Солнце отца

— О, — выдохнула Сольвейг почти беззвучно. — Магни.

Посасывая ее сосок, он скользнул пальцами между ее ног, к нежным складкам. Сольвейг не была такой влажной, как он надеялся, но была горячее, чем он мог себе представить. Его палец проник в нее, и ее бедра дернулись вверх и застыли в воздухе, как будто она плыла.

— Еще, еще, еще.

Задолго до того, как он познал это сам, другой мальчик объяснил Магни, что удовольствие от соединения тел — это как почесывание зудящего места. Он сказал, что можно делать это и самому. Мальчик тогда был старше, а самому Магни было тогда девять или десять лет, так что не было причин не верить, но звучало это странно.

Теперь, когда у него был собственный опыт, объяснения Эрика казались и одновременно страшно далекими от правды, и одновременно точными. Магни улыбнулся, двигая пальцем вверх и вниз, лаская узелок, дающий Сольвейг такое неистовое наслаждение, лишь чуть поскребывая ногтем, как будто и правда чесал зудящее место. Ее тело содрогалось от каждого движения пальца.

Он потерял ритм, когда она села.

— Сольвейг?

Она схватила его руку и вернула на место.

— Не останавливайся. Но я… я трогала себя и раньше, и я… это… я… думала, что знаю…

Они говорили шепотом. Засмеявшись, тоже очень тихо, он тоже сел.

— Я знаю. Когда делаешь это сам, ощущения совсем другие.

Он переместился Сольвейг за спину и потянул ее на себя, чтобы она откинулась ему на грудь. Потом зарылся лицом в ее шею и нежно прикусил кожу. Поймав ее грудь одной рукой, он опустил другую между ее ног, чтобы снова найти ее «зуд».

Сольвейг нашла удовольствие почти сразу, впиваясь пальцами в его бедра, захватывая кожу. Ее тело напряглось, ноги заскользили по шерсти, но Сольвейг не издала ни звука. Ее соки потекли по его пальцам. Она пришла к освобождению дико и дрожала в его руках почти вечность — и все молча.

Он перестал возбуждать ее тело, но не двинулся. Так и держал ее, оставив руки там же, где были, пока Сольвейг успокаивались.

— Понимаю, почему родители делают это так часто, — пробормотала она, и Маги усмехнулся.

Ну конечно. Она видела соитие всю свою жизнь, как и он. Немногое, кроме, пожалуй, ощущений, оставалось для нее тайной. Неудивительно, что Сольвейг не смущалась. По правде говоря, он встречал немного застенчивых девушек. Застенчивость не была обычным делом среди людей их народа, среди людей, которые жили очень близко друг к другу, иногда даже не отделенные друг от друга стенами, всю жизнь. Магни даже удивился, что ожидал такого от Сольвейг.

Но все-таки он хотел, чтобы она принадлежала только ему. Его сокровище, недоступное другим.

— Ты хочешь еще? Ты хочешь быть со мной, пусть даже это и будет больно? — Она была такой мокрой теперь, что лучшего времени для вопроса и не найти.

Сольвейг кивнула и попыталась лечь, но Магни придумал кое-что получше. Он поймал ее и заставил подняться. Понимая, что он намерен сделать, она помогла ему, повернувшись так, чтобы сесть лицом к нему, на его бедра. Его плоть выскользнула из бриджей и встала меж ними, как копье, так явно, что даже темнота не могла помешать им это почувствовать.

— Хочешь, чтобы я тебя потрогала? — Ее рука сомкнулась вокруг него, и Магни едва не потерял контроль.

Он обхватил ее руку своей.

— Нет. Я не выдержу долго. Коснешься меня в другой раз. А сейчас опустись на меня. Наполни себя мной и остановись, когда захочешь. Если захочешь.

Она поднялась на колени и подалась ближе. Его рука все еще удерживала ее руку сомкнутой на его плоти, и они держали ее вместе, когда Сольвейг осторожно на нее опустилась.

— Ах, боги, — хрипло выдохнул он, когда ее тело приняло его и сжало — даже сильнее, чем его собственная рука.

Она еще не опустилась так, чтобы коснуться их сомкнутых рук, когда Магни почувствовал тонкую преграду, которая без всяких сомнений подтверждала, что Сольвейг никому еще не принадлежала. Кончик его плоти толкнулся в преграду, и Сольвейг выдохнула и приподнялась.

— Это оно?

Он кивнул, а потом вспомнил, что она его не видит.

— Да. Больно будет, когда эта преграда разорвется.

— И сейчас больно. Жжет.

— Ты очень узкая. Я думаю, это от растяжения.

— Да. Похоже на то. Ты большой. — Она засмеялась. — Ты гордишься этим?

По правде говоря, в обычных обстоятельствах он бы гордился своим размером. Мальчишки всегда мерились этим друг с другом, и стесняться ему было нечего. Но сейчас он думал только о ее боли. И все же ему нравилось ее чувство юмора, оно говорило о том, что ей с ним легко — и самому Магни становилось легче.

— У меня могучий меч!

Она хлопнула его по животу.

— Ну да. Давай посмотрим, каков этот меч в деле. — Она убрала свою руку с его плоти, одновременно убрав и его руку тоже, и полностью опустилась на него.

Ощущение было настолько взрывным и глубоким, что Магни стал твердым как железо и камень от головы до самых кончиков пальцев. Они оба ничего не видели, и это обострило остальные чувства, особенно осязание, и Магни теперь мог чувствовать каждый трепет Сольвейг снаружи и внутри. Горячая и мягкая, твердая и влажная, она содрогалась на нем так, будто сама жизнь заключалась в их соединении.

Сольвейг молчала. Ее пальцы впились в его плечи, он чувствовал, как она напряжена. Он попытался вдохнуть — глубоко, чтобы найти в себе силы заговорить.

— Сольвейг? — его голос скрежетал, как корабль по песку.

— Болит. — Сдавленный выдох.

Слово пронзило его насквозь.

— Прости. Поднимись. Я не хочу…

— Нет! — Она забыла, что нужно шептать. — Я хочу. Я хочу, чтобы ты тоже почувствовал. Чтобы ты узнал то же, что позволил узнать мне.

— Но необязательно должно быть больно. Ты можешь коснуться меня руками.

Она сжалась на нем, и она застонали, каждый по своей причине.

— Я хочу этого.

Он ухватил ее за бедра и заставил остаться на месте.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно из-за меня. Не делай этого со мной.

Его тело хотело ее, неважно, что ей было больно, неважно, что говорил разум, и Магни пришлось напрягать всю свою волю, чтобы заставить себя просить ее остановиться. Когда она напряглась снова, вся его воля испарилась. Он застонал и попытался заговорить, но не смог.

— С каждым разом, как я двигаюсь, болит все меньше, — сказала она, и он решил поверить и сдаться за них обоих. Он отпустил ее бедра и обнял ее, чтобы найти ее губы своими губами в темноте.

Он позволил ей двигаться, как она хотела, чувствуя, как она пытается найти облегчение боли и, может быть, путь к удовольствию. Каждое ее движение уносило его все выше. Он держался так долго, как мог, надеясь, что ее боль вот-вот кончится, но скоро — слишком скоро — начал двигаться вместе с ней в ее ритме, сжимая ее ягодицы, ища собственное освобождение.

Когда потребовалось вдохнуть, Магни оторвался от губ Сольвейг и уронил голову ей на плечо. Ее губы были у его уха, когда он услышал это — легкий вздох, чуть более высокий, чем обычно. Он знал этот звук, наконец-то он был ему знаком. Он слышал это, когда трогал Сольвейг рукой.

Она нашла удовольствие.

Закрепляя свою победу, он перевернулся, снова уложив ее на мех, и лег сверху. С каждым его толчком Сольвейг издавала все тот же задыхающийся звук. Он скользнул под нее рукой, приподнял бедра, чтобы толкаться сильнее, и ее вздохи превратились в имя: в его имя.

— Магни… Магни… Магни!

— Да, — выдавил он. — Со мной. Ты со мной?

Она не ответила, но сжала его волосы — и сжалась вокруг него. Магни отпустил себя, выйдя из нее в последний миг и пролившись на ее живот.

Он упал на нее и некоторое время они лежали, задыхаясь, так. Потом, когда Магни смог двигаться, он нащупал тунику — кажется, это была туника — в темноте и вытер их обоих насухо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Сольвейг замурлыкала и повернулась к нему.

— Все покалывает и гудит.

Слова подходили и его ощущениям.

— Надо одеться до того, как уснем, любимая.

— Любимая, — выдохнула она и больше ничего не сказала. Кажется, сегодня в этих франкских лесах они будут спать нагишом.

Лежа так неподвижно, как только мог, Магни потянулся за своим плащом. Потом накрыл их обоих, обнял Сольвейг и закрыл глаза.

— oOo~

Магни проснулся от чувства ужаса, распахнул глаза и потянулся к топору. Его не было.

Вали держал его в руках. Он стоял рядом и недобро ухмылялся.

Сольвейг продолжала спать, легко похрапывая, будто они не были на вражеской земле, и ее отец Ульфхедин не нависал над ними подобно разгневанной горе.

Ее отец бросил топор, и лезвие вонзилось в землю рядом с головой Магни. Он не промахнулся. Если бы Вали хотел убить его, топор вонзился бы Магни прямо между глаз.

— Вас бы убили, пока вы тут прыгали друг на друге посреди франкских лесов, как дураки; сделали бы из кожи плащи, а из черепа — шлем. Скоро рассвет. Мы снимаем лагерь и уходим.

Он повернулся и направился к лесу. Магни проследил за ним, пытаясь усмирить сердце.

— Сольвейг. — Он ткнул ее в плечо. — Проснись.

Она застонала и спрятала нос под его плащом. Он потряс ее сильнее.

— Любимая, где мы, по-твоему, находимся? Пора просыпаться и идти. Мы во Франкии, помнишь?

Это заставило глаза Сольвейг открыться.

— Беда?

Она села и Магни тут же забыл обо всем при виде ее тела. Даже со спутанными волосами, все еще испачканными кровью прошлой битвы, она была прекрасна. Алые вершины ее грудей показались из-за сползшего плаща, и в какое-то мгновение он был готов уложить ее обратно на мех.

А потом вспомнил Вали.

Он ответил:

— Твой отец был здесь. Не франки. Хотя я бы охотнее встретился с ними.

— Мой отец?

Магни кивнул.

— Он разбудил меня. Недовольный тем, что ты со мной здесь… если сказать мягко.

Ее смех удивил его — и немного оскорбил. Злой берсеркер — вовсе не смешное зрелище, подумал он, особенно для мужчины, который провел ночь с драгоценной дочерью этого берсеркера.

— Он метнул топор почти мне в голову. Не думаю, что он шутил.

— Ты был бы мертв, если бы он хотел причинить тебе вред. Он не злится. Он почти уговорил меня пойти к тебе.

— О чем ты?

— Только о том, что наши родители будут рады, если узнают, что мы вместе. — Она встала, и снова он был заворожен зрелищем, а потом заметил следы крови на ее бедрах. Она же, казалось, не замечала ничего и надела бриджи без всякого признака боли.

Его молчание, кажется, привлекло внимание Сольвейг, и она обернулась, держа тунику, все еще с голой грудью.

— Мы ведь вместе, да?

Он поднялся и привлек ее к себе, наслаждаясь прикосновением ее обнаженной груди к его, тоже обнаженной.

— Да, любовь моя. Я женюсь на тебе, когда мы вернемся домой.

— В Гетланд. — В ее голосе не было согласия. Там было раздумье — то же колебание, что ночью раньше, когда она поняла, что не задумывалась о таком далеком будущем.

— Или в Карлсу. Я уже говорил тебе, Сольвейг. Мы решим вместе, где именно будет наш дом.

— Но ты — единственный наследник Леифа. Ты однажды станешь ярлом Гетланда.

— Если я захочу. Есть и другие, которые могут править. А ты станешь ярлом Карлсы. Ты отдашь это место брату?

Она нахмурилась и отодвинулась.

— Я… я не знаю. Я не думала об этом.

Магни знал это, знал, что творится в ее разуме — и знал, как это прекратить.

Он поймал ее руку и притянул Сольвейг обратно.

— Сольвейг. Хватит. Все, что имеет значение сейчас — это то, что мы любим друг друга, и мы поженимся, а потом вместе решим, что будем делать. Наши отцы могут прожить еще очень долго. Не стоит торопить их смерть и планировать то, что может за ней последовать. Пока не настанет время, не будем об этом думать. А сейчас можно жить и там, и там — если мы захотим.

Ее глаза разглядывали его лицо, и он почувствовал, что она будто обдумывает каждую его мысль. Придя к какому-то итогу, Сольвейг кивнула.

— Да? Ты выйдешь за меня? — Ему нужно было это слово.

— Да.

11

Сольвейг прислонилась к вельсу (прим. — надводная часть борта корабля) и наблюдала за тем, как Франкия проплывает мимо. Они приближались к следующему городу, самому дальнему в их путешествиях — и в этом, и в ранних. За этим городом, как утверждала тайная карта, которая у них была, лежал Париж. Город золота и чудес, как о нем говорили.

Берега реки здесь были тихи и пустынны. С тех пор, как налетчики снялись с лагеря, они не повстречали тут никого. Не было даже рыбаков. Казалось, этот следующий город был так же беззащитен, как и тот, что они разграбили у устья реки. Франкам явно пришлось нелегко от набегов в этом сезоне.

Позади Сольвейг с кряхтением работали веслами мужчины, и она позволила себе быть убаюканной этим мерным звуком. Нет, ей не нужен был сон. Ей достаточно было спокойствия.

Тень скользнула за ней, и Сольвейг подняла взгляд на Магни, который улыбнулся и сел позади, обхватив ее руками и ногами. Она сначала напряглась от этого жеста принадлежности, но он приподнял бровь, и она расслабилась. К моменту, как они покинули лес этим утром, в лагере совершенно точно знали, как именно они провели ночь; им свистели и гикали так, будто никто и никогда раньше не занимался любовью в лесах, так что скрываться было незачем.

Кроме того, ей это нравилось: осознание того, что он хочет к ней так прикасаться. И ощущение самого прикосновения. Так что она откинулась ему на грудь и позволила себе расслабиться и принять их связь.

