Солнце отца

Она взяла Магни за руку и вернула свое внимание к братьям, которые как раз тренировались в паре. Хокон был агрессивен с Агнаром всякий раз, постоянно оттесняя своего младшего брата назад, размахивая мечом так, словно хотел на самом деле ранить его, хоть и наносил удары плоской стороной, как их опытные воины. Он сказал, что делает это, чтобы отточить рефлексы Агнара, но даже их мать не была так строга в методах обучения. Сольвейг наблюдала; она не совсем верила, что Хокон нападает не всерьез — не совсем верила, что он не собирается ранить брата, хотя и не могла сказать, почему.

И прямо сейчас, пока она была сосредоточена на столкновении щитов и мечей — у Хокона тяжелая, мощная сталь воина, у Агнара поменьше, более хрупкое железо новичка, — появилась их мать. Взмахнув клинком, она блокировала следующий удар Хокона.

Она вклинилась между ними, атаковав Хокона, отбросив его назад, заставляя поднять щит, чтобы блокировать ее удары. Затем их мать повернулась к Агнару, и Сольвейг увидела, что она что-то ему объясняет, но слов не расслышала.

Когда их мать встала позади Агнара и жестом попросила Хокона атаковать, Сольвейг почувствовала, как ее захлестывает прилив чувств. Она вспомнила далекий день в Карлсе, когда тренировалась с матерью. Тренировалась, терпела неудачу и чувствовала себя неудачницей. Она помнила, как ее отец встал позади нее, как только что сделала ее мать для Агнара, и показал ей шаги, как будто битва была танцем.

Что, в некотором смысле, так и было.

В тот день отец обнял ее, прижал к себе и заставил ее тело двигаться так, как оно было должно. В ярком воспоминании Сольвейг все еще ощущала это всепоглощающее чувство: ощущала, каково это — оказаться между двумя любящими друг друга людьми, двигающимися вместе. Никогда в своей жизни она не чувствовала себя более связанной со своей семьей, своим миром или самой собой, чем в тот день.

Ее мать не обнимала Агнара так крепко, как ее отец обнимал Сольвейг в тот давний день, и сражалась она с другим сыном, а не с мужем, так что эффект, произведенный на Сольвейг сейчас, был не совсем таким же. Но воспоминание всплыло в памяти, и сердце сжалось от любви к своей семье. Она не была лишена дома. Она никогда не была лишена дома. Она всегда принадлежала этому месту. Она всегда была частью людей, которые создали ее.

Она всегда была достойна.

— Сольвейг? — позвал Магни, и в его голосе послышалось беспокойство.

Она вытерла новую мокрую полоску на щеке и покачала головой.

— Все хорошо. — Переключив внимание с семьи своего детства на семью своей взрослой жизни, она повернулась лицом к Магни. — У меня все очень хорошо. Я дома. Я люблю тебя, Магни Леифссон.

Его лицо просияло, и яркая улыбка скривила одну сторону его лица.

— И я тебя, Сольвейг.

— Сольвейг Валисдоттир, — поправила она. И поцеловала его.

— оОо~

Через Карлсу и через Халсгроф они продвигались по суше, прорывая все линии обороны. Только в городе Халсгрофа произошло что-то похожее на битву. Вечером лидеры пришли к выводу о том, что настоящая война будет ждать их в Гетланде, и долго обсуждали, как сохранить город в целости, а жизни жителей — в безопасности, когда битва развернется в его сердце.

В дополнение к меркурианским боевым лошадям, с которыми они припрыли, они собрали табун местных. Благодарные жители, обрадованные возвращением Вали Грозового Волка, Бренны Ока Бога и Леифа Олавссона с сильной армией за спиной, жертвовали все, что могло пригодиться, включая лошадей. Леиф и отец Сольвейг платили им золотом, несмотря на отказ многих принимать плату.

Сольвейг въехала на территорию Дофрара, родового владения Толлака Финнссона, сопровождаемая Магни и Хоконом. Ее родители, Леиф и Астрид ехали рядом. Леофрик скакал рядом с Магни, сразу за своей женой. Сольвейг это нравилось; в Меркурии было ясно, что мужчины опережают женщин практически во всем. Даже такая королева-воительница, как Астрид, не смогла сделать женщин полностью равноправными. Но здесь, в ее мире, ее муж, король другого мира, ехал позади своей жены и полагался на ее знания стратега.

Через час после въезда в Дофрар Сольвейг почувствовала перемену в атмосфере. Дофрар всегда был беднее других владений, и с тех пор, как Толлак занял кресло ярла, владение было брошено на произвол судьбы. Здесь всегда было немного по-другому, нежели в соседних владениях. Но сейчас здесь было устрашающе пусто и тихо. Даже в безветрии теплого летнего утра, пасмурного, но не мрачного, тяжелая тишина действовала на нервы. Ни рева домашнего скота, ни дикой природы, ни пения птиц.

— Как будто этот мир умер, — пробормотал Хокон.

Их отец остановил свою лошадь и повернулся в седле.

— Но это не так. Листья зеленые, трава сочная, ветерок свежий. Поля под паром, но почва не мертвая. Только брошенная. — Его взгляд переместился к Сольвейг. — О чем говорит такое молчание?

Она обдумала вопрос. Мир, близкий к дикой природе, был тих только тогда, когда был настороже. Животные были настороже рядом с хищниками или когда наблюдали за хищниками. Животные уходили, когда место становилось негостеприимным либо из-за нехватки ресурсов, либо из-за избытка опасностей. Здесь не было недостатка в ресурсах, во всяком случае, для дикой природы.

— Здесь были люди. Охотники. Либо они вычистили дичь, либо она сбежала. — Отец наблюдал за ней без всякого выражения. Ожидая. Сольвейг задумалась еще. — Много людей. Недавно.

Следующая мысль пришла ей в голову, когда она оглядела несколько скромных строений единственной фермы. Люди не жили здесь постоянно. Но, когда она огляделась по сторонам, то заметила признаки жилья — трава была примята на широких участках. Камни и бревна были сложены правильными группами. Знаки были намеренно скрыты, но они были там.

— Лагерь. Целая армия?

Ее отец улыбнулся.

— Я согласен. Леиф? Бренна? Астрид?

Все кивнули.

— Но тогда почему они отступили? Ушли до боя? — Хокон нахмурился, оглядываясь по сторонам.

— Почему, Хокон? — спросила их мать.

— Потому что они хнычущие трусы, — прорычал он.

Сольвейг не думала, что это был ответ.

— Нет. Они знают, что мы приближаемся, и перебрались в более выгодное место.

Ее отец снова улыбнулся, и его внимание сосредоточилось на ней.

— Где это место?

Она огляделась. С их позиции, с обширной, поросшей травой долины, где было всего несколько рощиц, она могла видеть на далекое расстояние. И могла понять, почему армия отступила.

— Они направлялись нам навстречу. Они получили известие, что мы близко — должно быть, один из их людей Халсгрофа предупредил их, — и покинули эту долину. Здесь слишком хорошо видно.

И их, всю и армию, собравшуюся на холме, тоже было хорошо видно.

— Нам нужно двигаться, — пробормотал Магни, осматривая горизонт вокруг них. — Вон там… на том холме. Смотрите.

Они посмотрели. Разрыв в затянутом тучами небе позволил лучу яркого солнца скользнуть по травянистой равнине, и в этом потоке света Сольвейг увидела. След, едва заметный, но широкий, в траве на некотором расстоянии от них. Армия Толлака пересекла это поле. Они были за холмом.

— Это наше поле битвы, — заявила мать Сольвейг. — Мы сразимся здесь. Сразимся, возможно, насмерть.

— Теперь о нас знают, — сказал Леиф, глядя на холм, возвышавшийся на горизонте. — Видят все наше войско. Если мы правы, и они ждут нас за тем холмом, то у них есть разведчики, которые видят нас. У них преимущество.

— Мы сражаемся с праведной силой мести, — заявила Астрид. — В нашем мире нет силы сильнее, чем любовь, и за нее мы тоже боремся. Это наше преимущество.

Холм, о котором шла речь, находился на юго-западе, а не прямо перед ними. Сольвейг обдумала это.

— Они хотели зайти нам с фланга. Если мы нападем на них с фронта, то переместим направление боя с обороны на атаку. Это тоже наше преимущество.

Леиф повернул своего коня лицом к их войску.

— За этим холмом нас ждет армия! — крикнул он своим воинам. — Мы сразимся здесь и вернем наши земли, или умрем и отправимся в Валгаллу! При любом исходе, сегодня вечером мы будем дома!

— оОо~

Ориентируясь исключительно на свои подозрения, еще до того, как показался хотя бы один воин Толлака, объединенное войско помчалось через широкую долину. Если они ошиблись, то, возможно, рискнули всем. Скача галопом на Агги, сопровождаемая своей семьей, Сольвейг остро ощущала ответственность. Это она сыграла важную роль в том, чтобы атака началась.

Но когда они приблизились к холму, то увидели людей, бегущих с вершины вниз по дальнему склону. Разведчики. Наблюдатели. Они были правы.

Если родители Сольвейг были любимцами богов, то на той стороне их не ждет непобедимая орда.

На той стороне ждет только победа.

Когда ее отец, ее мать, отец Магни и Астрид достигли подножия холма, ее отец бросил поводья своего коня, вытащил оба своих топора и поднял их над головой.

— ВПЕРЕД!

Войско вторило его реву, и грохот их атаки удвоился. Земля содрогнулась, и воздух раскололся.

Они поднялись на вершину холма.

На другой стороне была долина гораздо меньших размеров. Чаша. Заполненная воинами, передние ряды которых сомкнулись в стену щитов.

Армия была настолько велика, насколько они и ожидали. По меньшей мере полторы тысячи воинов.

Но силы, отплывшие с Меркурии, были вдвое меньше.

Когда из рядов за стеной щитов полетели стрелы, Сольвейг увидела, как ее отец пустил коня вскачь, размахивая топорами и используя только силу своих ног, чтобы его направлять. Он перепрыгнул через стену щитов и приземлился позади нее, раздавив нескольких лучников и разрушив ее. Когда остальная часть армии Карлсы и Гетланда вступила в бой, силы противника уже оказались разрозненными, и бой шел один на один.

Сольвейг отогнала Агги назад и соскочила, пока он присел к земле, а затем позволила себе перекатиться по инерции, прежде чем снова вскочить на ноги.

Дева-защитница с нарисованной на лице красной рукой побежала к ней, крича, обеими руками подняв топор над головой, как будто собиралась колоть дрова. Сольвейг легко блокировала ее и полоснула мечом по животу. Она уже сражалась со своим следующим противником, когда внутренности девы-защитницы брызнули ей на сапоги.

Охваченная боевым гневом, Сольвейг вела бой. Она отдалась танцу, позволила своему телу чувствовать, узнавать и реагировать, рубя и протыкая, блокируя, делая ложные выпады и уклоняясь, в то время как мир вокруг нее раскалывался на части. Она чувствовала присутствие Магни поблизости и слышала его рычание и крики. Она знала, где находится ее отец. Ее мать. Ее брат. Щупальца сознания выходили из ее разума и касались их, и она чувствовала их волю и силу.

Остальная часть разума была свободна, и Сольвейг отдалась сражению, валя врагов и карабкаясь по их телам к следующим.

В ней не было страха. Это было место, которому она принадлежала, и если бы она умерла здесь, это было бы правильно. Смерть в бою была величайшей целью, к которой стремился их народ.

Она почувствовала, что Магни придвинулся ближе, и поняла, что он хочет защитить ее. Но для этого ему пришлось бы ограничить ее, так что она отскочила прочь, двигаясь взад и вперед по кругу.

Затем она заметила нечто такое, от чего у нее подкосились ноги и открылся рот. Агнар. Агнар покинул безопасный тыл с фургонами и припасами и перебрался через холм в самую гущу схватки.

На нем не было ни доспехов, ни кожи. У него был только маленький меч и тренировочный щит — голое дерево без цветов его семьи. Ему было всего четырнадцать лет, и он тренировался всего несколько месяцев.

Но он был забрызган явно не своей кровью, и с его меча капала свежая кровь.

В мгновение ока, которое потребовалось Сольвейг, чтобы увидеть своего брата и понять его цель, Агнар оказался окружен сразу двумя врагами, и мальчик, которого снова и снова сбивал с ног его старший брат, вступил в бой с ними обоими без колебаний.

Но он не был обучен до конца, и у него не было достаточно крепкого сердца и навыков, достаточно мощных, чтобы компенсировать недостаток опыта в численном превосходстве и столкновении с более крупным и опытным противником.

Сольвейг зарубила нападавшего почти машинально, даже не убедившись, что удар был смертельный, и бросилась к своему младшему брату. Ее мать не могла потерять еще одного ребенка.

Прежде чем она успела добраться до него, Агнар был сбит с ног мощным ударом, который попытался блокировать. Сила удара по слабому щиту сбила его с ног и расколола щит надвое. Он отбросил его и схватил меч обеими руками, когда последовал следующий удар. Он едва сумел блокировать его, и едва не потерял меч от усилия.

Агнара ждала смерть.

— Нет! — закричала Сольвейг, рубя бойца, который встал у нее на пути.

Она услышала эхо, когда кричала, — и нет, это было не эхо. Другой голос того же тембра, выкрикнувший то же самое слово в то же время. Сольвейг развернулась, пронзая мечом тело, которое едва заметила, и увидела, как ее мать бросилась между Агнаром и мечом, который должен был убить его.

Меч, предназначенный сыну, пронзил мать. Это был скорее колющий удар, чем рубящий, нанесенный сверху; Сольвейг увидела, как лезвие вошло в шею ее матери и вышло через спину, пробив кольчугу, которую она носила последние несколько лет.

— Нет! — снова закричала Сольвейг и наконец оказалась рядом.

Когда воин выдернул меч и ее мать упала, Сольвейг описала клинком большую дугу и отделила руку мужчины от его тела. Не медля ни секунды, она нанесла еще удар по дуге и вонзила лезвие мужчине в живот, резко дернув рукоятью в сторону, когда почувствовала, как сталь уперлась в позвоночник. Она почувствовала, как хрустнула кость, и человек, убивший ее мать, с бульканьем упал на землю.

