Соната единорогов

Глава четвертая

Джой проснулась уже при солнечном свете — свернувшись калачиком, она лежала на боку под красным деревом, укрытая для тепла его же ветками. Двое единорогов смотрели на нее. Один выглядел так, словно он не столь телесен, как прочие, но сотворен скорее из ветра и моря. Другой, цвета звезд, был намного меньше; пританцовывающий, неугомонный, слишком юный для плавной легкости движений, слишком непоседливый для царственности. Джой и разбудил-то легкий перестук его передних ног. У нее перехватило дыхание, когда она поняла, что лунные глаза молодого единорога уже припорошила корочка, ослепившая трех великих Древнейших.

— Мам, видишь? — выпалил единорожик. — Она проснулась!

Джой села, вытряхивая из волос листья.

— Привет, — сказала она голосом хриплым и надтреснутым, как всегда по утрам. — А где Ко?

Второй единорог, вернее, самка единорога, подступила поближе, неторопливые движения ее напоминали струение ртути. Слепота, похоже, не отяготила ее поступь, да и смотреть прямо на Джой не мешала.

— Я Фириз, — сказала она, — а это Турик, мой сын. Хорошо поспала?

Голос Фириз был низок и легок, и неуловимо шутлив.

— Да вроде бы, — ответила Джой. — Сны какие-то сумасшедшие снились, правда, я не уверена, что это были сны.

Она примолкла, потом медленно прибавила:

— Вы из Древнейших. Мне Ко говорил.

— Мы самые старые из Древнейших, — ответила Фириз. — Кроме него.

Она кивком указала на сына, изучавшего кроссовки Джой.

Там, где его рог касался их, грязь и глина тут же осыпались, и скоро они поблескивали не хуже этого рога.

— Был еще черный, — сказала Джой.

Теперь голос Фириз прозвучал немного тише.

— Да, лорд Синти.

Тут возбужденно встрял Турик:

— Ты заснула, и он принес тебя сюда на своей спине! Синти такого никогда не делал! Он живет совсем один, его и не видит-то никто — разве что изредка, — даже я ни разу не видел его до вчерашней ночи. Ты, наверное, очень важная, для Внемирницы…

— Турик, — произнесла его мать — одно только слово, однако юный единорог немедля умолк. Фириз сказала: — Лорд Синти самый старый из всех нас. У нас даже слова нет, чтобы описать его возраст.

Она вдруг захихикала — неожиданно, нелепо, заливисто — и добавила:

— Прости за неучтивость, но я тоже волей-неволей гадаю о том, что произошло между вами, когда он принес тебя сюда. Вы, вообще-то, разговаривали?

Джой поднялась на затекшие ноги.

— Не помню. Может быть, — она собиралась улыбнуться, но вдруг осеклась и сказала: — Да нет, это наверняка был сон. По-моему, он расспрашивал меня про Абуэлиту, мою бабушку. Конечно, сон, как же иначе — ну, то есть, откуда ему знать о ней, здесь, в Шейре?

— Лорд Синти знает все! — выпалил Турик, а его мать подтвердила сказанное, хоть и не так восторженно:

— Думаю, при возрасте и мудрости лорда Синти, вещи вроде Границ уже не имеют большого значения, — она чуть подтолкнула в бок Турика, уже переступавшего передними ногами, явно собираясь ее перебить. — А вот сынок у меня взбалмошный и невоспитанный, хотя что с него взять, ему еще и двухсот лет не исполнилось…

— Постойте, — сказала Джой. — Постойте, постойте, простите, извините меня. Двухсот?

Она уставилась на двух единорогов: на сына, бесконечно нетерпеливого, дерзкого, как воробей; на мать с ее неторопливо плавной грацией, белую, как морская пена, и постоянно мерцающую, переливаясь то в синеву моря, то в его зелень — наросты, застлавшие ей глаза, казались злой насмешкой над ее естественным цветом.

— Мы не умираем, — негромко ответила Фириз. — Нас можно убить, но естественной смерти, ожидающей даже тируджа, мы не знаем. Мы и не болели-то никогда — до этой поры.

— Это вы про глаза? — спросила Джой. — И вы действительно ничего не видите? Все вы?

Она указала на Турика, который уже с напыщенной гордостью прохаживался взад-вперед — с рога его свисала на шнурках одна из кроссовок Джой.

