Солнечный удар

Глава 6

Есть ли на свете что–нибудь приятней первого поцелуя? Нет, не того, что в школе с одноклассницей, а в зрелом возрасте, с незнакомой девушкой. Когда ты еще ни разу не касался ее губ, рук, волос, не чувствовал аромата ее дыхания и в один прекрасный момент вдруг окунался в неизведанное. В такие минуты кровь стучала в висках, как грузовой состав по рельсам, голова отключалась перегоревшей лампочкой, а душа пела соловушкой и порхала бабочкой даже у матерых циников. Таков он, первый поцелуй.

Так вот, ничего подобного вчера у Полынцева не было. А, значит, могло произойти сегодня. Потому и скоблил он с утра щеки станком с двойным лезвием, выравнивал по линейке височки, начищал уши ватными палочками, точно шомполом ствол. И к обеду был готов.

На вахте в пансионате сидела другая дежурная, это Андрей отметил, взбегая на этаж. Проходя мимо комнаты грузина, услышал за дверью громкие голоса. Не мешало бы зайти, вчера даже поздороваться не успел, неудобно.

- Можно к вам? — спросил он, заглядывая в номер.

- Конечно, — хором ответили Вахтанг и Елисей, сидевшие за столом, украшенным скромной закуской и, наполовину выпитой, бутылкой водки.

Могила наполнил стопку.

- Яночку поминаем, присоединяйся.

Не успел Полынцев опорожнить рюмку, как в номер без стука вошла Виктория.

- Вот, собрала все, что было в холодильнике, — недовольно сказала она, положив на стол большой куль с продуктами. — Привет, Андрей. И тебя уже с утра накачали?

- Куда накачали? — Заглянула в комнату Юля.

- Да твоего спозаранок уже подзаправили.

Елисей Федулович, приняв 'твоего' на свой счет, повеселел, приосанился и, горделиво откинув кудрявый чуб назад, обвел друзей взглядом деревенского гармониста: куда, мол, вам до меня - шантрапа.

- Та–ак, — нахмурила брови синеглазая красавица. — Ну–ка, быстро идем отсюда. Забыл, о чем вчера договаривались? — Она схватила Полынцева за руку и в два счета вытащила его в коридор.

Могила удрученно 'скинул с плеч гармошку', стряхнул шевелюру обратно.

Юля завела Андрея в свой номер и, усадив за стол, налила чашку крепкого горячего чая.

- Вот, что по утрам нужно пить, а не водку.

Полынцев скорчил кислую гримасу.

- Ой, да я вообще не пью — это с вами тут немного расслабился.

- Правильно, — согласилась красавица, — детей надо делать на трезвую голову.

- Детей? — встрепенулся он, залившись румянцем.

- Каких детей? Я сказала: дела надо делать на трезвую голову. У тебя что–то со слухом?

Но Юля оговорилась не случайно. Ей не понравилась вчерашняя прогулка. После обеда в кафе они долго бродили по набережной, сидели на лавочках, ели мороженое, пили соки. И ни разу, слышите, ни разу этот плебей не попытался ее обнять, а уж тем более, поцеловать. Нет, девушки, конечно, не любят, когда молодые люди распускают руки. Но, простите, если они их вообще в карманах держат — это еще большее хамство. Ничего интересного рядом, что ли?

- Слушай, а ты долго будешь со мной на вы разговаривать? — спросила она, подбоченившись.

- Не знаю, как получится, — снова зарделся Полынцев.

- Ну да, ясно. А у тебя вообще, когда–нибудь, получалось?

- Конечно, тысячу раз.

- А что так скромно, почему не миллион?

- Вы о чем?

- А ты?

Андрей и вовсе растерялся.

- Понимаете, я не могу общаться с вами, как с простой девушкой. Выходит, что использую ситуацию в личных целях. Это как–то… не очень.

- Полынцев, ты, на самом деле, такой благородный? — красавица подошла к нему поближе и, опершись бедром о край стола, игриво отставила ножку. — Или…

Но закончить мысль ей не удалось, потому что в дверь, громко постучав, вошла пожилая, в фиолетовом халате, горничная.