Какая-то часть ее чувств отметила ослепительный свет, когда над ними в облаках открылась еще одна трещина и солнце пролилось на поле боя, но мысли Сольвейг были не о погоде. Она бросилась на второго мужчину, который напал на ее брата, снова и снова взмахивая мечом, едва видя его, но зная танец, нанося удары снова, и снова, и снова, даже после того, как он оказался на земле и затих.

Позади себя она услышала имя матери.

— БРЕННА! БРЕННА!

Это был голос ее отца, полный такой муки, что Сольвейг почувствовала, как он пронзил ее сердце, как лезвие ножа.

Она знала, что делать.

Она встала у тела своей матери, когда ее могучий отец упал на землю рядом с женщиной, которую любил, и сказала себе, что убьет любого, кто посмеет потревожить его в его горе.

21

Он понял, когда ее ударили; он ощутил это так, будто лезвие пронзило его собственное сердце, и боль была такой острой и всепоглощающей, что почти остановила взмах его руки, когда он рассек грудь одному из людей предателя. Как только тело упало, Вали развернулся в поисках своей жены.

Они никогда не сражались далеко друг от друга, но Бренна не хотела, чтобы он был слишком близко. Она настаивала на том, чтобы он держался чуть поодаль.

Он сразу же нашел ее — ему подсказало то же чувство, что подсказало миг, когда она была ранена, и то, что он увидел, заставило его застыть прямо и неподвижно, как дерево, посреди поля боя, и мир вокруг перестал существовать.

Она лежала на спине поверх груды тел. Агнар (Это был Агнар? Это был он. Как…) лежал на спине с раскинутыми руками позади нее. И Сольвейг сражалась рядом, ее меч таял в воздухе от скорости, с которой она рубила врага.

Бренна упала. Бренна упала. Отчетливое биение в сердце Вали — там, где его занимала Бренна, превратилось в трепет.

Движение сбоку; он взмахнул топором и почувствовал, как тот попал в мягкую плоть, но не обернулся, чтобы посмотреть. Вали извлек топор и побежал к жене.

— БРЕННА! БРЕННА!

Упав на колени рядом с ней, он почувствовал, как Агнар пытается подняться, и переключил свое внимание на сына, достаточно надолго, чтобы увидеть, как Леофрик схватил мальчика под руки и потащил назад, из боя. Он знал, что рядом сражалась Сольвейг, и позволил ей это.

Бренна еще дышала. Ее глаза были устремлены на него. Эти чудесные, любимые глаза.

Меч глубоко вонзился ей в шею, чуть выше линии кольчуги — он настоял, чтобы она надела ее сегодня, и густая, ярко-красная кровь — кровь сердца — текла рекой, омывая ее грудь.

— Нет, нет, нет, нет. — Он подхватил ее на руки и прижал к своей груди. Горячая кровь залила и его руку.

Меч пронзил ее насквозь. Рана была смертельной. Ее жизнь утекала по его рукам.

— Нет! НЕТ! — закричал он. — Нет!

— Вали, — выдохнула она. Слово влажно сорвалось с ее языка, и струйка крови потекла с губ. — Вали.

— Я здесь, Дева-защитница. Любовь моя.

— Аг… Агнар…

— В безопасности. Он в безопасности.

Он почувствовал, как ее тело расслабилось от облегчения; казалось, она цеплялась за жизнь, только чтобы убедиться в том, что их сын жив. Словно удар самого молота Тора оглушил его, когда Вали понял: Бренна спасла их сына. Она пожертвовала собой, чтобы спасти своего ребенка.

И вот теперь он почувствовал, что смерть Бренны близка. Черты ее лица смягчились, а кожа побледнела.

Словно вспомнив старый сон, он осознал, что вокруг них продолжается бой, но не почувствовал никакой угрозы. В момент, когда он в последний раз обнимал женщину, которую любил с детства, ничто другое во всех девяти мирах не имело значения.

Брызги крови окатили их обоих. Свежая струя сверху ударила Бренне в лицо, но она даже не закрыла глаза. Вали смахнул кровь с ее щек и ресниц.

— Любовь моя, не уходи. — Он не был готов жить без нее.

Она улыбнулась — слабо и мягко, но, тем не менее, искренне и глубоко.

— Хорошая… смерть. Да?

Его сердце было разбито вдребезги, но Вали не стал снова умолять ее остаться; он знал, что она не сможет, и не стал бы заставлять ее чувствовать себя виноватой в последние минуты. Он позволит ей уйти так легко, как только сможет. Прикоснувшись своей головой к ее голове, он проговорил:

— Да, любовь моя. Самая доблестная смерть воительницы. Ты спасала нашего сына, спасала наш дом. Скоро ты будешь с Илвой и Торвальдом. И с твоими отцом и матерью. Все боги и все достойные воины в Валгалле будут пировать и радоваться, что ты с ними. И Торвальд наконец-то познает объятия своей матери.

Бренна кивнула. Движение ее головы заставило кровь бежать быстрее, а глаза вспыхнули, когда она попыталась сделать последний вдох. Вали положил руку ей на шею, пытаясь остановить кровотечение, но сила крови давила на его ладонь, и он понял, что это конец.

— Я люблю тебя, Бренна. Всю свою жизнь я любил тебя. Жди меня у дверей Валгаллы, Дева-защитница. Мы снова будем вместе.

Казалось, внезапно придя в себя, Бренна сумела поднять руку. Она приложила его к щеке.

— Люблю… — выдохнула она, и Вали скорее почувствовал, чем услышал это слово. — Он ждет. — Она отвела от него взгляд и посмотрела на небо. — Солнце…

Точно так же, как он почувствовал, когда она получила рану, Вали ощутил момент, когда Бренна умерла.

Он крепко прижал тело жены к груди, а после поднял лицо к небу, навстречу яркому солнцу, и завыл.

— оОо~

Он не знал, как долго оставался там, прижимая к себе жену, стоя на коленях на покрытой кровавой пеной земле, в то время как вокруг кипела битва. Прошло не больше нескольких мгновений; и вот мир снова начал воздействовать на его чувства. Но изменилось совсем мало. Бой еще только начинался. Кровь его жены все еще была теплой, хотя исчезла пульсация, с которой она текла из раны. Их дочь все еще сражалась рядом, не позволяя никому подойти к месту гибели своей матери и горя своего отца.

Сольвейг. С последним вздохом глаза Бренны обратились к солнцу. Но Вали понял, что ее последние слова были не о небесном светиле. Она говорила о своей дочери. Он поднял глаза и увидел, что Сольвейг и Магни дерутся совсем рядом и они в меньшинстве. Враги бросились на них со всего поля боя.

Люди предателя видели, как Око Бога погибла, а Грозовой Волк забыл обо всем в горе. Они прибежали сюда, чтобы стать частью истории о смерти легенд. И они убьют Сольвейг.

Его жена отдала свою жизнь за их сына.

Он не позволит их дочери отдать жизнь за своего отца. У Сольвейг была история, которую еще предстояло рассказать.

Вали осторожно опустил Бренну на землю. Он схватил свои топоры и вскочил на ноги.

Бросившись в бой, он сражался безрассудно, дико размахивая топорами направо и налево. Он знал, что делает, и знал, что оставит после себя горе. Но его история была завершена. Все закончилось с последним вздохом Бренны. Он прожил долго и многого достиг, и о нем сложили легенду — легенду о его любви к Бренне, которая была превыше всего остального.

Мир, который они с Бренной построили, исчез. Сольвейг построит следующий, и там их дочь найдет историю, которую так хотела рассказать.

Но он был Вали Грозовым Волком, и он так просто не сдастся. Он будет сражаться, и если кто-нибудь сможет убить его, то он будет рад этому. Поэтому Вали нападал без разбора, отвлекая внимание врагов от своей дочери и мужчины, которого она выбрала себе в спутники. Он почувствовал, что его друзья тоже тут — Леиф, Астрид, Леофрик и другие — потянулись к нему, чтобы защитить его, и был рад. Его величайшим достижением после того, как он завоевал любовь Бренны и стал отцом их детей, была глубина его дружбы. Человек, который смог заслужить любовь и преданность таких хороших и великих людей, прожил достойную жизнь.

Все еще окруженный людьми Толлака, Вали едва чувствовал раны, которые они ему наносили. Он не раз получал тяжелые ранения в бою и выживал; тому, кто убьет его, понадобилось бы нечто большее, чем просто удачный удар.

Он протыкал топорами по две груди сразу, широко раскинув руки, рассекая доспехи и выпуская кишки на землю, когда наконец получил удар, которого ждал. Копье вонзилось в его обнаженную грудь и прошло насквозь. Он почувствовал, как оно ударило его в сердце.

Взгляд Вали устремился вперед, и он увидел того, кто держал копье. Она не бросила его; она вонзила ему в грудь и все еще держала, сжав обеими руками. Ее глаза были широко раскрыты от шока — и в то же время от сожаления.

Дева-защитница. Вали улыбнулся. Он был рад, что это была Дева-защитница, к тому же молодая. Она, скорее всего, умрет сегодня, но ее история уже была написана. Девушка, которая сразила Грозового Волка. В Валгалле для нее нашлось бы место.

Она выдернула копье, и Вали упал на землю.

— оОо~

Он лежал лицом вниз в грязи, а вокруг него продолжалась битва. Больше его никто не трогал, никто не нападал. Рана в его сердце, должно быть, была небольшой; он чувствовал, как жизнь покидает его, но медленно, цепляясь за тело.

Должно быть, Вали на какое-то время погрузился в темноту. Когда в следующий раз сознание вернулось, оно было слабым, как туман, мир был тих, и его переворачивали на спину. Он не чувствовал боли. Солнце согревало его холодное лицо и бросало красные блики на веки.

— Отец? Отец! — голос Хокона. Солнечный свет померк, и Вали почувствовал длинные волосы сына на своей щеке. — Он дышит!

Голова Вали дернулась и приподнялась, и он почувствовал, что лежит под углом. Хокон положил его голову себе на колени. Вспомнив день, когда он держал Илву вот так, на далеком поле боя, Вали почувствовал, как его слабеющее сердце сжимается и обливается кровью.

Бренна. Бренна ушла. Бренна покинула этот мир здесь, в этом месте. Вали заставил себя открыть глаза и заморгал от яркого солнца.

Но Бренна была тут, нависая над ним. Солнце освещало ее голову и отбрасывало тень на лицо, но это была Бренна. Его красивая, свирепая, великолепная жена. Она была здесь. Он протянул к ней руку, и она поймала ее в свою.

— Отец, я здесь.

Нет, не Бренна. Сольвейг. Вспомнив о своей цели, Вали снова моргнул и заставил свой разум проясниться.

— Сольвейг. Мое солнце. — Слова прозвучали странно и отстраненно.

— Я здесь. — Она сжала его руку. — Не умирай. Папа, пожалуйста.

Она не называла его папой с тех пор, как перестала сидеть у него на коленях.

— Такой конец… хороший. Я хочу этого. Моя жизнь закончилась вместе с ее жизнью. — Каждый вдох, который он делал, чтобы произнести несколько слов, давался труднее, чем предыдущий.

— Нет! — Сольвейг склонила голову к нему, и их лбы соприкоснулись. — Нет, папа, пожалуйста, — прошептала она, уткнувшись ему в щеку. — Я не готова.

С усилием он повернул голову, найдя губами ее нежную кожу.

— Ты готова, солнце мое. — Мир начал тускнеть по краям, и сердце стало стучать в ушах все медленнее, но ему нужно было сказать еще кое-что. Он собрал остатки своей жизни и своей воли. — Ты готова. Построй наш мир заново. Люби своего мужчину. Придумай свою историю.

Он почувствовал, как его дочь покачала головой. Даже сейчас она отвергала то, что было столь очевидной правдой. Вали нашел в себе силы поднять руку и обхватил ладонью шею дочери.

— Да, Сольвейг. Твоя история… ты сможешь ее рассказать сама. Каждый день… ты сочиняешь ее, и… и… всегда… мы гордились тобой.

Мир потемнел и внезапно затих. Рука Вали упала; он чувствовал, как жизнь покидает его.

— Бренна… Мне нужна Бренна… — Он хотел обнять ее в последний раз в этом мире, но его руки больше не слушали его.

— Я принесу ее, — произнес голос, который он хорошо знал, чувствовал в своем сердце, но не мог определить, откуда. Но это был голос друга, и Вали был благодарен.

— Отец. — Он узнал этот голос и руку, сжавшую его плечо.

— Хокон, — выдохнул он, изо всех сил пытаясь заставить свои глаза видеть. — Хокон…

Ему нужно было сказать еще несколько слов, важных слов последней мудрости для своего заблудшего сына, который чувствовал такой холод в длинной тени своей сестры. А Агнар, где был Агнар? Это была не его вина; ему нужно было это знать.

А Това и Хелла, где они были?

Но разум Вали оторвался от его костей и, казалось, поплыл, и слова не могли сорваться с губ, потому что больше не было дыхания, чтобы говорить.

Он почувствовал, что Сольвейг отпустила его руку, и попытался поймать ее, удержать, но она отодвинулась. А потом рядом с ним оказалась Бренна, ее голова лежала у него на груди. Он знал этот идеальный вес так же хорошо, как свою собственную душу. Кто-то поднял его руки, и Вали снова обнял свою женщину.

Бренна. Моя любовь.

— оОо~

Он стоял на поле, усеянном телами. У его ног стояли на коленях его дочь и сын. И Леиф, его дорогой друг. Они плакали, но Вали не знал почему.

Он повернулся навстречу яркому солнцу и увидел на вершине холма свою жену. Она была там, высокая, гордая и красивая, одетая для битвы в одежду из кожи, которую носила, когда они впервые встретились. Ее золотистые волосы, заплетенные в косы, поблескивали, а правый глаз был подведен черным. Щит и меч в ножнах покоились у нее за спиной. Она была молода и полна сил.

Рядом с ней стоял мужчина, закутанный в черный плащ. Выше даже самого Вали, этот мужчина возвышался над Бренной. Его длинные седые волосы свободно развевались на ветру, и Вали увидел кожаную заплатку над правым глазом.

Неужели сам Один пришел, чтобы забрать душу Ока Бога?

Человек в черном сделал жест рукой, резкий, незаметный взмах в сторону Вали, и два огромных волка внезапно появились из-за его плаща и бросились вниз по склону, к нему. Гери и Фреки идут за ним.