— По-моему, он видит совсем неплохо.

— Лучше всех, — похвастался Турик.

Фириз снова шикнула на него и пояснила:

— У большинства молодых зрение еще сохранилось, правда, не у всех. Все началось совсем недавно, незадолго до рождения Турика, и даже лорд Синти пока не может установить причину этой напасти. Впрочем, он расскажет тебе о ней больше, чем смогу рассказать я.

Джой глубоко вздохнула.

— Столетия, — пробурчала она и начала натягивать кроссовки, между тем как единороги со степенным любопытством ожидали дальнейших ее поступков. Наконец, она повернулась к ним, снова вздохнула и сказала: — Я так понимаю, нет никаких шансов, что прошлой ночью, когда я вышла из дома, со мной произошел несчастный случай и теперь я, на самом-то деле, лежу в больнице, в какой-нибудь там реанимации?

Турик недоуменно глянул на мать. Джой вздохнула еще раз.

— Похоже, никаких. Ладно, все это по-настоящему настоящее, я здесь, а вы самые что ни на есть единороги и живете вечно. Вот только, если вы меня не видите, откуда же вы знаете, что я здесь?

Турик все также недоуменно смотрел на мать. Фириз негромко ответила:

— Мы ощущаем твое присутствие. Ты отбрасываешь тень на наше сознание, как дерево, птица или вода. Мы научились двигаться вслепую, от тени к тени. Примерно так же мы не произносим слов ртами, как делаешь ты и Ко и другие тируджа. Мы говорим сознанием. А ты слышишь нас своим.

Тут-то и объявился Ко, волоча доходившую ему до подбородка груду цветастых, ароматных плодов. Джой признала только явадуры, а из всех остальных выбрала парочку круглых, красных, отдаленно напоминавших апельсины (хоть вкус у них был банановый), и еще один, матовый, как слива, со вкусом забродившей дыни. С формальной вежливостью поприветствовав единорогов, Ко сообщил Джой:

— Как позавтракаешь, тебя ожидает Лорд Синти.

— А! Хорошо. Наверное, — Джой быстро проглотила фрукты, вытерла губы и взглянула на Ко, полагая, что тот ее проводит. Однако сатир покачал головой, сказав:

— Иди куда захочешь, он все равно будет там.

Турик куснул мать за облачную гриву.

— А можно мне с ней? Я тоже хочу Синти повидать, можно?

— Когда ты ему понадобишься, ты это узнаешь, — ответила Фириз.

Джой переводила взгляд с единорогов на сатира и снова на единорогов. И наконец, тихо произнесла:

— Столетия. Мама родная.

Потом поворотилась, выбрала тропку и вскоре затерялась среди деревьев.

Закатный Лес что-то удовлетворенно нашептывал сам себе в лучах раннего солнца. Джой казалось, будто воздух пахнет сохнущим на веревке свежевыстиранным бельем; деревья же и бледно-бурая почва отзывали корицей. Остановившись, чтобы прислониться к огромному красному стволу, она ощутила, как жизнь дерева волнуется за мохнатой корой под ее плечом. Прямо над нею пичуга, золотая, как подарочная обертка, пела с такой незатейливой страстностью, что даже волшебная музыка, преследуя которую Джой попала в Шейру, притихла. Лавандово-зеленое существо, смахивающее на помесь тритона с богомолом, пристроилось на ее правой ноге и снизу-вверх уставилось на Джой глазами, полными неколебимого сознания своей значительности. «Здорово, — сказала Джой. — Ну что, тоже будешь говорить в моей голове?». Однако при первых ее словах существо ускакало. Джой пошла дальше.

Черного единорога она увидела лишь когда тот оказался шагающим бок о бок с ней. Другие трое не превосходили величиною оленей, но этот был настолько росл, что ей приходилось откидывать голову назад, чтобы заглянуть в его грубо инкрустированные, как и у леди Фириз, глаза. Слепые или нет, они притягивали ее взгляд с такой настоятельной силой, что Джой забывала посматривать под ноги, спотыкалась и, чтобы восстановить равновесие, хваталась за его бок. За почти поражающим жаром его тела — единороги выглядят холодными, но они определенно источают тепло, — Джой различала смех, которого ей не по силам было услышать, как не слышишь беззвучного мурлыканья кошки. Синти пах апельсинами.

