Соседи по квартире

— О, я знаю такую! Она занималась сексом с одним парнем, и тот нагнал много воздуха прямо ей в…

— ГОСПОДИ БОЖЕ, ЛУЛУ! — шлепнув рукой по столу, кричу я.

В комнате воцаряется гробовая тишина — возможно, потому, что все ошарашены детальным описанием. А Лулу смотрит по сторонам, как будто до нее только сейчас дошло, что она не одна.

— За всю жизнь, будь она длиной даже в тысячу лет, — говорит Джефф, — я не хотел бы услышать концовку этой истории.

— И зачем только я тебе все это рассказываю? — с раздражением восклицаю я.

Удивительно, но Лулу выглядит раскаявшейся.

— Может, потому, что мои истории куда хуже?

— Я не имел в виду истории под названием «Холлэнд и ее бойфренд», — замечает Келвин, — и говорил скорее о смешных выходках по пьяной лавочке.

Повернувшись на звук его голоса — сдержанный и напряженный, — я успеваю поймать взбешенное выражение его лица. Мне начинает казаться, что Келвин не собирается мириться с фирменным безумием Лулу.

Кажется, сегодня вечером мне оно тоже не нравится — Лулу врубила его на полную катушку.

— Вот тебе история, — положив руку ему на плечо, говорю я. — Однажды меня не узнала родная бабушка, потому что на первом курсе я набрала лишних семь килограммов, — когда Джефф покашливает, я добавляю: — Ну ладно, может, все десять.

— Сурово, — с благодарностью посмотрев на меня, говорит Келвин и наклоняется сделать заметку в блокноте.

Мы пьем и рассказываем еще больше разных историй — о том, каким спортом я занималась (волейболом, но недолго), какие книги люблю (множество), куда ездила на каникулы (есть несколько мест, которые я обожаю). После чего Келвин делится некоторыми фактами о себе. Каждую пятницу по утрам он ловил с отцом рыбу для ужина. У его младшей сестры Молли ДЦП. «Его одержимость» Келвин видел семь раз, потому что дважды выигрывал в лотерею, а остальные пять раз его брал с собой бывший профессор. Келвину не особенно нравятся ситкомы, особенно «Друзья», его любимый фильм «Крестный отец 2», и мне нравится, что в этом плане вкусы моего мужа абсолютно среднестатистические. Еще он не ест баранину и считает совершенно недопустимым смешивать виски с чем бы то ни было. В детстве много помогал маме и умеет вязать.

— Ты умеешь вязать?

Келвин медленно кивает, расслабленный алкоголем, вкусной едой и хорошей компанией.

— Могу связать тебе шапку с шарфом.

На первый взгляд может показаться, будто мы поглощаем информацию друг о друге гигантскими порциями — это как пить из пожарного шланга, — но благодаря рассказанным историям, разворачивающимся под разными углами и с разным количеством подробностей, я понимаю, что мы действительно знакомимся друг с другом; так обычно бывает, например, в летнем лагере, когда за короткий срок хорошо узнаешь человека.

Джефф встает и предлагает Лулу с Джином собираться и уйти вместе с ним. Мне очень нравится способность моего дяди говорить откровенно, но без грубости.

— Пусть они немного поспят. Представьте только, до чего все это утомительно.

Настороженно улыбнувшись Келвину, Джефф крепко меня обнимает.

Лулу забирает с собой непочатую вторую бутылку текилы, а Джин раздает нам воздушные поцелуи по пути к выходу.

Когда за ними закрывается входная дверь, Келвин тяжело вздыхает.

— Ого. Кажется, я под завязку, — он стучит пальцем по виску, давая понять, что имеет в виду. Но по тому, с какой благодарностью он посмотрел на Джеффа, когда тот предложил уйти, я понимаю: это еще и признак того, что Келвин под завязку наполнен общением.

— Не сомневаюсь.

Вместе мы собираем тарелки и убираемся на кухне. Келвин моет посуду, а я упаковываю остатки еды и вытираю со стола.

Это кажется таким простым. Проводить время с близкими и Келвином, потом вместе убираться. Может, причина подобной легкости в том, что мы оба знаем, насколько все это не по-настоящему, вот и не имеем ожиданий? Или здесь есть нечто большее — некое взаимопонимание и влечение?

Обрати внимание, Холлэнд, именно так ты и вляпываешься в неприятности.

Взяв себе пива, Келвин садится на один конец дивана, а я плюхаюсь на другой.

— Ты хорошо провела время? — интересуется он.

Проведя рукой по лбу, я пытаюсь вспомнить количество выпитого за последние три часа.

— Ага. Мне понравилось. И я немного напилась.

Келвин радостно смеется, как будто находит этот факт чрезвычайно прелестным.

— У тебя нос розовый.

А потом неожиданно ложится и осторожно кладет голову мне на колени.

— Можно?

— Ага, — несмело подняв руку, я провожу по его волосам.

Издав довольный стон, Келвин закрывает глаза.

— Такая безумная неделя.

— Согласна.

Этот момент настолько сюрреалистичен, что я кусаю губы, лишь бы удостовериться, не вообразила ли я его. Интересно, будет ли наша жизнь похожа на настоящую, когда Келвин начнет ходить на репетиции, я на работу, и каждый вечер мы будем возвращаться домой.

И так целый год.

Внутренний голос уговаривает меня позаботиться о сохранности моего сердца заранее.

— Я столько выпил, что сейчас усну, — говорит Келвин. — Возможно, начну болтать во сне.

— Это очень хорошо. Сейчас возьму список вопросов.

Рассмеявшись, он смотрит на меня.

— Сегодня я много о тебе узнал. По тому, что о человеке говорят его близкие, можно немало о нем понять.

Вспомнив некоторые из озвученных историй, я издаю стон.

— Лулу просто чудовище. И это явно дурно влияет на мой характер.

— Как раз собирался тебя о ней спросить, — когда я снова провожу пальцами по его волосам, Келвин закрывает глаза. — На свадьбе она казалась нормальной, но сегодня вела себя отвратительно. Она всегда такая грубиянка?

— Да уж, эмоции Лулу постоянно плещутся через край, но сегодня это была почти агрессия, как будто она решила устроить драму на пустом месте.

— Мы сегодня и сами организовали довольно драматичную игру. А со стороны мне кажется, что Лулу уже привыкла чудить.

— Так и есть, — я смотрю на Келвина и радуюсь возможности рассмотреть его получше и не оказаться пойманной. У него тонкий прямой нос, полные, но не женственные губы. Мне нравится форма его глаз. Не знаю, как описать их иначе, кроме как типичные для древнего римлянина — со слегка нависшим веком. Ресницы густые, но не очень длинные. Оттенок щетины темнее его русых волос, а на солнце она кажется рыжеватой. И на затылке, как я уже знаю, у него есть тонкая полоска седины, на фоне остальных волос кажущаяся впаянным в камень кристаллом.

Келвин берет телефон, что-то быстро пишет, а потом произносит:

— Наверное, нам стоит поговорить о том, что обычно обсуждают друг с другом недавно начавшие встречаться пары.

— Ты имеешь в виду прошлые связи? Подать тебе твой блокнот?

Келвин с улыбкой отмахивается.

— Джефф упомянул парня по имени Брэдли, — скрестив ноги, говорит он. — Я предположил, что ты встречалась с ним какое-то время.

Я несколько раз моргаю, пытаясь понять, когда именно — и зачем — Джефф с Келвином успели обсудить сегодня вечером моих бойфрендов. Но тут вибрирует мой телефон. Оказывается, пришло сообщение от… Келвина.

«Ты готова встретить меня?»

В недоумении я таращусь на экран, после чего понимаю, что именно Келвин имеет в виду. Он продолжает играть в эту игру и пишет сексэмески. С горящими щеками я отвечаю:

«Если ты намекаешь на то, голая ли я, то да».

— Расскажи мне о нем, — когда я откладываю телефон в сторону, просит Келвин.

— Ладно, — покашляв, отвечаю я и смотрю на Келвина. Он, как и я, подозрительно покрасневший. — Мы встречались чуть меньше трех лет.

— Ты когда-либо рассматривала вариант выйти за него замуж?

Вопрос настолько очевидный, что даже странно, как сильно он застает меня врасплох.

— Нет… Скорее нет. Мы оба были одинаково скучные.

В ответ на мои слова Келвин прищуривается, и мне становится любопытно, о чем он сейчас думает.

— А что насчет других?

Другие. Как банально, что должны быть и другие.

— Сначала ты, — увиливаю я от ответа. — Со сколькими женщинами ты был?

Еле слышно охнув, увидев мое сообщение, Келвин что-то быстро печатает в ответ, после чего кладет телефон себе на живот экраном вниз.

— Ты сейчас имеешь в виду отношения? — уточняет он. — Тогда с двумя, — он почесывает ногу. Носки Келвин успел снять, и хочу заметить, что у него красивые ступни; никаких мозолей или бугорков. Гладкая загорелая кожа, подстриженные ногти.

Мой телефон жужжит.

«Прежде чем уснуть, хочу ощутить, какая ты горячая».

Эти слова проносятся в моей крови взрывной волной. А мой ополоумевший мозг считает их… вполне уместными в нашей ситуации.

«Я тоже этого хочу. Когда ты будешь дома?»

— Только с двумя? — переспрашиваю я, пытаясь не потерять нить нашего разговора.

— Ну да, две девушки, с которыми были настоящие отношения. Эйлин и Рори.

— Какие… ирландские имена.

Сначала усмехнувшись, Келвин весело смеется.

— Это все потому, что они ирландки.

— А здесь, в Штатах, никого?

— Когда я начал учиться, Рори переехала сюда, но через несколько месяцев вернулась домой. После нее… были девушки, с кем я всего лишь хорошо проводил время, но немного, — поморщившись, Келвин поднимает голову и, поднеся бутылку к губам, добавляет: — Одна из универа, Аманда, — он ненадолго задумывается, прищурившись. — Кажется, мы встречались с ней полгода. Но она была кошмарной. И любила покомандовать.

— А я думала, что для сексуальных отношений любительница покомандовать — это хорошо.

— Ты права. С этим проблем не было, — Келвин делает еще один глоток пива, не встречаясь со мной взглядом. — Ну а как насчет тебя?

— Что насчет меня?

— Я про мужчин, — посмотрев на меня и прищурившись, говорит он.

— А-а. Ну, после Брэдли их было… несколько сотен.

Келвин привстает.

— Правда? — в его голосе звучит неприкрытый и сдобренный выпитым интерес, который тут же исчезает, едва Келвин понимает, что я шучу. И он ложится снова. — Я просто хочу добавить, что это не было бы чем-то из ряда вон. В конце концов, у нас сексуальная свобода и все такое.

— Да нет, не сотни. Несколько.

— А ты знаешь, — сонным голосом говорит он, — что секреты бесценны?

— Вот как?

Келвин берет телефон и что-то быстро пишет. Мое сердце сейчас выпрыгнет из груди. Снова посмотрев на меня, он кивает.

— Мама говорила, что рассказанные секреты что-то высвобождают между друзьями.

Сделав вид, будто раздражена, я говорю:

— Ты решил упомянуть мою прелестнейшую свекровь Марину, чтобы обсудить мои сексуальные отношения?

— Она замечательная, да.

Взяв телефон, я читаю высветившиеся на экране слова.

«Буду дома, как только смогу. Не перестаю думать о тебе».

Мое дыхание замирает, а в горле как будто застрял большой ком.

— И потом, — тихо замечает Келвин, — ты слишком красивая, чтобы не иметь опыта в любви, — прежде чем я успеваю осмыслить эти слова, он добавляет: — Я знаю только о Брэдли. Плюс тот, о ком сегодня упоминала Лулу.

Вспомнив унизительный рассказ Лулу, я издаю стон.

— Ну ладно. С девственностью я рассталась с парнем по имени Эрик на свой шестнадцатый день рождения. В выпускном классе встречалась с Джейком… Мы были вместе месяцев восемь. Отношения с Брэдли длились во время учебы в колледже. А после него было еще несколько, но — как ты говоришь, — ничего выходящего за пределы постели. Включая и того, о котором рассказала Лулу, — посмотрев вниз, чтобы оценить его реакцию, я вижу, что Келвин все равно чего-то ждет. Видимо, число. — Я занималась сексом с шестью парнями.

— Шесть не так уж и плохо.

— Для кого неплохо?

Посмотрев на меня, Келвин смущенно морщится.

— Видимо, для меня.

Я отворачиваюсь. И совершенно не понимаю, что думать по этому поводу. Мы знакомы всего несколько дней, поэтому его присутствие в моей квартире — и у меня на коленях — ощущается форменным безумием. Помимо этого, складывается впечатление, будто Келвин в нашем браке готов взять на себя ряд обязательств и искренне интересуется мной как личностью. Учитывая желание защитить себя, я не знаю, как к этому относиться.

Возможно, я тронута. По-прежнему одержима им. А еще чувствую настороженность.

Ведь мы так и не пообещали друг другу, что станем хранить верность.

— Большую часть из последних четырех лет я провел в поисках работы, — тихо говорит Келвин. — Поэтому отношения отошли на второй план. Я ходил на абсолютно все прослушивания. Но с классической гитарой есть сложности. Большинство хотят слышать рок-гитару.

— Ты ведь играешь рок.

— Да, но без особой страсти, — подняв на меня взгляд, говорит Келвин.

— Да, конечно, — соглашаюсь я. — Но ты можешь играть и рок, если захочешь.

— Проблема не только в том, что я этого не хочу. А в том, что рок играют миллионы.

— Что ж, в «Левин-Глэдстоун» на сегодняшний день на классической гитаре играет всего один человек.

Келвин победно вскидывает вверх руку. Так смешно и мило.

— Кстати о театре, — подталкивая его подняться с моих коленей, говорю я. — Завтра у тебя начинаются репетиции, — после чего показываю на часы, которые показывают уже начало первого ночи. — Нужно идти спать.

— Я в шоке от сегодняшнего дня.

Я смеюсь.

— В хорошем смысле или в плохом?

— Да, я имел в виду, что было здорово.

— Согласна.

— Мне не нравится мысль, что ты выступаешь второстепенным персонажем в истории своей жизни, — перестав улыбаться, говорит Келвин.

Кусая губы, я стараюсь не отводить взгляд. И не совсем понимаю, что ему ответить.

— Внезапно ты стала важной частью моей жизни, — тихо добавляет он. — А я твоей. Разве нет? Почему бы тогда не превратить это событие во что-то более грандиозное?

