издавалась латышская газета «Страдникс» («Рабочий»), и Ян Антонович стал одним из ее активнейших сотрудников. В газете «Новый мир», выходившей в Америке на русском языке, Берзин опубликовал серию статей о Циммервальдской конференции и роли Ленина в борьбе против милитаризма.

Февральская революция застала Яна Антоновича в Бостоне. Он хотел сразу же выехать в Россию, но смог сделать это лишь позднее. 10 июня 1917 года он выбыл из Сан-Франциско на пароходе с группой в 35 эмигрантов, а затем еще три недели добирался из Владивостока до Петрограда. Там он встретился с Лениным. Был избран членом Центрального Комитета РСДРП большевиков. Потом членом ВЦИКа.

В 1918 году в феврале ему было поручено вместе с Коллонтай и Натансоном выполнить важную политическую акцию.

В состав делегации, возглавляемой А. М. Коллонтай, входили также два финских коммуниста. Одним из них был Аллан Валлениус. Фамилия другого, к сожалению, осталась неизвестной.

Аллан Валлениус, швед по национальности, родился в 1890 году на острове Чимито. Окончил классический шведский лицей в Або, ныне Турку, учился в Гельсингфорсском университете и там вступил в социал-демократический молодежный союз. Сотрудничал в рабочей печати, писал стихи. После завершения образования работал в городской библиотеке.

После Октября 1917 года Валлениуса назначили комиссаром почт и телеграфа города Або. В январе 1918 года финские коммунисты послали его в Скандинавию — он должен был рассказать там о русском Октябре. Валлениус приехал в Стокгольм, оттуда пробрался в Северную Норвегию. Здесь он выступал на митингах, и его выслали. На шхуне Аллан добрался до Мурманска, приехал в Петроград. ЦК большевистской партии предложил ему отправиться с делегацией ВЦИК в Западную Европу.

Аллан молча кивнул головой, написал в тот же вечер своей невесте Алисе, что, возможно, по дороге в Швецию сделает остановку на Аландских островах, где она живет, и тогда они увидятся.

17 февраля делегация ВЦИК на небольшом пароходе выехала из Петрограда. Ледокол пробил дорогу, вывел судно на просторы Финского залива, и оно взяло курс на Швецию.

Днем делегация собралась в каюте Александры Михайловны. «Старый каторжник» Натансон взял на себя обязанности каптенармуса — поровну разделил буханку хлеба, каждому дал по тараньке. Чай удалось раздобыть на матросской кухне.

К вечеру второго дня плавания ударил сильный мороз. Разводья покрылись слоем льда. Несколько лет спустя Коллонтай писала в журнале «Пролетарская революция»:

«Пароход наш попал на ледяное поле, был затерт льдинами, дал течь. Пришлось искать спасения на Аландских островах, где чуть не попали в руки финских белогвардейцев и немцев и оттуда бежали. Попавшийся им в руки член нашей делегации, финский товарищ, был тут же расстрелян...»

Делегация решила пробиваться дальше, но сделать это можно было только через несколько дней, если судовой команде удастся своими силами заделать пробоину.

До 2 марта 1918 года, когда на Аландские острова прибыл шведский батальон, в порту Марненхамин хозяйничали белогвардейцы. Это крайне осложняло положение делегации. Формально пароход пользовался своеобразной экстерриториальностью. Пока члены делегации находились на пароходе, их не трогали. Как только они спустятся на берег, их арестуют.

Время тянулось медленно и тоскливо. В один из вечеров с борта парохода на берег тайно спустился Аллан Валлениус: он решил отправиться к Алисе, жившей неподалеку в небольшом городке.

Нелегко было разыскать возницу, который согласился бы отвезти его за два десятка верст. Крестьянин с лошадью и санями, которого он все же нашел, не отвечал на уговоры, сосредоточенно сосал трубку, сопел. Потом ткнул кнутовищем в сани: дескать, садись. Когда проехали верст пять, молчаливый швед вынул трубку изо рта, сказал: «Хорошо», а еще через три версты закончил фразу: «Я тебя отвезу».

В это же время к побережью летели другие сани. До города, где жила Алиса, дошел слух, что в Мариенхамине стоит какой-то пароход с русскими. Решив, что это и есть тот пароход, о котором писал ей Аллан, она направилась в гавань. Навстречу ей приближались сани. В них сидело двое — возница и еще кто-то, закутанный с головой в тулуп. Она громко крикнула: «Остановитесь!» Но сани лишь обдали ее снежной пылью и, превратившись в еле заметную точку, скрылись за горизонтом.

Пароход стоял у причала. На палубе прогуливался матрос. Умоляюще приложив руки к груди, Алиса спросила, есть ли на борту иностранцы, кажется, они русские. Матрос пожал плечами: если девушке это очень важно, он может позвать кого-нибудь из пассажиров.

На палубу вышел Ян Берзин, увидел у причала девушку, молча ушел и позвал Коллонтай. Александра Михайловна подошла к борту, пристально посмотрела на Алису, спросила:

— Что вам нужно?

— Вы шведка? — спросила Алиса, услышав родную речь.

— Нет, милая.

— Нет ли у вас на борту Аллана Валлениуса?

— Кто вы, девушка? — спросила Коллонтай.

— Я Алиса, невеста Аллана... Может быть, он здесь.

Александре Михайловне очень хотелось сказать, что Аллан Валлениус мчится сейчас на санях к ней, может быть, уже ждет ее. Но она не имела права сказать это. И, еще раз взглянув на Алису, ответила:

— Милая девушка, вы что-то напутали, не там, где надо, ищете своего жениха. Нет здесь никакого Валлениуса.

— Но он должен быть здесь.

Возвратившись домой, Алиса узнала, что к ней приезжал какой-то парень в тулупе, но себя не назвал...

Лишь через два года, когда Валлениус уже работал в Стокгольме в коммунистической газете «Фолькетс дагблад политикен», Алиса приехала к нему с Аландских островов, и они поженились.

В последних числах февраля делегация ВЦИК покинула судно. На рыбачьей лодке удалось пройти несколько километров. Дальше кончались разводья. Лед казался прочным, морозы сковали море. Решили продолжить путь пешком. До Стокгольма оставалось около 150 верст, а до ближайшего пункта на побережье, города Харгсхамна, около 100. И они пошли. Пурга рвала с них одежду, сбивала с ног, леденила кровь. А они все шли.

Кончились продукты. Обессиленные путешественники вернулись в Мариенхамин.

К этому времени после прибытия шведского батальона положение изменилось. Теперь можно было переждать до окончания ремонта парохода, поселиться в гостинице Мариенхамина. Но и здесь покоя не было. Шведские солдаты получили приказ «ревизовать» чемоданы некоторых членов делегации. Об этом пишет в своей книге, вышедшей в 1965 году в Стокгольме, бывший начальник штаба обороны Швеции Карл-Август Эренсверд (он в марте 1918 года командовал шведским батальоном, прибывшим на Аландские острова):

«Уходя с чемоданами, стуча сапогами, солдаты подняли шум. Мадам Коллонтай, красивая и рассерженная, открыла дверь в своей комнате гостиницы. Полагая, что мы хотим забрать дипломатический багаж делегации, она запротестовала, закончив свой протест следующими словами: «Как это понять? Это война между Швецией и Россией? Если еще нет войны, то она может начаться...»

...Много лет спустя, когда мадам Коллонтай была послом в Стокгольме, а я начальником штаба обороны, я был приглашен в Советское посольство на прием и оказался за столом рядом с Коллонтай. Я напомнил об эпизоде на Аландских островах. Коллонтай от души посмеялась над своей угрозой по поводу войны».

В начале марта ремонт парохода был закончен. Делегация ВЦИК покинула Аландские острова и 10 марта возвратилась в Петроград. Ян Антонович позже констатировал: «Делегации ВЦИК... не удалось проехать за границу, и конференция не была созвана».

Прямо из гавани Александра Михайловна и ее друзья направились в Смольный. Там шли последние приготовления к отъезду: на Николаевский вокзал увозили ящики с документами. В ночь на 11 марта 1918 года Советское правительство выехало из Петрограда в Москву.