Она и Магни касались друг друга всю жизнь, но сейчас все между ними было по-другому. Даже прикосновение руки к ее плечу ощущалось иначе. Каждое прикосновение было как если бы он ее присваивал, говорил, что она принадлежит ему. И Сольвейг ощущала это правильным. Отец говорил ей, что любовь вовсе не делает ее слабой, и сейчас, здесь, в руках Магни, она верила, что это может быть правдой. Если она будет осторожной и не ступит в его тень.

Сольвейг хорошо знала свое тело, не только как воин, но и как женщина. Она исследовала его и нашла все точки наслаждения — или так ей думалось. Но и тут Магни открыл для нее что-то совершенно новое. Она попросила его показать ей, чего лишалась, и он это сделал. Но прошлая ночь была большим, что наслаждение плоти. Казалось, что-то веяло над ними в этом круге деревьев, как аура. Что-то, что не могло быть создано возбуждением.

Когда она попросила его, она имела в виду больше, чем просто плоть. Она просила его показать ей любовь, и он это сделал.

И теперь Сольвейг плыла с ним и с его отцом, потому что хотела быть рядом, и потому что это было правильно — они были связаны, как были связаны Бренна Око Бога и Вали Грозовой Волк, и в глазах своих людей, и в их собственных глазах. Это напугало ее — мысль о том, что теперь она не принадлежит только себе, но потом Сольвейг напомнила себе слова отца. Она заставила его проговорить их снова и снова в ее мыслях.

«Наша любовь не делает нас слабыми. Она придает сил».

Она была права — отец не был зол из-за их с Магни любви. Первыми лицами, которые увидела Сольвейг, были лица ее родителей, и они оба просто улыбнулись, как будто не случилось ничего вовсе или ничего особенного. Просто еще один шаг по пути, который был проторен так давно.

Ее отец спросил, все ли хорошо, когда они отплывали, и был удовлетворен ее ответом. Потом он предупредил ее по поводу Франкии, напомнил об осторожности. И все.

Магни склонил к ней голову, и она почувствовала его бороду, а потом и его губы на своей шее. Ее тело потянулось за этим прикосновением прежде, чем Сольвейг отдала себе в этом отчет. Было что-то такое в их новой связи, что-то, в чем она нуждалась. Что-то, чего она раньше не чувствовала, хоть и любила Магни уже так долго. Так много лет.

— Нам нужно быть осторожными, — пробормотала она, поворачивая голову так, что его борода коснулась ее щеки. След черной краски, которой она пользовалась в бою, остался на золоте его волос.

— Я осторожен. Как ты чувствуешь себя?

Это был их первый момент чего-то похожего на уединение, здесь, на корабле, полном людей их народа, со времени, как они покинули леса.

Сольвейг чувствовала последствия ночи телом и душой, но они ее радовали: боль, которую она никогда не хотела бы избежать, боль как цена счастья.

— Хорошо. А ты?

— Прекрасно.

— Наши имена этим утром у всех на устах.

Он рассмеялся.

— Ты хотела, чтобы люди рассказывали твою историю.

Мысль об этом заставила Сольвейг забеспокоиться, а не рассмеяться, и она напряглась, отстранившись от его тела.

Но прежде чем она успела проговорить резкий ответ на его шутливое замечание, свист разорвал воздух между ними, и Магни упал назад, врезавшись в ближайшего гребца, который крякнул и тоже повалился назад.

— ЩИТЫ! — закричала Сольвейг, краем глаза замечая стрелу, торчащую из бока гребца. Когда она схватила лежащий поодаль щит, еще одна стрела вонзилась в дерево корабля, совсем рядом с ее рукой. — ЩИТЫ!

Леиф подхватил крик, его могучий голос разнесся над рекой, и она услышала гром сотен щитов, стучащих о скейды.

— Магни! — прикрывая голову, пока налетчики соединяли щиты в одну сплошную непробиваемую стену, она упала на колени рядом с Магни. Он зажимал лицо руками, кровь текла сквозь его пальцы.

— Все хорошо, все хорошо, — запротестовал он, пока она пыталась оторвать его пальцы от лица, чтобы увидеть самой. Длинная царапина рассекла его щеку от носа до уха, пройдя по скуле, чуть выше бороды. Кровь лилась, но рана — Сольвейг почувствовала, когда прижала ее, — не достигла кости. Стрела лишь слегка оцарапала его.

Облегчение взорвалось в ее груди, и Сольвейг изо всех сил прижалась губами к его губам. Он дернулся, обхватил ее лицо окровавленными руками и удержал ее рядом. Быстрый и жесткий — таким был их поцелуй, пока стрелы подобно рассерженным пчелами летали над их головами. Франки наконец-то опомнились и начали защищаться.

Настало время сражаться.

— Лучники! Они стреляют с обеих сторон! — заревел Леиф. Пробравшись на нос, он встал там, открытый врагу.

— Отец! — Магни отстранил Сольвейг и бросился за отцом.

Сольвейг рванулась было тоже, но потом Леиф воздел к небу щит, и она увидела, куда он смотрит и что делает. Она подошла к боку корабля и увидела на соседнем скейде своего отца. Они о чем-то договаривались, но грохот стрел был слишком громким, чтобы Сольвейг могла понять, о чем именно.

И вот Леиф и Магни присели, и ее отец тоже скрылся за бортом.

— Гребем к порту! К причалу! — крикнул Леиф.

Когда гребцы вернулись на свои посты, Сольвейг увидела, что другие корабли тоже поворачивают налево, и все поняла. Они не могли сражаться с противниками одновременно с обеих сторон. Если бы они разделились, их оказалось бы слишком мало для боя на том и на этом берегу. Но если они выберут одну сторону и переместят поле боя за пределы досягаемости другой, то им, возможно, придется сражаться только с одним противником. Кровавая победа на одном берегу может оказаться победой на обоих.

Ее отец и отец Магни хорошо умели использовать истории, которые рассказывали о них христиане. Они называли налетчиков «язычниками» и «варварами» — словами, которые означали нечто отличное от человеческого. Что-то большее, дикое и пугающее. Они сделали их монстрами.

Часто истории предшествовали их набегам, путешествиям в те части света, где они сами еще не бывали. И когда они прибывали туда, люди тех земель готовы были отдать им все, что они пожелают, умоляя их уйти.

Сольвейг знала, что набеги, которые вели люди Гетланда и Карлсы, были не так страшны, как набеги отрядов других ярлов. Ее отец и Леиф установили правила, которых не соблюдали другие ярлы — запрещалось брать много рабов или причинять вред детям, старикам или женщинам, которые не участвовали в бою, — поэтому они не были такими варварами, как другие. Но они пожинали плоды этих историй.

И они неистовствовали в битве, добавляя в общую поэму свои собственные строки.

Поэму этой битвы должны были услышать франки по ту сторону реки — и они должны были увидеть, что налетчики именно такие ужасные, как им говорили. Сольвейг усмехнулась и набрала в легкие воздуха, пропахшего франкским страхом. Когда скейд ткнулся в берег, она наклонила голову, опустила щит, прикрыв им грудь, и выхватила меч.

Боевое безумие. Оно поднималось из самой глубины ее существа, из той части, которая все еще пульсировала с прошлой ночи. Оно билось в ней, заставляя сердце тяжело стучать, наполняя мышцы огнем и жаждой крови. Она забывала, что она дочь. Она забывала, что теперь у нее есть любимый мужчина. Она забывала, что она женщина. Она становилась только своим мечом и щитом, своей жаждой и своим огнем.

Поднялся рев, и сотни голосов закричали об общей жажде победы. Сольвейг добавила к этому реву свой собственный, а затем спрыгнула с корабля и выбежала на берег.

Франкские лучники сразу же рассыпались в стороны и побежали прочь, а налетчики преследовали их, нанося удары по спинам и ногам, чтобы повалить на землю. Сольвейг двинулась вперед: все вокруг нее было размытым, четкой была только ее цель. Она могла ощущать бой вокруг себя, но для этого не требовалось сосредоточенности, а только чутье.

Она знала, что ее мать и отец сражаются бок о бок на некотором расстоянии слева от нее. Она слышала их крики. Она знала, что Леиф сражается впереди, а Хокон — позади.

Она знала, что Магни сражается рядом с ней, так близко, что на нее попадали брызги пролитой им франкской крови. Обычно Сольвейг старалась держаться немного особняком от других; она лучше сражалась, имея возможность свободно перемещаться и контролировать ход боя, но в этот раз она осталась рядом — и поняла, что Магни и она действуют, как единая сила, против франков, поворачиваясь спиной друг к другу, закрывая друг друга от атак.

Осознавая это, но не думая об этом, Сольвейг двигалась вместе с Магни, атакуя, делая ложные выпады, поворачиваясь. Его щит закрыл ее от удара; позже она отразила удар, направленный на него. Когда франк оказался между ними, они атаковали его разом. Когда другой прыгнул к ним с фланга, они поменялись местами.

Тела франков падали и падали, они перелезали через них и находили еще больше. Закованный в перчатку кулак угодил Сольвейг в ухо, когда она вонзила клинок в шею павшего воина, и Магни был рядом, чтобы подхватить ее. Она стряхнула звезды, заставшие зрение, и ударила боковой стороной своего щита в живот нападавшего франка, вложив в атаку всю свою силу. Он сложился пополам над ее щитом, и его вырвало на изображенный на нем красный глаз. Сольвейг полоснула клинком по его шее, отрубая голову. Она осталась на ее щите, как ужин на подносе. Сольвейг отбросила ее и обернулась к следующему противнику.

Там никого не оказалось. Все франки были мертвы или бежали. Сольвейг стояла, тяжело дыша, на залитой кровью земле, подняв щит и все еще держа наготове окровавленный меч.

Легкое прикосновение задело ее щеку, и она развернулась, поднимая меч для удара. Магни вскинул свой щит, защищаясь.

— Сольвейг!

Она моргнула и задержала дыхание, заставляя себе замедлиться. Когда битва покинула ее тело, она опустила меч. Лицо и борода Магни блестели, и с них капала кровь, и его нагрудник был пропитан ею.

— Ты ранен?

— Не больше, чем раньше. — Он провел рукой по открытой ране на щеке. От его ухмылки она раскрылась. — Но у меня наконец-то останется шрам.

Она рассмеялась, и как только начала, уже не могла остановиться. Вскоре к ней присоединился Магни, и они стояли на холме над великой рекой франков и смеялись, пока не заболели животы.

Леиф подошел к ним, его лицо было похоже на маску, такую же окровавленную, как у его сына.

— Хватит. Мы еще не закончили. — Он кивнул в сторону реки.

Сольвейг и Магни опомнились и повернулись посмотреть. На том берегу стояли строем воины.

Она огляделась вокруг и постаралась понять, скольких они потеряли в этой битве. Но потери, если и были, были совсем малы.

Ее отец, мать и брат были залиты кровью, но, по-видимому, целы и невредимы, и сейчас шли к ним. Обращаясь к Леифу, ее отец сказал:

— Они готовы. Переправимся и сразимся?

Леиф кивнул, а затем резко оборвал себя.

— Подожди. — Он повернул голову, оглядывая их компанию. Налетчики уже добивали раненых солдат и обирали трупы. — СТРОЙ! — крикнул он вдруг.

Сольвейг не поняла, но повиновалась, как и все они, и вскоре налетчики выстроились в две шеренги поперек поросшего травой холма над рекой. Чуть ниже этого небольшого возвышения их ждали четыре больших корабля со свернутыми парусами.

Казалось, поняв, что имел в виду Леиф, отец Сольвейг стукнул топорами друг о друга. Ее мать подняла свой щит и ударила по нему клинком с Оком Бога. Хокон тоже застучал мечом по своему щиту, и этот ритм прокатился по рядам.

Сольвейг, Магни и Леиф присоединились к остальным, и вскоре сотни раскатов грома наполнили воздух. На другом берегу реки шеренга воинов начала колебаться.

Ее отец, и мать, и Леиф, все вместе сделали шаг вперед. Остальные последовали за ними. И вот уже сотни налетчиков выступили как один, направляясь к реке, к своим огромным кораблям, неся с собой гром Тора с каждым шагом.

К тому времени, когда налетчики добрались до воды, холм на дальнем берегу был пуст. Воины бежали.

— оОо~

Сольвейг и Магни стояли на высоком холме вместе со своими родителями и ее братом. Никто не произнес ни слова. Голоса смолкли, когда перед налетчиками открылся вид.

Париж.

Ее разум не соглашался с ее глазами. То, что она увидела, никак не могло быть реальным.

Сколько людей жило в таком большом месте? Тысячи и тысячи, конечно. Карлса была приютом почти для двух тысяч душ, и она казалась ничем в сравнении с Парижем. Гетланд был в четыре раза больше Карлсы, и он казался ничеи в сравнении с Парижем.

Десятки тысяч? Сотни тысяч? Могло ли оказаться так много людей в одном месте?

Это был не город. Это был целый мир.

Мир ее дома был мал, она это знала. Карлса процветала, потому что поколения налетчиков каждый год привозили домой огромные богатства из далеких земель, но она было очень далеко на севере, с зимами, которые длились большую часть года, и ветрами, которые дули с убийственной суровостью в самые мрачные дни. Только самые преданные люди называли это место своим домом.

Гетланд, расположенный гораздо южнее и ближе к этим далеким землям, был самым большим миром, который она знала. Для нее он всегда был огромным. Даже Меркурия в Англии, с ее многочисленными городами и замками, показалась ей меньше во время той единственной поездки, потому что в Меркурии людям было не так тесно, как в Гетланде.

Но это… сам город казался больше, чем все владения Карлсы, вплоть до ее границ. Это не могло быть правдой, но смятенный разум Сольвейг никак не мог отделаться от этой мысли. Этот город был больше, чем весь ее мир.

Предатель, Омори, сказал правду, хотя и не полностью. Город был хорошо защищен, окруженный не одной стеной и даже не двумя, а тремя, одна внутри другой, каждая из которых во много раз превышала рост человека, и была выше предыдущей.

Даже река была надежно защищена — через воду был перекинут огромный каменный мост. Не было бы никакой возможности сжечь его дотла, а пройти под ним означало бы нечто большее, чем дождь стрел. Она слышала истории о валунах и — что еще хуже — кипящем масле, выливаемом со стен на налетчиков внизу. Конечно, франки, настолько боящиеся потерять свои земли, что построили три стены, умели всем этим пользоваться.

Но в центре, на острове прямо посреди реки, находился дом их бога — и наверняка замок и король. Защищенный мощным мостом и третьей каменной стеной, которая казалась высотой в несколько миль.