- Убраться можно?

- Да, да, проходите. Мы как раз хотели вас кое о чем расспросить, — Юля наступила на кроссовок Полынцева. — Не тормози.

- Здравствуйте, я из милиции, — предъявил он удостоверение. — Представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут?

Казалось, последнее предложение было излишним. И без того понятно, что нужно называть свою фамилию. Но оно содержало психологическую посылку, выступало в роли красной (теплой) стрелки компаса. Если выражение 'Представьтесь' звучало сугубо официально (синяя, холодная, стрелка) и настраивало человека на серьезный лад, то конечный вопрос сглаживал строгость и располагал собеседника к доверительному общению. Этому простенькому приему Андрей научился у старых участковых, которые могли разговорить даже дворовую собаку.

Женщина пристально рассмотрела фотографию, детально сличила ее с оригиналом, тяжко вздохнув, присела на стул.

- Симонова я, Алевтина Петровна. Меня же вчера допрашивали, больше, вроде бы, нечего добавить.

- Скажите, пожалуйста, Алевтина Петровна, когда вы утром пришли, дверь в номер эстонки была открыта?

- Почему открыта — на ключе. Я постучалась сперва, как и всегда делаю, никто не ответил, тогда своим отперла, думала хозяйка на море убежала или еще куда. Она редко в комнате сидела, гуляла больше.

- Когда вы вошли, не обратили внимания на балкон?

- Ой, не обратила, — покачала головой уборщица. — Разве ж до того было.

- Значит, фотоаппарат на тумбочке тоже не заметили?

- Да что ты, миленький. Какой аппарат. Я, как ее на полу увидела, так сразу за дежурной побежала.

- Назад вместе вернулись?

- Нет, она меня попросила на вахте посидеть. Пост же не бросишь, мало ли, кто придет или позвонит.

- Когда она сверху пришла, ничего в руках не держала?

- Не помню я, у нее лучше спросите. Она послезавтра будет работать. Это мы тут каждый день, а они, аккурат по сменам.

- Адрес ее знаете?

- Конечно. Это, здесь недалеко, на Береговой, 3.

Андрей сделал знак Юле, чтоб приготовила ручку с бумагой. Пока девушка, гремя парфюмерией, копалась в тумбочке, горничная усиленно терла пальцами переносицу, будто что- то вспоминая.

- Кажется, у нее подмышкой было полотенце, — наконец, просветлела женщина. — Я толком разобрать не успела.

- Спасибо, это очень важная деталь, — поблагодарил Полынцев. — Давайте–ка, теперь кое–что запишем.

Улица Береговая, и, правда, находилась недалеко от пансионата, но зато глубоко. Вереницы частных домов выписывали вдоль побережья такие замысловатые вензеля, что голова шла кругом, и заплетались в косичку ноги. Юля с интересом заглядывала в местные подворья, где копошились куры, гуси, индейки, утки. Все такие милые, пушистые, игривые. Хотелось взять какого–нибудь утеночка на руки, погладить, потискать, чмокнуть в клювик. Но Полынцев шел, как заведенный, и приходилось бежать за ним вприпрыжку, не до телячьих нежностей. Нет, странный он, все–таки, человек: то никак раскачаться не может, то мчится без остановок, будто след взял. К тому же, по кругу.

- Эй, Сусанин! — крикнула она, запыхавшись. — Мы здесь уже были. Вон, видишь, козел бородатый во дворе топчется.

Андрей повернул голову.

- Зачем так громко, он же услышит. Здравствуйте, дедушка.

Старичок приветливо тряхнул жиденькой бородкой.

- Здоровкались уже, вы тута второй раз проходите. Ищите кого?

- Дурак, — гусыней прошипела Юля. — Я ж тебе в другую сторону показывала. — Дедуля, извините, пожалуйста, нам нужен третий дом по улице Береговой. Не подскажете, как к нему добраться?

