Солнце в декабре

Едем в Кочин, а приезжаем в Эрнакулам

В Мадрасе мы жили напротив одного из вокзалов, но уезжали, разумеется, с другого вокзала, совсем в другой части города. Из-за циклона наш отъезд несколько раз откладывался, мы неоднократно ездили туда, и наш любезный хозяин — Минакшисундарам улаживал билетные дела. Я в это время изучал привокзальную площадь. Движение на ней строилось по принципу каждый едет, куда ему вздумается. Правда, полисмен пытался регулировать поток машин, но делал это без всякого энтузиазма и соответственно без всякого успеха. Когда мы прибыли на вокзал в первый раз, то едва не сбили велорикшу. «Легче!» — сказал шоферу Минакшисундарам. Все, кроме меня, оставались при этом спокойными — и шофер, и Минакшисундарам, и велорикша, хотя нашу машину и повозку велорикши разделяли миллиметры. На вокзале и привокзальной площади царил беспорядок, возведенный в принцип. Все куда-то спешили и, казалось, толком не знали куда. Мелькали носильщики, неся на голове здоровенные сундуки, на которых покачивались пудовые амбарные замки. Прямо на платформу выгрузили автоматы солдаты индийской армии. Автоматы привлекли внимание молодых людей из гражданского сословия. Они поднимали оружие, вскидывали, прицеливались — солдаты не обращали на них никакого внимания. Либо автоматы не были заряжены, либо солдаты надеялись, что любопытные не умеют стрелять. Появилась элегантная юная красавица в сари с розовыми цветами. Шофер такси предупредительно открыл дверцу. Прежде чем войти в автомобиль, леди сняла обувь. Шофер прокрутил счетчик, который находился снаружи, и занял свое место. Точно такие большие черные счетчики были на таксомоторах времен моего детства.

Прошла деревенская компания. Впереди выступал мальчик лет шести, «одетый» в нитку серебряного цвета, на которой висел того же цвета кулон. Другой одежды на мальчике не было. Очевидно, неподалеку была стройка, и, как тысячу лет назад, женщины и дети, да, дети, нескончаемой вереницей несли на головах тяжелые тазы с цементом. Показалась семья — глава ее, жена и пятеро ребят и при них тринадцать чемоданов, шестнадцать пакетов, три медных кувшина, четыре маленькие сумки. На каждом из пяти ребят было надето по фотоаппарату — люди состоятельные.

Сбоку от вокзальной площади, где сбились в кучу такси и рикши, было нечто вроде базарчика. Прямо на тротуаре с лотка торговали мылом в зеленой обертке. Почему-то около лотка собралась толпа. Правда, никто мыла не покупал, но зато все внимательно слушали продавца, что-то громко рассказывавшего. Тут же алхимик демонстрировал искусственное золото, которое не разъедает даже серная кислота. Рядом с алхимиком работал фокусник. А возле него сидел на корточках гадальщик.

Шум. Суета. Но все это было чепухой сравнительно с посадкой на поезд.

Трудно представить, какая была толкотня и неразбериха. Толпа ломилась в вагоны и брала их с бою. Носильщики через головы подавали багаж. Кто-то проталкивал в окно чемодан, а кто-то сам пытался влезть в окно. Тут же предлагали товар разносчики фруктов, кока-колы и сладостей, выпрашивали подаяние нищие. Кричали женщины, плакали дети. Носильщики и проводники сохраняли невозмутимость. Они привыкли. Проводники умудрялись даже при входе в вагон спрашивать билеты. Иногда билеты предъявляли. Я заглянул внутрь бесплацкартных, так называемых общих, вагонов — там сидели на полках и на полу тоже сидели. Третьим классом пользуется большинство населения. Ежедневно поезда Индии перевозят более 4 миллионов пассажиров! Индийская железнодорожная сеть самая большая в Азии.

Нас, иностранных гостей, отправляли первым классом. Купе, маленький двухместный номер с двумя раздвигающимися дверьми на противоположных сторонах, как в нашем метро, было совершенно изолировано от остального вагона, на окнах были решетки, узкие полки походили на нары. Все это могло бы сойти за тюремную камеру, но арестованным вряд ли доставляют такое удовольствие, как прогулка по Индии с кормежкой чуть ли не на каждой станции. При купе имелось дополнительное помещение с душем, и надпись поясняла: «Туалет западного стиля».