Если были они шли по реке и прошли бы под этим мостом, им пришлось бы иметь дело только с одной стеной. Самой высокой — слишком высокой, чтобы взобраться на нее. Но там были ворота, а ворота можно было сломать, независимо от того, насколько хорошо они были укреплены. Сольвейг не видела другого возможного пути: они должны были доплыть до этого острова и пробить эти огромные врата.

— Нас мало, — пробормотал Магни рядом с ней. — С нами нет и пятисот воинов.

— Не каждый человек в Париже — солдат, — возразила Сольвейг. Она хотела сражаться, она нуждалась в битве. Это был Париж. Париж. Ее судьба. Она знала это.

Она совершит набег на Париж вместе с Магни. Они завоюют этот великий город, и тогда она сможет вернуться домой и выйти за него замуж. После того, как они возьмут Париж, и она покажет, чего стоит.

— Мы знаем франкских солдат. Они нам не ровня, — голос Хокона был похож на рычание.

В последнее время они с братом редко сходились во мнениях. Вот уже много лет он держался отстраненно и постоянно препирался с ней. Но он, казалось, хотел взять Париж так же сильно, как и она.

— Я думаю, что Магни прав, — сказала ее мать. — Даже если только часть жителей этого места — воины, их будет гораздо больше, чем нас.

— Нам нужно войско, — согласился Леиф. — Возможно, Магни был прав, когда говорил о том, чтобы к нам присоединились Гуннар и Толлак.

— Мы не можем снова повернуть назад! — запротестовал Хокон, выразив эмоции, которые испытывала сама Сольвейг.

Отец Сольвейг успокаивающе положил руку на плечо Хокона.

— То, что мы делаем сейчас, эхом пронесется сквозь века, Хокон. Мы не можем быть опрометчивыми. Давайте вернемся в лагерь. Мы должны поговорить об этом с нашими людьми, прежде чем принимать решение.

— оОо~

Решение было принято, но споры все не утихали. Многие налетчики, все еще испытывавшие раздражение после раннего окончания их предыдущего путешествия во Франкию, хотели продолжить сражение прямо сейчас, утверждая, что преимущество франков не имеет значения. Если они умрут, то умрут, купаясь в славе и почете. Они попытаются захватить этот город, эту прекрасную драгоценность в христианской короне.

Другие же хотели завоевать город и соглашались, что лучше вернуться на следующий сезон с новыми силами. Этот уже подходил к концу, и год, потраченный на подготовку к войне, сделает их сильнее. Большая сила означала бы успех и большую честь.

Третьи утверждали, что окончание сезона — это причина остаться и бороться, а не убегать и ждать.

Сольвейг сидела на бочке с водой и наблюдала, как вокруг споры вот-вот перейдут в драку.

Но вот протрубил рог, возвещая о приближении всадников. Тон и характер звука подсказали им, что это не враг, а кто-то, идущий с миром.

Магни повернулся к ней, и Сольвейг встретилась с ним взглядом. Они испытывали одинаковое настороженное замешательство. Атаки еще не было. Они даже не закончили разбивать лагерь.

Все налетчики почувствовали это; они встали и схватились за оружие, но не двинулись с места. Леиф и ее отец вышли вперед, а остальные держались в стороне, готовые, но не понимающие, к чему.

Магни встал рядом с ней. Ее мать остановилась с другой стороны.

— Это не переговоры, — сказала она. — Они что-то везут.

Сольвейг склонила голову набок, чтобы отец не загораживал ей обзор, и увидела то, что видела ее мать: четверо франков в сверкающих королевских одеждах ехали к ним, трое на одинаковых белых лошадях с украшенной золотом сбруей, и один — на повозке. Повозка везла четыре сундука. Четыре.

Это были не переговоры. Это был результат переговоров. Выкуп.

Магни рассмеялся. Его недавно зашитая щека натянулась, и выражение лица стало странным, но не утратило своей веселости.

— Уже сокровище? Хитрость моего отца на реке сработала лучше, чем мы думали.

Сольвейг не могла в это поверить.

— Они даже не будут драться?

— Похоже, легенды о нас не дают им спать ночами, — сказала ее мать. Голос у нее был сердитый, недовольный, и Сольвейг повернулась к ней.

Бренна уставилась на тележку, как на врага, пристальным взглядом Ока Бога. Конечно. Она хотела отомстить за смерть Илвы.

Она молчала во время спора, как и Сольвейг, и поддерживала Магни, когда они любовались видом на Париж, но она хотела драки, и ей было противно, что франки так легко сдались.

Честь или сокровище — вот какой выбор стоял сейчас перед ними. Сражайся или забирай франкское золото и возвращайся домой, чтобы напасть в следующем году.

Сольвейг не удивилась, когда налетчики забрали сундуки и отложили мечи в сторону.

И она тоже не была довольна.

Ее судьба ждала, но она не приблизилась к ней ни на шаг.

— оОо~

Путешествие домой прошло гладко, несмотря на то, что воздух становился все холоднее по мере того, как они продвигались на север. Через несколько недель море станет коварным и смертельно холодным.

В этом сезоне они дважды совершали набеги и каждый раз привозили домой сокровища, но сегодня, когда на горизонте появилось побережье Гетланда, Сольвейг почувствовала горечь и беспокойство. Даже объятия Магни не могли унять эту острую боль. Она не стала легендой. Так и осталась только Валисдоттир.

А теперь еще и женщиной Магни.

— ЛЕИФ! ПО ЛЕВОМУ БОРТУ!

Сольвейг не видела, кто кричал, но посмотрела налево, когда подошел Леиф. С берега к ним неслась небольшая лодка, уже заплывшая гораздо дальше, чем обычно заплывали такие хрупкие суденышки. Двое мужчин гребли изо всех сил, еще один стоял и размахивал белым флагом.

— СПУСТИТЬ ПАРУСА! — крикнул Леиф, и Магни вскочил, чтобы помочь спустить парус. Сольвейг обернулась и увидела, что остальные скейды делают то же самое

Ее клинок был в ножнах на боку, и она вытащила его. Она чувствовала, как люди вокруг готовятся к чему-то плохому. Клинки со звоном вылетали из ножен. Лучница подобрала лук, лежавший у ног Сольвейг.

Маленькая лодка поравнялась с их группой. Остальные скейды встали рядом, ожидая. Напряжение окутало их всех, как густой туман, стелющийся по поверхности моря.

— Какие новости? — спросил Леиф, нависая над рыбацкой лодкой.

Ответил человек с флагом.

— У нас беда, ярл! Гетланд захвачен! — Когда гул шока и гнева прокатился по скейду, мужчина продолжил: — И Карлса тоже! Толлак Финнссон объявил себя королем всех наших земель! Он ждет тебя!

12

Один за другим скейды развернулись и поплыли следом за маленькой лодкой, прочь от дома.

Они стали изгнанниками. Лишились дома. Их семья оказалась расколота.

Бренна сидела, прислонившись к боку скейда, обхватив руками колени. Она оставила троих детей на попечение Фриды: Агнар, Тову и Хеллу. Хелле было всего девять лет. Теперь, когда их дом захвачен, а Вали лишился власти, их дети… где они? Мертвы?

А ведь она только-только сумела унять дикое, яростное горе после смерти Илвы. Ничто в жизни так не ранило ее, как вид дочери, искалеченной и истекающей кровью, умирающей на руках у отца.

А если она потеряет еще троих? Бренна выдержала много мук и лишений в своей жизни, но этого она не переживет. Даже крепкое плечо любви Вали не сможет помочь ей.

Ее муж расхаживал по скейду туда-сюда, точно зверь в клетке, сжав кулаки, с искаженным от ярости лицом. Места на скейде было мало, но люди расступались перед Вали.

Разум Бренны вернулся в прошлое — в воспоминание о поражении Эйка, когда Леиф и Вали захватили его владение. Она хотела, чтобы его жены и дети тоже были убиты, даже младенцы, потому что отрубленная голова не сможет придумать заговор, а когда-нибудь эти дети станут мужчинами, которые захотят отомстить во имя своего отца. Вали тогда возразил, что если они убьют всех, кто когда-нибудь может стать их врагами, у них не останется друзей. Они с Леифом отпустили женщин и детей на свободу.

Все эти годы тихий голосок внутри нее спрашивал, кто из них был прав. Отомстят ли наследники Эйка, когда станут достаточно взрослыми, или о милосердии Вали и Леифа будут помнить?

Эти дети теперь выросли, ведь они были всего на несколько лет старше Сольвейг. Созрели для мести. Но это не они украли у Бренны ее дом и оторвали ее от детей. Это сделал наследник ярла Финна, Толлак. Союз десятилетней давности, благодаря которому было построено поселение в Меркурии, теперь был разрушен.

Неужели он убил ее детей? Она думала, что он мог. Страдали ли они? Она могла только надеяться, что нет.

Это Вали и Леиф изменили обычаи своего народа, Толлак же сохранил все как прежде. Его набеги оставались дикими и жестокими, а рабы были его главным сокровищем. Он правил своими людьми, а не вел их за собой. Дофрар, его владение, примыкал к северной границе Гетланда, и если кто-то перебирался из северной деревни Гетланда в самую южную деревушку Дофрара, разница была ощутима. Люди Гетланда и их дома были крепче, чем в Дофраре.

Ярл Финн в юности был могучим воином и свирепым лидером, не без суровости, но справедливым. Толлак Финнссон не был похож на своего отца — и как говорили, убил его во сне.

Но ярлы сохраняли дружбу даже после смерти Финна, видя интерес к развитию торговли и путешествиям. Жители Дофрара имели доступ к богатому многолюдному торговому порту Гетланда, а жители Гетланда, Халсгрофа и Карлсы могли передвигаться по суше через Дофрар, когда морское путешествие было невозможно. И иногда они собирались вместе в огромном отряде для набега.

Неужели он убил ее детей? Страдали ли они?

— Бренна.

Она подняла глаза. Гримаса ярости сошла с лица ее мужа, сменившись печалью и беспокойством. Он присел перед ней на корточки и протянул руку.

— Скоро мы достигнем суши. Они привели нас к Крысевику. Мы выясним, что можем, и составим план. Мы найдем наших детей. И тогда я сожгу Дофрар дотла, с востока на запад и с юга на север. Я разорву Толлака на куски своими зубами и скормлю его своим волкам. Он ответит за все, и мы победим. Он поплатится за все, я клянусь.

— оОо~

— Ольга! — Леиф перепрыгнул через борт своего скейда и побежал по воде. Бренна стояла и смотрела, как он поднял свою жену над землей и прижал к груди. Ольга, по крайней мере, была в безопасности.

Она оглядела людей маленькой деревушки, вышедших посмотреть, что за огромные корабли причаливают к их скромному берегу.

Вали увидел их первым.

— Там! Вон они!

Прежде чем Бренна успела увидеть, куда он указывает, он схватил ее за талию и спрыгнул с корабля вместе с ней. Они тяжело приземлились в воду. Когда Бренна снова встала на ноги, Хелла, ее темная фея, уже неслась по волнам навстречу им. Вода была слишком глубокой, и Бренна побежала вперед, к мелководью, но прилив унес Хеллу прежде, чем она успела добраться до нее.

— Осторожнее, маленькая мышка! — Вали рассмеялся и поднял их младшего ребенка высоко над головой. Хелла была намного меньше остальных их детей и гораздо более хрупкой. И она захихикала, когда вода с ее промокшего платья попала отцу на лицо.

Това тоже подбежала, и Бренна подхватила ее на руки. Ее дети были живы.

— Любовь моя! С тобой все хорошо?

— Да, мама. Мы бежали ночью, когда они пришли. Фрида спрятала нас с Осой, а потом Элоф пришел за нами, и мы пришли сюда.

Оса была вёльвой, ведьмой и провидицей, которая жила в чаще леса Верданди. Несколько раз она оберегала их семью. Элоф… имя было достаточно распространенным, но Бренна не была уверена, что знает его.

— Они сожгли длинный дом, отец. — Услышав стоическое замечание Агнара, Бренна отыскала глазами своего сына. Он стоял у кромки воды, совершенно прямой, совершенно неподвижный, совершенно серьезный. За спиной у него висел меч. Должно быть, взял у кого-то; ему было всего тринадцать лет, и у него еще не было ни собственного меча, ни наручного кольца. Агнару не терпелось получить и то, и другое, но Бренна была непреклонна.

Многие сказали бы, что мальчик в тринадцать лет уже не мальчик, но Бренна была с этим не согласна. В этом возрасте она оказалась одна, была напугана и слишком мала, чтобы выживать самой. Она отдала себя в рабство, чтобы иметь пищу и кров.

Ее дети оставались детьми до тех пор, пока не становились достаточно взрослыми, чтобы встретиться лицом к лицу с суровым миром. Как и его старшие братья и сестры, Агнар мог подождать до четырнадцати лет, чтобы начать обучение, и до шестнадцати — чтобы совершать набеги.

Лицо умирающей Илвы предстало перед ее мысленным взором, и она притянула Агнара к себе, прижимая его и Тову так крепко, как только могла. Даже в шестнадцать лет он был еще слишком молод, чтобы смотреть смерти в лицо.

— Пойдем. — Вали был рядом с ней. Хелла, которую он держал на руках, наклонилась и потянула Бренну за косы, как делала с тех пор, как была маленькой. — Нам нужны ответы.

Он кивнул, указывая на что-то или кого-то впереди, и Бренна посмотрела в ту сторону.

Ульв. Сын Эйка. Он стоял, обняв рукой женщину, которую Бренна, казалось, знала, но не могла точно определить, кто она такая.

Турид. Она была Турид. Младшая жена Эйка, примерно ровесница Ульва. Мать его младших сыновей, тех самых сыновей, которых, по ее мнению, когда-то следовало убить. Элоф был старшим из сыновей Турид. Бренна когда-то была их рабыней.

Большой мечтой Эйка было объединить всю Скандинавию под своими знаменами, и он предпринял свою первую и последнюю попытку за спиной Бренны и Вали, Леифа и Ольги, а также их друзей и семей.

Теперь Толлак Финнсон, казалось, преследовал ту же цель, и сыновья Эйка пытались остановить его.

История, казалось, описывала круг, и все же Бренна не могла проследить ее путь.

— Это жена Эйка.

— Да, — согласился Вали. — Как я уже сказал, нам нужны ответы.