- А, дык это не тут, — расцвел старик, чему–то обрадовавшись. — Сейчас отцедова — вон туда. Оттедова — вот сюда. Тама — вот такой вот сверток, и прямком по нему — на Береговую.

Полынцев картографически зачертил его жесты в блокноте, и экспедиция снова тронулась в путь.

Прошло полчаса.

- Слушай, опять этот же дед, — остановилась посреди улицы Юля. — Только теперь со спины.

- Тьфу, — сплюнул Андрей. — Сверток пропустили. Разворачиваемся.

- А 'оттедова до цедова' не пропустили? — язвительно хихикнула красавица.

- Не отставайте, — сухо притушил ее злорадство незадачливый проводник.

К исходу второго часа, изрядно натерев ноги, замарав туфли, и, еще раз полюбовавшись на дедушку (теперь уже в профиль), абсолютно случайно вышли к искомому объекту. Добротный, с черепичной крышей, дом был огорожен невысоким забором, через который хорошо просматривался небольшой, заваленный стройматериалами, двор, где с упоением кормила гусей крючконосая дежурная.

- Здравствуйте, Ася Руслановна, — крикнул через калитку Полынцев. — Можно с вами поговорить?

Женщина вытирая руки о фартук, направилась к воротам.

- А что вас интересует?

- Мы хотели по вчерашнему убийству некоторые моменты уточнить.

Крючконосая остановилась на полдороге, раздумывая, пускать ли гостей в дом.

- Я все милиции рассказала. Чего еще?

- Несколько вопросов и только.

Дежурная смерила Андрея подозрительным взглядом.

- Какие такие вопросы? Почему я должна на них отвечать?

- Я сотрудник милиции, — предъявил он удостоверение. — Нужно выяснить некоторые обстоятельства дела.

Она подошла к забору, внимательно изучила фотографию и, что–то прикинув в уме, неприязненно процедила:

- Так вы же из Сибири. Почему в чужие дела нос суете? Здесь местные органы следствием занимаются.

- Кое–что нужно узнать, — настойчиво повторил Андрей.

- Я не буду с вами разговаривать. Вы в той же компании отдыхали, вас может самого допрашивать надо. Понаедут тут всякие, понатворят делов, а потом ходят, воду баламутят. Из милиции он. У себя там, в тайге, корочками тряси, а у нас тут своих дармоедов хватает, — развернувшись, она пошла к дому, не прекращая ворчать. — Между прочим, все неприятности с вашим появлением начались. Я еще поинтересуюсь в местном райотделе, чем вы здесь занимаетесь.

Лишний раз Юля убедилась в том, что одной ей с этим делом было не справиться. Если люди с сотрудниками милиции так вызывающе разговаривали, то, как бы они повели себя с молоденькой девушкой?

Полынцев, закурив, уныло поплелся в сторону пансионата. Есть категория граждан, которым хоть красную стрелку компаса показывай, хоть синюю — все едино. У них внутренняя установка: кругом враги — обороняйся. Все правильно тетка сказала, и возразить нечего. Видно, бита жизнью, старая подушка. Грамотно поступила, оборвала ниточку, и делай теперь что хочешь. В расследовании обычно как — побеседовал с одним, вышел на другого, от того — к третьему, и так дальше. А здесь — хлоп, и конец. Неглупый ход. Ведь, начнись разговор о фотоаппарате, пришлось бы рассказывать и о полотенце: зачем взяла, кому отдала и т.д. Вполне вероятно, всплыла бы какая–то неточность, и вот он, след. А так — полный вакуум. Не от чего плясать, ноль.

- Дура бабка, — по–своему рассудила Юля. — Сама себя выдала. Ей бы надо с нами вежливо беседовать, хоть бы и врать, а она, вон, как взбеленилась. Теперь–то мы точно за нее уцепимся. Да?

- Угу. Только, с какого бока?

- Ну, как, с какого? Ну… в общем, тебе видней.

- Вот, именно. На дураков, как раз, мы с вами больше похожи.

- Это почему это? Она же сама себя выдала таким хамским поведением.

