Сон дураков

ГЛАВА 1 НАЧАЛО СЛУЖБЫ

Службу в Советской Армии я проходил на территории Украины, недалеко от Харькова.

Войсковая часть, куда я попал, располагалась на территории бывшего женского монастыря.

Первое, что делают с новобранцами — приводят в подобающий для армии вид. Для этих целей служит баня, куда нас и привели. Баня представляла из себя жалкое зрелище. Она находилась в одном здании с котельной и являла собой памятник сталинской индустрии с ужасно коптившей в небо трубой и щербатым красным кирпичом, испещрённым надписями типа «ДМБ-83».

Баня, по своей сути, есть врата в армию, там нам суждено было оставить свою гражданскую шкуру в виде тех шмоток, в которых нас доставили сюда, и облачиться в форму доблестной советской армии. Внутри баня также выглядела удручающе. Голые стены, крашеные уже облупившейся масляной краской, гулом отражающиеся звуки жестяных шаек и негромкие голоса моющихся. Пар от горячей воды заполнял весь объём отделения для мытья. Поэтому, блуждая словно в тумане, долго приходилось искать свободную шайку и мыло, а затем, когда воду удавалось набрать, отстояв очередь, искать свободное место, где можно примоститься и помыться. Так как в очереди за водой стоять охоты мало, то мы старались обойтись одной шайкой воды, хорошенько намыливались, затем смывали мыло из шайки.

Помывшись таким непривычным ещё для нас способом, мы выходили в раздевалку, где нас ждали несколько очередей за получением обмундирования: сапог, ремней, трусов, портянок, х/б. Очень тщательно подходили к размеру сапог, они должны были быть как раз на ногу, но остальное если на два-три размера больше, то ничего страшного, весит мешком — ну и пусть, салага хорошо не должен выглядеть. Облачившись в форму, я стал совсем другим человеком. «Теперь я военный» — с небольшой долей гордости подумалось мне. Надев военную форму, я подумал, что выгляжу как в кино, и некоторое время даже наслаждался ей. Я представлял, что являюсь документальным кинематографистом и, как сторонний наблюдатель, изучаю жизнь военных.

Нас, молодых бойцов повели в казарму. Мы шли через всю часть, неумело шагая в непривычно тяжёлых сапогах. На нас с интересом глядели старослужащие.

— Эй! Откуда вас привезли? — спросил один из них.

— Из Москвы, — ответили из строя.

— Вешайтесь! — своеобразным колоритом подбодрил нас старослужащий.

Они явно смеялись над нами. Им-то уже известны все тяготы службы. А нас вели, словно скот на закланье. Мы не знали, что ожидает впереди.

Вот это и забавляло старослужащих.

Я с интересом смотрел по сторонам, рассматривая территорию части, где мне придется впоследствии служить два года. Агитационные плакаты, аккуратные дорожки и много-много роз. Чувствовалось, здесь любят порядок. Проходя мимо плаца, я невольно обратил внимание на марширующих солдат. Мне даже стало нравиться здесь. До этого моё воображение рисовало армию только в грязных тонах, практически ничем не отличающейся от зоны.

Мы поднялись в казарму. Вокруг чистота. Огромные окна делали её светлой. Дощатый пол было покрашен темно-красной краской, сверху покрыт мастикой и натёрт. Высокий потолок позволял установить двухъярусные кровати.

Нас построили в центре казармы, распределили по взводам, познакомили со своими сержантами и выделили каждому койку и тумбочку. Мне досталось место на втором ярусе, чем я и остался доволен.

Самые трудное время в армии — это первые дни. Я ещё не отдавал себе отчёта, что всё, тепличная жизнь под крылышком родителей закончилась. Здесь никто и не подумает жалеть тебя, входить в твоё положение. Здесь есть устав и по нему надо жить, а выше устава имеется прихоть сержантов. Которая основана на злости, накопленной за первый год унижения во время службы, безнаказанности и данной власти над рядовыми.