— оОо~

Их привезли в маленькую рыбацкую деревушку. Бренна прикинула, что они находились не более чем в пятидесяти милях от границы с Гетландом.

Крысевик, владение на юге и западе, простирался далеко по суше, до противоположного побережья. Таким образом, он был как бы отражением Гетланда, охватывая земли от побережья до побережья, но с одной большой общиной в городе, откуда правил ярл. Город ярла Блэккра, такой же богатый, как Гетланд, располагался на противоположном побережье. Этим объяснялся пассивный мир между их землями. Они были слишком далеки друг от друга, чтобы соприкасаться, и ни один из них не нуждался в другом. То, чего они хотели, исходило не друг от друга, а от всего остального мира.

Много лет назад, когда ярлство Леифа было еще молодым, один из его соратников попытался захватить Гетланд. Блэккр не помог тогда и не помог снова, когда Леиф вершил правосудие над неудавшимися захватчиками. С тех пор ярлы продолжали игнорировать друг друга.

Бренна сомневалась, что Блэккр сейчас предложил им убежище. Они не шли в Крысевик. Он был за сотни миль отсюда. Если ярл и получил известие о нападении Толлака, то недавно.

Сойдя на берег, они поговорили с Ульвом и Турид — и с ее сыновьями. Сыновьями Эйка, которые помогали их спасти. Теперь они осознавали степень вероломства Толлака Финнссона. И мудрость Вали, спасшего Турид и ее сыновей много лет назад.

Толлак заявил права на все земли от Карлсы до Гетланда и провозгласил себя королем Гетланда, которым он теперь называл территорию, две недели назад включавшую в себя владения четырех ярлов.

Он вступил в союз с Гуннаром Иварссоном, чтобы захватить Гетланд и Карлсу, а затем убил Гуннара, ярла Хальсгрофа, чтобы присвоить себе его земли. Толлак взял себе земли Леифа, и все его воины — воины Дофрара и Халсгрофа, армия элитных налетчиков, — теперь затаились в засаде в Гетланде, намереваясь сжечь возвращающихся прежде, чем они успеют причалить.

У скейдов не было хорошей защиты от огневой атаки с берегов. И они были уставшими и истощенными после набега. Риск потерять Гетланд навсегда был велик.

Когда Толлак и Гуннар напали, Ульв был на страже. Сначала он пошел к Ольге и отвел ее в лесные пещеры, прежде чем вернуться и сражаться — так хорошо, как только мог со своей искалеченной ногой. Они были настолько явно в меньшинстве и настолько ослаблены без своих лучших бойцов, что он приказал быстро отступить — и спас, сколько смог, людей Гетланда, которые сейчас были здесь, в деревне.

Их было немного. Сотня или около того. Бренна надеялась, что оставшиеся фермеры, торговцы и ремесленники находятся сейчас в безопасности и сытости под властью нового — временного — ярла.

Как сообщила Това, Фрида, целительница Карлсы и ее близкий друг, спасла детей Бренны и Вали. И сыновья Эйка отправились для этого далеко на север, подвергаясь большому риску.

Турид рассказывала им, что Вали был великим человеком и хорошим ярлом, который пощадил их, когда другие не пощадили бы.

Теперь Бренна сидела между Вали и Хоконом перед костром в центре этой деревни. Снова и снова ее глаза искали своих детей, будто снова и снова ища подтверждения тому, о чем она даже не мечтала.

Ойли, вельва из деревни, в которой родилась Бренна, предсказал, что у нее будет много детей, что они с Вали будут наполнять свой дом дочерьми и сыновьями, пока он не будет достроен. Всего у них родилось семеро детей, считая с первого, Торвальда, родившегося и умершего в один день в Эстландии, и заканчивая Хеллой. Роды Хеллы были трудными, и с тех пор Бренна больше не беременела. Казалось, их семья была полной.

Но это было не так. Без Торвальда и Илвы в ней всегда будет чего-то не хватать.

Пустое пространство казалось меньше, когда рядом были ее выжившие дети. В эту ночь, когда Бренна почти осознала, что потеряла троих детей, а все они потеряли свой дом, она, тем не менее, чувствовала себя почти целой. Вали был рядом с ней. Пятеро детей окружали ее. Друзья, которых она считала самыми дорогими, были рядом и в безопасности. Толлак забрал не все.

Хелла сидела на коленях у Вали, а Това — у ног Бренны. Агнар и Хокон сидели рядом, тихо разговаривая. Сольвейг…Сольвейг наконец-то покинула круг своей семьи и создала свой собственный. Она сидела рядом с Магни. Сын Леифа положил руку ей на бедро, и их ладони переплелись. Когда Сольвейг оперлась на руку Магни, а он поцеловал ее в макушку, Бренна почувствовала теплое умиротворение.

Ее прекрасное, бурное, ищущее дитя. Всю свою жизнь, с того момента, как ее ножки научились твердо стоять на земле, Сольвейг хотела делать все и быть всем. Она задала себе недостижимую планку и сбежала, когда ей не удалось достичь высоты, к которой могли прикоснуться только боги.

Бренна хорошо знала, что Сольвейг сравнила себя с ней и поняла, что до матери ей далеко. Никакие разговоры, ни мягкие, ни резкие, казалось, не могли поколебать убежденность Сольвейг в том, что она призвана идти по стопам своей матери.

И никто не смог бы убедить ее в том, что она уже следует по тому же пути, и следует с честью. Она была могущественным воином. Во Франкии, когда они сражались на берегу, она билась с волей и силой легендарной Девы-защитницы и собрала свой урожай убийств.

Казалось, все эти годы она была полна решимости отказывать себе в настоящей жизни до тех пор, пока у нее не появится история. Сердце Бренны успокоилось, когда она увидела, что Магни любит ее и ей с ним хорошо. Во всем мире не было двух более подходящих друг другу людей. Сольвейг была бурей, а он — тишиной.

Она могла бы вспомнить других, кто так же подходил бы друг другу — их родителей, например, — но никого лучше. Она была удивлена и обрадована, увидев, что ее дочь наконец поняла это.

Когда Леиф подошел к ней и Вали, он все еще держал Ольгу за руку. Они не расставались с тех пор, как ее подруга появилась на берегу. Бренна понимала эту необходимость. После всепоглощающего страха и неуверенности, которые она испытывала, спрашивая себя, живы ли ее дети, мысль о разлуке была невыносима.

Однако теперь, когда Леиф присел перед ними на корточки, он, наконец, отпустил свою жену. Улыбнувшись своим друзьям, она подошла к Магни и Сольвейг и села с ними. Ольга поняла, что Леиф хотел поговорить с ними наедине.

Вали поставил Хеллу на ноги и подтолкнул ее и Тову к группе, состоящей из Ольги, Сольвейг и Магни. Бренна не сводила с них глаз, пока они шли.

— В Гетланд на рассвете, — сказал Вали, когда дети ушли. — Мы уничтожим этого узурпатора и всех, кто сражался вместе с ним, чтобы отнять наши дома.

Бренна была ошеломлена, когда Леиф покачал головой.

— У него полторы тысячи человек в Гетланде, Вали. Более чем в три раза больше, чем нас. Элоф сказал, что многие из моего народа не присягнули ему, и он перерезал их, как собак. Женщины и мужчины, фермеры и ремесленники. Он сидит в своем кресле и ждет нас. Мы не победим его. Не сейчас. Сундуки с золотом — это не оружие.

— Ты хочешь, чтобы мы прятались здесь, как деревенские мыши? Может, мне взять в руки сети и научиться ловить рыбу? Нет! — Вали ударил себя кулаком по бедру.

Бренна положила руку на ногу мужа. Ее собственная жажда битвы поубавилась с возрастом и по мере того, как она воспитывала своих детей. В разгар боя она чувствовала себя заряженной и сильной, как никогда, но после приходила усталость. Гибель Илвы и страх за Агнара, Тову и Хеллу измучили ее. Она не хотела больше терять детей. Если у Леифа был другой способ, она хотела бы его услышать.

— Вали. Дай ему высказаться.

Леиф обратил свое внимание на нее.

— В моем плане тоже есть риски. Но выслушай меня. Мы отплываем. На Меркурию. И мы просим наших друзей о помощи. Леофрик объединил большую часть Англии под своим знаменем и собрал могучую армию. — Он снова встретился взглядом с Вали. — С такими силами за спиной мы похороним Толлака. Он будет пылинкой у наших ног. И тогда мы с тобой заявим права на два более крупных владения, и никто не встанет между нами. А когда мы уйдем в Валгаллу, Магни и Сольвейг объединят все это. И только тогда на нашей земле воцарится единство.

— Сейчас уже конец сезона. Мы не успеем вернуться до зимы.

Бренна поняла, что план заинтересовал Вали; он рассматривал уже конкретные пункты, а не сам план. Он уже признал его ценность.

— Ты хочешь сказать, что мы останемся на зиму в Меркурии, — сказала Бренна, поняв весь план в целом. — Чтобы отплыть, когда погода снова станет теплой.

Леиф кивнул.

— Зима здесь будет суровой. У нас есть золото, но его некуда потратить. Наши запасы истощились из-за путешествия во Франкию. Те, кому удалось спастись, принесли с собой совсем немного. Мы отправимся в более теплый мир, проведем зиму с нашими друзьями и семьями в Норшире. Когда снова наступит лето, мы будем сильными, отдохнувшими и хорошо подготовленными. — Злобная усмешка исказила лицо Леифа. Она никогда раньше не видела у него такого выражения лица. — Мне нужна сила, которая заполнит гавань. Я хочу, чтобы Толлак обмочился от страха, когда мы приплывем к нему.

— оОо~

Решение было быстро принято и согласовано. Они отплывут на Меркурию со всей возможной поспешностью и проведут зиму, собирая силы, которые уничтожат Толлака и на долгие годы удержат других от безрассудства нападения на ярла Леифа или ярла Вали.

Деревня была слишком мала, чтобы вместить беженцев из Гетланда и Карлсы, и, конечно же, в ней не было места для сотен потрясенных и усталых налетчиков, высадившихся на берег. Жители Гетланда разбили лагерь на окраине деревни, и налетчики расширили его.

Скейды едва смогли принять беженцев, пожелавших присоединиться. Примерно половина из пришедших решила отплыть, большинство подумывало обосноваться в Норшире и начать все сначала.

В плане Леифа было много рисков. Выходить в море в конец сезона было опасно, особенно при таком длительном плавании. Моря и небеса были наиболее бурными на пороге зимы, когда тепло и холод боролись в облаках. В этом путешествии будут дети, женщины и мужчины, которые не обучены плаванию под парусом. Если они поддадутся во время шторма панике, то могут подвергнуть опасности всех находящихся на борту.

Но Леиф был прав. Это был их лучший вариант и, вероятно, единственный, который вернул бы им их дома. Так что опасности того стоили.

Им потребуется два дня, чтобы произвести ремонт, необходимый скейдам после Франкии, и пополнить запасы провизии, насколько это возможно. Два дня. И потом они поплывут навстречу своему спасению или смерти.

Вали устроился на меху позади Бренны и обнял ее за талию своей мускулистой рукой. От него пахло медом; они с Леифом и Ульвом проговорили далеко за полночь.

— Я думал, ты спишь, любовь моя.

Она подняла его руку и прижалась губами к костяшкам пальцев.

— Размышляю. Вали, ты устал от крови?

Он осторожно потянул ее, и она перевернулась на спину и посмотрела на него снизу вверх. Костер все еще горел в центре деревни, и несколько факелов все еще были зажжены. Свет достиг их лагеря и мягко осветил его лицо.

Он провел кончиками пальцев по ее щеке.

— Ты имеешь в виду битвы? — Когда она кивнула, он ответил: — Нет. А ты?

Удивление заострило его вопрос до предела. Бренна и сама была удивлена, и одновременно нет. Ее страсть к сражениям ослабла с момента рождения Сольвейг, постепенно уменьшаясь, пока она не начала ощущать ее внутри. Со смертью Илвы от нее словно отвалился большой кусок.

— Я бы хотела, чтобы наши дети познали мир.

— Они знают, что такое мир, Бренна. Они всегда знали мир, любовь и утешение. До сих пор в доме, который мы построили, царил мир. Мы сами ищем битву. Она нас не находит.

— До сих пор.

— Толлак заплатит.

— Что, если… если нам остаться в Эстландии… — Давным-давно они с Вали планировали поселиться в Эстландии и заниматься сельским хозяйством. Она была счастлива, думая о том, чтобы построить дом вместе с Вали и растить их семью в этой крошечной деревушке, среди друзей.

— Бренна, ты ли это? Мы не фермеры. И мы растили не фермеров. Мы воины. Как и наши дети. — Внезапно он успокоился и притянул ее к себе, перевернув на спину и прижав ее голову к своей груди. — Это Илва, не так ли? Ах, любовь моя. Она в Валгалле. С ней все хорошо. У нее была хорошая смерть.

— Никто не должен умирать в таком возрасте.

Вали не ответил, но легкая дрожь пробежала по его рукам. Бренна знала, что он борется со своим собственным горем; она понимала, что образ их дочери, которая сейчас держит на руках их первенца, поддерживал его. Ее горе было, по крайней мере в этом смысле, эгоистичным. Она хотела, чтобы Илва была с ними, здесь, в этом мире. Но когда она тосковала по ней, она будто затмевала для Вали представление об их детях, живущих в мире с богами.

— Прости меня. Сегодняшний день меня расстроил.

Он поцеловал ее в макушку.

— Через этот мир нужно пройти, Дева-защитница. Это просто точка в путешествии. Мы создали семью здесь, но здесь мы только путешественники. Только за пределами этого мира мы познаем покой и вечность. Только там наша семья будет снова полной.

Бренна оперлась Вали на грудь и посмотрела сверху вниз на его лицо. Такой любимый. Годы оставили на нем свои следы, образовав линии и складки, оставив седину в волосах и бороде, но он был так же ослепительно красив, как и всегда. Его любовь к ней пылала в его глазах так же горячо, как и прежде. Он всегда будет самым прекрасным существом в ее жизни.

— Я люблю тебя, Вали Грозовой Волк.

— И я тебя, Дева-защитница. — Ухмылка приподняла уголок его рта. — Сегодня вечером дети совсем рядом. Они спят?

