Солнце далеко

22

На следующий день после ареста Йована вместе с другими выпустили в сумерки на прогулку в маленький тюремный дворик. «Прощай, старая вонючая конура! Живым ты меня больше не увидишь!» — думал Йован, выходя из коридора на лестницу. Он остановился на последней ступеньке, набрал полную грудь холодного январского воздуха и невольно засмотрелся на маленькое облачко, похожее на обгоревший по краям красный девичий платок и словно зацепившееся нижним краем за колючую проволоку, окружавшую тюремный двор. Морозный чистый воздух и возбуждение, охватившее Йована при мысли о побеге, придали ему новые силы. Йовану так и хотелось прямо отсюда, с лестницы, броситься к стене и, ухватившись рукой за колючую проволоку, перемахнуть через нее.

Йован спустился с лестницы и стал прогуливаться по двору, думая все об одном: перешел ли отряд Мораву и где он сейчас?

Конечно, все станут его ругать. Павле отчитает его, Вук рассердится. Ну и пусть! Пусть ругают. После всего, что случилось, упреки товарищей будут ему даже приятны.

А когда они все успокоятся, тогда, не спеша и уснащая свой рассказ всякими подробностями, он поведает, как он водил за нос вражеских начальников и в конце концов обманул всех подряд. Да, скажут бойцы, но как же все-таки могли его поймать? Ну, это случилось только потому, что он был сонный. Он спал на ходу, когда подходил к мельнице. А мельники оказались подлыми дражевцами, они даже не предупредили его о засаде. Нет, уж он сумеет представить им все в самом лучшем виде…

Во дворе боролись и бросались снежками заключенные.

Бежать! Сейчас же! Начальник может каждую минуту получить ответ и узнать, что он вовсе не связной четников, и тогда… Сейчас же бежать! Как можно скорее! Йовану вдруг стало страшно при мысли о том, что ответ на запрос, может быть, уже пришел. Сейчас войдет жандарм, чтобы отвести его к коменданту.

Он пошел быстрей, осматривая стену и ища места, где бы удобней было взобраться. Стена была гладкая, высокая; ухватиться не за что. У ворот тюрьмы стоял недичевец с бельгийской винтовкой. Броситься на него, ударить его ногой в живот, отнять у него оружие и бежать! — быстро размышлял Йован. Но недичевец — высокий и сильный, повалить его нелегко. Он не сможет даже броситься на недичевца — тот выстрелит, и конец… Йован подошел к часовому и попробовал завести разговор:

— Ох и жуткий же нынче мороз!

Часовой только поглядел на него и, отвернувшись, продолжал шагать взад-вперед. Йован подошел поближе.

— Назад! — приказал часовой.

Йован отошел. Он очень боялся, что побег сорвется.

Да, теперь все пропало. Он самым дурацким образом вызвал подозрение у часового. Тот глаз с него теперь не спустит. Дурак! Сам виноват… Самые разнообразные планы вихрем проносились у Йована в голове. Бежать, бежать немедленно! Но как? Ворота заперты. Стену не перескочить. Часовой начеку. Сейчас стемнеет, каждую минуту заключенных могут позвать обратно. Время летит с невероятной быстротой.

На лестнице появился комендант тюрьмы с кувшинами. Йован кинулся к нему — не пошлет ли он его за водой? Он хотел было уже произнести: «Я сбегаю!» — но его остановил строгий, подозрительный взгляд офицера. Жандарм подозвал старика из камеры Йована и еще одного арестанта, дал им кувшины и приказал принести воды.

— Не выслуживайся впредь перед жандармами, — проворчал старик, проходя мимо Йована.

И этот знает. Все знают, что он хочет бежать.

Как глупо он себя ведет! Черт его подери совсем! В эту минуту он увидел, как часовой отпирает ворота, чтобы пропустить арестантов с кувшинами. «Сейчас!» — молнией пронеслось у него в голове. Арестанты вышли. Часовой, следивший за ними, остался стоять в воротах, спиной к Йовану. Колодец, где брали воду, находился недалеко от тюрьмы. Йован почувствовал, что наступил подходящий момент. Сердце забилось у него в груди, как птица в клетке. Вдруг он словно услышал крик: «Вперед!» Он прыгнул и с разбега что было силы толкнул в спину жандарма. Тот зашатался и рухнул лицом на обледенелый тротуар. Перескочив через него, Йован кинулся вниз по улице.

— Не беги напрямик! Петляй, петляй! — кричал вдогонку старик.

Йован хотел крикнуть ему в ответ, но у него пропал голос. Круто поворачивая то вправо, то влево, он мчался по улице.

Йован пробежал уже больше ста метров, когда жандарм, сильно разбившийся при падении, пришел в себя и, крича на помощь, стал стрелять, не целясь. Улица была пуста. Пробежав еще метров триста, Йован налетел на какие-то ворота, сорвал их, пробежал чей-то огород и очутился в открытом поле.

