Солнце отца

Даже дом бога отличался от других домов бога, которые Леиф видел в христианских землях. Входные двери этого дома были украшены витиеватой резьбой в знакомой северной манере, а кресты, вделанные в узор в центре каждой двери, еле-еле напоминали традиционные.

Астрид сказала, что в Норшире живут все боги, и Леиф понимал, что это может быть правдой. Это было место единения. Люди, которые поселились здесь, были не похожи на других. Они говорили на двух языках, и знание английских слов изменило их собственный язык. Их одежда тоже была другой — как и здания, она несла на себе отпечатки обоих миров и была уникальной. Здесь, на меркурианской земле, жители Норшира создали мир, объединяющий два мира.

— Я приготовил для нас лошадей. Я подумал, вы захотите прокатиться верхом по полям. В этом году будет хороший урожай. — Бьярке, который когда-то был налетчиком, а теперь стал герцогом Норширским, встал между Леифом и Вали и хлопнул их ладонями по спинам.

Вали, такой же очарованный раскинувшимся перед ними городом, как и Леиф, рассеянно кивнул в ответ.

Бьярке был одним из соплеменников Вали и его близким советником. Когда Вали не двинулся с места, Бьярке подтолкнул его локтем.

— Вали?

Великий воин повернул голову.

— Это та жизнь, о которой Бренна мечтала в Эстландии. Ты создал ее здесь.

Удивленный, Леиф склонил голову набок и посмотрел на своего друга. Это был не первый раз, когда они посещали Норшир и отмечали, как прекрасно тут идут дела. Это был не первый раз, когда они сравнивали этот успех с неудачей в Эстландии. Воспоминания о ней были тяжелы для Леифа; они все там многое потеряли, и его слишком долго обвиняли, прежде чем понять и простить. И все же он встретил там Ольгу и обрел душевный покой.

С Вали и Бьярке он не любил говорить об этом. Воспоминания об их осуждении все еще причиняли боль даже спустя долгие годы после того, как раны зажили. Но то, что сейчас было в голосе и глазах Вали, не было осуждением. Или, возможно, было — но осуждал он не Леифа.

— Вали. — Леиф подошел ближе. — Что у тебя на уме?

Вали тяжело вздохнул и опустил голову. Толстая седеющая коса змеей ниспадала на его плечо. Он сделал еще один глубокий вдох, прежде чем заговорить.

— А что если нам остаться?

Эти слова, сказанные самим Вали Грозовым Волком, настолько ошеломили Леифа, что он сделал шаг назад. Бьярке сделал то же самое, и шок на его лице, должно быть, был отражением шока Леифа.

— Ты хочешь отказаться от Карлсы? Заставить меня отказаться от Гетланда? Позволить Толлаку победить и провозгласить себя королем?

Вали не поднял головы. Уставившись себе под ноги, он снова вздохнул. Великий Грозовой Волк нес бремя поражения на своих поникших плечах, и Леиф с Бьярке обменялись настороженными взглядами.

Леиф знал Вали более двадцати лет и почти все это время считал его другом. Он знал его таким, каким тот был на самом деле — храбрым и могучим, и все же всего лишь мужчиной. Не богом. Не неуязвимым. Не бессмертным. Вали был великий человек, хотя и не без недостатков. Один из лучших.

Никогда за все годы их дружбы Леиф не видел, чтобы поражение так отзывалось в душе его друга. Несмотря на потери и раны, которые убили бы почти любого другого, Вали Грозовой Волк всегда стоял, расправив плечи, оставался победителем.

А значит, это была Бренна. Однажды она уже просила Вали стать фермером в Эстландии, и он согласился. Теперь, потрясенная смертью своей дочери и опасностью, грозившей их младшим детям, когда они были во Франкии, Бренна Око Бога снова попросила своего мужа сложить топоры и забыть о том, что он — Волк.

Леифу не нужно было спрашивать; он мог ясно видеть это, и сам чувствовал то же самое. Ольга тоже хотела, чтобы он прекратил совершать набеги. За последние несколько лет это стало постоянным рефреном их расставаний. Но он не хотел отказываться от набегов, пока не сможет сложить с себя обязанности ярла. Когда Магни будет готов занять его место, тогда он отложит меч. Не раньше.

Магни и Сольвейг — даже если бы в изгнании их дети и могли бы увидеть какую-то победу, Леиф и Вали не могли позволить Толлаку победить. По мере того как они старели, их сила все меньше зависела от легенд и все больше — от их наследия. Они должны вернуть Гетланд и Карлсу своим наследникам. Они сделали их воинами. Они не могли передумать и сделать их фермерами, было уже слишком поздно.

И это было не нужно. Они одержат победу, когда вернутся домой. У них будут их собственные воины и воины Меркурии, и они победят.

Норшир не всегда был мирным местом, и, возможно, так будет не всегда. Их воины, те, кто остался, и те, кто приплыл, включая Леифа и Вали, в прошлом дважды сражались на стороне Меркурии, помогая Леофрику и Астрид победить врагов и расширить королевство. Это была одна из причин, по которой они могут рассчитывать на помощь Меркурии. Между ними было нечто большее, чем дружба. Был еще и долг.

Вали поднял голову, но больше ничего не сказал. Он посмотрел вдаль, на море за гаванью.

Еще один взгляд на Бьярке сказал Леифу, что тот все еще потрясен унынием Вали. Леиф обошел его и встал лицом к Вали. Он положил руки на плечи своего друга и подождал, пока тот сфокусирует на нем взгляд.

— Бренна тяжело перенесла потерю. Вы оба перенесли ее тяжело. Если она хочет более спокойной жизни для ваших младших детей, и ты хочешь дать ей это, я понимаю. Ольга тоже хотела бы более спокойной жизни. Возможно, мы могли бы остаться с вами здесь и спокойно прожить остаток жизни. Но мы не можем позволить Толлаку стать королем. В Карлсе и Гетланде остались тысячи наших соплеменников. Мы не можем бросить их. И есть наши дети, которые когда-нибудь займут наше место. Мы не можем просто отказаться от их наследия. Мы должны его вернуть.

Вали сразу же кивнул. Леиф понимал, что его друг уже знал все причины, по которым они не могли сейчас остаться. Он согласился; он хотел сражаться. Вали Грозовой Волк никогда не был бы счастлив, сидя сложа руки, пока другие сражаются за него. Но он любил свою жену больше всего на свете, и она была ослаблена этими ужасными потерями. Он отдал бы все, чтобы вернуть ей покой.

— Мы должны сражаться, Вали. Бренна это поймет. В глубине души она понимает это так же хорошо, как и мы. В глубине души она согласна. Она воин, и она понимает.

Вали снова кивнул, и тяжесть поражения свалилась с его плеч. Теперь он стоял прямо и дышал глубоко и ясно.

— oOo~

Леофрик сидел во главе темного стола в своем кабинете. Леиф сидел лицом к нему. Между ними сидели самые могущественные из их народа: Вали. Бренна. Бьярке. Ульв. Астрид. Дунстан, герцог Меркурии и ближайший друг Леофрика. И Магни и Сольвейг — чтобы учиться у них.

В первый раз, когда Леиф сел за этот стол, он говорил с отцом Леофрика, и подозрение тогда заставило его нервы натянуться, как кожу на барабане. Но на этой встрече они все были друзьями.

— Восемьсот миль, — повторил Леофрик уже не в первый раз. Он перевел взгляд с Леифа на Дунстана, затем снова на Леифа. — С запада на восток или с севера на юг Меркурия простирается на двести миль. И занимает большую часть Англии.

Все они использовали язык Севра. Хотя Леиф и Вали бегло говорили по-английски, Бренне языки давались тяжело, да и остальные почти не знали языка этого мира.

— Север — не маленький остров, — ответил Магни. — Это великая земля.

Леиф бросил на сына быстрый взгляд, но не стал осуждать. Ему нравилось видеть огонь и уверенность, и он знал, что в сердце Магни нет высокомерия.

Король кивнул.

— Для любого человека его дом — это великая земля. Но нам понадобится стратегия, чтобы сражаться одновременно в двух удаленных друг от друга местах.

Вали наклонился.

— Астрид. Толлак заявил права на все земли от Гетланда до Карлсы. Вспомни, как мы свергли Эйка.

Королева кивнула и повернулась к своему мужу.

— Давным-давно другой ярл пытался сделать то, что сделал Толлак. Мы победили его — мы вернули себе небольшие владения, а затем перешли к большим. — Она снова повернулась к Вали. — Но тогда мы сделали то, что сделал Толлак сейчас — мы напали, когда налетчиков Эйка не было дома. Мы знаем, что у него есть силы. С ним — лучшие люди Халсгрофа и Дофрара, и они ждут нас.

— В Гетланде, — возразил Вали. — Не в Карлсе — если он будет ждать нас в Гетланде, в Карлсе и в других городах останутся только небольшие отряды. Если мы высадимся далеко на севере и с боем пробьемся на юг, мы сможем захватить земли, которые попадутся нам по пути. Пока он не пошлет свои войска нам навстречу. Тогда мы вернем себе все это и пропитаем землю его кровью.

— Восемьсот миль. — На этот раз эти слова произнес Дунстан.

— Да, восемьсот миль, — ответила Бренна, в ее словах слышалось раздражение. — Неужели меркурианцы слишком слабы для такого путешествия? Тогда, возможно, вам следует вооружить своих женщин.

Астрид рассмеялась в ответ, и это разрядило напряженность встречи.

— Я пыталась, Бренна. Но этот бог хочет, чтобы женщины вели домашнее хозяйство, и его священники запретили мне учить женщин сражаться. Лишь немногие захотели взять в руки меч, и то только для того, чтобы защитить свой собственный мир. Не так-то просто создать Дев-защитниц там, где их никогда раньше не было.

Леиф пропустил мимо ушей эти слова и повернулся лицом к королю.

— Ты будешь сражаться с нами или нет, Леофрик?

— Люди Севера были с нами, пока мы сражались с соседями и расширяли владения. Люди Севера были с нами, когда мы отразили нападение датчан. Вы научили нас северным способам ведения боя и сделали нас сильнее. Вы подарили мне мою жену, а значит, и моих наследников. Мы были вашими должниками — и вернули долг. С тех пор вы были с нами все эти годы и никогда не обращались за помощью. Конечно, мы будем сражаться вместе с вами.

Когда король закончил, прежде чем кто-либо другой успел ответить, вмешался Дунстан.

— Ваше величество, вы говорите честно и правдиво. Но если позволите… — Когда Леофрик кивнул, Дунстан продолжил: — Это может быть долгая война. Долгое путешествие и долгая война. Далеко от дома с армией — с лучшими солдатами. Это сделает нас уязвимыми, сир. Все еще есть те, кто сместил бы вас, если бы мог. — Он посмотрел через стол на Леифа. — Точно так же, как сместили с вашего трона вас, пока вы отвлеклись на другую битву.

Леиф проигнорировал Дунстана и сосредоточил свое внимание на короле.

— Ты будешь сражаться с нами или нет?

Леофрик сжал руку жены.

— Мы будем сражаться вместе с вами. — Переведя взгляд на своего друга, он добавил: — Дунстан, ты будешь командовать здесь вместо нас. Мы будем настороже, а зимой встретимся с нашими соседями и обеспечим безопасность наших границ.

Дунстан побледнел от оскорбления, но его слова были взвешенными и уважительными.

— Я всегда сражался рядом с вами, Ваше величество.

— Да. Ты всегда был моим настоящим другом, и я доверяю тебе наши величайшие сокровища: наших детей и само королевство.

Дунстан, казалось, хотел сказать еще что-то, но просто кивнул.

— Я в вашем распоряжении, сир.

— Я тоже останусь в Меркурии, — предложил Ульв.

Леиф удивленно посмотрел на другой конец стола. Ульв был подозрителен и не доверял меркурианцам и даже жителям Норшира.

— Ульв?

Ульв похлопал его по бедру.

— Я и так не воин. И зима здесь… легче. — Казалось, ему было стыдно признаться в этом. — Турид хотела бы остаться, а я хотел бы создать семью до того, как стану слишком старым.

Сидевший рядом с ним Бьярк ухмыльнулся и дернул Ульва за седеющую косу.

— Уже поздно для этого, старик.

Ульв хлопнул его по плечу, и люди за столом рассмеялись.

Оценив серьезность решения, Леиф подождал, пока за столом воцарится тишина.

— Ты хочешь этого?

Ульв пристально посмотрел на него.

— Турид хочет этого. Я хочу, чтобы она была счастлива. И я бесполезен на севере.

— Не бесполезен. Ты был рядом со мной в течение многих лет. Я доверяю тебе как себе.

— И Гетланд был захвачен, пока я отвечал за него. — Леиф открыл рот, чтобы возразить; он вовсе не винил Ульва. Он оберегал Ольгу. Но Ульв остановил его, подняв руку.

— Я остаюсь, Леиф.

Услышав по его тону, что решение окончательное, Леиф, наконец, кивнул. Он привык полагаться на Ульва, он знал, что тот будет заботиться о Гетланде, пока его не будет, и присматривать за Ольгой. В Гетланде у него не было никого, кому бы он доверял настолько, если не считать Магни. Но он не стал навязывать свою волю своему другу.

— Решено, — объявил Леофрик. — Этой зимой мы будем готовиться к великой битве на севере. Друзья мои, вы отвоюете свои дома, или мы погибнем в этой славной схватке.

— oOo~

Они провели большую часть дня, обсуждая тактику как самого боя, так и подготовки к нему. Когда все, наконец, отложили в сторону свои карты и споры, Леиф понял, что вокруг уже давно горят факелы. Мир за стеклянными окнами стал серым от сумерек.

Когда они разошлись, готовясь разделить трапезу в покоях короля, Леиф отправил Бьярке с Магни и Сольвейг поделиться новостями с остальными их людьми, которые разбили лагерь на территории замка.

Одним из пунктов их обсуждения был вопрос с жилищем. Зима, проведенная в палатках, была бы невыносимым испытанием, особенно если лидеры спали бы на шелковых простынях в замке. Было решено, что на окраине Норшира возведут несколько домов.

