Соната единорогов

Глава шестая

Единственным, кому она все рассказала, был Джон Папас. День уже клонился к вечеру, Джой возилась с упаковкой новых скрипичных струн, сортируя их, как он ее научил, когда, подняв взгляд, увидела его стоящим, ссутулясь, у окна и глядящим на улицу. «Дурень, — пробормотал он, обращаясь более к себе, чем к ней. — Упустил вещь, Папас, старый ты дурак».

Джой хотела было сказать: «Он вернется», но передумала. Повинуясь внезапному порыву, она отложила струны и подошла к одному из нескольких электронных пианино, которые Джон Папас держал для продажи. «Мистер Папас, послушайте минуту!» — сказала она и начала по памяти медленно наигрывать мелодию, чаще других звучавшую в Закатном Лесу при наступлении ночи.

Джой играла этот медленный, запинающийся мотив, беря левой рукой разрозненные аккорды, — неуверенно, поскольку могла лишь догадываться, какие из гармоний Вудмонта пригодны для передачи напевов и ритмов Шейры. По большей части, она импровизировала, рукам ее трудно было передать музыку, которую помнило сердце. Все не так, не так, сплошное вранье, постыдилась бы. И все-таки, неуклюжее исполнение захватило ее настолько, что Джой, как и прежде, утратила представление о времени, способность сказать, как долго она играет. Остановилась она, лишь когда открыла глаза и обнаружила, что Джон Папас безмолвно плачет.

Слезы взрослых всегда повергали Джой в смущение. Она поторопилась встать и вернуться к работе. Джой Папас заплетающимся языком сказал:

— Оставь струны, оставь. Пора начинать записывать твои вещи, девочка. Не знаю, откуда ты их берешь, но пора начинать их записывать. Сегодня что, пятница? — приходи завтра с утра, ремонтировать мне все равно пока нечего…

— Это не моя вещь, мистер Папас, — сказала Джой. — Ну, то есть, может, немного и моя, в каком-то смысле. Но это музыка вроде той, что играл Индиго, когда пытался продать вам рог.

Лицо Джона Папаса оставалось лишенным выражения, странно настороженным. Джой сказала:

— Она не из наших мест — на самом деле, из другого мира, вот откуда. Этот мир называется Шейрой.

Джон Папас выслушал ее рассказ, ни разу не перебив, даже не шелохнувшись. Когда Джой закончила, он покряхтел, отвернулся и принялся изучать древний клапанный тромбон, сданный этим утром в починку. И не оборачиваясь, обронил:

— Крупнобюджетные сны тебе снятся, Джозефина Ангелина Ривера. Тысячи статистов, да еще спецэффекты — кто у тебя режиссер? Дай мне знать, когда фильм выйдет на экраны, ладно?

Джой, разумеется, не думала, что Джон Папас сразу возьмет и поверит ее рассказу о единорогах, сатирах и плотоядных летающих оленях, однако и подобной отповеди, безразличной и насмешливой, не ожидала. Сердито повысив голос, она сказала:

— Это не сны! По-вашему, я сна от яви отличить не могу? Я провела там несколько дней, недель — я была там!

Склонившийся над тромбоном Джон Папас пробормотал что-то, чего Джой не разобрала. Гнев окончательно овладел Джой и она закричала:

— И вы знаете, что это правда! Знаете, откуда эта музыка, потому что знакомы с Индиго! Я с первой минуты поняла, что вы с ним знакомы!

Джон Папас медленно повернулся к ней. Он был очень бледен, отчего черные глаза его казались большими, чем обычно, кожа под левым глазом заметно подергивалась.

— Я встретил его на Границе, — тихо сказал он.

Неожиданное признание это почти лишило Джой дара речи.

— На… Границе, — запинаясь, пробормотала она. — Вы переходили Границу, были там? Были на Шейре?

Джон Папас покачал головой и даже как будто улыбнулся.

— Нет. Чистая случайность. Я просто наткнулся на твою Границу — и знаешь где? В нашем квартале, прямо через улицу от заведения Провокакиса. Прямо через улицу, как-то ночью, год, примерно, назад. Граница.

— Она движется, — сказала Джой. — Я-то ее толком и не заметила. Просто гналась за музыкой.