- Таким поведением она наоборот сказала - 'Ни в чем не виновата, никого не боюсь, и плевала я на вас, курортников, с высокой колокольни'.

- Неправильно ты рассуждаешь. Ее надо колоть.

- Может и неправильно, только на клубке, который мы начали разматывать, она завязала крепкий узелок. А задерживать и колоть человека из–за Юлиных подозрений никто не позволит. За такое можно крупные неприятности по службе схлопотать. Это вам не кино и не книга. Кстати, не посмотреть ли нам какой–нибудь фильмец?

- Не хочу, — обиженно фыркнула красавица. — По–моему, ты просто ищешь для себя оправдания. Надоел уже. Выламываешься, как мятный пряник, сколько можно!

- Ничего я не выламываюсь, говорю, как есть.

- Достал! Не хочешь — не надо, мы с Викой сами справимся. Можешь считать, что наш договор расторгнут. Прощай. — Она развернулась на каблучках и зашагала в сторону набережной.

Полынцев окончательно сник. Он ведь не собирался останавливаться на достигнутом. Наоборот, хотел обсудить все детали происшествия, найти новую зацепку. Были и другие варианты, не единственная спичка в коробке эта злобная вахтерша. Но услышал - 'прощай'. Как же плохо все получилось. Как грустно.

Юля разыграла партию, как по нотам. Каждому известно, что слово 'прощай' обладает притягательной силой. Оно ставит человека в положение жертвы, у которой что–то отобрали. Отсюда стремление последней исправить ситуацию. На том и строился весь расчет. Время было выбрано самое подходящее: Полынцева только что облаяла тетка — это служебная неприятность - и тут же бросила любимая девушка (уже личная). При таком раскладе он должен был почувствовать себя побитой собакой и превратиться в безропотного раба, готового выполнять любые пожелания хозяйки. Тогда и кончились бы все отговорки: 'не могу, не хочу, не положено', а началось бы настоящее детективное приключение. Только не работала, почему–то, схема: никто не бежал следом, не просил прощения, не сулил золотые горы. Странно. Неужели не подействовало? Ну да, Бог с ним, не очень–то и хотелось.

Юля вышла на набережную. Здесь было, как всегда, весело и оживленно. Народ гулял, развлекался, уплетая за обе щеки сладкие южные яства, попивая соки, щелкая жареные орешки. А она, свободная, красивая девушка, лишь грустила и расстраивалась. Не так ей представлялся отпуск, совершенно не так. Казалось, толпы поклонников будут одолевать сутками напролет, петь серенады под окнами, забрасывать номер цветами. А получилось наоборот — вынуждена сама бегать за неотесанным болваном. Как же красиво показывают в фильмах. Молодые люди вместе расследуют преступление, он ее защищает, она ему платит благодарностью. Море, солнце, экзотика. А в жизни — одно недоразуменье. Все, казалось бы, есть для настоящего приключения. Убийства — целых два, профессионал — рядом, атмосфера — лучше не придумаешь. Даже ниточка к тайне потянулась. Ясно же, что крючконосая связана с бандой. Но, нет. Оказывается, расследовать самостоятельно нельзя, могут быть неприятности по службе. Кажется, легче другого героя найти, чем этого дальше воспитывать, вон их сколько вокруг бродит. Да вот, хоть бы тот, с усиками, что из джипа выходит. А что, очень даже неплохой экземпляр.

- Простите, девушка, — мурлыкнул усатый приятным баритоном. — Вы случайно не здесь проживаете?

Юля не заметила, как подошла к дверям родного пансионата.

- И что? — ответила она, улыбнувшись.

- А вы не могли бы в 315 номер букет цветов занести.

- Давайте, нетрудно.

Вот, что значит, настоящий кавалер: цветы, посыльные, завеса таинственности. Есть, чему позавидовать. А предмет обожания, наверное, мымра какая–нибудь. В жизни всегда так бывает: то, что нужно тебе, обязательно достается другим. Несправедливая она тетка, вредная.

