Соседи по квартире

Проходит не меньше двадцати минут. Мы с Келвином продолжаем расспрашивать друг друга, стараясь, чтобы со стороны это было похоже на флирт, а не зубрежку перед экзаменом в последнюю минуту. Мы так увлеклись, что подпрыгнули, услышав свои имена. Воображение рисует мультяшных персонажей, истекающих потом и с надписью «Лжецы» над головами. Когда встаем, Келвин берет меня за руку, и вот нас уже приветствует улыбчивый мужчина с высоким лбом — это и есть тот самый Сэм Доэрти.

Войдя в свой кабинет, офицер Доэрти садится на стул, который поскрипывает при любом движении.

— Итак. Пожалуйста, повторяйте за мной: «Клянусь, что собираюсь говорить правду, только правду и ничего кроме правды. И да поможет мне Бог».

После того как мы хором тихо повторяем эти слова, я вытираю об коленку свою вспотевшую ладонь.

Глядя в лежащий перед ним документ, Доэрти начинает.

— Келвин, передайте мне, пожалуйста, паспорт и водительское удостоверение, если оно есть. И, Холлэнд, мне нужны документы, подтверждающие ваше гражданство.

Мы кладем на стол принесенные с собой документы, и несмотря на то, что знаем содержимое папки как свои пять пальцев, нам требуется комично большое количество времени, чтобы достать нужное. Наши с Келвином руки заметно дрожат.

— Спасибо, — говорит Сэм. — И спасибо, что сделали копии. Это очень хорошо.

Я понимаю, что Сэм старается быть милым, но мое сердце все равно колотится где-то в горле. Впрочем, когда перевожу взгляд на Келвина, замечаю, что он стал совершенно спокойным. Расслабленно сидит на стуле, скрестив ноги и положив руки на колени. Сделав глубокий вдох, я надеюсь, что его спокойствие передастся и мне.

— Когда вы въехали в страну?

Келвин честно отвечает, что восемь лет назад, а я не могу не заметить, как еле заметно дрогнули брови Доэрти, когда он записывал себе эту информацию. Зажимаю ладони между коленей, чтобы не наклониться вперед и не начать объяснять, какой Келвин блестящий музыкант и как он не переставал ждать своего шанса, который долгое время все никак не появлялся, а между тем прошло четыре года, пока он жил тут незаконно. И как он был напуган, что его мечта так никогда и не воплотится.

Келвин смотрит на меня, приподняв бровь, словно понимает, что я на грани выложить все это миграционному офицеру, но когда подмигивает, это снимает все мое напряжение. И тогда на меня накатывает ледяная паника.

Но я переключаю свое внимание на их разговор. «В какой школе вы учились? Какие предметы посещали? Когда родились? Где? Чем зарабатываете на жизнь?»

Келвин кивает — к последнему вопросу он подготовился. Хотя Конституция США Первой поправкой защищает свободу самовыражения, нам пришлось согласиться с Джеффом, что рассказ про игру на улице может навредить репутации Келвина как музыканта с классическим образованием.

— Я играл в составе нескольких групп, — говорит Келвин, — и выступал на разных площадках.

— Например? — не поднимая головы, интересуется Доэрти.

— В клубе «Дыра», — отвечает Келвин и подмигивает мне. — В Бауэри. В кафе «Wha?». В «Arlene’s Grocery». Да много где.

Офицер Доэрти поворачивается ко мне и улыбается.

— Это ваш первый брак?

— Да, сэр.

— И свидетельство о браке у вас с собой?

Пока я снова нервно копаюсь документах, Келвин подается вперед и показывает на нужный.

— Вот он, mo croi [в переводе с ирландского «сердце мое» — прим. перев].

С трудом сумев пробормотать слова благодарности, я протягиваю бумагу Доэрти.

— Холлэнд, ваши родители присутствовали на церемонии?

— Мои родители… нет, — отвечаю я. — Они не любят летать, а все случилось так быстро, — я стараюсь взять под контроль нарастающую панику. — Так что были только мы вдвоем и близкие друзья.

— И никого из родственников?

Я ощущаю собственное еле заметное расстройство.

— Нет.

Офицер Доэрти что-то записывает и кивает. Полагаю, этой информацией он уже владел.

— А что насчет ваших родителей, мистер Маклафлин?

— Их тоже не было, сэр, — чуть поерзав на стуле, отвечает Келвин.

Доэрти делает паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом продолжает писать.

У меня возникает желание пояснить и защитить Келвина.

— У младшей сестры Келвина ДЦП. На медицинские расходы уходит немало денег, поэтому его родные не смогли себе позволить прилететь в Нью-Йорк. Мы надеемся, что приедем к ним летом и отпразднуем.

Глянув сначала в мою сторону, Доэрти с сочувствием смотрит на Келвина.

— Мне очень жаль, мистер Маклафлин. Но зато я слышал, Ирландия летом просто прекрасна.

Келвин берет меня за руку и мягко сжимает.

Доэрти озвучивает новую партию вопросов, и на этот раз под прицелом оказываются моральные качества Келвина. Тот блестяще справляется. Едва я начинаю расслабляться и думать, какого черта я вообще переживала, как офицер Доэрти, немного покашляв, закрывает блокнот и смотрит на нас.

— Итак, Келвин и Холлэнд, мы переходим к заключительной части собеседования, когда нам нужно подтвердить подлинность этого брака — уверен, об этом вы уже в курсе.

Слышите звук, да? Это мое сердце падает куда-то вниз, будто кирпич, сброшенный с крыши.

— Только представьте себе: есть пары, которые не влюблены друг в друга, — когда Доэрти откидывается на спинку стула, тот издает неприятный скрип. — И они приходят сюда, чтобы мошенническим образом получить грин-карту, — он говорит это так, словно подобный подход — самое абсурдное из всего, что ему когда-либо доводилось слышать. Мы с Келвином переглядываемся, стараясь выглядеть удивленными.

— И моя работа — выяснить, не так ли это. Выявить подозрительные моменты. Должен напомнить вам, что вы находитесь под присягой и что наказанием за лжесвидетельство служит срок пять лет в федеральной тюрьме и/или штраф в размере 250000 долларов.

Я тревожно сглатываю. Потом еще раз. Перед глазами встает образ меня, одетой в оранжевый комбинезон, и я изо всех сил сдерживаю истерический смех.

— Я задам вам несколько вопросов, чтобы оценить, способны ли вы доказать подлинность вашего брака. Для начала, есть ли у вас документы, его подтверждающие?

— Свидетельство о браке, — говорю я и вытаскиваю его из папки. — Договор аренды, — кладу его перед Доэрти вместе с еще несколькими бумагами. — А вот копии счетов за коммунальные платежи и наш совместный счет.

— То есть у вас уже совместные счета есть?

— Да, мы уже успели заняться кое-чем совместно. Э-э-э, я имею в виду открытие счетов, — добавляю я и густо краснею.

Келвин поднимает руку, чтобы спрятать улыбку.

— Хотелось бы на это надеяться, — тоже с улыбкой замечает Доэрти и снова переключается на свой список. — Келвин, где училась Холлэнд?

— В Йеле, а потом в Колумбийском, — отвечает Келвин. — Диплом она защищала по английскому языку, а магистерскую по писательскому мастерству.

— Писательское мастерство! Ух ты, — Доэрти с удивлением поднимает голову.

— Да, сэр.

— Скажите, Холлэнд, где вы с Келвином познакомились?

— Мы познакомились… — словно в замедленной съемке, шестеренки в моем мозгу останавливаются и замирают, — в метро, — согласно нашему плану, я должна была ответить, что мы ехали в одном вагоне, и помалкивать про то, как Келвин зарабатывал на жизнь, играя на станции, чтобы он мог рассказывать только о кавер-группах и концертах.

Господи боже, мой рассказ вообще не должен был привлекать лишнее внимание.

Поэтому я не имею ни малейшего понятия, с чего это вдруг у меня вырвались следующие слова:

— До этого я наблюдала, как он играет.

От такого провала — когда тщательно продуманная история летит в тартарары, — я мысленно кричу.

— Вы имеете в виду клубы? — приподняв брови, уточняет Доэрти.

Исправь ситуацию, Холлэнд. Скажи «да».

— Нет, — вот же че-е-ерт. — На станции «50-я улица».

— Я играл там пару раз в неделю, — с легкостью приходит мне на помощь Келвин. — Больше для удовольствия, нежели ради денег.

Доэрти кивает и что-то пишет в блокноте.

— Время от времени я слышала его музыку, когда проходила мимо, а однажды решила остановиться и посмотреть, — говорю я и сглатываю, параллельно задаваясь вопросом, сейчас у меня случится нервный срыв или чуть позже. Но мне явно не везет, и приходится продолжать: — Просто не смогла отвести от него взгляд и… Иногда я ездила на метро, даже когда в том не было нужны, лишь бы послушать, как играет Келвин.

Боясь встретиться с ним взглядом, я смотрю прямо перед собой — туда, где от лысой головы офицера Доэрти отражается свет люминесцентных ламп.

— Я слышал немало разных историй, но такой еще ни разу, — говорит тот. — Это очень романтично. И сколько прошло времени, прежде чем вы с ним заговорили?

Ради всего святого, Холлэнд, замолчи уже.

— Полгода.

Ко мне медленно поворачивается Келвин.

Бли-и-и-ин…

— Боже мой, вот это да, настоящая любовь! — восклицает Доэрти и снова пишет в своем блокноте, а я чувствую, что страшно вспотела. — Келвин, а на что первое вы обратили внимание в Холлэнд?

— На ее глаза, — как ни в чем не бывало отвечает Келвин, несмотря на то, что наша история претерпела серьезные изменения. — Когда Холлэнд заговорила со мной в первый раз, мы пообщались совсем немного, но я сразу же запомнил ее глаза. Они гипнотизируют.

Он обратил внимание на мои глаза? Они гипнотизируют? Келвин действительно помнит, что я заговорила с ним в ночь атаки того «зомби», или же просто подыгрывает? Но насладиться моментом я не успеваю, потому что офицер переводит взгляд на меня и уточняет:

— Холлэнд, а вы помните, что именно сказали?

Я снова чувствую себя ужасно неловко.

— Кажется, пробормотала что-то про его музыку.

Келвин кивает.

— Она сказала «Я обожаю вашу музыку», а потом… немного спотыкаясь, ушла.

Я смотрю на него и смеюсь. И чувствую ликование: он помнит.

— Мы в Бруклине напились с Лулу, — говорю я ему.

— Это я уже успел выяснить, mo stóirín.

Глядя в свои бумаги, Доэрти усмехается.

— Истории любви стары как мир.

***

К лифту мы идем молча, пока по коридору раздаются звуки наших шагов.

Кажется, мы справились.

Кажется, мы справились!

Мне страшно стыдно, что я призналась, как, по сути, преследовала Келвина, но его вроде бы это совершенно не беспокоит.

Ну и ладно тогда. Какая разница? Главное, мы справились.

Открываются двери лифта, и мы входим внутрь; слава богу, в нем больше никого нет. По-прежнему ошеломленная, я прислоняюсь спиной к стене.

— Вот же блин, — проведя рукой по волосам, говорит Келвин. — Это было круто.

Мой рот открывается сам собой. Тело пока не успокоилось и все еще находится в состоянии повышенной готовности ко всем опасностям мира.

— О боже.

— Я чуть не спятил, когда ты забыла, как мы с тобой познакомились, — говорит Келвин, — но потом все же придумала просто блестящую историю, будто бы наблюдала за мной несколько месяцев подряд.