Леиф беспокоился, что зима охладит пыл налетчиков, приглушит жажду мести и победы. Особенно, если у них окажутся удобные дома. Он бы предпочел длинные дома, которые могли бы приютить их всех, но не привили бы никому из них слишком сильного чувства собственности. Но от длинных домов жителям Норшира было бы мало проку. Налетчики уйдут. Дома останутся.

Он уже потерял Ульва, и даже Вали был полон сомнений. Леиф должен был быть уверен, что его люди помнят о своих потерях и о деле, за которое они должны сражаться.

Отбросив эти мысли, он открыл дверь в анфиладу комнат, которые делил с Ольгой. В то утро он оставил ее все еще лежащей в постели. Она была ослаблена путешествием, а накануне вечером они просидели со своими друзьями далеко за полночь, так что утром она была бледной и измученной. Леиф беспокоился, хоть Ольга и заверила его, что здорова. Он был рад видеть ее свежей и самой собой в этот вечер, сидящей у камина.

На ней было платье, которого он никогда раньше не видел, больше в стиле Меркурии, чем в северном. Это был шелк красного цвета, такого темного, что он казался почти коричневым, и ткань мерцала, словно звезды.

Ее прекрасные темные волосы с единственной белой прядью лежали на спине, подхваченные сеткой, сверкавшей гранатами. Жители этого места, по крайней мере, лидеры, наслаждались демонстрацией своего богатства. Они одевались так, чтобы показать его всем вокруг. Казалось, в Меркурии лучше быть богатым, чем сильным.

Но ему нравился вид его прекрасной жены, облаченной в богатые наряды.

Увидев его, Ольга улыбнулась и протянула к нему руки.

Он подошел к ней и сжал ее руки в своих, присев перед ней на корточки.

— Любовь моя, ты прекрасна. Ты сияешь. Ты чувствуешь себя лучше?

— Да, но я думаю, что еще какое-то время буду чувствовать себя не очень хорошо.

Она улыбалась своей теплой, какой-то загадочной улыбкой, но ее слова встревожили его.

— Что-то не так? — Он положил руку ей на лоб — прохладный и гладкий.

Она покачала головой и взяла его руку в свои, положив ее себе на живот. Потом накрыла его руку обеими своими, и ее улыбка стала шире.

— Все хорошо, — пробормотала она.

Леиф уставился на их руки на ее животе, ощущая прохладный шелк на своей грубой ладони, и попытался унять внезапный поток мыслей в голове.

Магни было девятнадцать лет. Они никогда не пытались помешать Ольге родить еще одного ребенка, и за все годы совместной жизни очень страстно и часто наслаждались друг другом. Могла ли она сейчас, спустя столько времени, когда ему уже было пятьдесят лет, а ей больше сорока, — могла ли она сейчас вынашивать еще одного ребенка?

Нет, это было невозможно. Но они считали и Магни невозможным.

Он поднял глаза и встретился взглядом с Ольгой, наблюдавшей за ним с той же улыбкой.

— У меня не было крови уже три месяца. Я думала, это значит, что я становлюсь стара для детей. Но меня тошнит, и я чувствую слабость, и были другие признаки, которые заставили меня задуматься. Было более вероятно, что причиной был возраст и грусть из-за того, что я скучала по тебе, и беспокойство из-за случившегося, и трудное путешествие. Так много произошло за столь короткое время. Но сегодня, когда швеи подгоняли это платье под мою фигуру, мы все увидели правду. У нас с тобой будет еще один ребенок, Леиф. Он родится до наступления лета.

Слишком охваченный благоговением, слишком поглощенный любовью, чтобы делать что-то еще, Леиф обнял свою жену и положил голову ей на колени.

Там они и сидели, перед неярким, веселым огнем, в тихой комнате, которая им не принадлежала. Леиф закрыл глаза, когда Ольга провела пальцами по его волосам.

Ребенок. Знак благосклонности богов. Они вернут себе свой дом, и он снова наполнится невинной радостью их ребенка.

Мир всегда сохранял равновесие.

16

Магни положил сверкающий новый меч на ладонь, проверяя его баланс. Повсюду вокруг него звенела песня кузнецов, перековывающих горячую сталь в клинки и доспехи.

Ему не нужен был новый меч. У него был Синнесфрид, меч, переданный ему матерью от отца, по обычаю их народа. Это был могучий клинок, и его отец стал великим ярлом, владея им.

Магни передаст Синнесфрид Сольвейг на их свадьбе, а от нее он перейдет и к их ребенку, но до тех пор у него не будет другого меча. Он был здесь, в кузнице, испытывая новые клинки, потому что его отец хотел, чтобы он участвовал в подготовке к войне. Ведь все в ней будет совсем не так, как раньше. Никогда прежде Магни не готовился к такой войне: долгой и решительной. На родной земле. Против своего собственного народа.

Его отец участвовал в таких боях, так же как Вали и Бренна. У многих налетчиков постарше был такой опыт. Но Магни, Сольвейг, Хокон и другие младшие никогда не сражались в такой битве. И не готовились к ней так далеко от дома — из-за этого Магни чувствовал себя расколотым. Здесь все было по-другому. Здесь война велась по-другому. Даже кузнецы делали все не совсем так, как он привык. Например, они выковали огромные кучи металлических доспехов, как кольчуг, так и сделанных из цельных пластин.

Неподалеку, пока один из подмастерьев помогал ему надеть позолоченный нагрудник, ворчал его отец. Насколько Магни было известно, его отец всегда носил доспехи из обработанной кожи с вплетенным в них металлом. Он был удивлен, увидев, что тот вообще собирается участвовать в войне — пока отец не объяснил, что это было задумано как уступка его матери, ждущей еще одного ребенка. Говорили, что Леифа Олавссона вело вперед его сердце, и глубокие шрамы на груди подтверждали, что это правда. Мать Магни хотела, чтобы он хорошо защитил себя, чтобы их новорожденный ребенок узнал своего отца так же хорошо, как Магни.

У Магни должен будет появиться брат или сестра, которые вполне могут оказаться немногим старше его собственных детей. Эта мысль одновременно радовала и выбивала его из колеи. Однако Магни испытал облегчение, узнав, что недавняя слабость его матери имела такую безобидную причину.

Раздраженно оттолкнув ученика, отец Магни вытащил свой меч из ножен и отошел в заднюю часть кузницы, на свободное пространство, где можно было помахать оружием. Магни подбросил новый клинок и поймал его за рукоять. Он наблюдал, как его отец пытается научиться бою в тяжелых доспехах.

Леиф был медлителен и неловок и быстро отказался от этой попытки.

— Нет. Я слишком стар, чтобы учиться драться заново, и слишком не верю в их пользу. Лучше быть ловким и уклоняться от удара, чем медлить и выдерживать его. Мальчик! — Он снова подозвал ученика кузнеца. — Избавь меня от этого бесполезного бремени.

Когда мальчик только моргнул, отец Магни произнес слова по-английски. Затем ученик помог ему снять доспехи.

Кузнец, изготовивший упомянутую бесполезную ношу, выказал глубокую озабоченность. Он подошел к отцу Магни и заговорил. Отец Магни покачал головой, а затем схватил мужчину за плечо и встряхнул его. Неспособный понять большинство английских слов, которыми они обменивались, Магни мог интерпретировать только жесты. Он думал, что его отец заверил кузнеца, что не винит его за доспехи.

— Мама будет недовольна, — сказал Магни со смешком, когда отец подошел. Когда Леиф вложил меч в ножны и протянул руку, он передал ему новый клинок, и отец взвесил его так же, как это делал он сам.

— Я поговорю с твоей матерью. У меня больше шансов вернуться к ней, если я смогу драться. Пластина может уберечь мое сердце, но из-за нее мне проломят голову, когда я замедлюсь, чтобы уклониться от удара. — Он покрепче ухватился за рукоять. — Что думаешь об этих саксонских мечах?

— Они легче, и рукоять кажется узкой. Король говорит, что они быстрее, чем наши более тяжелые клинки, и меньше утомляют руку.

— А что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что саксы просто быстрее устают.

Его отец рассмеялся.

— Я сражался против саксов, и я сражался вместе с ними. Я думаю, они слишком сильно полагаются на свой разум и слишком мало — на свое сердце. Но они не так слабы, как можно подумать. Они хорошо сражаются — только не так, как мы.

— Им пришлось красться, чтобы превзойти нас.

Магни хорошо знал историю неудавшегося сезона, когда они потеряли Астрид и были повержены, сожжены дотла и побеждены. Бренна была среди воинов, носивших огненные шрамы, и тогда Вали оказался ближе к смерти, чем когда-либо прежде.

— Это правда. Но мы уже давно стали друзьями и союзниками. Каждый из нас многому научился у другого и стал сильнее. Саксы окажут нам большую помощь, когда мы вернем Гетланд. — Он вернул меч Магни, который убрал его на место. — А теперь давай встретимся с остальными и посмотрим, как здешние люди празднуют свой йоль (прим. — «йоль» или «юль» — скандинавский праздник середины зимы, посвященный Одину и Дикой охоте. Со временем полностью заменился христианским Рождеством).

— oOo~

Было странно видеть дневной свет так близко к зимнему солнцестоянию. Зимние ночи в Меркурии были долгими, но вряд ли бесконечными. Каждый день, даже в само солнцестояние, бывали часы настоящего дневного света.

Однако солнце не сияло. Большую часть дня небо было затянуто облаками, и только свечение указывало на то, где находится солнце. И оно здесь парило в небе гораздо выше, чем в их мире.

Меркурианцы кутались в тяжелые плащи и многослойную одежду, но воздух был не более чем прохладным для кожи Магни — больше похоже на рассвет лета, чем на настоящую глубокую зиму. Плащ — это все, что ему было нужно, но иногда даже он давил слишком сильно.

К тому же было много дождей, и размокшая земля засасывала их ботинки, когда они шли по Норширу.

Магни нравился этот город. Здесь он чувствовал себя немного как дома, и в то же время все было по-другому. Здесь многие жители все еще говорили на его языке, хотя и с необычным акцентом, как у Астрид и Бьярке. Он пришел к выводу, что причиной были саксонские звуки в северных словах.

Их здания здесь были больше похожи на те, которые он знал, чем где-либо еще в Меркурии, хотя и не совсем. И люди одевались и даже работали больше по-северному.

Но по большей части поселенцы, казалось, отказались от асов и обратились к христианскому богу. В этом месте, как и во всех других на Меркурии, в доме бога звонил колокол, и люди покидали свои дома и преклоняли колени.

Они не праздновали солнцестояние в Меркурии. Эта земля христианского бога праздновала нечто под названием адфент, как он понимал это слово. Что это означало, так это недели сурового затишья, когда саксы молились своему богу, морили себя голодом, и ничего больше не делали. Переселенцы-северяне работали в Норшире в основном в одиночку, занимаясь не требующими усилий приготовлениями к отплытию домой и предстоящей войне. Они отремонтировали вышедший из строя скейд и три других, которые тоже были повреждены во время штормов.

Но в этот день христианский народ вернулся к жизни. В замке был запланирован пир, на который приглашались не только землевладельцы и знать, но и простые люди, те, кто жил достаточно близко, чтобы совершить путешествие в замок. Другие устраивали пиры в своих городах за счет короля.

Бьярке объяснил, что этот праздник был очень похож на йоль, с обильной едой и питьем и более чем обильным весельем. Когда Магни шел со своим отцом к конюшням, хлюпая по раскисшей дороге, он мог это видеть — темная зелень, казалось, внезапно проросла повсюду, в виде веточек на дверях и гирлянд, свисающих с карнизов и перекинутых через дорогу. Некоторые деревья были даже украшены фигурками, сделанными из дерева и соломы, на манер Севера, где они оставляли знаки, чтобы побудить лесных духов вернуться и принести с собой тепло. Их верования были разными, но символы во многом совпадали. Он находил это зачаровывающим.

Они могли бы даже войти в божий дом, в церковь. Священник стоял на верхней ступеньке, готовясь закрыть двери. Магни увидел вырезанных на этих дверях двух птиц, напоминающих воронов. Рисунок был очень похож на его собственную татуировку. Его птицами были Хугин и Мунин — вороны Одина, которые облетали весь мир и приносили Всеотцу вести о его царстве.

Ему было интересно, как христианский бог относится к шпионам величайшего скандинавского бога, стоящим у его двери.

— Не присоединитесь ли вы к нам? — спросил священник. Магни достаточно изучил саксонский язык, чтобы понять его слова. Испытывая легкое желание узнать больше об этих христианах, он мог бы сказать «да». Но он повернулся к своему отцу, и увидел, что тот качает головой.

— Мы благодарим вас. Но наши боги живут в другом месте.

Священник склонил голову и вошел в церковь. Когда двери закрылись, Магни уставился на воронов, вырезанных по одному на каждой двери лицом друг к другу. Каждый клюв касался креста, и ветви каждого креста простирались над птицами. Они казались почти переплетенными друг с другом.

— А тебе не интересно? — спросил он своего отца. — Что это они там делают?

— Астрид рассказала мне. Они опускаются на колени. Священник говорит на незнакомом языке. Он говорит им, что они должны делать и какими они должны быть. Они берут немного хлеба и вина и думают, что едят тело самого бога. Потом снова опускаются на колени.

— Они едят своего собственного бога? Почему? Разве они не должны быть могучими гигантами, если питаются богом? Если они меньше нас, значит, он не такой сильный. Почему тогда они считают этого бога таким великим?

— Этого она не сказала. — Отец усмехнулся и сжал рукой затылок Магни. — Ты задаешь много вопросов, на которые нет ответов. Идем. Нам не нужно понимать христиан, чтобы называть их нашими друзьями. Давай оставим их стоять на коленях и посмотрим, как справляются Бренна и Сольвейг.

— oOo~

Сольвейг и ее мать находились в загоне, примыкающем к конюшне, среди небольшой группы всадников и конюхов, которые, казалось, не были так уж обязаны богу этого мира и трудились в этот день, как в любой другой.

Они работали с лошадьми Меркурии, готовя их к морскому путешествию. Меркурия никогда не участвовала в сражениях за пределами Англии, и их лошади не знали, как держаться на борту корабля.