Тем временем положение Советской России оставалось крайне сложным. Необходимо было наладить контакты с Западной Европой, хотя не было серьезных надежд, что империалистические государства признают правительство большевиков. Значит, надо было, добиваясь признания де-факто, послать в какую-либо из стран Европы официальную государственную миссию. Вопрос этот обсуждался в ЦК и Совнаркоме, и 10 апреля 1918 года Председатель Совнаркома В. И. Ленин (Ульянов) подписал решение о назначении Яна Антоновича. Берзина полномочным представителем Советской России в Швейцарской республике.

Разумеется, Ленин не случайно остановил свой выбор на Швейцарии. 21 января 1925 года, в первую годовщину кончины Владимира Ильича, Ян Антонович поделился на страницах «Правды» своими воспоминаниями о Ленине в связи с работой в Швейцарии. Он писал:

«Перед отъездом в Швейцарию я имел много разговоров о предстоящей там работе, и от Ленина я получил все инструкции по поводу нее... Владимир Ильич... придавал чрезвычайное значение работе информационного характера и был уверен, что именно Швейцария является тем местом, откуда можно будет знакомить страны Запада со всем, что происходит у нас, в России. Все его советы относились, главным образом, к этой стороне нашей работы.

«Нужно работать так, чтобы вас не могли обвинить в пропаганде. В Швейцарии как-никак свобода и демократия, там мы всегда находили приют, будучи эмигрантами, и свободно издавали свои органы. Там не может быть легальных препятствий для интервью в газеты, для статей, для издания брошюр о России и т. д.».

Еще до официального решения Совнаркома Берзин начал готовиться к отъезду. Посоветовался со Свердловым о будущем составе миссии.

— Ваши предложения? — спросил Яков Михайлович.

— Нужны крепкие парни. Аллана Валлениуса прошу включить в состав миссии. Помогите подобрать смелых ребят.

Фактическим заместителем Берзина был Григорий Львович Шкловский. Член РСДРП с 1898 года, политэмигрант с 1909 года, Шкловский жил в Швейцарии, входил в Бернскую секцию большевиков. Вернулся в Россию после Февральской буржуазно-демократической революции 1917 года и был участником Октября.

Одним из ближайших сотрудников Берзина стал Алексей Сергеевич Черных. Он родился в 1892 году в Сибири, в Селенгинске, где находились в ссылке его родители. Учился в Московском университете на юридическом факультете, принимал участие в студенческой революционной организации, был исключен из университета, потом снова возвратился туда. Но так и не окончил его: революция захватила молодого большевика, а о дипломах тогда не думали.

Самый молодой сотрудник Берзина Морис Лейтейзен родился в семье профессионального революционера-большевика Гавриила Лейтейзена (Линдова), которого близко знал Ленин. После февраля 1917 года студент-медик Морис Лейтейзен, по поручению Московского окружного комитета партии большевиков, выступал на рабочих собраниях в Туле, разъяснял позицию ленинской партии. В апреле на митинге в Петровском парке в Туле он закончил свою речь призывом: «Долой войну!» Проходивший в это время полк был по приказу офицеров остановлен, и солдаты набросились на большевистского оратора. Его спасли рабочие патронного завода. Митинг продолжался. После Октября Мориса направили на дипломатическую работу.

Секретарем-машинисткой миссии назначили Любовь Николаевну Покровскую, жену известного историка Михаила Николаевича Покровского.

Берзин понимал, что в Швейцарии он столкнется с чрезвычайными трудностями. Понадобится величайшее терпение и такт, чтобы их преодолеть, и тут не обойтись без помощи швейцарских друзей-интернационалистов. Особенно будет необходима помощь и опыт человека, который уже в те годы стал искренним и бесстрашным другом революционной России. Но прежде чем назвать его имя, необходимо обратиться к событиям, предшествовавшим поездке Берзина в Швейцарию.

14 января 1918 года Ленин выступал в здании Михайловского манежа в Петрограде перед первым батальоном Красной Армии, который отправлялся на фронт. Машина, в которой Ленин возвращался в Смольный, была обстреляна. Пуля, посланная бывшим царским офицером Ушаковым, не попала в Ленина, его прикрыл своим телом находившийся в машине человек. Это был Фриц Платтен, швейцарский коммунист, незадолго до этого приехавший в Петроград.

Сын столяра-краснодеревщика из кантона Сант- Галлен, Фриц Платтен уже в начале нашего века связал свою судьбу с революционным движением России. В дни революции 1905 года он находился в Риге, где принимал участие в боях против царского режима.

Человек яркой индивидуальности, он стал одним из популярнейших лидеров швейцарской социал-демократии, близко сошелся с русской большевистской эмиграцией в Швейцарии, участвовал в Циммервальдской конференции, где без колебаний поддержал большевиков. Платтен организовал переезд «Ленина и всей первой группы большевиков-эмигрантов из Швейцарии в Россию в апреле 1917 года. А в апреле 1918 года, находясь в Швейцарии, начал готовить почву для прибытия советской миссии.

Фриц Платтен хорошо знал о симпатиях своего народа к русским. Швейцарцы много лет наблюдали жизнь русской революционной эмиграции. Высокие моральные качества этих людей, их любовь к угнетенной России, их борьба за социальную справедливость и равноправие всех народов, скромность и бескорыстие, разносторонняя образованность, интеллигентность снискали глубокое уважение швейцарцев. И для них эти качества с особой силой и яркостью фокусировались в личности Владимира Ильича Ленина, долгие годы жившего в Швейцарии.

Именно тогда Владимир Ильич познакомился с Фрицем Платтеном и другими крупными деятелями швейцарской социал-демократии, с руководящими социал-демократами других стран, наезжавшими в Швейцарию. На этих людей опирался Фриц Платтен, готовя приезд советской миссии. На этих людей должен был опираться и Берзин во время своей деятельности в Швейцарии.

Швейцарское правительство отказывалось признать Советскую Россию, пока это не сделают великие державы. Тем не менее в начале мая Берзин и его сотрудники выехали в Швейцарию.

На перроне Белорусского вокзала собрались участники этой еще не признанной миссии, которой предстояло проехать там, где шла война, и их друзья. Михаил Николаевич Покровский, провожавший жену, бодрился, шутил, кричал ей через окно:

— Выпей там за меня чашечку кофе. Я забыл, какой у него вкус.

Наконец, поезд тронулся и, набирая скорость, скрылся между заржавленными, разбитыми вагонами, заполнявшими станционные пути.

17 мая, после краткой остановки в Берлине, Берзин и его сотрудники прибыли в Берн.

Перрон был пуст, но невдалеке стояла группа людей, и Берзин сразу узнал среди них Фрица Платтена. Он издали делал успокоительные жесты: дескать, все в порядке, не волнуйтесь.

Платтен тепло приветствовал Берзина и его сотрудников. Ян Антонович передал ему привет от Ленина. Все уже хотели садиться в такси, заботливо заказанное Платтеном, но прибежал сапожник Каммерер, на квартире которого в 1915 году жил Ленин, и снова начались приветствия и расспросы.

— Как там живет господин Ульянов? — И все уговаривал: — Вы приедете ко мне, и я вам покажу комнату, которую он занимал. А теперь он живет в Кремле.

Полицейский молча наблюдал сцену встречи, всем своим видом давая понять, что не следует задерживаться. Наконец все расселись по машинам, и через несколько минут комнаты гостиницы «Лёвен» на одной из тихих улиц Берна огласились русской речью.

Владимир Ильич с нетерпением ждал вестей от Берзина. 2 июня 1918 года Ленин послал с курьером в Швейцарию свою первую записку:

«Тов. Берзину или Шкловскому.

Дорогие друзья! Удивляюсь, что от Вас до сих пор ни звука.

...Жду вестей.

Ваш Ленин».

Ян Антонович передал с курьером ответную записку Ленину, но подробного письма пока не писал. Он хотел осмотреться, ознакомиться с обстановкой в Швейцарии, попристальнее взглянуть из «швейцарского окошечка» на Европу, почерпнуть побольше информации, а затем уже написать Ленину.

Постепенно, шаг за шагом, первое советское полномочное представительство в Швейцарии расширяло свою деятельность. Берзин, как и советовал Владимир Ильич, создал «Русское информационное бюро», поручив ему издавать ежедневный бюллетень на немецком, французском и итальянском языках и публиковать в нем сообщения о положении в Советской России, декреты Советской власти и другие материалы.