Итак, мы покидали Мадрас. Нам надели на шею гирлянды из коры сандалового дерева, накрыли плечи шалью, подарили на счастье павлина, чей хвост был выложен из разноцветных медных пластинок. Павлин — священная птица. Он танцует перед дождем, а дождь нужен людям.

До свидания, Мадрас! Было семь часов вечера. За окнами стояла темнота. Нам предстояло проехать что-то вроде пятисот миль, или, по-нашему, около восьмисот километров. На стене купе висела карта. Сначала поезд должен был брать на юго-запад и в этом направлении следовать до города Тричур, а уже от него резко свернуть на юг и прибыть в Кочин. Когда я собирал в детстве марки, марки княжества Траванкур и Кочин считались у нас в школе самыми редкими. Теперь я ехал в это бывшее княжество, а ныне штат Керала.

Под потолком мерно жужжали пропеллеры фена, упрятанного в железную сетку. Но все равно было невыносимо душно. Откуда-то из-под полки вылезли большие черные жуки, посмотрели на меня и начали нахально мотаться по купе, искали, чего бы поесть. Я понадеялся, что они не кусаются. На ближайшей станции продавали бананы, холодную воду и опять бананы. Путешествие началось.

Это удивительное и ни с чем не сравнимое ощущение — мчишься по Индии ночью, вроде бы отрезанный от всего остального мира. Только ночь за окном и Индия, которую не столько видишь, сколько чувствуешь. Вот блеснул огнями поселок. Вот показалось ночное небо с понатыканными на нем звездами. Надсадно кричали лягушки, некоторые кричали басом. А на ночных станциях было оживленно, как днем. В свете фонарей цветные одежды выглядели по-особому чарующими. Бегали разносчики с горячим кофе. В палатках продавали съестное. Выскакивали заспанные пассажиры, съедали ужин — и бегом обратно. Сновали мальчишки, несли тяжелые связки бананов. Потом вокзал исчезал, поезд снова погружался в ночь и снова было бесконечное небо, и бесчисленные звезды, и силуэты пальм…

А затем настало утро. И тут уж юг Индии стал вовсю хвастаться щедрой красотой. Если пальмы, так сотни пальм и кокосов на них тысячи. Если пальмиры, так леса пальмир. Если манговые рощи, так километры манговых рощ (правда, плодов не было видно — не сезон). И километры банановых плантаций. И густые непроходимые леса. И горы. Снова горы. Горные реки и песок, чистоты и желтизны неимоверной. И земля цвета жженого кирпича. И маленькие озерца, на которых цвел лотос, розовый или белый. Жарко. Лежали в воде лиловые буйволы. Один, хитрюга, стоял по шею в воде, голову вытянул, жевал на берегу сочную зеленую траву. И станции пошли с такими названиями: Турруппур, Коямпуттур, Тричур…

На станциях появлялись вежливые официанты с неизменным подносом. Кормили нас как на убой. Только мы должны были все съесть, пока поезд не тронулся. Однажды мы запоздали, и стаканы от кофе у нас принимали уже на ходу. Официант сверкнул белозубой улыбкой, сказал «большое спасибо» и спрыгнул на платформу.

Отъехав от Тричура, мы вдруг с ужасом обнаружили, что поезд мчится, словно ошалелый, а с наружной стороны нашего купе висит на поручнях мальчишка лет десяти. Мы немедленно отворили дверь и втащили парнишку внутрь.

Он ни капельки не смутился, держался уверенно, я бы даже сказал — по-хозяйски. Все спокойно оглядел, медленно, подробно, улыбнулся нам, не заискивающе, а на равных, что ли. Мы попытались с ним объясниться. Но он не знал ни одного слова ни на английском, ни на хинди. Он говорил только на малаялам, а Переводчица, которая говорит на всех остальных языках мира, малаялам почему-то упустила. Нам удалось выяснить лишь, что зовут парнишку Чандра. Такие слова, как русский или Москва, Чандре ничего не сказали. На ближайшей станции он соскочил, и мы жестами показали ему, чтобы он садился на обратный поезд, а то мама будет волноваться. Он помахал нам рукой — мол, берегите нервы!