Она огляделась. Хелла и Това лежали, прижавшись друг к другу, в нескольких футах от них, обе тихо похрапывали, спя безмятежным сном невинного детства. Агнар лежал, прислонившись к бревну, совершенно неподвижно. Хокон куда-то ушел. А Сольвейг спала с Магни.

— Они спят. — Она легла на спину и начала расстегивать свои бриджи.

Вали перекатился на бок и потянул шнуровку на ее нагруднике. Бренна выскользнула из своих бриджей и начала расстегивать его.

Когда он раздвинул ее ноги и вошел в нее, они оба тихо застонали. Бренна обхватила своего мужчину ногами и руками. Прожив двадцать лет в доме, полном детей, они хорошо научились любить друг друга в тишине.

Но их любовь была такой же горячей и необузданной, как и всегда.

Часть 3. ЖЕНЩИНА

13

Их народ основал Норшир и подружился с королем саксов больше чем десять лет назад. Магни и Сольвейг были в Меркурии всего однажды, пять лет назад. Магни помнил, какую красивую деревню построили их люди, а еще он помнил большой замок короля, который Астрид — друг семьи и жена этого короля, называла своим домом.

Магни помнил и долгое путешествие, и эффект, который оно оказало на его мать, которая гораздо увереннее чувствовала себя на земле, нежели в море.

Это путешествие, предпринятое в более сложных обстоятельствах, с меньшим количеством ресурсов, людьми, которые еще не отдохнули после предыдущего плавания, сказалось на ней тяжелее всего. В течение нескольких дней Ольга была настолько слаба, что не могла даже стоять. И все же ей как-то удавалось заботиться о других, даже если эта забота состояла в том, чтобы рассказать тем, кто остался здоров, как ухаживать за больными.

Переменчивая погода дважды захватывала их в свои тиски. Первый шторм швырял их из стороны в сторону, но ущерб был совсем небольшой. Второй шторм снес мачту со скейда и утащил с собой в море дюжину человек. Им удалось вернуть только троих.

В течение двух дней оставшиеся целыми скейды по очереди тянули пострадавший через море. Это сильно замедлило их продвижение, и если бы с небес обрушился еще один шторм, они, вероятно, погибли бы все.

Когда Англия показалась из-за туманного горизонта, раздался радостный хор усталых голосов. Их путешествие еще не закончилось — Меркурия была дальше на юг, и скалы на длинных участках береговой линии выходили к морю, — но они знали, что, по крайней мере, их не поглотит целиком Эгир, пьяный йотунн моря.

Магни направился к своей матери. Сольвейг села рядом с Ольгой, помогая ей набрать воды. Он попросил ее присмотреть за его матерью, когда она упала в обморок, и с тех пор Сольвейг почти не отходила от нее. Сама же Сольвейг скорее убила бы его, чем призналась в том, что под жестким панцирем воина в ней живет нежная душа.

Присев на корточки, Магни забрал у нее шкуру, чтобы помочь.

— Мама, мы скоро будем на берегу.

Она одарила его слабой улыбкой и отпила воду.

— Это хорошо. Мне очень хочется, чтобы земля снова стала твердой под ногами. Магни, ты слишком сильно беспокоишься обо мне. Я просто устала. Другие гораздо больнее, чем я. Проверь, как там маленький Яри.

Ее тело уже несколько дней не принимало пищу и большую часть выпитой воды, и сил было мало. Теперь скулы Ольги, казалось, прорезали лицо по бокам, а темные глаза глубоко запали. Она была более чем уставшей.

— Я пойду, — сказала Сольвейг и встала. — Посиди со своей матерью. Ты почти не отдыхал в последние несколько дней.

Магни оглянулся через плечо. Его отец стоял на корме, помогая отвязать буксирный трос и освободить поврежденный скейд. Три неповрежденных уже спустили паруса. Пришло время садиться на весла, и четвертый корабль снова мог идти своим ходом.

— Нет, останься с ней. Мне нужно грести, но перед этим я проверю, как там мальчик. — Он сжал руку матери. — Скоро мы будем на берегу.

Она кивнула и позволила своим глазам закрыться.

— оОо~

Норширская гавань была слишком мала, чтобы вместить четыре скейда. Так что они вытащили их на берег, на поросший тростником песчаный простор. На вершине холма вдоль берега высился густой лес, темный и зловещий. Магни вглядывался в его тени и напоминал себе, что здесь они не налетчики. Они были среди друзей. На этой земле для них не было бы никакой опасности.

Отец Магни поднял мать и отнес ее на берег на руках. Он тоже глубоко переживал за ее здоровье.

Многие из их большого отряда были слишком больны, изранены или утомлены, чтобы немедленно отправиться в дальний путь. День был на исходе, а до замка оставалось несколько часов пути, поэтому они стали разбивать лагерь.

Магни помогал разгружать корабли, когда его отец спустился из лагеря и окликнул его.

— Неподалеку есть небольшая деревня. Мы с Вали отправляемся туда за лошадьми и поедем верхом в замок. Я хочу, чтобы ты помог Бренне здесь. Людям нужно отдохнуть и поесть.

Сольвейг спрыгнула со скейда и встала рядом с Магни.

— Мы можем поохотиться. В здешнем лесу наверняка водится дичь.

Его отец кивнул.

— Да, олени, кабаны и мелкая дичь. Ничего похожего на наших зверей, но достаточно. И в миле от леса есть пресная вода — ручей, который впадает в море.

— Мы поймаем достаточно дичи, чтобы у наших людей были силы, отец, — ответил Магни.

— И присматривай за своей матерью. — Его отец положил руку на плечо Магни. — Проследи, чтобы она поела первой.

— Она не станет, — возразила Сольвейг. — Она не станет есть, пока не поедят дети и больные.

Все трое знали, что мать Магни будет держаться до последнего. Но Магни схватил отца за руку.

— Я позабочусь об этом. И я прослежу, чтобы она хорошо отдохнула. Я позабочусь о ней.

— оОо~

— Неужели мы должны соревноваться во всем? — Магни схватил оленя за рога и взвалил себе на спину.

Сольвейг пристально посмотрела на него.

— Ты тоже ведешь счет.

Их отцы отправились в замок, чтобы сообщить королю о своем прибытии, а Магни и Сольвейг собрали отряд и отправились в лес за едой и водой. Они взяли тех, кто запомнил землю и не мог бы заблудиться.

— Но я не сержусь, когда ты превосходишь меня.

Всю свою жизнь они соперничали друг с другом. Или, скорее, сравнивали себя друг с другом. Когда они были маленькими, Магни, младший, не столько соперничал с Сольвейг, сколько бегал за ней. Но потом он превратился в мужчину, и время их рождения перестало иметь большое значение. Сольвейг же стала соперничать всерьез. Ей не нравилось, что он становится больше и сильнее ее.

Но он был мужчиной, а она — женщиной. Вряд ли его можно было винить за правду об их телах.

Сольвейг не принимала этого. За то короткое время, что прошло с тех пор, как они стали парой, она, казалось, стала особенно дорожить преимуществами, которые у нее были, — например, своим мастерством владения луком.

Магни бросил тело оленя на носилки, на которых уже лежала часть этого же оленя, молодой кабан и несколько более мелких животных. Этого было недостаточно, но кое-кто из их отряда громко топал в лесу, распугав большую часть дичи. Магни уставился на кучу мертвых животных и подумал о том, чтобы отослать неуклюжих охотников обратно с носилками и позволить более опытным следопытам продвинуться дальше в лес.

— Ты не победил, — проворчала Сольвейг, отвлекая его. — У меня есть еще.

Он повернулся к ней и взял ее за руку.

— Твой барсук и пять белок против кабана и оленя. Я думаю, что кабан должен считаться за несколько белок. А олень — еще больше.

— Меньшие цели требуют большего мастерства.

— Более крупная добыча кормит больше людей. Вот почему мы охотимся, да?

Ее глаза опасно сузились, и Магни понял, что возразить ей нечего. Он улыбнулся и притянул Сольвейг к себе.

— Из нас двоих ты стреляешь лучше. Я не чувствую угрозы себе в том, чтобы признать это. Я собираюсь отправить носилки обратно. Ты, я и Фроде можем идти дальше — тихо — и найти еще дичь. Я сомневаюсь, что мы поймаем еще одного крупного зверя после всей этой беготни, но мы могли бы убить больше мелких, если будем внимательны. Маленькие зверьки — твоя специальность.

— Ты меня дразнишь. — Но выражение ее глаз смягчилось, и на ее суровом лице появилась улыбка.

— Только потому, что ты такая свирепая, а ведь мы не сражаемся. Пойдешь охотиться со мной, чтобы мы могли накормить наш народ?

Он не хотел отчитывать ее, но Сольвейг явно смутилась. Ее щеки даже порозовели от стыда.

Магни поцеловал ее.

— Пойдем. Если насчитаешь больше убийств, чем я, когда мы вернемся в лагерь, я отпраздную твою победу сегодня вечером между твоих бедер.

Она улыбнулась.

— А если ты вдруг выиграешь?

— То же самое. Доставить тебе удовольствие — самая большая награда, которую я могу себе представить.

— оОо~

В тот вечер они хорошо поели, и отряд улегся на отдых с достаточно полными желудками и достаточно промоченным глотками, чтобы чувствовать себя комфортно. Их отцы не вернулись, но они и не ждали возвращения до утра.

На следующее утро, ближе к рассвету, Магни проснулся оттого, что Сольвейг выскользнула из его объятий. Воздух был тяжелым от влаги; над землей и над спящими людьми стелился туман, такой густой, что его приходилось смахивать с лица.

— Сольвейг?

Она завязала шнурки на бриджах и накинула поверх них тунику.

— Мама вот-вот встанет, — прошептала она, натягивая ботинок. — Хочу помочь ей разжечь огонь.

Магни посмотрел на свою собственную мать. За вечер Ольга немного пришла в себя и, казалось, все еще пребывала в приятном состоянии покоя, но он наклонился поближе и понаблюдал, чтобы убедиться, что она дышит. Она дышала, и он тоже вздохнул.

— Сольвейг, подожди.

Она уже была в обуви и подобрала меховую накидку, чтобы накинуть на плечи. Ее косы расплелись за ночь, вероятно, пока они занимались любовью, и длинные распущенные пряди обрамляли лицо.

Магни не был готов расстаться с ней на целый день. Именно ночью, когда они делили меха, и утром, перед тем как сбросить их, он как никогда чувствовал, что Сольвейг принадлежит ему. Она снимала щит, она сбрасывала с себя бремя величия, которого, как она чувствовала, должна была достичь, она забывала, что была Девой-защитницей и дочерью двух легенд. В тишине, когда их тела были обнажены, она была только Сольвейг — и только его.

Но как только она оказывалась на виду у других, между ними сразу появлялось расстояние. Даже когда он обнимал ее, он чувствовал разницу. Когда всходило солнце, ее разум начинал кружиться, подвергая сомнению каждое прикосновение.

Он терял ее каждый день и возвращал каждую ночь.

Теперь, все еще лежа на земле, когда Сольвейг стояла над ним, ожидая объяснений, он просто поднял руки.

Она рассматривала его, уперев руки в бока.

— Есть вещи, которые нужно сделать.

— Еще не совсем рассвело. В лагере тихо. Останься со мной еще на мгновение.

— Я всего лишь иду к огню. Ты будешь видеть меня.

Магни поднял руки и больше ничего не сказал. Наконец, она сдалась и снова улеглась, чтобы уютно устроиться в кольце его рук.

— Это глупо, — пробормотала она, но расслабилась в его объятиях и позволила своим пальцам поиграть с его распущенными волосами.

— Тсс. Будь моей еще какое-то время. — Магни прижал ее к себе и перекатился на нее, устраивая свои ноги между ее ног. Она не протестовала, ни тогда, ни когда он просунул руку ей под тунику и нащупал ее грудь.

— Ох, — выдохнула она, когда ее сосок напрягся под его пальцами. — Магни…

— Скажи мне, чего ты хочешь от меня, Дева-защитница, — пробормотал он, слегка проводя языком по ее приоткрытым губам.

Она оттолкнула его.

— Мой отец называет мою мать Девой-защитницей.

— Она и есть. И ты тоже. Ты бы хотела, чтобы я этого не делал? Мне показалось, что это слово тебе подходит.

Она нахмурилась.

— Я не знаю.

— Есть много других имен, которыми я мог бы называть тебя. — Он задрал ее тунику и обнажил грудь. — Красивая. — Поцелуй между грудей. — Свирепая. — Еще один поцелуй в месте, где плечо переходило в шею. — Любимая. — Чуть выше соска. — Воин. — Сосок.

Магни водил языком вокруг твердого кончика, пока ее спина не выгнулась дугой.

— Подруга. — Его губы нашли другой сосок. — Моя.

— Ты сбиваешь меня с толку, — простонала она. — Твои прикосновения, твои слова. Я не могу думать, когда я так близко к тебе

— Хорошо. Ты слишком много думаешь. Ты всегда слишком много думала. Пусть твой разум успокоится, Сольвейг. Поверь мне. Люби меня. Почувствуй. — Он просунул руку ей под бриджи. — Скажи, чего ты хочешь от меня.

— Не присваивай меня целиком, — взмолилась она и притянула его к себе.

— оОо~

Солнце еще не поднялось над горизонтом, когда вернулись их отцы, причем с большим отрядом. Король и королева ехали вместе с ними, а за ними следовали повозки и лошади, чтобы помочь посетителям добраться до замка.

Астрид, королева, была одной из их народа, близким другом его родителей, а также Сольвейг. Он много раз слышал истории об Эстландии и о первых годах правления своего отца в Гетланде. Но Астрид уехала из Гетланда, когда он был совсем маленьким, и с тех пор он видел ее всего несколько раз. Магни почти не помнил ее и не испытывал к ней сильной привязанности.

Но ему нравилось видеть радость родителей. С тех пор как они вернулись домой и обнаружили, что он захвачен, его отец и родители Сольвейг были мрачны в самые спокойные моменты, а в остальное время пылали черной яростью. Трудное путешествие, увеличившее потери, только ухудшило их настроение, и вспыльчивость лидеров передавалась и другим людям.

Было приятно снова видеть, как они улыбаются.

Вдали от дома им предстояла долгая зима, но если они смогут вернуться летом отдохнувшими и восстановившимися, с войсками Меркурии за спиной — да, тогда они смогут свергнуть узурпатора Толлака и восстановят порядок.

— Интересно, какая здесь зима, — задумчиво произнесла Сольвейг, подходя и становясь рядом с ним. Должно быть, в ее беспокойном разуме проносились похожие мысли.