Положение русского полномочного представителя резко отличалось от положения дипломатов буржуазных стран. В сущности, Берзин подвергался бойкоту. После приезда он был сухо и полуофициально принят президентом. Его не приглашали на приемы и встречи. Буржуазные дипломаты разъезжали на автомобилях, у Берзина же автомобиля не было, а это немало значило для престижа. Берзин ходил пешком и лишь иногда пользовался извозчиком.

И все же он стал одной из самых популярных фигур в швейцарской столице. Его называли по-разному: «большевистский посол», «красный дипломат». Журналисты пытались добыть компрометирующие материалы о нем, но безуспешно. Всегда подтянутый, худощавый, отчего казался выше ростом, в недорогом, но очень ладно сидевшем на нем костюме, он производил благоприятное впечатление даже на мещан, которых было хоть отбавляй в мелкобуржуазном Берне. Он появлялся в книжных магазинах, куда другие дипломаты не заглядывали, подолгу рылся в развалах букинистов; его можно было встретить в дешевом кафе за чашкой кофе, в театре и на художественной выставке.

Его родным языком был латышский, он горячо любил песни своего народа, его литературу, историю. Русским он владел безукоризненно, но говорил с легким акцентом. Немецкий знал в совершенстве, английский и французский — хорошо, немного — итальянский. В многоязычной Швейцарии все это особо ценилось, и бывший пастух из Фегенской волости и в этом смысле выглядел куда лучше иных буржуазных дипломатов княжеских и графских кровей. И в умении постоять за интересы своей страны он им тоже не уступал. Регулярно появлялся в политическом департаменте, вел деловые переговоры, предлагал наладить торговые отношения. Очень скоро он заставил уступить в одном вопросе, весьма престижном.

В центре Берна, на Шваненгассе, 4, много лет помещалось царское посольство, и к лету 1918 года там все еще находились царские чиновники, теперь именовавшиеся «представителями Временного правительства»; они надеялись, что колесо истории повернется вспять.

Уже в мае Берзин начал добиваться выселения царских чиновников из здания русского посольства. С этой целью он официально ввел должность советского консула в Берне, назначил консула и это решение опубликовал в газете миссии «Нувель де Рюсси» («Русские новости»). В Берне оказалось два консула: царский, он же представитель Керенского, которого народ сверг, и советский, представлявший правительство, официально еще не признанное швейцарскими властями. Швейцарское министерство иностранных дел встало перед необходимостью решать вопрос. Победил реализм: царскому чиновнику пришлось освободить помещение.

В конце 1918 года, уже возвратившись в Советскую Россию, Берзин в своем докладе сессии ВЦИК сказал по этому поводу: «Это была наша первая и наиболее крупная победа».

Вскоре после приезда в Берн Ян Антонович и его сотрудники приступили к выполнению важнейшего задания Советского правительства. В упомянутом докладе сессии ВЦИК Берзин следующим образом скажет об этом задании:

«В Швейцарии еще осталась часть русских революционеров-эмигрантов, потом в Швейцарию направлялись наши солдаты пленные из Австрии и Франции, и наша задача была — защита их интересов. Тех эмигрантов и солдат, которых могли, отправляли в Россию, и в дальнейшем принимали меры, чтобы отправить солдат, находящихся во Франции».

Невероятно трудным было это поручение Москвы. С революционными эмигрантами было сравнительно просто. Они сами всей душой стремились на Родину. Но и им нужны были официальные документы, визы, материальная помощь. А денег у Берзина было крайне мало. Из Москвы поступали мизерные средства на содержание миссии и на информационную работу. И все же Берзин, проводя жесточайший режим экономии, сумел отправить много революционеров-эмигрантов в Россию, а несколько человек оставил работать в миссии. Кстати сказать, этим обстоятельством воспользовалась разведка Антанты, и, как читатель увидит дальше, в штат миссии был заслан провокатор.

Труднее было с отправкой солдат. Иные из них, бежавшие из лагерей, прибывали к Берзину голодные, оборванные, напуганные антибольшевистской пропагандой. Их надо было одеть, накормить, успокоить, разъяснить, что произошло в России в Октябре 1917 года.

В дальнейшем будут приведены документы, имеющие прямое отношение к описываемым событиям. Они помогут читателю понять, как действовал в Швейцарии Ян Берзин, как жила, работала горстка коммунистов, оторванная от центра революции. Это письма из Швейцарии в Россию. Листочки, вернее, обрывки листочков, пережившие десятилетия, сохранились. Автор их Любовь Николаевна Покровская.

Дочь богатых родителей, выросшая в обстановке полного благополучия, Любовь Николаевна в двадцатилетнем возрасте, в 1898 году, ушла в революцию. Вскоре судьба свела ее с приват-доцентом Московского университета Михаилом Николаевичем Покровским, ученым-историком, профессиональным революционером-большевиком. Несколько лет спустя, в 1905 году, Покровский принял активное участие в Московском вооруженном восстании, был избран членом Московского комитета большевиков и делегатом на V съезд партии. После возвращения в Москву Михаил Николаевич был выдан провокатором, перешел на нелегальное положение и вынужден был эмигрировать из России вместе с женой и маленьким сыном Юрием.

Любовь Николаевна прекрасно владела тремя иностранными языками. Была еще одна причина, по которой Берзин предложил ей поехать в Швейцарию. В августе 1917 года Михаил Николаевич и Любовь Николаевна после десятилетнего изгнания возвратились в Россию, но сына Юрия были вынуждена оставить в Швейцарии: он был тяжело болен. Берзин знал об этом и предложил Любови Николаевне место секретаря-машинистки. И вот ее письма, отправленные из Берна в Москву Михаилу Николаевичу Покровскому.

«Мишенька, милый.

Вот как проходит мой день. Утром к 9 часам прихожу в посольство, распечатываю и распределяю корреспонденцию до 12. В 12 лезу на 4 этаж в нашу столовую... Тов. Соловьев (дипкурьер. — З.Ш.) тебе расскажет, если увидит тебя, а после, с 2-х до 5-ти, редактирую французские переводы и сама перевожу. В 6 часов вечера опять обедаем, а потом иду домой в отель «Левен» и вскоре ложусь спать, так как вставать приходится в 7 часов, а работаю я очень напряженно...»

В 1918 году началась интервенция, о вероятности которой предупреждал Ленин. 9 марта 1918 года в Мурманске высадился английский десант и оккупировал северные районы республики. В Архангельске было вскоре создано белогвардейское «верховное управление Северной области». Его главарем стал Николай Чайковский, тот самый Чайковский, который когда-то вместе с Марком Натансоном создал революционный кружок «чайковцев».

Ухудшилось положение и на востоке республики. Сорокатысячный корпус военнопленных чехословаков занял Самару, Симбирск, Казань.

Зарубежные газеты утверждали, что правительство Ленина пало. Страницы их пестрели дикими вымыслами. И здесь во весь рост встала задача, о которой Ян Антонович сказал на сессии ВЦИК:

«Более важной работой нашей была работа информационная. Мы обязались от пропаганды политической воздерживаться и это условие выполнили... Но то, что мы имели право делать — информировать через Швейцарию другие страны о положении в России, о большевистской политике, — это мы делали и не могли отказаться от этого, потому что в этом был прямой смысл нашего представительства в Швейцарии».

Уже вскоре после приезда миссии в Швейцарию в Берне, Цюрихе, Лозанне и других городах начала выходить упоминавшаяся нами газета советской миссии «Нувель де Рюсси» на французском, а затем на немецком и итальянском языках. Здесь публиковались материалы о России. Печатались статьи Ленина, декреты Советской власти. Главными темами были мир и хозяйственное строительство. Встречались и заметки о буднях, как например:

«В Москве скоро откроются дешевые рестораны. В частных ресторанах обед стоит пятнадцать франков. В дешевых ресторанах для народа обед из двух блюд будет стоить 3—4 франка. Там можно будет получить традиционные блюда русской кухни. Продукты для народных ресторанов будет поставлять Отдел продовольствия Московского Совета рабочих и солдатских депутатов».

«Нувель де Рюсси» рассказывала также о солдатах Советской России (заметка перепечатана из газеты «Красная Армия», доставленной курьером из Москвы): «При абсолютистском режиме палка и кнут были в армии основой воспитания. В рабоче-крестьянской стране эти атрибуты — пережиток. Солдаты революционной армии преисполнены чувства ответственности перед каждым гражданином Республики, ими движет высокая сознательность».