Мужчина открыл заднюю дверцу автомобиля, наполнив воздух коктейлем чудесных ароматов. На сиденье лежало три шикарных букета, упакованных в белоснежные целлофановые рубашки.

- Всю охапку? — восхищенно захлопала ресницами красавица.

- Нет, выберите, пожалуйста, на свой вкус. И один, прошу не обижать отказом, для себя.

Предложение было заманчивым. Юля с любопытством подошла к машине. Вернуться в номер с цветами было бы очень даже кстати. Пусть некоторые посмотрит, какие ей подарки незнакомые мужчины делают.

- Ой, я и не знаю, — невольно смутилась она, глядя на яркое великолепие, — здесь каждая композиция хороша по–своему.

- Возьмите сначала себе, так легче будет ориентироваться.

Красавица потянулась за букетом…

В тот же миг усатый неожиданно подхватил ее под живот и, толкнув в зад коленом, лихо забросил в кабину. Следом заскочил сам. Со стороны это выглядело так, будто девушка, увидела в салоне родную мамочку и радостно прыгнула в ее объятья. Машина сорвалась с места.

Развернувшись на сиденье, Юля вцепилась в морду негодяя. Вернее, попыталась. Удалось только сорвать усики. Приклеенные, мелькнуло в голове. И тут же подбородок сотряс короткий удар кулаком. Сознание не было к нему готово, сразу отключилось.

Андрей черной тучей ввалился в свой номер. Соседа Попова не было на месте. Уже легче, не нужно поддерживать бестолковых разговоров, можно спокойно погрустить. Сняв футболку, и, взяв со стола какую–то книгу (для виду, будто делом занят), он плюхнулся в кровать.

Итак, что у нас хорошего? Ничего. А плохого? Все. Да здравствует мыло душистое и веревка пушистая. Где самое больное место? На личном фронте. Значит, нужно думать о другом. Он раскрыл книгу. Может, она хоть немного отвлечет…

Строчки крохотными вагончиками побежали перед глазами.

'Воинский эшелон, ощетинившись пушками БМПэ, автоматами часовых и хмурыми взглядами командиров, без остановок шел на юг. Навстречу ему попадались веселые электрички, жирные товарняки, разукрашенные фирменные экспрессы, и никому из них не было дела до того, куда мчался служивый. Никто не махал ему вслед платочком, никто не крестил его на дорожку, никому он был не нужен… Никому… Кроме родных и близких, да тех братишек, которые сейчас сидели в окопах и обреченно прощались с жизнью'.

Андрей потянулся к тумбочке за сигаретами. Сюжет был явно невеселый.

'Их бросили в дикий лес стайкой домашних кутят, не умеющих драться, не знающих страшных законов чужого мира. Волки рвали их в клочья, вспарывали животы, вытряхивали кишки, отгрызали головы. А щенки скулили и плакали, и некому было их поддержать… Некому… Кроме тех братишек, которые сейчас во весь опор мчались на юг…

Какой–то старик на перроне отдал эшелону честь.

Скромная девушка на полустанке проводила его грустным задумчивым взглядом.

Шумные женщины у дороги тихонечко охнули и перестали смеяться.

Спасибо им.

И презренье тем, кто плевал в наши спины! Мое — русского солдата, безногого, однорукого, с неизвлекаемым осколком под сердцем — презренье!'

Полынцев сглотнул загустевшую слюну. Это ему–то, курортнику, плохо? Это у него–то, здорового мужика, горе?

'Но не о стенаньях мой рассказ. А о тех щенках, что скулили, но огрызались, плакали, но дрались, умирали, но не сдавали позиций.

Мы подходили к Грозному стройной колонной. На бортах наших БТРов еще не было мешков с песком, на дверцах 'Уралов' не висели бронежилеты, оружие стояло по мирному, на предохранителях. Нам не рассказывали о страшной картине новогоднего штурма. Мы ее увидели сами. И это был кромешный… Впрочем, обо всем по порядку.