Впереди лежало ровное, голое пространство. Вдали чернел длинный ряд деревьев, терявшийся где-то возле Моравы. Йован подумал, что это, вероятно, лесок, и бросился в ту сторону. Он скользил по обледенелому снегу, иногда проваливался по колено, падал, быстро поднимался и бежал дальше. Вокруг засвистели, завизжали тонкими голосами пули, поднимая снежную пыль. Вскоре застрочил голландский пулемет. Время от времени Йован оборачивался на бегу. Вдалеке он видел своих преследователей. Судя по огню, который они открыли, их было человек десять, не больше. Это его не пугало. Он мчался по полю, радуясь своему освобождению. Холодный воздух обжигал его, в горле у него пересохло, от напряжения ломило в висках. Ему казалось, что стоит только добежать до деревьев, и он будет вне опасности. Но, достигнув деревьев, он увидел глубокий ручей; берега его густо заросли терновником, вязами и акацией. Йован бросился бежать вдоль ручья по крутому и высокому берегу. Погоня все приближалась. Йован выбился из сил. Он метался. Преследователи были уже совсем близко. Неожиданно он бросился в заросли терновника и кубарем полетел с обрыва. Очутившись внизу, он перебрался через ручей. Он попытался подняться на другой берег. Но ноги скользили по обледеневшему снегу, и, несмотря на все его отчаянные попытки, он снова съезжал вниз. Жандармы уже перестали стрелять. Голоса их раздавались совсем рядом.

Под обледенелым снегом били ключи, и Йован несколько раз проваливался по колено в воду. Силы его иссякали. Он уже не мог бежать, он еле брел, шатаясь и падая. А жандармы уже подходили к ручью.

— Вот его следы! Он спустился здесь! — ясно услышал Йован.

Он снова пустился бежать, но теперь уже по воде. В этом месте ручей еще не замерз. Под высокими берегами было темней, чем в поле. Йован споткнулся и упал в воду, но у него еще хватило сил залезть в какую-то дыру под корягой, нависшей с берега, он засунул в дыру ноги и туловище, а голова и руки остались наружу. Так, опираясь руками о прибрежный лед, он старался удержаться над водой. От усталости голова его невольно падала на грудь.

— Здесь! Теперь не уйдет, черт бы его побрал! — крикнул жандарм, стоя на берегу прямо над ним.

— Вот следы! Окружай!

— Спускайся в ручей!

— А ты ступай на другую сторону! — кричали жандармы.

Йован напряг силы, стараясь вылезти и бежать дальше, но ноги его не слушались.

«Что же это я? Не могу… Не могу!.. Неужели конец?» — только эта, одна-единственная, мысль стучала у него в мозгу.

Он услышал шаги жандарма, который шел по его следу, потом увидел его. Жандарм ступал осторожно, держа винтовку наготове.

— Вот здесь след теряется, — крикнул жандарм, шедший по воде.

— Смотри лучше! Пониже спустись, — ответил ему кто-то с берега.

И жандарм прошел на расстоянии двух-трех шагов от Йована. Йован судорожно сжимал руками мокрое снежное месиво. Жандарм удалялся вниз по течению ручья и вскоре исчез. Все стихло. Только подо льдом шумела и бурлила вода. Йован так обессилел, что снег казался ему мягкой и теплой подушкой. Голова его клонилась от усталости, перед глазами плыло что-то черное.

Больше он ничего не слышал и не чувствовал. Он летел в черную бездну, летел долго, долго. Он уносился все дальше, жандармы стояли, нагнувшись над бездной, стреляли, грозили, ругались, а он все летел и летел, уверенный, что спасся, и громко, торжествующе смеясь.

Нет, он никогда не был в плену. Жандармы, тюрьма, стрельба в спину — все это просто сон… И ручей… тоже…

Все это только сон.

Потом что-то вдруг зашумело, сначала тихо, потом все громче и громче. Это шумел окружавший его мрак. Послышались голоса… Темнота грохотала и кричала, и сквозь весь этот грохот и крик он вдруг услышал отчетливый и страшный голос:

— Выходи! Чего ждешь?

Он открыл глаза: палец, лежавший на курке, шевельнулся, что-то неожиданно щелкнуло, но выстрела он не слышал…

…Он очнулся и поднял голову, дрожа от ледяного холода. Его била лихорадка. Вокруг стояла тишина.

— Я жив! Жив!.. — прошептал Йован.

Он судорожно сжал комок снега, который все еще был у него в руках, и повторил: — Да, я жив!

Он отер снег с лица и стал напряженно вслушиваться. Ничего не было слышно, кроме тихого журчания воды. Он постоял несколько минут, потом потихоньку вылез из ямы и снова прислушался. Нет, ничего. Хватаясь за ветки, он с трудом выкарабкался на берег и осмотрелся.

В лунном свете сверкал и переливался обледеневший снег. Разбросанные по полю, чернели кусты и деревья. Внизу, в темном лесу, лаяли собаки. Там была деревня.

— Опять вырвался! Но как? Конечно, благодаря счастливой случайности, а не собственной ловкости, — тихо сказал он и, стряхнув снег с одежды, пошел в том направлении, где, как ему казалось, было село и где его ждал связной.