Одной из важнейших своих задач Берзин считал организацию европейского и мирового общественного мнения в пользу Советской России, разоблачение клеветы. И здесь он многое сделал. В одном из номеров газеты был опубликован знаменательный документ — письмо руководителя французской военной миссии в России Жака Садуля писателю Ромену Роллану. Через некоторое время Жак Садуль станет борцом против интервенции в России.

Вот этот документ:

«Гражданину Ромену Роллану!

В тот самый час, когда республиканцы всего мира, празднуя годовщину взятия Бастилии, выражают свою признательность Французской Революции и провозглашают свою твердую веру в близкое наступление эры братства, телеграф приносит нам известие о том, что правительства Согласия решили раздавить русскую революцию.

Обессиленному войной против гнусной аристократии, против буржуазии, жаждущей прежде всего вернуть себе свои преимущества и свои капиталы, более чем наполовину удушенному немецким империализмом, Советскому правительству грозит ныне смертью наступление, затеянное союзниками.

Безрассудны те, которые не видят, что это вооруженное вмешательство не может не вызвать негодующего протеста подвергшегося нашествию народа.

Вы, люди, в буре сохранившие свободу духа, Вы, знающие или догадывающиеся об огромной общечеловеческой ценности коммунистического опыта, предпринятого русским пролетариатом, допустите ли Вы, чтобы свершилось это возмутительное преступление... Такие люди, как Олар, Габриель, Сей, Метерлинк и другие, узнав правду, сумеют осветить ее на нашей родине. Они помешают сынам Великой Французской революции покрыть себя несмываемым позором, взяв на себя роль палачей Великой Русской Революции, которая таит в себе значительный запас идеализма и прогресса... Беда будет непоправима. Новые развалины не восстановят старых.

Такие люди, как Вы, которые столько сделали для интеллектуального и морального развития моего поколения, в состоянии этому помешать.

Это ИХ обязанность.

Примите, гражданин Ромен Роллан, искренние уверения моих дружеских чувств.

Капитан Жак Садуль».

«Русское информационное бюро» и газета «Нувель де Рюсси» использовали любую возможность, чтобы показать рост симпатий к Советской России. Видимо, Людвиг Карлович Мартенс, неофициальный посол Советского правительства в Соединенных Штатах Америки, прислал в Берн из Нью-Йорка номер газеты «Уикли пиплз» — орган Социалистической партии Америки, и вот строки из этой газеты, опубликованные в «Русских новостях»:

«Русская революция настолько напугала капиталистов, что они теперь объединяются с целью удушить революцию. Но сознательные рабочие всего мира с гордостью следят за Советской Россией, видят в ней величайшую надежду для всех трудящихся... Залы, в которых прошли митинги солидарности с Советской Россией, были переполнены, и все единодушно протестовали против интервенции. Публицист Джон Рид выступал на многих митингах и призывал народ к солидарности с Советской Россией».

Берзин и его сотрудники выпустили в свет отдельным изданием ленинское «Письмо к американским рабочим» и другие важные исторические документы. Все это помогало разоблачать ложь и клевету об Октябре.

«Дорогой товарищ Ленин! — написано было в одном из писем. — Большую радость мне доставила здесь встреча с товарищем Берзиным. Теперь западные европейцы могут, по крайней мере, получать информацию о положении в России. Она поможет и нашей газете «Трибуна», которую мы издаем в Голландии, а эта информация нам так необходима».

При помощи левых социалистов Берзин и его сотрудники организовали публикацию статей о Советской России в швейцарских газетах и добились распространения этих материалов в сопредельных с Швейцарией странах — Франции, Италии, Австрии, Германии.

«Русское информационное бюро» выполнило еще одну важную задачу. В Москву не поступали иностранные газеты, радио не было источником информации. Литвинов, арестованный в Лондоне, уже не мог сообщать о настроениях в Англии. Советское правительство не знало, как европейский пролетариат реагирует на интервенцию. А знать это было крайне важно.

Берзин и его сотрудники стали ежедневно передавать по телеграфу в Москву обзоры европейской печати, и в первую очередь то, что касалось настроений трудящихся ведущих государств Запада. Так Москва узнала, что в Англии, а затем и в других странах началось вошедшее в историю движение под девизом «Руки прочь от Советской России!».

Июль был особенно тревожным. Ждали курьера, но он все не приезжал. Утром просыпались с одной мыслью: что в Москве? Предполагалось, что в Берн приедет Покровский и, возможно, привезет письмо русских ученых — обращение к людям науки в Европе с призывом выступить против интервенции в России. Покровский не приехал, но в начале августа, наконец, прибыл курьер. Все собрались в кабинете Берзина. Ян Антонович вскрыл конверт, волнуясь, прочитал:

«За письма спасибо.

Работаете Вы, видимо, энергично. Привет!..

Здесь критический момент: борьба с англичанами и чехословаками, и кулаками. Решается судьба революции.

Ваш Ленин».

А через несколько дней пришло письмо Михаила Николаевича Покровского. И вот ответные письма Любови Николаевны:

«Берн, 20 августа 1918 г.

Мишенька, родной мой, как ты мог видеть из моих писем от 12—13—14 августа, я уже поняла, что ты сейчас не можешь уехать — что это было бы дезертирством; всего тебе хорошего. Мишенька, сейчас, когда я пишу это, положение уже улучшилось; как-то дальше пойдет? Как было с Казанью — была ли она действительно в руках белых и... как же тогда? А Пермь как? Ответь на все это хотя бы намеками...»

И сразу же Покровская посылает письмо сыну, пусть знает, что происходит на его родине, хоть мал еще сам. После эсеровского мятежа 6 июля она ему писала:

«От папы пришло еще одно письмо, уже после борьбы против людей, которые недавно хотели снова пойти против большевиков; это им не удалось».

И вот теперь, в августе, она шлет весточку сыну в больницу:

«Вчера послала папе письмо с курьером. От него тоже скоро жду письма... А приехать он может только после того, как будет побеждено буржуазное войско, которое все еще пытается нападать на социалистическое правительство. Папа хоть сам не сражается пока, но помогает своим умом и добротой; и был бы дурной пример другим, если бы он в момент, когда много дела, вдруг бы уехал. А когда все обойдется и будет благополучно, он приедет. Так-то, сынок».

В те дни Ленин еще не знал, что его новые книги и статьи уже увидели свет в Швейцарии. Курьер отвез их Владимиру Ильичу, а вскоре пришел ответ:

«Дорогой тов. Берзин! Пользуюсь оказией, чтобы черкнуть пару слов привета. Благодарю за издания от всей души.

Ваш Ленин.

Р. S. Шлите по экземплярчику интересных газет... и новые брошюры, все и всякие: английские, французские, немецкие и итальянские».

Через неделю в короткой записке от 20 августа Владимир Ильич после всяких приветов и некоторых указаний о работе просит прислать вышедшую во Франции книгу Анри Барбюса «Огонь» и ряд других изданий.

Ян Антонович писал в «Правде»:

«Все эти письма и записочки написаны рукой самого Владимира Ильича, им же написаны и адреса на конвертах (обыкновенно так: «Тов. Берзину, Русскому послу в Берне»). Все они испещрены постскриптумами, подчеркиваниями — одной, двумя, тремя чертами, по большей части пером, иногда еще красным или синим карандашом. Каждая строчка в них дышит энергией и силой. Каждая страничка свидетельствует о том, какими пронизывающими, проницательными глазами он следит за всем, что творится на Западе, и с каким нетерпением он ждет и призывает помощь оттуда...»

Еще весной, вскоре после приезда в Швейцарию, туберкулез, мучивший Берзина с давних лет, резко обострился. Ян Антонович старался не обращать внимания на болезнь, писал Владимиру Ильичу, что не так уж плохо себя чувствует. Но к лету совсем разболелся, и пришлось выехать за город в курортное местечко Зигрисвиль, неподалеку от Берна.