Выпрямившись, Келвин наклоняется ко мне и оставляет на щеке поцелуй, который я продолжаю ощущать, даже когда он уходит в ванную.

Я иду к себе, чтобы одеть пижаму, и сижу на кровати, глядя на свой телефон. Последнее сообщение Келвина осталось неотвеченным. И я пишу ему совершенно импульсивно:

«Я чувствую то же самое».

Что я творю? Больше, чем попасть в неприятности из-за нашего брака, меня волнует перспектива влюбиться в того, кто непременно обыграет меня на этом поле.

Понятия не имею, сколько времени проходит, пока я сижу в спальне, но, когда выхожу, диван уже застелен и Келвин лежит закрыв глаза.

На экране моего телефона высвечивается новое сообщение:

«Я ненавижу каждую ночь, которую провожу без тебя».

глава тринадцатая

Я хорошо помню, когда в первый раз увидела «Деловую девушку». Это было у Роберта и Джеффа — естественно, — и мы смотрели фильм на видеокассете. Там много известных фраз («Я тебе не стейк! И ты не можешь просто взять и заказать меня!»), но моя самая любимая сцена в конце — внимание, спойлер! — когда Мелани Гриффит и Харрисон Форд на кухне делают кофе и упаковывают ланч для ее первого дня на новой работе. Обмениваясь улыбочками, они то и дело сталкиваются плечами, и это до неприличия мило.

Буду откровенной и оговорюсь сразу, что наше утро перед первой репетицией Келвина совсем не такое. Во-первых, мы оба проспали. Наша беготня по тесной квартире — почистить зубы, сварить кофе, «Иди первая в душ», «Ох, черт, Холлэнд, можно я воспользуюсь твоей бритвой?» — прерывается телефонным звонком. Это Роберт; телефон Келвина стоит на беззвучном режиме, и мой дядя звонит попросить того появиться в театре на час раньше, чтобы порепетировать до прихода Рамона.

Сопровождаемый клубами пара, из ванной в одном полотенце выходит Келвин. В голову тут же приходит нелепая мысль, что он напоминает мне пластмассовую модель с уроков анатомии, на которые я ходила: четко очерчен каждый мускул.

Продефилировав мимо меня, он говорит:

— Забыл взять с собой одежду.

Минуточку, я что-то собиралась ему сказать… Ах да.

— Звонил Роберт, — говорю я и думаю, не предложить ли ему покрепче держать полотенце на талии, потому что после моих слов Келвин запросто может его уронить. — Он хочет, чтобы ты пришел пораньше.

Келвин бледнеет.

— Насколько пораньше?

Я смотрю на часы, висящие у него за спиной.

— Чтобы ты был там прямо сейчас.

Сорвавшись с места, Келвин хватает одежду и несется в ванную. Мельком заметив его голую задницу, я, кажется, обретаю новую религию. Сама я надеваю первое попавшееся — сегодня все равно всем будет плевать на мой внешний вид (собственно, как и в любой другой день), — наливаю кофе в две кружки-термос и жду у входной двери.

И потом мы бежим в театр.

На улице так холодно, что я на полном серьезе беспокоюсь, не заморозятся ли его мокрые волосы. Судя по всему, Келвин думает так же и, убрав их под вязаную шапку, подается вперед, навстречу порывистому ветру, прижимая к груди футляр с гитарой. Молча мы проходим станцию «50-я улица» — Келвин, в отличие от меня, даже не смотрит в ее сторону, — и я чувствую, как внутри становится радостно и грустно одновременно.

— Что еще сказал Роберт? — морщась от сильного ветра, спрашивает Келвин.

— Что Рамон придет в десять. И до этого времени он хотел пройтись с тобой по нескольким моментам.

Ошеломленный, Келвин резко останавливается.

— Господи. У Рамона это тоже будет первая репетиция.

Едва сказав это вслух, Келвин как будто приходит к тому же выводу, что и я: репетировать с Лизой Рамону смысла нет, если придет Келвин. И сегодня они всерьез начнут работать вместе.

Повернувшись, Келвин продолжает быстро идти в сторону театра, а я бегу за ним, чтобы не отстать.

— Ты потрясающе сыграешь, — уверяю я.

Он кивает и поглубже кутается в шарф.

— Продолжай в том же духе.

— Ты сыграешь просто великолепно.

На губах Келвина появляется еле заметная улыбка.

— Я угощу тебя выпивкой вне зависимости от того, как сложится сегодняшняя репетиция.

— В этом духе тоже продолжай, — смеется Келвин.

***

Келвин явно напуган толпой, собравшейся у сцены перед его репетицией. Во время прослушивания он выглядел куда более расслабленным. Впрочем, терять ему тогда было нечего.

Ободряюще пожав ему плечо, я задерживаюсь у входа в зал и наблюдаю, как Келвин идет по проходу к Роберту. Рамон еще не появился, что хорошо.

Мой муж и дядя пожимают другу другу руки, после чего Роберт притягивает Келвина в объятия. Спасибо небесам за чутье Роберта, сразу же ощутившего нервозность своего нового гитариста, и спасибо небесам, что Келвин не стал сопротивляться.

Рядом со мной появляется Брайан и кивком показывает в сторону сцены.

— Выглядят по-панибратски.

Закатив глаза, я молчу. На Брайане сейчас темно-синяя рубашка с тиграми, змеями и солнцами, — понятное дело, это Гуччи, но все равно нелепо. Не могу выбрать, какие чувства во мне вызывает мысль, что он отдал восемь сотен за поло: глумливую радость или расстройство по поводу своих финансов.

Но в любом случае Брайан тот еще мудак.

— Повезло же ему. Мимо проходила подходящая молодая леди, вечно одинокая и с нерадужными перспективами на будущее.

— Тебе что-то нужно? — сжав руки в кулаки, чтобы не залепить ему пощечину, спрашиваю я.

Предупреждающе приподняв бровь, Брайан отвечает:

— Мы сделаем все возможное, чтобы все узнали о вашей свадьбе. Роберт сказал, нельзя допустить слухи, будто брак фиктивный.

— Спасибо, — не зная, что на это ответить, бормочу я. Брайан явно хочет поучаствовать в этом безумии, собрав факты и сплетни и сделав из них себе новую коллекцию.

Он поворачивается ко мне.

— Должен сказать, даже на том собрании… мне в голову не могло прийти, что ты и вправду это сделаешь.

Мы очень редко стоим так близко и при этом не спорим, а сегодня утром стали заметны изменения в наших взаимоотношениях. Когда я это понимаю, все встает на свои места: Брайан не может отрицать, что я сделала нечто значимое. Поэтому будет снова и снова пинать мою самооценку, указывая на то, что я вышла замуж за незнакомца.

— Ты ведь что-то говорил про нестандартное решение, — напоминаю ему я.

— Да блин, я же пошутил! — отвечает он. — Ну кто на такое решится?

Фыркнув, Брайан уходит в вестибюль. В ответ на его самодовольство мне всегда хочется закричать что-то вроде: «Ты знаешь вообще, как произносится слово «предположительно»? Не «положительно»! Знаешь, что в слове «Вашингтон» после «а» нет буквы «н»? А что у нас есть распечатки твоих сообщений, ты в курсе? И мы знаем, сколько минут ты упиваешься своей властью, прежде чем ответить на смс».

Но я молчу. Осторожно достав из сумки фотокамеру, иду по проходу к сцене, чтобы запечатлеть первый день репетиции Келвина и Рамона.

***

Какое-то время Келвин и Роберт тихо разговаривают склонив головы. Это напоминает мне, как я наблюдала за отцом, когда тот тренировал футбольную команду, и своим старшим братом Томасом, школьным квотербеком — наклонившись друг к другу, они выстраивали стратегию игры на глазах у тысячной толпы. Происходящее на сцене сейчас во многом похоже, разве что еще более масштабное.

От воспоминания о Томасе и папе мне мучительно хочется домой. Долгие годы я стояла на месте, прежде чем обнаружила, что моя жизнь — это движущийся поезд; а хранить такую важную тайну означает уехать еще дальше.

Наконец Келвин достает гитару и настраивает ее движениями, ставшими до странного знакомыми. Мне даже кажется, будто я слышу ароматы кофе и чая — когда утром он настраивал ее, практически раздетый. А потом я практически уверена, что произойдет дальше: размяв шею, Келвин несколько раз сожмет руки в кулаки, готовя пальцы к игре. Мое сердце подскакивает к горлу, а когда Келвин выжидающе смотрит на Роберта, пульс взрывается огнем.

Роберт поднимает руки, дает обратный отсчет, и музыка Келвина льется рекой, растекаясь по проходам зала и накрывая слушателей с головой. Никто не двигается и не произносит ни слова, а насыщенная мелодия вызывает у меня дежавю — будто что-то позабытое снова стало близко, и оно сдавливает горло так сильно, что приходится запрокинуть голову в попытке вдохнуть.

Ноты Келвину не нужны, он играет короткими отрывками. Каждый раз, когда Роберт его останавливает, чтобы исправить, у меня возникает ощущение прерванного удовольствия, или как будто внезапно стало тяжело дышать. А в момент очередной остановки прямо посреди четырехдольного такта стонут, не сговариваясь, все собравшиеся в театре.

Развернувшись, Роберт шутливо просит всех быть потише.

— Позвольте мне руководить процессом.

Кто-то кричит ему в ответ:

— У меня мурашки от его игры.

— Мурашек будет еще больше, если Келвин лучше начнет брать синкопы, — отвернувшись, Роберт дает отсчет, чтобы Келвин начал снова.

Это похоже на танец — дирижер и его музыкант. Движения Роберта плавные, будто льющаяся вода, и Келвин отвечает тем же — играет выверенно и гладко. Спустя час репетиции я вспоминаю, зачем сюда пришла. Подняв камеру и неуклюже поставив ее на свой гипс, я смотрю в видоискатель. И в крохотное окошко вижу, как, аплодируя, на сцену выходит высокий и широко улыбающийся Рамон Мартин, оскароносный любимец бродвейской публики.

глава четырнадцатая

Келвин напился.

Он выпил не немного, когда с глуповатыми улыбочками уморительно шутит, нет — спотыкаясь, Келвин тяжело опирается о мое плечо, пока я помогаю ему подняться на три пролета вверх к двери квартиры.

— Рамон Мартин! — еле связывая слоги воедино, восклицает он, сдабривая речь чудовищным акцентом. Это имя он произнес уже раз семьдесят. Честно говоря, Рамона ровно в таком же состоянии мы посадили в такси примерно час назад. Весь вечер они заключали в пьяные объятия общих поклонников. — Поверить не могу, что так теперь выглядит моя жизнь, — повиснув на мне всем весом, от чего я издаю стон, говорит Келвин. — Холлс. Этот день был просто сумасшедшим. Я как будто во сне.

Прислонив Келвина к стене, я спешу достать ключи, прежде чем выйдет моя соседка миссис Моссман и потребует, чтобы мы заткнулись. Выпив совсем немного мартини, я сама себе кажусь не менее пьяной от того, свидетелем чего сегодня стала. Келвин ошеломляет и соло. А вместе с Рамоном они просто умопомрачительны. Впечатляющий баритон Рамона в сопровождении яркой игры Келвина словно волной прокатился по залу — мощной и всепоглощающей. Они покорили всех — людей, которые видели спектакль и слышали эти песни сотни раз. Даже Луис Генова, появившийся к последнему часу, почти рыдал от радости, что шоу после его ухода не умрет.

— И всем этим я обязан тебе, — обхватив пальцами мой подбородок, говорит Келвин. — Моей милой Холлэнд и ее музыкальному чутью, — кажется, ему трудно сейчас на чем-то сосредоточиться, но когда все-таки удается, Келвин тихо добавляет: — У тебя очень красивые веснушки.

В момент, когда к моему лицу приливает вся кровь, мне наконец удается открыть дверь, и Келвин, спотыкаясь, вваливается внутрь и плюхается на диван.

Я не свожу с него, полусонного, глаз. Даже в смятой одежде и развязанных кроссовках он… Господи, да просто посмотрите на него! Посмотрите на него — здесь и сейчас, в моей квартире. Он прекрасен.

— А Лулу где? — спрашивает он.

— Они с Джином пошли домой.

Келвин хихикает, уткнувшись лицом в подушку.

— Джин.

Мне до странного радостно, что Келвина так же смешит старомодное имя Джина, как и меня.

Однако поведение Лулу этим вечером радует меня куда меньше. В очередной раз она была просто несносной, подначивала меня и язвила, демонстрировала пассивную агрессию, угощала выпивкой Келвина с Рамоном и сидела у обоих на коленях, бесстыдно флиртуя.

Лулу всегда была сумасбродной, но не в таких масштабах. Я попробовала посмотреть на нее глазами Келвина, и мне стало стыдно; хотелось, чтобы Лулу успокоилась и отстала хотя бы ненадолго.

— Она тебе завидует, — снимая футболку, говорит Келвин и бросает ее куда-то мимо дивана. Футболка приземляется возле окна и лежит там синим размытым пятном.

Я бреду на кухню и наливаю нам по стакану воды, чтобы сделать вид, будто мне нет необходимости отвечать — как на его комментарий про Лулу, так и на его явную любовь ходить полуголым. Громко икнув, Келвин издает стон; слава богу, ему не нужно появляться в театре вплоть до вторника.

— Почему она такая? — бормочет он, когда я протягиваю ему стакан воды.

Интересно, думает ли Келвин о том же, что и я — когда Лулу взобралась к нему на колени и начала танцевать, а на его лице появилось плохо скрытое отвращение, прежде чем он попросил ее встать. Терпеть не могу ее наглый флирт с Келвином, но еще больше терпеть не могу, что этим вечером она, по сути, прилюдно насмехалась над нашим браком.

— Честно говоря, понятия не имею.

Приоткрыв один глаз, Келвин прищуривается.

— Что-то я сомневаюсь.

— Может, дело в том, о чем ты уже говорил, и ей просто нравится быть безумной, — сегодняшний вечер определенно можно считать безумием. — Как тебе в целом? Понравилось?

Задумчиво надув губы, он отвечает:

— Мне понравилось проводить время с Рамоном. И с тобой.

Алкоголь явно ослабил мои естественные рефлексы, и вместо того чтобы уговорить меня промолчать, сердце бьется трепетно и часто.

— Мне тоже нравится проводить время с тобой.