Вали Грозовой Волк был из племени Ульфхеднар, из самых элитных воинов, поклявшихся служить самому Всеотцу. Они выбрали волка своим символом. Поэтому он не почувствовал никакого трепета, когда волки Одина бросились к нему. Вместо этого он пошел им навстречу.

Его сапоги не погружались в залитую кровью землю, пока он шел. Ничто не препятствовало его продвижению. Вали не парил, но весь мир вокруг него стал нематериальным.

Волки приблизились, повернулись и заняли места по обе стороны от него, и Вали понял. Один послал своих волков в качестве сопровождения. Всеотец пришел и за ним тоже.

Он не разлучится с Бренной, никогда больше, вовеки веков.

Вали покинул поле боя и весь мир и поднялся наверх, чтобы присоединиться к своей жене.

22

— Отец! Отец! Разве ты ничего не хочешь сказать мне! ОТЕЦ! — завопил Хокон в застывшее лицо Вали. — ОТЕЦ!

— Хокон! — Сольвейг оттащила его. — Хватит! Он умер. Они оба умерли, разве ты не понимаешь?

Магни слышал в ее голосе слезы, видел их на ее лице — четкие полосы на крови битвы, но голос Сольвейг был сильным и ровным. Он вытер свои слезы и присел рядом со своей возлюбленной, а она опустилась на колени рядом со своими родителями. Его отец тоже сел на корточки рядом, уставившись на свои руки, покрытые кровью Бренны. Он перенес ее с места ее смерти и положил на руки Вали.

Мать и отец, оба погибли в один и тот же день, в одном и том же бою. Магни не мог даже представить всю глубину потери Сольвейг.

— Я здесь, — сказал он ей.

— Я знаю. — Она не повернулась к нему, но ее слова были теплы. — Спасибо.

Воздух разорвало рычание, и Хокон вскочил на ноги, заставив голову отца безвольно упасть на землю. Потом он перепрыгнул через тела своих родителей, и Магни повернулся, все еще сидя на корточках, чтобы увидеть, почему.

К ним подошли Леофрик и Астрид. Астрид вела Агнара, положив руку ему на плечо. Лицо мальчика — в этот момент явно мальчика, а не мужчины — было восковым, с дикими глазами, застывшими от шока и горя.

— ТЫ УБИЛ ИХ! — закричал Хокон и замахнулся мечом на своего безоружного брата. Астрид прыгнула между ними, выхватив топор, и блокировала удар Хокона.

Он нанес удар, чтобы убить. Убить своего собственного брата.

— ХОКОН! — Сольвейг встала, и ее голос разнесся по полю. Она подняла свой меч, готовая сражаться, и направилась к своим братьям. Магни встал и последовал за ней, готовый защитить ее, хоть и не думал, что ей понадобится его помощь.

Хокон резко повернулся лицом к сестре.

— Так же, как если бы он сам держал это оружие, он убил их, — прорычал он. — Ему не было места на этом поле боя, и они мертвы, потому что он не мог постоять за себя.

Магни перевел свое внимание на Агнара и увидел, что мальчик верит в эти слова.

— Нет, Хокон, — сказала Сольвейг тоном, призванным утихомирить бурю. — Наши мать и отец были воинами. Они погибли в бою, и мы все надеемся умереть именно так. Здесь нет ничьей вины.

Битва была тяжелой, но определенно выигранной. Повсюду лежали мертвые, и торжествующие воины оглядывали тела, выискивая своих товарищей и добивая раненых врагов. Тишина после такого большого хаоса, казалось, наполняла воздух странным гулом.

— Это не станет правдой просто потому, что ты так говоришь, сестра. — Хокон сунул меч в ножны и зашагал прочь, к холму. Одновременно Агнар вырвался из хватки Леофрика и побежал: от Хокона, от своей сестры, от тел своих родителей, с поля их победы и их поражения.

— Агнар! — Сольвейг бросилась за ним. Повинуясь инстинкту защитить ее, который всегда владел им, Магни двинулся следом, но рука отца удержала его.

— Оставь их. Опасности нет, и им нужен этот момент. — Он потянул Магни за руку. — Давай позаботимся о Вали и Бренне. Мы отвезем их обратно в Халсгроф и отпустим в гавани, где ждут наши корабли. Это земля, где они оба родились. Пусть они отплывут к богам из того места, где впервые встретились.

Все еще не сводя глаз с Сольвейг и ее брата, Магни кивнул в знак согласия, но взгляда не отвел. Сольвейг догнала Агнара. Как и все дети Вали и Бренны, кроме Хеллы, Агнар был впечатляюще высоким. Он еще не дорос до размеров взрослого мужчины, но ростом был наравне со своей старшей сестрой.

Сольвейг обняла брата за плечи и заговорила с ним с очевидным искренним чувством. Агнар покачал головой и попытался вывернуться, но Сольвейг удержала его и снова повернула лицом к себе.

Магни почувствовал, хотя и не слышал, что сказала Сольвейг. Плечи Агнара поникли, и его тело затряслось от рыданий. Сольвейг обняла его. При виде ее силы, проявленной ради брата, Магни почувствовал, что может отвернуться и последовать за своим отцом.

Его отец подхватил Бренну на руки. Астрид подняла руки своей подруги и сложила их на груди, чтобы они не болтались. Затем Магни и Леофрик подошли к Вали. Требовалось потрудиться, чтобы поднять огромное тело Вали и перенести через поле, через холм и к повозкам.

Но прежде чем они успели поднять его, на них упала тяжелая тень. Магни поднял глаза и увидел по меньшей мере дюжину воинов, окровавленных и усталых, но готовых проводить своего друга, своего вождя и своего героя к месту его упокоения.

Действуя сообща, они осторожно взвалили Вали себе на плечи и начали долгий путь к гавани.

— оОо~

— Сольвейг.

Магни произнес ее имя до того, как подошел слишком близко, чтобы не напугать ее и не оказаться на острие ее клинка. Она была тихой и напряженной с тех пор, как они разбили лагерь и закончили дела. С рассветом они отправятся обратно в Халсгроф и отправят ее родителей к богам.

Она как раз собиралась сесть на свою лошадь, меркурианского жеребца, которого назвала Агги. Но ночь была темной, и на небе виднелся только тонкий изгиб луны. Он положил руку ей на плечо.

— Не уходи.

Ее голова склонилась вперед.

С тех пор как они покинули поле боя, она не плакала. Ее плечи оставались прямыми и сильными, и она заняла место своих родителей в разговорах лидеров. Теперь это место принадлежало ей. Магни знал Сольвейг очень хорошо, но все же мог только догадываться о тяжести ответственности, которую она несла, или о том, как все это могло ее расстраивать. Она была непроницаема с тех пор, как увела Агнара с поля боя и встала с ним рядом у повозки, в которой теперь везли тела их родителей.

Она сосредоточила свое внимание на делах в лагере, на ритуале прощания с родителями, на том, что нужно сделать дальше: отвести корабли из Халсгрофа в Гетланд и встретиться там с Толлаком, теперь, когда большая часть его армии уничтожена. Она сосредоточилась на Агнаре. Она не позволила себе ни минуты покоя, и Магни был уверен, что, когда эта минута настанет, Сольвейг просто рассыплется на части.

Он был уверен, что она собиралась отправиться в лес, чтобы отдаться горю, и не мог отпустить ее одну.

— Магни, пожалуйста.

— Это небезопасно, любовь моя.

Она бросила на него взгляд через плечо.

— Мы убили всех воинов на несколько миль от этого места. Опасности нет.

— Хокон не вернулся. Никто не видел его с тех пор, как он убежал с поля боя.

— Он мой брат. Он никогда не причинит мне вреда.

Когда-то Магни легко бы с ней согласился.

— Он брат и Агнара тоже.

Она развернулась, и Агги слегка шарахнулся в сторону, вскинув голову и заставив свою уздечку звякнуть, как колокольчик.

— Это были ярость и горе, а не злоба. Он мой брат.

Зная, что лучше не настаивать, Магни поднял руку и провел кончиками пальцев по ее щеке. Сольвейг умылась, ее волосы были небрежно заплетены в одну косу, обвивающую голову и спускающуюся по всей длине спины. Пряди выскользнули из косы и ласкали ее лицо — а теперь и его пальцы.

— Тебе не следует оставаться одной.

— Мне нужно побыть одной, Магни. Пожалуйста. Мне нужно.

Он не согласился; Сольвейг терялась в своих мыслях, когда оставалась одна. Но он не стал навязываться ей. Полный беспокойства и печали, Магни кивнул и отступил назад. Она вскочила на Агги прямо так, без седла, и поскакала прочь от лагеря, в сторону леса.

Она всегда убегала в лес.

— оОо~

Магни сидел один у костра. Ночь была глубокой, и большая часть лагеря спала, за исключением воинов, стоявших на страже или патрулировавших местность. Прошло несколько часов, а Сольвейг все еще не вернулась. Как и Хокон. Он не хотел, не мог успокоиться, пока она не вернется в целости и сохранности.

Итак, он сидел один у костра, обнажив меч, и ждал ее.

В лагере стало тихо задолго до того, как люди погрузились в сон. Их победа досталась дорогой ценой, но ни одна смерть не была такой тяжелой, как смерть тех двоих, чьи тела лежали бок о бок в повозке. Их саги были полны историй об Оке Бога и Грозовом Волке: об их великой чести, их свирепой доблести, их божественной силе и пламенной страсти друг к другу, к своим детям и к своему народу. Их смерть была великим событием, даже более великим, чем победа над Толлаком, который потерпел сокрушительное поражение, хотя, возможно, еще не знал об этом.

Весь лагерь оплакивал потерю своих героев. И все же в тот вечер Магни услышал историю битвы, рассказанную у костра. О жертве Ока Бога ради своего сына. О диком горе Грозового Волка и потусторонней силе его последней битвы, в которой он сразил сотню врагов, прежде чем копье пронзило его и без того разбитое сердце.

И о Сольвейг, их дочери, стоящей на горе трупов, отбивающейся от целого войска, чтобы защитить своего отца, пока он прощается с ее матерью.

Говорили, что она сражалась с такой силой и храбростью, с таким пламенным сердцем, что боги заметили это, и сама Сунна разорвала облака, осветив поле битвы своим светом, чтобы весь Асгард смог увидеть это сражение.

Сольвейг Солнечное Сердце. Это имя привлекло всеобщее внимание в момент, когда было произнесено впервые, и теперь передавалось из уст в уста по всему лагерю.

Рассказывали и о Магни, и говорили, что настоящая любовь Сольвейг сражалась на ее стороне, но все же история была о ней, а не о нем. И это было так, как и должно было быть. Он был там, рядом с ней, и всегда будет, но в этой истории ему не было места. Его история напишется позже, и Магни не торопил судьбу.

И вот так, убежав в свое лесное уединение, Сольвейг стала легендой, быть которой всегда хотела. Воины, которые видели, как сражалась Сольвейг, рассказали об этом тем, кто этого не видел; и вот уже любой мужчина или женщина, участвовавшие в битве, рассказывали историю о смерти Бренны и Вали так, как будто в тот момент он или она были прямо рядом с ними. Это была алхимия историй: факты, надежды и мечты, смешанные воедино, чтобы создать правду.

Погруженный в эти мысли, Магни почти не услышал приближающихся в темноте шагов. Он вскочил, сжимая в руке меч. Но в мерцающем свете костра перед ним предстало лицо Сольвейг.

Он со вздохом облегчения вложил меч в ножны.

— С тобой все хорошо. Слава богам.

Она просто стояла и молчала. Свет был слишком тусклым, чтобы он мог разглядеть выражение ее лица, но он чувствовал исходящее от нее напряжение.

— Сольвейг?

— Я не… — слова прозвучали чуть громче, чем вздох, и голос Сольвейг был чуть выше, чем обычно. Как мольба. — Магни… я…

Ей было плохо; конечно, ей было плохо. Она была в отчаянии, и на этот раз бегство в лес не принесло ей облегчения. Она наконец-то обрела границы одиночества.

Но она не была одинока; никогда не была.

— Я здесь, Сольвейг. — Магни протянул руку, и она взяла ее, и ее рука задрожала в его ладони. Когда он притянул ее к себе, она обмякла в его объятьях.

Он обнял ее и усадил рядом с собой, и ее тело наконец расслабилось, как будто у нее закончились собственные силы. Магни прижал Сольвейг к себе так крепко, как только мог, и предложил ей свою силу и поддержку.

И, наконец, она заплакала.

— оОо~

Когда величайшие из их народа отправлялись в Валгаллу, их отправляли в море на кораблях, которые потом поджигали. Тела умерших облачали в лучшие одежды, а корабль наполняли их самым ценным имуществом, вещами, которые будут наиболее полезны и ценны в следующей жизни. Женщины и девушки заполняли оставшееся место зеленью и цветами, если было подходящее время года.

Любимого раба тоже часто приносили в жертву и отправляли вместе с их хозяином, но, насколько знал Магни, Вали и Бренна не держали рабов.

Когда Сольвейг распорядилась провести ритуал, стало ясно, что отсутствие человеческих жертвоприношений будет не единственным изменением в традиции.

Большая часть их имущества была потеряна, когда Толлак захватил, а затем уничтожил Карлсу, так что у ее матери и отца не было красивой одежды, в которую можно было бы их одеть. Но Магни сомневался, что Сольвейг выбрала бы для них красивую одежду, даже если она осталась.

Она готовила их к смерти, как к битве. Она вымыла их обоих сама, одна и по очереди, заплела волосы в косы, как это было принято для боя. Затем она приказала одеть мать в кожаные одежды, а отца — оставить с обнаженной грудью и волчьей шкурой на голове и плечах, как у ульфхеднаров. Сольвейг одела Бренну в один из ее собственных нагрудников, изготовленных по образцу тех, что носила она в юности. Она подкрасила правый глаз своей матери так, как та делала это перед битвой: черное по веку, и от нее — толстые лучи ко лбу, на щеку, к виску.

Сольвейг не стала прикрывать мать кольчугой; она сказала Магни, что кольчуга не защитила ее в этой жизни, и не верится, что она сделает это в следующей.

Пока она так нежно заботилась о своих родителях, Магни, его отец, Астрид и остальные опустошили один из скейдов Карлсы и соорудили двойные носилки над центральными скамьями для гребли. Корабль сжигался только вместе с величайшими из героев; корабль был величайшим достоянием их народа, и то, что его отдавали богам, говорило об умерших лучше, чем всякие слова.