Черт возьми.

— Я…

— Мысль, что ты якобы приходила каждый день на станцию, чтобы послушать, как я играю, — покачав головой, продолжает Келвин, — чистое безумие. Но он проглотил ее, словно вкусный кусок торта.

— Ага, как торт, — бормочу я.

Разонравилась бы я Келвину, узнай он, что это правда? Что я действительно наблюдала за ним все эти месяцы. Что хотела его, мучительно хранила молчание и проделала слишком много поездок на метро, чтобы запомнить их количество.

Келвин подходит ближе и нависает надо мной.

— Знаешь, что сейчас будет?

Когда он находится так близко, мне хочется поведать ему обо всех нелепых вопросах, что в течение полугода возникали в моей голове: какого цвета окажутся его глаза, как будет звучать его голос и как выглядит его улыбка. Когда Келвин стоит так близко, моя память крутит мне видеозапись, на которой он голый и в моей кровати. Запах его кожи и находящееся на таком небольшом расстоянии от моего лицо вызывают воспоминания о прикосновениях, ласках и о том, как он двигался — на мне и во мне.

— Что? — спрашиваю я, чувствуя себя завороженной.

Келвин сначала прикусывает нижнюю губу, а потом расплывается в довольной улыбке.

— Мы это отпразднуем.

глава двадцать первая

По плану у нас был праздничный обед, но Келвину зачем-то понадобилось сначала зайти домой. Утром я была слишком дерганой, чтобы подумать о еде, сейчас же слишком взволнована. Мы оба ведем себя как придурки: несемся от метро домой, по дороге то и дело толкаемся, взбегаем вверх по лестнице и не перестаем широко улыбаться. С внезапной ясностью я понимаю, как много удовольствия мне приносит общение с Келвином.

За время, которое прошло с нашей свадьбы, я успела обнаружить, что мне нравится не только его лицо и тело. Я обожаю просто находиться рядом с ним. Нам обоим весело, потому что веселый он сам, и от этой мысли становится немного больно, поскольку не понятно, куда нас все это приведет.

Да, похоже на то, что Келвину действительно нравится быть со мной, но особого выбора у него все равно нет — он из тех людей, кто привык делать все возможное при любых обстоятельствах.

Пока я ищу в сумке ключи, Келвин наклоняется ко мне, тяжело дыша после бега, и прижимается подбородком к моему виску.

— Ты голодная? — спрашивает он.

Помотав головой, я вставляю ключ в замочную скважину.

— Я слишком взволнована, чтобы есть.

Его близость — прижатая к моей спине грудь и теплое дыхание на моей шее — начисто уничтожила желание перекусить.

— Ты сегодня была хороша, — говорит Келвин и целует меня в макушку. Последнее слово произнесено с тихим рыком, от чего складывается ощущение, будто он кончиками пальцев сейчас провел мне по спине. И я тут же вспоминаю слова, которые Келвин сказал тогда:

«Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

Мне не хочется превратно понимать происходящее, поскольку ужасно будет предположить, что я нравлюсь Келвину, если на самом деле он мне просто благодарен, хорошо воспитан и все еще находится на адреналиновой волне. Но мой пульс ускоряется, а внизу живота ноет все больше и больше.

— Ты хотел что-то захватить с собой?

Войдя в квартиру, Келвин закрывает за собой дверь.

— Нет, мне ничего не нужно.

Я его неправильно поняла?

— Но я думала… — я делаю шаг к столику, чтобы положить ключи, но в этот момент Келвин берет меня за руку, разворачивает и мягко прижимает спиной к двери.

— Ничего брать с собой я не собирался.

Что?

Он наклоняется и скользит губами по моей коже прямо под мочкой уха.

— Просто захотел перед обедом зайти домой.

О-о-о…

Ноющая боль внизу живота усиливается.

Мое тело Келвина понимает прекрасно — руки сами собой скользят по его груди и поднимаются к шее, — но мозг… Мой мозг, как всегда, большая проблема.

— Зачем?

Келвин смеется, проводит зубами по моей челюсти, а потом целует в щеку и за ухом.

— Заметила, что с тех пор как мы проснулись в твоей кровати, ты избегала даже случайного физического контакта со мной?

— Правда? — отступив на полшага, спрашиваю я. Когда он стоит так близко, его зеленые глаза кажутся нереальными.

Келвин снова смеется.

— Кажется, я достаточно ясно дал понять, что ты можешь взять меня, если того захочешь. Да я все это время ходил практически голым!

— О да. Так и было.

Улыбнувшись, Келвин целует меня в нос.

— Но если тебе не интересно, я оставлю тебя в покое и больше спрашивать не буду.

— Мне интересно! — слова прозвучали резко, словно я выкрикнула их на аукционе.

— А я хотел этого с нашего первого обеда.

Что-что?

Из-за того, что Келвин не перестает улыбаться, целуя мою шею, кажется, будто он ставит смайлики после каждой фразы.

— Я помню, какой милой ты была и как нервничала, — перемежая слова поцелуями, говорит он. — И гадал, нравлюсь ли тебе. Но ты была рядом со мной такой расслабленной… А я думал о тебе, лежа на диване, каждую ночь.

Я понятия не имею, что на это ответить. Мне хочется, чтобы Келвин повторил слова «думал о тебе» — с его фирменным акцентом. То есть он жил в моей квартире и чувствовал то же, что и я? Кажется, притворяться я научилась чересчур хорошо, ведь, судя по всему, секс с Келвином был возможен на протяжении всего последнего месяца. Мне хочется отпраздновать и наорать на себя одновременно.

— А потом, когда мы оказались в твоей постели… — говорит он, двигаясь поцелуями через горло к другому уху. Мягко пососав кожу под мочкой уха, Келвин прижимается ко мне бедрами. Ощутив прикосновение кое-чего твердого, я ахаю.

Он тихо стонет в ответ.

— Мне нравятся звуки, которые ты издаешь. Я помню каждый из твоих вздохов и стонов. А ты что-нибудь помнишь? — спрашивает он и приближается своими губами к моим.

— После того как закончилось собеседование, — говорю я, пока Келвин оставляет в уголке рта легкий поцелуй, — в лифте… Когда ты стоял ко мне так близко, я думала о…

— О чем? — отстранившись немного, интересуется он.

— Что мы в постели.

— И чем мы занимались у тебя в голове?

Стараясь не обращать внимания на растущее смущение, я отвечаю:

— Ты был на мне. И мы…

«Двигались», — не стала вслух добавлять я.

Хрипло застонав, Келвин ныряет руками мне под блузку и обхватывает талию.

— То есть в лифте ты фантазировала, как меня трахнешь?

В ответ на его слова и действия я чувствую жар во всем теле. И он сделал это с такой легкостью.

— Я помню то чувство, когда от ощущений кожа к коже становишься жадным до удовольствия, — произносит Келвин.

Когда его рот накрывает мой, я тут же вспоминаю эти ощущения — они не новые; подобные поцелуи уже были: нежные и дразнящие сначала, а потом превращающиеся в более глубокие и полные обжигающей страсти.

Скользнув руками вверх по моей спине, Келвин с тихим щелчком расправляется с застежкой моего бюстгальтера, снимает его с меня, а затем и блузку, не переставая при этом рассыпать какие-то слова по моей коже. Глядя на него сверху вниз, мне хочется стащить с него рубашку, чтобы посмотреть, как сокращаются мышцы плеч и спины, пока Келвин поцелуями спускается по моему животу и расстегивает юбку.

Моя одежда снова кучей свалена на полу у входной двери, но в этот раз я замечаю и запоминаю все. Как выглядит Келвин в тусклом свете дня, льющемся из окон гостиной, и как он улыбается, не переставая меня целовать.

Какая у него кожа на ощупь и что губами она ощущается мягче, чем кончиками пальцев.

Я замечаю, что Келвину нравится, когда я провожу языком по его груди и покусываю низ живота, и как его руки подрагивают у меня в волосах, едва я опускаюсь ниже и беру его в рот.

Но все, что я узнаю о нем сейчас, не будет рассказано ни на одном собеседовании; наконец что-то происходит только для нас двоих. Мне не нужно запоминать, как Келвин замолкает, наблюдая за моими действиями, и как его дыхание сначала замирает, а потом с шумом возобновляется. Не нужно запоминать, как он просит меня не останавливаться, поскольку уже близко, или как предупреждает, пытаясь замедлить реакции собственного тела, прежде чем сдается и кончает — но тем не менее все это я о нем теперь знаю. И еще у меня нет необходимости делиться с кем бы то ни было, что Келвину нравится меня дразнить, когда он опускается на колени передо мной, или что он прикасается ко мне пальцами, которыми в другое время играет на гитаре. Или что именно от этого осознания я кончу, лежа на полу в гостиной.

Попив воды, мы идем ко мне в постель, и поцелуи Келвина снова повсюду — на моих бедрах, животе и груди. Позже мы обязательно все обсудим, но прямо сейчас способны лишь на частое дыхание и стоны. Как будто до сих пор только и делали, что разговаривали — готовились и запоминали, зная, что все сказанное потом обязательно пригодится, — но в этот момент мне хочется лишь воссоздать смутные воспоминания, как в тот раз ощущался вес тела Келвина надо мной и прикосновения кожа к коже.

Ужасно странно, что происходящее кажется таким знакомым и проделанным тысячи раз, но как только Келвин оказывается внутри, ощущения меняются на новые. Теперь-то я понимаю, насколько пьяные мы оба были в ту ночь, и с уверенностью могу сказать, что тогда он не наблюдал, как вошел в меня; в ту ночь Келвин спешил. И еще с той же уверенностью могу сказать, что мои глаза тогда были закрыты, и все было более безумным и грубым. Мы не наслаждались процессом.

И точно знаю, что в тот раз ощущения были совсем другими. Сейчас я настолько восприимчива, что едва только Келвин начинает двигаться, впиваюсь в него ногтями, прижимаю к себе, и мы находим ритм, который ощущается так хорошо… это даже удивительно… Сама не замечаю, как волна накрывает меня с головой, и я кончаю.

Келвин не сводит с меня глаз и ускоряет движения…

Он настолько сосредоточен…

Потеряв ритм, он приходит к удовольствию вслед за мной, и его низкий стон вибрацией отдается у меня где-то в горле. Обхватив Келвина обеими ногами, я держу одну руку в его волосах, а другую на шее, и какое-то время мы просто лежим не двигаясь.

На улице идет дождь. Надо же, а я и не заметила. С неба льются потоки воды и, ударившись о карниз, устремляются на тротуар.

— Тебе понравилось? — шепотом и с заметным восторгом в голосе спрашивает Келвин.

— Да, — сглотнув и постаравшись восстановить дыхание, отвечаю я. — А тебе?

Немного отодвинувшись, он встречается со мной взглядом.

— Да, — Келвин наклоняется и целует меня. — У меня до сих пор мурашки бегают.

Вспотевший, он лежит прижавшись лицом к моей шее и обдавая ее теплым дыханием. По сравнению с произошедшим только что, та ночь кажется неловкой пьяной возней, от осознания чего я внезапно лишена дара речи.

Опершись на локоть, Келвин другой рукой придерживает презерватив и выходит из меня. Стоит ему отодвинуться, чтобы выбросить презерватив в корзину у кровати, все мое тело охватывает холод. Я притягиваю Келвина к себе и укрываю нас одеялом.

— Мне кажется, со мной ты никогда не сможешь имитировать оргазм, — целуя меня в плечо, бормочет Келвин.

Я смеюсь.