— Гналась за музыкой, — улыбка Джона Папаса стала чуть шире, хотя, похоже, и давалась ему с трудом. — Я, я никакой музыки не слышал. Ты играешь ее, он играет, вот тогда я слышу хорошо. А по-другому — нет, не через улицу, не через Границу.

Коротко всхрапнув, он потянул себя за ус.

— Ну вот. Я пил с Провокакисом узу, мы с ним время от времени предаемся этому занятию. Ну и вот, он закрылся, в час, два ночи, я уже крепко накачался, выхожу на улицу и нате вам. Граница. Прямо перед моим носом и походит — на что? — на дождь. Этакий электрический дождичек.

— И вы не перешли ее? — спросила Джой.

— Я же не ребенок, — ответил Джон Папас. — Просто подвыпивший старик. Стоял, смотрел на нее, и все. Пытался понять, что же такое я вижу. По другую-то сторону мне почти ничего видно и не было. И вдруг. Вдруг белый единорог.

— Индиго, — выдохнула Джой.

Джон Папас ее, похоже, не услышал.

— Белый, как соль, как кость, — продолжал он. — Стоит прямо на границе, клац-клац передними ногами по тротуару Вудмонта, а задние — где они, задние? И глядит на меня. Знаешь, как это, когда он на тебя глядит?

— Знаю, — ответила Джой. — Уж я-то знаю.

— Увидел он меня, — сказал Джон Папас. — Я, я и сейчас не уверен, что видел его, но он меня увидел. И мы разговорились.

Он вдруг засмеялся, негромко.

— Я, старый Папас, перебравший узы, всю ночь проговорил с белым единорогом. Как тебе это понравится, Джозефина Ангелина Ривера?

— А о чем вы говорили? — спросила Джой. — Что он вам рассказывал, единорог?

Джон Папас развел руки в стороны.

— Да он все больше спрашивал. Всю ночь задавал мне вопросы о нашем мире — о людях, странах, языках, истории, о деньгах. Да, о деньгах в особенности, — он потер пальцем о палец и наморщился, вспоминая. — На следующее утро просыпаюсь, голова раскалывается, ну, думаю, сон приснился. Единорог в Лос-Анджелесе, от узы, знаешь ли, и не такое может привидеться. А потом он заявляется в магазин. На двух ногах, но я его все равно узнал.

Глаза старика вдруг снова наполнились слезами, но голова все равно покачивалась в такт безмолвному смеху.

— Он хочет поселиться здесь, ты можешь в это поверить? Хочет навсегда пересечь Границу, выглядеть, как человек, жить, как человек, продать рог и послать всех единорогов к чертям собачьим. Ты в это можешь поверить?

— Ему нельзя, — сказала Джой. — Нельзя, ничего из этого не выйдет. Он умрет.

Джон Папас молча смотрел на нее.

— Древнейший, единорог, который лишается рога, не может вернуться на Шейру. Он умрет здесь. Он это знает.

— Ты бы все же напомнила ему об этом, — тихо сказал Джон Папас. Он кивнул, глядя мимо Джой и та, обернувшись, увидела Индиго, входящего в магазин, небрежно держа в одной руке серебристо-синий рог. Даже зная, кто он, она дивилась нечеловеческой грации его движений. — нет, не нечеловеческой — скорее это выглядит так, будто он настолько горд способностью принимать наше обличие, что старается выжать из него все возможное. Мы-то рядом с ним и на людей не больно похожи.

— Я подумал, что вам, может быть, захочется еще раз взглянуть на рог, — сказал Индиго, протягивая рог Джону Папасу.

Тот почти уж коснулся рога, но затем покривился, насмешливо и горько, и уронил руку.

— Что толку? — сказал он. — Золота у меня с прошлого раза не прибавилось.

Индиго, не отвечая, поднес рог к губам. Короткая, быстрая вереница нот пронеслась по магазину, вот вам, из Шейры с любовью. Резко оборвав музыку, Индиго вручил рог Джону Папасу.

Джон Папас держал рог, как мог бы держать ребенка. Индиго, чуть улыбаясь, смотрел на старика. Оба молчали. С секунду Джон Папас глядел на Индиго, потом ушел в мастерскую.

— Ты же умрешь без него, — сказала Джой. — Мне Синти говорил.