— Мне нужно домой, — сказала она. — Это самое главное. Ну, то есть, мне здесь нравится, у вас действительно красиво и все такое, я бы с радостью пожила здесь немного, но мне пора отправляться домой.

Голос Синти медленно потек сквозь нее от головы к ногам, словно вода Шейры.

— Я могу показать тебе дорогу.

Джой остановилась.

— Можете? Но Ко сказал, что мне не попасть домой, потому что Граница сдвинулась или что-то там такое. Я толком не поняла. Как это граница может сдвигаться?

Черный единорог взглянул не нее сверху вниз, рог его выглядел под утренними красными деревьями, как прорезь в полночь.

— Она движется вместе с Шейрой.

Он немного помолчал, прежде чем заговорить снова, осторожно роняя слова в ошеломленное молчание Джой.

— Миров существует многое множество, но наш, Шейра, каким-то образом, а каким — я и доныне не понимаю, связан с вашим миром. Мы плывем с ним рядом, скользим над ним, как тень или облако. Мы можем оставаться на одном месте день, можем — тысячу лет, выбирает Шейра. Однако всегда существует Граница и тот, кто по-настоящему чувствует нашу музыку, способен пересекать ее — с любой стороны и в любую ночь, нужно лишь, чтобы луна стояла в зените.

— С ума сойти! — сказала Джой. — Нет, просто сойти с ума!

Она вдруг застыла на месте, вцепившись обеими руками в волосы.

— Бог ты мой, а сколько ж я здесь пробыла? Я и думать забыла о времени, не знаю почему, а там родители с ума сходят, я должна бежать туда прямо сейчас.

И вновь ласковое веселье Синти отозвалось, хоть она и не прикасалась к единорогу, во всем ее теле.

— В Шейре время течет по-другому. Когда ты вернешься, тебя еще никто не хватится. Это я тебе обещаю.

— Постойте, — сказала Джой. — Постойте-постойте-постойте-постойте. Постойте. Вы хотите сказать, что я могу проваландаться здесь сколько хочу, а когда вернусь, там так и будет стоять прошлая ночь? Ничего себе! — простите, я не хочу показаться невежливой, но это уж что-то совсем несусветное. У меня при одной мысли об этом живот сводит.

Синти не ответил. Джой шагала рядом с ним, пытаясь сосредоточиться только на музыке. Становившаяся в присутствии единорогов более близкой и ясной, она тем не менее оставалась странно уклончивой, с дразнящим вызовом взлетающей вверх из ручьев, камней и красных деревьев. Джой неуверенно спросила:

— Почему вы все слепнете? Ну, то есть, столетия все-таки, кто-нибудь мог бы хоть что-то придумать.

— Это связано с вашим миром, — ответил черный единорог. — С узами, которые нас соединяют. Вот и все, что я знаю, все, что я смог понять, а этого мало.

Голос внутри Джой чуть подрагивал от горечи.

— Я Синти, древнейший в Древнейшем. Предполагается, что мудрость моя безгранична. Я никогда не подводил мой народ, не подводил Шейру. Многие расстаются со зрением каждый день и продолжают жить в совершенной уверенности, что я отыщу целительное средство. А я не могу помочь ни им, ни себе. Я не могу им помочь.

— Мне жаль, — сказала Джой. — Правда. С глазами сейчас много чего делают — в моем мире, но, наверное, вам от этого толку не будет. В Шейре.

Синти промолчал, они пошли дальше. Джой видела как Закатный Лес согревается, встречая черного единорога, как наливается зрелостью, видела, как спешат раскрыться неведомые ей цветы, видела зверей и полузверей, затаившихся в подлеске, чтобы посмотреть, как Лорд Синти пройдет мимо; слышала, как сам лес издает звуки, настолько низкие, что почти уже и неслышные.

Внезапно Синти остановился и Джой вновь ощутила сладкое, насылающее слабость головокружение, возникающее, если долго смотреть в глаза Древнейшего, пусть даже они тебя и не видят.

— Выслушай меня, — сказал он. — Есть нечто, что следует знать о нас смертному. Слушай внимательно, Джозефина Ангелина Ривера.