Как и накануне вечером, в лагере было тихо, пока они выполняли эту торжественную работу. Те, кто не был нужен на корабле, готовил ритуалы для своих более скромных умерших: в битве полегло три десятка воинов. Этих мертвых похоронили первыми, закопав в землю вместе с их оружием и щитами.

Когда ее родители были одеты, а корабельные носилки готовы, Сольвейг, одетая в простое льняное платье, которое, должно быть, подарила ей какая-нибудь женщина здесь, в Халсгрофе, с распущенными волосами, ниспадающими золотыми волнами по спине, вынесла меч своей матери — сверкающий и чистый — и положила его на грудь Бренны, сложив бледные, мертвые руки на рукояти.

Затем она скрестила могучие топоры своего отца на его груди. Когда и мать, и отец были готовы к ритуалу, Сольвейг подозвала Агнара. Он подошел неохотно, опустив голову и плечи, подталкиваемый настойчивыми руками Астрид. Сольвейг пыталась заставить его посмотреть на родителей и попрощаться с ними, но горе и чувство вины не давали ему поднять голову. Наконец Сольвейг отпустила мальчика, чтобы он отошел в сторону.

Он еще не был воином. Независимо от того, как сильно он хотел им стать, было ясно, что сердце Агнара еще недостаточно мужественно, чтобы сражаться.

Сольвейг встала одна между двумя носилками, на которых ее родителей должны были отнести к их кораблю, касаясь одной рукой матери, а второй — отца. Она склонила голову и замерла. Хотя поза внешне не сильно отличалась от позы убитого горем и виной Агнара, смысл ее был совсем иным. Сольвейг несла свое наследие и понимала его ответственность. Всю свою жизнь она стремилась найти свое место, то, что ей подходит. Теперь ей предстояло занять место великих людей. Легенда досталась Сольвейг дорогой ценой.

Она не была убита горем, но горевала.

Прошлой ночью она позволила Магни отнести себя на их спальный тюфяк и плакала до тех пор, пока в теле больше не осталось слез. Он обнимал ее всю ночь, но она не говорила о своем горе. В этом не было необходимости; густое ощущение потери обнимало его, когда он обнимал ее.

Когда она проснулась, то была бледной, с опухшими глазами, но спокойной и стойкой, и с твердой целеустремленностью занялась делами. Теперь ей предстояло стать ярлом, и она сразу же вошла в эту роль.

Магни знал о глубокой пропасти боли Сольвейг, и знал, что ей нужно, чтобы выбраться из нее, поэтому он старался быть на расстоянии вытянутой руки, но не ближе. Она придет к нему, когда будет нуждаться в нем, и когда сможет позволить себе почувствовать слабость и поискать утешения.

Борясь с желанием подойти к ней прямо сейчас, Магни ждал. Он стоял рядом со своим отцом, во главе их войска и всех выживших жителей Халсгрофа, и позволял ей выразить свое горе перед лицами друзей, которые тоже оплакивали ее мать и отца.

И вот Сольвейг подняла голову и повернулась к ним лицом. Единственным стоическим кивком она обозначила свою готовность продолжать.

Магни вручил ей щит ее матери. Он, его отец и другие самые сильные мужчины подняли носилки и с почтением и осторожностью отнесли их к берегу и кораблю, который должен был стать погребальным костром.

Сольвейг шла впереди всех, прижимая Агнара к себе. Она пронесла щит своей матери по берегу и спустилась к концу пирса.

Хокон еще не вернулся. Они похоронят его родителей без него. И без Товы и Хеллы, оставшихся в далекой Меркурии, не знающих о потере.

Носилки были уложены бок о бок. Сольвейг вошла на корабль и водрузила щит своей матери на место в изголовье носилок. Прежде чем уйти, она наклонилась и прижалась губами ко лбу отца, а затем и матери, а после еще ниже, чтобы почти лечь между ними.

В качестве последнего акта нежности она соединила их руки.

Агнар с потемневшим от боли лицом остался на пирсе. Когда Сольвейг направилась к борту корабля, готовая вернуться к нему и Магни, ее брат бросился назад, к берегу. Сольвейг смотрела ему вслед, и Магни тоже. Они оба видели, как Астрид поймала его и прижала к себе.

Зная, что теперь она будет рада его прикосновению, Магни подошел к Сольвейг и помог ей сойти с корабля. Он крепко обнял ее и почувствовал, как она черпает в нем силу.

— Останься со мной, — прошептала она.

— Всегда.

Провидец Халсгрофа произнес свои слова и обильно плеснул маслом на носилки. Корабль был снят с якоря и отпущен в море.

Когда скейд отошел на достаточное расстояние, Магни услышал позади себя свист тетивы, и пылающая стрела описала дугу над их головами. Потом еще одна. Обе попали в цель, и масло сразу же занялось огнем. Его отец и Астрид подожгли корабль.

Сольвейг повернулась в его объятиях так, чтобы смотреть вперед, и они оба наблюдали, как горит скейд, увозящий ее родителей в дыму, который поднимался к самому Асгарду.

— оОо~

Большая часть их сил прошла пешком от Карлсы до Халсгрофа и дальше, сражаясь с каждым отрядом противника, попадавшимся на пути; лишь совсем немногие отправились на кораблях из Карлсы и ожидали их сразу за Халсгрофом, в море. Они пытались предугадать все возможности для нападения войск Толлака — и успех им сопутствовал.

Наконец в Халсгроф прибыли и корабли, и это окончательно положило конец битве за город и владения.

Они придерживались одной и той же стратегии на всем пути до Гетланда, вплоть до битвы на севере Дофрара, которая уничтожила основные силы Толлака. И забрала у них Вали и Бренну.

В Халсгрофе все их силы поднялись на борт трех скейдов и шести меркурианских кораблей и взяли курс на Гетланд. Им больше не нужно было вести наземную войну. Все было кончено, армия Толлака была уничтожена, но сам Толлак все еще сидел на троне отца Магни, и ему предстояло ответить за это.

Ярл Леиф Олавссон хотел войти в гавань Гетланда, чтобы узурпатор мог увидеть приближение своей смерти.

— оОо~

Когда они прибыли в Карлсу, их встретили разрушение и запустение. От города, который они знали, ничего не осталось. Когда они прибыли в Халсгроф, то обнаружили пагубные следы бича Толлака и здесь, хоть город и остался таковым.

Прибыв в Гетланд, Магни испытал головокружительное чувство нереальности происходящего. В течение нескольких недель они двигались по миру, потрясенному насильственной сменой власти. Но Гетланд, его дом, выглядел точно так же, как и всегда.

Гавань была пуста, а берег тих, и это было необычно летним днем, но в остальном все было так, будто они просто вернулись из похода — самого обычного, не стоящего особого внимания.

Только когда скейды подошли к пирсам и он увидел щиты Толлака Финнссона, висящие на длинном доме вместо щитов его отца, в сознании Магни должным образом соединились два мира — прошлый и настоящий.

Не было никого — ни на берегу, ни на насыпи — кто мог бы встретить их, дружественно или враждебно. Город был цел и казался почти таким же, каким был всегда, но жители как будто его покинули.

— Будь осторожен, — сказал отец Магни, осматривая берег. — Щиты наизготовку! — крикнул он остальным кораблям.

Но не было ни залпа стрел, ни внезапной атаки воинов с фланга.

— Толлак сбежал?

— Если это так, мы не остановимся, пока не найдем его. Мы отрубим ему голову за предательство и разрушение. Даже если он мертв, я все равно отсеку его башку, прежде чем объявлю о победе.

Магни никогда не слышал, чтобы в устах его отца звучала такая ярость. Он обернулся и увидел, что Сольвейг смотрит на большой зал, склонив голову набок в позе, которую принимала перед каждой битвой, с каменным выражением лица. Широкая черная полоса, которую она нарисовала на висках и глазах, заставляла их светиться. Она держала свой щит перед собой и положила руку на эфес своего меча.

Ему не нужно было спрашивать, готова ли она.

Они поднялись на пирс и направились в большой зал. В их большой зал. Астрид вышла вперед и оттеснила Магни, заняв позицию рядом с его отцом, возглавляя их. Он не возражал; когда-то его отец и Астрид руководили Гетландом бок о бок. И все же они были большими друзьями.

Дорогу, блея, перебежала коза. Но больше ничего не шевелилось.

Отец Магни и Астрид добрались до дома и распахнули двери.

Зловоние, вырвавшееся из открытого дверного проема, заставило первые ряды попятиться, кашляя и выблевывая пищу. Магни опомнился первым; он подошел к двери, задерживая дыхание настолько, насколько мог, и втягивая воздух ртом, когда это было необходимо.

— Боги, — пробормотал он при виде зала.

Отец встал у него за плечом.

— Боги покинули это место.

— Только не это место, отец. Не наш дом. Боги покинули этого человека. Потому что это не его место.

Толлак. Сидящий на месте отца Магни. Мужчины и женщины, повешенные за шеи, свисающие с балок по обеим сторонам зала. Их лица были раздутыми и багровыми, а толстые языки вывалились наружу. Мужчины и женщины в обычной одежде. Не воины. Никого, обладающего властью. Простые граждане. Люди. Народ Гетланда. Их соседи и друзья, которые не смогли убежать в ту ночь, когда Ульв спас мать Магни.

Зловоние исходило от их гниющей плоти и останков.

Он узнал ближайшего к нему мужчину: Эрик, который был другом их детства и который не вырос великим воином. Магни слышал, что Эрик помогал Толлаку в их первых атаках. Он не оплакивал эту смерть, но, тем не менее, ему было неприятно видеть, как он гниет.

В центре зала над огнем был насажен на вертел мужчина. Его почерневший труп висел над потухшими углями и золой.

Гетланд казался призрачным, потому что был населен призраками.

Над этим местом злой смерти, на месте отца Магни, сидел Толлак Финнссон.

Он перерезал себе горло; кинжал лежал у него на коленях, его рука все еще сжимала его. Кровь влажно блестела у него на груди; он убил себя совсем недавно. Как долго он жил один среди ужасов, созданных им самим?

Внезапно Магни кто-то толкнул, и Сольвейг протиснулась мимо него, мимо его отца. Обнажив меч, она прошла мимо болтающихся тел, сквозь месиво смертей и направилась вверх по платформе прямо к телу узурпатора. Схватив его за волосы, она выдернула его из кресла. Тело упало вперед, приземлившись на две ступеньки платформы. И тогда Сольвейг спустилась по ступенькам и подняла меч над головой, сжимая его обеими руками. С криком, который был ее боевым кличем, она опустила меч и снесла Толлаку голову. Она откатилась в сторону и остановилась под болтающимися ногами повешенной женщины.

Она опускала меч снова, и снова, и снова. Ее крики продолжались, каждый из них заканчивался стоном, когда она наносила удар, но их тон постепенно менялся. Больше не было боевого клича. Вместо него Магни слышал отчаяние и скорбь, вытесняющие ярость.

Он подошел к ней, стряхнув руку отца, когда тот попытался его остановить. Сейчас было не время оставлять ее одну. Никто не знал ее лучше, чем он.

Толлак был разрублен на куски; его раздутые, вонючие внутренности покрывали пол.

Встав позади Сольвейг, Магни рассчитал свое движение так, чтобы она не причинила вреда ни ему, ни себе, и схватил ее за руки, останавливая их движение по дуге. Сначала она сопротивлялась, но это была борьба инстинкта, а не осознания, и он справился.

Когда она затихла, тяжело дыша в его объятиях, он прижался губами к ее уху и сказал:

— Я здесь.

Меч выпал у нее из рук. Ее колени подогнулись, и Магни последовал за ней на пол, обнимая ее, любя ее.

23

Леиф отпил из рога и наклонился через стол к Сольвейг.

— Завтра седьмой день, Сольвейг.

Легким наклоном головы она дала ему понять то, что он уже знал: она не потеряла счет дням и очень хорошо представляет себе, что завтра за день. Седьмой день после смерти ее родителей. Всего семь дней — так мало. Она все еще просыпалась с чувством, что родители живы. Она все еще собиралась иногда спросить совета у отца. В ее сердце они были живы.

Но в традициях их народа семь дней означали, что пора прекращать оплакивать мертвых. Завтра нужно было назвать имя нового ярла Карлсы.

От Карлсы осталось не так много: всего около пяти сотен душ, включая деревенских. Большинство осталось без дома. Без крыши над головой. Сольвейг предположила, что они пока жили в землянках.

— Твой отец хотел, чтобы ты стала ярлом после его смерти.

Еще один кивок. Всю свою жизнь Сольвейг знала об этом желании.

— И я заявлю права на титул. И если кто-то бросит мне вызов, я сражусь за это место. Хоть от него ничего особенно и не осталось.

Магни сжал ее руку.

— Ты восстановишь Карлсу — мы восстановим. Я буду с тобой. — Она почувствовала чистосердечную уверенность и любовь в прикосновении его теплой кожи к ее, и это заставило ее сердце немного успокоиться.

Леиф улыбнулся им обоим.

— Все, что тебе нужно, ты сможешь найти в Гетланде. Включая моего сына.

Сольвейг ответила благодарной улыбкой и с любовью сжала руку Магни.

— Спасибо. Но вам тоже нужно все это восстанавливать.

Она взмахнула свободной рукой, показывая, что имеет в виду. Большой зал снова можно было использовать по назначению, но Гетланд все еще нес на себе следы чумы по имени Толлак и его безумия.

Потребовался целый день, чтобы расчистить зал от скверны. Леиф, Магни и Астрид руководили работами, сжав зубы от гнева. Все работали почти в полной тишине; казалось, целый мир погрузился в молчание с тех пор, как родители Сольвейг покинули его.

Она тоже ушла с головой в работу и трудилась до изнеможения. Работа и одиночество — вот что теперь помогало Сольвейг сдерживать чувства. Настоящее одиночество, то, за которым она побежала в лес, как бегала всегда, вдруг оказалось бессильным. Не в этот раз. В этот раз ее разум кричал и бился, когда она оказалась одна.

И все же Сольвейг не хотелось компании. У нее не было ни желания, ни способности поддерживать беседу, особенно о том, что она чувствовала. Она едва выдерживала сожаления и истории, которые рассказывали люди вокруг. Но когда впереди оказались дела, которые нужно было сделать, она сумела сосредоточиться и обрести силу. Ее разум успокаивался, когда она работала.