— Но она мне не нравится, — сморщив нос, бурчит Келвин.

Я смеюсь. Меньше чем за неделю я обнаружила, что Келвин спокоен относительно чего угодно, но когда ему кто-то не нравится, сохранять невозмутимое выражение лица ему совершенно не удается.

— Я заметила.

— У меня были такие друзья, — продолжает он. — Те, которых ты уже перерос, но расстаться не можешь.

Его слова словно сильный ветер в лицо. Не могу сказать, рада ли я или огорчена, когда понимаю, что он прав. Мы с Лулу познакомились три года назад во время учебы в Колумбийском университете и после выпуска, ведя бесконечные разговоры о будущей взрослой жизни, сильно сблизились. Она моя единственная подруга, и мне хотелось, чтобы наша дружба оставалась такой же замечательной, даже когда я чувствовала, что это больше не так.

— А не слишком ли ты пьян для таких радикальных заявлений?

Келвин хихикает.

— Я же твой муж. Почему бы мне не высказаться?

Прекратив смеяться, на долю секунды он выглядит абсолютно трезвым — кажется, в этот момент до нас обоих доходит абсурдность и непостижимость ситуации, в которой мы оказались. А потом Келвин закрывает глаза и истерически хохочет уже без остановки. Мне приходится забрать стакан, чтобы он не уронил его на пол. Пока я со смесью радости и удивления наблюдаю за ним, Келвин снова обретает над собой контроль и, притянув к себе, укладывает меня рядом — зажав между собой и диванными подушками. По моему позвоночнику пробегает горячая волна и болезненно оседает между ног.

Он влажным дыханием обдает мою шею.

— Думаю, ты сама лучшая девушка на свете.

От прикосновения к его обнаженной груди я вздрагиваю всем телом — от горла до кончиков пальцев ног. Открываю рот, пытаясь найти подходящие слова и при этом мыслить разумно, но растворяюсь в его близости — этого виртуозного музыканта и глупого мальчишки, кувыркающегося на моем диване, полуголого и так запросто со мной обнимающегося, — а когда произношу «Спасибо», Келвин уже спит.

— Я думаю, что ты тоже самый лучший на свете.

глава пятнадцатая

— Господи боже, кому и сколько я должен сунуть, чтобы заполучить сюда нормального электрика?

Репетиция почти подошла к концу, и когда Брайан идет за кулисы, в ответ на его вопрос не раздается ни звука. Если бы дело касалось любого другого, появился бы лес рук желающих помочь, но в случае с Брайном никто даже не готов отпустить двусмысленную шуточку по поводу сказанного.

Тайно сфотографировав его яростное лицо, я показываю Келвину, который стоит рядом со мной и ждет, когда Роберт закончит прослушивание нового перкуссиониста.

— Ого, — шепчет Келвин. — Ну и кислая же у него физиономия.

— Ты только не…

— Холлэнд, — словно дементор, Брайан материализуется передо мной, и, стараясь не привлекать внимания, я опускаю камеру. — Ты что, решила, сейчас самое время для фотографий? Тебя ждет семнадцать коробок рекламных материалов, а до спектакля осталось всего два часа.

Сгорая от стыда, я бросаю взгляд на Келвина.

— Даже не вздумай смотреть на него, — щелкнув пальцами у меня перед лицом, рычит Брайан. — Нечего ему таскать коробки такими руками. Иди и распаковывай сама.

Я чувствую себя настолько униженной, что даже не могу поднять взгляд на Келвина.

— Хорошо, — сдавленным голосом отвечаю я и иду к главному входу.

Ненавижу Брайана.

Ненавижу.

«Вот почему тебя никто не исправляет, когда ты говоришь «экспрессо» или пишешь «итак далие», — пока иду между рядов, думаю я. — И даже Роберт молчит, когда к подошве твоей обуви прилипает туалетная бумага!».

Может, мне пора искать другую работу? Эта мысль меня смешит, потому что та «пора» настала еще два года назад. Если не начну писать роман летом — и это еще оптимистичная цель, поскольку идеи у меня по-прежнему нет, — то, возможно, смогу устроиться стажером в какой-нибудь журнал? Перебирая в уме все полезные связи, которые у меня имеются, я гадаю, стоит ли уже отправлять пробное резюме.

Оказалось, что Брайан несколько преувеличил объем работы, и коробок всего четыре, плюс ко всему они небольшие. Наверное, там брелоки и вязаные шапки с нашивками. Даже с одной здоровой рукой мне понадобится минут десять, чтобы все разобрать.

Раздается низкий свист, и, обернувшись, я вижу Келвина, изучающего содержимое стеклянной витрины.

— Я и забыл, сколько всего тут продается.

Униженная тем, что он увидел, как я тут стою и распаковываю всю эту переоцененную ерунду, да еще и своими бесталанными руками, которые не нужно беречь, я говорю:

— Привет.

Взяв брелок, Келвин крутит его на указательном пальце.

— Тебе никогда не приходило в голову продать все это на eBay?

Я тут же смотрю по сторонам, чтобы убедиться, не слышал ли кто нас. Для меня недопустимо говорить о таком, пусть даже не всерьез.

— О боже. Нет.

— Я пошутил. Просто всегда готов поддержать тебя в любой диверсии против Брайана, — сложив руки, он опирается ими на столик, чтобы посмотреть мне в лицо. Келвин не из тех, кто торопится высказаться. Окинув меня внимательным взглядом зеленых глаз, он наконец спрашивает: — Ты в порядке?

Делаю вид, будто сильно занята коробками.

— Конечно. А что?

— Выглядишь немного напряженной.

Пытаясь разорвать не собирающуюся поддаваться упаковочную ленту, я рычу:

— И с чего бы мне напрягаться?

Келвин кладет руки на коробку, чтобы та не качалась.

— Например, из-за того, что твой босс мудак.

Чувствуя одновременно и смущение, и благодарность, я поднимаю на него взгляд:

— Он отвратительный, да.

— А тебе нравится эта работа? — спрашивает Келвин и оглядывает стеклянные витрины.

Отсутствие зрительного контакта помогает ответить честно:

— Мне нравится музыка. И фотографировать. Но когда занимаюсь чем-то подобным… мне кажется, что я впустую трачу свой ум.

— Знаешь, тем вечером, когда Джефф сказал…

Слова Джеффа назойливо звучат в моей памяти: «Она видит себя второстепенным персонажем даже в своей собственной истории».

Келвин тем временем продолжает:

— Просто мы много говорили о том, что любим делать, и совсем не обсуждали то, что ты изучала в университете и как планируешь устроить свою жизнь.

Его слова заставляют задуматься.

— Да нет же, говорили.

Но когда Келвин, прищурившись, смотрит на меня, я понимаю, что он прав.

— Я магистр изящных искусств. Изучала писательское мастерство, — под его внимательным взглядом я кусаю губы и убираю прядь с лица. — Хочу писать романы.

— Ого, — явно опешив, говорит Келвин. — А я решил, что ты хочешь связать свою жизнь с музыкой.

— Почему?

Он смотрит на меня, будто я туго соображаю.

— Но я не музыкант. Честное слово, — отвечаю я.

— Ну ладно, писательство тоже круто. Как и степень магистра. Очень впечатляет, Холлэнд.

Обычно я стараюсь не говорить о своих планах, потому что они вызывают именно такую реакцию: люди удивлены и впечатлены. Трудно сказать, причина их реакции в том, что им нравится эта идея, или же просто ни у кого даже в мыслях нет, что голова этой девушки может быть полна историй.

Окончив универ, я мечтала написать что-нибудь веселое и интересное, и что нашло бы свою нишу на рынке. А сейчас мне двадцать пять, я знаменита только продажей мерча и не написала ни одного романа или стихотворения — черт возьми, да за многие месяцы не накарябала ни единого предложения. Если бы мне давали двадцатипятицентовик каждый раз, когда говорили что-то вроде «Единственный способ написать роман — это просто сесть и сделать это», то я бы уже давно смогла позволить себе пентхаус с видом на Центральный парк. Иногда умные советы совершенно бесполезны.

— Впечатляет, если с этой степенью что-то сделать.

— Так сделай.

— Сказать, конечно, легко, — ворчу я. — Я хочу писать, но мой мозг как будто пустеет, едва начинаю думать о будущей истории. В последнее время мне кажется, что я не способна на что-то значимое — в отличие от тебя или Роберта.

Вместо того, чтобы как-то среагировать на мою неприкрытую беззащитность, Келвин — к счастью — смеется.

— Если попросишь меня написать какое-нибудь эссе или решить задачку по математике, я тебя сильно разочарую, — говорит он, а потом уже серьезно добавляет: — Все мы хороши в чем-то своем, mo stóirín. Думаю, ты недооцениваешь свои способности, — глядя куда-то вниз, Келвин протягивает руку и сплетает наши мизинцы. — Ты сделала это лишь для меня и Роберта — не ради себя. Это большая щедрость. А еще мне кажется, что ты разбираешься в музыке куда лучше, чем большинство людей здесь, — имея в виду театр, он наклоняет голову. — Так что твой ум уже работает в творческом направлении. Просто доверься своей музе.

Келвин попал в мое самое уязвимое место.

— А что, если у меня нет музы? Иногда я беспокоюсь, что просто любить писать недостаточно, чтобы заниматься этим весь день или всю жизнь, — я еще никому этого не говорила, и суровая откровенность собственных слов заставляет меня почувствовать себя обнаженной. — И я сдерживаю сама себя из страха, что не смогу писать и в итоге останусь с дипломом, который некуда применить, и без дальнейших перспектив.

Проблема в том, что ему это не понять, я уверена. Взяв гитару в руки в четыре года, Келвин с тех пор играл из чистейшей любви к музыке. Я обожаю читать, но всякий раз, когда передо мной оказывается книга, сражающая наповал, ко мне приходят мысли из разряда «Ничего подобного я никогда не напишу». Так значит, Джефф прав? Я не могу писать, потому что вижу себя второстепенным персонажем? Девушкой, обреченной быть другом и дочерью — опорой для других?

Словно поняв, что ответить ему нечего, Келвин показывает на коллекционную программку с изображением Луиса и Сета на сцене, широко улыбающихся после первого совместного спектакля, принесшего им оглушительный успех.

— Это фото сделала ты?

Вообще-то, да, но меня удивляет его вопрос. Как будто Келвин еще не ужился с мыслью, что станет новой звездой Бродвея. И что скоро на программках юбилейных спектаклей по двадцать долларов за штуку будут красоваться фото с ним и Рамоном, ликующе улыбающихся друг другу.

— Ага, я.

Келвин с гордостью смотрит на меня и улыбается.

— Отличный снимок. У тебя есть полно талантов, которые ты еще не реализовала.

***

Репетиция окончена, и вместе с толпой Келвин выходит наружу, придерживая мне дверь, после чего мы поворачиваем направо, на 47-ю улицу. Поскольку, наряду с остальными спектаклями, он проработал неимоверное количество часов еще и с Келвином и Рамоном, Роберт передал бразды правления на сегодня помощнику режиссера.

Подозреваю, что Джефф запрыгал от восторга и потребовал, чтобы его супруг несколько вечеров провел дома и отдохнул.

На улице морозно. Потуже завязав шарф, я надеваю перчатки. Келвин же — все еще под действием адреналина после репетиции — видимо, холод не чувствует.

— Как прошел конец дня? — повернувшись ко мне, пока мы стоим на светофоре, спрашивает он.

От моего смеха изо рта вырывается облачко пара.

— Планировала убийство Брайана…

— Отличная идея для книги, кстати, — перебивает меня Келвин.

— Распаковывала мерч…

— И, если мне можно заметить, витрина выглядит просто потрясающе.

Я смотрю на него краем глаза.

— Ты не большой мастер на комплименты.

— Просто я впечатлен, как много всего ты делаешь для театра, вот и все, — прижав руку к своей груди, говорит Келвин. — Ты как будто рождена для этого.

Взяв Келвина под руку, я прижимаюсь к нему, чтобы не замерзнуть на холодном ветру.

— Роберт обожает рассказывать историю, как я родилась, — повернувшись к Келвину, я замечаю, что его внимание приковано к моему лицу. — По словам Роберта, Джеффа и мамы, папа привел в комнату моих братьев и сестру, чтобы со мной познакомиться, и их возня была похожа на щенячьи игры вокруг мамы, которая была настолько уставшей, что с трудом могла говорить. Роберт взял меня на руки и сказал, чтобы та отдыхала. И вроде бы спросил: «Ты не против, если я займусь ее воспитанием?»

Келвин смеется.

— Я серьезно, — широко улыбаюсь я.

— Я смеюсь, поскольку верю на сто процентов, что так и было.

— И каждый раз, когда в моей жизни намечалось что-то более-менее важное, — продолжаю я, — например, летний лагерь или игра в волейбол, или поездка с подругой и ее родными, я отпрашивалась у родителей, но те всегда перенаправляли меня к обоим дядюшкам. Каждый день после школы я проводила в их доме в Де-Мойне. Как и большую часть уикендов. Вечером ходила с Робертом в театр и делала уроки в зале — ряд H, место 23, мое любимое, — в то время как он дирижировал оркестром на репетиции.

— А твои родители не возражали? — интересуется Келвин. — Моя мама настолько привыкла всех опекать и контролировать, что, уверен, она бы не пережила.

Он не первый, кто об этом спрашивает. На протяжении всей моей жизни друзья постоянно задавали вопрос, не произошел ли какой раскол между мной и родителями. Но нет. Мне просто всегда больше нравилось быть со своими дядями, и мама нормально к этому относилась.

— Когда я появилась на свет, времени, чтобы мной заниматься, у мамы было немного. Томасу на тот момент исполнилось тринадцать. А когда мне было всего три года, папа начал тренировать Томаса сначала в университетской сборной, а потом и на уровне штата, так что его футбол стал важной частью жизни нашей семьи. Потом мой брат получил стипендию в Университете Айовы, и папа пропадал там целыми днями. В свои семь Оливия была маминой главной головной болью. Дэвис от мамы вообще не отлипал, а я…

— Ты затерялась в этой суматохе?

— Наверное, да, — покачав головой, отвечаю я. — Не знаю. Пожалуй, мне легче считать это соглашением, которое всех устраивало. Мама радовалась, что я была счастлива с Робертом и Джеффом.

— Должно быть, это потрясающе — вырасти в концертном зале.

Я киваю.