У Меркурии был только один корабль для морского путешествия, и этот корабль Леофрик когда-то построил специально для того, чтобы отвезти свою королеву на север, навестить друзей. Это не был военный корабль, и он был вооружен только для самообороны. Вали и Хокон в то утро отправились с Леофриком и Дунстаном в большой портовый город на юге, чтобы проверить, как продвигается судостроение. Им понадобилось бы по меньшей мере четыре корабля, чтобы перевезти воинов, оружие и коней. Тем временем Бренна и ее дочь помогали всадникам тренировать английских коней, чтобы те могли противостоять морю и быть сильными, когда их ноги снова коснутся суши.

Сольвейг и ее мать разделяли сильную привязанность к животным. Магни несколько раз слышал, как Бренна говорила, что предпочитает животных людям. Сольвейг не произносила тех же слов в его присутствии, но он думал, что она чувствовала то же самое. Животные были незамысловаты и никогда не предавали. Когда они были преданы, они оставались такими навсегда и ничего не просили взамен, кроме доброты. Они не осуждали.

Магни подошел к забору и стал смотреть, как работает его женщина. За те несколько месяцев, что они провели в Меркурии, Сольвейг полностью и по-настоящему стала его женщиной, оставив позади оковы своей неуверенности. Магни думал, что здесь ей было легче, потому что мало кто знал легенду о ее родителях, и она могла быть просто Сольвейг, женщиной с Севера.

Он понял это сразу, с момента, как она вошла в комнату замка, одетая как принцесса, в сверкающее платье и со сверкающими волосами. Здесь она не была дочерью Ока Бога. Здесь она могла быть женщиной, которой хотела быть.

Вот почему он хотел жениться на ней здесь. Он увидел ее в том первом платье в ту ночь, когда они приехали, и понял. В Меркурии она была свободна.

Вскоре Сольвейг тоже почувствовала это, хотя Магни сомневался, что она полностью осознала перемену — она все еще верила, что не будет полноценной, пока не достигнет величия. Тем не менее, она была счастлива в эти месяцы, и они стали так близки, как только могут быть близки муж и жена. Она хотела выйти замуж дома, и он понимал это, поэтому не настаивал. Ему было достаточно того, что у него было. Они были по-настоящему связаны, и он мог подождать с ритуалами.

Здесь, в загоне, одетая в кожу, грязная до колен, с коричневыми разводами на лице и в волосах, заплетенных в косы, Сольвейг была великолепна.

Люди Норшира соорудили качающуюся платформу, имитирующую движение моря. Лошади — по крайней мере, этот, крупный, мускулистый вороной, очень похожий на северных лошадей, — ненавидели эту платформы. Конь хныкал и скулил, когда его загоняли на неустойчивую базу. Один из мужчин поднял руку с хлыстом, но Бренна схватила его за локоть и сказала что-то резкое, покачав головой и одарив его таким взглядом, который заставил бы содрогнуться любого. Даже этот мужчина, не знавший легенды о ее странном глазу, был напуган. Он сунул хлыст в сапог и отступил назад. Другие мужчины и мальчики осторожно постарались завести коня на платформу.

Сольвейг держала вороного за поводок, поглаживая его по носу, пытаясь успокоить. Когда они поставили все четыре его огромных копыта на платформу, он заплясал, заржал и дернул поводок. Сольвейг стояла твердо, едва ли сопротивляясь его сильному натиску, позволяя ему двигаться, чтобы он не запаниковал еще больше, но не настолько свободно, чтобы кто-то из них пострадал.

Наконец, конь понял, что если останется неподвижен, платформа — тоже, и успокоился. Почувствовав себя в большей безопасности, он опустил голову, уткнувшись носом в грудь Сольвейг. Она наклонилась к нему, как будто они были друзьями. Конь тяжело вздохнул, выпуская воздух сквозь губы и демонстрируя этим свою непринужденность, и тут Бренна ступила на платформу, заставив ее балансировать.

Черный конь вскинул голову, чуть не сбив Сольвейг с ног, и дико огляделся по сторонам, пытаясь понять, почему земля двигается, ведь его копыта стоят на твердом.

Сольвейг стояла на месте, спокойно, концентрируя внимание лошади, в то время как Бренна двигалась по платформе, меняя равновесие до тех пор, пока конь не понял, что происходит, и не нашел свою точку опоры.

Магни зачарованно наблюдал. Именно в такие моменты, когда Сольвейг не была сосредоточена на себе и не осознавала, что ее видят, ее великолепие расцветало. Здесь, на Меркурии, эта женщина распустилась, подобно цветку. Он надеялся, что она заберет этот цветок с собой, когда они вернутся домой, и что он не завянет и не умрет.

— В твоих глазах отражается сердце, — сказал отец Магни, облокотившись на изгородь рядом с ним. — Никто не мог бы, глядя на тебя, усомниться в твоей любви к ней. Ты сделал правильный выбор, сын мой, и она тоже. Она подобна этому черному зверю, и ты для нее такой же, как она для него — она дикий дух, а ты прочная опора, помогающая ей устоять на ногах во время штормов.

Не желая отрывать глаз от Сольвейг, Магни просто кивнул.

— оОо~

Сольвейг рассмеялась и наклонилась вперед, ударив пятками в бока лошади, и черный скакун вырвался вперед, в галоп, как будто всю их поездку ждал именно этого момента. Огромные комья грязной земли взлетели вслед за ними.

— Ты не знаешь, куда надо ехать! — крикнул Магни вслед.

После нескольких недель дождей и промозглой скуки солнце пробилось сквозь тучи и намекнуло на приближающееся лето. Ночь все еще была намного длиннее дня; пройдут недели, прежде чем они смогут объявить о смене времени года и завершить все приготовления к войне, но этот день напоминал о том, каким бывает лето.

Под голубым небом и ярким солнцем замок сбросил оковы сна, и повсюду царило веселье. Все, начиная с королевской семьи и кончая слугами, улыбались и подпрыгивали на месте. Даже лошади чувствовали в воздухе обновление.

В то утро, прежде чем они поднялись с постели, Магни предложил им посвятить день отдыху, и Сольвейг с готовностью согласилась. Когда они встретились со своей семьей и друзьями, им всем, даже целеустремленному Вали, пришла в голову одна и та же идея. Родители Сольвейг были заняты игрой со своими младшими детьми и королевской семьей. Хокон уехал в Норшир навестить девушку, которая ему приглянулась. Родители Магни жили неподалеку от замка; мать уже была тяжела из-за беременности, и отец суетился, беспокоился и рычал, как медведь.

Магни предложил прокатиться по лесу. Несколькими неделями ранее он был на охоте с мужчинами, и они остановились отдохнуть и согреться в аккуратной маленькой хижине, спрятанной глубоко среди деревьев. На самом деле это была не хижина, слишком хорошо она была обставлена. Фактически, это был королевский охотничий домик. Сидя со своим отцом, и Вали, и Хоконом, и королем, и другом короля, Дунстаном, выпивая и смеясь, отпуская комментарии о грядущей войне, Магни представлял Сольвейг, вытянувшуюся, длинную и гибкую, на меху у каменного камина.

Когда он проснулся в лучах солнца тем утром, его первая мысль была об этом — провести день вдали от дома, кататься верхом, смеяться и заниматься любовью вдали от всего мира. Он сказал ей об этом, проводя пальцем по ее шелковистой обнаженной руке, и радость возбуждения зажгла ее глаза.

Но она не знала, где это, и он сам едва помнил дорогу, а теперь она мчалась через густой лес на этом диком чудовищном жеребце. Ее волосы и плащ развевались, как знамена, смех разносился по лесу.

Боги, что за женщина ему досталась.

Он пустил свою лошадь в галоп и погнался за ней.

Вспомнив узкую боковую тропинку, пересекавшую изгиб главной тропы, Магни повернул туда и погнал гнедого мерина вперед. В разгар лета эту тропинку было бы почти невозможно заметить, но поредевшая за зиму листва давала лошади достаточно места. Он обогнал Сольвейг всего на несколько мгновений.

Она остановила своего вороного.

— Ты жульничаешь! Ты всегда жульничаешь! — Алый румянец заливал ее прекрасное лицо, а улыбка была яркой и сводила все возмущение на нет.

Магни рассмеялся.

— Ты всегда обвиняешь меня в жульничестве, когда я выигрываю. Я даже не соглашался скакать наперегонки. А если бы и да, лучшая стратегия — та, которая ведет к победе, разве нет?

Ее единственным ответом на это был презрительный возглас. Магни подвел свою лошадь к ее, пока они не оказались бок о бок. Потом наклонился и схватил Сольвейг за вырез туники, притягивая к себе. Когда они оказались достаточно близко, он провел бородой по ее щеке.

— Мы уже недалеко — просто немного сбились с пути, но там есть тропа. Ты пойдешь со мной, чтобы я мог забрать свой приз?

Она вздохнула и повернула голову, прикасаясь своими губами к его губам.

— Я думала, ты не скакал наперегонки. За какую победу ты хочешь получить приз?

— Я победил в тот день, когда ты сказала, что будешь моей. Каждый день, когда ты рядом со мной, — это награда.

Ее смех сорвался с его губ.

— Тебе следовало бы быть скальдом, раз ты так красиво складываешь слова.

— Нет. — Он накрыл ее рот своим и глубоко поцеловал, наслаждаясь вкусом ее счастья. Ее конь переступил с ноги на ногу, нетерпеливо фыркая, и разорвал их связь, но Магни все еще держал ее за тунику, и далеко он не ушел. Он улыбнулся, глядя в глаза Сольвейг, теперь горящие возбуждением. — Мое предназначение в другом — стать частью твоей легенды, а не просто однажды рассказать ее.

17

Сольвейг спрыгнула с коня, которого считала своим, большого черного жеребца с белой отметиной на лбу, напоминавшей солнце — почти как у нее самой. Она называла его Агги. Когда она соскочила на землю, покрытую опавшими старыми листьями и сосновыми иглами, Агги откинул голову назад и толкнул ее в бедро.

Она рассмеялась и полезла в карман своего плаща.

— Однажды у меня не будет для тебя сладостей. Будешь ли ты тогда таким же послушным и преданным? — Она протянула руку, и Агги взял с ее ладони ломтики сушеного яблока.

— Послушным? Этот зверь? — Магни подошел к ней, ведя за собой своего гнедого.

Сольвейг только улыбнулась. Ей нравилось, что Агги был сдержан и с подозрением относился ко всем, кроме нее.

Когда она впервые увидела его в норширской конюшне несколько месяцев назад, даже самый опытный наездник назвал бы его непокоряемым. Они все еще думали о том, чтобы кастрировать его, чтобы сделать более послушным. Агги был прекрасным жеребцом, который мог бы дать хорошее потомство.

И он определенно был таким — темно-черный, даже на ярком солнце, с густой, пышной гривой. Его крупное, мускулистое тело перекатывалось мышцами, шерсть блестела.

Потребовалось трое мужчин, чтобы вывести его из стойла. Когда коня выпустили на свободу, потребовались часы и еще несколько человек, чтобы вернуть его обратно. Агги был не из тех, кто легко переносит ограничения или ожидание.

Что-то сразу же привлекло Сольвейг к стойлу, где он расхаживал, фыркал и ржал, безжалостно пиная стены. Пока ее мать и отец разговаривали с конюхом, она подошла к двери стойла, чтобы понаблюдать за конем, и вдруг осознала, что разговаривает с ним. Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, его глаза и уши выдавали настороженность. В конце концов, он подошел и толкнул ее носом в руку.

Сольвейг провела так какое-то время, поглаживая коня по морде, смеясь, когда он пожевывал губами ее руку, и вдруг заметила, что в конюшне стало тихо. Решив, что родители ушли, она обернулась и увидела, что они и конюх пристально смотрят на нее.

Вот так у нее появился собственный черный жеребец. Весть о том, что она приручила дикого зверя, дошла до короля, и он купил коня и преподнес его ей в подарок.

Сольвейг не знала, как учить лошадь, но ее мать и главный конюх Кенхельм показали ей. Кенхельм был хорошим человеком, хотя иногда и чересчур, по мнению Сольвейг и ее матери, властным со своими подопечными. Он хорошо учил ее и Агги.

Агги доверял только ей, но был готов подчиняться другим, пока ассоциировал их с Сольвейг. Ей очень нравилось, что такое величественное создание понимает, что только она достойна его доверия.

Стоя перед этим скромным маленьким домиком в меркурианском лесу, Сольвейг ласково подтолкнула своего коня локтем и улыбнулась мужчине, стоявшему рядом с ней.

— Он послушен мне, и это все, что имеет значение.

Магни обнял ее свободной рукой за талию и притянул к себе.

— Мне знакомо это чувство.

Она отстранилась от поцелуя, когда он потянулся за ним, и приподняла бровь, глядя на него.

— Ты хочешь сказать, что приручил меня?

Он пошевелил бровями.

— Не знаю, но оседлал точно.

Он дразнил ее, и она восприняла это как должное, но, возможно, в этом была и доля правды. Придав своему лицу выражение крайнего возмущения, Сольвейг толкнула его в плечо.

— Хм! Как ты думаешь, Магни Леифссон, какой приз ты получишь за свое высокомерие?

Смеясь, он отпустил ее и взял у нее поводья Агги.

— Иди в хижину. Я привяжу лошадей, а потом покажу тебе.

— оОо~

Хижина была небольшой, но удобной. Как только в очаге затрещал огонь и легкая еда, которую они принесли с собой — хлеб, сыр и вино — была разложена на скромном дощатом столе, стало еще уютнее. У стен стояли сундуки, набитые мехами, постельным бельем, охотничьими принадлежностями и посудой. Магни расстелил большое меховое покрывало, и они уселись на полу перед камином, наслаждаясь едой. Покончив с едой, он вытянулся на меху и, опершись на локоть, уставился на огонь.

Сольвейг допила вино и откинулась на спинку тяжелого стула, удовлетворенно вздохнув. К ее большому удивлению, за эти месяцы Меркурия стала ей близка. Ей нравился замок, люди, живущие в нем, его наряды и ритуалы. Ей нравился Норшир и напоминания о доме. Ее семья, даже если учесть, что они готовились к войне, казалась более непринужденной здесь, в этом месте, где они не были главными.

И сама она чувствовала себя комфортно и как-то по-новому. Каждый день они работали над возвращением домой. Каждый день они обсуждали грядущую войну и готовились к ней. Но она будет скучать по этому чужому месту и чувству принадлежности, которое здесь обрела.

— Ты стала мрачной, — сказал Магни, потянувшись к ней и притянув к себе.