В ожидании группы сопровождения колонна остановилась на подъезде к городу, из которого доносился жуткий грохот орудийной канонады. Мы, пришибленными кутятами, выбрались из машин и молча закурили. Грозный издали напоминал рожу черта с черными глазищами, огромной шевелюрой смоляного дыма, раскрытой пастью–топкой, в которой изломанными клыками торчали высотные здания, огненными языками извивались едкие пожарища. Ветер постоянно сбривал чертовы кудри, не давая им вырасти до неба, но они упрямой копной вздымались вновь и вновь. Нам казалось, что мы подошли к дверям Ада, которые открывались только в одну сторону.

Но вдруг из черного дыма вылетел закопченный БТР, на броне которого живыми шипами торчали пятнистые автоматчики. Он выскочил оттуда, куда мы и смотреть боялись. Следом появился другой, такой же дерзкий и взъерошенный, но с башней, развернутой назад.

- Буду–б, — отрезал он короткую очередь в 'топку'.

- Треск, треск, — поддержал его десант.

- Та–щ, — хлестнул навскидку снайпер.

Бойцы, отстреливаясь на ходу, мчались к нам на полной скорости, а мы во все глаза таращились на них, как на героев. Да они и были героями. Виданное ли дело — выбраться живыми из чертовой пасти, да еще плеваться в нее свинцом, дескать, подожди, вражина, сейчас вернемся, доломаем твои поганые зубы.

Подлетев к колонне, и, осадив машины, парни спрыгнули с бортов и кинулись к нам с объятьями.

- Привет, братишки, привет, родные! Как же долго вы добирались. Мы уж думали, забыли про нас, бросили.

На их фоне мы смотрелись новыми копеечками, хотя и считали себя грязными. Только мы тогда еще не знали, что такое настоящая грязь. Встречавшие нас знали. Они были грязней самой грязной грязи. Лица их, опаленные, обветренные и небритые, были покрыты толстым слоем пыли и копоти, форма торчала глиняным панцирем, от которого при любом движении отваливались серые ошметки, руки чернели, как кожаные перчатки, но красные, воспаленные глаза светились радостью. Они видели земляков.

- Не бздите, мужики, — успокаивали нас бойцы. — Здесь, конечно, полная жопа, точнее, самая ее дырка. Но живыми можно и в ней остаться, если клювом не щелкать.

От слов 'можно остаться живыми', нам стало не по себе. Но прижимать уши на виду у этих парней было стыдно, да и поздно уже — приехали.

- Здесь счет идет на минуты, на секунды, — говорили они хриплыми голосами, — учиться придется на ходу, с колес. Время сжато в комок, мы только третий день воюем, а считай, уже старики. Не успеем сейчас вам что–то рассказать или вы ушами прохлопаете — в Грозном может уже не понадобиться — не дойдете вы до города. Поэтому смотреть, запоминать, повторять и выживать. Против нас стоит целая армия: с пушками, с танками, со сворой отмороженных наемников. Всякая шушера собралась: и бывшие союзники — хохлы с прибалтами, и заморские бананы — негры да арабы, и прочая нечисть. Они, суки, глотки нашим пленным режут, на крестах растягивают, а мы им, падлам, за это город с пашней равняем. Сейчас артиллеристы 'Минутку' к штурму готовят — все в говно размесили — вещь! Да сами увидите.

Я заметил на автомате одного из бойцов спарку (сдвоенный магазин), перемотанную полосками белой, синей и красной изоленты. Наверное, не нашлось одноцветной, по клочкам собирали. Надо будет поделиться с мужиками, у нас этого добра навалом. Парень перехватив мой взгляд, широко улыбнулся.

- Знамя. Усек? Россия. Усек?

Тогда, впервые в жизни я понял, что символ на войне — это не пустой звук. Это стержень, боевой дух, поддержка своих, маленький кусочек Родины.

Загрузившись в машины, мы тронулись в путь. К нам на борт запрыгнул высокий, в прожженном камуфляже, собровец Саня.

- Для связи с головным БТРом, — пояснил он, вытаскивая рацию из разгрузочного жилета.

- За что воюем? — спросил я, клацнув затвором.

- Коронный вопрос для дезертиров, — ответил он, подмигнув.