— А что я говорил тебе о Лорде Синти? Каким воспользовался словом? — улыбка Индиго стала немного шире. — В одном только вашем городе живут трое Древнейших. Ты каждый день встречаешь их на улицах, просто не узнаешь.

— Ты с ума сошел, — прошептала Джой. — Древнейшие в Вудмонте? Ты сумасшедший.

Индиго рассмеялся, звук его смеха был почти так же неуловим, как музыка.

— И в Вудмонте, и повсюду, где Граница соприкасается с вашим миром. Я же говорил тебе, врут они, и Синти, и все остальные. Мы можем жить здесь без всякого ущерба для себя. Отличнейшим образом можем.

Джой собралась было выпалить: «Не верю я тебе», — как вдруг вспомнила задумчивый голос Принцессы Лайши, произнесший: «Быть может, Шейра связана с твоим миром просто-напросто нашей беспредельной зачарованностью им». И потому, понизив голос, тем более, что уже слышались шаги возвращающегося Джона Папаса, просто спросила: «Почему? Почему хоть кто-то из вас хочет жить здесь? Выглядеть как мы? Когда можно быть Древнейшим в Шейре?».

Индиго взглянул ей в глаза и на миг лицо его лишилось и всегдашней легкой насмешливости, и красоты другого мира, в нем осталось лишь что-то, похожее на человеческую боль.

— Ты думаешь, это так уж прекрасно? Вечно оставаться волшебным, подобным ангелу, чистым, лишенным возможности выбора? Не говорить и не думать о том, кто ты есть, просто из-за того, что ты собой представляешь? Говорю тебе, глупое, глупое, невежественное, жалкое смертное существо, — я скорее предпочту быть тобой, чем самим Лордом Синти. А этого никто из Древнейших никогда и никому не говорил.

— Ладно, — сказала Джой. — Ладно, флаг тебе в руки.

Слова Индиго разозлили ее, но страстность, прозвучавшая в них, ошеломила настолько, что никакого другого ответа придумать она не смогла. Джон Папас был уже рядом, в глазах его читалась страшная усталость.

— Может, мне и удастся раздобыть еще немного золота, — сказал он. — Загляните через несколько дней, через неделю, там видно будет.

— Может быть, — отозвался Индиго. Он взял серебристо-синий рог из рук Джона Папаса и вышел, не сказав больше ни слова, хоть Джой и окликнула его:

— Послушай, погоди, нам надо поговорить!

Дверь хлопнула, оставив ее и Джона Папаса по-дурацки моргать, уставясь друг на дружку, и музыка Шейры почему-то еще посмеивалась в темных углах магазина.

— Я должен его получить, — ровно произнес Джон Папас. — Во всей моей жизни не было ничего, ничего, чем я хотел бы обладать так, как этой вещью, этим рогом. И сказать по правде, мне за себя стыдно.

— Я знаю, — отозвалась Джой. — Знаю. Но это безумие, он не может так поступить, продать свой рог. Что бы он ни говорил — если Древнейший теряет здесь свой рог, ему уже не вернуться на Шейру. Он умрет здесь, мистер Папас, и он это знает!

— Его дело, — сказал Джон Папас. — Его выбор. Я Границу не пересекал и единственное, что знаю я, — он вдруг запустил руку в волосы, — вертелась тут у меня худущая девчонка, и вдруг из нее полилась такая музыка, какой я отродясь не слышал, и не я один — никто. Но они ее услышат. Клянусь Иисусом и всеми святыми его, они ее услышат.

Джой попыталась его перебить, но старика было уже не остановить, он мечтал вслух, таким она его еще не видела.

— Ладно, главное, ты должна научиться записывать музыку, и побыстрее, научится сплетать голоса, писать ими картины, понимаешь? Научиться настолько, чтобы люди смогли увидеть место, в котором ты побывала, Шейру, смогли ощутить ее, не просто услышать. Придется нам с тобой попотеть, Джозефина Ангелина Ривера.

И он мягко подтолкнул ее к пианино.

— Не могу, — сказала Джой. Во рту у нее пересохло, в горле першило. — Мне нужно идти, увидимся завтра.

И она выскочила на улицу, в первый миг ослепнув от белого солнца, и побежала, потея от страха, налетая на людей, заглядывая в лица прохожих в поисках глаз, принадлежащих Шейре.