Имя ее, произносимое беззвучным голосом Синти, струилось и позванивало, — Джой и вообразить не могла, что оно на это способно. Она смиренно кивнула, и Синти сказал:

— Мы умеем менять обличье. Нам дано выглядеть, как вы.

Джой покивала еще. Синти продолжил:

— Не часто, часто не получается. Я не Изменялся уже очень долгое время, а большинство из нашего народа и вовсе забыло, что способно на это. И все же это так — мы можем принимать человеческий облик и переходить через Границу в ваш мир, и по временам мы делаем это. Ты уже встречала Древнейшего прежде, Джозефина Ривера.

Сквозь деревья за его плечом Джой различала какое-то движение и зеленый простор, слышала летящую оттуда музыку Шейры. Синти продолжал:

— Во всю вашу историю между вами всегда жило несколько наших. Большинство задерживалось лишь ненадолго, на миг вашего времени, ровно настолько, чтобы их можно было заметить, не поверить в них и никогда не забыть. Но были и другие, немногочисленные… ты ведь слышала легенды о бессмертных скитальцах, известных в разных местах под разными именами во времена, превосходящие сроки человеческой жизни. То были Древнейшие, ученые, первооткрыватели, картографы вашего мира. Однако и они со временем возвращались в Шейру, как тому и быть надлежит. Ваш мир убивает нас, одних быстрее, других медленнее. И мы никогда не сможем об этом забыть.

Джой вспомнила юношу Индиго, яркого, как нож, в сумраке музыкального магазина Джона Папаса, наигрывающего первые ошеломительно радостные ноты музыки, увлекшей ее из одного мира в другой. Она пыталась набраться храбрости и спросить Синти об Индиго, но слова не шли к ней, так что она выпалила взамен:

— А когда вы… когда Древнейший меняет облик, что происходит с рогом?

— Когда мы Изменяемся, рога отделяются от нас, — ответил Синти. — Но мы всегда берем их с собой. Приходится, иначе нам не вернуться домой. А тот из Древнейших, кто не сможет вернуться в Шейру, умрет.

Джой поняла вдруг, что замерзла, что озноб колотит ее под утренним солнцем Шейры.

— А если кто-нибудь потеряет рог или даже продаст…

Черный единорог уже было стронулся с места, но теперь обернулся, чтобы взглянуть на нее. И Джой неожиданно испугалась сильнее, чем когда за ней гнались перитоны. Она отступала назад, слыша в себе его голос:

— Я не знаю, что значит продаст, Джозефина Ривера.

И он исчез, так же беззвучно, как появился, настолько стремительно, что Джой не могла бы сказать, в какую сторону он удалился. Она попыталась окликнуть его, но само это действие ощутилось как чуждое, как проявление самонадеянности. Недолго помешкав, она повернулась и пошла дальше одна. Шла она быстро и глядела прямо перед собой, пока не вышла на опушку Закатного Леса.

И здесь на залитой солнцем равнине, лишенной деревьев, но оживляемой лишь цветами, уходящими вдаль, вдаль, к зеленым, как море, холмам и синим, как море, горам за ними, Джой увидала Древнейших. Их были десятки, самых разных расцветок, не просто белых, какими Джой только и видела их на картинках, но карих, серых, как грозовая туча, черных, как Лорд Синти, темно-красных, как деревья Закатного Леса, некоторые из них отливали даже розовым золотом зари. Кто-то пасся, кто-то гонял друг дружку из никуда в упоительное никуда, самые юные, напористые, игривые, фехтовали еще не отросшими рогами; кто-то сбивался в небольшие табуны, укладывая один другому головы на спину, кто-то стоял, совершенно обособленно и недвижно — так сверкали они на равнине, наполняя и переполняя зрение Джой, и музыка их присутствия вливалась ей в сердце. Ослепленная, зачарованная, она, ни о чем не думая, пошла к ним.

Единороги не замечали ее, пока она не подошла довольно близко. Головы стали поворачиваться одна за одной, зыбь звуков потекла во все стороны. То было не встревоженное лошадиное ржание, но мягкий зов, всего о двух нотах, быстрый, похожий на птичий. Некоторые, поднимаясь на дыбы, отпрядывали от нее, однако в большинстве своем единороги стояли на месте или отступали в сторону, пропуская Джой. Впрочем, двое из них устремились прямо к ней. Таких она еще не видела: оба красные, рослые как Синти, но значительно более грузные, с толстыми мускулистыми шеями, поддерживавшими рога фута, пожалуй, в три длиной. Копыта у них были крупней, чем у прочих, хвосты и гривы гуще и жестче, и приближаясь к Джой, они издавали низкие, остерегающие звуки.