— Едва услышав первые вступительные аккорды, я по ним могу распознать практически любую классическую пьесу, но иногда все же задаюсь вопросом, не расстраивается ли Роберт, что моих музыкальных способностей на большее не хватает.

— Но описанное тобой и есть музыкальные способности, Холлэнд.

— Нет, я про настоящий талант.

Келвин задерживается на мне взглядом, после чего крепче прижимает мою руку к себе.

Кому-то сигналя, мимо проезжает машина, после чего пешеходы, будто стая рыб, пересекают проезжую часть. Мы с Келвином направляемся к ресторану, где собирались встретиться с Робертом, Джеффом и Лулу. От перспективы провести вечер с Келвином и дядюшками я немного нервничаю, потому что с тех самых пор, как им стало известно о нашем браке, все вместе мы еще не общались. Еще я надеюсь, что Лулу разобралась в себе и будет вести себя нормально. Я ее люблю, но не знаю, сколько еще готова выдержать.

Келвин пропускает меня вперед, когда мы поднимаемся по небольшой лестнице местечка под названием «Суши Гари». В Нью-Йорке рестораны подстраиваются под все доступные помещения и поэтому бывают всех возможных размеров. Сквозь гул голосов и звуки игры в тетрис нас ведут мимо узкой барной стойки к маленькому диванчику со столиком, где уже сидят Лулу, Роберт и Джефф и пьют сакэ.

Роберт с Джеффом встают и целуют меня в щеки.

— Простите, что опоздали, — говорю я.

— Мы сами только что пришли, — отмахивается Роберт.

— А я нет, — говорит Лулу и показывает на свой сакэ. — Я тут уже минут двадцать.

— Лулу нас развлекает, — отвечая на мой незаданный вопрос, говорит Джефф и подмигивает.

— Да неужели, — снимая пальто, бормочу я, после чего, бросив настороженный взгляд в сторону подруги, сажусь за столик.

Лулу самодовольно улыбается мне в ответ и протягивает свой телефон.

— Смотри. Я богиня современных технологий.

С опаской беру телефон и смотрю на экран.

— О боже! — восклицаю я. На фото изображена пара на пляже, они сидят на песке, а позади горит костер. Но это не просто какая-то пара. Это мы с Келвином.

— Так и знала, что уроки работы с Фотошопом окажутся полезными. И не только для того, чтобы увеличивать себе сиськи на фотках, — шлепнув ладонью по столу, говорит Лулу.

Краем глаза я замечаю, как Роберт и Джефф переглядываются. Обычно они в лучшем случае терпят Лулу. Но я все равно рада ей — подруга отвлекает внимание от неудобной темы беседы: что мы с Келвином и дядями теперь одна семья.

— Господи, — заглядывая мне через плечо, говорит Келвин. Он почти прижимается своей щекой к моей, и я чувствую его прохладную после прогулки на улице кожу. — Очень красиво.

— Ваш медовый месяц, — поясняет Лулу. — Во Флориде, понятное дело, раз вылететь из страны, не попавшись, ты не можешь.

Джефф шикает на нее, а я открываю следующее фото — мы с Келвином на каком-то концерте на стадионе. Он стоит позади меня, обняв за талию и прижавшись щекой к моему виску. На третьем мы сидим с ним на скамейке в парке и смотрим друг на друга.

— Ты сама это сделала? Ты же не знала, как записать шоу с Тревором Ноем!

Лулу решает не обращать внимание на такой выпад.

— Меня вдохновил тот парень, который вставляет себя в фотки Кендалл Кардашьян из Инстаграма, — Роберт и Джефф, похоже, поначалу ее слушали, но после упоминания Инстаграма и фамилии Кардашьян их взгляды стали стеклянными. — Я использовала кучу фотографий со свадьбы, а еще те, которые были у меня в телефоне. И то его фото, которое ты сделала в баре.

Я бросаю на Лулу предупреждающий взгляд, но Келвин, кажется, не слышит и все еще рассматривает поддельное фото.

— Знаешь, что я тебе скажу? — показав на свой телефон, продолжает Лулу. — Я теперь не поверю ни единой журнальной обложке, но зато в диком восторге от своей рождественской фотосессии с принцем Гарри и Эдом Шираном.

Открыв следующее изображение и уставившись в шоке на обнаженную грудь, мы с Келвином возвращаемся к нашему фото на скамейке.

— Не пролистывайте там слишком далеко, — сделав глоток своего рисового напитка, предупреждает Лулу. — Там идут сначала мои голые сиськи, а потом кое-что от Джина в ответ.

Келвин берет у меня телефон — судя по всему, мы находились в одном шаге от лицезрения члена Джина — и возвращает его Лулу.

— Отправишь их Холлэнд? Наши отфотошопленные фото, я имею в виду, не сиськи, — он смотрит на меня. — Мы выглядим там как настоящая пара.

— Как горячая парочка, — исправляет его Лулу, и мой пульс стремительно ускоряется. Она немедленно получает мое прощение. Знаю, фото сделаны при помощи фильтров и некоторой компьютерной магии, но на них я выгляжу так, будто мое место действительно рядом с Келвином.

Роберт подливает себе сакэ, хотя обычно он не любитель выпить. Мы с Джеффом обмениваемся любопытными взглядами.

— Они выглядят очень убедительно, — рассеянно замечает Роберт и, сняв очки, потирает переносицу.

— Странно их видеть, да? — спрашиваю я.

Напряженный взгляд Роберта встречается с моим.

— Во всей этой ситуации для меня много чего странного, — помолчав немного, он берет меня за руку. — Да, я не хотел, чтобы ты это сделала, но не могу притворяться, будто видеть, как Рамон и Келвин исполняют написанные мной музыкальные номера… Знаешь, это словно сон.

Келвин согласно хмыкает.

Отпустив мою руку, Роберт говорит чуть тише:

— Боже, я надеюсь, что все получится.

— Послушай, — говорит Джефф и подносит руку Роберта к губам, — возможно, у меня не вызывает большой восторг то, как все сложилось, но даже я уверен, что все будет хорошо.

Я с беспокойством смотрю то на одного, то на другого. Джефф обычно не из тех, кто любит проявлять чувства на публике. Он хладнокровен — да. Спокоен и уверен в себе — да. Но никогда не демонстрирует свои симпатии на людях. Поэтому при виде его, открыто поддерживающего Роберта, мое чутье заработало на полную мощность.

— Что-то не так?

Эти двое молча переглядываются, после чего Роберт сжимает руку Джеффа и надевает очки.

— Я волнуюсь, что будут трудности. Келвин должен официально начать работать уже на следующей неделе, но кто знает, получится ли все устроить.

— Нужные документы мы подали спустя всего полтора дня после свадьбы, — глянув на Келвина, который согласно кивает, говорю я.

— Знаю, Лютик. Дело не в тебе. Просто оформление разрешения на работу может занять несколько месяцев, и мы подали запрос, чтобы ускорить процесс и уложиться в две недели. Что маловероятно. А раз Луис уже ушел, я не уверен, что могу поставить Луизу в пару к Рамону, пока все мы ждем Келвина. Рамон на это просто не пойдет.

Взглянув на лицо Келвина — оскорбленное, поскольку он явно уже видит себя в этом спектакле, — я понимаю, что Роберт мыслит верно.

Джефф поворачивается к нам с Келвином.

— Я разговаривал с Сэмом из миграционной службы, и он подтвердил, что все необходимое вы им предоставили. Получение разрешения он гарантировать не возьмется, но может немного поспособствовать, чтобы документы рассмотрели вовремя.

Я чувствую, как у меня расслабляются плечи.

— О, это же хорошо.

— Я уже говорил, — обращается к Роберту Келвин, — но хочу еще раз сказать спасибо за все, что вы для меня сделали. Даже не знаю, как смогу отблагодарить.

— Да ну, перестань, — покачав головой, отвечает Роберт, и общее напряжение исчезает. — Просто у меня предпремьерный мандраж. Так всегда бывает. Но сейчас еще и обстоятельства непростые.

В этот момент к столику подходит официантка и интересуется, готовы ли мы сделать заказ. Обсудив немного, Джефф с Робертом заказывают то же, что и всегда, а когда подходит очередь Лулу, Келвин пододвигается ко мне ближе и показывает на меню.

— Я думал взять баклажаны, хочешь присоединиться? Или давай просто наберем несколько закусок на двоих?

Это настолько типично для пар, что поначалу я не нахожусь с ответом. Его предложение застало меня врасплох.

— Холлс, — зовет Келвин и терпеливо улыбается, а в глазах пляшут смешинки.

— Конечно, — отвечаю я. — Что еще ты хотел заказать?

Едва он открывает рот, у него в кармане вибрирует телефон. Келвин сидит так близко, что я чувствую эту вибрацию, передающуюся мне по мягкой поверхности скамейки.

— Извини, — говорит он и достает телефон.

На экране высвечивается имя Натали.

Пару секунд Келвин в замешательстве смотрит на экран, после чего его улыбка исчезает, как будто в этот момент до него что-то доходит.

— Вот блин.

У меня пересыхает в горле.

— Все в порядке?

— Да. Я… — словно передумав в последнюю минуту, Келвин обращается ко всем присутствующим: — Извините, я отойду на минутку. Нужно ответить, — после чего добавляет уже мне: — Закажи что угодно.

Когда Келвин встает, я поворачиваюсь к нему.

— Ты уверен, что в порядке?

— Конечно, — сжав мое плечо, он идет к выходу. Через стеклянные двери я вижу, как он спускается по лестнице — уже держа телефон у уха, — а потом пропадает из виду.

***

Бросив ключи на стол, я смотрю, как Келвин молча идет в ванную, чтобы подготовиться ко сну. Всю дорогу домой меня не покидало странное чувство, что между нами возник какой-то барьер, и я пыталась понять, чем вызвано его беспокойство. Помимо очевидных, конечно же: стресса от грядущего выступления и нервозности насчет документов. Быть может, тут и то, и другое, и Келвину нужно время, чтобы приспособиться. А сохранять здравомыслие, пока мы ждем разрешение на работу, все равно что наблюдать, как кто-то вбивает в мою руку гвоздь. Это мучительно. И совершенно не поддается контролю. Могу себе представить, каково Келвину.

Но поскольку Келвин так много удовольствия находит в музыке и старается на все смотреть с оптимизмом, мне даже не верится, что он может быть обеспокоен. И что это за срочный звонок был сегодня вечером? Еще одна возможность, благодаря которой он может остаться в стране? И неужели я единственная, кто планирует хранить верность?

От подобной мысли меня начинает подташнивать.

Выйдя из ванной, Келвин резко останавливается, увидев, что я до сих пор стою у входной двери.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает он.

Я пытаюсь улыбнуться.

— Ага. Ужин был чудесным.

Кивнув, он подходит к дивану, садится и, расстегнув рубашку, наклоняется, положив голову на руки.

Это так странно — жить с кем-то, кого я плохо знаю. Сегодня он пил не слишком много, чтобы испытывать по этому поводу недомогание. Ели мы полчаса назад, поэтому проблема и не в съеденном…

— А ты? Хорошо себя чувствуешь?

Келвин кивает, но когда понимает голову, я замечаю, что глаза у него красные, а взгляд от сильной усталости немного расфокусирован.

— Прошло всего чуть больше недели, но от вида нервничающего Роберта я тоже начал нервничать. Что, если все нами сделанное — впустую? Мне кажется, ожидание начинает подтачивать мою уверенность. А я всего лишь хочу заниматься музыкой. Всего лишь хочу быть здесь.

Понимающе кивая, я чувствую себя странно виноватой — как будто должна была каким-то образом ускорить процесс. Но мне не кажется, что все совсем уж «впустую». Понимаю, на самом деле мы не пара, но быть рядом с ним так приятно, даже просто платонически. Это уже немало значит.

В памяти всплывает имя Натали и то, как стремительно Келвин выбежал из ресторана… Мне становится беспокойно, но уже совсем по иной причине.

— Надеюсь, тот звонок был не с плохими новостями.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, о каком звонке речь, после чего он поднимает голову и смущенно морщится.

— У меня было назначено свидание, о котором я совершенно забыл.

Такой ответ мгновенно лишает меня дара речи.

— Нет-нет, погоди, — говорит Келвин и поднимает руку. — Прозвучало как-то не очень хорошо. О свидании мы договорились за несколько дней до нашего с тобой обеда, но я забыл его отменить. Мне очень жаль.

Ой как неловко. Ковыряя маленький заусенец у себя на пальце, я сажусь рядом с ним на диван.

— Мне кажется, если ты хочешь… Даже не знаю… Наверное, нам не обязательно… — запутавшись в собственных словах, я ощущаю, как Келвин поворачивается и внимательно на меня смотрит, — куда-то вместе ходить. Ну, разве что когда это необходимо и для создания видимости.

— Черт возьми, Холлэнд, — будто не веря своим ушам, говорит Келвин. — Мне жаль не потому, что свидание сорвалось. Я приношу свои извинения, поскольку мне звонила другая женщина во время ужина с тобой и твоими близкими.

— А-а.

Он смеется.

— Ты что, думаешь, я прощелыга какой-то?

— Нет, наверное, — отвечаю я и не могу сдержать улыбку. Понятия не имею, что означает это слово. Мое беспокойство медленно исчезает. — Но ситуация у нас беспрецедентная, поэтому многое не понятно.

— Согласен. Вот только я не собираюсь встречаться с кем-то еще… даже если мы всего лишь притворяемся.

Несмотря на готовность Келвина хранить верность, слова «Мы всего лишь притворяемся» ранят, будто нож. Ведь я не притворяюсь. Или это не так? Нет, все-таки притворяюсь, но лишь в том, что по отношению к нему якобы ничего не чувствую.

— Как вы с ней познакомились?

— Через общего друга, — с готовностью отвечает Келвин. — Но тут нет ничего особенно интересного. Я видел ее всего раз. Кстати о знакомствах… — сделав паузу, он ждет, чтобы я посмотрела на него.

— Что? — когда жжение в груди наконец ослабевает, спрашиваю я.

— Мы не договорились, что будем отвечать на вопрос, как познакомились.

Кивая, я смотрю прямо перед собой. Я хорошо помню нашу интимную переписку. И как уютно было лежать на диване, прижавшись к его голой груди. Мысленно напомнив себе, что мы всего лишь притворяемся, я говорю:

— Мне кажется, нам стоит придерживаться самой простой версии. Мы познакомились на станции метро. Никаких сложностей придумывать не нужно.