К большому ее удивлению, она нагнала Индиго в двух кварталах от магазина. На этот раз он шел неторопливо, двигаясь, как всегда, плавно, однако плечи его, казалось, немного сутулились, несмотря на высокомерную посадку шеи и головы.

Нагнав его, Джой, отдуваясь, перешла на шаг. Как только способность говорить вернулась к ней, она потребовала:

— Ладно, покажи мне.

Индиго коротко взглянул на нее и отвел глаза.

— Древнейших, — сказала Джой. — Где они? Покажи хоть одного.

Индиго ускорил шаг.

— С какой стати? У меня других дел хватает.

Джой рассмеялась.

— Знаешь, что Абуэлита, моя бабушка, говорит о таких как ты? Сплошные перья.

Индиго остановился, повернулся к ней. Джой улыбнулась.

— А птицы-то и нет, — сказала она. — Всего только перья.

На миг ей показалось, что на Индиго, всматривающегося в нее, вдруг навалилась усталость, почти тоска. Три девушки, глядя в сторону, прошли мимо них в медленных сумерках; прокатил развозящий мороженное грузовичок, из кабины которого неслись звуки «Увеселителя». Насмешливость, которую он извлекал из какого-то глубокого, неисчерпаемого источника, вновь наполнила синие глаза Индиго.

— Почему бы и нет? — сказал он. — В конце-то концов, почему бы и нет? Пойдем.

Джой пришлось поспешать, чтобы не отстать от Индиго, впрочем, он вовсе не хотел от нее избавиться, напротив, когда они пересекали огромную стоянку машин или проходили кишащей людьми торговой галереей, он брал ее за руку, чтобы не потерять. Они направлялись в деловой квартал, туда, где за скоростной автострадой Вудмонт перетекал в другой пригород и где магазины работали до девяти-десяти часов вечера. Неутомимый Индиго вел Джой от одной залитой неоновым светом витрины к другой, от аркады к аркаде, и в каждой новой музыка звучала громче и была еще уродливей, чем в предыдущей. Наблюдая как он вглядывается в толпу, как неустанно вертит высоко поднятой головой, Джой думала: «Ему здесь нравится, нравится все, все, что не имеет отношения к Шейре. Мне этого ни за что не понять.»

— Когда она здесь, она вон там, — сказал вдруг Индиго, кивнув в сторону входа в мексиканский ресторанчик. — Но, думаю, она уже отправилась домой. Пойдем.

Джой семенила за ним по растрескавшемуся тротуару, старалась обходить вонючие лужи и кучки мусора стороной, но туфли все равно изгваздала. В сумерках мимо проходили или объезжали их люди, толкавшие перед собою лязгающие проволочные тележки с покупками, зажимавшие под мышками длинные картонные коробки, или волокущие, как отчаявшиеся Санта Клаусы, здоровенные, битком набитые зеленые пластиковые мешки. Никто не заговаривал с Джой и Индиго, даже выручить мелочью не просил. Из женщин некоторые заглядывали им в лица, но мужчины — никогда.

Джой различила музыку Шейры за несколько мгновений до того, как действительно услышала ее — здесь, в таком окружении. Музыка казалась обиженной, — как глаза людей, шедших им навстречу под скоростной автотрассой, — где-то впереди вспорхнул на миг звук одинокого рога и тут же замер, и все-таки то была Шейра, дающая знать о себе. Джой застыла на месте.

— Пойдем, пойдем, — нетерпеливо поманил ее за собою Индиго. — Ты хотела поглядеть на Древнейшего, живущего в твоем мире, в твоем городе, в твое время? Вот и пойдем, поглядишь.

Он пошел, не оглядываясь, и Джой, недолго поколебавшись, поспешила за ним.