Мокрая одежда быстро одеревенела на нем, усталый и промерзший он еле двигался. Ему пришлось снять обледенелые опанки; в одних чулках он не так скользил и шел быстрей. Он шел долго, но села, которое он искал, нигде не было. Он уже не думал о том, что пережил. Очень мало думал он и об отряде. Впрочем, ему не верилось, что с ротой могло случиться что-нибудь дурное, ему хотелось только как можно скорей встретиться с товарищами, и он торопился так, словно они ждали на условленном месте.

Он совсем потерял представление о времени. Ориентироваться по месяцу было трудно. Поля, горы, леса, дороги — этой ночью все изменилось. Он блуждал долго, но никак не мог определить, где он. По крику петухов он понял, что скоро рассвет, а села все не было. Мысль, что день может застать его в открытом поле и что там, усталый и замерзший, он легко попадется четникам, пугала его. Торопливо, почти бегом, направился он к высоким деревьям, видневшимся на краю какой-то деревни. Чулки на нем разорвались, он шел по льду босиком, но не чувствовал холода.

На заре, когда уже легко было различить человеческую фигуру, он подошел к хлеву, стоявшему среди сливовых деревьев на краю села. Это было большое моравское село, но он не мог распознать, какое — ведь на равнине все села похожи друг на друга. «Что это со мной? Везет как утопленнику, как говорит Джурдже», — подумал он, пристально разглядывая все вокруг. Войти в дом он боялся, хозяева, может быть, четники. Идти дальше? Но куда? Войти в свинарник — здесь его тоже найдут. Но другого выхода у него не было.

Он перескочил через ограду и очутился в хлеву, среди жирных свиней. Они спокойно похрюкивали, его присутствие нисколько их не взволновало. Он сунул промерзшие ноги под мягкое горячее брюхо черной откормленной свиньи.

Она даже не шевельнулась, только хрюкнула несколько раз, словно сердясь на то, что потревожили ее сон. Йован сунул руки под брюхо другой свиньи. Так, скорчившись, он и остался сидеть.

В стене запищали мыши. Они всегда вызывали у него отвращение. Йован усмехнулся. Впервые в жизни мыши не были ему противны.

К хлеву стаями слетались галки и воробьи. Галки спокойно и серьезно сидели на загородках и почесывали клювами у себя под крылом, как будто искали вшей. Воробьи, галдя, бросались на пустые корыта, влетали к свиньям и, испугавшись Йована, бросались назад к плетню.

Появилась толстая хромая старуха с корытцем кукурузы для свиней.

«Что делать, если она меня заметит! Не могу же я взять бабку в плен! Но ведь следовало предвидеть, что сюда могут войти».

Йован дрожал, изнемогая от холода, страха и усталости.

— Вици! Вици! Вици! — кликала бабка.

Слегка приподняв голову и повернув в ее сторону заплывшие жиром уши, свиньи продолжали лежать. Йован толкал их и бил, стараясь заставить подняться, но они только удивленно смотрели на него своими маленькими гноящимися глазками.

— Ах чтоб тебя! Чего не выходите, пропади вы пропадом!

Йован изо всех сил колотил свиней, но они не желали вставать. Скрипнула калитка, старуха подошла к корыту, высыпала в него кукурузу и, взяв палку, вошла в хлев. Йован скорчился и забился в самый угол. Кляня свиней за лень, старуха нагнулась, чтобы выгнать их силком, и тут заметила Йована. В испуге она отпрянула.

— Ты кто? Тебе чего надобно? Эй, Радисав! — крикнула она, бросаясь вон из свинарника.

— Бабушка, не бойся! Не бойся, иди сюда! Да не пугайся ты, подойди поближе! — умоляющим, тихим голосом заговорил Йован.

Она испуганно смотрела на него, стоя у входа в свинарник.

— Иди поближе, я все тебе скажу! Не бойся!

— Да ты кто? Господи боже ты мой! Чего тебе надобно? Какая тебя нелегкая сюда принесла? — строго, но участливо спрашивала старуха, приближаясь к нему.

— Я убежал с шахты и попал сюда на рассвете, — солгал Йован — последний раз за эти двадцать четыре часа. — А кто у тебя дома, бабушка?

— О господи! Чтоб у них в голове шахты эти повырыли. Все время гонят туда людей, а они бегут, бедняги. Чтоб им обвалиться, этим шахтам. А чей ты и откуда, если не секрет, сынок?

— Я из Кралева… А ты, бабушка, не сказала мне, кто у вас дома? — отвечал Йован, все еще сидя на корточках.

— Сын да сноха и трое внучат, дай бог им здоровья. Да ты не бойся, если только правду говоришь. Сейчас я сына позову. Ох, бедняга, да ты босиком! Да еще по воде, видно, шел! Чтоб у этих немцев глаза лопнули, чтоб матери их искали по всему белому свету…

И, проклиная немцев, старуха заковыляла к дому.