Он взял ее за руку и переплел их пальцы. Прежде чем он успел ответить, это сделала Астрид. Магни не думал, что они находятся в пределах слышимости, но она повернулась, улыбнулась и направилась в их сторону. На ней было элегантное платье из плотной ткани, но поверх него что-то вроде кожаного нагрудника, слишком мягкого, чтобы быть доспехом. Когда она направилась к ним, юбка разошлась посередине, и он увидел, что на ней были бриджи и кожаные сапоги.

Сольвейг, казалось, особенно интересовала ее одежда, и она смотрела на ее ноги, даже когда Астрид уже встала перед ними.

— Серая, — ответила она на размышления Сольвейг. — И мокрая. Зелень увядает, и часто идут дожди. Местные думают, что здесь холодно, но это не так. И здесь не так много снега или льда. Мы украшаем замок и часто устраиваем пиры, чтобы отогнать тоску. И тепло возвращается быстрее и сохраняется дольше, чем на Севере.

Она произносила их слова, но они звучали странно. У нее появился акцент, которого Магни никогда раньше не слышал.

Взглянув на их соединенные руки, она протянула свои им обоим.

— Пойдемте. У нас есть лошади, на которых вы сможете покататься, и замок, готовясь отпраздновать ваше прибытие. Это радость, что вы здесь!

— оОо~

Магни бывал время в этом замке, но его разум, казалось, отбросил эти воспоминания как слишком фантастические. Хотя он ходил в набеги вот уже четыре года, и они побеждали других королей, они никогда не захватывали замки, и он никогда не бывал внутри.

Он не мог понять, зачем кому-то понадобилось строить такую штуку. Замок короля Леофрика был огромен, и почти каждое помещение, по которому они проходили, казалось пустым, или почти таким, если бы не мебель и украшения. Все комнаты, даже коридоры, были украшены предметами, установленными на столбах или свисающими со стен. Оружие, ткани, изображения в золотых рамах, фигуры, вырезанные из камня, — все это, казалось, не имело иного назначения, кроме как быть увиденным. Мебель была массивной и тяжелой, из блестящего темного дерева и полированного металла. Стены, пол, потолки были выложены из камня. Несмотря на ткани на стенах и драпировки на потолке, каждая комната была наполнена холодом и эхом.

Идя рядом с ним, Сольвейг казалась очарованной. Она тоже бывала здесь раньше, но воспоминания тоже не запечатлелись в ее сознании. Когда они проходили мимо комнаты, которая открывалась в просторный коридор, она отделилась от их группы и подошла, чтобы встать перед висящим на стене изображением. На ней был изображен мужчина, задрапированный в цветные шелка, с золотым кругом вокруг головы. Другой мужчина, одетый попроще, целовал его в щеку.

— Это их бог? — спросила она, протягивая руку, чтобы обвести пальцем золотой круг. Убрав руку, она потерла кончики пальцев друг о друга. — На ощупь это похоже на золото.

Магни тоже прикоснулся. Блестящий круг вокруг головы мужчины был гладким и прохладным, как металл.

Он отдернул руку, чувствуя себя виноватым, когда к ним подошел муж Астрид, Леофрик, король Меркурии.

— Тебе нравится? — Леофрик бегло говорил на их языке. Магни, напротив, знал всего несколько слов на английском языке. Разговаривать здесь с кем-либо, кроме Астрид, Леофрика или их детей, было почти невозможно. Среди них всех его отец лучше всех владел языком этого места; Магни старался держаться достаточно близко к отцу, чтобы не чувствовать себя потерянным.

— Это твой бог? — спросила Сольвейг короля с дерзкой уверенностью. У здешних людей были свои правила общения, но Леофрик вел себя так, словно его не волновало, соблюдают ли их «северяне».

— Это Его сын, — ответил король. — Наш Христос, который еще и Господь.

Магни бросил взгляд на Сольвейг, которая выглядела такой же растерянной, как и он. Леофрик рассмеялся.

— Астрид тоже этого не понимала. Это не предназначено для того, чтобы быть понятым. Это нечто такое, что можно познать, не понимая. Просто принять.

Сольвейг фыркнула.

— Знания без понимания — это для дураков и детей.

Король улыбнулся ей.

— Вы, женщины Севера, свирепые создания. Могу я спросить — есть ли у вас доказательства подвигов всех ваших богов? Ты знаешь или веришь?

Сольвейг моргнула, глядя на него, и захлопнула рот. Затем ей, казалось, пришла в голову идея, и она уперла руки в бока.

— Наши боги спускались сюда и позволяли нам увидеть их. Они ходят среди нас, когда пожелают. Они говорят с нами, пируют и сражаются вместе с нами. Так что да, мы знаем.

Повернувшись обратно к изображению на стене, Леофрик сказал:

— Как и этот мужчина. Бог приходил к нам. Он ходил среди нас много лет. Он превратился из младенца в мужчину и все это время жил как один из нас. Он знал нас — наши слабости и грехи, а также наши сильные стороны и нашу доброту. Затем Он позволил нам убить Его, чтобы мы могли увидеть себя такими, какие мы есть на самом деле, и чтобы мы могли увидеть глубину Его любви к нам в этой жертве, и Он омыл нас от наших грехов.

— Ты убил своего бога? И все же ты жив? — спросил Магни, не зная, впечатляться или наполняться презрением.

А вот Сольвейг, похоже, не была сконфужена. Она рассмеялась.

— Твой бог слаб, раз позволил предательству жить дальше. В этом нет никакой чести! Это то, чему ты поклоняешься?

— В прощении есть великая честь, Сольвейг. Простить великую обиду — значит проявить великую силу.

Позволив себе громко щелкнуть зубами в качестве комментария, Сольвейг больше ничего не сказала. Но внимание Магни приковала вторая фигура на картинке.

— Кто тот мужчина, который целует его?

— Это Иуда Искариот, человек, который выдал Христа его врагам в обмен на тридцать сребреников. Картина называется «Предательство Иуды».

— И вы почитаете такого червя картинками на своих стенах? Христиане — fårskallar. — Сольвейг скорчила гримасу, словно попробовала что-то отвратительное, и взмахнула рукой, отметая саму идею христианства.

— Прости меня. Я не понимаю этого слова. For-skall-ar?

— Это значит идиоты, — ответила Астрид, входя со своей младшей дочерью Эбби на бедре. — Или, что более близко по смыслу — «овечьи головы». Ты споришь с нашими друзьями, муж мой?

Леофрик забрал девочку у ее матери.

— Нет, любовь моя. Мы обсуждаем различия в наших убеждениях.

Астрид рассмотрела маленькое изображение и скорчила гримасу, мало чем отличающуюся от той, что была у Сольвейг.

— Иуда. Предатель. Он покончил с собой после того, как Христос был распят.

Магни начинали надоедать разговоры о христианах и их боге, но Сольвейг казалась по-настоящему встревоженной, даже разгневанной этим изображением.

— Предатель и к тому же трус. И вот он целует вашего бога, — сказала она. — Зачем создавать такую вещь? Почему бы не показать его мертвым? Зачем вообще его показывать?

— Иуда предал его этим поцелуем.

Астрид взяла Сольвейг за руку и повела ее через комнату к изображению на другой стене. Магни последовал за ними, и Астрид показала им картину, на которой был изображен повешенный.

— У христиан тоже есть месть, Сольвейг. Иуда сейчас в Аду, который очень похож на наш Хельхейм. Он будет вечно страдать как самоубийца и предатель. Есть предел даже прощению этого Бога.

Сольвейг усмехнулась.

— Теперь ты веришь в этого бога?

Она знала Астрид еще хуже, чем Магни, но вопрос об убеждениях был явно важен для нее. Магни попытался понять почему.

Он так напряженно думал, что поймал себя на том, что, прищурившись, смотрит на нее.

Астрид спокойно ответила:

— Я люблю наших богов, Сольвейг. Я их знаю. Но Бога Меркурии я тоже знаю. Вы увидите — когда мы скоро посетим Норшир. Все боги живут там вместе. — Она обняла Сольвейг за плечи. — Пойдем. Я пришла, чтобы показать вам ваши комнаты. Сегодня вечером мы пируем, но у вас есть время отдохнуть и подкрепиться.

Она остановилась и оглядела Магни.

— Одна комната или две?

— Одна, — ответил Магни.

— Две, — одновременно ответила Сольвейг.

Астрид искоса посмотрела на Магни, а затем на Сольвейг. Пожала плечами.

— Тогда две комнаты. И спи, где пожелаешь.

Магни держался в стороне, пока женщины шли по коридору. Две комнаты, хотя они спали вместе каждую ночь. И снова Сольвейг отстраняется от него без всякой видимой причины. Даже когда они держались за руки, ей удавалось помещать между ними стену.

Король Меркурии стоял и ждал его, маленькая дочка засыпала у него на плече.

— Из свирепых женщин получаются лучшие жены, юный Магни Лейфссон. Они стоят затраченных усилий. В этом я могу тебя заверить.

Английский король рассказывал ему о женщинах его же собственного народа. Чувствуя себя униженным и оскорбленным, Магни смог ответить только коротким кивком.

14

— Я дам тебе свежую одежду — не уверена, что у нас найдется кожаная, но по крайней мере туники есть. И пришлю кого-нибудь почистить твою одежду, пока ты будешь мыться.

Пока Астрид говорила, Сольвейг бродила по комнате. Так много места только для себя, и так… мягко. Когда она приезжала со своими родителями в Меркурию несколько лет назад, она и Хокон делили комнату, соединенную с комнатой родителей. Она не помнила, чтобы там было так много подушек и драпировок.

Сольвейг верила, что мягкость, которую эти люди создавали в своем мире, делала мягкими и их самих. Она все еще верила в это. Оказаться здесь, бездомной, окруженной английской роскошью, и искать помощи этого народа, потому что ее собственный народ недостаточно силен… Сольвейг сжала кулаки. Ей хотелось побыть одной, но она не знала, куда можно убежать.

Магни обидело то, что она хотела иметь собственную комнату; она видела это ясно и остро чувствовала. Но в голове Сольвейг сейчас кружились беспокойные, тревожные мысли. Она чувствовала злость, обиду, потрясение и трепет, и все это еще не имело смысла. Магни сказал ей, что она слишком много думает, но если она сейчас думает слишком много, то это потому, что мысли кружатся в голове хороводов. Она не понимала, почему, но ей хотелось скрыться, спрятаться от всего родного, что ее окружало. Вот только тут, в месте, которое не было ее домом, ей некуда было бежать.

Она повернулась и поглядела на Астрид — хорошего друга своих родителей, но женщину, которую она сама знала плохо. В легендах говорилось, что она была великой воительницей. Легенды говорили, что она была схвачена меркурианским королем, что ее ужасно пытали, но она приручила этого мужчину и эту землю и стала их королевой. Сольвейг могла видеть правду в этих историях, просто взглянув на Астрид. Она вела себя привычно, и выражение ее лица, хотя и доброе, имело черты, узнаваемые Сольвейг — как будто между ее плотью и костью имелся слой, выкованный из стали.

Шрамы, бледные и расплывшиеся от времени, покрывали ее лицо, горло и грудь. Шрамы — следы и сражений, и жестокости.

И все же она простила короля и вышла замуж за его сына. Она родила ему четверых детей. Сольвейг чувствовала такое же беспокойство при мысли об этом, как и при виде картин христианского предателя. Все это прощение приводило в замешательство. Предательство должно караться местью. Если Астрид была воином, которым она себя называла, почему она отказалась от мести ради прощения?

Она изучала шрамы Астрид, и королева, похоже, не возражала против ее пристального внимания. Через некоторое время внимание Сольвейг отвлеклось на другое. Израненное шрамами тело Астрид было скрыто красивыми тканями — блестящими шелками насыщенного синего цвета, которые в некоторых местах, казалось, сливались с ее телом, а в других растекались, как вода. Ее платье было отделано блестящими серебристыми нитями, а на нити были нанизаны маленькие переливающиеся драгоценные камни.

Несмотря на все презрение к мягкости английского мира, у Сольвейг тоже были слабости. Ей нравились красивые одежды и безделушки, и она старалась, когда не совершала набегов, выглядеть как можно красивее — не для того, чтобы привлечь мужчин, а потому, что это заставляло ее чувствовать другую силу.

С тех пор, как она была маленькой, ее отец возвращался из набегов с кожаным мешочком, наполненным блестящими вещами — специально для нее. Когда торговые корабли прибывали в Карлсу, она просила у отца шелка и драгоценности. А позже стала покупать все сама.

И вот теперь она бессознательно протянула руку, желая прикоснуться к драгоценным камням, сверкающим на рукаве Астрид. Увидев, что намеревается сделать ее рука, Сольвейг тут же смущенно опустила ее.

Но Астрид заметила и подошла ближе, протягивая руку.

— Хранитель гардероба давно научился шить платья, которые мне нравятся. Они свободны, так что я смогу в них сражаться, если понадобится. Другие женщины страны тоже стали носить такие. Поскольку ты останешься здесь на зиму, я отведу тебя к нему, и мы попросим его сделать для тебя что-нибудь, если хочешь.

Сольвейг погладила гладкий рукав наряда Астрид и позволила пальцам поиграть с мерцающими нитями на ее запястье.

— Сольвейг? Хочешь такие платья, как у меня? Мы можем сделать и одежду из кожи. Это твой дом до лета, поэтому я хочу, чтобы тебе было комфортно.

Это был не их дом. Они были изгнанниками. Бездомными. Пока они не смогут вернуть себе украденную у них землю, они будут беженцами в этом странном месте. Никогда еще Сольвейг не чувствовала себя такой лишенной корней. Она встретилась взглядом с королевой.

— Ты будешь сражаться за нас летом?

Глаза Астрид светились убежденностью.

— Мы обсудим этот вопрос уже скоро. Но что бы Леофрик ни решил по поводу королевства, я отвечу за себя: я буду сражаться за вас. Ты уже спрашивала меня, поклоняюсь ли я христианскому богу. То, что я думаю о богах, теперь сложно. Но я думаю, что на самом деле тебя интересовало, кто я. Я — Астрид с Севера, и я буду сражаться вместе со своим народом.

В ее голосе звучала страсть воина, и встревоженный разум Сольвейг начал успокаиваться. Она кивнула и позволила своей руке соскользнуть с шелкового рукава Астрид.