— Что? Нет, я не имитировала, конечно, но с чего ты взял?

— У тебя в этот момент по груди и лицу растекается румянец. Я думал, что смогу продержаться еще немного, но когда ты начала кончать, все пропало.

Я сворачиваюсь калачиком рядом с ним. Ощущение его объятий просто нереальное. Мне не хочется отводить от него взгляда, чтобы быть уверенной, что все это я не нафантазировала.

— Сколько сейчас времени? — спрашиваю я.

Приподнявшись, Келвин смотрит в сторону моей тумбочки.

— Два часа.

У нас впереди двадцать семь блаженных часов, прежде чем нужно будет куда-то идти. Я прижимаюсь к Келвину ближе.

— Холлэнд?

— Что?

— Как ты догадалась, что моим родителям поездка на нашу свадьбу была не по карману?

— Я это выдумала, — запрокинув голову, чтобы посмотреть ему в глаза, говорю я. — Предположила лишь, что лечение Молли стоит приличных денег.

— Так и есть, — Келвин целует меня в нос. — Вся ее жизнь — это одно большое напряжение.

От его слов в груди становится больно.

— Я очень старался, чтобы мои родные обо мне не беспокоились, — говорит Келвин. Я не свожу глаз с его челюсти, которая напрягается, когда он сглатывает. — И не хотел, чтобы они потратили деньги, приехали ко мне и увидели, что я живу у Марка и ни хрена за это не плачу. Потом маленькая ложь превратилась в большую, и… — он замолкает и внимательно вглядывается мне в лицо. — Я обязательно расскажу тебе, но не сейчас. Мне было приятно, когда ты сказала это Доэрти, — Келвин проводит рукой по моей груди и останавливается прямо над сердцем. — Словно мне не нужно много объяснять, чтобы быть понятым.

В грудной клетке я ощущаю трепет — будто взмывает ввысь воздушный змей.

— Как бы то ни было, я понимаю, почему ты остался в Штатах так надолго и почему не хотел, чтобы родные волновались, чем ты занят или кто о тебе позаботится.

— Мама очень рада, что мы женаты, — говорит Келвин. — До сих пор я не особо старался держать ее в курсе своих дел, но хочу исправиться. Рассказал ей, какая ты замечательная. Но с отцом будет сложнее. Думаю, именно поэтому тебе и написала Бригид.

Вспомнив про смс, я морщусь.

— Надо ей что-то ответить.

— Сегодня ты немного занята.

— Своим родителям я еще не рассказала, — признаюсь я.

Если Келвин и удивился, то самую малость.

— Вот как?

Вблизи его глаза кажутся более богатого оттенка: смесью зеленого, желтого, орехового и бронзового. Поэтому беспечно болтать или врать, ощущая на себе его взгляд, мне тяжело.

— Они с трудом верят, что я в состоянии самостоятельно справляться со своей жизнью. Поэтому автоматически решат, будто…

— Будто тебя используют?

Причин моего молчания, на самом деле, с десяток, а эта лишь одна из них.

— Но я так не считаю, — быстро добавляю я.

— Наверное, поначалу я думал лишь о своей выгоде, — облизав губы, Келвин размышляет еще пару секунд, после чего говорит: — Но при этом знал, что ты мне нравишься и что я буду рад сблизиться с тобой, — хохотнув, он целует меня в нос. — И предполагал, что тут может быть место для чего-то большего. Просто решил поставить на первое место брак, а не чувства.

— Браки по расчету всегда такие.

— Согласен, — глядя мне в глаза, произносит Келвин. — И потом, ты сказала, год. Казалось, именно этого ты и хотела, а для Роберта и уж тем более для меня подобный шаг значил и значит очень многое. И только чуть позже я подумал, что, быть может, ты тоже хочешь чего-то большего.

Понятия не имею, как интерпретировать его слова. Иногда я просто ненавижу собственный мозг. Имеет ли он в виду, что секс — это своего рода его вклад в соглашение? Келвин притворился, будто не принял всерьез мое увлечение им задолго до знакомства, и таким образом просто поблагодарил меня? Или же мне стоит поверить ему на слово, что он хотел этого с самого начала?

Моя логика подсказывает затаиться и посмотреть, какие чувства овладеют мной завтра, когда я окажусь одна и не стану вкладывать дополнительный смысл в слова Келвина. А сердце и разгоряченная кровь побуждают попросить о большем.

— Мой отец считает, что мне стоило остаться в Ирландии, — после некоторого молчания снова заговаривает Келвин, — и найти нормальную работу.

— На производстве? — подняв на него взгляд, уточняю я.

Келвин кивает.

— Он постоянно напоминает, что я старший и что заботиться о Молли после них с мамой нужно будет именно мне. Наверное, когда-нибудь я вернусь. Кажется, я думал так всегда.

— Ты скучаешь по дому?

Время от времени и в совершенно неожиданные моменты я скучаю по Де-Мойну. Например, когда мимо окон проносятся машины с сиренами, и я хочу немного тишины. Или в дни сбора мусора, когда меня будят грохот и лязг мусоровоза. Или когда выхожу из дома и почему-то чувствую, будто каждый человек на планете хочет оставаться в своих четырех стенах и ни с кем не разговаривать.

— Ага, — перевернувшись на спину, Келвин укладывает меня на себя. — Иногда реже, иногда чаще. Мир там кажется крошечным — это и хорошо, и плохо одновременно. Раньше я считал, что мы выбираем трудности по плечу, и думал, будто найти работу в Нью-Йорке будет проще. Но я ошибался.

— Я примерно представляю теперь, как прошли у тебя все эти годы.

— Ага, — Келвин делает глубокий вдох, затем выдыхает. — Но теперь, когда я с тобой, мне не так одиноко. Раньше я чувствовал себя предоставленным самому себе. А все вокруг казались такими всезнающими, если ты понимаешь, о чем я. Каждый обращает внимание лишь на себя.

— Ну, это же театральный район!

Как я и надеялась, Келвин смеется.

— Я имею в виду не только это. А еще и то чувство, будто все мы словно позируем для селфи, даже когда просто разговариваем друг с другом.

— Ты вовсе не такой.

Он отодвигается и смотрит на меня.

— Нет?

— Нет. Ты громадина. Твоя личность огромна, и ты даже не осознаешь этого, — я провожу рукой по его груди. — Ты гений с гитарой в руках и при этом такой…

— Дурак?

— Нет. Простой, — отвечаю я и тут же добавляю: — В хорошем смысле. Мне хочется думать, что рядом с тобой люди могут получить все, о чем только пожелают.

— Надеюсь.

— Такими себя предпочитают видеть многие, но на самом деле подобных людей очень мало.

В собственных словах я слышу вопрос «Могу ли я довериться этому моменту?». И с внезапной ясностью осознаю, что мы сейчас оба голые. Что несколько минут назад занимались любовью и что, кажется, Келвин готов повторить.

— Ты так говоришь, просто потому что я тебе нравлюсь, — перевернувшись на меня и целуя, произносит Келвин.

Поначалу поцелуй ощущается мягким и нежным, словно точки в конце предложений, но мне этого мало, и, перевернув его на спину, я усаживаюсь верхом. Келвин прав, он мне действительно нравится. Но я беспокоюсь, что влюбляюсь в него слишком быстро и слишком всерьез.

— Еще бы, — скользнув рукой по его телу, я обхватываю его так быстро снова ставший твердым член. — Кстати, напомни мне, говорил ли ты, что я тебе тоже нравлюсь?

Келвин наблюдает, как я приподнимаюсь и опускаюсь на него, от чего у него закрываются глаза.

— Mo stóirín, боюсь, ты нравишься мне слишком сильно.

— Что означает это прозвище? — мой вопрос звучит сдавленно, словно мне тяжело дышать.

Проведя ладонями по моей талии, Келвин обхватывает грудь.

— Мне это так странно. Никогда раньше я его не произносил, — под его прикосновениями становится жарко. — Мой дед называл так бабушку. В переводе с ирландского это значит «моя драгоценная».

глава двадцать вторая

Следующие несколько недель запомнились обилием секса и еды на вынос, аплодисментами после спектаклей и тихими разговорами по дороге с работы, неспешным приходом весны и ежедневными дождями. Каждый раз, когда мы приходим домой, это похоже на возвращение в придуманный мир: Келвин не просто находится в моей квартире, теперь он здесь живет.

Никогда раньше у меня не было таких отношений: чтобы секс случался всегда и везде, как будто мы никак не можем насытиться друг другом. Вместо того чтобы принимать душ по очереди, мы делаем это вместе. В кабинке едва хватает места для одного, но, как резонно заметил Келвин, именно поэтому двоим там есть чем заняться. Иногда мы обедаем у Джеффа с Робертом, но чаще всего проводим время дома, предпочитая комфортную тишину бурным дискуссиям: читаем, переговариваемся и смотрим фильмы, уютно устроившись на диване. Или же устраиваемся в постели.

Келвин практически ненасытный любовник; его аппетиты отражают мою горячность и помогают мне избавиться от смущения, особенно когда я хочу его снова почти сразу после того, как мы закончим. Он постоянно целует меня и дарит незначительные приятные подарки: закладки для книг с цитатами из произведений, которые я особенно люблю, мои любимые апельсины в шоколаде из магазина за углом и всякие розовые штучки — серьги, плетеный браслет с лотка уличного торговца или смешные солнцезащитные очки в оправе цвета фуксии. Мой муж ест, словно стремительно растущий подросток, и предпочитает ходить по дому обнаженным — настаивая, что «Так прикольней» и что после напряженной репетиции следует все проветрить. «Ты знаешь, Холлэнд, — с сильным акцентом говорит он, — ощущения просто потрясающие! Хождение с голыми причиндалами мало с чем может сравниться. Особенно когда целый день потел, как свинья».

А потом швыряет меня на диван и щекочет, до тех пор пока я не захожусь в истерическом хохоте и не оказываюсь… тоже голой.

Я пытаюсь держать в голове, что все это не по-настоящему — и, конечно же, долго не продлится, — но каждый раз, когда Келвин поворачивается ко мне посреди ночи и будит прикосновениями, происходящее начинает обретать реальные черты. Или когда он, со всклокоченными волосами и со следами подушки на лице, приносит мне чашку кофе. Или когда помогает надеть пальто перед выходом из дома и целует в щеку.

Не важно, играет ли Келвин для сотен зрителей или движется во мне и на мне, расфокусированным взглядом блуждая по моим губам, или посреди дня тихо наигрывает на гитаре, я постоянно задаюсь вопросом, как мне удавалось раньше жить той посредственной жизнью. Ведь даже тогда, когда я наблюдала за сотворенной им магией на станции, то был единственный яркий момент недели. А сейчас для моего мирка он стал чем-то вроде центра вселенной. Разве я могла не влюбиться?

Я пишу его сестре, и, несмотря на уверения Келвина, что она не большая любительница переписываться, Бригид пишет мне в ответ. Сначала короткие сообщения посреди дня, а потом длинные истории и обмен фотографиями — и вот так мы начали узнавать друг друга. Каждая частица моей жизни — словно гвоздь, скрепляющий дом, где могут жить наши с Келвином сердца, и я чувствую почти болезненное желание привезти сюда его сестру и мать. Знаю, он по ним очень скучает. Отложенных денег у меня не так много, но вместе с Бригид у нас получилось купить два билета, чтобы сделать ему сюрприз.