И когда Магни обнимал ее.

В ту первую ночь она пыталась заговорить с ним, облечь в слова весь хаос, царивший в ее голове. Когда темный лес и преданное присутствие Агги не смогли успокоить ее, она пошла к Магни: просить о помощи, искать уверенности в его объятиях, но не смогла найти слов. Не было слов, которые могли бы описать крик, боль внутри нее.

Но Магни это было и не нужно. Он знал и предложил ей свои руки, свою грудь, и прижимал ее к себе всю ночь, не требуя никаких объяснений. С тех пор он постоянно находился рядом с Сольвейг, достаточно близко, чтобы она всегда знала, что он рядом, когда будет ей нужен. А ночью он обнимал ее, пока она плакала.

Он ждал ее. Он всегда ждал. Она жалела, что раньше не понимала всю важность этого ожидания. Знать бы, как загладить это позднее понимание, как стать достойной его терпения.

Но теперь она понимала, и она проведет остаток своей жизни, любя его так, как он того заслуживает. Независимо от того, достойна она или нет, она будет дорожить его даром.

После того, как зал был убран, а тела похоронены или сожжены — тело Толлака оставили гнить в лесу, а его голову насадили на кол в гавани, — пришла вельва и очистила воздух от остатков зла.

После этого они оставили отряд на страже в городе и отправились в деревни, чтобы найти беженцев. Встречаясь с людьми на этом пути, они узнавали печальные новости о суровом годе правления Толлака. Об ужасе, лишениях и смерти. Щедрость и процветание целого поколения были украдены у них предателем.

Пока они отдыхали в Меркурии, пировали, строили планы и набирались сил, Толлак пил кровь жителей Гетланда. Леифу тоже предстояло заняться восстановлением, несмотря на то, что город остался цел.

Насколько было известно Сольвейг, между ярлами не было напряженности, ничего, что могло бы обернуться предательством. Она знала слухи о смерти ярла Финна, но думала, что это были всего лишь слухи.

И вот, выходило, эти слухи были правдой, и Толлак убил собственного отца. Во сне. Поступок труса. Что свело его с ума — отцеубийство или трусость? Возможно, чувство вины?

Она попыталась представить Толлака в семидневном трауре по своему отцу, отдающего дань уважения человеку, которого он убил, принимающего соболезнования и воспоминания жителей Дофрара, а затем занимающего место отца, как будто так и должно быть. Слой за слоем — только обман. Чувствовал ли он бремя лидерства, ответственность за наследие отца, которого любил народ? Может, это и сломило его?

Леиф ворвался в ее мысли.

— Мы отыщем то, что осталось от нашего богатства. — Говорили, что Толлак закопал богатства Леифа по всему Гетланду, и Леиф доверил их поиски своим людям. — А потом отправимся в поход и привезем новое богатство, и Гетланд снова станет сильным. Как и Карлса. Но нам нужно обсудить не только это. Наши владения выросли в два раза, и мы должны решить, как наилучшим образом разделить Халсгроф и Дофрар, которые по праву теперь наши. Я предлагаю провести новую границу между Гетландом и Карлсой по Онгерманэльвену (прим. — река в Швеции, одна из самых длинных в стране).

Это более чем вдвое увеличило бы размер владений ее отца. Неуверенность в том, что она способна занять место своего отца, нахлынула на Сольвейг и разбилась о стену горя, и ей пришлось опустить голову и сжать руки, чтобы сдержать поток чувств. Все сидящие за столом вокруг притихли, и она знала, что они ждут, наблюдая за ней.

Когда чувства угомонились, она осторожно выдохнула.

— Возможно, будет лучше, если все это останется в одном владении. Пусть все заберет Гетланд. — Она подняла голову и посмотрела на Леифа, на лице которого не было ни осуждения, ни удивления. Только сострадание.

Глаза Магни были так похожи на глаза его отца.

— Ты отказываешься от титула ярла? — спросила Астрид, и Сольвейг услышала в ее голосе нотку осуждения.

— Сольвейг, нет, — пробормотал Магни рядом с ней, только для нее. — Твой отец…

Он не договорил, да в этом и не было необходимости. Сольвейг знала. Последние слова ее отца. Построй наш мир заново. Создай свою историю. Он хотел, чтобы она была ярлом. Она опозорит его, если откажется от этого.

Она всегда знала, что когда-нибудь займет его место. Всего несколько мгновений назад, повинуясь рефлексу, рожденному этим долгим знанием, она заявила о своем намерении сделать именно это. Но титул ярла всегда был абстракцией, чем-то, что произойдет в далеком будущем, после того, как ее отец станет морщинистым стариком и уйдет из жизни. Не сейчас, когда он был могучим воином, не до того, как она почувствовала себя готовой, не до того, как поняла, кто она есть или кем будет.

Да, хорошо, что он погиб на поле боя. Это была правильная смерть для такого мужчины, как он, и такой женщины, как ее мать. Сольвейг знала это. Они погибли вместе; они вместе прошли через врата Валгаллы. Боги так любили их и ценили их любовь друг к другу, что не разорвали их связь. Это было хорошо и правильно.

Но это было больно. Горькая, опустошающая боль пронзала Сольвейг с каждым вздохом. Никогда больше отец не прикоснется своей длинной бородой к ее лицу, когда будет обнимать ее. Никогда больше она не почувствует сокрушительной нежности его сильных рук и не услышит ровного биения его большого сердца у своего уха. Никогда больше она не увидит легкой улыбки на губах матери — улыбки, которая означала, что Сольвейг доставила ей удовольствие. Никогда больше она не почувствует пальцев матери, заплетающих выбившуюся прядь ее волос в косу.

Никогда больше она не увидит, как они смотрят друг на друга — и показывают ей, какой должна быть любовь. Эта любовь теперь есть у нее с Магни.

Семи дней было недостаточно, чтобы оплакать ее родителей. Семи лет было бы недостаточно.

Леиф потянулся через стол и тянул Сольвейг за руку, пока она не разжала пальцы и не подала ему свою ладонь. Он взял ее легко, жест был полон отеческого ободрения.

— Сейчас не время создавать королевство, Сольвейг. Люди, которые провели долгие месяцы в когтях человека, считавшего себя королем, не потерпят другого короля, даже меня. Вы с Магни поженитесь, и это свяжет наши владения. А когда мое время истечет и Магни займет мое место, настанет время объединить наш народ.

Она снова вздохнула и взяла себя в руки. Леиф был прав. Ее момент слабости был именно таким: мгновением и слабостью. Сольвейг кивнула и снова встретилась взглядом с другом своего отца.

— Да. Я заявлю права на место моего отца и постараюсь стать достойной.

— оОо~

Хотя большой зал был убран, Леиф еще не спал в покоях ярла. Магни сказал Сольвейг, что мысль о том, что Толлак жил там, в доме, где он любил свою жену и они растили сына, чрезвычайно расстраивала его отца и делала его тоску по Ольге и их новорожденной дочери еще более острой. Так что поздними ночами в зале становилось темно и тихо. Леиф спал один в маленькой хижине, а Сольвейг и Магни заняли соседнюю.

Агнар, который всегда был одиночкой и теперь больше, чем когда-либо прежде, стремился к уединению, взял тюфяк и спал в конюшне. Сольвейг надеялась, что завтрашние ритуалы будут означать для него новое начало.

Она никогда раньше не оставалась в таком помещении. Она выросла в зале Карлсы, в окружении своих родителей, братьев и сестер. Она провела много ночей на открытом воздухе и под крышей палатки. И прожила месяцы в роскошном огромном замке Леофрика.

Это маленькое помещение, не длинный дом, а просто дом, построенный для небольшой семьи, без укрытия для домашнего скота, был, по сути, просто комнатой. В центре было место для костра, уютный уголок для еды и работы и удобная кровать.

Магни знал пару, которая раньше жила тут: подмастерье кожевника и его молодую жену, но Сольвейг не знала их имен. Она знала только некоторых помощников ярла Леифа и слуг, которые прислуживали в зале. Но она чувствовала любовь и надежду, которые испытывала эта пара, начиная новую жизнь.

Они не сбежали из Гетланда и не приплыли с ними в Меркурию, и не пережили правление Толлака. Женщина была одной из повешенных в зале, а что сталось с ее мужем, никто не знал. Он мог оказаться тем человеком, что висел на вертеле над костром.

В их доме было тепло, светло и уютно, и очень грустно.

В ночь перед седьмым днем, после долгого разговора с Леифом и Астрид о планах на ставшее большим владение Карлса, Сольвейг подошла к маленькому домику. Окна были открыты, и изнутри лился теплый свет. Магни уже был там. В тот день он отправился в ближайшую деревню, чтобы помочь с посадкой кое-каких быстрорастущих культур. У них оставалось всего несколько недель до окончания лета, а предстоящая зима обещала быть трудной. Толлак подавлял восстания на всей своей территории и жестко реагировал на каждый бунт, сжигая посевы и фермы. Чтобы прокормить оставшихся в живых людей в холода, потребуется тщательное нормирование — и все, что они смогут вырастить за оставшееся время.

По землям уже разнесся слух, что Толлак умер, а Леиф занял свое законное место. С каждым днем все больше тех, кому удалось спастись от власти узурпатора, возвращались в Гетланд. Большинство были женщинами, детьми и стариками. Рты, которые нужно кормить. Но каждый, кто возвращался, выражал надежду на то, что величие их мира тоже вернется.

Магни сидел на кровати, сняв обувь и обнажив грудь. Его локти лежали на коленях, а руки свободно свисали между ног. Голова была опущена. В мгновение после того, как она открыла дверь, но до того, как он поднял глаза и увидел ее, Сольвейг поразило понимание того, что он тоже искал уединения, чтобы позволить себе слабость.

Она никогда не задумывалась об этом; но, с другой стороны, она никогда не искала его в его одиночестве. Это Магни всегда вмешивался в ее одиночество, и почти всегда правильно. Он знал, когда ей действительно нужно было побыть одной, и когда она просто убегала.

Он всегда был там, где она нуждалась в нем, понимала она это или нет, но Сольвейг не приходило в голову, что ему тоже нужна поддержка.

Она должна стать лучше для Магни. Было недостаточно того, что он знал ее. Ему нужно было знать, что и она, Сольвейг, тоже его знает. Ей нужно было показать ему, что она все понимает.

Он изобразил улыбку и попытался встать, но она вовремя пересекла комнату, чтобы остановить его. Положив руки на широкие плечи Магни, Сольвейг удержала его на месте.

— Ты устал.

Сняв ее руки со своих плеч, он сложил их вместе и поцеловал.

— Да. Работа тяжелая, и повсюду — следы страданий, на которые мы обрекли наш народ.

— Мы не смогли бы победить в прошлом году. Если бы мы проиграли, то наш народ страдал бы бесконечно.

— Я знаю. И все же мы не страдали, а они…

— И мы вернулись и уничтожили Толлака. — Его сожаления были ей знакомы; у нее были все те же мысли и сожаления. Успокоить его сожаления было легче, чем ее, и, успокаивая его, Сольвейг успокаивалась сама. Она взяла Магни пальцами за подбородок, ощутив мягкость бороды, и приподняла его голову.

— Мы поступили правильно, и люди это знают. Помнишь, они помешали нам войти в Гетланд, зная, что нас слишком мало и мы слишком измотаны, чтобы победить.

На красивом лице Магни появилась улыбка, и он притянул Сольвейг к себе, чтобы она встала между его ног.

— Мне приятно чувствовать твою поддержку.

— Опирайся на меня чаще. Твоя поддержка у меня есть всегда. — Она запустила пальцы в распущенный шелк его волос.

— Нет, это не так. Ты принимаешь мою поддержку только тогда, когда она тебе действительно нужна. Как и я.

Она наклонилась ближе.

— Неужели я настолько слабее тебя?

Сольвейг не хотела, чтобы это прозвучало как жалоба или вызов, но Магни убрал с лица улыбку и легко двинул ее бедра.

— Нет. Но твоя ноша тяжелее. Люди видят меня и думают: «Вот идет Магни. Он хороший человек. Каким хорошим ярлом он когда-нибудь станет».

— Так и есть, и ты станешь.

Он кивнул.

— Я верю в это. Я знаю, чего стою. Но это человеческое бремя. А когда люди видят тебя, то думают: «Вот идет старшая дочь Грозового Волка и Ока Бога. Насколько ярче будут сиять их звезды, объединенные в одном теле?» Они назвали тебя в честь самого солнца, Сольвейг. Вот насколько ярко ты должна сиять.

Она чувствовала бремя, о котором он говорил, в словах, которые он использовал, и горе от потери родителей железной хваткой сдавило ей горло.

— Но ты и в самом деле сияешь ярко как солнце, — продолжал он. — Ты достойна своего происхождения, и иметь честь любить тебя и быть твоей опорой, когда тебе нужно опереться, — ты делаешь меня сильнее, Сольвейг Солнечное Сердце.

Звук этого имени ударил, как плеть, и Сольвейг вздрогнула, но Магни не отпустил ее. Это было то, чего она хотела всю свою жизнь — быть чем-то большим, чем просто дочерью своего отца. Найти свою собственную историю.

Теперь у нее это было. Она слышала истории о смерти своих родителей и о том, как она сражалась, защищая их. Даже она сама не могла сказать, где правда, а где вымысел, придуманный, чтобы создать новую правду; у нее самой были несовершенные и неполные воспоминания о том дне. Но не чувства. Она помнила ощущения того дня в мельчайших подробностях и с тех пор переживала их заново каждый день.

Она сделала себе имя. Смерть ее родителей превратила ее в легенду. Завтра она станет ярлом, которым они и хотели ее видеть. То, что произойдет дальше, сделает ее, Сольвейг, чем-то значимым в их мире.

Но в сердце, о котором люди теперь думали как о солнечном, она всегда была только Валисдоттир. Она носила это имя со дня своего рождения. С того дня, как солнце осветило полночь.

Имя, которое сдерживало ее почти всю жизнь.

В тишине, вызванной ее мучительными мыслями, Магни прошептал:

— Мы снова отстроим Карлсу, и я останусь с тобой. У тебя снова будет свой дом.

Этими словами мужчина, стоявший перед ней, прогнал прочь ее болезненные мысли.

— Теперь я дома, Магни. — Она положила руку ему на грудь, прямо над сердцем. — Это мой дом. Ты — мой дом.