Она покачала головой.

— Не мрачной. Задумчивой.

— Какие мысли наполняют эту прекрасную головку? — Он прижался губами к ее виску.

Только Магни мог слышать такие мысли, и только ему можно было доверить их. Поэтому она задала вопрос, который уже обрел форму. — А ты не думал остаться здесь?

Он сел и повернулся к ней лицом, от неприкрытого шока его лицо стало странным. Сольвейг смущенно опустила голову.

— Я не боюсь боя.

Его рука легла ей на подбородок и приподняла его.

— Конечно, ты не боишься. Я просто удивлен. Я подумал, что ты захочешь вернуться домой и найти там свою историю. Я думал, ты хотела выйти за меня замуж там.

— Я хочу. — Подыскивая слова, она на выдохе выплеснула свое разочарование и подняла голову с его руки. — Я правда хочу. Здесь — не наш дом. Я хочу вернуть Карлсу и Гетланд, и я хочу, чтобы наши отцы вернули себе свои владения. Я хочу быть там со своей семьей. Только…

Как сказать об этом? Как это осознать?

— Здесь ты чувствуешь себя собой. Здесь над тобой не простирает крылья легенда твоих родителей, и ты не укрыта ее тенью.

Теперь Сольвейг разинула рот от шока.

— Да. — Ее глаза начало щипать, и она моргнула, прежде чем это жжение могло превратиться в слезы. — Да.

С нежной улыбкой Магни снова прижал ее к себе.

— Ты думаешь, я этого не знаю? Ты думаешь, я этого не вижу?

— Я и сама еще до конца этого не увидела, — пробормотала она. Его понимание сделало ее любовь к нему еще глубже, и все же было неловко слышать, как кто-то другой объясняет твои чувства.

— Если ты хочешь остаться в Меркурии, я останусь с тобой.

— Но ты единственный наследник своего отца.

Хокон мог бы занять место ее отца. В любом случае, он очень хотел этого. Но не было никого, кроме Магни, кто мог бы занять место Леифа.

— А, но это не так. Моя мать скоро родит еще одного ребенка.

— Твой отец будет очень стар к тому времени, когда этот ребенок сможет занять свое место.

— Верно, но мой отец сильный и милосердный. И он лучше всех остальных понял бы мой выбор.

Сольвейг обдумала это шокирующее развитие событий. Они могли бы остаться. Действительно ли Магни этого хотел? Действительно ли она этого хотела? Кем бы они стали здесь? Чем бы они делали?

Прежде чем вопросы успели слиться воедино и затуманить ее разум, Сольвейг снова села.

— Ты хочешь остаться? Отвечай мне честно, Магни. — Лезвие настойчивости прорезало ее голос.

Он взял ее за руку и сжал ее.

— По-другому я бы тебе и не ответил. Я хочу вернуться домой. Я хочу почтить великое наследие моего отца, заняв его место, когда придет время, и продолжив его род. Но я бы с радостью остался с тобой. Ты, Сольвейг, мой настоящий дом. Ты хочешь остаться?

Повернувшись к камину, Сольвейг некоторое время наблюдала за танцем пламени и позволяла узорам и ритму огня сосредоточить свой разум.

Хотела ли она остаться?

Хотела ли она отказаться от жизни, истории, наследия, для которого была рождена? Хотела ли она отказаться от своей семьи? От матери? От отца?

Слезы снова подступили к глазам, и Сольвейг сморгнула их, но одна все-таки покатилась по ее щеке. Высвободив свою руку из руки Магни, она смахнула ее.

— Нет, — выдохнула она. Она попробовала еще раз, находя убедительность в этом слове и его значении. — Нет. Я не хочу оставаться. Я хочу, чтобы ты почтил наследие своего отца. Я хочу почтить свое. Я хочу вернуться домой и найти там свое место. — Наконец, она снова посмотрела на Магни. — Только… Я хочу воспользоваться этим чувством, которое я обрела… Я хочу забрать это с собой домой.

Он провел кончиками пальцев по ее щеке, по мокрой дорожке от одной предательской слезинки.

— Тогда забирай. Здесь ты такая же женщина, как и дома. Изменились только твои чувства. Так что цепляйся за это чувство. Оберни его вокруг своего сердца и держи поближе. Носи его всегда с собой, пока оно не станет такой же частью тебя, как твой щит и твой меч.

— А что если я не смогу?

Он наклонился ближе, касаясь своим лбом ее лба.

— Тогда я сделаю это для тебя и буду беречь его, чтобы оно не потерялось. Но мы заберем его с собой домой.

— Магни, — прошептала она, хватая его за плечи. Его имя прозвучало как всхлип.

Он крепко сжал ее в объятиях, покрывая поцелуями ее лицо, губы и шею.

— Я люблю тебя, Сольвейг. Я всегда буду с тобой.

У нее не нашлось слов, поэтому она смогла только кивнуть. Он тоже был ее настоящим домом.

Его губы нашли ее губы и полностью завладели ими. Когда его язык проник внутрь и заполнил ее рот, Сольвейг обхватила руками его торс и вцепилась пальцами в его тунику. Они оба сбросили верхнюю одежду, когда устроились перед огнем, и теперь были одеты только в бриджи и туники. Сольвейг нравилось одеваться, как здешние аристократки, и к этому дню у нее был солидный гардероб элегантных платьев, многие из которых были разрезаны, чтобы под них можно было надеть бриджи, но когда она работала или ездила верхом, она одевалась как всегда — в кожаные штаны и сапоги, без излишеств.

Когда Магни подался вперед, опуская ее на мех, Сольвейг застонала и выгнулась дугой. Да, о да, чего она сейчас хотела больше всего на свете, так это быть с ним единым целым. Она чувствовала его плоть, железный стержень, упирающийся в ее бедро, и приподняла бедра, чтобы потереться о него. Он застонал и изогнулся, прижимаясь к ее телу.

Они вцепились друг в друга, лихорадочно ища шнурки, толкаясь, дергая, срывая с себя одежду. Сольвейг услышала грубый треск ткани, но ей было все равно. Они перекатывались и рычали, выгибались дугой и стонали, изгибались и задыхались, пока избавлялись от всего, что разделяло их тела.

И вот они оба уже были обнажены. Магни схватил ее за ногу, как будто собирался войти в нее, но Сольвейг, охваченная внезапной мыслью, сильно толкнула его в грудь и продолжала толкать до тех пор, пока он не перекатился на спину. Он уставился на нее, раскрасневшийся и задыхающийся, и она улыбнулась.

Она тоже знала его. И она знала, что ему нравится больше всего. Теперь, когда ее окружала его совершенная, крепкая, самоотверженная любовь, она хотела дать ему что-то взамен, заставить его почувствовать ее любовь каждой клеточкой своего тела.

Откинув волосы на плечо, Сольвейг склонилась над Магни. Она поцеловала его в губы, а затем отстранилась, прежде чем он смог углубить поцелуй. Она прикусила его бороду, проведя носом по подбородку. Потом пососала тонкую мочку его идеальной формы уха. Потом провела языком по его горлу, по плечу. И наконец легко укусила его за грудь.

Магни стонал и задыхался под ней, его грудь вздымалась с каждым прерывистым вдохом. Он намотал прядь ее волос на руку и потянул, но не позволила ему направлять или торопить ее. Она оставалась неторопливой и целеустремленной, чтобы у него не было сомнений в ее преданности. Его плоть подпрыгивала и напрягалась от каждого прикосновения, но Сольвейг не спешила к ней прикасаться.

Сначала она попробовала на вкус его грудь, прокладывая свой путь вниз крошечными поцелуями, нежными покусываниями и томительными прикосновениями языка.

— Сольвейг, — простонал он, когда она спустилась вниз по его животу. — Пожалуйста. Я должен тебя взять.

— Ты возьмешь. Я вся твоя, и ты сможешь взять меня.

Наконец, она добралась до своей цели и остановилась, зависнув всего в нескольких дюймах над его пульсирующей плотью, уже блестевшей от желания. Его бедра приподнялись, но она подняла голову, чтобы он ее не коснулся.

Несколько раз она доставляла ему удовольствие таким образом, но ей еще многому предстояло научиться. Ему это нравилось, возможно, больше, чем все остальное, что они делали, и Сольвейг все время находила способы заставить его наслаждаться еще больше.

Обхватив его одной рукой, она наклонила голову и нежно поцеловала кончик, слизывая соленый привкус со своих губ.

— Сольвейг! — Теперь это было ворчание, и его кулак, вцепившийся в ее волосы, резко потянул вверх.

Она втянула головку его плоти еще немного в рот, а затем остановилась, слегка посасывая. Магни издал дикий звук и начал двигать бедрами в такт движению ее рта, пытаясь проникнуть глубже. Она открыла глаза и оглядела его; глаза были закрыты, а лоб сосредоточенно наморщен.

Это возбудило саму Сольвейг до такой степени, что сдерживаться стало невозможно, и, не задумываясь, она потянулась вниз и нашла ту часть своего тела, которая так сильно его хотела. Ах, да. Ее глаза закрылись.

Все двигалось в идеальном ритме: ее рот сосал, его бедра двигались, его рука теребила ее волосы, ее собственная рука была у нее между ног, их дыхание громко смешивалось в тишине. Экстаз начал закручиваться в ее жилах, и она застонала, все быстрее двигая рукой и ртом одновременно.

И вдруг Магни замер и приподнял голову и плечи. Сольвейг открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее сверху вниз глазами, полыхающими огнем и желанием. В мгновение она поняла — он никогда не видел, чтобы она прикасалась к себе. В следующее мгновение она поняла, что ему это понравилось. Она раздвинула ноги, чтобы ему было видно лучше, и одновременно глубже втянула его в свой рот.

Он взревел. Как медведь. Звук эхом отразился от каменного очага. И вдруг Сольвейг обнаружила, что она перевернулась — он схватил ее, поднял и швырнул, и все это прежде, чем она успела осознать, что он пошевелился.

Он перевернул ее на себя так, что ее ноги оказались у него над головой. Не только ее ноги — то самое место между ног. Он обнял ее за талию и зарылся лицом между ее бедер. Она больше не могла прикасаться к себе, но в этом уже не было необходимости. Его язык был на ней, поглаживая эту идеальную, крошечную, чудесную часть ее тела, а сама Сольвейг все еще касалась его плоти. Она ненадолго погрузилась в ошеломляющий восторг, почувствовав его бородатое лицо и удивительные губы у себя между ног, затем снова взяла его в рот.

Никогда еще она не делилась удовольствием таким образом и даже не думала, что это возможно. Несмотря на все акты физической любви, свидетелем которых она была, несмотря на то, как по-разному они с Магни наслаждались друг другом, это было совершенно ново и совершенно чудесно. Он много раз ублажал ее ртом, и она несколько раз ублажала его, но и то, и другое вместе? Об этом следовало бы написать песню.

Экстаз, который уже начал набирать в ней силу, взметнулся волной, и Сольвейг забыла обо всем. Она намеревалась сначала довести Магни до оргазма своим ртом, но каждое движение его языка и губ сводило ее с ума. Вскоре она могла только прижиматься к нему, обхватив его плоть рукой, и отдаваться великолепному освобождению.

Громкие, отвратительные звуки вырвались из ее рта, и она опустила голову и прикусила что-то, чтобы преградить им путь. Когда оргазм обрушился на нее, как волна на скалы, Сольвейг закричала сквозь сомкнутые губы и почувствовала вкус крови.

Как только все закончилось, Магни снова перевернул ее, на этот раз на спину, заставив судорожно выдохнуть, а затем оказался над ней, лицом к ней, его длинные волосы обрамляли их лица. Никогда еще он не был таким, напористым до грубости. Это было ново и волнующе, и она чувствовала себя полностью и фантастически ошеломленной.

Как и раньше — казалось, гораздо раньше, — он схватил ее за ногу, подтягивая к своему бедру. Он сразу же вошел в нее, одновременно наклоняя голову, чтобы взять в рот грудь.

— Магни! — воскликнула она, когда ее пронзило обновленным ощущением.

Экстаз еще не перестал биться в ней, а он уже посылал новые искры в ее кровь и кости. Дико кряхтя при каждом толчке, Магни вжимался в нее всем телом, проникая все глубже. Его губы сосали ее грудь, заставляя яркие звезды желания рассыпаться по коже и животу. Все, что она могла сделать, это держаться. Она вцепилась ему в спину и… держалась.

И вот Сольвейг снова кончила, впиваясь пальцами в его спину, плача от силы наслаждения, желая, чтобы это никогда не кончалось, и не зная, сможет ли она пережить что-то еще. Затем, не сбиваясь с ритма, Магни схватил ее за руку, оторвал ее от своей спины и прижал к меху, удерживая, как кандалы. Наконец он отпустил ее грудь и уставился на нее сверху вниз с диким выражением лица.

Повинуясь инстинкту, Сольвейг обхватила его ногами и приподнялась, двигаясь так, чтобы углубить дикую силу его толчков. Глубина была почти за гранью удовольствия, почти боли, но она смотрела в эти любимые глаза и видела, как это чувство подпитывает его огонь, и она ускорила темп, двигаясь так же яростно, как и он, уводя их еще дальше. Она увидела, как его лицо исказилось, когда его накрыло собственное освобождение. Он снова взревел и отстранился, выйдя из нее, так быстро, что она тоже вскрикнула.

Он навис над ней на трясущихся руках, его лицо покраснело, и он обдал горячими брызгами ее грудь, живот и ноги.

Рухнув рядом с ней, Магни жадно втянул в себя воздух. Сольвейг повернулась к нему лицом, задыхаясь и почти теряя сознание. Когда она смогла видеть и мыслить более ясно, она заметила, что его борода вокруг рта была красной. От крови.

— Ты поранился. — Она нежно прикоснулась пальцами к его рту, ища рану.

Он поймал ее пальцы и поцеловал их.

— Нет, раны там нет. Это кровь из твоего рта.

Она поранилась? Она не почувствовала. Сольвейг проверила свой рот и ничего не нашла, и тогда Магни рассмеялся и перекатился на спину, задрав ногу.

Сольвейг посмотрела вниз на его тело, увидела его обмякшую плоть, лежащую на бедре, и блеск его семени на них обоих — и вдруг увидела, что из раны на его бедре обильно течет кровь.