— Могу я… — спросила она, а затем остановилась, удивленная тем, что заговорила.

— Да?

Что она хотела сказать? Сольвейг провела большим пальцем по кончикам пальцев, все еще ощущая следы шелка и серебра.

— Может, у тебя есть… есть платье, которое я могла бы надеть сегодня вечером?

Как только эта мысль нашла свое место в разуме, Сольвейг остро почувствовала ее. Она хотела избавиться от кожаной одежды, которую носила неделями, в которой сражалась, проливала кровь и плавала под парусом. Ей хотелось раздеться догола и искупаться, а еще она хотела надеть что-нибудь красивое. В этом месте, где она была беспомощна, она не хотела думать о битве, где была слишком слаба, чтобы победить.

В этом месте, таком далеком от мира, который она знала, так далеко от богов, которые благоволили ее родителям и ждали, когда она станет достойной, она хотела быть красивой.

Она хотела, чтобы Магни считал ее красивой.

Королева Меркурии улыбнулась.

— Пойдем. Ты выше меня, и твоя грудь пышнее, но я думаю, мы сможем найти что-нибудь в моем гардеробе. После я пришлю девушку, чтобы она помогла тебе принять ванну и одеться. С платьями может быть трудно справиться без посторонней помощи, пока не привыкнешь.

— оОо~

Платье, которое она выбрала, было зеленым, насыщенного цвета глубокой, неподвижной воды. Такого зеленого она никогда раньше не видела в одежде. Крошечные прозрачные кристаллы сверкали на груди и образовывали узоры на юбке. Астрид сказала ей, что это зимнее платье, которое она надевала на праздник, но Сольвейг было все равно. Оно шнуровалось сзади и идеально сидело. Было еще нижнее платье золотого цвета, но оно было слишком облегающим, поэтому она надела другое, черное. Юбка не волочилась по земле, как это было бы у Астрид, и не была разрезана впереди, как у многих платьев Астрид, но Сольвейг нравились крошечные черные туфельки с лентами, которые обвивались вокруг лодыжек, и ей нравилось, что они выглядывали так, что она могла видеть их при каждом шаге.

«Девушка», которая помогла ей, на самом деле была женщиной, значительно старше Сольвейг. Оди была милой и сделала больше, чем просто помогла ей умыться и одеться. Она сделала Сольвейг и прическу, скрутив волосы в локоны и закрепив драгоценными камнями. Она знала некоторые слова их языка, и им удалось завязать что-то вроде беседы. Сольвейг она очень нравилась.

В комнате стояло высокое зеркало, и Сольвейг не узнала себя. Она словно превратилась в прекрасную леди. Она чувствовала себя красивой.

И она чувствовала себя сильной в этой одежде. В шелковых туфлях и сверкающих драгоценностях, с мечом и щитом, висящими на стене, она чувствовала, как сквозь нее проходит волнующая сила.

Оди помогла ей найти дорогу в зал, где они собирались ужинать. Магни стоял в холле вместе с их семьями и друзьями. Он тоже умылся и оделся. На нем была темная кожаная одежда, которая блестела. Его золотистые волосы тоже блестели. Он завязал часть волос сзади, как часто делал перед битвой; ей нравился такой вид. Живот Сольвейг дернулся, и ее лоно сжалось. Он стоял там, как сам Тор у дверей в большой зал Валгаллы.

Не все люди, приплывшие в Меркурию, были приглашены на пир в этот зал. Только лидеры, их семьи и их близкие советники. Остальные тоже пировали, но у костра в лагере, который разбили на территории замка.

Их родители, братья и сестры Сольвейг и еще несколько человек стояли у входа в зал. Все были умыты и одеты для празднования. Мужчины были одеты в чистую и отполированную кожу, как и Магни. Однако из всех женщин только Сольвейг выбрала такой изысканный костюм женщин этого мира. Ее мать и Ольга были одеты в гораздо более простые платья, как и Това с Хеллой.

Она хотела отличаться от себя обычной, но теперь при виде остальных, часть силы, которую Сольвейг ощущала в этой одежде, испарилась.

Но вот к ней подошел Магни. Она не видела его с тех пор, как они стояли в комнате и спорили с королем о его боге. Он был расстроен, когда они расстались, хотя и не выразил этого прямо.

Теперь, расплываясь в улыбке, он пересек комнату.

— Ты подобна Фрейе, пришедшей, чтобы ходить среди нас в изяществе и красоте.

Она улыбнулась; она тоже считала его богом.

Он положил руку ей на талию. В этом прикосновении чувствовалось обладание, и это заставило разум Сольвейг зашуметь, но она подавила этот шум и встретилась с ним взглядом.

— Ты больше не сердишься?

— Я и не сердился, Сольвейг. Я в замешательстве. Но мы можем поговорить об этом позже. — Он взял ее за руку и повел к широкому дверному проему, где стояли два стражника в одинаковых доспехах.

Мужчина, стоявший рядом с их родителями, подошел к двери, и Сольвейг поняла, что это Бьярке, один из тех, кто помог заселить Норшир и который теперь был дворянином этого мира. Под руку с ним шла женщина; Сольвейг тоже помнила ее — его жена. Они были из Карлсы.

— Как некоторые из вас знают, — сказал Бьярке, — в этом мире есть свои собственные ритуалы. Они отличаются от наших, но здесь не менее важны. Будет звучать музыка, и зал встанет, когда мы будем проходить мимо. Для нас уже накрыт стол. Было бы лучше всего войти в зал в порядке очереди: Леиф, Ольга, Вали и Бренна сразу за мной, их дети следуют за ними, а остальные — после.

Сольвейг помнила кое-что из этого по своему предыдущему визиту в Меркурию. Она вспомнила зал и пир среди людей в изысканных одеждах. Она вспомнила странную музыку и танцы. Она помнила, как люди пялились на нее. Много людей.

Позади Сольвейг Ульв усмехнулся и захромал назад, как будто собирался уйти.

— Я не хочу участвовать в их спектаклях. Этот мир состоит из дураков и овец.

— И воинов тоже, — добавил Магни. — Воинов, чьи сильные руки нам нужны.

— Астрид хотела бы, чтобы ты был с нами, Ульв, — сказал Леиф. — Я хочу, чтобы ты был с нами. Я обязан тебе жизнью Ольги.

— Мы все в долгу перед тобой, — добавила мать Сольвейг. — И Турид, и ее сыновья. Ты спас наших детей. Вы спасли нас от поражения и засады в Гетланде. Ты дал нам шанс подготовить нашу месть. Этот пир — празднование этого шанса. — Она подошла к нему и положила руку ему на плечо. — Этой зимой мы узнаем, кого именно мы просим сражаться вместе с нами. Мы увидим их в их ритуалах так же часто, как и во всем остальном.

Ульв несколько секунд рассматривал мать Сольвейг. Наконец, он кивнул. Все они выстроились в соответствии с инструкциями Бьярке и двинулись в холл.

— оОо~

Как и прежде, после трапезы были танцы. Пока они ели, тоже играла музыка, и Сольвейг это не нравилось. Звуки извлекали, царапая тугие струны палочками или пощипывая их, и от этого у нее напрягался затылок. Были еще маленькие дудочки и барабаны, больше похожие на инструменты из дома, и они ей нравились больше, но струнные, похоже, нравились меркурианцам.

Но после трапезы пришли слуги и убрали со столов, а затем отодвинули их в сторону. Леофрик свел свою жену вниз с помоста в центр зала. Зазвучал тяжелый барабанный бой, который Сольвейг узнала, и король с королевой протянули руки к родителям Сольвейг, Леифу и Ольге и всей их компании. Бьярке с женой и другие норширские поселенцы, присутствовавшие на пиру, тоже поднялись.

Магни протянул руку, и Сольвейг сжала ее. Они присоединились к своим людям в центре комнаты, образовав круг. Это были музыка и танцы, которые она знала.

Остальные наблюдали, как их люди двигались по кругу в ритме, заданном барабаном. К ним присоединилась труба, добавив более легкий, более сложный узор — странный, но не неприятный. Сольвейг повернулась лицом кпереди и снова взяла за руку Магни и своего отца, затем, в нужный момент, снова развернулась в круг. Ее шелковые юбки развевались вокруг ног.

Из-за маленьких туфель ее ноги на каменном полу чувствовали себя странно. Как будто на ней вообще не было обуви. На следующем повороте она поскользнулась, совсем чуть-чуть, но Магни вырвался из хватки жены Бьярке и положил руку на поясницу Сольвейг, поддерживая ее. Ненужный жест, но милый. Чувствуя легкость и раскованность, она улыбнулась ему и снова продолжила танец.

Через некоторое время они разомкнули круг, и жители Меркурии станцевали танец людей Севера. Они знали движения так же хорошо, как Сольвейг и люди ее народа, как будто подобные танцы были такой же частью их жизни, как странная музыка, которая играла во время ужина. Сольвейг обнаружила, что улыбается, а потом и смеется, танцуя.

Но затем снова зазвучала странная струнная мелодия, и кольцо танцующих распалось и сошлось в какую-то странную фигуру. Сольвейг отпустила Магни и своего отца и отступила назад, к стене зала. Она не знала ни этой музыки, ни этой манеры двигаться. Остро ощущая свое несоответствие, она отвернулась, ища взглядом хоть что-то из их мира — что-то, чего она здесь не могла найти.

Магни последовал за ней; она почувствовала, как его пальцы поймали ее руку, прежде чем он поравнялся с ней.

— Не убегай, Сольвейг. Не от меня.

Она повернулась к нему лицом, позволяя держать себя за руку.

— Здесь некуда бежать. Куда бы я пошла?

Не говоря ни слова, он вывел ее из зала. Двое охранников, стоявших по обе стороны широкого прохода, вообще не обратили на них внимания. Казалось, они даже не моргали.

Отойдя на некоторое расстояние от странной музыки и толпы людей, Сольвейг снова успокоилась. В относительной тишине и уединении Магни взял ее за другую руку. Они стояли лицом друг к другу, сцепив руки.

— Выйди за меня замуж здесь, — сказал он.

Сольвейг почувствовала, как у нее в буквальном смысле отвисла челюсть. Пока ее ошеломленный разум пытался снова научить ее говорить, Магни продолжил:

— Ты говоришь, что хочешь сначала написать свою историю. Сольвейг, твою историю написали еще до того, как ты родилась. Ты — дитя Ока Бога и Грозового Волка. Ты родилась в день солнцестояния с поцелуем самого Солнца на плече. Ты великая Дева-защитница, зеркало своей матери, и за тобой видны горы тел убитых тобой врагов. Тебе суждено стать моей женой, женой сына Леифа, и однажды мы вместе объединим наши земли. Разве ты не слышишь эти истории? Ты не слушаешь? Твоя история уже рассказывается людьми, и все, что ты делаешь, только дополняет ее. Твоя история будет рассказываться еще долго после того, как ты окажешься в Валгалле. Ты уже стала легендой.

И все же ее разум не мог подобрать слов. Все, что говорил Магни, было правдой. Конечно, она слышала эти истории. Именно они так глубоко врезались в ее сердце и душу, заставили ее почувствовать, что она намного меньше, чем должна была бы быть. Магни, как никто другой, должен это знать. Он должен заглянуть в нее, как он часто делал, и понять. Вместо этого он вытащил наружу то, что делало ее слабой, и сказал, что из этого нужно черпать силы.

Возможно, он вообще ее не знал. И он хотел жениться на ней? В этом странном месте, сейчас, когда были изгнанниками?

Покачав головой, Сольвейг высвободилась и направилась прочь, стараясь идти, но бежать.

Куда идти? В комнату, которую она теперь занимает, решила она. Если удастся ее найти.

Она прошла уже далеко по широкому коридору, прежде чем Магни схватил ее за руку и повернул к себе. Она не слышала, как он догнал ее.

— Сольвейг.

Они стояли перед комнатой, которую она считала комнатой Иуды, где ранее днем она спорила с королем. В этом Сольвейг увидела знак, ведь ее переполняли чувство предательства и смятение. Она снова вырвала свою руку из хватки Магни, но вместо того, чтобы убежать, шагнула в темную комнату. Она нашла нужные слова.

— Я знаю эти истории! Я слышу их все время, в шепоте и в песнях. Их рассказывают у костров пьяными от медовухи голосами. Я — дитя легенд. Я стану женой ярла — возможно, короля. Я — зеркало своей матери. Я — солнце своего отца. Я — твоя женщина. Но кто я без вас? Я сама? Я никогда не стану такой великой, как Бренна Око Бога. Я могу быть только ее отражением. Я никогда не буду такой сильной, как Вали Грозовой Волк. Я могу только удачно выйти замуж и расширить его владения. Я никогда не стану мудрой и доброй, как ярл Леиф или Магни Леифссон. — В порыве ярости она разорвала рукав своего роскошного платья и обнажила метку, с которой родилась, — темно-розовую, но бледную, в форме лучистого солнца. — Сама Сунна благоволила мне, и все же я не что иное, как бледное отражение окружающего меня величия.

В глазах Магни были печаль и разочарование, и что-то еще — жалость, подумала она. Когда он шагнул к ней, она оттолкнула его.

— Мне не нужна твоя жалость!

— И я тебя не жалею! — Он снова подошел ближе, дернул вверх разорванный рукав ее платья. — Сольвейг, мне тебя не жаль. Ты сама жалеешь себя, и слишком сильно!

Разозлившись, она замахнулась. Он поймал занесенный кулак прежде, чем Сольвейг успела нанести удар, его рука болезненно сжала ее руку. Он не отпустил ее. Вместо этого другой рукой он обнял ее за талию, как будто они собирались танцевать меркурианский танец, а затем толкнул ее назад, чтобы она уперлась спиной в каменную стену. Картина, изображающая Иуду, целующего христианского бога, оказалась в нескольких дюймах от них.

— Ты жалеешь себя. Ты настолько поглощена тем, чего не достигла, что не готова видеть то, что у тебя есть. Ты убегаешь и прячешься, потому что не хочешь, чтобы на тебя смотрели, но если на тебя и смотрят, то не осуждают тебя. Тобой восхищаются. И наблюдают не для того, чтобы увидеть твои неудачи, а для того, чтобы стать свидетелями твоих побед. Почему не видишь эту очевидную истину? Люди говорят, что ты — зеркало своей матери, потому что ты так похожа на нее! Они видят в тебе тот же свет величия. Они говорят, что ты — солнце своего отца, потому что они видят его великую любовь к тебе и видят, как ты даешь этот свет миру. Сольвейг! Как ты можешь быть такой великолепной и одновременно такой мелочной?