Покровская получила весточку из Москвы, от Михаила Николаевича. И хотя его письмо было несколько запоздалым и уже произошли другие, более радостные события, оно раскрывало правду:

«Теперь, когда англичане идут на Вологду, а чехословаки уже в Казани, более чем естественно, что «они выжидают», и только настоятельные напоминания... о том, что мы все-таки ближе англичан и чехословаков, могут заставить «их» слушаться. Взять обратно Казань и Екатеринбург — самое лучшее средство провести быстро и успешно нашу школьную реформу...»

В августе журнал «Социалистише Аусландсполитик» опубликовал статью Карла Каутского «Демократия или диктатура». «Правда» привела выдержки из этой статьи. В тот же день Ленин, еще не оправившийся после ранения, впервые диктует машинистке письмо для Берзина, Воровского и Иоффе. Ян Антонович замечает по этому поводу:

«Оно написано на машинке — должно быть, рука Владимира Ильича после покушения еще плохо работала. Только подпись и дата от руки, а также две вставки иностранными словами в тексте».

Письмо Ленина гневное, возмущенное:

«Позорный вздор, детский лепет и пошлейший оппортунизм Каутского возбуждают вопрос: почему мы ничего не делаем для борьбы с теоретическим опошлением марксизма Каутским?..

Надо бы принять такие меры:

1) поговорить обстоятельно с левыми (спартаковцами и проч.), побудив их выступить в печати с принципиальным, теоретическим заявлением, что по вопросу о диктатуре Каутский дает пошлую бернштейниаду, а не марксизм;

2) издать поскорее по-немецки мое «Государство и революция»;

3) снабдить его хотя бы издательским предисловием...

4) Если нельзя быстро издать брошюры, то в газетах (левых) пустить заметку, подобную «издательскому предисловию».

Очень просил бы прислать (для меня особо) брошюру Каутского (о большевиках, диктатуре и проч.), как только она выйдет...»

Берзин выполнил просьбу Владимира Ильича. В Берне вышла в свет на немецком языке книга Ленина «Государство и революция» с предисловием, написанным в духе просьбы Ленина. Она была распространена в Швейцарии, Германии, Австрии и других странах. А Берзин и его сотрудники сразу же начали готовить это издание на французском языке, и в своем письме от 25 октября Владимир Ильич уже спрашивает Яна Антоновича:

«Когда выйдет французское издание «Государство и революция? Успею ли написать предисловие против Вандервельде?»

В конце лета Ян Антонович попытался средствами кинохроники рассказать широкой публике о положении в Советской России, привлечь ее внимание к нуждам и проблемам революции. Задумал он это еще перед отъездом из Москвы и кое-какие фильмы захватил с собой, показал их бернской публике, а потом написал в Москву, просил прислать новые. Но замысел выполнить не удалось.

Приведем еще одно письмо Л. Н. Покровской из Берна 15 сентября 1918 года.

«Родненький мой Мишенька, пишу тебе дома, так как сейчас воскресенье. Хочу сообщить тебе вот о чем: вчера в здешнем «Фольксхаузе» («Народном доме») в самом интиме, то есть в присутствии Миссии, Бюро печати и администрации этого самого фольксхауза, произведена была проба половины фильмов, переправленных сюда из России...

Получилось следующее: за исключением первомайского (фильма)... и снятия памятника Александру III, фильмы заставили нас руками развести. Суди сам: первый фильм «Борьба с холерой в России» — показана только процедура предохранительной прививки и затем две руки, обливающие из крана самовара огурцы и еще какие-то ягоды; все остальное состоит из русских надписей с правилами «холерной» гигиены. Это для швейцарской публики. Второй, тщательно, видимо, изготовленный фильм крестного хода: громадная крестьянская толпа, хоругви, отдельно патриарх и т. д. Интересно, кто счел нужным снять это и послать за границу? Третий фильм — 5-й Всероссийский съезд Советов — показаны лишь низы колонн Большого театра, броневики и патрули охраны и спины входящей публики. Самого съезда, т. е. залы заседаний, не показали. Четвертый фильм — «Похороны разбившегося летчика»; опять отдельно священник над гробом...

С точки зрения содержания: попы, крестный ход, упавшая от голода лошадь на улице Петрограда, пожар, уничтожающий склад съестных припасов. Ни одного митинга, ни одного рабочего собрания... Недурны детские игры. Общее же впечатление таково, что невольно приходит в голову, что тут форменный сознательный саботаж...»

В общем, намечавшийся просмотр кинофильмов пришлось отменить, подыскав пристойную причину.

Описываемые события относятся к сентябрю 1918 года, и теперь из Берна перенесемся в Москву. Именно тогда —это произошло в начале сентября — вечером в дом номер 11 на улице Лубянке, где помещалась Чрезвычайная комиссия, пришел Яков Михайлович Свердлов.

Председатель ВЦИКа знал, что Дзержинский болен. Он и сам еле держался на ногах. Но Феликс Эдмундович был так бледен и худ, что Яков Михайлович опешил. Питался Дзержинский отвратительно, спал урывками, тут же в кабинете, на железной кровати, покрытой простым солдатским одеялом.

Свердлов рассказал Ленину о состоянии Дзержинского, предложил немедленно отправить его за границу, в Берн, на лечение: о русских курортах говорить не приходилось — они были оккупированы белогвардейскими войсками. Владимир Ильич поддержал предложение Свердлова, и вопрос о поездке был решен. Дзержинский был официально направлен как дипкурьер.

Но почему в Берн? Еще в начале сентября 1918 года в Берн из Цюриха прибыла жена Дзержинского Софья Сигизмундовна. Февральская революция застала ее с сыном за границей, в Цюрихе, где она тесно сблизилась с семьей Стефана Братмана-Бродовского, который был тогда секретарем русских эмигрантских касс. После отъезда Стефана в Берн для работы в советской миссии Софья Дзержинская заняла его место. Летом 1918 года в Цюрихе разразилась сильная эпидемия гриппа, унесшая много жизней. Заболел и малолетний сын Дзержинского Ясик. После его выздоровления Дзержинская решила переехать в Берн, где ей предложили должность секретаря советской миссии. Через Берзина Феликс Эдмундович установил регулярную переписку с женой. О встрече с семьей Дзержинский тогда не мог и мечтать. Но 24 сентября, после того как вопрос о его поездке был решен, он пишет Софье Сигизмундовне:

«Итак, может быть, мы встретимся скоро, вдали от водоворота жизни после стольких лет, после стольких переживаний. Найдет ли наша тоска то, к чему стремилась?

А здесь танец жизни и смерти — момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий...»

Поездка Председателя ВЧК за границу была делом чрезвычайной сложности. Было решено, что Феликс Эдмундович сбреет бороду, волосы, изменит до неузнаваемости свой облик и так выедет в Швейцарию. Вместе с ним отправится его близкий друг и сотрудник, член коллегии ВЧК Варлаам Аванесов. О предстоящей поездке Дзержинского известили Берзина.

В начале октября Берзин под большим секретом сообщил Софье Сигизмундовне, что ее муж уже находится в пути.

Софья Сигизмундовна свидетельствует:

«А на следующий день или через день после 10 часов вечера, когда двери подъезда были уже заперты, а мы с Братманами сидели за ужином, вдруг под нашими окнами мы услышали насвистывание нескольких тактов мелодии из оперы Гуно «Фауст». Это был наш условный эмигрантский сигнал, которым мы давали знать о себе друг другу, когда приходили вечером после закрытия ворот. Феликс знал этот сигнал еще со времен своего пребывания в Швейцарии — в Цюрихе и Берне в 1910 году. Пользовались мы им и в Кракове. В Швейцарии был обычай, что жильцы после 10 часов вечера сами отпирали ворота или двери подъезда. Мы сразу догадались, что это Феликс, и бегом помчались, чтобы впустить его в дом. Мы бросились друг другу в объятия, я не могла удержаться от радостных слез... Он приехал... под другой фамилией (Феликс Доманский) и, чтобы не быть узнанным, перед отъездом из Москвы сбрил волосы, усы и бороду. Но я его, разумеется, узнала сразу, хотя был он страшно худой и выглядел очень плохо».

В Берне Дзержинский заболел тяжелой формой гриппа. Берзин дал Софье Сигизмундовне отпуск и предложил ей вместе с мужем выехать в Лугано, славящееся своим очень здоровым климатом. Вот там, на причале озера Лугано, и произошла встреча Дзержинского с Локкартом...