Она укусила его. Грубо. Она посмотрела на свою руку и увидела на ней кровь.

— Прости, — смущенно прошептала она. — Я не заметила.

Магни рассмеялся и притянул ее к себе.

— Я не могу придумать лучшего способа заработать рану. Ты подарила мне все мои лучшие шрамы, любовь моя. И этот я буду хранить с величайшей любовью.

Сольвейг прижалась к его груди. Он поднял ее руку и поцеловал пальцы.

— Ты запечатлена в моем теле, Сольвейг.

— А ты в моем сердце, — прошептала она, касаясь губами его кожи.

18

Сразу три замковых суки разродились за последние несколько недель, и повсюду бегали щенки. Дети Астрид и двое младших детей Бренны каждый день хотели видеть щенков, так что они все вместе теперь ходили к псарне. Бренна наслаждалась этим отдыхом — и она тоже была рада провести время с щенками.

Собаки Меркурии были меньше и не такие коренастые, как дома, но щенки оставались щенками, независимо от породы — и они были очаровательно милыми.

Двое младших детей Астрид, Эдрик и Эбби — одному пять, а другой всего три года, — были в полном восторге от щенков, но иногда вели себя с ними жестоко. Однажды Астрид поймала Эдрика, когда он пытался оторвать щенка от материнского соска. Бренна же как-то наткнулась на Эбби, которая схватила щенка за хвост и подняла над землей. Она завопила и стала пинаться, когда Бренна заставила ее отпустить маленькую собачку.

Не новичок в деле воспитания капризных детей, Бренна обхватила девочку руками и потащила прочь из питомника. За те месяцы, что они провели в замке, она и Астрид, чьи дети были почти одного возраста с младшими детьми самой Бренны, очень сблизились. То неясное чувство соперничества, которое слегка омрачало их дружбу в прошлом, ушло, и теперь они относились ко всем детям, как к своим собственным.

— ЩЕНКИ! МОИ! — вопила Эбби с искаженным и красным от гнева лицом. — МОИ!

Бренна прижала ее к себе, игнорируя колотящие по воздуху ручки и ножки, и приблизила свой рот к уху девочки.

— Тебе нравятся щенки? — прошептала она.

Бренна уже и не пыталась учить язык Меркурии; она очень давно поняла, что новые языки ей не даются, но дети Астрид и Леофрика знали язык и отца, и матери с рождения.

Она повторила свой вопрос дважды, прежде чем Эбби успокоилась достаточно, чтобы услышать и ответить. Она кивнула, тяжело дыша.

— Щенки, — всхлипнула она.

— Я тоже люблю щенков. Но я не хочу, чтобы им было больно. А ты?

Эбби затрясла головой, светлые кудряшки запрыгали вокруг ее головы.

— Я целую щенков.

— Мне тоже нравится их целовать. И нравится, когда они радуются. А тебе?

Кивок и еще всхлип. Но глаза девочки были сухими, это было только представление.

— Они такие маленькие и слабые, и мы должны обращаться с ними бережно. Я бы хотела сесть на землю и позволить им забраться на меня, чтобы обнять. Хочешь посидеть со мной? Только надо вести себя очень тихо, чтобы они не испугались.

По кивку Эбби Бренна отнесла ее обратно в псарню, где Това, Хелла и двое старших детей Астрид, Годрик и Эйра, сидели все вместе на земле, хихикая, пока щенки радостно ползали по ним. Астрид сидела в стороне с Эдриком, чьи руки были скрещены на груди, а лицо сморщилось в вечном как мир выражении детского негодования.

Эбби заворчала и попыталась слезть, и Бренна сжала ее крепче.

— Мы будем делать все бережно, да?

— Да. На землю! Пусти!

Бренна села на землю рядом с остальными и посадила Эбби к себе на колени. Девочка вытянула свои пухлые ручки и мычала от нетерпения, пока один из щенков, маленький, кремового цвета, не подошел и не обнюхал ее руку, махая маленьким хвостиком. Девочка схватила щенка, но Бренна взяла ее за руку. Когда Эбби, нахмурившись, оглянулась на нее, Бренна покачала головой.

— Нежно. Бережно. — Она взяла Эбби за руку и погладила щенка по голове детской ладошкой. Он перевернулся и показал свой живот, а Эбби рассмеялась и почесала его.

Оставив Эдрика сидеть и дуться, Астрид подошла и присела на корточки рядом с Бренной. Она погладила кудряшки дочери, но Эбби была очарована щенком и не обращала на мать никакого внимания.

— Дети расстроятся, когда мы уплывем, — заметила Астрид. — И твоим, и моим детям нравилось иметь близких по возрасту друзей.

Бренна наблюдала, как они играют вместе. Ее Това и Годрик Астрид были довольно близки по возрасту, с разницей всего в несколько месяцев. Хеллу и Эйру разделяло меньше двух лет, и Эдрик был чуть младше. И, конечно же, была еще озорница у нее на коленях.

К слову, упомянутая озорница как раз попыталась поднять щенка, схватив его за уши, но осторожно. У нее не получилось, и Эбби разочарованно хмыкнула. Усмехнувшись, Бренна сама взяла щенка на руки, быстро прижала его к себе, улыбнувшись теплу его дыхания, когда песик попытался укусить ее за нос, и посадила его на пухлые колени Эбби. Подошла Хелла с еще двумя щенками — она держала их по одному в каждой руке, как младенцев — и села перед Бренной и Эбби, положив щенков так, чтобы Эбби могла дотянуться.

Малышка хлопнула в ладоши и захихикала так радостно, восторженно, беззаботно, как может только маленький ребенок. Хелла тоже рассмеялась, в ее голубых глазах плясали огоньки. Она улыбнулась Бренне, и та увидела, как гордится ее младшая дочка тем, что сделала малышку счастливой.

Об этом было слишком рано говорить, Хелла сама была еще совсем юной, но Бренна верила, что ее младшая дочь не станет Девой-защитницей. Она была меньше и более хрупкой, чем ее братья и сестры в том же возрасте, и ей были гораздо более интересны домашние хлопоты. Она была легка, полна любви и нежной заботы, и в ее покрытой темными волосами головке не было ни одной жестокой мысли.

Каково было бы Хелле вернуться в мир, разорванный на части захватчиками?

Среди веселого детского смеха и писка щенков Бренна размышляла как о будущем, так и о настоящем. Дети были здесь счастливы. У них были друзья, с которыми можно было поиграть, и удобные комнаты. Они изучали язык и обычаи этого места, но сохраняли свою культуру, как и поселенцы. Меркурия была местом истинного покоя.

Дети были счастливы и дома, но теперь дом отнят у них, и никто не знал, насколько сильно Толлак переделал его под себя.

— Я думаю, что лучше оставить младших детей здесь, — сказала она, отвечая на замечание Астрид. — Мы не знаем, куда мы вернемся и насколько тяжелой будет наша война. И здесь они были бы в безопасности, вдали от войны. Разрешишь ли ты им остаться до тех пор, пока мы не убедимся, что наш дом снова в безопасности?

Астрид и Леофрик, конечно, будут сражаться вместе с ними, и их дети тоже останутся без родителей здесь, но они будут вместе, за ними будут ухаживать обитатели замка, за ними будут присматривать Ульв и Турид, и Дунстан, у которого тоже были жена и дети. Было бы лучше оставить их здесь.

— Конечно, — тут же ответила ее друг. — Но примет ли Вали этот план?

Бренна не была уверена. Он был бы рад, если бы дети остались в безопасности, но Меркурия находилась далеко от дома. Могли пройти месяцы, а может, и больше, прежде чем они снова увидят детей, даже если победа над Толлаком будет быстрой.

У Бренны болело сердце при мысли о том, что она упустит так много из их угасающего детства, но если это означало, что они будут в безопасности, вдали от крови, зловония и сражений, она пожертвовала бы этим временем. Однако для того, чтобы убедить Вали, могут потребоваться терпение и осторожность.

— Я поговорю с ним.

— oOo~

Позже, когда гувернантки отвели детей в детскую, а Астрид отправилась выполнять обязанности королевы, Бренна двинулась на поиски своего мужа. Она хотела уладить вопрос с детьми, чтобы выбросить его из головы и вернуться к своей доле в приготовлениях к войне. Зима уже кончилась. Они подождут еще несколько недель, чтобы убедиться, что северные моря избавились от зимней слякоти, но время их отплытия было близко.

Она нашла Вали во дворе замка вместе с Хоконом и Агнаром. Они тренировались. Агнару было уже четырнадцать лет, и все их старшие дети начали свое обучение в этом возрасте. Но сердце Бренны заколотилось, когда она увидела, как ее муж замахнулся мечом на младшего из их сыновей, пусть даже этот меч и был затуплен.

Потеря Илвы ослабила ее сердце. Как бы она ни старалась смотреть на мир, как раньше, хладнокровным взором Девы-защитницы, мысль о том, что еще кто-то из ее детей станет воином, затуманивала зрение и заставляла сердце болеть.

Особенно выбивало из колеи то, что Агнар тренируется сейчас, когда впереди жестокий бой.

Агнар первые взял в руки меч, когда Толлак захватил Карлсу, и Старый Орм, иссохший воин, который долгие годы сражался вместе с Вали и Бренной, рассказал им о мальчике с доблестным сердцем и неопытной рукой, который бился как воин. С тех пор Вали стремился побыстрее обучить Агнара, утверждая, что он уже слишком взрослый, чтобы прятаться за юбками служанок, когда дело дойдет до битвы, и что они могут навлечь на него беду, оставив необученным.

Бренна знала, что он прав. А еще знала, что Агнар, отчаянно желающий стать воином, как его родители и старшие братья и сестры, хорошо воспримет приемы, за которым наблюдал всю свою жизнь. Он наверняка будет проситься в поход с ними. Ее беспокоило, что он очертя голову бросится навстречу опасности и смерти.

Возраст и утрата, несомненно, изменили ее.

Тем не менее, Бренна не стала вмешиваться, пока ее мужчина и их мальчики тренировались под прохладным солнцем раннего летнего дня. Вместо этого она нашла укромное местечко в уголке рядом с таинственной темной дверью, присела, откинулась на спинку стула и стала наблюдать.

Более двадцати лет одним из ее любимых зрелищ было зрелище Вали с оружием в руках. В этот теплый день он сбросил тунику и проводил тренировку так, как обычно дрался, — с обнаженной грудью. Обитатели замка уже давно перестали возмущаться его обнаженной кожей и уделяли их тренировкам ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы не попасть под нечаянный удар.

С годами на теле Вали появилось больше шрамов, но оно не утратило своей упругости, крепости, силы и ловкости. Его мускулы напрягались и перекатывались, когда он размахивался и делал ложные выпады, останавливаясь, чтобы проинструктировать и покритиковать.

Через некоторое время он отступил назад и приказал Хокону и Агнару сразиться. Хокон сразу же повел себя агрессивно, даже опасно, набросившись на своего младшего брата и ударив с такой силой, что Агнар отшатнулся и рухнул на землю, выронив меч и спрятавшись за щитом.

Вали позволил этому случиться, его взгляд не дрогнул. Бренна знала, что он держит себя в руках. Он протянул руку Агнару, который проигнорировал ее и самостоятельно поднялся на ноги и взял свой меч. Затем Вали повернулся к Хокону и взмахнул своим собственным затупленным мечом. Он хотел сразиться с самим Хоконом.

Бренна улыбнулась, поняв намерения мужа. Он хотел показать Агнару приемы защиты и в то же время — наказать Хокона за то, что тот с такой силой атаковал своего младшего брата.

Все произошло так, как она и ожидала: Вали выкрикивал свои ходы Агнару, одновременно оттесняя Хокона назад, пока тому тоже не пришлось спрятаться за своим щитом.

Хокон. Он был жизнерадостным, счастливым ребенком, но, став мужчиной, стал язвительным и недовольным. Они с Вали часто говорили об этом, и их мнения сходились в том, почему Хокон такой, какой есть, но не в том, как и могут ли они это изменить.

Хокон ревновал свою старшую сестру. У Сольвейг было или могло бы быть то, что он хотел получить, и он не удовлетворился бы меньшим. Они были очень похожи, хотя и сильно отличались друг от друга, как две стороны монеты. Оба были движимы ожиданиями. Сольвейг стремилась быть достойной своих привилегий, а Хокон верил, что он сам по себе достоин привилегий. Ни один из них, казалось, не был доволен тем, что имел.

И все же здесь, в Меркурии, Сольвейг изменилась. Бренна думала, что Меркурия стала для дочери тем, чем стала для нее самой Эстландия. Место, где никто тебя не знал, становилось местом, где ты сам мог узнать себя по-настоящему.

Бренна принесла это новое самосознание с собой, когда покидала Эстландию. Это помогло ей пройти через самое тяжелое испытание в жизни. Она знала свое место и своих людей, она чувствовала их присутствие в своем сердце даже за тридевять земель, и у нее была надежда, которая пришла вместе с большой любовью. Потому что у нее был Вали.

Она надеялась, что Магни станет таким же якорем для Сольвейг и что ее дочь вернется в их мир более сильной и целеустремленной.

Однако Хокон — его путь все еще казался темным и трудным.

— Бренна! — позвал Вали. — Присоединяйся к нам!

Обнаруженная, Бренна вышла вперед. У нее были сомнения по поводу воспитания из детей воинов, это было правдой. Но вряд ли она могла попросить своих детей свернуть с выбранного ими пути просто потому, что это сделало бы ее спокойнее. Это было именно то, что пыталась сделать с ней мать, и именно это вынудило ее покинуть свой дом и отправиться в большой мир в одиночестве.

Если ее дети станут воинами, то лучшее, что она может сделать — помочь им стать величайшими воинами, какими они только могли бы быть.

Агнар отчаянно хотел отправиться в поход, и теперь он был достаточно взрослым, чтобы тренироваться. Не для того, чтобы сражаться в этой войне, нет. Но когда-нибудь он станет могучим воином, и если он найдет свою смерть в бою, это будет смерть, которую он выбрал сам.

Как Илва выбрала свою смерть.

Вали много раз говорил эту правду Бренне за те месяцы, что прошли после смерти их дочери, но теперь она наконец проникла в нее — не только чтобы успокоить, но и для того, чтобы наконец стать истиной. Смерть Илвы была хорошей. Она ушла с честью и оставила свою историю. Все, чего она хотела, — стать великим воином, и она осуществила свою мечту.