Первая неделя в части тянулась мучительно долго. Всё для меня было новым: порядки, атмосфера, царящая вокруг, обстановка, привыкнуть к которой было сложно. Вначале было непонятно, чего от тебя хотят. Звери-сержанты орали на солдат, как будто последние были и не люди вовсе, а стадо скота. Шло планомерное уничтожение личностей и стирание из памяти всего, что было связано с жизнью на гражданке, чтобы заполнить её армейскими порядками и армейской бытовухой. Из нас делали нелюдей, то есть солдат, у которых не должно быть никаких чувств, никакой гордости, а лишь готовность выполнять приказ старшего по званию, каким бы он ни был бредовым.

Команды сержантов должны были выполняться быстро и точно. Если этого не происходило, сержанты превращались в психов. Они орали на пределе своих голосовых возможностей, заставляли отжиматься до изнеможения, отсылали чистить туалет, не давали спать по ночам, десятки раз отрабатывая команду «отбой-подъём». Они добивались от нас беспрекословного подчинения, у нас не было поддержки. Без неё было очень сложно. Друзья, родители — все остались там, дома. Здесь я был один. Мне нужны были тёплые слова, я хотел получать письма, но написать их не мог. Когда я брал лист бумаги и ручку, руки начинали дрожать и мне еле удавалось сдерживать слёзы. Я убирал свои письменные принадлежности в тумбочку, так и не начав писать, чтобы взять себя в руки. Мне безумно было жалко себя. По прошествии двух лет, когда я вернулся домой, то взглянул на те первые армейские письма. Неровные, сбивчивые буквы, выведенные трясущейся рукой, явно выдавал моё ужасное тогдашнее состояние.

В армию меня призвали в мае. Заканчивалась весна и на улице стояла страшная жара. Новобранцами она переносилась особенно тяжело. Ноги не привыкли к тяжелым и жарким сапогам. Форма, сделанная из плотной хлопчатобумажной ткани, также не способствовала охлаждению организма солдата. Застёгивать куртку положено было до самой верхней пуговицы включительно, да ещё и крючок на воротничке. В такой форме не то чтобы бегать и выполнять какие-либо работы, даже стоять под солнцем невероятно тяжело, а стояли мы долго, часами. Нас учили строиться, маршировать, слушать командиров по стойке «смирно». Возвращаясь в казарму, все бежали в умывальник, чтобы жадно присосаться к краникам с водой. Помню, от чрезмерного употребления холодной воды у меня разболелось горло.

До армии я усердно занимался каратэ и ушу. На мой взгляд, достиг в этом неплохих результатов. По каратэ у меня на тот момент был красный пояс. Уроки ушу я брал у своего друга, с которым познакомился на тренировках по каратэ. Степень его мастерства была такова, что он один мог свободно вести бой с тремя такими же, как я, по уровню подготовки противниками. Он часто занимался со мной, и индивидуальный подход сделал своё дело. Я многому у него научился и быстро совершенствовал своё мастерство.

Друзья по спорту, которые уже прошли службу в армии, посоветовали не скрывать от отцов-командиров моего спортивного прошлого. Так я и поступил.

Чтобы иметь представление, кто у них служит, офицеры батареи проводят с каждым новобранцем беседу, в процессе которой заполняется анкета.

Меня также вызвали в кабинет комбата.

Политрук монотонным голосом задавал вопросы: откуда призвался? Где учился? Когда родился? Занимался ли спортом? Не думаю, что ответы на вопросы каким-то образом скрашивали его жизнь, он делал свою работу и всем своим видом показывал, как ему скучно. Но когда политрук услышал, что я занимался каратэ и ушу, заметно оживился.

— Интересно, интересно, — он оценивающим взглядом посмотрел на меня. — И долго?

— Четыре года.

— Пояс имеешь?

— Имею, коричневый, — соврал я, желая поднять себе цену.