глава шестнадцатая

Каждый день по три часа подряд Келвин репетирует с Рамоном, после чего на вечернем спектакле их сменяют Луис и Луиза. Когда после каждой репетиции Келвин встречается со мной за кулисами, его улыбкой можно озарить полгорода. Музыка заставляет его светиться изнутри — так сильно, что с трудом верится глазам. Иногда кажется, будто у него прямо под кожей мерцают огоньки.

Время от времени с Келвином и Рамоном работает Роберт, но бывает и так, что он передает руководство репетицией своему помощнику, Элану. Поскольку Роберт сам написал эту музыку, он почти физически чувствует ноты и направляет музыкантов инстинктивными, плавными движениями. А Элан, как я успела заметить, больше фокусируется на технической точности, нежели на артистизме. И в дни работы с Эланом музыка теряет какие-то глубинные эмоции, которые могли бы передать друг другу Келвин и Рамон.

Я уже видела это раньше: как страсть Роберта медленно перетекает в его музыкантов и как он учит их чувствовать музыку, а не просто играть. При помощи тональности, ритма и динамики зритель может «услышать» всхлип и задержанное дыхание или «увидеть» победно вскинутую вверх руку. Музыка перестает быть отдельными нотами — собранные воедино, они являют собой нечто почти потустороннее.

Сегодняшний день — из числа самых обыденных.

— Что у меня не получилось? — не успев сойти со сцены, спрашивает Келвин и выжидающе смотрит на меня. Поправив гитару, он кивает в сторону сцены. — Что-то не так, но я не уверен, где и в какой момент это было.

В другой ситуации я бы отказалась от идеи давать Келвину советы, как улучшить его виртуозную игру на гитаре, но сейчас попала под влияние его восторга и волнения от грядущей премьеры.

— В номере «Без тебя» тебе нужно не спешить и подчеркнуть прерванную каденцию, чтобы усилить напряжение. Вы с Рамоном на этом моменте чересчур торопитесь идти дальше.

Секунд десять Келвин молча на меня смотрит, и мне становится неуютно. Я еще ни разу его не критиковала.

Кажется, я натворила дел.

***

Молчание продолжается и за ужином. Быстро поев, Келвин берется за гитару и отгораживается тем самым от остального мира. Я ухожу к себе и слышу, как снова и снова он играет тот отрывок, пока не засыпаю. Мне снится, что я преследую его в каком-то лесу.

Но на следующий день на репетиции Келвин встречается со мной взглядом во время игры этого фрагмента. И когда делает акцент на тех нотах, у меня текут слезы — звучание стало изумительно красивым.

Он дает понять, что я была права.

«Доверься своей музе».

Вечером того же дня — впервые за многие месяцы — я пишу. У меня получился всего один абзац, и это даже не часть вымышленного мира, который я отчаянно хочу создать, а мои чувства, испытанные во время прослушивания дуэта Келвина и Рамона. Ощущения, которые зародились у меня в груди и от которых я чувствовала себя невесомой. Но тем не менее я пишу! На странице файла появились слова.

Каждый вечер мы с Рамоном и Келвином из-за кулис наблюдаем за игрой Лизы и Луиса во время спектаклей. Мне кажется, я могу видеть, как Келвин мысленно повторяет реплики и на вступительных нотах каждого спектакля отсчитывает, сколько вечеров осталось до их с Рамоном дебюта.

***

Несколько месяцев назад Майкл Астерофф опубликовал новость, что в середине февраля Рамон заменит Луиса. Но никто из продюсеров пока что не сказал ни слова об изменениях в оркестре — например, о Келвине и его гитаре. Всем известно об уходе Сета, первой скрипки, но, видимо, считается, будто его место займет Луиза. Я знаю, что Роберт ждет полученного разрешения на работу, чтобы делать хоть какие-то заявления. Но учитывая реакцию руководства на игру Келвина и то, что с ним обращаются уже как с восходящей звездой, — плюс ко всему, в бродвейских кругах и в соцсетях Лизу пусть и мягко, но все-таки критикуют, — я не думаю, что грядущей премьере может повредить преждевременный ажиотаж вокруг Келвина.

Через три недели после старта репетиций и примерно за неделю до первого выступления Келвина дома нас ждет официально выглядящее письмо. Мы оба набрасываемся на него, словно оголодавшие собаки.

Наша заявка принята, и, как говорил Джефф, это хорошо, потому что теперь можно заниматься документами, которые Майкл должен предоставить моему мужу для получения официального разрешения на работу.

Спустя несколько часов нам звонит помощник Майкла и говорит, что на следующей неделе нужно запланировать совместную фотосессию и интервью Келвина и Рамона. Хотя основное внимание СМИ будет сфокусировано на Рамоне, Келвин по такому случаю все равно обновил стрижку и маникюр, но вежливо отказался от депиляции груди воском.

Мы завели совместный расчетный счет, предполагающий, что разделим базовые траты, вот только с финансами у нас обоих плоховато. Если не считать трех сотен долларов на общем счету, у меня есть некий неприкосновенный запас. У Келвина на счету примерно та же сумма — но никаких сбережений. Для интервью и выступлений ему нужно купить кое-что из одежды: костюм, рубашки, туфли. Наш баланс стремительно сокращается, но поскольку я не одна, это переносится куда легче… Впрочем, все напряжение покидает нас, едва мы входим в здание театра. Келвин тут же излучает неистовую энергию.

Наши последние дни перед его дебютным выступлением должны сопровождаться подходящим саундтреком. Идеально, если из «Огненных колесниц». Но из «Челюстей» как-то ближе к реальности.

Грядет день Икс, и растущее в связи с этим напряжение я точно не придумала: в соцсетях бурлят обсуждения того, кто же заменит Сета, — новый гитарист вызывает множество споров. На улице толпятся поклонники в жажде услышать хотя бы самый короткий музыкальный отрывок, чтобы удовлетворить свое любопытство. Поэтому мы практически поселились в «Левин-Глэдстоун». Майкл, который обычно крайне редко появляется в театре, вышагивает вперед-назад по проходам на каждой репетиции. Время от времени на балконах бывают замечены братья Лоу — которые раньше тоже во всем доверяли Роберту и не беспокоили его своим присутствием. Брайан бушует за кулисами: раздает приказы и набрасывается чуть ли не с кулаками на рабочих, когда те перестают бегать по делам и слоняются у сцены. Роберт напряжен до предела и срывается на крик при малейшей ошибке. Рамон как перфекционист требует репетировать снова и снова, едва не теряя голос, а пальцы Келвина чуть ли не начинают кровоточить. Но под конец каждого изнурительного дня Келвин подходит ко мне с широкой улыбкой — как будто ждал всего этого много лет, как будто ему все нипочем или, быть может, просто его восторг перевешивает страх.

Я часто замечаю, что рабочие сцены и актеры смотрят на него — и на нас. Со стороны мы похожи на любую другую женатую пару. Келвин часто прикасается ко мне и целует (в лоб). Приходим и уходим вместе, несмотря на то, что в моем присутствии на репетициях нет необходимости. И хотя я совсем не выгляжу несчастной, уверена, многие задаются вопросом, как так случилось, что он женился именно на мне. Девушке с веснушками, у которой сползают колготки и вечно проливается кофе. Которая постоянно наталкивается на кого-нибудь со своей камерой.

А вот движения Келвина всегда плавные и ловкие, и, как мы уже поняли, он умеет есть салат, не запачкав соусом подбородок.

Я считаю, это нечестно.

***

Келвина я нахожу за кулисами — стоящего прислонившись к стене и разговаривающего с Итаном, музыкантом из оркестра, который спит и видит, как бы оттащить моего мужа в уголок для более приватного общения. Тот факт, что Келвин гетеро, вызывает почти физические страдания у большинства его коллег-мужчин.

Увидев меня, Келвин тут же заметно расслабляется и, обойдя Итана, движется в мою сторону.

Итан раздраженно смотрит на меня и наигранно улыбается.

— Привет, Холлэнд.

— Привет, Итан, — ровно с такой же улыбкой отвечаю я.

Я едва не выпрыгиваю из своих туфель, когда Келвин прижимает меня спиной к себе и проводит губами по скуле.

— Я собираюсь пригласить свою прекрасную жену на ужин.

Из-за того, что Келвин стоит так близко, я не могу к нему повернуться — мы чуть было не поцеловались.

— Пригласить на ужин? — переспрашиваю я и делаю шаг вперед, увеличив тем самым расстояние между собой и своим мужем — от которого пахнет чем-то древесным и свежим и который буквально в соседней комнате каждую ночь спит практически голым.

— На настоящее свидание. Как подобает.

Воображаемая Холлэнд радостно прыгает и машет плакатом, на котором написано «Это означает секс!», но я прошу ее угомониться, пока мы обе не получим должных разъяснений.

— А как подобает? — нарочито скромно уточняю я.

Похоже, что подтекст доходит до него одновременно со мной. Тихо покашляв, Келвин достает из кармана бальзам и проводит им по губам, которые мне очень, ну просто очень нравятся.

— Как обычно, — закрыв тюбик, он широко улыбается. — Мы поедим. Выпьем. Хорошо проведем время.

Он на что-то намекает этим своим «Хорошо проведем время»? И еле заметная хрипотца в его голосе мне не послышалась? Повернувшись в сторону Итана, я начинаю жалеть, что не могу уточнить у него насчет своих догадок, вот только во время нашего внезапного флирта с Келвином тот успел куда-то уйти, чего мы оба не заметили.

— Когда речь идет о еде и выпивке, я всегда «за».

— Вот поэтому ты мне и нравишься, — Келвин берет меня под руку, и в этот момент я краем глаза замечаю у противоположного конца сцены еще один тоскливый мужской взгляд. Тем временем мой муж тянет меня к боковому выходу. — Тебе нужно будет надеть подходящее платье и туфли и сделать подходящую прическу: собрать волосы в пучок.

Пока я пытаюсь осознать, нравится мне или нет, что он диктует мне, как одеваться, Келвин кладет ладонь мне на затылок и прижимается губами — такими мягкими и теплыми — к моей щеке.

— Твоя шея — мой криптонит, — не отстраняясь ни на сантиметр, говорит он, и я ощущаю его улыбку. — Надо будет отправить тебе побольше смс-ок на эту тему.

***

Я выхожу из спальни в единственном имеющемся у меня подходящем платье: черном, длиной чуть выше колена, облегающем сверху и с юбкой из струящегося плиссированного шифона.

Келвину оно явно нравится, потому что когда я выхожу, у него приоткрывается рот, словно внезапно улетучилась мысль, которой он хотел поделиться. Нужно признать, я тоже ошарашена. Келвин надел новый костюм с лавандового цвета рубашкой, оставив две верхние пуговицы расстегнутыми, и теперь мне трудно отвести взгляд от его ключиц.

Внимательно оглядев меня с ног до головы, Келвин произносит:

— Да.

— Что, подходяще?

Его взгляд тут же скользит по моей шее; я собрала волосы наверх.

— Господи. Да.

Несколько кварталов мы идем до Taboon [ресторан в Нью-Йорке — прим. перев.], и несмотря на то, что в очереди перед нами человек десять, Келвин направляется прямо к стоящему в дверях человеку, пожимает ему руку, и тот показывает на столик в задней части зала. Я иду следом и замечаю, как несколько голов поворачивается в нашу сторону, когда мой ирландец снимает своей синий пиджак и небрежным жестом вешает его на руку.

Келвин выдвигает для меня стул, а я спрашиваю:

— Ты знаком с тем парнем?

— Со времен Джульярда, — слегка скривившись, поясняет он. — Блестящий был виолончелист. С тех пор ему везло мало.

Я чувствую, как сдавливает горло от желания помочь. Но каким бы замечательным ни был Роберт, каким бы сложно организованным для простенького театра ни был его оркестр, он не может нанять каждого безработного музыканта, которого мы только встретим.

Келвину удается прочитать мои мысли по взгляду, и жесткая линия его рта смягчается.

— У него обязательно все наладится. Возможно, когда-нибудь потом мы ему сможем помочь.

Мы.

Когда-нибудь потом.

Тяжело сглотнув, я изо всех сил стараюсь небрежно пожать плечами. После чего мы оба одновременно смотрим в меню; внутри тревожно, а в животе порхают бабочки.

У нас настоящее свидание.

Много вечеров подряд мы сидели с ним на диване и заказывали еду на дом. Множество приятных вечеров проводили с Робертом, Джеффом и даже Лулу, после чего вдвоем шли домой. Чем же отличается этот вечер?

Келвин поднимает голову.

— Давай возьмем напополам закуску из цветной капусты и сибаса?

Черт возьми, а мне нравится иметь в качестве мужа такого решительного едока.

— Давай.

Отложив меню в сторону, Келвин берет меня за руку.

— Я уже говорил, как благодарен тебе?

— Раз или два, — смеюсь я.

— Тогда на всякий случай скажу еще раз, — в его сияющих глаза чистейшая искренность. — Спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста. Как же иначе.

Сжав руку, он отпускает ее и, откинувшись на спинку стула, улыбается подошедшему официанту. Игра в женатых ощущается простой, а Келвин кажется охотно в нее вовлеченным. Это лишний раз напоминает мне, что на самом деле я не так уж и хорошо его знаю. Мне знакомо его лицо — оливковая кожа, зеленоватые глаза и идеально неидеальные зубы, — но творящееся в голове по-прежнему остается загадкой.

Когда мы сделали заказ, Келвин поворачивается достать что-то из внутреннего кармана пиджака и протягивает мне маленькую розовую коробочку.

— Это тебе.

Боже, принимать подарки и комплименты хуже меня не умеет никто на свете. Поэтому сразу же активизируется мое второе «Я» и бормочет что-то вроде: «Господи, спятила, что ли, как тебе в голову только приходит так нелепо реагировать!»

Когда открываю коробочку и вижу внутри золотое кладдахское кольцо [традиционное ирландское украшение, преподносится в знак дружбы или как обручальное — прим. перев.], во мне начинают бушевать эмоции.

— Понимаю, носить такое кольцо кажется стереотипом, — говорит Келвин, глядя на мое ошарашенное лицо, — но у ирландцев это традиция. Не сочти меня банальным. Это кольцо не только про любовь — хотя тут сердце. Руки символизируют дружескую поддержку, а корона — преданность, — смущенно улыбнувшись, он надевает кольцо на безымянный палец моей правой руки. Сердцем к запястью [по традиции это означает, что девушка с кем-то встречается — прим. перев.], — глядя на мою руку и улыбаясь, Келвин осторожно поправляет кольцо. — Поскольку ты замужем, то носила бы его на левой руке, но там у тебя обручальное.