— Я Джой, — громко сказала она. — Я друг Синти — ну, то есть, я с ним знакома.

Она стояла, не двигаясь.

Красные единороги остановились на расстоянии едва ли большем длины рога. В такой близи, она ощущала исходивший от них — чего в других встреченных ею до сей поры единорогах не замечалось — сильный звериный запах, сыроватый, так пахнут в зоопарке львиные клетки. Они не произнесли ни слова, но переглянулись и снова уставились на Джой, и истекавший из горл их свирепый звук стал еще более низким. Джой произнесла:

— Я никому вреда не причиню.

Она так и не узнала, что собирались сделать эти здоровенные твари, потому что между ними внезапно протиснулась фигурка поменьше и голос Турика, сына Фириз, зазвучал в ее голове: «Ну вот, нашел наконец! Пойдем!».

Сопротивляться Турику было так же бессмысленно, как братцу Скотту; он повел ее прочь от двух красных единорогов, подпихивая, точно буксир-толкач. Единороги даже не шевельнулись, чтобы воспрепятствовать ему, однако, всякий раз, оглядываясь на них, Джой видела, что они не спускают с нее подозрительных глаз.

— Да плюнь ты на них, — сказал Турик. — Они — просто пустое место. Как и все каркаданны.

— Ну и страшилища, — сказала Джой. — Я так рада, что ты появился. Как ты их назвал?

— Каркаданны, — небрежно ответил Турик. Изогнув шею, он подтолкнул Джой плечом. И сказал: — слушай, а давай поиграем. Залезай ко мне на спину.

— Куда? — плечо Турика как раз доставало до плеча Джой.

— Я слишком большая, — сказала она. — Да и ноги у меня длинноваты, тебе будет тяжело…

— Залезай, — нетерпеливо повторил Турик. — Прижми ноги к моим бокам, держись покрепче и ни о чем не тревожься. Давай, я хочу показать тебя друзьям!

Джой легонько сглотнула, набрала в грудь побольше воздуха и неловко взгромоздилась на спину Турика, оказавшуюся шире, чем она полагала, и гораздо крепче. Она легла ему на шею и с изумлением ощутила как та вздулась от мощи, когда единорожик подогнул тонкие ноги и рванул с места вперед. Со вторым скачком он перешел на полный галоп, и Джой с ужасом поняла, что сейчас он непременно налетит на какого-нибудь из других, столь мирно пасущихся на его пути единорогов. Но те по большей части грациозно отскакивали, даже не поднимая голов, а несколько единорогов помоложе, поднялись на дыбы, заржали, пронзительно принимая его вызов, и понеслись за ним. Яркое поле звенело и мерцало под их копытами.

Джой медленно, в несколько осторожных приемов, выпрямилась. Турик мчал так стремительно, что глаза ей жгли выдуваемые ветром слезы. Поле сияло, текло, размываясь, громовый перестук единорожьих копыт заглушал всю прочую музыку. Тесно прижатыми к бокам Турика ногами она ощущала легкость его маха, ровность дыхания и понимала, что он даже не возбужден сверх обычного. Он играет. Он просто играет.

Слева от Турика скакал серебристо-серый единорог, справа черный, но ни тот, ни другой не обходили его. Насмелясь, наконец, обернуться, Джой ахнула от изумления, увидев их всех: друзей и товарищей Турика, буйство красок, разливавшихся по равнинам Шейры подобно весне. На скаку они перекликались и Джой сообразила вдруг, что ей знакомы эти высокие, пронзительные, западающие в память клики — она слышала их в музыке, которую Индиго играл в магазине мистера Папаса, в музыке, которая вытащила ее из постели и притащила сюда, в это место, в этот миг. Она откинула голову, забарабанила пятками по бокам Турика и пустила по ветру собственный безумный, вызывающий вопль.