***

Однажды вечером идет очередной спектакль, разгар второго акта, и Рамон поет возле рампы о том, как его персонаж наблюдает за уходом дочерей в лес. В нескольких метрах от него, в оркестровой яме аккомпанирует Келвин. Это момент, которого все всегда ждут и когда внимание аудитории удерживается всего одним прожектором, направленным на Рамона. Во время этой песни я едва могу дышать и всегда делаю себе пометку успеть закруглиться с делами, чтобы посмотреть из-за кулис и послушать ту ноту…

— Мама, а это скоро закончится? Они уже несколько часов поют.

В ответ на громкий детский голосок по залу проносится волна смешков, и Рамон доводит партию до конца, сочувственно кивая смущенной матери, которая спешно берет на руки маленькую девочку и уходит из зала, после чего раздается шквал аплодисментов.

Театр непредсказуем, и большинство актеров скажут, что именно этим он им и нравится. Непослушный ребенок в зале или пропущенный сигнал о смене гардероба исполнителей — все это вносит элемент неопределенности, а в сочетании с энергией, идущей от зрителей, делает атмосферу особенно притягательной.

Похоже, что для Келвина исполнение стало чем-то вроде афродизиака. После последнего поклона тем вечером он тут же находит меня и явно с трудом сдерживается, прижав меня к металлической конструкции декораций леса. В его глазах плещется озорной восторг, к которому я уже успела пристраститься. Обхватив за талию, Келвин приподнимает меня над полом.

Сейчас театр уже опустел, но он несет меня глубже за кулисы, не переставая оставлять посасывающие поцелуи на шее.

— Ты сегодня был фантастически хорош, — успеваю произнести я, прежде чем он закрывает мне рот поцелуем.

— Я сфальшивил пару раз во время «Не ожидал, что встречусь с тобой», — не переставая целовать, возражает Келвин.

— Да, но всего лишь пару, — немного отодвинувшись, говорю я. — А Рамон сегодня пел как-то особенно громко, так что, наверное, заметили только ты и Роберт.

— И ты, — шепотом добавляет он.

Я киваю в сторону бокового выхода.

— Сюда или через главный?

В надежде увидеть и сфотографировать кого-нибудь из исполнителей у главного входа собрались поклонники. Рамон почти всегда задерживается для селфи, а в последнее время и у Келвина сформировался свой фан-клуб.

Он ставит меня на ноги, и от того, что наши тела плотно прижаты друг к другу, низом живота я ощущаю его твердость. С трудом сдержав порыв запрыгнуть на него, обхватив ногами, отхожу на пару шагов назад.

За спиной Келвина я ловлю взгляд Брайана и успеваю заметить злую усмешку, которая говорит о многом; у меня появляется ощущение, будто я только что схлопотала удар по лицу.

И понимаю, что Брайан взглядом говорит мне, какая я дура.

Закрыв глаза, я прижимаюсь лицом к шее Келвина.

Это по-настоящему. Это реально.

— Пойду через главный, но минут на пять, — говорит он и смотрит вниз, когда у меня в кармане жужжит телефон.

— Это Лулу, — поясняю я. — Интересуется, наверное, где нас черти носят.

— Какая скромность и сдержанность! — замечает Келвин. — Жду не дождусь, когда она расслабится и позволит себе стать более напористой.

Я смеюсь.

— Иди раздавать автографы, встретимся у входа через десять минут.

— Я не хочу торчать там слишком долго, — прикоснувшись своими губами к моим, говорит Келвин. Утром он брился, но подбородок уже опять колючий, и я чувствую сейчас себя одной из струн на его гитаре — вибрирующая от напряжения, — потому что хорошо помню, как ощущается его щетина у меня между ног.

***

С Лулу мы договорились встретиться примерно в одном квартале от театра, в Dutch Fred’s, где к напиткам подают отличные бургеры, но когда спустя десять минут я выхожу из боковой двери, то обнаруживаю Келвина по-прежнему окруженного поклонниками. Он смотрит на меня ошарашенно и беспомощно.

Еще никогда не видела его таким подавленным.

— Прошу прощения! Но еще пять, и мы уходим! — кричу я, сделав вид, будто пользуюсь большим авторитетом. Келвин подписывает последнюю программку и приносит извинения еще двум десяткам поклонников. Нырнув в переулок, мы уходим секретным маршрутом, благодаря существованию которого мне всегда удается избежать встреч с Брайаном в конце рабочего дня.

— Давай сюда, — я дергаю Келвина за рукав, и он следует за мной. Приходится обойти несколько луж, и запах здесь не очень приятный, зато можно дойти до бара и не попасться на глаза толпе.

Пройдя несколько метров, я слышу звуки шагов и понимаю, что нас преследуют.

Мы с Келвином оборачиваемся, но то явно был ошибочный ход. Как только толпе стало видно его лицо, срабатывают вспышки камер телефонов. И не меньше десятка айфонов следят сейчас за каждым нашим движением.

Я слышу, как Келвин ошарашенно бормочет:

— Что за херня?

— А где Рамон? — спрашиваю я.

— Он уехал на машине за несколько минут до моего выхода на улицу.

Деваться нам некуда: либо идти вперед, либо разворачиваться назад, к толпе. Переулок в конце сужается и поворачивает на девяносто градусов, огибая сзади китайский ресторан, и с правой стороны того здания можно попасть на 9-ю улицу. Неужели эти люди будут преследовать нас всю дорогу?

Мы переходим на бег.

— Келвин! — кричит кто-то, после чего несколько девочек-подростков издают пронзительный визг, и все мгновенно погружается в хаос. Толпа несется вслед за нами.

Мы бежим так быстро, как только можем — Келвин впереди, а я за ним. Лавируем между грязными мусорными баками и внезапно попадаем в узкое пространство между китайской забегаловкой и прачечной самообслуживания. Какая-то девушка оказывается достаточно близко и, резко дернув Келвина за рукав, делает с ним селфи. Мне удается мельком рассмотреть полученный снимок — безумное выражение лица фанатки и испуганное Келвина. Впрочем, я не сомневаюсь, что девушка опубликует фото во всех соцсетях.

— Успокойтесь, — говорит Келвин и пытается улыбнуться. — Я и так каждый вечер появляюсь у театра. Просто приходите в следующий раз.

Но Келвина уже снова окружают и со всех сторон тянут руки. Он пытается оставаться вежливым, а я… Господи боже, я невероятно взбешена.

Я отцепляю чью-то руку с лацкана пиджака Келвина.

— Не трогайте его. И не преследуйте нас. Приходите в другой раз, и мой муж оставит вам автограф. Если вы будете вести себя более спокойно.

Уставившись широко раскрытыми глазами на Келвина, девушка приносит извинения. Это всеобщее безумие отчасти похоже на битломанию. Она сейчас сама не своя и словно вот-вот расплачется. Келвин, похоже, действительно встревожен. Еще бы. Вокруг стоит не меньше пятнадцати девушек, каждую секунду снимающие его на телефон. Несколько уже плачут.

Я беру Келвина за руку, и этот жест явно придает ему сил.

— Готов? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Не ходите за нами, — говорю я и не узнаю собственный голос. Никогда в жизни не была такой решительной и властной.

Полквартала за нами никто не следует — то ли поклонницы развернулись и ушли в другую сторону, то ли просто вспомнили, что они приличные люди, и решили за нами больше не бегать. Келвин не выпускает мою руку, и я отчетливо ощущаю его быстрый пульс.

— Какое-то помешательство, — произносит он.

Я останавливаюсь и увлекаю его в небольшую нишу, где расположен вход в закрытый сейчас магазин одежды. Келвин молча смотрит на меня, и у него на шее бешено пульсирует вена.

— Ты в порядке? — интересуюсь я.

Он наклоняется к моим губам, секунду медлит, а потом целует. Это не похоже на утренний поцелуй, когда мы оба сонные и хихикаем, и не такой, как бывает после выпивки — с участием зубов и языка. Прикосновение скорее похоже на поцелуй, который Келвин подарил бы мне, если бы любил: взяв в ладони мое лицо, он мягко прижимается губами к губам и благоговейно замирает. Когда Келвин отходит, в свете ближайшей вывески его глаза кажутся почти такого же оттенка, что и волосы, — светло-ореховые, янтарные.

— Ты невероятна, — говорит он.

— Я вела себя как стерва.

— Нет, — отвечает Келвин и целует меня снова. — Я и в самом деле испугался, а ты… Нет, ты не такая.

***

К моменту, когда мы добираемся до бара, там уже полно народу. Мы с Келвином пробираемся мимо барной стойки в гавайском стиле к столику, где нас ждет Лулу.

— Ну наконец-то, мать вашу, — она встает и крепко обнимает обоих. Когда Лулу снова садится, ее стул немного отъезжает назад, но ей, судя по всему, плевать.

— Извини. Сегодня было много народу в очереди за автографами, — я кивком благодарю Келвина, когда он помогает мне снять пальто все еще немного подрагивающими руками. — А потом Келвина преследовали поклонницы.

— Ох уж эти селебрити! — восклицает Лулу и благодарит официантку, которая подошла с новым бокалом вина и чтобы забрать пустой. Мне хочется поподробнее рассказать Лулу о случившемся, но похоже, сейчас ее никто, кроме себя самой, не интересует.

Официантка поворачивается к нам.

— Что вам принести?

Я киваю в сторону бокала вина Лулу и сажусь за столик.

— Мне то же самое, а… — замолчав, я вопросительно смотрю на Келвина.

— Я буду молочный стаут [сорт пива — приме. перев.], — сняв угольно-черный шарф, Келвин неуверенно улыбается Лулу. — Ну привет!

— Ну привет, — повторяет она. — Боже, ты только взгляни на себя. До чего очарователен, — добавляет Лулу, но ее слова не похожи на комплимент; скорее наоборот.

— Давно ты здесь? — незаметно глянув на часы, спрашиваю я. Мы опоздали всего на двадцать минут, но Лулу успела выпить явно не один бокал.

— Уже какое-то время, — сделав глоток, отвечает она. — Сегодня было прослушивание, и меня перебили буквально после первой произнесенной фразы, заявив, что им достаточно.

Я провожу своей рукой по ее.

— Ох, Лулу, как жалко.

Насмешливо закатив глаза, она убирает руку и снова берет свой бокал.

— Поэтому я решила, что раз уж в моей жизни ничего годного не происходит, можно и напиться.

От моего внимания не укрывается ее тон. Лулу явно не в настроении. Снова. И после произошедшего с Келвином мне придется как следует поработать, чтобы правдоподобно изобразить сочувствие.

— Прости, милая, я не помню, чтобы ты говорила про прослушивание. Я могла бы тебе помочь с…

— Ничего подобного.

С ощущением, будто меня толкнули, я откидываюсь на спинку стула и вопросительно смотрю на Келвина. Я ее неправильно поняла? Он еле заметно пожимает плечами, давая понять, что так же сбит с толку.

Решаю поинтересоваться, какого черта она так себя ведет, но тут с нашими напитками к столику подходит официантка. Прежде чем та уходит, Лулу заказывает себе еще вина.

— И давай закажем перекусить, — предлагаю я. — Ты сегодня что-нибудь ела?

Лулу безучастно смотрит на меня поверх бокала.

— Это ты так не особенно тонко намекаешь, что я много выпила?

— Я так говорю, потому что на часах почти одиннадцать, и если ты поешь, настроение поднимется.

Многозначительно посмотрев на меню, Лулу заказывает на всех перчики шишито и петрушку-фри с чесноком, подчеркнув при этом, что официантка непременно должна оформить нам раздельный чек.

Келвин пододвигается ко мне поближе.

— И как, есть в планах новые прослушивания? — мягко спрашивает он.