Как и было предусмотрено расписанием, поезд из Лугано пришел в Берн 23 октября ровно в семь утра. Ян Антонович не должен был ехать на вокзал, послал Лейтейзена. Вид у Мориса был радостно-взволнованный. Дзержинский это сразу заметил:

— Что с вами, Морис? Вы похожи на подгулявшего шляхтича в день свадьбы.

— Вы читали газеты? — спросил Морис.

— Вчера в Лугано читал, но там все старое.

— В Германии события. Газеты сообщают: то ли гарнизон в Киле бунтует, то ли матросы — телеграммы противоречивые. Но одна газета пишет, что матросы не хотят воевать против России.

— Какая газета? — спросил Дзержинский.

— «Бернер тагвахт».

— Эта и соврать может.

— И «Цюрхер цайтунг» пишет то же самое.

— Этой можно верить. Какие новости из Москвы?

— Как всегда, ждем курьера.

— Где Ян Антонович?

— На Шваненгассе... Как стемнеет, придет к вам домой. А у меня новость — еду в Лугано. Там на днях открывается съезд левых социалистов.

— Знаю, наслышан, — рассмеялся Дзержинский. — Съезд считается чуть ли не закрытым, но об этом уже все воробьи на крышах Лугано чирикают, все газеты пишут и песню в честь съезда сочинили.

И, взяв в руки один чемодан, а другой передав Морису, двинулся к вокзальной площади, где стояли извозчики...

Вечером к Дзержинским приехал Ян Антонович с женой. Феликс Эдмундович выглядел пополневшим и посвежевшим, исчезли синяки под глазами и желтизна на бледном лице. И это с радостью отметил про себя Берзин.

Дзержинский рассказал об отдыхе, поездках в горы и лишь потом упомянул о встрече с Локкартом. Берзин насторожился. Газеты, падкие на всякую сенсацию, ничего не сообщали о том, что Локкарт в Швейцарии.

— А он здесь, вероятно, инкогнито, как и я; не хочется ему отвечать на вопросы корреспондентов. Ведь они его облепят, как мухи, а рассказывать о своем провале кому охота, — заметил Дзержинский.

— Ты уверен, что он тебя не узнал? — спросил Берзин.

— Конечно, уверен. Иначе он бы мне на шею бросился от радости, — усмехнулся Дзержинский.

— Ну, а как бы ты поступил, если бы Локкарт все же узнал тебя? Полицию ты не стал бы звать на помощь, подними он крик?

— Локкарт действовал бы без крика.

— Ну, а все же?

Дзержинский отшутился:

— Позвал бы тебя на помощь. Ты, как посол, обязан защищать граждан своей страны... А если признаться, то сам не знаю, как действовал бы. Решения в таких случаях приходят в самый последний момент и бывают весьма неожиданные. Ну, бог с ним, с Локкартом. Скажи, как тебе здесь живется, как чувствуешь себя?

— Как чувствую? Непризнанный посол непризнанной страны. Пока терпят. А дальше видно будет... А что касается тебя, то я хотел бы знать, что ты уже в Москве...

Аванесов отвел опасения Берзина:

— Слушай, дорогой Ян Антонович, как его можно узнать? Феликса Эдмундовича родная мама не узнает. Все сделано, как следует. Я бы с ним иначе не поехал. Я ведь головой за него отвечаю, а мне моя голова дорога. Она тоже не две копейки стоит... И вообще, полагается отметить такую счастливую встречу. Возражений нет и быть не может, — закончил он категорически.

Пока Софья Сигизмундовна накрывала на стол, Берзин рассказал Дзержинскому о последних событиях. Газеты сообщали самые противоречивые новости и опровергали одна другую, но сквозь этот поток прорывалось главное: в Германии нарастают важные события, что-то происходит и в Австро-Венгрии, как будто бы начались волнения в Будапеште.

— От Владимира Ильича есть новости? — спросил Дзержинский.

— Москва молчит. Курьера жду каждую минуту.

— А мы ждать не будем, завтра же едем домой, — сказал Феликс Эдмундович.

Он подошел к окну. Через опущенные жалюзи взглянул на тускло освещенную улицу. Острым глазом сразу заметил человека, прижимавшегося к стенке у подъезда дома на другой стороне улицы.

По застывшей фигуре Дзержинского Аванесов понял, в чем дело, приблизился к окну, тихо сказал:

— Шпик!

— Очевидно. Но кто послал? — как бы про себя заметил Дзержинский.

В комнате наступила тишина. Ее нарушил Берзин.

— А не рук ли Локкарта сие дело? — спросил он.

— Не думаю, — ответил Феликс Эдмундович. — Местная работа. Демократия демократией, а полиция полицией.

Софья Сигизмундовна разволновалась, хотела погасить свет. Дзержинский остановил ее:

— Не надо, Соня!

Она подошла к окну, разглядела человека, прижавшегося к стене у подъезда, сказала:

— А этот шпик не первый раз торчит здесь.

— Почему вы мне не сказали? — спросил Берзин.

— Я не придала этому значения. Торчит и пусть торчит. Как у нас в России было: вроде «горохового пальто» или переодетого жандарма. Ведь у них служба такая.

— Вы решили ехать завтра? — спросил Берзин у Дзержинского.

— Да.

— Ни в коем случае. Прошу отложить поездку на два дня, — решительно сказал Ян Антонович.

— А что это даст? — ответил Дзержинский. — В подобных ситуациях решает внезапность.

— Постараюсь выяснить, куда тянется нитка.

Аванесов поддержал Берзина, и отъезд было решено отложить на два дня.

Вечером следующего дня на наблюдательном пункте у дома наискосок от квартиры Дзержинской не появился никто. Это, конечно, не значило, что там больше никто не появится, а тем более не было никакой уверенности, что за домом нет слежки. Неужели стало известно, что здесь находится Дзержинский? Эта мысль не давала покоя Берзину. Как и Феликс Эдмундович, он был убежден, что Локкарт не имеет отношения к слежке. Но в чем же тогда дело? О приезде Дзержинского на лечение знало только несколько ближайших сотрудников. В этих людях Ян Антонович был уверен так же, как и в себе.

Однако Берзин не знал, что в здании миссии работает провокатор и что он был внедрен сюда разведкой Антанты.

Кто же он?

Берзин писал Владимиру Ильичу, что в канцелярии миссии «работают главным образом бывшие латышские стрелки». Это было именно так. Но, кроме латышских стрелков, прибывших вместе с Берзиным, людей бесконечно преданных революции, самоотверженно защищавших ее, в качестве обслуживающего персонала на работу в миссию в Берне было взято еще несколько человек. Одним из них был человек, назвавшийся латышом, политэмигрантом, якобы бежавшим в 1914 году от царского произвола. Он заверял, что собирается возвратиться на родину. Его взяли на техническую работу в канцелярию. Предательство его выяснилось позже.

Отъезд Дзержинского нельзя было больше откладывать. Ян Антонович поручил Морису взять два билета на экспресс Берн—Берлин и в этот же вагон, но в другое купе — еще один билет, чтобы Морис сопровождал гостей до германской границы.

25 октября 1918 года Дзержинский и Аванесов выехали из Берна в Советскую Россию.

После отъезда Дзержинского Берзин с волнением ждал вестей. Морис возвратился в Берн через два дня и сообщил, что гости благополучно пересекли границу. Берзин, помолчав, сказал:

— Отправляйтесь в Лугано.

Теперь в советской колонии ждали других вестей — из Германии и с Балкан. Вести приходили хорошие, ободряющие, и это вызывало радостное оживление.

Покровская писала в Москву:

«...Итак, Мишенька, родной мой, в Болгарии началось. Ты, вероятно, уже знаешь, как это шло: когда началась революция, Фердинанд (болгарский король. — З. Ш.) возопил о помощи к Вильгельму; ему сказали: «пошел к черту! Не до тебя». Тогда Фердинанд, чтобы еще раз извернуться, пошел к... Антанте — на все условия. Здешние газеты перепечатали из «Кельнише цайтунг» одну такую телеграмму: «На юге от Софии — сражение — но неизвестно, кто с кем». Вот как пошло!

В Германии пока только министерские отставки, — но я уверена, что каждый ближайший день будет приносить крупные новости.