Боясь ляпнуть что-нибудь неподобающее или легкомысленное, я молча поглаживаю кольцо и улыбаюсь.

— Тебе нравится? — тихо спрашивает Келвин.

Вот он, момент, когда я могла бы сказать, что увлечена им, и его кольцо, по сути, наполнило мою жизнь новым смыслом, но я лишь киваю и шепотом говорю:

— Оно очень красивое, Келвин.

Он откидывается на спинку стула, но выражение лица по-прежнему ранимое и напряженное.

— Тебе нравится наблюдать за мной на репетиции?

Я громко фыркаю.

— Это что, серьезный вопрос?

— Наверное, да, — неуверенно поморщившись, говорит Келвин. — Мне очень важно твое мнение. А твои советы… бесценны.

Его слова поражают.

— Я обожаю наблюдать за тобой на репетиции. Твоя игра впечатляет — и, думаю, ты и так должен это знать.

Официант приносит вино, мы оба делаем по глотку, чтобы одобрить выбор, и тот снова уходит.

— Да, я считаю, у нас с Рамоном отличный дуэт, — глядя на меня поверх бокала, говорит Келвин, а потом задумчиво прикусывает губу. — Просто мне хотелось сказать… Все это время я мечтал именно об этом. Я рассказывал тебе, что когда только-только вышла премьера «Его одержимости», моей мечтой было когда-нибудь присоединиться к этой постановке?

Чувствую, как сжимается мое сердце.

— Серьезно?

Кивнув, Келвин делает еще один глоток.

— После окончания Джульярда я очень даже рассчитывал на что-то подобное. И думал, что затишье больше нескольких месяцев не продлится. Что я познакомлюсь с кем-нибудь на вечеринке, расскажу о себе, и все изменится. Но потом один год сменился другим, два превратились в четыре, а я так сильно хотел играть на Бродвее, что просто взял и остался в стране. Это был полный провал, приходится признать.

— Я отлично понимаю, как такое могло произойти.

«Та же история у меня с писательством, — думаю я. — В ожидании, что вот-вот появится идея, я провела день, неделю, месяц. И вот после окончания магистратуры прошло два года, а я не написала ни слова».

— Поэтому я клоню к тому, что все происходящее сейчас для меня чрезвычайно важно. И все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь… Я хочу, чтобы этот брак принес пользу и тебе, — мягко говорит Келвин, — но не совсем уверен, как это осуществить.

Все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь…

Все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь… Вот, значит, как?

Мой мозг зациклился на словах Келвина, и меня не покидает ощущение, что он сказал это из чувства вины. Вот только ответ «Мы можем начать заниматься сексом» буквально вертится на языке. Еще мгновение, и сорвется.

Сделав несколько больших глотков вина, я грубовато вытираю рот ладонью.

— Не беспокойся об этом.

— Как насчет помочь тебе с книгой?

В животе возникает уже знакомое тянущее ощущение, которое всегда сопровождает мои мысли о том, как я открою ноутбук и начну что-нибудь писать.

Сегодня мы можем заняться сексом.

Я отпиваю еще вина.

— Я постараюсь что-нибудь придумать, — тихо говорит Келвин.

глава семнадцатая

Первое выступление Келвина и Рамона назначено на пятницу.

Когда я нахожу своего мужа стоящим у зеркала в моей спальне и пытающимся завязать галстук, он кажется спокойным и сосредоточенным — но это притворство, уверена, потому что слышала, как большую часть ночи он ходил вперед-назад по комнате.

— Готов?

Прикусив нижнюю губу, Келвин кивает. После чего разглаживает рубашку на груди и говорит:

— А ты как считаешь? Думаешь, я готов?

В который раз он произнес это слово со своим акцентом [think (думать) Келвин произносит как tink (дзынь) — прим. перев.], и я еще больше очарована. Как будто такое вообще возможно.

— Думаю, — подражая его акценту, отвечаю я, — что ты выступишь блестяще.

Келвин встречается со мной взглядом в зеркале.

— Ты что это, высмеиваешься мой акцент?

— Я думаю, тебе это на самом деле нравится, — продолжая в том же духе, говорю я.

Он разворачивается, и секунд десять мы стоим, молча глядя друг на друга. Между нами не больше полуметра, и я замечаю, как дрожат его руки. Этого момента Келвин ждал всю свою жизнь.

— Скажи, о чем мне ни в коем случае нельзя сегодня забыть?

Ему явно необходимо на чем-то сосредоточиться. На каком-нибудь совете, следуя которому, он сможет не нервничать в течение следующих двух часов.

— Не спеши со связующей темой в номере «Всего раз в моей жизни», — поправив Келвину галстук, говорю я. — И не забывай дышать во время стартового соло в «Не ожидал, что встречусь с тобой», поскольку я уже не раз замечала, что ты там иногда задерживаешь дыхание, а музыка звучит более плавно, если ты дышишь размеренно, — ощущая его пристальное внимание, я размышляю несколько секунд, а потом добавляю: — Доверься собственным рукам в «Без тебя». Не бойся закрыть глаза и чувствовать ноты. Когда ты так делаешь, музыка становится похожа на омывающую камень воду.

Я провожу руками по галстуку и ниже, по груди. Чувствую, как бьется сердце Келвина.

Он делает глубокий вдох.

— Если бы ты только видела, как светишься изнутри, когда говоришь о музыке. Ты просто…

— Мы же вроде о тебе сейчас говорим, — со смехом перебиваю его я.

Он наклоняет голову и берет мои руки в свои.

— Правда?

Я чувствую, как краснею.

— Ты готов, Келвин. Совершенно точно.

Его взгляд опускается на мои губы, и где-то внизу живота становится горячо. Вот она, одна из тех сцен, где герои делают шаг навстречу друг другу и целуются — медленно и вкусно. Такой поцелуй рожден чувствами, которые крепли в течение долгих месяцев.

Но нет, речь тут может идти только про мои чувства. Нашему фиктивному браку чуть больше трех недель, а значит, этот фарс продлится еще одиннадцать месяцев. Хорошо, что нам удалось найти некий баланс и выстроить общение. Глупо было бы все усложнять.

***

У театра стоит толпа, хотя до спектакля еще три часа, поэтому мы идем к боковому входу. Еще дома я успела зайти на StubHub и увидела, что билеты для желающих увидеть сегодня Рамона стоят больше шестисот долларов за место далеко не в первом ряду балкона. Келвин изо всех сил старался выглядеть расслабленно, но сейчас его спокойствие куда-то улетучилось: он не перестает поправлять галстук.

За кулисами беготня и суматоха. Келвин пытается найти своего нового приятеля, но Рамону наносят грим, и поэтому тот успевает лишь подбадривающе улыбнуться, после чего Келвина оттаскивает за руку рабочий сцены.

В последний момент я крепко обнимаю своего мужа, целую в гладко выбритую щеку, и он исчезает из поля зрения. До конца спектакля Келвина я уже не увижу, потому что большую часть вечера буду продавать на входе футболки. Тут должен раздаться грустный звук тромбона.

Зато могу пробраться и посмотреть недолго из-за кулис. Когда так и делаю, задаюсь вопросом: если услышу спустя лет десять вступительные аккорды одной из этих песен, всплывет ли в памяти данный момент моей жизни? Следующей приходит мысль о том, что именно я буду чувствовать, когда вспомню однажды об этом времени? Буду ли считать его самым трудным, потому что изо всех сил пыталась понять, кто я и чем мне заниматься? Или же сочту приятным и веселым, поскольку почти не несла никакой ответственности?

Оказывается, у меня в голове давно сидела мысль, которую я даже не осознавала — что жизнь у меня вроде бы налажена, но при этом я совершенно не вижу собственное будущее. У меня временная работа и временный брак. Появится ли хоть что-то постоянное? Какого черта я творю с собственной жизнью? Ведь другой попытки у меня не будет, а сейчас я обнаружила, что моя ценность заключается лишь в пользе, которую приношу другим. Как же мне стать ценной для самой себя?

Келвин сказал мне взяться за ум, но что для этого нужно сделать? Иногда у меня в голове возникают идеи для книги, вот только едва я предпринимаю попытку развить их и сажусь за ноутбук, как они тут же растворяются. Я не нахожу ни слов, ни образов, чтобы соединить эти идеи воедино и воплотить их в подобие текста. Мне бы очень хотелось иметь насыщенную жизнь, похожую на происходящее на сцене. Хочу испытывать такую же страсть к делу, которым занимаюсь. Но что, если ничего подобного со мной никогда не произойдет?

Едва появляются декорации с изображением небоскребов и Рамон выходит на сцену, мой мыслительный процесс останавливается. Рамон и так значим как личность и актер, а сцена придает ему еще больший вес. Его темные волосы зачесаны назад, а глаза хоть и кажутся почти черными, но их блеск можно разглядеть из любой части зала. Я замечаю, как от волнения он часто дышит, и почти каждой клеткой своего тела ощущаю эту значимую паузу.

Я делаю глубокий вдох и ощущаю, как сердце бьется где-то в горле.

Келвина не рассмотреть, зато слышно первый аккорд «Без тебя» — одного из хитов спектакля. Пусть я и не вижу своего гитариста, но все же чувствую, что он последовал моему совету и закрыл глаза. Тягучая и согревающая изнутри мелодия струится по рядам, словно луч света.

Это совершенство.

Присутствующие в зале одновременно подаются вперед, и раздаются аплодисменты — сначала тихие и из разных уголков, а затем громогласные и охватывающие весь театр. Зрители удивлены, но явно одобряют услышанное. Одобряют Келвина и Рамона. Рискованный, но красивый выбор гитары в качестве аккомпанемента, и голос Рамона — сильный баритон, который словно помогает музыке подняться ввысь, а затем устремиться в зрительный зал. У меня в глазах пляшут точки, а общая картинка становится неясной. Я не понимаю, что такого в игре Келвина, но по ощущениям слушать его совсем не сравнимо с тем, как это было с Сетом. И дело не только в другом инструменте. Музыка Келвина заставляет прочувствовать быстротечность времени, боль воспоминаний о годах потерь и счастливое обретение любви дважды в жизни. Именно эти чувства и должна рождать сочиненная Робертом музыка. Они почти похожи на ностальгию… И мне заранее жаль, что спектакль рано или поздно закончится.

***

Когда опускается занавес, зал взрывается бушующими овациями; слышен даже топот. Кажется, что светильники качаются, а с потолка осыпается штукатурка. Мне нужно возвращаться в лобби — футболки полностью проданы за один вечер, чего еще никогда не случалось, — но прежде чем уйти, я успеваю встретиться взглядом с Келвином, который присоединился к остальным на сцене для поклона.

За кулисами толпятся сотни желающих протиснуться к нашим звездам и шампанское льется рекой. Закрыв киоск по продаже рекламных материалов, я хочу присоединиться к ликующей публике, но меня быстро оттесняют в сторону. Встав на цыпочки, я наблюдаю, как моего мужа обнимают один новоявленный поклонник за другим. На ум тут же приходят слова Джеффа, произнесенные тем вечером, когда мы играли в наш псевдо-покер, и они отказываются убираться в дальний угол. Ситуация, в которой я оказалась сейчас, — наилучшее определение второстепенного персонажа. Вот только я не сильно против стоять так далеко — на расстоянии лучше видно улыбку Келвина, которая словно испускает лучи света. Конечно же, это событие для него невероятно важно, но я по-прежнему вижу в нем уличного музыканта, сидящего в метро с гитарой на неудобном стуле и с раскрытым чехлом у ног. А сейчас на Келвине новый костюм, стоит он рядом с самим Рамоном Мартином и купается в обожании всего актерского состава и работников театра. Пусть я и стою в стороне, но все это случилось именно с моей помощью.

Пока к нему подходят люди, Келвин смотрит поверх голов. Наверное, ищет Роберта — скользнув взглядом по толпе, он переключает внимание на стоящего перед ним, слушает, благодарит, обнимает. А потом поднимает голову снова.

Наконец к нему подходит Роберт, и мужчины обнимаются, похлопывая друг друга по спине. Но опять же, едва Роберт отодвигается, Келвин оглядывает толпу. И только тогда,

когда Роберт показывает в мою сторону,

а Келвин широко улыбается,

я понимаю, что все это время он искал меня.

Когда Келвин идет ко мне, люди отходят в сторону, и не успеваю я толком оценить его походку в стиле героя фильма «Офицер и джентльмен», как он обнимает меня за талию и отрывает от пола.

— Мы это сделали!

Я смеюсь и хватаюсь за его плечи. Келвин горячий и вспотевший, а волосы щекочут мне щеку.

— Ты сделал.

— Нет, нет, нет, нет, — снова и снова бормочет он, а потом смеется. От него пахнет бальзамом после бритья и чистым потом; я чувствую, как он улыбается, прижавшись лицом к моей шее. — Как тебе? — тихо спрашивает Келвин.

— Ты еще спрашивает! Черт, да это было…

Немного отодвинувшись, он смотрит мне в лицо.

— Да? У тебя получилось меня разглядеть? Я думал, что увижу тебя только в самом конце. Но все равно пытался найти.

Я чувствую такую гордость, что тут же заливаюсь слезами.

В ответ Келвин смеется еще сильнее.

— Так, ладно, mo stóirín. Пойдем выпьем шампанского.

глава восемнадцатая

Перевернувшись на спину, я вытягиваю ноги и убираю волосы с лица. В голове тут же начинает оглушительно стучать молот.

«Не двигайся», — словно требует он.

Пробивающиеся в спальню солнечные лучи слепят словно свет мощной звезды, приблизившейся прямо к моему окну. С другой стороны кровати до меня доносится приглушенный стон Келвина.

Минуточку. С другой стороны кровати?

Я сажусь и рывком натягиваю простыню поверх обнаженной груди; мир кренится, и на меня накатывает тошнота.

Ой.

Я голая.

Что? Голая? Убрав простыню с лежащего лицом вниз Келвина, я обнаруживаю, что он… тоже… голый.

Вслед за осознанием увиденного приходит и физическое ощущение: между ног побаливает. Приятно побаливает. В стиле «Какого черта мы натворили?».

Келвин прижимается лицом к подушке.