Прежде чем единороги начали хотя бы сбавлять ход, они позволили скачке донести их до окружающих равнину предгорий. Их чистое наслаждение, их довольство собой вибрировало в Джой, она ощущала себя переполненной их голосами, сияющим смехом, видениями, для описания коих у нее не было слов, и более всего — музыкой, буйной, озорной, бесконечно успокоительной музыкой Шейры. Ко был прав, это их музыка. Это они сами.

Когда Турик наконец остановился, она соскользнула с его спины и припала к нему, задыхаясь и смеясь. «Чудесно, — в конце концов выдавила она. — Это было чудесно».

— Я могу скакать гораздо быстрее, — простодушно похвастался Турик. — Как-то, я тогда еще маленький был, я обогнал целую стаю перитонов.

Джой в тревоге взглянула в небо. Турик, проследив за ее взглядом, сказал:

— Когда мы все вместе, как сейчас, они к нам не лезут. Только к молодым и одиноким. Да и вообще, я их не боюсь.

— Зато я боюсь, — сказала Джой. — Я тут практически всего боюсь, кроме Ко и твоего народа. Одна эта двухголовая тварь чего стоит, не говоря уж о тех, с деревьев, которые меня чуть не сцапали, и как ее там, ялле, что ли, ну, той, в воде…

Турик расхохотался.

— Ручейная ялла? Как ты можешь бояться маленькой глупой ручейной яллы? — Он быстро огляделся по сторонам, толкнул ее плечом и сказал: — Пойдем, покажу.

Прочие молодые единороги принялись кто пастись, кто, по большей части в шутку, фехтовать рогами, Джой это уже видела. Некоторые улеглись погреться на солнце, не закрывая глаз — у большинства их, как у Турика, на глазах уже появились ранние признаки подступающей слепоты, — неподвижные, погружающиеся в покой, столь совершенный, что смолкала даже их музыка. Джой повернулась, чтобы последовать за Туриком и вдруг заметила, что один из единорогов следит за нею.

Он был белым, белым, как цветок ромашки, рог его пылал под солнцем, но замереть на месте Джой заставили его глаза. Ясные, незамутненные, они были глазами Индиго. Джой сделала шаг в его сторону, но единорог прыгнул и сразу же растворился среди других, да так, что она утратила даже уверенность, что вообще видела его.

Турик повел ее тенистой тропой вверх, в горы, навстречу звуку бегущей воды. Густая тень лежала на потоке, красные листья плыли по нему и одно голубое перо. Турик подошел к воде и испустил троекратный зов, низкий, вибрирующий. И ничего не произошло. Турик позвал еще раз.

Внезапно вода у его копыт забурлила, всплеснулась, и откуда ни возьмись появилась ручейная ялла, лежащая, опершись локтем о берег и хохочущая, выставляя напоказ тонкие, острые зубы. «Ну-ну, — сказал она, — Древнейший да еще и с Внемирницей, чудеса да и только». Она была миниатюрнее Джой, ростом примерно с десятилетку, и совершенно голой, и кожа ее переливалась в пятнах солнечного света зеленью и синевой. В ромбовидных глазах, сидевших на круглом детском личике, — они такого же цвета, как ее кожа, — мерцало вполне взрослое озорство. Джой ожидала увидеть русалочий хвост, но понять, имеется он у яллы или нет, пока не могла. Руки яллы посверкивали точно от мыльных пузырьков, и Джой поняла, что ее длинные пальцы оплетены нежной паутиной.

— Чудеса, — повторила ялла, — сроду Внемирницы не видала. Подойди поближе, деточка.

Джой взглянула на Турика, потом спустилась по гальке к воде и присела на корточки, чтобы глаза ее оказались на одном уровне с ромбическими глазами яллы. «Меня зовут Джой» — сказала она.

Ручейная ялла издала звук, похожий на тот, с каким пересыпались все вместе монеты Джона Папаса. «А это мое имя, — сообщила она и опять засмеялась, когда Джой попыталась его воспроизвести, а отсмеявшись сказала: — Давай поплаваем. Я научу тебя ловить пятнистых рыбок».

Джой торопливо потрясла головой и удивилась, увидев, как ручейная ялла потупила свои странные очи.

— Я тебе ничего плохого не сделаю, — пообещала она. — Нам, яллам, необходимо общество друг дружки, а я тут одна на весь поток. Иногда так одиноко становится.