— Ничего нового пока что не предвидится. Сегодняшнее было для рекламного ролика какого-то магазина электроники, но, судя по всему, авторам хотелось, чтобы я получше вжилась в роль и прочее бла-бла-бла, — говорит Лулу и опустошает бокал.

У нее явно сегодня был дерьмовый день. И я уже видела Лулу такой. Обычно садилась с ней рядом, обнимала и рассказывала, какая она замечательная. Сегодня же я словно смотрю на нее сквозь мутное стекло и совершенно не испытываю желания начать успокаивать. Лулу ведет себя по-мудацки — и замечательной ее назвать язык не повернется.

— А где Джин? — сделав глоток вина, интересуюсь я.

— Работает, наверное. Понятия не имею.

Мы с Келвином переглядываемся.

— Ну а у вас как дела? — спрашивает она. — Как спектакль? Хорошо?

— Если не считать недавнего безумного приключения, все отлично, — широко улыбаясь, отвечает Келвин. — Когда в зале гаснет свет, мне до сих пор трудно поверить, что теперь это моя реальность.

— А я обалдеваю каждый раз, когда вижу его на спектакле среди музыкантов, — сбивчиво добавляю я, и Келвин, засмеявшись, целует меня в щеку.

Будто специально выбрав этот момент, к нам подходит женщина с программкой в руке, и Келвин тут же становится настороженным. Дрожащим голосом она очень вежливо просит автограф. Келвин ей улыбается и явно тем самым оконачально очаровывает — женщина мгновенно включает режим фанатки: упрашивает сделать совместное селфи, умоляет об объятиях и чуть ли не предлагает ему своего первенца в дар. Келвин кладет руку мне на бедро, и от прохладного прикосновения обручального кольца по всему телу проносится горячая волна. Я сжимаю бедра вместе. Господи боже, после прошлой ночи между ног до сих пор приятно ноет.

Для стороннего наблюдателя очевидно, что Келвин еще не привык к своей растущей славе, и мне приятно, что все это происходит у меня на глазах. У многих ли из нас имеется опыт оказаться в центре подобного обожания? Но сидящая напротив Лулу с наигранным равнодушием копается в своем телефоне.

Подписав программку и сделав селфи, Келвин вопросительно смотрит на меня, после чего обращается к Лулу:

— Я могу достать тебе билеты на спектакль, если хочешь.

— Спасибо, не надо, — отвечает она и кладет телефон на стол. — Я и так насмотрелась этого дерьма. В последний раз на спектакле, кажется, был Райан Гослинг? Вся моя лента в Твиттере кипятком писала.

Келвин улыбается — был тот еще переполох, перешедший потом в буйное веселье за кулисами.

— Ага. Он дружит с Рамоном.

— Ты с ним знаком?

— Пообщался пару минут.

Лулу смотрит на меня, потом переводит взгляд на Келвина, явно ожидая большего восторга.

— А что Холлэнд? В обморок не упала? — едва не опрокинув на пол бокал, спрашивает она. — «Валентинку» она смотрела не меньше пяти тысяч раз. Нет, это, конечно, ничто по сравнению с тем, как она была влюблена в тебя до вашего знакомства, но…

Мое сердце бешено колотится в груди, и я ее перебиваю:

— Кажется, Джин говорил про поиск новой работы? У Джеффа есть друг, который открывает…

— Я все вижу, — пьяно помахав пальцем, встревает Лулу. — Я вижу, что ты делаешь. Сменить тему тебе так просто не удастся. Взгляни только на вас двоих. Разве ты не хочешь, чтобы он знал? Ты ведь была без ума от него.

— Простите, о ком мы сейчас говорим? — интересуется Келвин.

Мой пульс набирает почти сверхзвуковую скорость.

— Мы говорим о тебе, — Лулу легонько шлепает его по носу, прежде чем Келвин успевает увернуться. — Я до сих пор помню день, когда она впервые тебя увидела. Холлэнд просто помешалась на тебе. Даже видео мне прислала, где ты играешь на станции метро.

Келвин в замешательстве поворачивается ко мне.

— В ночь нападения?

Лулу смотрит на него как на дурачка.

— Не-е-ет. Гора-а-аздо раньше. То видео было снято прошлым летом. Холлэнд никак не могла заткнуться — все болтала и болтала. Господи! Вспомнила! Она называла тебя Джеком! — шлепнув по столу рукой, вскрикивает Лулу. — Ты помнишь, Холлэнд? Уличный музыкант Джек! — опершись подбородком на ладонь, она поворачивается к Келвину. — Все мы даже привыкнуть успели к ее бесконечной болтовне.

Я пытаюсь привлечь ее внимание и взглядом прошу заткнуться, но Лулу на меня даже не смотрит. А еще куда более вероятно, что ей абсолютно плевать. Я начинаю всерьез гадать, не включить ли пожарную сигнализацию или взять, например, и опрокинуть стол.

— Окей, Лу. Почему бы тебе не отдать это мне? — я протягиваю руку к ее бокалу, но Лулу резко его отодвигает, и часть вина выливается ей на руку.

— Ты охренела, Холлэнд? — кричит она.

Головы посетителей поворачиваются в нашу сторону. Сейчас разгар вечера, в зале нет ни одного пустого места, но нетрезвый голос Лулу перекрывает гул толпы.

— Не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я. Ты знала его расписание. Придумала ему имя. Тебе даже на метро не надо ездить; ты делала это, только чтобы услышать, как он играет!

— Потому что он талантливый, — говорю я, пытаясь спасти свое положение.

— То есть хочешь сказать, будто вышла за него, потому что он талантливый? — спрашивает Лулу, потом хохочет и икает. — Или, может, трахаешь его, потому что он талантливый? Ты была им одержима. Как думаешь, почему Брайан озвучил эту идею про свадьбу? Он же просто пошутил. Неужели решила, будто он серьезно? Это же идиотизм, — откинувшись на спинку стула, Лулу смотрит на меня расфокусированным взглядом. — Но посмотри, как все замечательно вышло. Теперь он у тебя в кровати и…

— Достаточно, Лулу, — отставив в сторону практически нетронутое пиво, говорит Келвин и поднимает меня из-за стола. — Хватит.

— А что такое? — притворно невинным жестом она разводит руки в стороны. — Я ничего не выдумала.

Что сейчас произошло и почему Лулу так себя повела, я не знаю. У меня такое чувство, будто и ее я совсем не знаю.

Достаю из сумки кошелек и кладу на стол имеющиеся у меня три двадцатки.

— Думаю, нам пора.

глава двадцать третья

По дороге домой Келвин идет молча, держа руки в карманах и вжав голову в плечи. Это какие-то эмоциональные качели: сначала шок от погони, потом волна внезапной нежности, а потом самая настоящая катастрофа в виде чрезмерно болтливой Лулу. И я совершенно не понимаю, как вернуть нам с Келвином хорошее настроение.

Сказать в свое оправдание мне нечего. Я делала именно то, о чем и рассказывала Лулу: ездила на метро, когда в том не было необходимости, наблюдала за Келвином, отослала ей видео и даже сделала фото в «Дыре». В общем-то, я призналась во всем этом на нашем собеседовании, но переубеждать Келвина, что это не придуманная история, призванная сгладить оплошность, не стала.

Меня начинает подташнивать. Когда мы вошли в бар, я чувствовала себя такой сильной и нужной, а потом Лулу выставила меня жутковатой сталкершей и идиоткой. На месте Келвина я тоже сейчас молчала бы. Вот только… сказанное Лулу мне почему-то правдой не кажется. Такое чувство, будто меня оклеветали.

Как только мы заходим в квартиру, я ощущаю приближение бури; уверена, сейчас что-то произойдет. Келвин человек не сложный, но и недосказанностей он не потерпит.

Осторожно, будто не желая, чтобы они издали хоть какой-нибудь звук, Келвин кладет на столик в прихожей ключи и кошелек. Разувшись и тихо извинившись, идет в ванную.

Кажется, меня все-таки вывернет наизнанку.

Пытаясь растянуть время, я не спеша надеваю пижаму: любимую майку с лягушатами и розовые шорты в горошек. А потом сажусь на край кровати и жду.

Ночей тридцать мы провели в этой постели, и что, сегодня Келвин вернется на диван? Я слишком странная для него теперь? А как бы отреагировала я, узнав, что Келвин в течение полугода специально выстраивал ежедневный маршрут, чтобы посмотреть на меня? Как бы я себя почувствовала, узнай, что у него было видео со мной, после чего он позвал бы замуж, чтобы «помочь»?

Стоя в дверях без рубашки, Келвин тихо покашливает. Расстегивает брюки и бросает их в корзину для белья.

— Мне самому спросить, или ты поговоришь со мной?

— О чем спросить?

Когда Келвин встречается со мной взглядом, я замечаю, что он огорчен моими попытками избежать разговора.

— Ну да, — кусая губы, продолжаю я. — Я понимаю, о чем ты.

— Еще бы.

— Прежде чем начну, могу я просто сказать, что Лулу сегодня была просто отвратительна? Она все переиначила.

Прислонившись к стене, Келвин снимает носок.

— И что именно Лулу преподнесла не так?

— Благодаря ей произошедшее кажется чуть ли не сюжетом из «Рокового влечения», — говорю я, не особенно убежденная в собственной правоте. — Просто… ты мне очень понравился.

— Тебе понравился совершенно незнакомый человек, которого ты окрестила Джеком? А потом сняла его на видео? Проследила за ним до бара и…

— Я понятия не имела, что ты выступаешь там с группой, — покраснев, отвечаю я. — Это было случайное совпадение.

— Холлэнд, поменяй нас местами, — как обычно, Келвин полуобнажен, и мне впервые за все время хочется попросить, чтобы он оделся, иначе тяжело концентрироваться на разговоре. — Представь такую ситуацию: ты узнала, что я выяснил, где ты работаешь, сделал фото и отправил видео другу. А потом мы совершенно случайно оказались в браке по расчету.

Глядя на сложенные на коленях руки, я качаю головой.

— Послушай, мне хорошо понятно, что ты имеешь в виду, но я знаю себя и собственные намерения. Я ни разу не пыталась заговорить с тобой и уж тем более превращать общение в нечто большее.

Подняв голову, я замечаю, что взгляд Келвина полон сомнений. Тряхнув головой, он убирает упавшую на глаза прядь волос.

— Окей, но я-то не знал о твоих намерениях. Если оглянуться назад, все случившееся предстает в несколько ином свете.

У меня в груди жжет.

— Я тобой восхищалась, — в свою защиту говорю я. — И никому о тебе не рассказывала — ни в Фейсбуке, ни в Твиттере. И видео никуда не постила. Ты играл на станции одно из моих самых любимых произведений, и это было потрясающе. Иногда ты был слишком хорош, чтобы казаться реальным человеком. Однажды я увлеклась и отправила видео — но всего одной подруге. И ты считаешь, это плохо, что я была так заинтересована тобой?

Келвин подходит и садится рядом на кровать — спиной ко мне.

— Я не это имел в виду. Все закончилось нормально. Просто странно, — тяжело вздохнув, говорит он.

Нормально? Все закончилось нормально?

Глядя Келвину в спину, я чувствую раздражение, что не вижу его лица.

— Я считал нас незнакомцами. Ты пошла на это соглашение, потому что хотела помочь Роберту, а я — сам себе, — продолжает он и бросает носки в корзину. — Но сейчас у меня такое чувство… — Келвин качает головой, — не знаю… будто ты меня обманывала.

— Обманывала?

— Ну да. Или манипулировала мной.