— Сольвейг, — пробормотал он, когда она наклонилась, чтобы поцеловать его.

Когда его руки сомкнулись вокруг нее, и он опустил ее на кровать в крошечном домике, который когда-то был наполнен надеждой на новую любовь, Сольвейг почувствовала, как тяжесть свалилась с ее плеч, как будто она сбросила мех, вернувшись домой после холодной погоды. Магни и был ее домом. Где она была, кем была, что ждало ее впереди — все это обрело смысл, когда она увидела это сквозь светящиеся окна его глаз.

Они разделись. Движения разжигали их огонь, пока они расстегивали, снимали и сбрасывали свою одежду, и вот, наконец, они оказались кожа к коже. Горячее, тяжелое, сильное тело Магни согревало Сольвейг. Его волосы ласкали ее грудь и плечи, пока он искал ее сосок, и она вскрикнула, когда он нашел его и втянул в рот, посылая горячий разряд молнии по ее телу и между ног, заставляя ее пульсировать и извиваться. Пока он сосал, его пальцы легко, дразняще блуждали по ее коже, вызывая мурашки повсюду, пока Магни не подчинил ее тело полностью, лишив ее контроля.

Грубое прикосновение его бороды заставляло кожу Сольвейг покрыться мурашками, его горячий рот сосал все сильнее. То ли она пульсировала в такт этому ритму, то ли он чувствовал и следил за ней — этого Сольвейг не знала, но они снова стали единым целым, и его руки, рот и тело на ее теле заставили ее забыть обо всем остальном. Огромный мир со всеми его прелестями и ужасами, болью и удовольствиями, радостями и печалями, дружбой и предательствами, войнами и любовью — все исчезло. Они остались одни в теплом сиянии этой кровати и этих свечей.

Отчаянно нуждаясь в большем — во всем, — Сольвейг искала хоть какую-то нить контроля; она изгибалась и извивалась, пытаясь отодвинуть его горячую плоть от своего бока и направить между ног. Но Магни парировал каждое ее движение, прижимая ее к себе, доводя до безумия своим ртом и скользящими по коже пальцами.

Но эти пальцы не проникали туда, куда она больше всего хотела. Они оставались нежными и дразнящими на ее руке, бедре, животе. Заставляя ее дрожать и задыхаться. И желать. Боги, как же сильно она его желала!..

Сольвейг попыталась толкнуть его в плечи, заставить перевернуться. Ему нравилось, когда она скакала на нем, и ей нужно было ощутить его внутри. Но Магни не сдвинулся с места. Сегодня доминировал он.

И вот он прикусил ее сосок, совсем легонько, без боли, и взрыв горячего наслаждения полностью парализовал тело и мозг Сольвейг. Она резко выгнулась, взвизгнула и обмякла на матрасе.

Магни усмехнулся и провел языком по соску, который так красиво ласкал.

— Позволь мне сделать все так, как я хочу, Сольвейг. Просто дыши и чувствуй.

И когда она отдалась ему, он вознаградил ее. Его пальцы нашли складочки между ее ног и с нежной твердостью скользнули по острию ее скользкой боли. Он уже довел ее до исступления, так что Сольвейг провалилась в наслаждение почти сразу, извиваясь под его решительными ласками, которые не ослабевали, пока не превратили ее в существо, способное только корчиться и стонать.

Затем он скользнул своим телом вниз, по ее телу, и стал лакать сок ее удовольствия, как будто вкусный напиток. Каждый раз, когда его язык касался верхней части ее складочек и бусинки блаженства, Сольвейг вскрикивала на грани очередного погружения в экстаз, пока рябь первого все еще пробегала по ее расслабленным рукам и ногам.

Затем это чудесное прикосновение исчезло, и она захныкала, не в силах пошевелиться, не в силах открыть глаза.

— Открой глаза, Дева-защитница.

По команде Магни веки Сольвейг открылись, и она увидела, как он нависает над ней, его волосы развеваются по бокам лица, кончики танцуют у нее на груди. Он устроился между ее ног, и она инстинктивно подняла их, обхватив его бедра. Пристально глядя ей в глаза, он изогнулся и скользнул в нее. Сильный, уверенный толчок, и такой глубокий.

— Да, о да, — простонала она и обвила его руками, проведя ладонями по его спине и обхватив ладонями плечи. — Люби меня, Магни.

Он отклонился назад.

— Всю жизнь, — ответил и снова вошел в нее.

Он не сводил с нее глаз, а она — с него, даже в момент их общего освобождения. Когда все закончилось, они долго лежали, тяжело дыша и прижавшись друг к другу. Затем, как всегда, Магни намочил тряпку и вытер тело Сольвейг. Наконец он снова устроился рядом с ней в постели, повернулся на бок и прижал ее к себе.

Той ночью Сольвейг заснула, впервые после смерти своих родителей, чувствуя себя достойной будущего, которое начнется завтра. Магни даст ей силы, если ее собственных будет недостаточно.

Он всегда давал.

— оОо~

На следующий день после полудня в большом зале Гетланда Сольвейг сидела между Магни и его отцом за столом. Первое собрание в восстановленном зале было ритуалом, призванным положить конец трауру по поводу смерти ее родителей и официально назвать ее ярлом Карлсы.

По традиции этот ритуал должен был совершаться в Карлсе, пред пустым креслом ярла Вали Грозового Волка. Но в Карлсе не осталось ни зала, ни кресла в нем, ни пустого, ни какого-либо другого.

Долгом Сольвейг будет восстановление ее владений так, чтобы они стали достойным отражением и воли ее родителей, и ее самой. Ее первой задачей как ярла будет создание мира, которым она и будет потом править.

А пока она назовет себя ярлом Карлсы в доме лучших друзей ее родителей.

Все жители Гетланда заполнили зал. В жертву принесли прекрасного белого оленя и огромного кабана, и мяса, меда и хлеба должно было хватить на всех.

Когда слуги разлили мед, Леиф встал и высоко поднял свою чашу. Выражение его лица выдавало его горе, но его голос разносился по залу, сильный и уверенный.

— Мы собрались сегодня вместе, чтобы почтить память наших самых доблестных погибших, Вали Грозового Волка и Бренны Око Бога. Пусть они и не были жителями этой земли, они всегда были с нами, и мы отдаем им эту дань уважения.

Он опустил голову, и зал погрузился в молчание. Когда Леиф снова поднял глаза, выражение его лица изменилось; он отбросил печаль, по крайней мере, на момент. Теперь он казался просто сосредоточенным.

— Их присутствие в этом мире было благословением богов. В течение многих лет мы купались в его свете. Боги были добры, раз позволили нам делать это так долго, но теперь они призвали Вали и Бренну домой. Выпьем же сейчас в честь их возвращения к столу Всеотца!

Зал взорвался общим ревом, и все выпили. Сольвейг сделала то же самое, хотя мед, казалось, прокис от соли непролитых слез, наполнивших горло. Они выпили и снова поревели, по разу за каждого из ее родителей, а затем Леиф поднял свободную руку и утихомирил толпу.

— Мы собрались вместе и затем, чтобы начать наше следующее путешествие, и оно будет трудным. Здесь, в Гетланде, нам предстоит проделать огромную работу. Мы вернули себе наш дом, но теперь должны вернуть себе процветание. — Леиф сделал паузу, чтобы этот рев затих, а мед оказался выпит. Он взглянул на Сольвейг и одарил ее ободряющей, гордой улыбкой, прежде чем снова обратиться к залу. — И наши друзья в Карлсе должны начать все заново, с новым ярлом, который будет править ими. Сегодня мы назовем имя этого ярла.

Еще один рев — и вдруг он как-то странно оборвался, словно огромная рука сдавила горло зала. Люди, стоявшие у стены и сидящие за столами, стали перемещаться, когда кто-то протиснулся сквозь них, с уважением и осторожностью.

К столу ярла приблизился Хокон. Его не было неделю, и выглядел он так, словно каждую секунду этой недели провел на войне. Он был грязен. Его волосы были спутаны, а кожаная одежда задубела от грязи и крови. Но он стоял прямо и уверенно и казался невредимым.

Он вытащил свой меч и поднял его вертикально перед своим лицом. Глядя прямо на Леифа из-за клинка, он произнес:

— Я Хокон Валиссон. Я вызываю свою сестру Сольвейг, которую теперь зовут Солнечное Сердце, на поединок. Победителю достается Карлса.

Он хотел убить ее, но даже не смотрел в ее сторону. Сольвейг, все еще стоя, поставила свою чашу на стол.

— Хокон, нет.

Наконец, он обратил на нее свое внимание, просто переведя взгляд.

— Ты отказываешься? Ты отдаешь мне титул ярла?

— Отец хотел, чтобы ярлом стала я, — сказала она, не зная, правильный ли это ответ или вообще ответ.

Уродливая ухмылка Хокона сказала ей, что он считает ответ неверным.

— И я думаю, что он заблуждался. Если ты боишься сразиться со мной и проиграть, тогда я сохраню тебе жизнь. Просто отойди в сторону и позволь мне закончить сьюунд (прим. — sjaund, «седьмой», обряд седьмого дня после смерти в скандинавской культуре).

Они оба знали, что она сражается лучше, чем он. Хокон никогда не побеждал ее и даже близко не сравнялся с ней по количеству убийств в бою.

— Я не проиграю, Хокон. Я не хочу драться с тобой, потому что убью тебя.

Он рассмеялся.

— Ты говоришь так, как будто тебе не все равно, сестра. Тогда отступи. Я — первый сын. Это место должно быть моим.

— Ты не первый сын, Хокон. Торвальд был первым. Я — самая старшая из ныне живущих детей нашего отца. И отец назвал меня своей наследницей. Я не отступлю. Пожалуйста, не заставляй меня драться с тобой.

Ее брат, с которым она пережила много счастливых приключений в детстве, подошел к столу ярла. Встав напротив, прямо перед Сольвейг, он опустил свой клинок и направил его ей в грудь. Низкий гул протеста прокатился по комнате, и Леиф с Магни оба вскинули руки, вытянув их между острием клинка ее брата и ее сердцем.

Но клинок уже все равно попал в цель, хоть и не коснулся ее кожи.

— Хокон, это безумие, — прорычал Магни.

Хокон проигнорировал своего друга и сосредоточился на сестре.

— Сражайся со мной или отойди в сторону, Сольвейг. Я бросаю тебе вызов.

Сольвейг опустила голову. Ее брат требовал, чтобы она убила его или была убита им. Она не понимала, как это произошло, что пошло не так в голове Хокона, как такое вообще могло случиться. Что она упустила?

Но что бы она ни упустила, сейчас Сольвейг могла дать своему брату только один ответ. Она подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Я принимаю вызов.

— Я буду твоим чемпионом, Сольвейг, — сразу же сказал Магни. — Я буду сражаться с ним вместо тебя.

Ее проткнутое предательством сердце разбилось от любви, глядящей на нее из его глаз. Она выдавила из себя улыбку и положила ладонь на его сильную руку.

— Нет, Магни. Я сама буду драться со своим братом.

Это была ее судьба, ее история, и она расскажет ее, независимо от того, сколько боли будет в этих стихах.

— оОо~

Летнее небо озаряло послеполуденное солнце. В широком кругу перед залом, где год назад — целую вечность назад — Сольвейг видела, как какая-то девушка накинула гирлянду на плечи Магни, она повернулась лицом к своему брату. Неприятности, которые тревожили и поглощали ее мысли прошлым летом, теперь казались такими глупыми и обыденными. Такой мелочью.

Держа в руках меч, выкованный в Эстландии и подаренный ее матери отцом в честь их свадебного ритуала, и свой щит, на котором был знак Ока Бога, Сольвейг ждала. Она была одета для битвы; она даже нарисовала маску на лице.

Хокон был одет так же, как и тогда, когда ворвался в зал. Он держал меч, который отец подарил ему накануне его первого набега. На его щите тоже было изображено Око Бога.

Позади него стоял Харальд, друг их отца, с новым оружием и новым щитом наготове. Сольвейг была рада, что Харальд согласился сегодня поддержать Хокона, и не питала к нему зла.

Она знала, что за ее спиной, тоже с оружием и щитом, стоит Магни. Этот бой должен был идти не на жизнь, а на смерть, и они будут выбирать оружие по мере необходимости.

Сможет ли она убить своего брата? Ей придется это сделать. Но сможет ли она?

Когда Леиф объявил о начале боя, Сольвейг еще не знала ответа. Хокон сразу же бросился в атаку, встретив ее на ее стороне круга. Он закричал и замахнулся так, будто собирался раскроить ей голову первым же ударом.

Сольвейг вскинула свой щит и блокировала удар. Она нанесла удар снизу по ногам, надеясь вывести Хокона из строя, но он отскочил в сторону и уклонился. И тут же вернулся снова, на этот раз целясь ей в живот, и она едва успела заслониться своим щитом. Он пытался убить ее. Без каких-либо угрызений совести.

Она была лучше него — быстрее, грациознее, с большей интуицией, опытнее. Но он был крупнее и сильнее, и им двигала ярость, в то время как Сольвейг ощущала только печаль. И вот, пока они дрались, она узнала ответ. Она не может убить своего брата. Это разбило бы сердце ее матери. Бренна увидела бы это из Валгаллы, она бы узнала — и это разбило бы ей сердце. И сердце Сольвейг.

Так что ей останется ранить его так сильно, чтобы он не смог сопротивляться. Она знала, что для него будет унижением остаться в живых после поражения, но это лучше, чем добавить еще одно тело к кургану, в который превратилась ее семья.

Сольвейг начала атаковать, придерживаясь этой стратегии, целясь в руки и ноги. Когда она порезала руку Хокона, он рассмеялся, решив, что она промахнулась, и снова бросился в атаку. Она сделала ложный выпад, и кончик его клинка скользнул по ее боку. Открылась рана, хлынула горячая кровь, но рана не была смертельной, и боль была шумом где-то вдалеке.

Удар — и глубокая рана на бедре едва не сбила Хокона с ног, но он удержался и атаковал, снова целясь Сольвейг в голову. Своим клинком она блокировала удар, и острие его клинка скользнуло по ее щеке. Она почувствовала, как разошлась кожа, но тут же забыла об этом.