И снова Сольвейг потеряла дар речи. Она могла только разинуть рот, глядя в лицо Магни — красное и разъяренное, каким она никогда не видела его раньше. Мелочной? Он назвал ее мелочной?

Ее разум разбился вдребезги и завопил. Из горла вырвался нечленораздельный крик, Сольвейг вырвалась из объятий Магни, оттолкнула его и побежала.

На сей раз он дал ей уйти.

— оОо~

Всего несколько неверных поворотов — и она нашла выделенную ей комнату, а, войдя, захлопнула за собой дверь.

Но и здесь невозможно было найти покой. В лесах Севера, дома, она могла бы слиться с миром и другими людьми. С испачканными руками, прижавшись спиной к дереву, окруженная жизнью, она могла бы найти свой мир, свое место.

Эта комната была обставлена скромно, но в ней не было ничего настоящего. Ни приятные глазу занавеси, ни яркие ткани не могли скрыть камня, отрезающего жизнь здесь от неба и земли. Окна были закрыты стеклом, воздух не проникал сквозь них.

Здесь не было мира, и ее разум никак не мог успокоиться.

Мелочная! Она не была мелочной. Всю жизнь Сольвейг Магни был ее опорой, единственным, кто всегда ее понимал. Единственным, кто мог унять бурю в ее душе. Единственным, кто не судил ее, не считал ее стремления глупыми.

Но здесь и сейчас он стал таким же, как остальные. Сольвейг была как корабль, прибитый к мертвому порту, который эти люди называли замком.

Нет. Без Магни, без его понимания она потеряется навсегда.

Она распахнула дверь и выбежала из комнаты, которая ей не принадлежала.

— оОо~

Его не было в зале, где все еще продолжались танцы. Сольвейг встала у огромной двери и стала наблюдать. Ее братья и сестры, мать и отец — все казались непринужденными, дети играли с принцами и принцессами, а взрослые разговаривали друг с другом, их позы были расслабленными.

Ее возмущало то, как легко все они отнеслись к тому, что случилось на родине, но чувство это не пересилило остальные. Магни здесь не было, и это было главным.

Значит, он был в своей комнате? Она не знала, куда его поселили, но комната, которую ей дали, была одной в длинном ряду других. Остальные члены ее семьи должны были заселиться поблизости. Возможно, Магни и его родители тоже где-то рядом.

Она вернулась в ту часть замка.

Здесь было много дверей, все одинаковые, и все они были закрыты. Но как раз в момент, когда Сольвейг взвешивала, начать ли стучать во все двери подряд или сдаться и вернуться в свою комнату, из двери в конце вышла в коридор Оди.

— О, здравствуйте. — Она поклонилась, что было проявлением уважения среди некоторых из этих людей. — Вам нужна помощь?

Она задала этот вопрос на языке Сольвейг, хотя они и прозвучали странно. Вспомнив, что Оди немного понимает ее язык, она сказала:

— Я ищу комнату Магни.

— Магни. Ваш мужчина? — Женщина дополнила вопрос взмахом рук над своей покрытой чепцом головой. Сольвейг поняла, что Оди пытается описать длинные волосы.

— Да. Магни.

Оди ухмыльнулась и поманила ее рукой. Сольвейг приблизилась, и добрая служанка указала на дверь неподалеку от той, через которую она вошла в коридор.

— Я не знаю, что он там, — сказала она, тщательно выговаривая каждое слово.

Сольвейг кивнула. Если Магни там не было, она его подождет.

— Спасибо.

Снова поклонившись, Оди пошла прочь по коридору. Она постучала в дверь родителей Сольвейг, а затем вошла внутрь.

Оставшись одна, Сольвейг постучала в дверь, на которую указала ей Оди.

Магни был там. Он снял верхнюю одежду и был облачен только в бриджи и свободную тунику. Он распустил волосы, и они ниспадали ему на плечи.

Под кожей у Сольвейг забегали молнии. С тех пор как он впервые прикоснулся к ней, как мужчина прикасается к женщине, Сольвейг постоянно ощущала это потрясение, такое сильное, что, кажется, она могла бы однажды разбиться.

Если он и был удивлен, увидев ее, то никак этого не показал. И он ничего не сказал.

Сольвейг не думала о том, что скажет или сделает, когда снова столкнется с ним лицом к лицу. Она только знала, что он должен понять ее.

— Я не мелочная, — мелочно сказала она. — Ты не понимаешь.

Он не ответил, но отступил назад, и она вошла в его комнату.

Дверь закрылась с тяжелым стуком. Магни все еще молчал, и Сольвейг развернулась на каблуках, чувствуя себя уязвимой, обязанной защититься. Он прислонился к дубовой двери и скрестил руки на груди, но ничего не сказал. Выражение его лица было для нее непроницаемым. Не пустым, но закрытым.

— Ты не понимаешь, — снова сказала она, чтобы нарушить молчание.

Он ничего не сказал. Его глаза не отрывались от ее глаз. Он просто смотрел на нее с этим непроницаемым видом.

Ее сердце сбилось с ритма, но она расправила плечи и перевела дыхание.

— Если мной и восхищаются, то не из-за меня самой. Если ты прав, и я уже легенда, то это из-за того, что совершили мои родители, и из-за того, что, по мнению людей, когда-нибудь совершу и я, а не из-за того, что я уже совершила. Я стараюсь быть той женщиной, которую видят во мне люди. Каждый день. Но до этой легенды мне не дотянуться. Ты говоришь, что я мелочная, но это несправедливо. Я не мелочная. И я не великолепная. Я — обычный человек. Я состою из историй, но они — не мои.

По-прежнему сохраняя загадочное выражение лица, он опустил руки и сделал шаг в ее направлении. Она сделала такой же шаг назад. Они оба остановились, не ближе друг к другу, чем раньше.

— Пожалуйста, не сердись на меня, Магни. Если ты меня не поймешь, тогда у меня не останется никого, кто поймет.

Он поднял к ней руки ладонями наружу.

— Сосчитай шрамы, Сольвейг. Каждый из них — секрет, который я поклялся сохранить для тебя. Каждый из них — это то, что знаю о тебе только я. Я сохранил твои секреты, все до единого. Я тебя понимаю. Сама моя плоть — это карта твоей жизни. Когда я говорю, что ты великолепна, я говорю это с полным знанием тебя. Я знаю, что ты хотела бы показать миру, и то, что, как ты надеешься, никто никогда не увидит. Я тебя вижу. Я чувствую тебя. Я тебя понимаю. Я люблю тебя. Ты великолепна.

Его ладони были пересечены едва заметными линиями. Она перевернула свои руки и уставилась на них. Они были похожи на его собственные. Большинство этих шрамов были его клятвами ей. У Магни не было много секретов. Сольвейг всегда была той, кто скрывал правду.

— Я не знаю, кто я, — прошептала она, скорее себе, чем ему.

Его руки накрыли ее; он сократил расстояние между ними.

— Я могу рассказать тебе только о женщине, которую я знаю, и клянусь тебе, что не буду мешать тебе идти по твоему пути. Я хочу только идти по этому пути с тобой. Рядом с тобой.

— Как ты можешь быть так уверен во мне?

Он снова показал ей ладонь.

— Мне нужно только взглянуть на свои руки.

— Магни, — прошептала Сольвейг. Больше она ничего не могла придумать, чтобы сказать, больше ничего не хотела говорить. Она успокоилась. Он всегда мог найти способ успокоить ее.

Потому что он действительно знал ее. Лучше, чем она сама.

Сольвейг притянула его раскрытую ладонь к себе, наклонила голову и поцеловала ладонь, которая свидетельствовала о его любви и верности на протяжении всей жизни.

— Магни, — повторила она, обдавая дыханием его кожу.

— Сольвейг. — Его свободная рука скользнула по ее талии и притянула к себе. Рука, которую она держала, обхватила ее лицо. Его рот приник к ее губам, горячий, яростный и в то же время нежный, требуя ровно столько, сколько она готова была отдать.

Сольвейг обвила руками его шею, ахая от прохладного шелка его волос и горячего атласа его губ.

Его комната была очень похожа на ту, которую отвели ей. Богатые ткани, покрывающие каменные стены, каменный пол. Тяжелая мебель. Слабый огонь в массивном камине. Здесь она была ничуть не ближе к настоящему миру, чем там. Но здесь она была не одна. Здесь все имело смысл. Здесь в ее словах был смысл. Она была здесь не одна. Потому что она была с ним.

Когда Магни застонал и углубил их поцелуй, Сольвейг позволила ему поглотить себя.

Рука у нее за спиной потянула за шнуровку платья, и она почувствовала, как оно ослабло на груди и талии. Другая рука потянула за ту часть платья, которую она порвала ранее, стягивая ее вниз по руке.

Его язык выскользнул из ее рта. Его губы коснулись ее губ, когда он пробормотал:

— Останься со мной.

Где же еще ей было быть? Магни всегда мог успокоить ее разум. Даже его простое присутствие, даже когда он просто сидел рядом с ней, держа ее за руку. Даже это. Именно здесь, с ним, все по-настоящему обретало смысл, в ее сознании и во всем мире. Так было всегда. Она принадлежала ему.

— Да, навсегда, — выдохнула она и опустила руки, чтобы вцепиться в его тунику. Она потянула ее вверх, и он, ухмыляясь, отстранился и помог ей себя раздеть. Он помог ей снять платье и нижнее белье, и вот уже Сольвейг осталась в одних маленьких туфельках с завязками из лент.

Удивив ее, когда она потянулась за новым поцелуем, Магни развернул Сольвейг к себе спиной. Стоя сзади, он провел своими мозолистыми ладонями по ее плечам и вниз по рукам. Она чувствовала его дыхание и бороду на своей шее, а его губы следовали по дорожке, проложенной прикосновением. Он остановился, чтобы коснуться отметки солнца, проводя снова и снова языком, пока ее кожу не начало покалывать.

Его руки обхватили ее бедра, и он медленно опустился на колени, оставляя на ее спине дорожку из легких поцелуев, бархатистых от его бороды. Ее тело горело от искр ощущений, вызванных этим прикосновением, Сольвейг могла только закрыть глаза, сжать кулаки и постараться не двигаться, пока внутри бушевала буря.

Раньше они всегда занимались любовью на открытом воздухе, и уединение было иллюзией. Никогда прежде они не были совсем одни, наслаждаясь роскошью тепла, тишины и покоя. Никогда прежде он не ласкал ее так свободно, не думая о времени.

Встав на колени, он развязал ленты ее туфель и снял их с лодыжек. Она переступила с ноги на ногу, ее колени дрожали. Магни отодвинул туфли, и она оказалась совершенно обнаженной. Совершенно уязвимой. И в совершенной безопасности.

Он встал, прижимаясь всем телом к ее телу. Прежде чем Сольвейг успела снова повернуться к нему лицом, Магни подхватил ее на руки и отнес на кровать, застеленную мягкими покрывалами. Он уложил ее и сбросил с себя одежду. Его плоть подпрыгивала и наливалась силой, и Сольвейг почти потянулась к ней, как будто эта часть его тела умела двигаться сама.

С той первой ночи они часто занимались любовью; на скейдах не проходило ни ночи без этого. Сольвейг все еще была новичком в этом виде физического наслаждения, и она все еще находила тело Магни таинственным. Ее удивляло, как его плоть могла быть твердой, как меч, и в то же время мягкой в ее руках. Как его тело скользило по ее телу, и как все ее чувства устремлялись к точкам их соединения. Как, когда он наполнял ее, она чувствовала себя наполненной везде, а не только в месте соединения их тел. Даже ее разум, казалось, окутывался Магни, когда он в нее входил.

Часто воспоминание о его теле в ее теле, на ее теле, вокруг нее овладевало ею в течение дня, когда она была одета и занималась делом, и ей приходилось останавливаться, держась за живот, пока ее тело заново переживало это воспоминание.

Иметь кого-то такого знакомого, такого любимого, и вдруг открыть с ним что-то совсем новое — Сольвейг восприняла это как благо. Судьбу.

И вот Магни присоединился к ней на кровати, скользнув вдоль ее тела, чтобы лечь рядом. Некоторое время он смотрел на нее сверху вниз дикими от страсти глазами, но лицо его оставалось спокойным и полным любви.

— Выходи за меня.

Даже сейчас, спокойная и переполненная любовью и желанием, Сольвейг не могла дать ему этого. Но ее останавливали не страх или неуверенность в себе. Она не могла сказать «да», потому что это было неправильно. Однако на этот раз она не побоялась отказать ему, потому что это вовсе не было отказом.

— Не здесь. Только не в этом месте. Это не дом. Я не хочу выходить за тебя замуж в чужом месте.

Он улыбнулся, и она выдохнула с облегчением.

— Тогда, когда мы будем дома. Среди нашего народа.

— Да. Да. Я хочу быть твоей женой, Магни.

Он завладел ее ртом, прижимаясь к ней всем телом. Сольвейг раздвинула ноги, открыла свое сердце и позволила своему мужчине завладеть ею целиком.

15

Леиф стоял перед домом христианского бога и смотрел вниз с холма. Городок Норшир вырос за те несколько лет, что прошли с тех пор, как он в последний раз был в Меркурии. На самом деле, Леиф видел перемены во время каждого визита в течение последних десяти или более лет, с тех пор как они заключили союз с отцом Леофрика и основали этот город. Их народ пустил корни и расцвел в незнакомом месте, и теперь город казался величественным.

Город змеился вдоль проселка, который спускался вниз по крутому склону холма к маленькой гавани, и утро было наполнено шумом работы. Леиф знал этот звук — неумолчный грохот и лязг процветания. У людей были потребности и ресурсы для их удовлетворения, а значит, была работа. Кузнецы, швеи, сапожники, фермеры, пекари — у каждого было чем заняться, и люди постоянно двигались по переулкам и между зданиями. В свободный день они собирались на площади или в местах, называемых тавернами, которые, насколько Леиф мог себе представить, были чем-то вроде длинных домов — по крайней мере, по назначению.

Здания здесь представляли собой уникальное сочетание северного и английского стиля, и с годами это сочетание становилось все более размытым. Два мира больше не соперничали друг с другом; теперь каждый, казалось, влиял на другой и при этом оставался собой.