— Ох-х… Меня как будто в пиве мариновали, — приглушенным голосом произносит он, а потом, обернувшись через плечо, оглядывает свое тело. — А где моя одежда?

— Не знаю.

Посмотрев на меня, Келвин, кажется, приходит к выводу, что под простыней я тоже голая.

— А твоя?

Я стараюсь не смотреть на его мускулистую задницу.

— Этого я тоже не знаю.

— Кажется… Кажется, на мне до сих пор презерватив, — когда Келвин перекатывается на спину, моему взору предстает весьма впечатляющий утренний стояк, и я тут же смотрю в потолок.

Да, на нем действительно до сих пор надет презерватив.

С тихим хныком Келвин стаскивает его и, наклонившись, выбрасывает в стоящую у кровати мусорную корзину, после чего снова ложится на спину. Затянувшаяся пауза побуждает меня посмотреть ему в лицо.

— Привет, — широко улыбается он.

На своих щеках я чувствую обжигающий румянец.

— Привет.

Сейчас раннее субботнее утро, на дворе конец февраля, а в моей постели — в моей постели! — лежит сам Келвин Маклафлин. Во времени и пространстве я вроде бы сориентировалась, но до сих пор не понимаю, каким образом мы здесь очутились.

Келвин проводит пальцем по нижнему веку.

— Только не удивляйся, ладно? Но я думаю… — говорит он, оглядывая царящий в кровати беспорядок, — что этой ночью мы в полной мере узаконили наш брак.

— В пользу этой теории выступает жуткий засос у тебя на плече.

Келвин поворачивает голову, чтобы посмотреть, а потом, явно впечатленный, переводит взгляд на меня.

— Ты помнишь… хоть что-нибудь? — смущенно прищурив один глаз, интересуется он.

Сделав глубокий вдох, я мысленно проматываю события назад.

Помню, как в театре мы пили шампанское.

Как Келвин подошел ко мне, и все внутри меня превратилось в бурлящие пузырьки.

Как ужинали в компании пятнадцати человек.

Помню вино. Много вина. Очень много вина.

— Кажется, мы танцевали, да? — спрашиваю я.

— Ага, — помедлив, отвечает Келвин.

Потом было еще больше выпивки и звучала музыка с завораживающим пульсирующим ритмом.

Келвин вытащил меня на танцпол и, притянув к себе, положил руки на бедра, а своей ногой скользнул между моих. И прошептал на ухо: «Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

А потом я наблюдала, как Келвин направился к бару и, несмотря на мои протесты, с радостной улыбкой на лице вернулся с двумя коктейлями и словами: «Это последний! Знаешь, как называется? Членосос!».

Позже мы снова танцевали. Руки Келвина были на моих бедрах, опускались ниже, на задницу, и, поднявшись по бокам, кончиками пальцев дразнили боковые стороны моей груди.

Я вспоминаю, как скользнула ладонью ему под рубашку и провела по горячей коже живота. Как встретились наши взгляды. И как он сказал: «Хочу отвести тебя в постель».

А потом, спотыкаясь, в районе трех часов ночи мы ввалилсь в квартиру.

Посмотрев в сторону двери спальни, я обнаруживаю свое валяющееся на полу платье. Оно грязное, и этот факт вытаскивает из памяти еще одну картинку.

— Я упала.

— Точно, — Келвин поднимает с пола покрывало, чтобы укрыть нижнюю часть своего тела, оценив, видимо, мои старания держать взгляд в стороне. — И спасти тебя я вроде бы не сумел.

Я тут же вспоминаю и это. Господи. Пьяная, я орала на него, что неплохо бы иметь более быструю реакцию. Келвин же поднял меня, перекинул через плечо и понес домой. А потом… О-о-о…

Потом началось форменное безумие. Кажется, память возвращается к нам одновременно, но повернуться к нему, чтобы в этом убедиться, не могу. Я вспоминаю, как Келвин вошел в квартиру, опустил меня на пол, оставив руки на моей заднице, и как мы какое-то время стояли и молча смотрели друг на друга, немного покачиваясь от количества выпитого.

«Ты мне нравишься», — сказал Келвин.

«Ты не перестаешь это говорить», — ответила я.

«Потому что это правда».

Келвин наклонился ко мне, и это был последний неспешный момент этого вечера. Прижавшись своими губами к моим, он словно выпустил моего зверя из клетки.

— Я тебя растерзала, — говорю я.

Келвин радостно смеется.

— Ага, именно.

— Господи, ну мы и напились!

В моей памяти стартует слайд-шоу: сорванная с обоих одежда, лихорадочные поцелуи, столкновение зубами. Пальцы, губы, и вот он наконец надо мной — погружающийся внутрь.

— Мы оба… — начинает Келвин и замолкает.

Мне понадобилась целая секунда, чтобы понять, что именно мой муж имеет в виду, и я договариваю за него:

— …не кончили.

— Усилий поначалу приложено было немало, но потом… кажется, мы просто вырубились, — говорит Келвин и снова смеется. — Надо же, какая интересная получилась демонстрация моей мужественности.

Мой словесный фильтр, по-видимому, временно не работает, поскольку я спрашиваю:

— Но разве это не означает, что на самом деле мы брак не узаконили?

Прикрыв лицо подушкой, Келвин хихикает.

— В подобных случаях речь обычно идет о самом факте секса, а не об оргазме.

В моей голове, словно стая птиц в замкнутом пространстве, кружится сотня мыслей и вопросов.

Понравилось ли Келвину, несмотря на отсутствие оргазма?

Хотел ли он, чтобы мы… ну, вы понимаете…

Чувствует ли он себя из-за этого неловко?

А я? Понятное дело, что с самого начала я мечтала заняться с ним сексом, но не хотела, чтобы это случилось вот так: в суете и по пьяной лавочке, не помня собственные эмоции на тот момент.

— Ты в порядке? — опустив подушку, спрашивает Келвин. — Я имею в виду морально и… — он кивает на мое укутанное в простыню тело.

— Ага. А ты?

Он смеется, как будто и так должно быть понятно, что некоторым образом утешает.

— Давай отворачивайся, — ухмыльнувшись, говорит Келвин. — Я сейчас встану и пойду в твою ванную. И я голый, потому что ты сорвала с меня одежду еще у входной двери.

— Это и твоя ванная, — зажмурившись, возражаю я.

Как только он уходит, я наклоняюсь к своему лежащему на полу телефону. Почувствовав желание написать Лулу о случившемся, я все же медлю. Раньше она всегда была мне лучшей подругой, с которой хотелось делиться абсолютно всем. Но в последние пару недель я больше не могу ее понять и сомневаюсь, не обернутся ли потом собственные откровения против меня.

Уже собравшись выключить экран, я замечаю количество полученных сообщений.

Их 364.

— Какого черта?

Открываю сообщение от Джеффа, пришедшее три минуты назад.

«Как я понимаю, ты еще спишь. Будь осторожна, когда отправишься сегодня на похмельный завтрак».

Что?

От Лулу меня ждет 73 сообщения, а последние десять написаны капсом. Едва прочитав недавно пришедшее, я тут же понимаю, в чем дело.

«ОТКРОЙ ЧЕРТОВ ТВИТТЕР!»

Я открываю его и… Боже правый.

Листаю вниз, вниз и вниз.

Слышу, как в ванной включается слив унитаза, бежит вода в раковине, а потом открывается дверь. В спальню возвращается одетый в одни боксеры Келвин.

— Давай сходим в «Утреннюю звезду», — предлагает он. — Там подают отличную яичницу с колбасками. Нам как раз сейчас надо поесть чего-нибудь жирного. Идеально с похмелья.

— Думаю, яичницу мы сделаем дома.

— Нет, Холлс, — плюхнувшись на край кровати, возражает Келвин. — Надо поесть как следует, — мне даже плевать, что от его движения с моей груди сорвало простыню, и он сейчас на нее смотрит.

— Сомневаюсь, что нам вообще стоит выходить сегодня на улицу, — подняв на него взгляд, говорю я и пытаюсь подавить зарождающийся в горле истерический смех. — Ты в топе Твиттера.

глава девятнадцатая

Несмотря на некоторое смущение из-за пьяного секса, мы часа два весело проводим время в соцсетях, до тех пор пока не натыкаемся на рекламу средств для увеличения пениса под тегом #ЕгоОдержимость. Шокированно охнув, Келвин захлопывает ноутбук, и мы удивленно смотрим друг на друга.

— Даже не знаю, с чего начать, — говорит Келвин. — То ли с разговоров о творящемся ажиотаже в соцсетях, то ли о нашем вчерашнем как бы сексе, то ли о том, не стоит ли мне вложиться в увеличение пениса?

От такого поворота разговора я не могу больше держать зрительный контакт, поэтому перевожу взгляд в сторону книжного шкафа, когда отвечаю:

— Не думаю, что…

— …нам стоит говорить про соцсети?

Я смеюсь.

— Но это единственная безопасная тема.

— То есть ты считаешь, мне необходимо увеличить пенис.

— Я не это имела в виду, — у меня уже лицо болит от того количества раз, когда я смущенно поморщилась, с тех пор как проснулась сегодня.

— Я просто хотел немного разрядить обстановку. Только и всего.

— Это я поняла.

Медленно кивнув, Келвин облизывает губы.

— Хорошо. Ты есть хочешь?

Еще как. Но проблема в том, что у нас похмелье и мы боимся выйти из квартиры. Из окна моей гостиной видно, как на улице неспешно бродят вперед-назад три фотографа, поглядывая на здание.

Количество подписчиков Келвина в Твиттере за один вечер выросло от двадцати двух человек до шестидесяти тысяч, и каждый раз, когда он обновляет страницу, оно продолжает увеличиваться. За два года у него было всего три твита — третий как раз пришелся на эту ночь, когда Келвин разместил свое фото с Рамоном, которое я сделала сразу после их первой совместной репетиции (они оба действительно творили магию), и его ретвитнули больше семи тысяч раз.

Вот такие у нас дела. А еще вчера на премьере были Лин-Мануэль Миранда и Эми Шумер. Не уверена, что могу собрать воедино свои скудные ментальные способности, чтобы осмыслить происходящее, а заодно и ощутить контраст талант Келвина со своим… недоталантом.

Кажется, я пребываю в некотором шоке. У меня не получается вести себя как разумный человек, даже когда Келвин обращается ко мне с каким-нибудь прямым вопросом. Мы занимались сексом. Мы женаты. Еще он в топе Твиттера. Честное слово, не понимаю, как хотя бы начать все это осмыслять.

С одной стороны, я могла бы просто спросить Келвина: «Будь честен со мной: как сильно ты сожалеешь о нашем сексе?». Хуже всего, если он ответит: «Немного», — что, конечно же, я пойму. После чего нам даже не пришлось бы делать попытки улучшить ситуацию — тем более что этому браку жить осталось не так много месяцев, — и мы просто двигались бы дальше.

С другой, для нас обоих будет лучше, если мы продолжим отшучиваться и обойдем любые серьезные разговоры стороной. Его желание разрядить обстановку навело меня на мысль, что…

— Хол-л-лэнд!

Я вздрагиваю, когда Келвин наклоняется ко мне.

— Ты жива?

Судя по веселому выражению его лица, я что-то пропустила.

— Прости. Что?

Келвин убирает волосы со лба и улыбается.

— Я спросил, будешь ли ты яичницу. А когда ты не ответила, решил, что будешь. Но потом поинтересовался, не хочешь ли бекон или чего-нибудь еще, покалорийней. Например, заказать бургеры с доставкой.

— Когда ты обо всем этом успел спросить?

— Пока ты молча рассуждала о чем-то, беззвучно шевеля губами и таращась на книжный шкаф.

— Я беззвучно шевелила губами, пока думала? — нахмурившись, спрашиваю я.

Келвин кивает.

— И о чем же я «говорила»?

Он кривовато улыбается.

— А я откуда знаю. Это ты мне скажи. Уверен, о чем-то про секс.

Не зная, что еще ответить, я выпаливаю:

— Давай закажем бургеры!

Похоже, такой ответ его устраивает, потому что, щелкнув пальцами, Келвин идет к кухонной стойке взять свой телефон.

Мне, конечно, хочется с ним поговорить, и не только чтобы успокоить свой воспаленный ум, который силится вспомнить детали вчерашнего вечера, но и потому что я не решила, как себя чувствовать относительно способности Келвина с легкостью отбросить в сторону тот факт, что мы пьяные занимались сексом.

— У тебя сегодня выступление, — говорю я. Словно он может забыть. Удивительно, но на этой неделе нет утренних спектаклей, потому что запланирован отъезд Луиса, в результате чего появились окна в расписании.

Глянув на часы на кухонной плите, Келвин отвечает:

— Роберт сказал, что мне нужно быть в пять.

На нем по-прежнему только одни трусы. Я слушаю, как по телефону Келвин заказывает нам ланч — бургеры и «Чипсы, ой, простите, картошку фри», — и рада возможности беспрепятственно на него попялиться. О боже, мы занимались сексом… Но тут внезапно оживает мой лежащий на журнальном столике телефон.

Это Джефф.

Мое сердце бьется чаще. Джефф звонит редко, предпочитая переписку. И раз он звонит… Вдруг что-то пошло не так с миграционными документами?..

— Алло?

— Привет, милая, — говорит Джефф. У него радостный голос. Это хорошо.

— Привет, Джеффи, как дела?

— У меня хорошие новости, — отвечает он, а потом смеется. — Наверное.

Время будто замедляет ход. Я почти знаю, что именно мой дядя сейчас скажет, но мне все равно нужно, чтобы он это произнес.

— Да?

— Назначена дата вашего собеседования.

Я смотрю на Келвина, который закочил с заказом и возвращается к дивану. Внутри странным образом сплелись удовольствие от лицезрения его в одном нижнем белье и беспокойство от сказанного Джеффом.

— Нам назначено собеседование, — шепотом говорю я Келвину.

Когда тот приподнимает брови, клянусь, мое воображение почти уверено, что его трусы в этот момент сползают еще ниже.

— Но есть и плохие новости, — добавляет Джефф, и у меня внутри все сжимается. — У Сэма появилось свободное место в графике и он постарался записать на него вас.

— Ага, хорошо, — медленно говорю я. — И когда же?

Келвин внимательно следит за моей реакцией.

— В понедельник в десять, — покашляв, отвечает Джефф.