- Почему?

- Потому что повод ищут, что б за бабий подол спрятаться.

- Я же не прячусь.

- Тогда не спрашивай всякую хрень. Тебя сюда кто прислал: родственники, знакомые или по собственному желанию приехал?

- Смеешься?

- То–то и оно. Тебя государство направило, а потому, воюешь ты за его интересы. Здесь еще Лермонтов шашкой махал, а мы чем хуже? У него, между прочим, голова посветлей нашей была, и то не жужжал, трубил, как положено. Тогда, кстати, поводов для возмущенья больше было — на чужие территории лезли, а сейчас тут русских 30 процентов живет. Кто за них заступится? А ты, что, политикой увлекаешься? — закончил он неожиданно.

- Нет, — опешил я.

- А на хрена, тогда мозги этой мутью захламляешь? Тебя, что против мирных граждан воевать послали?

- Непохоже, судя, по канонаде.

- Судя по тому, что они присвоили нашу технику и вооружение, мирными, скорее, нас можно считать. А Грозный, между прочим, еще генерал Ермолов закладывал. Наш город. Отдадим его сейчас, в следующий раз Москву потребуют (Как в воду смотрел спецназовец, дальнейшие события именно в этом ключе и развивались). Все, заканчиваем политинформацию, подъезжаем к месту.

Город был пуст и обуглен, как мангал после пикника. Не успели мы поравняться с первыми домами, как по борту зацвиркали пули.

- К бою! — крикнул Саня, вскидывая РПК (ручной пулемет Калашникова). — Это снайпера работают, их из–за укрытий не видно, поэтому долбите на звук по всем подозрительным местам. Пуля — дура, цель найдет. Для тех, кто плохо ориентируется, даю подсветку трассерами.

Он рыкнул пулеметом в сторону одного из домов. Мы, стайкой сопливых щенят, затявкали автоматами в голос вожаку.

Сначала я не понимал смысла в упредительной стрельбе. Зачем жечь патроны, если четко не видишь противника? Но, позднее, когда начались страшные потери от снайперских налетов (и в тех подразделениях, где не использовали упреждение, особенно серьезные), осознал ценность приема. Дело в том, что сидящий в укрытии боевик, тоже хочет жить (как ни странно). И если его направление обрабатывается огнем, пусть и наугад, то стрелять нормально он уже не может. Во–первых, большой риск быть раскрытым и заблокированным, потому что бойцы наготове и выискивают цель, а во–вторых, когда рядом жужжат свинцовые мухи, нет никакой гарантии, что одна из них не залетит и в твое окно. Пуля, ведь, на самом деле — дура. Бывает, стреляешь в стенку, а попадаешь в голову. В общем, хороший был метод, правда, имел свои недостатки и основной — повышенный расход боеприпасов. Тут уж приходилось выбирать: беречь патроны или собственные жизни.

- Работать во все стороны по секторам! — командовал Саня, меняя длинные пулеметные магазины. — Три уровня, 12 часов — каждому свой кусок… В воздух не шмалять, искать цель стволом.

Я забегал взглядом по развалинам.

- Стволом я сказал, а не носом! — прикрикнул он.

И снова я не понял, зачем нужно вдоль руин водить автоматом, когда проще глазами.

Только потом, несколькими месяцами позже, мы услышали оценку этого приема из уст одного из пленных боевиков. Он признавался, что когда видел гуляющие по окнам оружейные стволы (даже не стреляющие), предпочитал не высовываться из–за укрытия. Думал, выцеливают именно его. Вот так за один заход собровец научил нас жечь и экономить боеприпасы. Я хватал каждое слово на лету, как воробей мошкару. Может, потому и остался жив. Но так повезло не всем, если мое сегодняшнее состояние можно считать везением. Очень скоро духи приспособились к нашим методам и стали использовать их в своих интересах…'

На этих строчках Полынцев обжегся угольком истлевшей сигареты. Больно. Только разве это боль в сравнении с той, что досталась солдатам. Даже ойкнуть не посмел.