Когда наш поезд тронулся, Чандра снова повис на поручнях. В этом возрасте я тоже, случалось, висел на трамвайной подножке, наиболее смелые из нас катались на буфере, тогда это называлось — на колбасе. Мы делали это для удальства, ну, и экономили на проезде, конечно. Не знаю почему, но мне показалось, что Чандра ехал по делу, а не просто катался на поезде. Но какое может быть у десятилетнего мальчика дело, требующее к тому же дальней поездки? Не знаю. Он был серьезный не по годам. Бедно, но опрятно одет, держался с достоинством. Когда мы предложили ему банан и сладкий лимон, он принял фрукты и жестом показал, что и нам следовало бы поесть с ним заодно. И мы поели.

Больше он не покидал наше купе. На одной из станций его заметил начальник поезда и спросил с изумлением:

— Кто это?

— Наша компания! — ответили мы, и это было правдой.

Чандра ехал с нами до конечной станции, до Кочина. Он осчастливил нас своим присутствием, был любезен, обращал наше внимание на детали пейзажа за окном, которые, по его мнению, могли нас заинтересовать…

Живет на свете мальчик, ему десять лет, он на три года моложе моего сына. Зовут мальчика Чандра. Может быть, он ходит в школу. Навряд ли. Я не знаю, что с ним случится в жизни. Что ему предстоит. Но жалости Чандра не вызывал. Нет, он вызывал уважение. Ни в жалости, ни в покровительстве он не нуждался.

Мы так и не поняли, возвращался он домой или, наоборот, ему еще предстояло добираться до Тричура. Когда мы подъезжали к Кочину, в купе вошел специальный служитель, обязанности которого заключаются в том, чтобы собрать постельное белье и доставить его в прачечную. Увидев мальчишку, он быстро сориентировался, что-то сказал Чандре, а затем взвалил ему на голову два тяжелых одеяла, подушки, простыни, пододеяльники.

Чандра поправил груз на голове и понес его как ни в чем не бывало. Это была работа, а работа — это хорошо!

И, может быть, теперь Чандра пристроится у этого служителя, а потом к мальчику привыкнут и возьмут на службу. Может быть, Чандра нашел постоянную работу… Можег быть…

Но это было уже в Кочине. Мы должны были прибыть туда в двенадцать часов дня, а прибыли только в четыре. До Кочина мы долго стояли в Эрнакуламе. Мимо окон ходили какие-то люди с тюками на головах. А над тюками покачивались зонтики — жарко. Тропики!

И в вагоне было так жарко, что хотелось одного — пить! Только пить!

— Неужели в Кочине нам устроят торжественную встречу? — спросил я у Переводчицы. — И на измученных жарой и грязных, точнее, черных от железнодорожной пыли станут надевать гирлянды?

— Обязательно! — сказала Переводчица.

К нам в купе еще на ходу прыгнул носильщик. Прежде чем мы успели опомниться, он уже вынес на платформу наше имущество и тотчас обнаружил не без изумления, что его подопечные иностранцы не имеют никакого желания двигаться к выходу. Мы действительно застряли на платформе, пребывая в несколько странном, оторопелом состоянии. Уже прошли все пассажиры, и на платформе, кроме нас, никого не было. Дело в том, что нас никто не встречал! Оставалась последняя надежда, что нас ждут у выхода с перрона, ну, не знают номера вагона.

Мы направились к выходу. Но и в помещении вокзала нас никто не встречал, так что мои опасения насчет ароматных гирлянд оказались напрасными.

Крохотный вокзал быстро опустел. Мы попросили носильщика снять багаж с головы и подождать неизвестно сколько. Мы отбили атаку водителей такси, водителей скугтеров и велорикш. Каждый водитель непременно считал своим долгом выйти из машины и вежливо осведомиться, куда нам надо ехать. Некоторые решительно брались за чемоданы. Тогда носильщик, он терпеливо ждал, сидя на корточках, жестом показывал — оставь в покое, с ними не договоришься, с непонятливыми иностранцами. Мы бы с удовольствием поехали, но понятия не имели куда. Переводчица отправилась звонить по телефону. Она держалась мужественно, однако не знала, куда и кому звонить. Я остался с Кочином с глазу на глаз. Пахло несвежей рыбой. Пахло морем…

Переводчица появилась через час, раскрасневшаяся от жары и от переживаний, и сообщила без энтузиазма:

— Как вам должно быть известно, Кочин — не столица штата Керала… Столица в Тривандруме. Очевидно, телеграмму о нашем прибытии заслали туда. Здесь никто ничего не знает. Министерство просвещения тоже в Тривандруме.