Бундесрат решил нас не признавать. Не слишком ли они поспешили? Не вышло бы наоборот. С нетерпением жду завтрашнего утра, чтобы по дороге на работу прочитать, что бундесрат вывесит на столбе. Удивительно приятно видеть, когда публика толпится вокруг газетного столба, на котором что-нибудь эдакое важное...»

Революционная ситуация в Европе и впрямь бурно назревала, но далеко не во всех странах.

Еще до отъезда Дзержинского Берзин отправил в Москву Алексея Черных, чтобы тот рассказал Владимиру Ильичу о работе миссии. Курьерская почта работала очень плохо, и Берзин надеялся, что Черных сумеет обернуться скорее, чем это сделает курьер, привезет Ленину новые материалы. Ян Антонович знал, что Владимир Ильич сидит в Горках и пишет книгу «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Ян Антонович отмечал: «Ленина волновало и удручало, что мы не только не получаем прямой практической помощи в нашей борьбе от европейского пролетариата, но не встречаем даже сколько-нибудь действенной теоретической поддержки со стороны левых марксистов Запада в борьбе против оппортунизма. И тщетно он взывал к «левым» друзьям Европы: по моим личным наблюдениям даже лучшие среди них в то время не были психологически в состоянии полностью осмыслить пролетарскую революцию в России и дать решительный отпор дряхлому каутскианству».

Алексей Черных привез Ленину газеты и журналы.

15 октября Ленин писал Берзину:

«Дорогой товарищ! Получил от Вас разрозненные, как всегда, иностранные газеты (нельзя ли заказывать кому-либо делать вырезки: (а) все о России; (б) все о социалистических партиях всех стран).

...Только что получил от Свердлова комплект ваших изданий (не грех бы и мне послать этот комплект)...

Ваш Ленин.

NВ: Если больны, лечитесь серьезно и не выезжайте из санатории. Сношения по телефону, а на визиты заместителя посылайте».

В этом письме Владимир Ильич поручает Берзину: «Надо тотчас заказать (хоть Лейтейзену) компиляцию из «Правды» и «Известий» против лганья левых с.-р.». А через несколько дней в Берн прибывает курьер с письмом Ленина от 18 октября. Оказывается, Владимир Ильич с «пристрастием» допросил Черных, тот признался, что Берзин тяжело болен, и Ленин пишет:

«Дорогой тов. Берзин!

Выслушал я Черных и вижу, что дела у Вас плохи. Во-первых, Вам надо серьезно лечиться.

NВ. Если доктора сказали лежать, ни шагу из санатория.

NВ. Если доктора сказали «2 часа работать», ни минуты более.

Свободно можете отказаться от приемов, 1/4 часа уделять на доклады по «делам» и беседы о «делах», 3/4 на руководство всем прочим... Посылать сюда выдержки, а не выписки, как... делали до сих пор... А то у вас нет ответственных.

Статьи из «Volksrecht’a» и др. газет, кои писали, что де Советы не для Европы (по словам Черных) не прислали сюда. Кого за это пороть? Вы должны назначить ответственных...

Привет!

Ваш Ленин».

Приближалась первая годовщина Октябрьской революции. По настоянию Фрица Платтена и его ближайших друзей Правление Социал-демократической партии Швейцарии торжественно отметило это событие, как «имеющее всемирно-историческое значение», выпустило праздничный номер газеты. Особый пункт постановления гласил: направить приветствие советскому народу и «неутомимому труженику вождю русской революции товарищу Ленину», ознаменовать первую годовщину Октября митингами и собраниями в знак солидарности с революционным пролетариатом России.

Берзин и Платтен сообщили в Москву об этом решении. Исполком Московского губернского Совета сразу же направил швейцарским социалистам приветственное письмо, пригласил делегацию на празднование Октября. В послании Москвы говорилось: «Наши друзья — швейцарские пролетарии тем более будут для нас дорогими гостями, что их прекрасная родина давала приют нашим товарищам, вынужденным под гнетом самодержавия жить в изгнании».

Настроение в советской колонии было приподнятое. Валлениус и Лейтейзен поехали в горы, привезли пихтовых и еловых ветвей, украсили большую комнату, где решили провести торжественное собрание. Урывками, во время редких пикников, на которые все вместе уезжали из Берна в горы, Аллан продолжал писать стихи, намеревался издать их после возвращения в Москву. Как раз в канун праздника он закончил книгу стихов, написал посвящение Алисе:

Эта небольшая книжечка в бордовой обложке, выпущенная в Стокгольме в 1919 году издательством «Фрам», была обнаружена лишь летом 1974 года сыном Аллана Валлениуса Свеном. В ней чистый голос революции, эпоха и связь времен.

После «сердитого» письма Владимира Ильича Валлениус и Лейтейзен каждую неделю отправляли в Москву обзор европейских газет и журналов, комплекты газет и книги.

Первого ноября Владимир Ильич писал Яну Антоновичу:

«Дорогой Берзин!

Получил много книг от Вас. Большое спасибо...

Лежите и лечитесь строго: жить Вы должны не в Берне, а в горах, на солнце, где есть и телефон, и железная дорога, а в Берн посылать секретаря и ездить должны к Вам...

Крепко жму руку

Ваш Ленин».

Это было последнее письмо Владимира Ильича Берзину в Швейцарию. Курьер привез и записку от Дзержинского: Феликс Эдмундович сообщал, что вместе с Аванесовым благополучно добрались до Москвы. Но теперь уже не за горами был отъезд Берзина из Швейцарии.

2 ноября Шкловского вызвали к шефу политического департамента для переговоров. Шеф департамента извинился, что ему придется «беседовать на неприятную тему», и предъявил категорическое требование, чтобы некоторые сотрудники миссии оставили пределы Швейцарии.

Все это не было неожиданным. Сразу же после решения Правления Социал-демократической партии Швейцарии отметить первую годовщину Октября союзники начали поход против солидарной акции швейцарских трудящихся с Советской Россией. Бундесрат объявил, что в отношении лиц, которые примут участие в революционных выступлениях, будут приняты самые решительные меры. В Цюрих были введены войска. Слух о преследовании советской миссии дошел до других городов, и там вспыхнули демонстрации солидарности.

А на Шваненгассе, 4 жизнь шла своим чередом.

По-прежнему почти каждый день в Москву передавались сводки о положении в Западной Европе. В начале ноября Берзин отправил Ленину новую партию книг и газет, очень хотелось получить весточку от Владимира Ильича. Но курьера ждать не приходилось — в Москве и без того было много дел.

7 ноября утром все собрались в кабинете Яна Антоновича. Он пожелал веры в будущее и воли к победе до конца. Днем пришел Фриц Платтен с большим ворохом красных гвоздик. Из его глаз струился какой-то особенно мягкий свет. Он пожал всем руки, одарил цветами. А большой букет поставил в вазу, все уселись вокруг стола и долго говорили о том, что всех волновало, — о Москве, о семьях, там оставленных, о будущем. Потом пришли какие-то неизвестные люди, тоже принесли гвоздики и ворох газет со статьями, посвященными Советской России: в них было много теплых слов, братских приветов и пожеланий выстоять и создать новое общество, которое будет примером для всех людей на земле. Конечно, пришел и сапожник Каммерер. Он был в новом костюме с гвоздикой в петлице, просил передать привет «герр Ленин и фрау Крупская» и уже уходя не удержался, чтобы еще раз не спросить, кто шьет Ленину ботинки на толстой подошве и вообще, нужны ли ему там, в Москве, такие ботинки для прогулок в горы. Его успокоили, сказав, что ботинки у Ленина есть.

К вечеру пошел холодный дождь, погода испортилась, но в здание миссии приходили еще какие-то люди, поздравляли и приносили цветы. А кое-кто не решался войти и цветы оставлял у входа.

Вечером все собрались как одна семья. Зажгли свечи, и в их мерцающем свете пылали гвоздики. Яна Антоновича попросили рассказать о скитаниях по свету. Он отшучивался, но все же согласился. Он говорил о тех, кого уже не было в живых, кто остался в казематах Сибири. Потом Аллан Валлениус читал свои новые стихи. Ему хлопали, просили читать еще. А Морис Лейтейзен прочитал рассказ Короленко «Огоньки» — о человеке, который темным осенним вечером плыл по угрюмой сибирской реке и вдруг, на повороте, впереди у темных скалистых гор увидал огонек, то исчезающий, то манящий своей обманчивой близостью. И когда прозвучали последние слова этой маленькой поэмы в прозе: «Но все-таки... все-таки впереди огни!», в комнате стало совсем тихо, и еще долго никто не хотел нарушать тишину.