— Это хорошо! У нас комбат большой любитель каратэ. Я думаю, он тобой заинтересуется. Ты не против с ним позаниматься?

— Не против? — переспросил я. — Наоборот, буду рад не потерять свою спортивную форму.

— Сейчас он болеет, но возможно, на следующей неделе появится. Думаю, он тобой заинтересуется.

Я стал с нетерпением ждать выздоровления комбата. Ведь если я займусь своим любимым спортом, то получу отдушину от армейской бытовухи. А возможно, и некие привилегии.

Мне казалось, я жду целую вечность, но однажды услышал крик дневального: «Батарея, смирно!». В казарму вошёл внушительных размеров капитан. К нему подбежал дежурный по батарее и, напрягая голосовые связки, что есть мочи отрапортовал по форме:

— Товарищ капитан, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло, дежурный по батарее младший сержант Крочек.

Так я впервые увидел комбата. За время моей непродолжительной службы я уже слышал про него несколько историй, например как он ходил в город и ввязывался в драки с местным населением, из которых всегда выходил победителем. А тут, увидев его внушительные габариты, начал побаиваться встречи с ним.

Через короткое время дневальный выкрикнул мою фамилию. Я отправится к выходу из батареи. Там меня поджидал комбат.

— Ты, что ль, тут каратист? — спросил он, глядя на меня своими маленькими глазками.

— Так точно, товарищ капитан! — пытаясь не показать своего волнения, ответил я.

— Значит, коричневый пояс имеешь?

— Так точно, коричневый!

— Сейчас проверим! — комбат от удовольствия потёр ладони и расплылся в улыбке. — Пойдём в ленинскую!

Мы зашли в ленинскую комнату, там сидели младшие офицеры нашей батареи, они с интересом смотрели на меня. В то время я был щуплым на вид молодым человеком. Весил шестьдесят килограмм. Комбат, по всей видимости, приближался к центнеру.

— Ну, что мне делать? — улыбнувшись, спросил комбат и снял сапоги.

— Смотря что вы хотите.

— Я хочу узнать, на что ты способен.

— Тогда нападайте, — ответил я.

— Как?

— Ударьте меня!

— Вполсилы? — усмехнулся он.

— Можно и в полную, — сказал я, стараясь не думать, что будет, если не смогу отразить его удар.

— Ну, хорошо, давай начнём, — и комбат, желая выглядеть в глазах своих подчинённых большим мастером боевого рукопашного искусства, решил провести атаку красиво, по всем канонам каратэ, которые он знал.

Он встал в правильную стойку и с каким-то неимоверным выдохом тщательно сделал шаг вперед и, зафиксировав стойку, произвёл удар рукой в моём направлении. Я был в шоке, для меня это подарок судьбы. По всей видимости, продемонстрированное комбатом было все, что он умел. У меня будто гора с плеч упала, я подставил под его руку эффектно выглядевший блок и смачно влепил ему пощёчину ногой сбоку. Комбат отскочил назад, потирая щёку рукой и вновь заулыбался.

— Хорошо, мне понравилось, давай ещё!

Я осмелел и разразился серией ударов в ответ на его неуклюжую попытку атаковать. Чем привёл комбата в неописуемый восторг. Больше всего мне запомнилось, как я наносил удары в его живот, из-за толстого слоя жира он оказался непробиваем. Мои кулаки увязали в нём, как в подушке.

— Такого бойца у нас ещё не было, — довольно произнёс комбат, обращаясь к офицерам. Затем, повернувшись ко мне, спросил:

— Будешь меня тренировать?

— Конечно. (Не думаю, что он ожидал другого ответа).