— Может быть, поехать в Тривандрум? — робко предложил я.

— Ждите! — ответила Переводчица и исчезла.

Я ждал. У меня не было иного выхода. Я наблюдал, как мальчишка запустил в приятеля апельсином. Тот ловко поймал метательный снаряд, очистил от кожуры и съел. Кожуру он тоже использовал — запустил ею в зачинщика. Потом, наверно для вокзального ресторана, привезли гору бананов. Я смотрел, как их разгружали. Затем подъехало такси, из которого вышел босой бородатый водитель в полинялой армейской форме:

— Куда ехать?

— На край света! — ответил я.

— Хорошо! — согласился водитель и взялся за чемодан. Он поступил правильно. Именно в этот момент возникла Переводчица и сказала:

— Едем!

Носильщик отнес багаж в машину.

— Куда мы едем? — робко спросил я, влезая в автомобиль, в котором было сто, а может быть, двести градусов тепла.

Ответ был таким:

— К губернатору! Я точно не знаю, как его называют. Одним словом, к тому, кто здесь самый главный, пусть разбирается!

«Самый главный» помещался в Эрнакуламе. Теперь мы возвращались в Эрнакулам, у вокзала которого долго стоял наш поезд, а мы не догадались сойти.

Обнаружилось, что Кочин и Эрнакулам — по сути дела один и тот же город. Они разделены широкой полосой морского залива. Эрнакулам находится на материке, вокзал Кочина и аэропорт на острове, а еще дальше выдвинулся в море узкий клочок земли, на котором находятся форт Кочин, знаменитая гавань и местные исторические достопримечательности. В заливе суда могут надежно укрыться от штормов и ветров в любую погоду и в любое время года, а когда понадобится, узким проливом выйти в открытое Аравийское море. Залив естественный, а вот остров, где вокзал и аэропорт, искусственный. Оба города соединяются между собой длинными мостами.

К «самому главному» я не пошел и был вознагражден — увидел парад моряков. В эти дни в штате Керала проходила «морская неделя», о чем возвещали многочисленные плакаты. Матросы шли в бескозырках. Среди бескозырок вдруг возникали чалмы мусульман и тюрбаны сикхов. Впереди и сбоку выступали офицеры, размахивая саблями. Особенно хорош был оркестр. Им командовал капельмейстер, завернутый в тигровую шкуру. За строем моряков бежали мальчишки.

Наше такси стояло во дворе. Неподалеку монтер чинил телефонный провод. Проводка была воздушной. Монтер безо всяких кошек вскарабкался на высоченный шест и спокойно принялся за работу. Наверно, монтер привык лазить на пальмы за кокосовыми орехами.

На вокзале я пробыл полтора часа, здесь — всего лишь сорок минут. За эти сорок минут все отлично устроилось. Оказывается, нас ждали, в прекрасном гэстхаузе нам приготовили номера, для нас составили обширную программу, а то, что нас не встретили, — досадное недоразумение. Оно не должно испортить впечатление от города Кочина, от города Эрнакулама и от их окрестностей. В гэстхаузе мы заняли верхний этаж, целый этаж на двоих. Это был дом, явно построенный англичанами, с холлами, каминами, с портретами в гостиной. Теперь вместо портретов королей в старые рамы вставили портреты общественных деятелей. От англичан остались репродукции с картин Боттичелли, Леонардо, Рафаэля, громоздкая старая мебель, старое серебро в шкафу и одиннадцать зеркал в моих аппартаментах. Все двухэтажное здание занимали индиец из Бомбея и две японки, толстенькая и тоненькая, обе в очках, обе все время молчали и смотрели вниз, обе были вооружены множеством путеводителей, справочников, фотоаппаратов и кинокамер.