Хокон удивил ее, отбросив меч в сторону. Когда он взял топор, Сольвейг на мгновение задумалась, не сменить ли ей оружие тоже. Но это был меч, подаренный ее отцу его друзьями, переданный ее матери, когда они поженились, и сохраненный для их ребенка.

Их наследие.

Атаковав, Хокон бросился прямо на ее поднятый щит и вонзил в него свой топор, как будто хотел его убить. Он взревел и дернул топор назад. Хокон был сильнее, и Сольвейг слишком поздно поняла, что он сделал именно то, что собирался сделать: вырвал щит у нее из рук.

Он отшвырнул его подальше, в толпу, не заботясь о том, в кого может попасть.

Позади нее был еще один щит, и она почувствовала, как Магни поднял его для нее. Но он был простой, без знаков. У нее больше не было защищающего ее материнского ока.

— Сольвейг! — потрясенно воскликнул Магни, когда она вышла в центр без щита. Она проигнорировала его; Хокон вернулся с новым оружием — и допустил критическую ошибку.

Он все еще держал свой щит, но выбрал копье. В этом не было никакого смысла; эти два вида оружия не дополняли друг друга в таком бою. Сольвейг не стала ждать, чтобы узнать, есть ли у него непонятый ей план. Вместо этого она атаковала и переместилась, оказавшись рядом, заставляя его повернуться. Когда Хокон оказался лицом к сиянию солнца, она воспользовалась этой вспышкой слепоты и опустила свой клинок на его руку, защищенную щитом.

Хокон закричал, его щит упал на землю. Его рука все еще сжимала рукоять.

Из обрубка хлынула кровь, и Сольвейг понадеялась, что рана положит конец этому ужасу. Но ее брат взревел и выставил вперед копье. Она легко уклонилась и снова опустила клинок, разрубив копье надвое. Затем, желая поскорее все закончить, Сольвейг подошла ближе к брату, которого любила, и вонзила свой клинок ему в бок, целясь так, чтобы ранение оказалось не смертельным.

Хокон, задыхаясь, упал на землю, кровь пульсировала в руке и текла из бока. Он попытался подняться, но не смог. Попробовал еще раз — и снова не смог.

— Убей меня, — проскрежетал он ей. — Покончи с этим.

— Я люблю тебя, Хокон. В нашей семье было достаточно смертей. Я не убью тебя.

Толпа молчала. Сольвейг слышала плеск набегающего прилива. Она осталась рядом с братом, не зная, помочь ему или уйти. Ее меч болтался у нее на боку, с него капала его кровь. Боль от ран — шум — начал приближаться. В голове зазвенело.

С выражением грусти и решимости на лице Леиф шагнул вперед и потянул ее в середину круга, оставив Хокона одного на земле.

— Поединок все решил. У Карлсы появился новый ярл. Сольвейг Солнечное Сердце!

Толпа одобрительно загудела. В этой какофонии Сольвейг показалось, что она услышала возмущенный крик. Она повернулась на этот звук и увидела Магни, который, казалось, летел к ней. Продолжая поворачиваться, она увидела, как клинок Хокона ударил Магни в плечо.

Ее брат встал и подобрал меч, который уронил ранее. А затем напал на нее. Сзади. После того, как Леиф объявил результат поединка. Магни встал у него на пути.

Хокон был ничем не лучше Толлака. Трус и предатель.

Или, возможно, он был просто человек, который хотел умереть от руки своей сестры.

Это понимание промелькнуло в ее сознании в мгновение ока, и она подняла свой меч, чтобы закончить бой так, как следовало сделать с самого начала. Но еще один рев, на этот раз более пронзительный, расколол воздух, и Агнар бросился вперед. У него не было оружия, и даже Хокон был слишком удивлен и не смог отразить удар. Младший брат принялся бить и пинать старшего, ревя от ярости. Хокону удалось сделать шаг назад, и он поднял свой меч, как будто намеревался пустить его в ход.

Сольвейг отразила этот предательский удар с такой силой, что Хокон выронил меч. Он выскользнул из его руки и упал на землю.

Леиф схватил Агнара, поднял разъяренного мальчика с земли и отнес его в безопасное место.

Сольвейг подняла свой меч. Она перешагнула через Магни, который был ранен, но не сильно, и направилась к своему брату.

— Я люблю тебя, брат. Я всегда буду любить. А теперь я исполню твое желание. Я надеюсь, боги сочтут тебя достойным Валгаллы.

Она подняла меч обеими руками и отделила его голову Хокона туловища.

Он не сделал ни малейшей попытки уклониться от удара.

Когда его тело упало, Сольвейг тоже упала. Она выронила меч и опустилась на колени, и горе, которое она скрывала от всех, кроме Магни, в течение семи дней, вырвалось из ее сердца и души. Она вцепилась кулаками в грязный, окровавленный доспех своего брата и закричала.

Сильные руки обхватили ее, и она услышала у своего уха голос, который любила больше всего на свете.

— Я здесь, — пробормотал Магни напряженным от собственной боли голосом. — Я здесь.

24

На следующий день после того, как Сольвейг была названа ярлом Карлсы, после того, как Хокон был похоронен и оставлен на суд богов, Астрид и Леофрик погрузили на свои корабли меркурианскую армию и отплыли домой.

Их намерение, а также горячая надежда Магни и его отца состояли в том, чтобы немедленно отправить Ольгу и детей обратно на самом быстром их корабле, успев сделать это за короткий промежуток времени, оставшийся до момента, как зима взбаламутит море и сделает путешествие слишком опасным. Если они упустят этот шанс, пройдет лето, прежде чем он снова увидит свою мать и сестру, прежде чем его отец воссоединится со своей женой и новорожденной дочерью.

Это была хрупкая надежда, требующая идеального стечения обстоятельств. И все же Магни наблюдал за береговой линией каждый день с момента отплытия меркурианских кораблей, хоть и знал, что они еще не добрались домой, не говоря уже о возвращении.

Его отец делал то же самое. Часто они стояли бок о бок на насыпи и смотрели на море. Но ни тот, ни другой не могли полностью предаться этому времяпрепровождению. Его отцу предстояло снова укрепить свои владения. И у Магни была Сольвейг, которую было нужно поддержать.

Со дня сьюнда она закрылась от него, и он не знал, что делать. Она стала как скала — прочная и прямая, но жесткая и холодная. Как будто она выдохнула все чувства из легких, пока стояла на коленях перед телом своего брата, а затем ее грудь превратилась в камень. Даже он не мог пробиться сквозь этот панцирь.

Они не были вместе с той ночи перед сьюндом. Их раны были незначительными, всего лишь порезы, которые потребовалось зашить, но рана в сердце и разуме Сольвейг была серьезной. Слишком серьезной, чтобы она могла принять утешение. Каждую ночь они спали вместе, каждую ночь Магни заключал Сольвейг в объятия, и она лежала рядом с ним, как будто хотела этого, но не более. Она отворачивалась даже от простого поцелуя.

Он держал ее в кругу, пока она плакала и раскачивалась, сидя на коленях. Когда она затихла, он помог ей подняться на ноги и отвел к целителю, где им обработали раны. Потом привел ее в маленькую хижину, отданную им отцом. Той ночью Сольвейг искала его объятий; она прижималась к нему до самого рассвета.

А потом поднялась и превратилась в камень.

Конечно, Магни понимал. Всего за неделю столько горя — это подкосило бы почти любого. Он знал, что она будет бояться разрушения в своем горе и будет бояться себя отпустить. Какой бы храброй Сольвейг ни была в бою, больше всего на свете она боялась своих собственных чувств. Только недавно она начала воспринимать их как силу, которую следует принимать, а не как слабость, которую нужно подавлять.

Горе настолько сильное, что подгибались колени и слезы лились потоком — только тот, кто овладел мудростью чувств, мог увидеть в нем силу. Сольвейг была лишь новичком. Поэтому она превратилась в камень и заперла свои чувства на замок. Все.

Любому, кроме Магни, она казалась сильной и здоровой. Каждый день она работала вместе с остальными над восстановлением Гетланда, и каждый день после обеда она сидела с Магни и его отцом, и они разрабатывали план возвращения в Карлсу — как доберутся, какие припасы возьмут с собой, как будут кормить людей.

Его отец снова и снова настаивал на том, что они должны переждать зиму в более умеренном климате Гетланда и начать восстанавливать Карлсу, когда вернется солнце. Сольвейг упорно отказывалась. Карлса была ее родиной. Она была владением ее отца более двадцати лет, и Сольвейг настаивала, что бесчестит его каждый день, оставляя в опустошении.

Магни пошел бы с ней, куда угодно, но он был согласен со своим отцом. Даже в теплое время года жителям Карлсы пришлось бы нелегко; создать что-то из ничего было тяжелой работой, а создать что-то из руин — вдвойне. Просить их взяться за тяжелую работу в условиях долгой северной зимы казалось суровостью, если не жестокостью.

Он и сказал это, только более мягкими словами, и получил в ответ холод, такой острый и плотный, что камень превратился в стекло.

Сегодня его отец высказался в более резких выражениях, назвав Сольвейг глупой и безрассудной — и, что было еще хуже, эгоистичной. Ее искусно созданное самообладание пошатнулось, и она выбежала из зала.

Впервые за долгое время Магни не последовал за ней и не попытался остановить.

Так что теперь он стоял на причале и смотрел на пустынное море. С момента отплытия Астрид и Леофрика прошло десять дней. В случае обычного путешествия домой этого времени хватило бы, чтобы подготовить людей и корабль к отплытию — так что надежда увидеть корабль на горизонте превращалась из фантазии в возможность.

Магни нужна была его мать. Он был мужчиной, которому исполнилось целых двадцать лет, но прямо сейчас ему нужна была мама. Мудрость Ольги указала бы ему способ оттащить Сольвейг от края, на котором она стояла.

— Ты должен пойти к ней. — Его отец встал рядом с ним.

— Я знаю. Но я не знаю, что ей сказать. Я всегда знал, как с ней поговорить, как достучаться до нее. С тех самых пор, как мы были маленькими. Но в эти дни она слишком далеко. — Он вздохнул и высказал свои недавние мысли вслух. — Мне нужна мама.

Его отец печально усмехнулся.

— И мне, сын мой. У меня разрывается грудь от того, что я нахожусь вдали от нее. — Леиф опустил взгляд на свои руки, раскрытые и обращенные вверх, и затих. Когда он заговорил снова, казалось, что он говорит откуда-то с расстояния, таким далеким был его голос. — У меня есть дочь, которую я почти не держал на руках. Если они не вернутся до следующего лета…

Северный ветерок, ледяной почти по-зимнему, взъерошил их волосы, и его отец вздрогнул.

— Мои дни налетов сочтены. Когда Ольга и Диса вернутся, я сделаю так, как давно хотела твоя мама, и перестану ходить в походы. Ты будешь руководить набегами Гетланда.

У Магни отвисла челюсть, и мысли о Сольвейг отошли на задний план. Его отец всегда говорил, что будет совершать набеги до тех пор, пока будет занимать кресло ярла, и что ни один ярл не должен посылать других сражаться в битвах, в которых не будет сражаться сам.

— Не уходи, отец. Я не готов. — Магни услышал, как его слова перекликаются с теми, которыми Сольвейг умоляла своего умирающего отца, и его сердце дрогнуло от воспоминаний о печали того дня.

С тех пор не прошло и трех недель. Так много изменилось.

Отец притянул его к себе и обнял за плечи сильной рукой.

— Нет, Магни. Я пока не собираюсь покидать кресло ярла. Предстоит слишком много работы. Когда Гетланд снова станет сильным, а Карлса восстановится, когда вы с Сольвейг поженитесь, когда пятно чумы Толлака с наших земель будет полностью смыто, тогда мы втроем сядем и поговорим об объединении нашего мира. — Его глаза впились в Магни. — Я бы уступил свое кресло королю, Магни.

Если он не был готов стать ярлом, то уж точно не был готов стать королем.

— Отец…

Отец улыбнулся и отпустил его.

— Отложим эту беседу на другой раз. Будущее хранит свои секреты. Только провидцы могут знать, что будет, и они говорят с нами загадками. Так что извлекай из каждого мгновения все, что можешь. Найди свою женщину. Облегчи ее боль и заставь увидеть. — Он снова повернулся к морю. — А я буду ждать, когда моя любовь вернется ко мне.

— оОо~

Направившись в лес на поиски Сольвейг, Магни был удивлен, встретив ее на тропинке у деревьев, и обнаружив, что она не одна. Агнар шел рядом с ней, держа сестру за руку. Магни был поражен тем, насколько они похожи: у обоих длинные светлые волосы, оба одного роста. Агнар еще не стал мужчиной, но наверняка будет необычайно высоким и широкоплечим, как отец, каким был Хокон. Однако сейчас он был ненамного коренастее своей сестры, и с такого расстояния казалось, что Сольвейг идет рядом со своим собственным отражением.

То же самое было верно в отношении Сольвейг и Бренны.

Как типичный мальчик, Агнар высвободился из нежных объятий сестры, как только увидел Магни. Брат и сестра обменялись несколькими словами, и Агнар позволил поцеловать себя в щеку, а затем зашагал вперед, кивнув Магни.

Он тоже был стоиком и держал себя в руках с тех пор, как поддался ярости и горю в тот день. Но Агнар всегда был из тех, кто остается спокойным там, где другие кричат и плачут.

Магни встретил Сольвейг и потянулся к ее рукам. Она не отстранилась.

— Я шел, чтобы найти тебя.

— Стряслась беда?

— Нет. Только та, что ты носишь в своем сердце.

Ее грудь поднялась и опустилась со вздохом, а затем она подошла ближе. Впервые за последние недели Сольвейг подошла к Магни по своей воле.

— Мне жаль. То, что я чувствую… я устала от этого.

— Я знаю. Отдохни у меня в объятьях. — Он легко потянул ее за руки, и она прижалась к нему. Он заключил ее в объятия и крепко прижал к своей груди. Ее защита была разрушена словами Леифа, и теперь Сольвейг была ранимой и мягкой.

Они стояли на тропинке под лучами заходящего летнего солнца, пока зарождающийся зимний ветерок овевал их тела.

Еще один раздирающий грудь вздох заставил Сольвейг замычать.