С легким сердцем Бренна вышла на солнце и направилась к своим мужчинам. Она не станет удерживать Агнара. Когда он будет готов, она позволит ему сражаться.

— oOo~

У двери в комнату, которую она делила с Вали, Бренне преградила путь толпа служанок, которые как раз выносили большую ванну. Она отступила с пути, и все они неуклюже закачались, пытаясь одновременно поклониться ей и вытащить тяжелую ванну в коридор.

— Извините, мэм, — пробормотала одна из них, отводя глаза.

Бренна ответила коротким кивком и вошла в комнату.

Вали стоял перед камином, вытирая свое обнаженное тело толстой тканью. Она улыбнулась. Неудивительно, что маленькие женщины казались такими рассеянными. Даже в их мире размеры ее мужчины, во всех отношениях, были впечатляющими. В этом маленьком мире это и вовсе было что-то неземное. И эти люди, казалось, стыдились своих тел — чувство, которое не разделял ни Вали, ни кто-либо из их народа.

— Ты снова напугал служанок.

Он издал низкий смешок и взял резной гребень.

— Их легко напугать. И им не нужно стоять надо мной, но они не уйдут, пока я не рявкну — и тогда они все вздрагивают.

— Я не думаю, что им разрешается уходить, пока они не помогут тебе. Ты ставишь их перед дилеммой.

Он тяжело вздохнул.

— Они рабы, но называют себя свободными. Этот мир такой странный. Я скучаю по дому.

Усевшись на жесткий стул с высокой спинкой, он набросил полотенце на ноги и принялся расчесывать длинную густую копну своих волос, расплетенных для мытья.

Бренна взяла гребень из рук мужа, встала у него за спиной и начала расчесывать его посеребренные сединой волосы. Влажные локоны были прохладными и шелковистыми на ощупь под ее пальцами, и она не торопилась, наслаждаясь этой близостью между ними. Она расчесала Вали волосы, чувствуя, как он расслабляется и погружается в доставляемое ею удовольствие.

Но ее ум тревожился, и это больше нельзя было отрицать. Увиливать было не в ее правилах, поэтому Бренна просто сказала:

— Я бы хотела оставить детей тут, когда мы уедем.

Вали резко повернул голову, глядя на нее через плечо.

— Бренна?

— Мы сможем вернуться за ними, когда узнаем, что наш мир снова таков, каким он должен быть.

Вали ничего не сказал, но она могла видеть потрясение и протест в блеске его глаз.

— Мы не знаем, к чему вернемся, Вали. Мы не знаем, что натворил Толлак в наше отсутствие. Прошел почти год. Мы хорошо подготовились, но и он мог подготовиться тоже. — Почувствовав, как к горлу подступают чувства, она остановилась и постаралась взять себя в руки, прежде чем продолжить. Говорить об этом означало выставлять напоказ свои тревоги… и да, свои страхи. — Возможно, от дома ничего не осталось, кроме самой земли. И мы ожидаем долгой войны. Будет много сражений, а Това и Хелла такие юные. Зачем ввергать их в неизвестность, когда здесь они в безопасности, когда у них есть покой и друзья?

Он повернулся, обхватив ее руку своей и взяв гребень.

— Мы будем вдали от них очень долго, если покинем их. Месяцы. Дольше. Никогда еще мы так долго не были вдали от наших детей, любовь моя.

Она кивнула, силясь заговорить. Когда это все-таки удалось, голос сломался:

— Но они будут в безопасности.

Когда Вали посадил ее к себе на колени, она охотно свернулась калачиком в его руках.

— Это Илва? — тихо спросил он.

— Нет. Я смирилась с этим. Но она была Девой-защитницей, которая погибла в бою. Она выбрала свою смерть. Я хочу, чтобы все наши дети прожили хотя бы столько, чтобы иметь это благо.

— Мы проведем год вдали от самых младших наших детей.

— Возможно, не так долго.

— Бренна, не рассказывай себе сказки.

Он был прав; скорее всего, это займет год. Даже быстро выигранная война такого масштаба могла бы занять все лето, и тогда шанс вернуться был бы упущен до нового сезона.

— Да, год.

Бренна почувствовала прикосновение бороды мужа к своей щеке и его губ — к своему виску.

— У меня сердце разрывается при мысли об этом.

— И у меня. Но, Вали, они будут в безопасности.

— Тогда Това и Хелла останутся. А Агнар?

Ранее, во дворе, она узнала правду о своем младшем сыне, который уже не был мальчиком. И все же:

— Он недостаточно подготовлен, чтобы идти на войну.

— Нет. Но в нем есть мастерство. Больше терпения и проницательности, чем было у Хокона в том же возрасте. Я бы хотел, чтобы он был с нами. Чтобы отойти в сторону и посмотреть, к какой жизни он стремится.

Бренна хотела бы, чтобы сын остался здесь, но она знала мудрость Вали и знала, что Агнар будет в восторге, если ему разрешат присоединиться, даже просто в качестве поддержки.

— Да. Агнар должен плыть с нами. Но девочки остаются, и мы вернемся за ними, когда наш мир снова станет правильным.

Ее мужчина заключил ее в объятия и положил голову ей на плечо.

— Мы сделаем подношение богам, чтобы это произошло как можно скорее.

19

Магни почувствовал, как руки Сольвейг обвились вокруг его талии, и, опустив взгляд, увидел, как ее ладони сплелись у него на животе. Утреннее солнце, льющееся в окно, заставило тонкие светлые волоски на ее руках заблестеть.

— Ночь пришла и ушла, — прошептала она. — Ты не спал?

Он покачал головой. Пока ночь была еще в силе, он поднялся, оставив Сольвейг спокойно спящей, и с тех пор стоял у окна, а ведь солнце уже совсем взошло.

— Уже несколько часов никаких известий.

— Ты же знаешь: чтобы родить ребенка, уходит много времени.

Сольвейг скользнула перед ним и вклинилась между ним и окном. Магни улыбнулся. С распущенными волосами, растрепавшимися от их занятия любовью этой ночью, с мягким и розовым от сна лицом, одетая в струящуюся рубашку, едва доходившую до плеч, она была воплощением невинности. Утреннее солнце, сияющее вокруг Сольвейг, как золотой круг вокруг головы сына христианского бога, создавало впечатление, что ее обнимает Сунна, которая, как и говорили, поцеловала ее в плечо и наполнила светом и могуществом в день ее рождения.

— Я знаю. Но ничего не могу поделать со своим беспокойством. Мама такая маленькая, и была такой слабой все эти месяцы. Возможно, она слишком стара, чтобы родить этого ребенка.

— Женщины и старше нее рожали младенцев. В этом нет ничего необычного. У матери Фриды появились новые дети, когда она сама уже стала седой и сутулой. У Фриды есть внук возрастом старше ее младших детей.

— Фрида — ваша целительница?

— Да, в Карлсе. Это она спасла Агнара и девочек. Она осталась в Крысевике, потому что ее дочь собиралась родить второго ребенка.

Магни помнил эту женщину, но не помнил, чтобы она оставалась. Хотя он не очень хорошо знал Фриду, от одной мысли о ней у него скрутило желудок. Скоро он и его отец расстанутся с частью своей семьи. Его мать и этот новорожденный ребенок не смогут уплыть домой вместе с ними.

— Ребенок проживет целый год, прежде чем узнает отца. Моя мать останется с ним совсем одна.

Сольвейг положила голову ему на грудь и подняла его руки так, что они обхватили ее. Это движение пробудило в Магни более полное осознание ее присутствия, и он крепче сжал ее в объятиях и наклонил голову, чтобы запечатлеть поцелуй на ее макушке, задержавшись, чтобы позволить шелковистому ощущению и чистому аромату ее волос успокоить его.

— Она не будет одна, — проговорила Сольвейг, уткнувшись в его обнаженную грудь, ее губы и дыхание ласкали его. — Она очень подружилась с Эльфледой. Мои мама и папа рады, что она останется с Товой и Хеллой. Она сохранит нашу семью, и мы вернем наш дом всем нам.

Магни не был точно уверен, когда это произошло, но в течение последних недель и месяцев Сольвейг перестала говорить об их «домах» и «семьях» и начала использовать слова «дом» и «семья». Карлса и Гетланд не стали ближе в пространстве, чем раньше, но она перестала воспринимать их раздельно. Более того, она перестала думать так и об их семьях. Их семьи были близки всю их жизнь, но теперь, когда Сольвейг и Магни стали парой, они стали единым целым. Магни знал это с тех пор, как полюбил Сольвейг, но для нее это осознание означало, что она наконец увидела себя частью этого целого.

И он надеялся, что чувство принадлежности останется с ней, когда они вернутся домой.

Магни спрашивал себя, каково это — чувствовать на себе такое бремя ожиданий и наследия, что даже дома не ощущаешь себя как дома. Он вырос в тени своего отца, и все знали, что когда-нибудь он займет место ярла Леифа и продолжит его дело процветания и сострадательной силы. Все знали, что он будет сильным и храбрым воином, честным, с хорошей репутацией. Но ни одна из легенд его отца не делала его больше, чем мужчиной. Эти легенды рассказывали о храбром, добром, сильном, справедливом и любящем человеке, каким Леиф и был. Быть похожим на отца — этого Магни, рожденный от этого мужчины и от такой же прекрасной женщины, мог достичь легко.

Говорили, что и мать, и отец Сольвейг были сверхлюдьми, пользующимися благосклонностью самого Одина. Если она не чувствовала милость богов в своем собственном теле, как она могла почувствовать, что может достичь такого величия? Конечно, он всегда знал причину ее смятения и настороженности. С ним она была откровенна, и он мог воспринимать это своими собственными чувствами. Но знание не позволяло ему почувствовать тяжесть, которую несла в своей душе его женщина.

Он сказал Сольвейг, что сохранит мир, который она обрела здесь, чтобы она могла сохранить его, когда они вернутся в мир, где ее родители были легендами. Он всем сердцем надеялся, что сможет.

Он приподнял ее лицо за подбородок и поцеловал в губы.

— Нам нужно одеться. Я хочу проведать ее.

Ее руки поднялись и погладили его заросшие бородой щеки.

— Пойти с тобой или ты хочешь, чтобы я осталась?

— Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

— Значит, я буду.

— оОо~

В коридоре было тихо. Даже находясь прямо за дверью в спальню своих родителей, Магни не слышал ни звука изнутри. Он постучал в дверь.

Через несколько секунд она открылась, и Эльфледа, старуха, которая руководила замковой прислугой и служила целительницей и повитухой, выглянула в щель. Она сказала ему на северном языке:

— Твоя мать все еще трудится. Я попрошу твоего отца выйти к тебе.

Теперь, когда дверь была открыта, Магни мог слышать звуки движения и голоса людей внутри. Ему показалось, что он слышит приглушенный рокот голоса своего отца, успокаивающего, утешающего. Но он совсем не слышал свою мать. Он посмотрел поверх головы Эльфледы, но не увидел ничего, кроме куска камина, края стула и открытой двери за ним, где находилась их спальня.

— С ней все в порядке? — спросил он, сжимая руку Сольвейг в новом приступе беспокойства.

— Она усердно трудится. Я позову твоего отца. — С этими словами старуха закрыла дверь у него перед носом.

Он повернулся к Сольвейг.

— Она не сказала, что с ней все в порядке.

— Она не сказала, что это не так. Пойдем.

Она потащила Магни через коридор, где в каменной стене был укромный уголок с высоким украшенным цветными витражами окном и обитой бархатом скамьей напротив него. Ласковым толчком она заставила его сесть. А потом опустилась перед ним на колени и взяла его за обе руки.

Позиция, которую она заняла, так ясно свидетельствовала о сосредоточенности и преданности ему, что Магни буквально прошибло насквозь любовью.

— Я помню, как мама родила Хеллу. Она пролежала в кровати три дня. В последний день ее крики наполнили воздух по всей Карлсе. Моя мать, великое Око Бога, кричала и вопила. Никто никогда не слышал ничего подобного. Я думала, отец сойдет с ума. Наконец, родилась Хелла, и она была синяя. Она молчала, как будто моя мать истратила не только свои, но и ее крики. Отец схватил ее и выбежал на солнце. Я помню, как он бежал, как пуповина болталась и била его по ногам. Мы все последовали за ним. Он вышел на солнце, прижался губами к маленькому неподвижному личику и вдохнул в Хеллу свое дыхание. Я видела, как изменился ее цвет, как задвигались ее маленькие ножки, а потом она заплакала. Это был тихий, хрупкий звук, а потом он стал громче, и тогда она закричала, и весь город стал радоваться тому, что она кричит.

Сольвейг лучезарно улыбнулась.

Эта история одновременно и утешила, и обеспокоила Магни, но он верил, что Сольвейг рассказала ее, чтобы поддержать его. Он сжал ее руки.

— А твоя мать?

Мягкая улыбка Сольвейг погасла.

— После она была слаба и болела несколько дней, это правда. Когда отец вернулся к ней, она была без чувств. Хеллу кормила другая женщина, у которой тоже был маленький ребенок. Но потом мама поправилась и стала кормить сама. Она снова стала здорова и сильна. Отец сказал мне позже, что Хелла вышла сначала попкой, а затем лицом вверх, свернувшись калачиком в своем пузыре. Фрида никогда не принимала такие роды. Если мать смогла пережить это и родить здорового ребенка, не стоит беспокоиться за Ольгу.

— Она не Дева-защитница, как твоя мать. Она маленькая и хрупкая.

— Маленькая, но не хрупкая. Не Дева-защитница, но, тем не менее, воин. — Ее руки оставили его и поднялись к его лицу, обхватив ладонями. — У нее железная воля и могучее сердце. Она пережила ужасы и выжила, чтобы любить и дарить любовь. Она идет по жизни с твоим отцом. Она воспитала тебя. Она будет здорова и сильна и вырастит этого ребенка так же, как вырастила тебя, чтобы ты стал таким, какой ты есть.

Сидя в этом укромном уголке, терзаемый беспокойством за свою мать, Магни понял, что между ним и Сольвейг все изменилось. Она утешала его, была сильной ради него. Она проникла в суть его беспокойства и поняла, что ему не стало бы легче от банальностей «все будет хорошо», но реальная история, в которой были бы и опасности, и страхи, помогла бы облегчить его сердце.