Окна номера выходили в сад. В саду росли пальмы. А за пальмами был залив, то есть частица Аравийского моря. Медленно проплывали лодки с круглыми навесами из пальмовых ветвей. Здесь было мелко, и лодочники отталкивались шестами. Вечерело. Небо стало желтым. Желтое дробилось и на волнах, где-то светлело, где-то темнело. Симфония желтого. Вдалеке, на том берегу залива (мы были в Эрнакуламе, а тот, едва видный берег — это Кочин), стрелы портальных кранов цепляли лиловые облака. Потом закат полностью вступил в свои права. Небо стало красным. И море послушно приняло красные отсветы. На кранах зажглись белые лампочки, и такие же лампочки очертили на фоне быстро гаснущего неба стройный силуэт корабля.

В комнате под потолком трудился мощный фен. Его можно было включать с разной скоростью, на стенах комнаты замерли юркие ящерицы — гекко. Это славные ребята. Они ловят москитов. Один гекко, поумнее, замер возле настенной лампы. Москиты летели на свет. Гекко был тут как тут.

Первый же вечер мы решили провести с пользой. Мы прошлись по торговому ряду. Он находился в нескольких шагах от нашего гэстхауза. Торговая улица была узкой. У дорогих магазинов с одного конца на другой перекинут тент из пальмовых циновок. Это для жаркого времени дня. Горели иллюминированные морские звезды. Во многих лавках продавались свечи, изображения Христа в терновом венце, четки. Приближалось рождество, а христиан в Эрнакуламе много.

Несмотря на поздний час, в магазинах все еще толпились покупатели; у лавок, где продавали ткани на сари, пили чай или кофе. Когда выбираешь материю, стоит подумать. И выбирать приходят надолго. Лавки в Керале нарядны и живописны. В стеклянных витринах, как правило, выставлены многоярусные медные светильники и фигурки слонов, вырезанные из сандалового дерева.

Оживление царило у входа в кинотеатр. Показывали картину «Гром из Пекина», но на рекламе не было никакого Пекина, а улыбалась девушка… в купальном костюме. То ли она вызывала гром, то ли гром действовал ей на нервы, то ли эта девушка рекламировала фильм и не появлялась в нем. Не знаю, картину не видел.

В аптеке, где мы купили зубную пасту, продавали и ювелирные изделия. Аптекарь или врач щупал у посетителя пульс.

Потом мы наняли такси и поехали по двум ночным городам — Эрнакуламу и Кочину. Шофер был тертый малый, он сразу сказал, что счетчик не работает и надо ориентироваться по спидометру, который укажет, сколько мы отмахаем. Так же поступают и наши таксисты, если им вдруг удается подцепить провинциалов, теряющих присутствие духа при виде собора Василия Блаженного или Новодевичьего монастыря. Здесь в роли провинциалов выступили мы; когда мы вернулись, таксист предъявил нам такой счет, что у нас перехватило дыхание. Потом мы набрали в легкие свежего морского воздуха и расплатились. Но это было потом. А пока мы медленно катили по пленительным тропическим городам. Проехали над заливом. На набережной праздновали «морскую неделю» и играл духовой оркестр. Мы пересекали бесчисленные, совсем венецианские каналы. По берегам их росли пальмы и стояли дома, нередко крытые черепицей. На одной из улочек мы успели увидеть кабинет «исключительного врача», как было написано на вывеске. Сам «исключительный врач» работал — наносил татуировку. Мы проезжали мимо маленьких оживленных базаров, а затем вдоль замерших пакгаузов. Ехали долго, наконец остановились на самом берегу и вышли из машины. Здесь, у моря, дул теплый, замшевый ветер. Возле мостков замер огромный датский лайнер. Его можно было осмотреть, но мы не захотели. На бетонных бортах набережной мы вдруг прочли имена кораблей, которые побывали в порту Кочина. Наверно, это традиция — масляной краской писать названия судов. Мы отыскали русские буквы: «Казбек. 16.08.65», «Апшерон. 12.3.65», «Керчь. 09.12» и тоже «65». Наконец, большими белыми буквами — «Херсон», но без числа.

Названия русских кораблей были как бы приветом из дома. Когда я вернулся в Москву под Новый год, то получил поздравительную телеграмму от моего друга, радиста с «Василия Докучаева» Ивана Олейникова. Телеграмма заканчивалась так:

Значит, на набережной кочинской гавани появится теперь надпись «Василий Докучаев».