А гвоздики все пылали в мерцающем свете, как огромные звезды...

Утром 8 ноября на Шваненгассе прибыл чиновник. Об этом в «Правде» сообщено в следующих словах: «Тов. Берзин был приглашен к президенту республики, который холодно и сухо передал ему, что Швейцария, к сожалению, должна прервать деловые сношения (официально Советская Республика не признана Швейцарией, существуют, следовательно, только деловые отношения), и предложил нам всем покинуть Швейцарию», — писал Г. Л. Шкловский.

Как молния разнеслась весть по всей Швейцарии о высылке советской миссии из страны. Первым возвысил свой могучий голос Фриц Платтен. Он произнес в парламенте пламенную речь в защиту Берзина и его сотрудников, в защиту Советской России. Вместе с ним кампанию начали другие интернационалисты. Это был сигнал для всех трудящихся страны. На призыв ответили граждане города Цюриха. В бундесрат — союзный совет — была направлена депутация социалистов в защиту миссии. Бундесрат не принял предложение Платтена отменить высылку Берзина, и тогда в Цюрихе 9 ноября была объявлена всеобщая забастовка. За Цюрихом последовали другие города. Забастовала даже консервативная Женева. В Цюрих были введены шесть пехотных и шесть кавалерийских полков. В ответ рабочие воздвигали баррикады, начались бои, в которых были убитые и раненые.

Напуганное размахом событий, правительство ввело в стране военное положение. 11 ноября представитель политического департамента Петравичини позвонил в половине восьмого утра Шкловскому на квартиру и передал Берзину, чтобы миссия немедленно оставила пределы Швейцарии.

На сборы были даны одни сутки. Дети всех сотрудников были в Берне, а за Юрой Покровским пришлось снарядить нарочного, и тот привез его больного из Лезье.

12 ноября рано утром сотрудники советской миссии выехали из Берна. Берзин, как моряк, ведущий лайнер сквозь бурное море, до последнего момента оставался на капитанском мостике и, покидая здание миссии, дал телеграмму Ленину: «Нас высылают!»

Ленин немедленно откликнулся на это сообщение, и в «Правде» появилось заявление основателя Советского государства:

«Вчера нашего представителя в Швейцарии швейцарское правительство выслало из Швейцарии, и мы знаем, чем это вызвано. Мы знаем, что французские и английские империалисты боятся того, что он посылал нам каждый день телеграммы и рассказы о митингах в Лондоне, где рабочие Англии провозглашали: «Долой британские войска из России!» Он сообщал сведения и о Франции...»

А Берзин и его сотрудники под конвоем уже эскортировались к германской границе.

Но не все сотрудники миссии выехали в тот день из Берна. Накануне исчез провокатор. Он еще должен был отработать свои сребреники. Об этом впоследствии рассказала Софья Сигизмундовна Дзержинская, которая вместе с Марией Братман еще несколько месяцев оставалась в Швейцарии:

«С болью в сердце попрощалась я с уезжавшими товарищами. Той же ночью полиция произвела у меня и Марии Братман обыск, во время которого у меня взяли все дорогие мне письма Феликса...

Вскоре после обыска меня вызвали в полицейское управление на допрос. Меня обвинили в том, что вечером и ночью накануне высылки Миссии я жгла «компрометирующие» бумаги Миссии. Я действительно по поручению своего начальника Шкловского отобрала все секретные документы и сожгла их в печке в комнате, где работала.

Как потом оказалось, один из технических работников Миссии, политэмигрант латыш, был провокатором и после высылки Миссии сообщил швейцарским властям разные данные о работниках Миссии, оставшихся в Берне. Он знал, видимо, и то, что я уничтожила документы Миссии. К счастью, он не знал, что я жена председателя ВЧК, не знал он и о приезде Феликса в октябре в Берн».

Пусто и тоскливо стало в ту ночь на Шваненгассе, 4. А кортеж из черных лимузинов и грузовиков медленно продвигался на север к германской границе.

Вот как об этом рассказывает Майя Яновна — дочь Яна Антоновича: «В жизни бывают впечатления, которые почему-то навсегда сохраняются в памяти с удивительной отчетливостью и подробностью. Так мне запомнился наш выезд из Берна... Был холодный промозглый день. Нас подняли очень рано, мы вышли во двор. Всех сотрудников Миссии, жен и детей разместили на одиннадцати черных легковых машинах, а вещи положили на два грузовика. Я находилась в машине вместе с родителями. Нас повезли к германской границе, тщательно объезжая города. А один небольшой городок не удалось объехать. Помню, что все лавки там были закрыты. Даже мелкие торговцы объявили забастовку в знак протеста против высылки советской Миссии. Улица, по которой мы проезжали, заполнилась грохотом — это демонстративно гремели и стучали опускаемыми шторами. Нам приветственно махали руками.

Потом мы свернули на проселочные дороги, чтобы не вызывать протеста в других городах. Нашу колонну сопровождал конный отряд драгун во главе с офицером. Так мы и ехали окольными дорогами, сбились с пути и оказались в каком-то болоте. Машины застряли. Помню, как отец сказал: «Сейчас пойду и устрою скандал офицеру». Он так и сделал. Мы кое-как вылезли из болота и направились к германской границе, куда приехали вечером.

Нас разместили в каком-то доме, мужчин в одной комнате, женщин — в другой. Спать пришлось на соломе. Под окнами всю ночь слышались пьяные голоса: «Завтра этих большевиков поведем на расстрел». Мама всю ночь не спала, подбадривала приунывших женщин».

После трехсуточного ареста сотрудников советской миссии переправили в Германию, оттуда они выехали к советской границе, где встретились с советским полпредом Иоффе. Его также выслали из Германии. На границе всех разместили в одном вагоне, но немецкие власти все не хотели выпустить русских «пленников»... Наконец, после долгих проволочек, переговоров, задержек поезд отправился в Москву и в конце ноября подошел к перрону Александровского (ныне Белорусского) вокзала столицы. Пробиваясь сквозь толпу, к вагону пробрались Михаил Николаевич Покровский, Александра Михайловна Коллонтай. Приехал встречать старых друзей и Марк Андреевич Натансон. Он уже был тяжело болен, опирался на палку, с трудом дышал, но радостно всех приветствовал: «Как хорошо, что вы дома и вернулись с победой: Швейцария бурлит, там поднялся рабочий класс! Весь мир уже знает об этом».

А вот что писал сам Берзин о возвращении миссии:

«В Москве к приходу поезда на вокзал был послан товарищ, который передал мне, что Владимир Ильич просит меня приехать к нему прямо с вокзала, если только мое здоровье это позволяет.

Он меня встретил чрезвычайно радушно, помню, мы опять с ним расцеловались. Отмечаю это потому, что, по моим наблюдениям, Владимир Ильич не любил подобных изъявлений чувств, и я не видел, чтобы он когда-либо с кем-либо поцеловался... Но в его отношениях ко мне я всегда чувствовал не только товарищеское, но и какое-то отцовское чувство.

В другой комнате шло заседание, куда должен был пойти и Владимир Ильич, но он просил меня подождать его, долго не отпускал меня. Он подробнейшим образом расспрашивал о нашей швейцарской работе, о росте революционного движения в странах союзников и т. д. А когда я его как-то в разговоре спросил о его ране, где именно у него застряла пуля, он заявил с какой-то застенчивостью: «Это все пустяки, легко сошло. Рукой двигать только не очень удобно...»

И снова вернулся к разговорам о мировой революции».

25 ноября 1918 года открылось заседание Всероссийского Центрального Комитета. В зале сидели Ленин, Свердлов, многие большевики, недавно возвратившиеся из эмиграции. Здесь же были рабочие и солдаты из окопов гражданской войны. И крестьяне в домотканых свитках, лаптях, пробравшиеся в столицу через фронты, кто в теплушках, а кто на их крышах. Ян Антонович выступил с отчетом. Это был первый отчет советского посланца о деятельности за рубежами нашей страны. Он рассказал обо всем, что произошло за шесть месяцев, и передал привет швейцарского пролетариата русским рабочим.