***

Через два часа нам нужно выходить, чтобы вовремя попасть в театр, поэтому поговорить удастся только завтра, но этого все равно недостаточно. Мы думали, что впереди не меньше двух недель для подготовки к этому собеседованию.

Интернет услужливо предложил нам варианты вопросов, а прежде чем повесить трубку, Джефф уверил, что Сэм Доэрти очень хороший, так что беспокоиться нам не о чем. Но… как же все устроить? Нам нужно врать в лицо хорошему человеку о нашем фиктивном браке? Я не хочу, чтобы меня за это арестовали! В тюрьме я не выживу и зачахну.

Лет сто я не готовилась к экзаменам или собеседованиям, а это обещает быть самым важным из всех, что я проходила со времен средней школы. По крайней мере, мы занимались сексом. Хотя бы по этому поводу врать не придется. Жаль только, я почти ничего не запомнила.

Отправив в рот огромный кусок бургера, Келвин выглядит расслабленным, как и всегда.

— Ты Холлэнд Лина Баккер, младшая из шестерых детей, — говорит он, промокнув губы салфеткой. — У тебя очень близкие отношения со своим дядей Джеффом — младшим братом твоей мамы и мужем моего босса, Роберта Окая. Твой день рождения пятнадцатого апреля. Еще это дата сдачи федеральных налогов в Штатах.

— Дополнительно подготовился, — замечаю я и даю ему «пять». — Ты Келвин Эйдан Маклафлин, родился в Ирландии, в Голуэе, что для американцев особенно интересно и необычно, поскольку они думают, будто кроме Дублина в этой стране других городов нет. Ты старший ребенок из четверых. Маму зовут Марина, и она домохозяйка. Папу — Патрик, он занимается производством медицинского оборудования.

Келвин довольно улыбается.

— Ты предпочитаешь греческую кухню.

Мне ужасно приятно, что он помнит — хотя однажды я сама сказала ему об этом, уплетая спанакопиту за обе щеки.

— А ты любишь… суши?

— Терпеть не могу суши, — качает головой Келвин и смеется.

— Ну ладно, — признаюсь я, — ляпнула наугад. Тогда китайскую кухню?

— Я люблю немецкую.

— А такое понятие вообще существует — немецкая кухня? — смеюсь я.

— Давай к более важным темам, миссис Маклафлин, — искоса глянув на меня, говорит Келвин.

— Давай. Ты играешь на гитаре с четырех лет, мистер Баккер, — я кидаю в рот картошку. — Познакомились мы с тобой в поезде метро — но только не забудь, что не пять недель назад, а полгода, — и ты пригласил меня поужинать.

Келвин закидывает ноги на столик.

— Наше первое свидание было в «Меркато», а когда пришли домой, мы занялись сексом.

— Вот как? — чуть не поперхнувшись кусочком бургера, переспрашиваю я.

— Ты что, не помнишь? — Келвин наклоняется и целует меня в щеку. — Мы оторваться друг от друга не могли.

— А, да-да, точно, — неловко смеюсь я, от чего хочется надавать себе по физиономии. — Ладно, конечно же, у нас было море секса. Мы же молодожены, поэтому да… мно-о-ого секса. Естественно.

Наступает тишина, словно Келвин пытается понять, какого черта происходит, вот только помочь ему я не в состоянии, потому что совершенно не контролирую свою речь. Мой мозг явно взял перерыв.

— Ну да, — медленно говорит он. — Море секса, — его полуулыбка становится широкой и веселой. — Как считаешь, на собеседовании нужно рассказать, какая ты развратница?

Не прожевав, я проглатываю большой кусок картошки, и на глазах выступают слезы.

— Что?

— А разве нет? — он облизывает губы и не спускает с меня глаз. — Или что ты любительница чего-нибудь порочного.

Что это такое сейчас происходит? Почувствовав слюну в уголке губ, я вытираю рот.

— Мне нравится, когда у тебя пропадает дар речи.

— Я… да… Понятия не имею, что сказать.

Перестав улыбаться, Келвин облизывает губы и немного наклоняется ко мне.

Я вздрагиваю, неловко кашляю и сминаю обертку от бургера.

— Давай дальше! Теперь ты играешь в оркестре спектакля «Его одержимость», — говорю я, — а раньше выступал с несколькими коллективами, включая ту кавер-группу, «Гуляка Спрингстин»…

— Пожалуйста, не рассказывай им об этом. Не хочу, чтобы у правительства оказался мой послужной список.

Я хихикаю.

— И ты любишь расхаживать по квартире полуголым.

— У тебя тут знойно, — хитро улыбнувшись, замечает он.

— Что, правда слишком жарко? — спрашиваю я, не в силах соревноваться с ним в словесном флирте.

Келвин пожимает плечами, а в его зеленоватых глаза пляшут искорки.

— Ты покраснела.

— Потому что ты меня смущаешь.

— Расхаживая полуголым?

— Вспомнив о сексе, которым мы занимались.

— О сексе, которым мы не занимались, — откровенно забавляясь, поправляет меня он. — То первое свидание выдуманное, как и последовавший за ним секс. Вот этой ночью мы на самом деле занимались сексом, но не довели дело до логичного конца. Наверное, потому, что оба волновались. Быть может, ты обнаружишь что-нибудь интересное для себя на этом диване.

Где-то в течение секунды или чуть дольше я думаю, что Келвин заигрывает. И предлагает заняться сексом, прежде чем настанет пора идти на работу. Сегодня он в ударе и еще более очаровательный, чем обычно.

Но спустя мгновение его улыбка становится натянутой, и Келвин бросает взгляд на свой телефон проверить время. Такую улыбку я у него никогда не видела. Или же я ошибаюсь?

Уютная атмосфера тут же улетучивается.

А Келвин в этом хорош, приходится признать. Глазом не моргнув согласился на мое предложение. На свадьбе так поцеловал, что у меня ноги подкосились, но попыток повторить больше не предпринимал. Ну, если не считать вчерашнее помутнение рассудка после пьянки. Но Келвин действительно отлично управляется с эмоциями и у него хорошо развита интуиция — именно это и делает его талантливым музыкантом.

А вот я… нет. Я никогда не умела играть в игры.

В понедельник у нас собеседование, и мы должны показать класс. Внутри меня живет уверенность, что своим притворством Келвин пытается сделать так, чтобы я расслабилась и выглядела более убедительно. Да, он очарователен, и да, великолепен. Но он жаждет иметь эту работу больше всего на свете. Мне на ум приходят его слова: «Все это время я мечтал именно об этом. После окончания Джульярда я очень даже рассчитывал на что-то подобное. Но потом один год сменился другим, два превратились в четыре, а я так сильно хотел играть на Бродвее, что просто взял и остался в стране».

Все это для него невероятно важно.

И тут до меня доходит.

Если флирт со мной или игра в симпатию — или даже секс — помогут получить то, о чем он мечтал, Келвин пойдет на это, не задумавшись ни на секунду.

глава двадцатая

«Надеюсь, ты не против, что мой брат дал мне твой номер?»

«Кстати, это Бригид».

Я недоуменно смотрю на экран телефона.

Бригид… Что еще за Бригид?

А! Сестра Келвина!

— Келвин?

Я выхожу из ванной и вижу Келвина на кухне. И могу только догадываться, что на нем все-таки надеты трусы, ведь оттуда, где стою — и в то время как нижняя половина его тела скрыта столом, — у меня складывается впечатление, будто он сидит ест хлопья в одном лишь обручальном кольце.

Помогите.

Увидев меня, Келвин предплечьем вытирает рот, и я чувствую, как вытаращились мои глаза. От этого движения более заметными стали мышцы рук, груди и живота…

Я вижу его полуголым каждый день — вот это жизнь, а! — но всякий раз это зрелище впечатляет.

— Поскольку ты есть не хочешь, я решил по-быстрому перекусить перед уходом, — говорит он, а потом показывает на телефон в моей руке и шепотом добавляет: — Ты с кем-то разговариваешь?

Неохотно оторвав взгляд от его торса, я говорю:

— А. Телефон. Ты случайно мой номер своей сестре не давал?

Келвин ставит тарелку в раковину и обходит стойку кругом. Теперь мне видно, что на нем надеты трусы, но сейчас моему взгляду предстают еще и его ноги. Даже не знаю, что было пережить проще. Он смущенно опускает взгляд.

— Бригид просила несколько раз, и поскольку она не знает, что это… — Келвин показывает на нас обоих, и я понимаю, о чем именно он хотел сказать: что это не по-настоящему, — я решил пойти навстречу. Надеюсь, ты не злишься. Она не большая любительница смс-переписки, поэтому устать от общения ты не сможешь.

— Да нет, все нормально. И ты прав, это покажется странным, если мы совсем не будем общаться.

Подойдя ко мне ближе, Келвин наклоняется ко мне, и тут у меня появляется ощущение, что его наготы слишком много. Я делаю шаг в сторону и разворачиваюсь в сторону коридора. С одной стороны, иметь возможность общаться с его сестрой приятно. Наши жизни начинают переплетаться; мы словно гравируем новые истории на наших судьбах.

С другой же, Келвина четыре года не было дома. Так что трудно понять, насколько сильно он вовлекся в наши отношения эмоционально, познакомив меня со своей сестрой.

— Не волнуйся, Бригид никогда не была навязчивой, — уверяет он. — Как и все Маклафлины.

Я смеюсь.

— Как и Баккеры. Кстати, мне теперь не нужно врать, что я общаюсь с твоими родными.

— Это точно, — с его губ соскальзывает улыбка, и вместо нее появляется другая — не отражающаяся в глазах. Я стала замечать подобные мелочи. — И кстати, не пора ли нам выходить?

***

Запрокинув головы и глядя вверх, мы с Келвином стоим у правительственного здания.

— У меня сейчас то же чувство, что и в детстве, когда говорили: «Вот погоди, скоро придет отец!».

Я согласно киваю и мысленно благодарю себя, что решила не завтракать. Иначе прямо сейчас мне стало бы плохо.

Келвин поворачивается ко мне, и от его румянца я начинаю паниковать. Он совершенно не волновался на прослушивании и превосходно держал себя в руках на нашей свадьбе. Поэтому от того, что Келвин нервничает, мне становится совсем дурно.

— Прежде чем войдем туда, — говорит он, — давай удостоверимся, что у нас с собой есть все необходимое.

Откровенно говоря, мы с ним проверили и перепроверили все десяток раз, но мне радостно знать, что потребность Келвина прийти во всеоружии почти такая же навязчивая, как и моя.

Свернув с главной дорожки, мы идем по боковой, обсаженной деревьями с обеих сторон. Весной тут все будет цвести, а над головой сомкнутся зеленые ветви. Сейчас же деревья похожи на скелеты на фоне серого неба.

Келвин идет ссутулившись от ветра, а я осторожно, чтобы не поскользнуться на льду, достаю папку с документами.

— Все нужные копии мы уже отправили, — листая бумаги, говорю я. — А фотографии, совместные счета, копии твоих заявлений… — киваю я, — все на месте.

Келвин кивает в ответ и, прищурившись, смотрит на здание.

— То есть мы готовы?

— Нет.

По крайней мере, его это смешит.

— Что еще мы можем успеть перепроверить в ближайшие… — Келвин берет мою руку и приподнимает край рукава пальто, чтобы взглянуть на часы, — четыре минуты?

Такой пусть и незначительный жест — он знает, что я ношу часы — меня немного успокаивает.

— Думаю, у нас все хорошо.

Я до сих пор мало знаю о его семье, детстве и том, как складывалась его жизнь в Штатах, но надеюсь, это будет встречено с пониманием… ведь мы познакомились якобы всего полгода назад.

Поцеловав меня в лоб — у меня сразу же сердце подпрыгнуло в горло, — Келвин глубоко вздыхает и, отойдя на шаг, берет меня за руку. На его щеках вспыхивает румянец, а когда он поднимает голову, я замечаю, что и на шее тоже. Келвин мягко увлекает меня за руку в сторону входа.

— Тогда давай не будем тянуть.

***

Едва мы заходим в здание, до нас окончательно доходит вся серьезность происходящего. Атмосфера внутри строгая — словно здесь вряд ли можно кого-нибудь очаровать, чтобы добиться своего. У дверей нас встречают рамки металлодетектеров и суровые охранники, наблюдающие, как мы со вздохом достаем свои пропуска.

Молча снимаем пальто, шарфы и сумки, кладем их в серые ящики и ставим на конвейерную ленту. Келвин пропускает меня вперед. Когда мы проходим сканер и идем к лифтам, мое сердце стучит отбойным молотком, а лежащая в моей руке ладонь Келвина ощущается вспотевшей. Свободной рукой он нажимает на кнопку нужного нам этажа.

Я проклинаю на чем свет стоит жесткую колодку своих Мэри Джейнс и бешусь от того, как стучат каблуки по гладкому плиточному полу. Попытавшись идти с Келвином в ногу, в итоге я изображаю что-то вроде нелепого шаркающего танца.

— С тобой не соскучишься, — с сарказмом замечает Келвин.

Издав полустон-полусмешок, я стараюсь идти нормально.

— В таких условиях сохранять спокойствие мне не удается.

— Да ну! — притворно удивившись, восклицает он.

Я пихаю его в бок.

— Хорошо, хоть в туалет не хочется. В детстве мама говорила, что знала, где находятся все туалеты в Де-Мойне. Малейшее беспокойство — и у меня мокрые штаны.

— А я постоянно сосал большой палец, — стараясь не рассмеяться в полный голос, говорит Келвин.

— Так делают почти все дети.

— Но только не когда им уже четыре. Боже, что только мама не перепробовала, лишь бы я перестал. Надевала носки на руки, подкупала чем-нибудь вкусным, даже наносила на ногти эту прозрачную штуку, которая на вкус просто гадость, — поморщившись, рассказывает он. — А когда мы приехали навестить моего дядю, он разрешил мне побренчать на своей старой гитаре, едва я в очередной раз отправил палец в рот. И все. Помогло.

Когда мы оказываемся у нужного кабинета, я убираю этот рассказ в мысленную папку.

По вполне понятным причинам, кабинет радужных надежд не внушает, в отличие от бюро регистрации браков. Здесь серый ковролин и непримечательные металлические стулья. И в приемной уже ждут несколько других пар. Судя по всему, кто-то привел с собой адвоката. Джефф убедил нас этого не делать, сказав, что в таком случае сотрудник миграционной службы будет настроен по отношению к нам подозрительно, чего мы совершенно точно не хотим. Надеюсь, мой дядя прав.