Его слова словно триггер — жжение в груди становится сильнее, и я взрываюсь.

— Что-что? Да ты издеваешься!

Келвин поворачивается ко мне и смотрит в глаза, но ничего не говорит.

— Какое имеет значение, что я на тебя запала? — спрашиваю я. — Ну да, сейчас у меня есть секс и некоторая помощь с оплатой квартиры, но ничего из этого я не планировала. На самом деле, если мне не изменяет память, я вела себя настолько скрытно, что ты даже не подозревал о моих чувствах. Мне пришлось противостоять гневу Джеффа и Роберта, мой брат Дэвис не знал, как подступиться ко мне с вопросом, что же я натворила, а родители… так те вообще ничего не знают! Теперь у Роберта в оркестре есть виртуоз, а у тебя работа в самом популярном спектакле Бродвея и секс с фиктивной женой. И ты сейчас всерьез предъявляешь мне претензии? — встав с кровати, я иду в ванную чистить зубы.

Келвин следует за мной.

— Мне просто жаль, что ты не рассказала о своих чувствах.

— Так вот что тебя беспокоит?

— И это тоже, да.

Повернувшись к нему, я выдавливаю на щетку слишком много пасты, но чтобы обратить на это внимание, я сейчас слишком зла.

— Слушай, ты ведь жить здесь собирался, поэтому я не хотела, чтобы сложилось впечатление, будто у меня есть какие-то ожидания на твой счет, — вынув щетку изо рта и показывая ею на него, говорю я. — Да, я пошла на это ради Роберта, но еще потому, что долгое время искренне восхищалась твоим талантом и хотела, чтобы у тебя получилось его реализовать. Хотя тогда я толком тебя не знала.

Замолчав, я обнаруживаю, что Келвин всматривается в мое лицо, словно ищет какой-то ответ на непонятный мне вопрос.

— Кстати, я рассказала об этом во время собеседования с Доэрти, — напоминаю я.

— Ага, но ты дала мне понять, будто история выдуманная.

— Верно, — соглашаюсь я и невесело усмехаюсь. — Потому что ты назвал мой рассказ «чистым безумием». Я предпочла бы считать себя доброй. А меня выставили каким-то чудовищем, дурно обращающимся с другими людьми.

Келвин стискивает челюсть, но я не могу понять, в чем дело. У меня кончились слова, да и объяснять больше нечего.

«Ты дала мне понять, будто история выдуманная».

Но начни он задавать вопросы, я не стала бы отпираться.

Наклонившись над раковиной, я чищу зубы с энергией женщины, готовой голыми руками поднять здание и швырнуть его в океан. Чувствую, как Келвин какое-то время стоит за спиной, а потом разворачивается и выходит из ванной. Судя по звукам его шагов, он направляется в гостиную, а не в спальню, но я слишком расстроена, чтобы заметить собственное облегчение.

***

Толком не выспавшись, я встаю в шесть утра. Но я точно знаю, что все-таки спала, поскольку на меня не сразу вновь накатывает вчерашняя паника. Чего мне совсем не хочется делать, — так это снова обсуждать произошедшее и ощущать напряжение между собой и важным для меня человеком, который сейчас крепко спит на диване.

Поэтому я одеваюсь и тихо выскальзываю из квартиры.

Кажется, прошла целая вечность, с тех пор как я каждый день ходила на станцию «50-я улица», садилась в метро, покупала кофе в «Мэдмен эспрессо», но сейчас мне очень этого не хватает. Я хочу снова пройти по своему прошлому маршруту и снова почувствовать, что это моих рук дело — соединение двух важных точек музыкальной вселенной. Я устроила это, когда привела Роберта к Келвину.

На станции метро, как всегда, людно, но никакого гитариста у подножия лестницы нет. Вместо него играет достаточно способный саксофонист, и я бросаю в раскрытый чехол пятидолларовую купюру. Прервав игру, он меня благодарит.

Значит, парень здесь ради денег, а не чтобы раствориться в собственной музыке, и сам факт, что я умею отличать одно от другого, мне очень нравится. Келвин мог играть на гитаре в полном одиночестве и жил бы в квартире Марка, окажись это единственным способом заниматься музыкой. Но, к счастью, появились и другие варианты. И сейчас у Келвина есть аудитория, поклонники, доход. Как тогда он может расстраиваться, если в итоге получил все, о чем только мечтал? Конечно же, мне стоило рассказать с самого начала, что время от времени я наблюдала за ним и восхищалась мастерством игры. Но реакция Келвина на мои чувства кажется мне сильно преувеличенной. Я разрываюсь между желанием не приходить домой до вечера и готовностью броситься назад и «растерзать» его снова.

И тут есть кое-что еще… Я словно цепляюсь за собственный гнев, потому что никогда раньше его не ощущала. И не знала, до чего же хорошо испытывать эту ярость. Какой сильной она меня делает. Все время, пока со мной в квартире жил Келвин, у меня было чувство, будто я совершенно его не заслуживаю — ни в жизни, ни в постели. Поэтому гнев — мой новый лучший друг, который говорит, что я заслуживаю каждую секунду счастья, наполнявшего мои будни вплоть до этой идиотской ссоры.

Я протискиваюсь сквозь толпу к поездам, выхожу и захожу на разных станциях, слушаю всех уличных музыкантов подряд. Поначалу не понимая, зачем это делаю, спустя четыре или пять поездок я осознаю, что хочу найти кого-то столь же талантливого, как Келвин.

Но ни на одной станции нью-йоркского метро никого похожего нет. Всю свою жизнь я слушаю музыку и сейчас осознаю, что подобных Келвину не существует на свете. Кажется, я знала это всегда.

Келвин прав, что, будучи незнакомцами, мы были как бы равны. А теперь… видимо, придется признать, что это не так, поскольку у меня появились чувства раньше, чем у него?

Или дело в том, что у меня чувства есть, а у него по отношению ко мне их вовсе нет? Не это ли ответ на мой вопрос: не игра ли все это для Келвина? Может, заниматься со мной сексом каждый день — его способ делать меня слабой, держать в комфорте, а миграционную службу на расстоянии?

Выйдя в город, я покупаю кофе и в течение нескольких часов просто гуляю, пройдя суммарно несколько километров. К моменту, когда от голода начинает урчать в животе, я понимаю, что забыла дома часы и телефон, и понятия не имею, который сейчас час. Мысль, что со мной никто не сможет связаться, кружит голову. Уверена, Келвин успешно поднял свою ворчливую задницу с дивана и поел. Позже он отправится в театр; я же появляться там сегодня не собираюсь. Вопреки расхожей фразе, футболки все-таки продадут себя сами.

***

В пять часов вечера я без предупреждения заявляюсь к Джеффу, зная, что Роберта дома уже не будет. Впервые в жизни я чувствую себя предательницей моего обожаемого Боберта, поскольку хочу избежать с ним встречи. Даже когда вышла замуж, ничего Роберту не сказав, я не чувствовала себя подобным образом, ведь делала это исходя из его интересов тоже. Сейчас Роберт со мной в этом согласен. Он считает Келвина чуть ли не божеством, поэтому мне не хочется увидеть, как он встанет не на мою сторону.

К счастью, насчет Джеффа мне беспокоиться не нужно.

Мой дядя открывает дверь, одетый в офисный костюм, со стопкой писем в руках, и удивленно на меня смотрит.

— Вот это да! Привет.

— Ты только что пришел домой?

Сделав шаг назад, он жестом зовет меня войти.

— Ага. А ты разве сегодня не работаешь?

В прихожей меня тут же успокаивает знакомый запах сандала.

— Я позвоню Брайану и возьму выходной. Можно воспользоваться твоим телефоном?

— Конечно, — прислонившись к стене, Джефф наблюдает, как я снимаю телефонную трубку на кухне. — Видимо, поэтому ты не ответила на мои смс.

Я тут же начинаю паниковать по поводу собеседования.

— О черт. Что-то слу…

— Ничего страшного, — отвечает он, а потом, подумав, добавляет: — По крайней мере, я на это надеюсь. Я отправил тебе пару сообщений, потому что мне звонил Келвин. Он тебя искал.

— Он тебе звонил?

Ну что ж. Хоть какая-то реакция. Мой гнев постепенно затихает. Хмуро посмотрев на Джеффа и подняв указательный палец, чтобы он подождал минутку, я набираю номер Брайана. Хвала небесам — меня перенаправляет на голосовую почту.

— Брайан, это Холлэнд. Я не могу прийти сегодня. Если тебе что-нибудь понадобится, звони Роберту с Джеффом домой, — повесив трубку, я тут же обнимаю Джеффа.

— Насколько я понимаю, у молодоженов не все гладко? — поцеловав меня в макушку, интересуется он.

— Да, — прижавшись лицом к его груди, тихо отвечаю я.

— Брак — это непросто, — замечает дядя.

— А фиктивный брак еще сложнее.

— Давай я переоденусь, и мы поговорим? — с сочувствием покивав, предлагает он.

Пока он надевает штаны университета Айовы и футболку с логотипом «Янкиз», я завариваю чай, после чего мы устраиваемся на огромном мягком диване. Поджав одну ногу под себя, Джефф поворачивается ко мне лицом. Свет единственной зажженной в комнате лампы подчеркивает усталость на его лице. Мой дядя всегда был бодрым и подтянутым, но впервые в жизни я замечаю, что он стареет, и в груди становится больно.

— Ну ладно, — начинает Джефф. — Рассказывай.

Чтобы собраться с силами, я делаю глубокий вдох. Смысла в долгих предисловиях нет.

— У нас с Келвином очень хорошие отношения. То есть мы… на самом деле вместе.

Мой дядя издает притворно возмущенный смешок.

— О нет! Это что, все мужья крутят шашни со своими женами? — подавшись вперед, он шепотом добавляет: — Мы подозревали.

Закатив глаза, я демонстративно игнорирую его поддразнивающий тон.

— Вчера вечером нас обступила толпа, и это был какой-то нереальный момент. А после него случился другой, очень интенсивный и важный, который ощущался простым и глубоким одновременно и когда я почувствовала, что мы одна команда, единое целое. Я защитила Келвина, а он был мне очень благодарен. Это было словно…

— Любовь, — заканчивает за меня Джефф с вопросительной интонацией в голосе.

— Да… Но потом мы встретились с Лулу… — Джефф издает стон, понимая, к чему идет мое повествование. — Она напилась, впрочем, как обычно, и рассказала Келвину, что я за ним следила.

Прищурившись, Джефф говорит более низким голосом — как и всегда, когда готов взять меня под крыло и защитить:

— Но он ведь тебе нравился. И понятно, почему — отчасти из-за своего таланта.

— Да, но Лулу вывернула все так, что я выглядела чокнутой сталкершей. Она рассказала, каким именем я называла Келвина, как часто приходила его слушать и что знала его график. Лулу не просто по-мудацки себя повела, а разрушила важный момент, момент некоего сближения, который произошел у нас с Келвином. И теперь мы как будто снова незнакомцы.

Джефф проводит рукой по лицу.

— В общем, мы пришли домой, — продолжаю я, — и Келвин захотел это обсудить…

— Это очень хорошо, — положив ладонь на мою руку, радуется дядя.

— Да. Но в итоге все стало очень плохо. Я сильно разозлилась, — тут я рассказываю Джеффу, как прошел разговор и как Келвин повернул все так, будто от нашего соглашения я получила больше плюсов, по сравнению с ним, и что он якобы чувствует себя обманутым.

