Сорок апрельских дней

Ночь. "Ущелье"

Девушка нагибается, и алые рога исчезают внутри моего живота.

Дёргаюсь и застываю, вперив взгляд в залитую багрянцем футболку.

Она, поправив полосочку шортиков, распрямляет спину. Заметив меня, заливается хохотом.

— Как, малявка, не больно? Живой?

И смотрит прямо в глаза.

Радужка, будто перезрелая подгнившая вишня. Затейливые вензеля на лице. Рога, спроецированные затерявшимся в копне смоляных волос голообручем, в ответ на смену эмоций пульсируют фуксией.

Мэйби красивее, хоть и младше. Своей, другой красотой. Не столь притягательной, не столь чувственной. Не пожирающей, не животной...

— Свалила! — Мэйби даже не пытается скрыть презрение. — А ты, что застыл? Влюбился? — она хватает за руку, и волочёт меня, раскрасневшегося, сквозь корчащихся в танце людей.

Тут она известна, как «Эм».

— Привет «Эм»!

— Как псевдожизнь «Эм»? Нашла своего создателя? Я, своего — ещё нет! Подсобишь?

— А, «Эм». Что, тварь, не скопила на душу? НП, лови кэш!

Отвесные стены ущелья изъедены ранами ниш. В рубиновом свете извиваются чёрные силуэты. Дым костров окрашен пёстрыми лучами прожекторов, костяными ожерельями свисают белёсые гирлянды из сучьев. Флуоресцирующие оленьи морды соседствуют с изображениями тризубов и многоруких женщин.

Фракталы. Исполинские растения, грибы. Глаза, когти, шипы. Фиолетовый, ядовито-зелёный, оранжевый...

Мэйби приветствует каждого. Слегка касается рук и одежды — там, где карманы. Лица появляются, исчезают. Кружится голова, и невыносимо хочется пить.

А ведь они, рогатые татуированные создания, откровенно её боятся! Ненавидят... Но, в то же время, ищут и ждут. Даже не так — вожделеют! Тут она, будто творец, дирижёр невидимого оркестра.

Вой, кваканье, свист. Воздух, густой от ладана, сандала и мирры, режут звуки замысловатых мелодий.

— Потанцуем? — Мэйби будто не замечает моего отчаянного состояния.

— Нет, ты что...

Она злится:

— Ты же со мной танцевал! Там, под платанами!

— Тут всё по-другому. Всё ненастоящее.

Я на грани нервного срыва...

Наконец, Мэйби выбирается из толпы и тащит меня по покрытому жиденьким лесом склону. Вверх, на плато.

Сполохи костра превращают её лицо в угловатую мешанину теней.

Тишина, лишь пение душистого ветра. Искры взлетают вверх, в темноту, и прилипают к чёрному небосводу.

— Что они делают? Они все...

— Ищут потерянную душу.

— А ты?

Она хмыкает.

— Помогаю понять, что искать нечего. Ничего и не пропадало... — её голос столь тих, что теряется в треске костра. До ушей долетают только обрывки фраз: — Ты лишь вещь в мире вещей. Станешь не нужен — выбросят, будто старую мебель... — треск, треск, треск... — В мире всё устроено так, чтобы приносить максимум страданий. — треск... треск...

Сижу, ошарашенный...

Мэйби — старая мебель? И кто её выбросит, если вдруг она станет ненужной? Неужто, отец?

Откуда в девчонке всё это? Не знаю, есть ли душа у меня, и что это ноет от безысходности — там, внутри...

А я? Кто я для Мэйби? Пока что полезный, крепкий дубовый стул?

А Мэйби? Кто она для меня?

Хочу спросить без обиняков, в открытую. Внутренне собираюсь, готовлюсь. Но вдруг замечаю, что капля рисует дорожку на её запылённой щеке. И, не открываю рта.

— Думаешь, я в восторге? От жизни своей, от всего... Я не могу... Не могу... — дорожки превращаются в полноводные реки. Мэйби размазывает сопли по худи. Прячет голову в коленки, накрыв её сверху руками, будто так можно сбежать от мира.

Смотрю на испачканный рукав, и мне неудобно.

Пытаюсь обнять её вздрагивающие плечи. Она дёргается так, будто её обожгли раскалённым железом. Вскакивает, и мне на голову сыплется град ударов.

Небольных, ладошками.

— Ты! Бездушный робот! Ты ничего... ты ничего... не понимаешь! Не знаешь!

Воя и всхлипывая, она скрывается в темноте. А через полчаса возвращается с какой-то бутылкой.

— ... и вот тогда, после этого залпа вероятностных пушек...

— Пушек, гений? Разрядников Гюйгенса!

— Мэйби, заткнись! ... Вот тогда... тогда я увидел ЭТО...