Служба после этого у меня стала намного проще. На зарядку я бегал в кроссовках и спортивном костюме, так как заявил комбату, что в сапогах бегать мне нельзя: теряется спортивная форма, да и армейские упражнения для меня были примитивными, а мне необходимы силовые упражнения и растяжка. Комбат пошёл навстречу моим запросам, видать, хотел выпестовать из меня серьёзного бойца рукопашного боя. В наряды и на работы я не ходил, а в карауле был выводным. Сержанты и деды меня не трогали. Раз в месяц мне приходилось тренировать комбата, иногда и других офицеров, но мне эти занятия нравились. Столь редкие занятия меня удивляли, научиться чему-то, а тем более рукопашному бою такими темпами просто нереально. Правда, неважен был результат моих тренерских потуг, важен мой статус в батарее, особое, привилегированное положение.

Тем временем нас готовили к принятию присяги. Мы должны были знать её текст наизусть. Уметь держать автомат, уверенно маршировать, выполнять основные военные команды. На всё это уходило очень много времени. Большинство представителей Кавказа и Азии с трудом понимали русскую речь и лишь по мимике и жестам сержантов доходило, что от них требуется. Создавалось впечатление, будто при маршировке руки и ноги не слушались головы, походка была похожа на крадущегося в ночи, охотящегося аксакала: тело наклонено вперёд, ноги осторожно разгибались с грациозностью камышового кота. Требовалось много терпения, чтобы научить таких солдат маршировать. Всё это выглядело бы забавно, если не учитывать того, что пока азиата учат, как правильно ему двигать своими руками и ногами и как держать спину и голову, нам приходилось стоять под жарким украинским солнцем и материть за тупость бедного новобранца. Хотя, конечно, нет его вины в том, что он попал в совсем другую культурную среду и понять, что от него хотят, сложно.

Настал день присяги. С утра — непрекращающаяся суета. Новобранцы чистили автоматы, гладили парадную форму, а когда надели её, то боялись сесть, чтобы не помять брюки и китель.

Нас вывели на плац и построили. Командование части, видимо, добивалось от нас торжественного настроения. Но нужна ли нам присяга? Мне она точно не нужна!

Стояли мы долго. Офицеры суетились, расставляя солдат, как положено. На это уходило много времени. Солнце в этот день было к нам по-прежнему безжалостно, а парадная форма в армии теплее и плотнее обычной: полушерстяные брюки, китель и фуражка тёмно-зелёного цвета так и аккумулировали на нас тепловую энергию солнечных лучей. Рубашка, майка и галстук не давали нашим телам доступа свежего воздуха. Чёрные сапоги из кирзы раскаляли ноги до боли.

«Быстрее бы всё это кончилось!» — думал каждый из нас. И вот, наконец, нас стали вызывать по фамилии. Чётко чеканя шаг, новобранцы должны были выходить на центр плаца перед строем и, держа автомат, наизусть произносить текст присяги, а в завершении облобызать знамя части. Всё это было нудно и долго.

Дошла очередь до меня. Стараясь сделать всё как положено, я, чеканя шаг тяжёлыми сапогами перед строем, дошёл до места, где было расположено знамя части. Незаметно скрестив пальцы, стал произносить слова присяги. Мне совершенно не хотелось её принимать, но договорил слова до конца и прикоснулся губами к красной материи знамени части. Вернувшись в строй, я сплюнул.

Я стоял в строю с тяжёлыми мыслями, никогда не любил давать обещания, которые не мог выполнить, а тут пришлось давать страшную клятву. Вдруг я услышал лёгкий гул голосов. Выглянув сквозь строй, я увидел, что возле знамени части лежал, отбросив автомат в сторону, солдат. Не выдержал он такой жары и получил тепловой удар прямо перед строем. Мне не удалось разглядеть, кто это был, так как стоял в пятом или шестом ряду. Солдата унесли, и церемония продолжилась.

Сейчас, когда уже нет той страны, которой я присягал, я чувствую себя свободным от присяги. Нет страны, нет и обязательств, данных ей. А в тот момент меня, можно сказать, силой вынудили дать эту страшную клятву.

Говорят, что о каждом факте нежелания принять присягу сообщалось министру обороны. Но думаю, до этого не доходило. Заставить принять присягу в то время можно было каждого.