— Прости, — сказала Джой. — И вправду, грустно. Но почему тебе не перебраться в другой ручей или речку, куда угодно?

— Мы живем и умираем там, где родились, — ответила ручейная ялла. — Я завожу, конечно, друзей, каких удается завести, — птиц, водяных змей, даже кое-кого из Древнего Люда, только они со мной не плавают, а я не могу гулять по их лесам.

Она встала, никакого хвоста у нее не было, ноги как ноги, вот только ступни крохотные, трехпалые, трогательно бесполезные.

— А для нас поплавать вместе, — сказала ручейная ялла, — значит стать близкими.

Она протянула руку и положила на плечо Джой паутинную ладошку, легкую, как поцелуй мыльного пузырька.

Джой еще раз глянула на Турика. Единорожик явно не собирался давать ей какие-либо советы. Ко говорил, что они безвредны. Речные, вот те и сожрать могут. И Джой начала раздеваться.

Вода была холодна, как и подумала Джой прежде чем нырнуть в нее с берега. Джой вынырнула, задыхаясь, и огляделась, ища ручейную яллу. Ни слуху, ни духу, но тут паутинная лапка уцепила Джой за лодыжку и потянула на дно. На миг она испугалась, забилась, уходя под воду — Господи, ну и сильна же она! — но рука тут же отпустила ее, а сама ялла с сияющими от удовольствия глазами оказалась бок о бок с Джой.

— Да! — крикнула она. — Вот так мы играем. А теперь давай ты.

Джой собиралась спросить: «Что давать?» — но ялла уже исчезла. В голове ее Турик, наблюдавший за ними с берега, разгоряченно крикнул: «Догони ее! Ну, давай!». Джой окинула взглядом поверхность воды, углядела совсем рядом дорожку серебряных пузырьков и нырнула.

Ручейная ялла метнулась ей навстречу, мускулистая, гладкая, обтянутая почти чешуйчатой кожей. Удирать она не пыталась, но выкручивалась и кувыркалась, выскальзывая из рук Джой, счастливо урча и булькая, по временам обращаясь в стремительный, неодолимый водоворот, утягивавший Джой на дно. Она могла оставаться под водой дольше, чем Джой, но всегда, по малейшему знаку, отпускала ее и всегда следила за тем, чтобы удерживать свою силу и проворство в отпущенных Джой пределах. Обе плескались, смеялись, вопили, умолкая лишь когда искали одна другую под водой, и Турик, следивший за ними с берега, время от времени задремывал на росшем между камней плотном желтом мху.

Джой и понятия не имела, сколько проплавала она с ручейной яллой. Угомонилась она, только когда сил у нее совсем уже не осталось, так что Джой просто плюхнулась на отмель, передохнуть. Ялла, ровно дыша, прилегла рядом, коснулась груди Джой, потом своей.

— Теперь мы сестры, — сказал она.

Джой заморгала.

— Правда? Здорово. Всегда хотела сестричку а получила дурацкого брата, Скотта…

— Сестры, ты и я, — повторила ялла. — Если будет что-нибудь нужно, ты только приди сюда и позови.

— Хорошо, я так и сделаю, — отозвалась Джой. — А если я тебе понадоблюсь…

Она примолкла, вспомнив ступни яллы.

— Все, мы сестры, — сказала она. — Буду знать.

— Да, — сказала ручейная ялла. — Ну, пока.

Она еще раз коснулась Джой и себя, а потом соскользнула на глубину и исчезла, даже не взволновав воду. Джой еще долго сидела, глядя на поток.

Уже одетая, встряхивающая волосами, чтобы те просохли, Джой спустилась с Туриком с гор. Они приближались к равнине, на которой происходила скачка, когда Джой увидела далеко впереди белого стоявшего в тени огромного валуна единорога. Даже на таком расстоянии она узнала его глаза.

— Индиго! — закричала она. — Индиго, подожди!

Белый единорог поколебался, он даже сделал шаг им навстречу, но потом развернулся и в два прыжка скрылся из виду. Джой хотела было еще раз окликнуть его, но не окликнула, обняла Турика за шею и сказала:

— Одно могу про вашу Шейру сказать. Все исчезают прямо на глазах.

— Я — нет, — горячо отозвался Турик.

Джой прижалась щекой к его голове.