— Это какой-то тупик, — говорю я. — Я пошла на все это ради Роберта и, возможно, немного для себя, почему же тогда мне так плохо? — встав, я начинаю вышагивать по комнате вперед-назад. — У меня ведь и в мыслях не было, что брак станет настоящим. И на книжный шкаф камеру я не ставила, чтобы за ним подсматривать. И его нижнее белье не воровала.

— Ну конечно же, нет, милая. У тебя потрясающий музыкальный слух, а еще из десятков тысяч людей, которые так же его слышали, только ты имела возможность познакомить Келвина с Робертом.

— Но вчера, когда Келвин говорил об этом, я почувствовала себя паршиво — хотя должна была ощущать гордость, поскольку защитила его. Я вообще ничего для себя не хотела, — зажмурившись, говорю я. — И ничего в итоге не имею, кроме вашей поддержки, ребята, и ваших же надежд. Я ведь не Келвин. И не Роберт. И не ты.

— Это верно, — со смехом замечает Джефф. — Ты точно не чопорный финансовый аналитик.

— Возможно, ты не каждый день в восторге от своей работы, но ты профессионал. А еще нашел для себя любимое хобби, — чувствуя напряжение во всем теле, я вжимаю голову в плечи. — Я же понятия не имею, чем заняться. Мне хочется писать, читать книги и обсуждать их с другими людьми. Хочу слушать музыку, ужинать не дома. Просто жить.

— Это и есть жизнь, — говорит Джефф. — Хорошая жизнь, кстати.

— Но еще я должна уметь себя содержать. Я столько всего хочу воплотить, но ничего из этого списка до сих пор так и не сделала.

— Увлечение керамикой я себе нашел аж в пятьдесят лет, — напоминает мне дядя. — А тебе, милая, всего двадцать пять. Спешить пока совершенно некуда.

Плюхнувшись на диван, я закрываю лицо руками.

— Но разве мне не стоит хоть немного поторопиться?

Джефф кладет руку на мое колено.

— Это только тебе так кажется.

— Вчера вечером об этом как будто намекала Лулу. А потом и Келвин, — я опускаю руки. — Я люблю вас, ребята, но к вашим с Робертом словам мне приходится относиться с долей скепсиса. Вы же биологически запрограммированы меня любить.

Наклонившись, Джефф целует меня в макушку.

— Холлси, подумай об этом вот в каком ключе: если бы с начала нашего знакомства я сравнивал себя с Робертом, то постоянно чувствовал бы себя сильно хуже. Он всегда был музыкальным гением, а я всего лишь официантом, пытающимся попасть в программу MBA, — мой дядя улыбается. — Но я понял, что хочу быть с ним. А Роберт знал, что хочет быть со мной — а еще чем хочет заниматься в своей жизни. И тогда мы пошли на компромисс. Он устроился на работу в Де-Мойне, а я, в свою очередь, начал понимать, что мне необходимо зарабатывать достаточно денег как для нас двоих, так и для удовлетворения собственных потребностей. Это не обязательно должно было оказаться дело по душе, и меня тогда не интересовало, чем именно заниматься, ведь главное, что я был с Робертом. Попробовав потом разные виды хобби, я наконец нашел для себя керамику. Конечно же, это занятие для удовольствия, но еще мне важно ощущать, что работа не занимает в моей жизни все время.

Вот о чем мне стоит время от времени себе напоминать. Что иногда работа — это просто работа. И участвовать в гонке под названием «Иметь все и сразу» совершенно не обязательно.

— Понимаю.

— Ты ведь в курсе, что я не одобрял твой брак, — тихо говорит Джефф, и меня переполняет чувство вины. — Вы друг друга совсем не знали, а ваши чувства были… ну, какими были. Я волновался, что тебе будет больно.

Зарывшись лицом в подушку, я издаю стон, но Джефф убирает ее в сторону.

— Я тебя не критикую. Просто послушай. Все, о чем я только что тебе сказал, чистая правда, вот только появление у вас обоих романтических чувств было очень неожиданно. Наблюдать за вами с Келвином — сплошное удовольствие.

— Но я сомневаюсь, что это по-настоящему, — выпятив губу, я стараюсь не разрыдаться. После вспышки праведного гнева и прогулки я утомлена не только физически, но и эмоционально. А мысль, что Келвин играл со мной, причиняет боль. В моменты, когда он целовал меня или просто улыбался, отбросить беспокойство в сторону было гораздо проще. — Возможно, с его стороны это всего лишь притворство.

— Я видел вас вместе. А еще хорошо знаю мужчин. Симулировать такую привязанность практически нереально. Холлси, он звонил мне два раза. И еще Роберту. Судя по его голосу, о притворстве речь не идет.

Я снова прижимаю ладони к лицу.

— Но ведь Келвину как раз и нужно, чтобы наши отношения были в порядке, поскольку он планирует остаться в стране. Я не знаю, как доверять его словам или действиям.

— Это всего лишь одна из возможных причин…

— Да. Я знаю.

— Предлагаю быть оптимистами и допустить, что он искренен, — говорит Джефф. — Если все будет хорошо, Келвину повезет вдвойне: помимо работы, которую он любит, в его жизни будешь ты. Это даст тебе возможность понять, чего хочешь ты сама и какой будет твоя жизнь. Она не должна походить на мою, на жизнь Роберта или Келвина.

— Я понимаю.

— И в ближайшее время она может быть совершенно не похожа на те будни, которые ты рисуешь для себя в воображении лет через десять.

— Но именно это меня и пугает, — отвечаю я. — Мне страшно, что моя жизнь и через десять лет может выглядеть такой же. А как же Келвин? Он ведь захочет двигаться вперед. Или куда-нибудь в сторону.

— Ты этого не знаешь. И знать не можешь. Все, на что ты на самом деле способна, — это проделать собственный путь, — встав, Джефф относит пустую чашку на кухню. — Давай закажем что-нибудь поесть.

***

Я сплю без задних ног в гостевой комнате, да так крепко, что когда Роберт мягко трясет меня, издаю стон и всплескиваю руками, чуть не уронив на пол телефон, который он мне протягивает.

— Просит тебя, — вложив в мою ладонь трубку, говорит Роберт, а потом недовольно добавляет: — Твой парень, кстати, играл сегодня скверно.

После чего выходит из комнаты и с тихим щелчком закрывает за собой дверь. Я смотрю на телефон и часто моргаю. И без лишних разговоров мне понятно, что звонит Келвин. Он плохо играл сегодня?

— Привет, — хрипло говорю я в трубку.

Голос Келвина звучит низко и сонно.

— Привет, — звук его голоса резонирует во всем моем теле, словно он сейчас повернулся набок и прижался лицом к моей шее. — Надеюсь, нормально, что я звоню по этому номеру.

По моим рукам бегут мурашки.

— Конечно. Я оставила мобильный дома.

— Ага. Я знаю, — невесело усмехнувшись, отвечает он.

В ожидании, что нужные слова появятся в голове сами собой, я смотрю в потолок. Мой гнев сейчас похож на потухший костер — остывший и присыпанный пеплом.

— Я надеялся, что вчера вечером ты придешь, — говорит Келвин. — В театр.

— Я была расстроена.

Сделав неспешный вдох, Келви издает еле слышный стон.

— А потом надеялся, что ты придешь домой, но заснул.

— Я заночевала у Джеффа и Роберта.

— Когда утром зашел в спальню, чтобы извиниться, я так и подумал, что ты отправишься к ним, — низким голосом говорит он. — Но ты не пришла ночевать.

Келвин хотел извиниться? Почувствовав острое желание, чтобы сейчас он был рядом со мной в кровати, я зажмуриваюсь.

— Ты как? Сможешь прийти сегодня домой? — Келвин снова делает глубокий вдох, а когда выдыхает, я понимаю, что он разминает мышцы. — Мне не нравится, как все вышло, mo stóirín. Совсем не нравится.

— Мне тоже это не нравится, — тихо отвечаю я, гадая при этом, слышат ли меня сидящие в гостиной Джефф с Робертом. — Ты заставил меня считать себя отвратительной. Как будто я сделала что-то плохое. Но это не так.

— Я знаю. Блин, — говорит Келвин, шумно выдохнув через нос. — Я хреново себя повел. А вечером чувствовал себя паршиво. И играл ужасно.

— Ага, могу себе представить, насколько нервозно думать о возможности покинуть страну, если все пойдет не так, — я морщусь, едва произношу эти слова.

Прежде чем Келвин отвечает, проходят долгие несколько секунд, и на этот раз его акцент заметен сильнее обычного.

— Причина была вовсе не в этом. Неужели ты действительно считаешь, что я буду играть с тобой и твоими чувствами?

Я закрываю глаза от удовольствия. Ирландский акцент Келвина исказил буквально каждое слово.

— Я не знаю.

— Может, мне лучше прийти сейчас туда? Или чего ты хочешь?

Откровенно говоря, мне хочется домой, забраться к Келвину под одеяло и почувствовать тепло его тела, когда он притянет меня к себе. Я хочу шеей и грудью ощущать вибрацию его голоса и видеть как он, нависший надо мной, всем телом закрывает собой свет в спальне. Но при этом мне нравится то ощущение силы, которое чувствую сейчас. Вчера я проснулась — во всех смыслах этого слова; многое остается неопределенным до сих пор, но кое-что важное все-таки прояснилось, и я не хочу, чтобы это ощущение исчезло слишком быстро. По крайней мере, прежде чем смогу дать этому важному название.

— Я хочу извиниться, — низким рокочущим голосом говорит Келвин. — Возвращайся домой. Дай мне по зубам, если хочешь, но потом поцелуй.

***

Когда захожу в квартиру, в гостиной пусто. Бросив ключи на стол, я снимаю пальто и вешаю его на спинку стула. Дверь в ванную открыта, но Келвина там нет. Квартира кажется странно необитаемой — не слышно ни постукивания в батарее отопления, ни звяканья посуды. Как будто меня не было здесь неделю, а не чуть больше суток.

Келвина я обнаруживаю в постели, сидящего прислонившись спиной к изголовью и смотрящего в сторону двери.

Его лицо сразу же расслабляется, едва он замечает меня.

— Привет.

Разувшись, я несмело ему улыбаюсь и сажусь на край кровати, но Келвин приподнимает одеяло и приглашающе похлопывает рукой по матрасу.

— Забирайся. Мы можем поговорить и здесь.

От такого предложения отказаться трудно. Я снимаю спортивные штаны и толстовку, после чего ныряю под одеяло и моментально ощущаю тепло его тела. Келвин лежит совершенно голый и кажется горячее полуденного солнца. Проведя рукой по моей спине, он расстегивает бюстгальтер и бросает куда-то себе через плечо. От его еле слышного стона меня охватывает трепет и сильное желание прижаться как можно ближе.

— Прости меня, — кусая свою губу и глядя мне в глаза, произносит Келвин. — То, что я тебе наговорил… это нечестно. Наверное, я был озадачен, поскольку не понял, что в иммиграционном центре ты говорила чистую правду. Или же был расстроен, что в течение того времени, когда я жаждал тебя, ты притворялась, будто ничего по отношению ко мне не испытываешь. Причин, казалось, для этого не было. Вот я и почувствовал себя сбитым с толку.

Келвин радостно улыбается в ответ на мою улыбку.

— Я не могу сказать с уверенностью, что полностью доверяю твоим действиям, — положив руку ему на грудь, говорю я. Опустив взгляд, Келвин слегка качает головой; он не понимает, что я имею в виду. — Ведь ты можешь оставаться в этой квартире и иметь работу, не занимаясь со мной сексом.

— А, — закрыв глаза, понимающе произносит он. Как будто я подтвердила какие-то его домыслы.