Так часто он думал о себе, как о мачте ее корабля, стоящей неподвижно во время жутких штормов. Но для его корабля она была мачтой.

Дверь в комнату его родителей открылась, и на пороге показался его отец, измученный и напряженный. Магни встал так быстро, что чуть не опрокинул Сольвейг на спину. Однако она двинулась вместе с ним и грациозно встала.

— Отец! С ней все в порядке?

Ему не понравился вздох, который был первым ответом его отца.

— Роды тяжелые. Малышка не опускается… Я не понимаю, что женщины пытаются мне объяснить, а Ольга… по крайней мере, она не выгнала меня из комнаты, как сделала с тобой, но она не говорит и не издает ни звука. — Он сильно тряхнул головой. — Она устала, сын мой, а нужно еще потрудиться. Но она трудится.

Те же слова, что использовала Эльфледа. Магни бросил взгляд на Сольвейг и подумал, что бы почувствовал он, если бы она так страдала, чтобы родить ему ребенка.

Он предположил, что такова участь мужей. Быть совершенно бессильным.

— Я могу что-нибудь сделать?

Отец устало приподнял уголок рта, что могло быть попыткой улыбнуться.

— Нет. Мы, мужчины, тут ничего не можем сделать, кроме как беспокоиться и ждать.

Он выдавил из себя более искреннюю улыбку для Сольвейг и погладил ее по волосам — все еще распущенным — с отеческой нежностью.

— Я сообщу новости, когда они у меня будут, — сказал он и вернулся в комнату.

Магни сделал несколько шагов за ним, не собираясь входить внутрь, но недовольный тем, что их разделяет дверь.

— Ты права, Сольвейг. Моя мать воспитала меня. Мой отец тоже, и я достаточно наслышан о том, как я похож на него, чтобы поверить в это, но именно моя мать научила меня быть таким, какой я есть. Она — самый нежный человек, которого я знаю. Самый всепрощающий, самый сострадательный. Все вокруг нее успокаивается, как будто она исцеляет все, к чему прикоснется. Я знаю, что я тоже достойный воин, что у меня ум моего отца и чувство справедливости, но больше всего я горжусь тем, что я похож на нее.

Она обвила руками его шею и запустила пальцы в его волосы.

— Я думаю, что это твоя мать в тебе делает тебя способным любить меня, даже когда я этого недостойна.

— Ты всегда достойна.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты тешил мое самолюбие. Я знаю, что должна научиться любить тебя лучше, как ты того заслуживаешь. Я знаю, что слишком много думаю о своей собственной борьбе, и что в моем сознании моя борьба значит больше, чем должна. В конце концов, разве не ты назвал меня мелочной?

— Несдержанное слово, сказанное опрометчиво. Как ты и дала понять почти сразу после этого. — Однако их ссора в тот вечер многое изменила в отношениях между ними. За все прошедшие с тех пор месяцы Магни ни разу не почувствовал, что Сольвейг пытается отдалиться от него. — Ты достойна этого, Сольвейг. Любви. Восхищения. Всего, чего ты хочешь, всего, чем ты являешься.

Она сократила крошечное расстояние между ними и приподнялась на цыпочки, чтобы коснуться его губ своими.

— С тобой я чувствую, что это правда.

— оОо~

Его мать рожала целые сутки, и, зная, что роды тяжелые, Магни боялся отходить далеко от комнаты. Он устроился в маленьком уголке вместе с Сольвейг, и они стали ждать. Через некоторое время пришли Вали и Бренна. И Астрид — в полдень. Леофрик тоже заглядывал, а еще он прислал стулья, стол и множество еды и напитков, и в широком коридоре стало тесно.

Время от времени дверь напротив открывалась, и выходил или входил слуга, и все ожидающие замолкали и таращились на него. Но слуги только приседали перед королевой и расходились по своим делам. Астрид предоставила им заниматься своей работой и не спрашивала у них ничего, объяснив, что лучше знать результат, а не процесс. Бренна кивнула в знак согласия, и Магни не стал настаивать.

Наконец, во второй половине дня они услышали плач младенца — крик, слабо донесшийся сквозь толстую дверь и широкое пространство коридора, а затем снова наступила тишина. Все стояли и смотрели на дверь. Наконец дверь снова открылась, и это был отец Магни, выглядевший безмерно усталым. В руках он держал сверток. Вспомнив легенды о том, как Вали дважды выбегал в мир со своими безмолвными детьми — и первый был давно мертв, а второй стоял рядом с Сольвейг, — Магни затаил дыхание.

Затем сверток пошевелился, и его отец улыбнулся. Он встретился взглядом с Магни.

— С твоей матерью все в порядке, но она устала и заснула. У тебя теперь есть сестра, Магни.

Пока их друзья, их семья обменивались радостными возгласами, он подошел к своему отцу. Малышка была маленькой и розовой, с темными волосами, как у их матери, и уже такими густыми. Магни положил руку на этот мягкий пушок, торчащий вихрами вверх вокруг крошечного, сморщенного личика. Это была самая мягкая вещь, к которой он когда-либо прикасался в своей жизни.

Девочка открыла глаза и сердито посмотрела на него, и у него сложилось четкое впечатление, что его осудили за то, что он нарушил ее покой. Магни рассмеялся и убрал руку, и выражение лица малышки прояснилось, когда ее глаза снова закрылись.

— Она прекрасна.

Он не сводил глаз с младенца, но почувствовал, как отец кивнул.

— Мы назовем ее Диса.

Диса. Одухотворенная.

— Это хорошее имя. — Магни повернулся и увидел Сольвейг, стоящую рядом и наблюдающую за ним. Он протянул руку; она сразу же подошла к нему, и он обнял ее, прижав так крепко, как только мог. — Когда-нибудь, — прошептал он ей на ухо, — я хотел бы взять на руки ребенка, которого родишь мне ты.

Магни почувствовал, как она кивнула, прижавшись к его телу, и ее руки крепче обхватили его за талию, когда он увидел их будущее.

— оОо~

— Если мы оставим тут тех, кто хочет сражаться за свою родину, это вызовет раздор и будет стоить нам хороших бойцов на войне, Вали. — Леофрик наклонился, пристально глядя в глаза Вали.

Магни, молчавший в течение этой дискуссии, пока пытался понять все аспекты разногласий, повернулся, чтобы посмотреть на реакцию Вали.

Величественный мужчина скрестил свои крепкие руки на груди.

— Они верны Толлаку и Гуннару. Мы не можем рисковать предательством.

— Были верны Толлаку и Гуннару, — возразил Леофрик. — Более десяти лет они находятся на меркурианской земле, строят свои дома, сражаются бок о бок с нами. Они — это мы, в большей степени сейчас, чем на родине, где они родились. Они сражаются за нас.

— Сказать так значит сказать, что наши поселенцы тоже больше не преданы своей родине. Хочешь объявить их своими подданными?

— С тех пор как был основан Норшир, они и стали подданными этого королевства. Наш союз — наша истинная и глубокая дружба — позволяет мне не согласиться с твоим выводом, Вали. Они преданы всем нам, потому что мы преданы друг другу. Да?

Вали сверкнул глазами, но не позволил паузе затянуться, прежде чем кивнуть.

— Истинная дружба. Да. Можем ли мы сказать это обо всех в Норшире?

Всего за несколько дней до того, как они планировали отправиться на войну, проблема, которая была затронута несколько месяцев назад и отложена в сторону, вновь заявила о себе. Житель Норшира вычеркнул свое имя из списков воинов. Этот человек был родом из Дофрара, налетчиком, присягнувшим отцу Толлака, до того, как он отложил свой меч и щит в сторону и взялся за плуг. Он заявил, что не хочет плыть на войну из-за больного ребенка, но когда еще трое из Дофрара тоже вычеркнули свои имена, ситуация приобрела оттенок подозрительности.

Вали хотел, чтобы все поселенцы, прибывшие из Халсгрофа и Дофрара, владений Гуннара и Толлака, были вычеркнуты из списков — похоже, он забыл, что и он, и его жена тоже родились в Халсгрофе.

Это означало бы потерю более сотни бойцов и недовольство в Норшире, среди тех, кто был вынужден остаться. Теперь лидеры сидели в совещательной комнате Леофрика, которая стала их штабом, в поисках решения, которое развеяло бы их подозрения и укрепило силы.

Об отце Магни часто говорили, что он хороший человек и великий ярл. О Вали говорили обратное — что он великий человек и хороший ярл. Возможно, именно это и стало причиной глубины и устойчивости их долгой дружбы и союза. Они усиливали сильные стороны друг друга и притупляли слабые.

Одной из слабостей Вали было доверие. Он дарил его бережно, и, однажды подарив, дорожил им. Но если доверие было потеряно, вернуть его было почти невозможно. Теперь, когда так много было потеряно и еще больше подвергалось риску, он провел жесткую черту. Для него любой, кто когда-либо присягал Толлаку и Гуннару или их отцам, был под подозрением. С самого начала он позволил остальным забыть о своих опасениях, но после того, как начались отказы, он оказался непреклонен.

— Эти люди не присягали предателю, Вали, — сказал отец Магни. — Считать их причастными к событиям, которые произошли через десять лет после того, как они покинули Север и обосновались в другом мире, все равно что считать Бренну причастной к предательству Эйка.

Глаза Вали сузились, когда он посмотрел на своего друга.

— Я посчитал причастным тебя.

— Да, — согласился отец Магни. — Ты это сделал. Несправедливо, о чем я и говорю.

— Если бы был способ определить их верность сейчас… — предложил Магни, размышляя на ходу. — Дома мы бы попросили возобновить их клятвы на наручных кольцах.

Леофрик покачал головой.

— Мне жаль. Ваши люди с Севера — конечно, если вы пожелаете такой клятвы, мы поможем вашим ритуалам. Но те, кто поселился здесь, — я не могу допустить, чтобы они присягнули лидеру, находящемуся так далеко. Они подданные этого королевства, и только я должен владеть их преданностью. — Он пристально посмотрел на Вали. — Ты понимаешь, Вали. Ты должен.

И снова Вали кивнул в знак согласия, но на этот раз позволил паузе затянуться, прежде чем сделать это.

— В любом случае, не все мужчины Норшира носят наручные кольца, — заметила Астрид. — Многие сняли их.

Бренна наклонилась вперед, положив локти на стол.

— Но им можно было бы, по крайней мере, напомнить о торжественности этого обещания. Возобновление клятв — хорошая идея. И более того — есть несколько мальчиков, которые стали молодыми мужчинами, пока мы были здесь, и Агнар среди них. Когда воины увидят, как эти молодые люди дают свои первые обеты, это разожжет в них желание увидеть дом и напомнит им, что Толлак и Гуннар нарушили священные клятвы.

— Ты позволишь Агнару надеть наручное кольцо? В четырнадцать лет? — Бурное сопротивление Вали смягчилось его удивлением по поводу предложения Бренны.

— Мы же решили, что он должен поехать с нами. Хоть он и не будет сражаться, он все равно столкнется с опасностью. Это правильно — воздать ему уважение за риск, на который он идет. И вид сына ярла Вали, дающего свои первые клятвы, откликнется во всем войске.

Пока несогласие Вали все еще пульсировало в комнате, заговорил Бьярке.

— Вали. И в Карлсе, и в Гетланде были предатели. Люди, которые помогали изнутри, по причинам, известным только им. Нет никакого способа убедиться в идеальной преданности каждого отдельного бойца. Люди сложны, и идеальных среди них мало. Все, что мы можем сделать — это дать воинам что-то, за что можно бороться, и быть готовыми к тому, что будет происходить у нас за спиной и с фланга, а не только к тому, что будет твориться впереди.

Наконец, Вали позволил напряжению покинуть свое тело.

— Очень хорошо. Поскольку я снова одинок в своих тревогах по этому поводу, я подчинюсь остальным.

— оОо~

В день своего отъезда они совершили ритуал в центре Норшира. Они отплывали из Элдхема, крупного торгового города на юге Меркурии, и в другое время попрощались бы там, в доках, но город был слишком далеко, чтобы Ольга, две недели назад родившая ребенка, смогла туда добраться. Поэтому они решили, что Норшира будет достаточно.

Ритуал, после которого шестеро мальчиков, в том числе младший сын ярла Вали Грозового Волка и Бренны Ока Бога, стали мужчинами, был торжественным. Магни видел, что все воины и их семьи были глубоко тронуты. Агнар был последним, кто присягнул своему отцу, и после вручения ему наручного кольца мать вручила ему маленький меч — не боевой, но такой, которым он мог бы защитить себя. Оружие тренирующегося воина.

Агнар лучезарно улыбнулся и высоко поднял свой новый меч, и торжественность момента раскололась, когда по всему городу тысяча голосов радостно приветствовала молодого воина.

Затем Леофрик, Вали и отец Магни попросили налетчиков поклясться вместе служить их целям в предстоящей войне. Воины сделали это в один голос.

А затем пришло время попрощаться с семьями и отправляться в путь к своим кораблям.

Этих новых воинов не чествовали пиршеством. Они отпразднуют свое возмужание, отправившись на войну.

По традиции, которая сложилась за годы набегов с отцом, сначала к матери подошел Магни. Ольга все еще была бледна после тяжелого труда, результатом которого стало появление Дисы на свет, и в этот день ей было явно грустно, но она явно чувствовала себя лучше, и ее улыбка, когда Магни подошел к ней, была настоящей и полной любви и гордости.

Его сестра уютно дремала, прижавшись к груди матери. Магни заглянул в сверток и провел кончиком пальца по крошечному вздернутому носу.

— Интересно, кем она будет, когда я увижу ее снова, — тихо заметил он.

— Она и вполовину не та, кем станет, когда у нее будут брат и отец, которые будут любить ее и сделают сильной и храброй. — Мать схватила его за руку. — Я горжусь тобой больше, чем когда-либо могла выразить словами, мой сильный сын.

Магни заключил мать и сестру в объятия и крепко прижал их к себе. Когда он почувствовал, что к горлу подступают слезы, ему пришлось удержать их.

— Мы вернем себе наш дом и вернем тебя туда, мама.