— Что увидел? Абсолютное зло? — поставив бутылку, она корчит рожицу: — У-ууу-у!

— Нет, не зло. Другое... Тьму, Тень, Изнанку реальности, То-что-было-вначале, То-что-приходит-когда-должно-уйти-старое, — я старательно выделяю слова интонацией, чтобы она поняла. — Пустоту, Потенциальность, Возможность...

Но Мэйби только смеётся:

— Ха! Рассуждаешь, как спец по изнанкам миров! Откуда ты всё это знаешь?

— Просто чувствую... — выдавливаю я еле слышно.

— Чувствую... Бее... Мее... А я чувствую запах тухлятины! Твои истории только у костра девчонкам рассказывать, чтобы зефирки у них отбирать! — она морщит лоб. — Хотя, мы же и так у костра! Кирилльчик, родненький, а зефирки-то нет! — девчонка паясничает, но я не смотрю на её выкрутасы.

— Понимаешь, в то утро, когда я впервые увидел Фиеста, его глаза... Я вновь встретился с Ней. И в трамвае...

— Что, «в трамвае»?

— Там был Фиест, — как же мне не хочется говорить: «твой отец». — И в его глазах полыхала чёрная ненависть.

Вижу, как она бледнеет, как с лица сползает издевательская ухмылка.

На самом деле, я не знаю, что говорить... Как рассказать Мэйби — которую, как я внезапно и остро осознаю, успел полюбить, о смутных догадках. Она его дочь, их глаза так похожи! Что, если и в ней живёт Тьма?

— Я думала, ты тоже ненавидишь людей.

— Ненавидел. Раньше, до Дзеты. До того, как увидел Тьму. Она выгрызла меня изнутри, осталась лишь пустота. Взглянул на свою одежду, на прилипшую плоть. Когда уже не понять, где друг, а где враг — они одинаковые, эти кусочки. И ненависть испарилась. Увидел топливо. Понял: конец. И всё сразу стало таким далёким — люди, все их проблемы... Ненависть, она для живых. Какой в ней смысл, когда ты за чертой?

— Мы все за чертой, в каждом тикает мина. А ненависти полно.

— Дураки... Считают себя вечными.

— Я — нет, но это не мешает мне ненавидеть. Скорее, наоборот, — она подбрасывает палку в костёр, и он разгорается с новой силой.

— Какой смысл в этой ненависти? Что ты изменишь? — я смотрю ей прямо в лицо. Внимательно, изучающе. И Мэйби отводит глаза. — Знаешь, мне что-то подсказывает, что ты ненавидишь не всех. Лишь одного человека. Хотя, сомневаюсь, что в нём осталось хоть что-нибудь человеческое.

— А в тебе, Кир? Думаешь, не задело? Сам говоришь: «выгрызла изнутри, осталась лишь пустота».

— Получается, ты мне веришь?

Она пытается сделать огромный глоток. Тёмно-красная жидкость стекает по подбородку и капает на белое худи.

— Верю, конечно! Думаешь, я никогда не смотрела в глаза отца? — она глотает ещё.

— Как же... Как ты с ним живёшь?

— Кир, ты тупой? Думаешь, Тьма только там? Она всюду! Я часто встречаю Её, такой у меня круг общения, — Мэйби невесело усмехается. — Тьму сложно увидеть лишь в первый раз. Потом — нет, когда знаешь, куда смотреть... — она снова глотает. — Из-за войны, Её становится больше. Это естественно. Уничтожение отжившего — сама Её суть. Мы Её пригласили или Она сама пришла через нас, не столь важно. Лишь бы не случилось непоправимого. Лишь бы не оказалось, что отжившее — это все мы. Лишь бы мир не вывернулся, изнанка не стала бы лицевой стороной... — Она поворачивает ко мне лицо. Глаза неестественно блестят в неровном свете костра. — А в себе, Кир? Внутри... Если не видишь в себе пустоту — значит, просто не смотришь! — её язык начинает заплетаться. — Во мне... Дыра... Я сама — одна большая, чёрная дыра, которую надо всё время кормить. Надо пытаться заполнить...

Она говорит, говорит — не умолкая. Рассказывает по-настоящему странные вещи. Их суть я уже не способен понять. До сознания доходят лишь некоторые слова: «отец», «сын», «Гадес», «геноморф».

Бутылка выпадает из её рук, и девушка засыпает.

Беру неизменный белый рюкзак, блокирую кнопку плеера, и укладываюсь на спину, засунув под голову импровизированную подушку...

Тут хорошо, только сухо во рту. Но пить кровавую дрянь из её бутылки я не готов.

Мэйби еле слышно сопит у меня на груди. В небо сыплются искры костра и становятся искрами звёзд. Ветер смешивает запах степи с ароматом волос.

Где одно, где другое? Где реальность, где сон?

Не разобрать...