— Вы с Леифом правы, — пробормотала она, уткнувшись в его тунику. — Нам следует остаться здесь на зиму. Глупо думать, что мы сможем отстроить достаточно до того, как выпадет снег, а нам понадобятся пища и укрытие. Даже один-единственный длинный дом был бы чудом, но у нас не было бы никаких запасов еды, кроме той, что мы привезли бы отсюда. Все, о чем я могла думать, — как восстановить наследие моего отца и стать достойной его, показав, что его вера в меня не была напрасной. Но она была напрасной. Я уже ужасный ярл.

Магни отстранил ее и хмуро посмотрел в ее запрокинутое лицо.

— Хватит. Ты беспокоишься о том, что позоришь своего отца? Ты делаешь это каждый раз, когда сомневаешься в себе. Если мы приплывем в Карлсу и умрем с голоду, возможно, тебя запомнят как слабого ярла. Но ты услышала мудрость людей, которым доверяешь, и прислушалась к ней, несмотря на сильное желание пойти другим путем. Именно так себя вел Вали. Мой отец всегда говорил, что Вали Грозовой Волк был вспыльчивым, но очень мудрым и сознающим свою ответственность. Поэтому он никогда не позволял своим порывам вести себя.

Ее глаза наполнились слезами.

— Мне больно слышать, как о нем и моей матери говорят в прошедшем времени. Как о людях, чьи истории закончились.

Он снова притянул ее к себе, прижимая ее голову к своему подбородку.

— Я люблю тебя, Сольвейг Валисдоттир.

Она приняла новое имя, данное ей людьми, и будет носить его с честью, но Магни знал, что теперь Сольвейг больше чем когда-либо хочет носить имя своего отца.

Снова откинувшись назад, она взяла его за руку и подняла ее ладонью вверх. Кончики пальцев задели белые линии, которые пересекали его кожу, шрамы от клятв, данных ими на крови. Они хранили секреты друг друга. Хранили веру вместе.

— Я так люблю тебя, — прошептала она и наклонила голову, чтобы поцеловать его ладонь. Сбитый с толку прикосновением ее мягких губ, Магни почувствовал влагу пролитых ею слез.

— оОо~

Корабль пришел на следующий же день — не один из меркурианских кораблей, а другой, столь же знакомый и гораздо более любимый. Торговое судно его дяди, которое регулярно заходило в гавань Гетланда.

Магни и его отец, Сольвейг и Агнар поспешили вниз по пирсу еще до того, как корабль пришвартовался, и его отец едва дождался, пока опустится трап, прежде чем броситься вперед с криком:

— Ольга! Ольга!

Магни увидел, как его большой и могучий отец поднял на руки его крошечную, но не менее могучую мать и дочь, которую она несла, и почувствовал в душе теплую волну. Он понимал эту любовь, чувствовал, как глубоко она проникала, как далеко простиралась.

Это было радостное, но мрачное возвращение домой. Конечно, они узнали о смерти Вали и Бренны, и Хокона еще до того, как покинули Меркурию, но именно сейчас, когда семья воссоединилась, утрата проявилась в полной мере.

На корабле дядя Магни, Михкель, поднялся на верхнюю ступеньку трапа, сжимая руки девочек: Товы и Хеллы. Они стояли неподвижно, как изваяния, одна светловолосая, другая темноволосая, одна высокая, другая маленькая, их голубые глаза были широко раскрыты и полны неуверенности.

Сольвейг опустилась на колени на пирсе и подняла руки в знак приветствия и мольбы. Девочки высвободились из рук Михкеля и спустились вниз, плача, и добрались до своей сестры, которая прижала их к себе и погладила по головам.

— Я здесь, я здесь, — заворковала она.

Когда-нибудь Магни найдет способ показать Сольвейг эту ее сторону: ту Сольвейг, которой она была со своими братьями и сестрами и с людьми, которые в ней нуждались, как она была силой, которой им не хватало, как она давала им эту силу, пока у них не появлялась собственная. Она чувствовала себя маленькой и эгоистичной, когда нуждалась в поддержке, но никогда не медлила, когда в поддержке нуждались другие.

Его родители вместе спустились по трапу, держась за руки. Его отец взял Дису на руки и прижал ее к своей груди, к своей шее. Магни почувствовал что-то невероятно знакомое, как будто вспомнил прикосновение шеи отца к своему лицу. Но он не мог помнить; в своих самых ранних воспоминаниях он был маленьким мальчиком, бегающим по Гетланду за козлятами, а не спелёнатым младенцем. Но чувство было, достаточно сильное, чтобы сжать его сердце.

Перед ним оказалась мать, выглядевшая более свежей, чем обычно после долгого морского путешествия. Она улыбнулась ему и подняла руки, и Магни бросился в ее объятия и уткнулся лбом в ее худенькое плечо.

— Мама.

— Мой мальчик. Как я скучала по тебе, kullake.

— А я по тебе. Но мы снова вместе и в безопасности.

Она отстранила его и снова посмотрела ему в глаза.

— Но не все. — Она повернулась к Сольвейг, которая снова встала, а ее сестры и Агнар крепко обняли ее. Мать Магни протянула руку. — Сольвейг, сердце мое.

Сольвейг кивнула, моргая. Магни видел, как она набрасывает на свои плечи еще больше сил, словно мантию. Затем она сжала руку его матери. Сольвейг ничего не сказала, но когда его мать притянула ее ближе, она подошла и позволила окутать себя материнской любовью. Она уткнулась лбом в тонкое плечо Ольги, и сердце Магни бешено заколотилось.

— оОо~

Они поженились четыре дня спустя на опушке леса. Как и ожидалось, Магни подарил Сольвейг Синнесфрид, меч, который его отец подарил его матери, когда женился на ней, и который она подарила Магни, когда он начал совершать набеги. Этот меч они должны были сохранить для своего первенца. Сольвейг же подарила Магни недавно выкованный меч, сверкающий и великолепный. На его лезвии были выгравированы руны волка, ворона и солнца.

Они соблюли все ритуалы своего народа и даже сбежали в темноте к своей маленькой хижине, пока весь город следовал за ними по пятам. Они отдали свадебную корону Сольвейг шумной толпе, но празднование этого дня и явная радость были приправлены еще и торжественностью. Он ознаменовал столько же окончаний, сколько и начал: конец долгой эры процветания, конец лета, конец легенд. Они пережили суровую зиму, а затем, особенно Карсла, долгое лето, воссоздавая обновленный мир из пепла его руин.

Все чувствовали, как тень прошлого и отблеск будущего затмевают солнце начала жизни Магни и Сольвейг.

Но это было только начало, и Магни не позволил Сольвейг забыть об этом.

Он проснулся один в своей супружеской постели, когда ночь еще была темной. Свечи догорели до огарков и погасли; они заснули, сбившись в потный клубок, и не загасили их. Как только щит, окружавший ее чувства, был разрушен, Сольвейг снова открылась для него — в постели и не только.

Хижина была маленькой, всего одна комната, и Сольвейг в ней не было. Боги, он надеялся, что она не ушла в лес в их первую брачную ночь. Это будет история, которую не нужно рассказывать никому.

Магни встал и натянул бриджи, поморщившись от липкости на животе и бедрах. Они заснули, не приведя себя в порядок. Он туго затянул шнурок, но не стал завязывать, и пошел искать свою жену.

Жена. Он усмехнулся при этой мысли. Долгие годы он хотел немногим большего, чем то, что принес ему вчерашний день: Сольвейг, соединившуюся с ним перед лицом богов.

Она сидела прямо за дверью, на стуле, на который Ингрид — женщина, которая собиралась начать здесь свою супружескую жизнь, и чья жизнь закончилась на веревке перед Толлаком в зале, — садилась в теплые дни, когда пряла шерсть. Колеса не было, но кресло осталось.

Сольвейг сидела там, закутавшись в мех. Ее распущенные волосы упали через плечо и локоном легли на сгиб локтя.

Ночь была холодной; его мать вернулась в самый последний теплый день. Дрожа, он сделал несколько шагов и присел рядом с Сольвейг.

— Где ты, любовь моя?

Сольвейг повернула голову в его сторону и криво улыбнулась.

— Я здесь. Я услышала волка и захотела послушать

Он поцеловал висок, который она ему подставила.

— Ты думаешь, это твой отец?

Ее плечо приподнялось.

— Не знаю. Но знаю, что это заставило меня еще сильнее скучать по нему и по моей матери, и я хотела это почувствовать. Я не знаю почему.

Магни никогда не переживал подобной потери, хоть и видел, как другие справлялись с большим горем. Он догадывался, почему она хотела причинить себе еще больше боли, но оставил эту мысль при себе. Отец и мать, оба, учили его, что иногда мудрость — это держать свои мысли при себе.

— Я чувствую, что они становятся ближе ко мне, когда я скучаю по ним сильнее, — прошептала она.

И это было то, что он сказал бы ей. Он провел рукой по ее спине.

— Ты бы хотела побыть одна?

Сольвейг покачала головой, и Магни наклонился ближе. Вот так и они сидели, прижавшись друг к другу, и позволяли ночи стареть.

Затем он тоже услышал тявканье и вой волка. Прозвучало совсем рядом.

— Я хочу, чтобы они мной гордились. Я ничего в своей жизни так не хотела, как быть достойной их.

Магни часто говорил Сольвейг, как сильно ценит ее, какой достойной, по его мнению, она была. Он знал, что она верит в то, что он говорит правду, но это было не то же самое, что верить в то, что его слова и есть правда. Так что не было ни необходимости, ни смысла снова говорить ей, что она достойна.

Она произнесла эти слова не для того, чтобы узнать, правда они или нет. Она сказала их другу, который хранил ее секреты, потому что ему можно было их доверить. Она произнесла их, чтобы облечь свои тревоги в форму, с которой можно было бы бороться.

Ей нужен был союзник для этой борьбы.

Поэтому Магни не стал говорить Сольвейг, что она достойна. Вместо этого он сказал:

— Я помогу тебе. Я здесь.

ЭПИЛОГ

СОЛНЕЧНОЕ СЕРДЦЕ

ЖЕНЩИНА, КОТОРОЙ ОНА СТАЛА

Хелла помогла Сольвейг подняться с корточек и снова опуститься на матрас. Даже постельное белье, промокшее от усилий, успокаивало сейчас, когда ее ребенок, ее сын, сделал свой первый глоток воздуха в этом мире и громко закричал.

Фрида положила ребенка ей на грудь, и Сольвейг подняла руки, которые казались сделанными из железа, и крепко прижала его к себе.

Магни положил голову ей на плечо. Двое ее мужчин были рядом с ней.

— Он потрясающий. Это будущее, которое мы создали.

Она поцеловала сначала теплую белокурую голову своего мужа, а затем гладкую темную головку своего сына. Ее снова пронзила боль, но Фрида говорила, что так и будет, а потому Сольвейг снова потужилась и вытолкнула что-то еще из своего тела.

Когда все прошло, Сольвейг расслабилась и повернула голову на подушке, чтобы посмотреть через открытое окно за пределы комнаты в покоях ярла в большом зале Карлсы. Сюрреалистический свет полуночного солнца согрел ее глаза. Ее ребенок родился в день солнцестояния, как и она сама.

— Магни, — пробормотала Хелла своим низким, добрым голосом, уже имеющим окраску женственности. — Пришло время разорвать пуповину.

Зная свою роль, Магни встал. Сольвейг почувствовала его рядом со своим опавшим животом, почувствовала движение вокруг, но не отвела взгляда от окна, а внимания своего сердца — от теплого, тихого мальчика, лежащего у нее на груди. Магни перегрыз пуповину, разрывая связь между матерью и ребенком и выпуская этого крошечного, драгоценного мальчика в мир. Это заставило Сольвейг почувствовать грусть и тоску по своим родителям. Боль двухлетней давности вспыхнула в ее сердце. Ее глаза начали зудеть от соленых слез, и она закрыла веки, чтобы отогнать их.

— Как мы его назовем? — спросил Магни, снова оказавшись рядом с ней.

Мальчик зашевелился и заворочался, и Фрида сказала:

— Хелла, помоги Сольвейг приложить его к груди. Так, как я тебе показывала.

Хелла была ученицей Фриды в течение нескольких месяцев, с тех пор как ей исполнилось двенадцать лет. Младшая сестра Сольвейг не испытывала жажды битвы; она предпочитала успокаивать боль, а не причинять ее. Следуя указаниям своей наставницы, она подошла к другой стороне кровати и помогла Сольвейг сесть. Затем она прижала мальчика к обнаженной груди Сольвейг. Он сразу перестал хныкать и, казалось, даже улыбнулся.

Когда ребенок присосался к ее груди, Сольвейг почувствовала, как волна невероятных ощущений пронеслась в чрево и вернулась к сердцу, такая мощная, что она ахнула и подпрыгнула.

— О, — прошептала она. — Боги.

Фрида глубокомысленно кивнула.

— Это связь, Сольвейг, крепнущая связь между вашими сердцами, крепче, чем пуповина, которую Магни разорвал зубами. Никто не может разорвать связь между матерью и ребенком, никто не разрушит ее даже самым острым лезвием и самым жарким огнем.

Пока ее сын кормился в первый раз, сестра и Фрида прибрались у Сольвейг между ног. Магни в восторге сидел у кровати, Сольвейг изучала мальчика, которого сотворила. Он был красив и силен, с толстыми ножками и ручками и пухлыми щеками. У него были темные и густые волосы, как у ее отца и матери Магни. Какого цвета были его глаза, она пока не видела; до сих пор он едва ли открыл их.

Она не задумывалась о том, как они могли бы назвать своего ребенка; на самом деле, она запрещала Магни обсуждать это с ней. После года, полного болезненных потерь — ее родителей, ее сестры, ее брата, ее дома, — они потратили почти два года на восстановление. Карлса снова стала городом, в котором все еще пахло опилками и древесным соком, но который уже начинал процветать, и они строили планы отправиться в свой первый новый поход под ее руководством следующим летом. Как всегда, они будут совершать набеги вместе с Гетландом, теперь во главе с Магни. Леиф намеревался выполнить обещание, данное Ольге: сложить меч и больше не совершать набегов.

Они отплывут обратно во Франкию с отрядом из воинов двух земель, которые когда-то были четырьмя, а когда-нибудь станут одной.

Париж еще не был взят. Истории о нерушимых кольцах стен превратились в легенду. Но теперь Сольвейг знала, что ее легенда не ждет ее в Париже; она была написана чернилами ее родины. Но следующим большим призом был Париж, так что они отправятся туда.