— Все, что мне нужно, это чтобы ты и твой отец вернулись в целости и сохранности.

— Мы вернемся. — Он поцеловал ее в щеку и отступил. Мать Магни знала, что обещание, которое он давал при каждом расставании, было пустым, хотя и искренним. Каждое прощание воина с семьей может быть последним прощанием, и его мать знала это так же хорошо, как и он сам.

Приблизился отец, и Магни увидел, как дрогнула маска храбрости на лице матери. Он не мог на это смотреть. Он повернулся и поискал глазами Сольвейг.

Он застал ее уходящей от своих младших сестер. Она оставила своих родителей наедине с ними, как оставил своих родителей для прощания и он. Они встретились между двумя расстающимися семьями, и Магни схватил ее и прижал к себе.

ЧАСТЬ 4. ЛЕГЕНДА

20

Ярость и отчаяние боролись в душе Сольвейг, заставляя ее сердце колотиться, а желудок — сжиматься. Магни стоял прямо за ней, его грудь служила щитом за ее спиной, а легкие, но сильные руки лежали на ее плечах.

Она стояла как каменная, когда скейды вошли в гавань Карлса. Корабли почти бесшумно двигались по серой воде к опустевшему берегу.

Они отправились в это путешествие при первой же возможности, и так далеко на севере зима все еще держала землю в своих когтях. Дул резкий ветер, и по земле стелились полосы снега — сохранившиеся остатки некогда глубоких сугробов.

Ее шея скрипела от напряжения, когда Сольвейг повернулась и увидела своих отца и мать в соседнем скейде, стоявших на носу, совсем как они с Магни. Отец, казалось, почувствовал ее внимание и встретился с ней взглядом сквозь утренний туман. Выражение его лица не изменилось, и он не отвел взгляда.

Понимая, что он чувствует то же, что и она, и даже больше, и черпая в этом силу, Сольвейг снова повернулась к открывшемуся перед ними зрелищу.

Белые когти зимы резко контрастировали с зазубренными копьями сгоревшего дерева, обугленными остовами зданий, которые когда-то были домами, лавками и большим залом. Насколько могла видеть Сольвейг, сожгли все дома до единого.

Доки тоже исчезли, и только пилоны все еще стояли, как зубы, на плещущемся мелководье.

Карлса исчезла. Ее дома больше не было.

— Мне жаль, Сольвейг, — прошептал Магни ей на ухо.

Столько чувств боролось внутри нее за господство, что ни одно из них не мог взять верх. Она была в гневе и ярости и одновременно совершенно оцепеневшей.

— Наверняка тут есть охрана, — сказала она.

Если Магни и удивил холодный прагматизм в ее голосе, он этого не показал. Сжав плечи Сольвейг и поцеловав ее в ухо, он отпустил ее, и она наклонилась и подняла свой щит и меч.

У Карлсы была хорошая береговая линия, пологая и широкая, поэтому гребцы четырех скейдов вели их прямо вперед, пока они не уперлись в мягкое дно. Меркурианские корабли бросили якорь на некотором расстоянии, где их более тяжелые корабли могли оставаться на плаву.

Как только ее скейд сел на мель, не дожидаясь знака, Сольвейг схватила весла и прыгнула в воду.

Ледяная морская вода обхватила ее ноги, доходя до верхней части бедер. Она была рада этому — осознаваемому дискомфорту, точке фокуса в ее хаосе. Мир вокруг огласился оглушительным плеском прыгающих в воду налетчиков. Но голосов не было. Как и она, все были ошеломлены и молчали.

Они не были налетчиками, по крайней мере здесь. Это был их дом. И теперь от него ничего не осталось.

Они подошли к выжженной земле, которая когда-то была их домом. Готовая к драке, Сольвейг приблизилась к родителям и брату, и все они двинулись к Карлсе без какого-либо сигнала. Их вела только жажда крови.

Ее отец вышел вперед. Несмотря на пронизывающий холод, он снял тунику и меха и штурмовал насыпь с обнаженной грудью, держа топоры наготове, а плечи его были широкими и округлыми от напряжения. Сольвейг и Хокон шли следом за ним, а их мать — рядом с ними.

Агнар был с ними в этом путешествии, но сейчас он с ними не шел. Даже не оглянувшись, Сольвейг знала, что кратковременная задержка ее матери вызвана тем, что она приказала Агнару остаться на берегу. Он еще не был достаточно натренирован, чтобы сражаться, и уж точно недостаточно, чтобы вести в бою.

Это была Карлса, их родина, поэтому другие лидеры — Леиф и Магни, Астрид и Леофрик — отдали право вести их людей Вали и его семье. Но Сольвейг чувствовала близость Магни и его заботу о ней. Ей не нужно было оглядываться, чтобы знать, что он близко; она чувствовала его сбоку и чуть сзади.

Когда они приблизились к тому, что когда-то было городской площадью, прямо перед зазубренными черными клыками, оставшимися от обгоревших стен большого зала, ее отец остановился сам и поднял руки, останавливая воинов.

— Мы не одни, — сказал он, и слова были четкими и ясными, хоть он и не кричал.

Сольвейг подошла, чтобы посмотреть, что он видит, и он кивнул, привлекая ее внимание. Посреди обугленной земли и почерневших костей виднелась кучка обгоревшего дерева и золы, которая когда-то была небольшим костром — походным костром — и горела много раз на одном и том же месте, как если бы здесь был разбит лагерь.

После разрушения Карлсы кто-то разбил здесь лагерь. Воин, подчиняющийся приказу Толлака. Другой возможности не было.

Затем Сольвейг увидела, что слабый вихрь пепла, поднимающийся от этого круглого пепелища, не был обязан свои происхождением ветру. Он шел от огня — потому что тот еще не был полностью мертв. Где-то в золе были зарыты еще горячие угли.

Отряд увидел приближающиеся корабли и отступил прежде, чем их смогли обнаружить.

— Они сбежали или прячутся?

От города мало что осталось, и защитить от засады это малое не могло, но они были достаточно близко к лесу, чтобы стражники, разведшие костер, могли укрыться за деревьями, наблюдая, как они выходят на сушу. И наблюдать за ними прямо сейчас. Развалины города позволяли хорошо видеть чужаков.

Ее отец ответил на ее вопрос одним из своих собственных.

— Что бы ты сделала?

Если только это не была армия — а с чего бы ей здесь быть? — отряд охраны был в значительном меньшинстве. В потрясающем воображение меньшинстве. Но Сольвейг не думала, что они сбежали.

— Затаилась в засаде.

— И я.

Легкий смешок сорвался с ее губ, удивив ее саму; здесь не было ничего забавного.

— Нет, ты бы так не сделал. Ты бы поднялся во весь рост и принял все копья на себя.

— Да, я бы испытал такой порыв. Но если бы я последовал ему, я был бы безрассуден и подверг бы риску не только себя. Как Ульфхедин, я должен сражаться с любым врагом, которого встречу. Но как ярл, я должен думать о людях, которых веду за собой. Это постоянная битва, которую я веду в своем сердце всякий раз, как беру в руки оружие, — между огнем в крови и мудростью в разуме. — Он смерил ее взглядом. — Каким был бы разумный путь для этих воинов?

Сольвейг поняла, что отец учит ее. Делится своей мудростью. Именно так он всегда и делал — размышлял вслух, спрашивал ее мнение и анализировал то, что она предлагала.

Мать учила ее сражаться, становясь с мечом напротив нее. Отец учил ее лидерству, становясь рядом.

И теперь Сольвейг задумалась над вопросом, который он задал. Что было бы разумнее для небольшого отряда? Если бы это был и в самом деле небольшой отряд, и горизонт вдруг заполнился полудюжиной кораблей, то следовало бы спасаться бегством. Но что если у них был приказ удерживать позицию? Стал бы Толлак оставлять большое войско так далеко на севере, в городе, который он сжег дотла, не зная, насколько сильное войско приведут с собой ярлы Вали и Леиф? Не зная, вернутся ли они вообще после столь долгого отсутствия?

Прежде чем ответ успел сформироваться в ее сознании, запела стрела, и все вопросы отпали. Стрела вонзилась в землю у ног Хокона.

Одна стрела. Все уставились на нее, подняв щиты, но враги больше не стреляли. Сольвейг поняла, что эта стрела означала одно из двух: предупреждение или случайность. В любом случае, это послужило уведомлением.

Она увидела, что ее отец собирается закричать это; его грудь наполнилась воздухом и расширилась.

— ЛЕС!

Он побежал вперед без прикрытия и щитов, и бойцы подхватили его рев и бросились в атаку вместе с ним.

— оОо~

— Дай посмотреть. — Мать Сольвейг взяла ее за подбородок и повернула голову к себе. Прищурившись, она изучила рану на лбу Сольвейг.

Для Сольвейг глаза ее матери были просто глазами ее матери. Она видела их со дня своего рождения, и в них не было ничего странного. Конечно, она понимала, что они разные, но ее никогда особо не беспокоил вопрос о том, почему правый глаз Бренны Ока Бога так сильно отличался от левого. В нем либо была сила Всеотца, либо нет; в любом случае Бренна была матерью Сольвейг, и ее глаза были ее глазами.

Но она знала взгляд, от которого леденели сердца других, и понимала, почему. Особенно сейчас, когда эти разные глаза светились на лице, перепачканном кровью и грязью. Любому, кто не был воспитан этой женщиной, они действительно могли бы внушить ужас.

— Все хорошо, мама. — Сольвейг вырвалась из объятий матери. И все было хорошо… ее ударили рукоятью меча, и у нее болела голова, но это была единственная рана, которую она получила в бою.

— Я рада. Но рану надо закрыть. Отправляйся к Гудмунду.

У боевого целителя было бы время зашить рану; у него было не так уж много дел. Немногие получили ранения в этой битве, и еще меньше было тех, кто ранен серьезно. После трех недель боев они потеряли меньше дюжины людей, и они уничтожили все силы Толлака, с которыми столкнулись. Всю дорогу через Карлсу и большую часть пути через Халсгроф они прошли, как карающий бич.

Нет, не как бич. Это Толлак и Гуннар были бичом, ударами выжигавшим себе путь с севера на юг. Город Халсгрофа, хотя и оставался нетронутым и не покинутым людьми, выглядел едва ли лучше Карлсы. Половина его была сожжена, и только половина жителей осталась в живых.

Люди, которых они там встретили, освобожденные от захватчиков, описывали пережитое опустошение. Пусть Толлак и вступил в союз с Гуннаром, но именно люди Гуннара уничтожили Карлсу, а когда Толлак ополчился на своего союзника, та же участь постигла Халсгроф. Они не допустили полного уничтожения только потому, что битва была почти на равных — люди Гуннара сражались против людей Толлака, альянс распался.

Из-за того, что Леиф и отец Сольвейг забрали в набег на Франкию самых сильных воинов, у Карлсы почти не осталось способного сражаться войска. То же самое было и в Гетланде. У них не было никакой надежды предотвратить нападение.

А теперь эти налетчики и армия Меркурии разбили лагерь на южной окраине Халсгрофа. Они освободили город, убив всех врагов, которых встретили.

Было странно разбивать лагерь в собственном доме. Здесь, в Халсгрофе, чувство тоски было не таким острым, как в ту первую ночь, после того как они перебили крошечный отряд в Карлсе и разбили лагерь возле руин, которые были их большим залом, их настоящим домом. Сольвейг просидела всю ту ночь, свернувшись калачиком в объятиях Магни, и чувствовала, как внутри нее бушует утрата.

После трех недель, недель сражений и побед, острие этой боли притупилось. И все же нереальность того, что им приходится стоять лагерем, как захватчикам, в собственном доме, — приходится, потому, что у них больше не было дома, — терзала ее сердце.

Мать протянула ей полоску чистой ткани. Сольвейг взяла ее и прижала ко лбу.

— Ты хорошо сражалась сегодня, дочь моя. С твоей грацией и силой владения мечом мало кто сравнится, будь то мужчина или женщина.

Ее мать никогда не хвалила попусту, и никогда раньше она не хвалила Сольвейг так открыто. Ее слова проникли в душу.

Больше грации и силы, чем у других, мужчин или женщин — слова, которые люди говорили об Оке Бога.

Зная, что ее мать не ждет и не примет благодарности за оценку, которую считает только констатацией факта, Сольвейг подавила желание поблагодарить ее. Вместо этого она кивнула, и сама констатировала другой факт:

— Я стремлюсь только к тому, чтобы быть достойной стоять рядом с тобой на поле боя.

— Я бы не позволила тебе выйти на поле боя, если бы это было не так, Сольвейг. Ты всегда была достойна этого. Теперь ты тоже стала великой, — она сжала руку Сольвейг. — Иди к целителю.

Она пошла прочь. Сольвейг ошеломленно смотрела ей вслед. Прежде чем ее мать успела отойти слишком далеко, она позвала:

— Мама!

Ее мать повернулась, приподняв бровь над своим легендарным глазом.

— Я люблю тебя, — сказала Сольвейг, внезапно отчаянно захотев сказать это. Хотя это чувство никогда не подвергалось сомнению, прошло слишком много времени с тех пор, как она это говорила.

— И я люблю тебя. Мое дитя с сердцем таким же ярким и горячим, как солнце. — Улыбка озарила лицо Бренны, когда она указала на другой конец лагеря. — Целитель. Сейчас же.

— оОо~

— У тебя будет хороший шрам. Конечно, не такой хороший, как у меня, но неплохой. — Магни прижался губами к виску Сольвейг, как раз у самого края чувствительного места.

— Да, да, — поддразнила она. — Твой шрам очень впечатляет.

След, оставленный стрелой на его щеке, уже давно полностью зажил. Швы на его лице были наложены не так тщательно, как на ее, поэтому шрам Магни немного оттягивал его щеку и скашивал улыбку в одну сторону.

Сольвейг находила это очаровательным. Даже соблазнительным — и еще ей нравилось, что он им гордится.

Взглянув на свое отражение в бочке с водой, она обнаружила аккуратный ряд крошечных стежков. Возможно, у нее вообще не останется шрама. Но это Магни был одержим шрамами — ну, Магни и большинство мужчин, которых она знала.

Самой Сольвейг не нужно было быть отмеченной, чтобы помнить свои бои. Она гордилась ударами, от которых уклонялась, а не теми, что попадали в цель.