Солнца нет

Глава 16

"Я босяк, бредущий зимней ночью, под мёрзлой луной, и крохи рассыпанных звёзд освещают мой путь по снежной дороге. Я загнанный зверь, не нашедший тепла и просящий его у холодной ночи, мне полнолуние сопереживает в одиночестве. Я бродяга, уставший плакать, теперь смеюсь над жизнью…" — пронеслись мучительные мысли в раздираемой, истерзанной голове Меньшикова.

Он с облегчением осушил стакан холодной водки и с остекленевшими глазами начал зажигать толстые свечи, расставленные повсюду в мастерской, словно в древнем храме; огоньки света, будто щупальца, обхватили пространство стен. А за ним большими томными глазами наблюдала роскошная голая китаянка, походившая на языческую богиню, восседающую на мягком ложе. Евгений, закончив воспламенять языки свеч в её честь, зажёг благовония, и по тёмной комнате разнёсся мягкий аромат лотоса и жасмина. Меньшиков подошёл к холсту, ещё семь дней назад он помыслить не мог, что такая женщина будет рядом с ним. Ведь тогда, сидя в парке Белинского и читая "Илиаду" Гомера, он ничего вокруг себя не замечал и лишь изредка бросал осмысленные взгляды в пустоту. Приятный смех отвлёк его. Увидел очарование. Обомлел… Прелесть шла навстречу в сопровождении двух подруг, щебеча с ними на родном языке. Подул лёгкий ветер, растрепав странницы его книги, как угольные волосы иностранки, Меньшиков не видел, он уже ничего не видел, кроме этих раскосых глаз с точёными чертами лица. Что-то помутилось в его воспалённом рассудке, сам не помня себя, не обращая внимания на собственный вечно диковатый вид, мужчина поднялся со скамейки и встал на пути девушек. Те непонимающе уставились на странного небритого субъекта, а он, безумными глазами глядя на свою избранницу, с жаром проговорил:

— Послушай, хочешь остаться бессмертной на века? Чтобы твоя красота была нетленной и сводила с ума целые поколения мужчин? Я могу сделать тебе такой подарок, потому что я — настоящий художник, не тот, кто пишет глупые квадраты, а тот, кто способен отобразить весь блеск твоих чудесных глаз!

Меньшиков схватил ручку опешившей китаянки, вложив в ладошку визитку. Девушки, испугавшись его напора, поспешили уйти.

— Позвони мне! Позвони мне обязательно, принцесса, пожалуйста, позвони! — сполз на колени Евгений, крича ей вслед.

Стоя на коленях, он смотрел им в спины в надежде, что она подарит ему взгляд. Ему было наплевать, что на него сейчас глазеют люди. Но красавица не оборачивалась. Она удалялась от него всё дальше и дальше, отчаяние росло в его душе. Нахал потерял последнюю надежду, прежде чем дождался своего: китаянка, оглянувшись, кинула ему короткий взгляд и исчезла.

Взяв кисть в руку, творец стал выводить обольстительный образ китайской натурщицы. Донгмэй Цинь смотрела на небрежно одетого художника, ей нравилось наблюдать за красивым мужчиной, ей нравилось чувствовать его влажный взгляд на её прелестях, она ощущала стыд, дававший огромное наслаждение. Она маняще улыбалась мастеру, девушке доставляло сильное удовольствие гадать про себя, какую именно часть тела пишет он сейчас. Евгений тоже думал о ней, впервые за долгое время отвлёкшись от ядовитых мыслей о неведомой тюрьме. Они настолько въелись в мозг, что как-то даже это таинственное заведение привиделось ему во сне в виде жуткой беспредельной каторги, где люди потеряли своё право на жизнь. Страдания и мучения пронеслись ураганом перед ним, после чего он проснулся в холодном поту. Евгению очень хотелось, чтоб злой кошмар не повторился, но, к сожалению, люди не умеют управлять своими снами. Наверное, Меньшикову не удалось бы победить сгущающуюся над собой черноту неприятных видений, если б в один дождливый вечер не раздался телефонный звонок.

Хозяин жилища был пьян, пошатываясь, он поднял трубку:

— Вы позвонили в дом измученного жизнью человека. Сейчас вы можете свободно сказать всё, что обо мне думаете… — выдал репортёр в аппарат.

— Привет! Вы Евгений Меньшиков? — проговорил тихий женский голос.

— Он самый, а кто меня беспокоит? — прохрипел журналист.

— Вы не помните встречу в парке Белинского? — прозвучало на том конце.

Меньшиков протрезвел, сообразив, с кем он беседует.

— Это ты! Я… Как тебя зовут?

— Донгмэй, — представилась китаянка.

— А мне нравится, как звучит твоё имя… — признался Евгений.

— Оно означает цветок абрикоса, — пояснила девушка.

— Я хочу видеть тебя немедленно, давай встретимся прямо сейчас? — взволнованно предложил Меньшиков.

Пауза.

— Хорошо. Где?

— В "Шоколаднице" на Московской. Ты знаешь, где это?

— Знаю. Я буду там, — пообещала Донгмэй.

— Я буду ждать, — отозвался Евгений горячо.

Спустя некоторое время они сидели за столиком друг напротив друга, Меньшиков неотрывно вглядывался в её раскосые необыкновенные глаза, что-то рассказывая, а она, смущаясь, светилась улыбкой, полной тайн, которые не терпелось разгадать Евгению.

Теперь перед ним находилось его спасение, которое было так необходимо, которое поможет не сойти с ума. Меньшиков давно не ощущал трепета от присутствия женщины, забыл его осязание, обволакивающее душевное состояние волнением, называющимся эйфорией. Запах! Запах — его женщины, чувствовать, вдыхать, дышать им, жить и радоваться обретению, созданному для тебя природой. Он с наслаждением наносил краску на соблазнительные формы красавицы, изображённые на холсте. Так прошло полтора часа, пока художник не отложил кисти.

— Хочешь посмотреть? — спросил Евгений.

Девушка безмолвно сошла с ложа и по-кошачьи приблизилась к полотну. Она впилась глазами в отображение.

— Это я… Ты искусный художник, — промурлыкала она тонким голосом.

Меньшиков с лёгкой улыбкой любовался начатой картиной, это был только первый слой масла. Он ещё не давал полного восприятия, но всё равно было ясно, что работа удалась. Его это тешило, Меньшиков даже не сразу почувствовал, как рука очаровательной китаянки гладит его спину. Он робко обнял стройный стан девушки, перед сладким прерывистым поцелуем истекло несколько смущённых приближений. Голова кругом, всё вертится, пожар горит внутри, изо всех сил стремясь вырваться наружу, даже тушащие поцелуи только подливали масло в огонь. Два страстных раскалённых пламени опустились на пол, перекатываясь в безумной агонии, восхищённо воссоединились, поглощая жгуче друг друга, пока всё нашествие не превратилось в пепел.