Женщина, прислонясь спиною к колонне, сидела на кипе старых газет и наигрывала на алом роге, длиной почти в половину ее роста. Лохмотья, слоями облекавшие ее, отдавали цветом в омертвелую кожу. Густые, грязные рыжие волосы, худое лицо с шишковатым подбородком, светлые глаза с чуть скошенными книзу внешними уголками. Но в теплой улыбке ее, вспыхнувшей при виде Индиго, засветился безошибочно узнаваемый свет самой Границы, а когда она подняла, как королевский герольд, свой рог, мгновенная музыка Шейры пронзила сердце Джой насквозь, как всегда неожиданно, не дав ей времени приготовиться. Впрочем, музыка скоро умолкла, изнуренная, нераскрывшаяся, утекла, как утекает вода по земле, слишком иссохшей, чтобы впитать ее. Женщина пожала плечами, ей это, похоже, было все равно.

— Боже мой, — тихо сказала Джой. Она обошла Индиго и встала перед женщиной, говоря: — Что вы здесь делаете? Вам здесь не место. Вы должны вернуться на Шейру.

Светлые глаза женщины — припухлые, в красных прожилках, — с леденящим спокойствием оглядели Джой.

— Мне нравится здесь, — сказала женщина. Протянув руку, она подхватила пластмассовый стаканчик для кофе и встряхнула его, и несколько монет звякнули, как в деревянном ящике Джона Папаса.

Джой едва удержалась, чтобы не вцепиться в высокие, худые плечи женщины.

— О чем вы говорите? Что тут может нравиться, — попрошайничать на улице, играть такую музыку за несколько центов? Вы же помните Шейру, я знаю это, знаю! Там, в вашем мире, вы выше всех, вы словно принцесса. Да что же вы делаете?

Женщина лишь сонно кивала, глядя в сторону, на Индиго, подошедшего к Джой и присевшего на корточки, глаза его явно не видели ничего, кроме ее глаз.

— И мне здесь нравится, — тихо-тихо сказал он ей. — Здравствуй, Валадиа.

— Индиго, — прошептала женщина. Опустив рог, она вглядывалась в него с таким же напряженным вниманием, с каким он глядел на нее. Джой отступила в сторону, она казалась себе невидимой, отторгнутой. Нога ее поскользнулась на чем-то, во что она предпочла не вглядываться, и Джой рассерженно вытерла ее о мостовую, казавшуюся ей такой же далекой, как Шейра. Индиго говорил что-то, Джой не слышала — что, но голос его звучал на удивление нежно. Женщина засмеялась в ответ и отчетливо произнесла:

— Да нет, все хорошо. Все хорошо.

Кто-то врезался Джой в спину, едва не сбив ее с ног. Коренастый, лысеющий негр с пегой бородкой протолкнул между нею и быстро отступившим в сторону Индиго тележку с табличкой «Бесплатные лекарства».

— А что я тебе приволок, — сказал он женщине надтреснутым, астматическим голосом. Порывшись в заполняющем тележку неописуемом хламе, негр извлек на свет засаленный белый пакет. — Кусок пиццы и диетическая «Фреска». Налегай.

Женщина, принимая пакет, улыбнулась медленной улыбкой. Она протянула чернокожему кусок подсохшей пиццы, но он, покачав головой, просипел:

— Нет, бэби, это тебе. Давай, кормись.

Он расстелил рядом с нею газету, осторожно присел, тяжелой рукой обнял женщину за плечи и только тогда оглядел Индиго и Джой.

— Это моя женщина, — твердо сказал он. — Мы вместе.

— Да, — с удивительной нежностью отозвался Индиго. — Да, я это вижу.

Он произвел прощальный жест — легко коснулся рукою лба там, где прежде был рог. И женщина лениво подняла свой алый рог и попрощалась с ним вскипающими, как мыльные пузырьки, фанфарами Шейры. Повернувшись, Индиго пошел прочь.

Джой уже уходила, нагнув голову, словно борясь с ветром, и теперь Индиго пришлось догонять ее. Молчала, пока они не миновали съезд с автострады и не удалились от нее. И только тогда произнесла:

— Ужасно. Сидеть на куче мусора, кормиться пиццей — и это Древнейшая! Самое мерзкое, самое худшее, что я видела за всю мою жизнь!

— Как интересно, — голос Индиго был сух, но никакой насмешки в нем не слышалось. — Я вот и сам Древнейший, и на много лет старше тебя, а мне это кажется самым прекрасным, что я когда-либо видел. Тебе этого никогда не понять.

— Нет, — ответила Джой. — Никогда.

Шла она, не глядя по сторонам, и потому не знала, где именно Индиго покинул ее.