Соль земли. О главных монашеских Oрденах

Глава VII Святой Бернар

Св. Бернар, которому Траппистский орден обязан если не основанием, то, во всяком случае, лучшей частью своей духовности, — образец французского рыцарства. Ему присущи все его достоинства: прямота, верность, бескорыстие, а также, — что отмечают с уважением — почтенные его недостатки, из которых самый известный — некоторая поспешность обнажать шпагу.

Его вступление в Ситó в 1112 году похоже на вступление полководца в крепость: он явился во главе 25 юношей из бургундской знати, которых его пламенная речь обратила, так сказать, с головы до ног. Красноречие его — блестяще и остро как меч. Есть, говорит он с простотой гения, души прямые и искривленные. Одни без колебания идут к высшему благу, другие выбиваются из сил, бесконечно кружась в погоне за благами мира сего: «Имеющий красивую жену будет смотреть оком или сердцем, полным страсти, на более красивую женщину; кто носит дорогую одежду, желает другой, еще дороже; и обладатель большого богатства завидует тому, кто богаче его. Есть люди, которые владеют большими угодьями и, однако, все время присоединяют к своим полям еще новые и неустанно расширяют их границы из вожделения, которому никогда не будет конца. Другие живут в царских чертогах или огромных дворцах и тем не менее все время добавляют к прежним все новые… Они только и делают, что строят и разрушают… Что сказать о людях, осыпанных почестями? Разве мы не видим, как по какому-то ненасытному честолюбию они всеми силами стремятся возвышаться больше?»

Нет конца «вожделению вещей, которые никогда не могут — не говорю: насытить, — но хотя бы умерить жадность… Так получается, что блуждающий дух, тщетно носясь по различным и обманчивым удовольствиям мира, устает и не насыщается; все, что поглотил этот голодающий, кажется ему ничтожным в сравнении с тем, что осталось поглотить, и он больше мучается желанием недостающего ему, чем удовлетворяется уже обладаемым». Ах, если бы он мог иметь все! Вероятно, обладая всем сотворенным, он, наконец, дошел бы до Творца всего.

«Но, — с юмором говорит св. Бернар, — краткость жизни, немощь сил человеческих и множество соискателей делают совершенно невозможным такое всеохватывающее обладание», и для искривленной души нет никакой надежды выйти из своего лабиринта пожеланий, кроме как устремившись ввысь всеми своими силами.

Сам св. Бернар — лучший образец прямой души, о каком только можно мечтать, — когда мечтаешь о рыцарстве. Его жизнь — отважная скачка, без отклонений в пути, без оглядки назад или по сторонам; чтобы он заметил Абеляра, того буквально надо было поставить на его пути; тогда одним ударом копья он опрокидывает блестящего софиста в пыль, протягивает ему руку, поднимает его и следует дальше.

Заболев (под его скамьей пришлось установить вомиториум — «рвотницу»), он героически продолжает путь, не давая себе отдыха, подобно верному подданному, превозмогая слабость, чтобы вопреки року явиться на зов своего Властелина. По пути он проповедует в Везелэ второй Крестовый поход, обращает к папе Евгению III (своему бывшему монаху) энергичные наставления, порой граничащие с обличением, обменивается с альбигойской ересью несколькими безрезультатными ударами шпагой, посвящает несколько дивных молитв Госпоже своих помыслов, царствующей над ангелами, и поет — иначе не скажешь — 70 проповедей на тему «Песни Песней», которые дают его спутникам предвкушение рая, Церкви — прекрасный памятник мистического богословия, а всему миру — веские основания дивиться тому, что вера может сделать с любящим сердцем.

* * *

Но выдающаяся роль, которую совершенно естественно вынудила его играть в тогдашнем обществе сила его гения, ничуть не увлекла его душу. Его прямолинейная воля без остатка отвернулась от этой «земли неподобия» (regio dissimilitudinis), где человек, обезображенный злом, утрачивает образ своего Создателя, чтобы кратчайшим путем достичь «Царства подобия», где душа, вновь обретя черты своего утраченного достоинства, может, наконец, соединиться со своим Господом, ибо св. Бернар был прежде всего сердцем влюбленным, и потому вся душа его тянулась к безвестной монастырской жизни. Он был счастлив, возвращаясь к ее тишине и умерщвлениям плоти; и можно думать, что по возвращении из походов он охотно удвоил бы монастырские подвиги, чтобы наверстать потерянное время. Кажется, что цистерцианская мистика еще и сейчас носит отпечаток этой жажды компенсации. Траппистский орден сильно подчеркивает покаянный подвиг, как бы считая, что его аскетизм отстает от какой-то гигантской программы ограничений. Дело в том, что он знает от своего блестящего рыцаря, что «мера любви к Богу — любовь безмерная»: ничто не кажется ему столь страшным, как быть в этом отношении уличенным в скудости сердца. С этим лозунгом, отвечающим на все, он унаследовал от св. Бернара простоту нравов, усердное почитание Девы Марии, довольно-таки военный стиль жизни, некоторую недоверчивость к проявлениям искусства для искусства и к чисто спекулятивной мысли, вкус к духовной борьбе, привычку не откладывать битву и какое-то дерзновение к отрешенности, в чем, может быть, и заключается один из секретов его радости.