— Мы вполне можем выглядеть убедительно и без этого, — тихо продолжаю я. — Но теперь, когда ты знаешь, что нравился мне еще до нашего знакомства, я не могу продолжать, не понимая сути наших отношений. Иначе чувствую себя без почвы под ногами.

Келвин внимательно смотрит мне в лицо.

— Мое чувства по отношению к тебе не имеют ничего общего с желанием иметь работу, которую ты мне нашла.

Из-за влияния, которое оказывают на меня его слова, мне становится трудно говорить.

— Правда? Потому что, как ты сам недавно сказал, было бы дерьмово играть со мной таким образом.

Келвин наклоняется меня поцеловать, но в последний момент останавливается.

— Правда. Конечно же, на мои чувства влияет твоя способность понимать музыку. И твое мнение значит для меня больше, чем мнение Роберта или Рамона. Но дело здесь не в работе, а в том, что музыка — это часть тебя.

Подавшись вперед, я прикасаюсь своими губами к его, и Келвин со стоном переворачивает меня на спину, оказавшись сверху и положив ладонь мне на щеку. Напряжение в теле мгновенно тает, и я приподнимаю бедра, когда он устраивается у меня между ног.

Целоваться и обниматься… это так приятно.

Немного отодвинувшись, Келвин хитро ухмыляется.

— Значит, за полгода до нашего знакомства, да?

— Не меньше, — смеясь и краснея, отвечаю я. — Это было грандиозное увлечение.

Проведя руками по его плечам, я зарываюсь в волосы, в то время как Келвин поцелуями спускается по моей груди к животу, а потом, нырнув под одеяло, целует сначала одно бедро, потом другое и проводит языком между ними.

Мне хочется наблюдать за его действиями, поэтому я отбрасываю одеяло. Подняв голову, Келвин улыбается, не переставая меня целовать. Он дразнит и ласкает, не таясь — как будто это его выступление. И только для меня.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчу я.

— О чем? — после неспешного посасывающего поцелуя интересуется он.

— Мой ответ «Да, я фантазировала, что ты это делаешь, еще до того как мы познакомились».

Когда Келвин слегка отодвигается, в его глазах горит огонь.

— Фантазировала, что я целую тебя вот здесь?

Я киваю, и требовательная ноющая боль между ног нарастает лишь от того, что он сейчас на меня смотрит.

— А когда фантазировала, ты к себе прикасалась?

— Иногда.

Проведя по моей влажной коже пальцем вверх и вниз, Келвин погружает его внутрь.

— Ты становишься мокрой, всего лишь рассказывая мне об этом.

— Извиняться, что рисую тебя в воображении, я не стану, — сжав в кулаке пряди его волос, говорю я.

— Очень на это рассчитываю, — отвечает Келвин, наблюдая за своими действиями. — И не хочу, чтобы ты перестала.

— А о чем фантазируешь ты?

Закрыв глаза, он наклоняется ко мне и снова проводит языком, будто размышляя. Подняв голову, отвечает:

— О многом.

Я влажной кожей чувствую его горячее дыхание.

Тяну Келвина за руку, чтобы он поднялся повыше и коснулся губ жадным поцелуем.

Взяв его ладонь в свою руку, кладу ее себе на грудь.

— Расскажи.

Сжав грудь, Келвин наклоняется и с силой втягивает сосок в рот.

— Я представляю, как говорю тебе что-нибудь грубое и непристойное, когда мы вместе сидим на диване. А еще — что ты оседлаешь мое лицо, чтобы у тебя был полный доступ к моему языку.

Ого. Меня бросает в жар, и я выгибаюсь всем телом.

— Еще я фантазирую, как беру тебя у окна, а папарацци все видят. Такой кайф — представлять эти фото в Твиттере.

Потянувшись вниз, я обхватываю его ладонью, и, громко застонав, Келвин с поцелуем возвращается к моим губам.

— Я думаю о том, как ты выглядишь, когда берешь меня в рот. Как быстро я кончаю, когда ты это делаешь, — опустив руку между нашими телами, он скользит внутрь двумя пальцами и начинает говорить быстрее: — Еще я фантазирую о том, как мы с тобой куда-нибудь пойдем, а ты опустишься передо мной на колени, но никто об этом не узнает.

— Куда-нибудь — это, например, в театр?

— Куда угодно, — обдавая горячим дыханием мою щеку и двигаясь в моей ладони, отвечает Келвин. Он находится так близко от места, где я хочу его почувствовать, поэтому направляю его себе между ног, оттолкнув его руку. От погружения настолько глубоко я вскрикиваю, после чего Келвин тут же сцеловывает этот звук.

Ничего подобного мы раньше не делали… Нам надо надеть презерватив.

— Об этом я тоже думал, — шепчет Келвин. — Да, чтобы именно так. Боже, как приятно…

И это действительно невероятно приятно, поэтому никто из нас не останавливается. За последние две недели Келвин понял, как именно мне нравится, так что найти нужный угол и ритм легко и просто; войдя глубоко и практически не подаваясь назад, он двигается, в то время как мои руки путешествуют по его шее, спине и бедрам — куда только я могу дотянуться.

Должно быть, Келвин понял, что прощен, потому что ничего не говорит; даже не вглядывается мне в лицо, чтобы понять, в порядке ли я. Мне кажется, именно это я в нем обожаю больше всего. Что он доверяет мне и моим желаниям. Что я обязательно сказала бы ему, захоти вдруг чего-то другого. И что он не дал бы повиснуть недосказанности между нами.

Но даже в этот идеальный момент я чувствую неуверенность. Потому что если мы сейчас налаживаем отношения, то ради чего? Я уже дала ему понять, что нам нет нужды быть любовниками, чтобы Келвин здесь жил. И уж тем более нет нужды быть влюбленными. Но поцелуи Келвина похожи на прикосновения влюбленного, а его стоны — как у мужчины, охваченного очень сильными чувствами. Когда он переворачивается на спину, чтобы я оказалась сверху, в его взгляде светится что-то похожее на любовь.

Но разве я могу знать точно?

— Почему ты остановилась? — обхватив ладонями мои бедра, спрашивает Келвин. — Все в порядке?

От напряжения его грудь поблескивает от пота, и когда я кладу на нее руку, чувствую, как сильно бьется его сердце. Внимательно оглядев его лицо, я не замечаю ничего подозрительного — лишь беспокойный взгляд.

— Все хорошо.

Просить желаемое у меня всегда выходит довольно плохо.

— Я сделал тебе больно? — шепчет он.

— Нет, — покачав головой, отвечаю я.

Келвин садится под мной и, обняв меня за талию, смотрит в лицо.

— О чем ты думаешь? Что мне сказать, чтобы это уладить?

— Я задумалась, что мы делаем?

Он многозначительно улыбается.

— Ну, я думал, мы занимаемся любовью.

— Вот, значит, что это такое? — я никогда не испытывала подобных чувств, поэтому понятия не имею, каким словом их назвать. Но совершенно точно не смогу продолжать в том же духе и не влюбиться при этом в него.

Келвин целует меня в подбородок.

— А тебе это представляется как-то иначе?

— Наверное, мне это именно так и представляется, но толком я еще не понимаю, — прижавшись своим ртом к его, я углубляю поцелуй, после чего немного отодвигаюсь. — Просто мне кажется, мы должны убедиться, одинаково ли смотрим на вещи, особенно после… — он перебивает меня поцелуем, — того разговора с Лулу и…

Еще один поцелуй.

— И с учетом того факта, что мы уже женаты? — скользнув рукой вверх по моей спине к волосам, спрашивает Келвин.

— Да. Именно. Мы обсудили быт, прошлое друг друга и даже фантазии, но умолчали о чувствах.

— Ты вчера отсутствовала целый день. А когда я проснулся утром, тебя по-прежнему не было дома, — наклонившись, Келвин осыпает посасывающими поцелуями мою шею. — Я в жизни никогда так не паниковал. Решил, между нами все кончено.

— По первоначальному плану у нас есть год, — шепчу я.

— К черту первоначальный план.

— Эти отношения несколько сложнее, нежели просто встречи с подружкой. Мы принесли друг другу клятвы.

— Я в курсе, — широко улыбается Келвин.

— Не усложняет ли этот факт новый план?

— Откуда мне знать? — засмеявшись, он легонько кусает меня за плечо. — Ничего подобного со мной еще не случалось. Я начинаю влюбляться в девушку, на которой уже женат.

глава двадцать четвертая

Келвин протягивает мне жужжащий телефон.

— Опять Лулу.

Положив телефон на стол экраном вниз, я поворачиваюсь к ноутбуку. Впервые за несколько лет я проснулась с роящимися в голове идеями, поэтому настроена успеть их записать, прежде чем они улетучатся.

Келвин ложится позади меня на диван.

— Ты не будешь ей перезванивать?

— Не сейчас.

Я чувствую, как он приподнимается и читает написанное.

— А что ты пишешь?

— Если честно, сама еще не знаю, — мне хочется закрыть ноутбук и не показывать, потому что текст сырой и нестройный. Но я притворяюсь, будто мои пальцы приклеены к клавиатуре. Сотни раз я слушала, как Келвин разучивал новые мелодии, спотыкался и фальшивил, но никогда этого не стеснялся. А мне тогда зачем?

— Это для книги? — интересуется он. Келвин знает, как долго меня не посещало вдохновение и что оно для меня сейчас значит.

— Нет. А может, и да. Не знаю, — я перечитываю строчки, написанные с большой осторожностью, чтобы не погасить искру вдохновения. Не могу выбросить из головы воспоминание, как бродила вчера по городу в поисках хоть кого-нибудь с таким же талантом, как у Келвина. И как они выступали вместе с Рамоном. — Просто у меня в голове появились эти мысли — как мы познакомились, на что похожи твои дни сегодня и каково было слушать твою игру тогда и сейчас.

Проведя рукой мне по плечу, он останавливается на груди — прямо над сердцем.

— Мне нравится выражение твоего лица. В нем так много всего.

Я соскучилась по писательству, по самому процессу письма. В колледже и универе я без конца писала всякие короткие рассказы. Делать это приходилось каждый день, иначе я ощущала себя переполненной словами. Но в момент, когда получила магистерскую степень и повернулась лицом к миру как человек, больше не находящийся под уютной защитой учебного процесса, все идеи иссякли.

С тех пор как я начала работать в театре, ничего не изменилось. После бесед с Робертом или Джеффом я часто задавалась вопросом, не потому ли считаю себя заурядной, что окружена людьми, талантливыми в областях, в которых у меня нет совершенно никаких способностей.

Но сейчас… когда пишу о том, что чувствую, слушая музыку в исполнении Келвина… Это ощущение схоже с наконец налаженной работой всех систем организма. Как будто снова могу дышать. Кажется, ничего подобного я раньше не ощущала.

Скользнув ладонью ниже, Келвин кончиками пальцев играет с моим соском и ртом прижимается к шее, покусывая и обдавая жарким дыханием.

— Ничего, если я продолжу, пока ты пишешь?

Спустя всего час после второго раунда секса у меня все немного побаливает, но когда Келвин сжимает сосок, мое тело словно поет.

— Тогда я вряд ли смогу сосредоточиться. Представь, если я сделаю тебе минет во время выступления.

По моему телу пробегает вибрация от его смеха.

— Надо как-нибудь попробовать.

— Я почти закончила, — я поворачиваюсь и целую его.

Келвин возвращает руку на верх груди и поцелуями перемещается к затылку. Несмотря на мое беспокойство, что из-за его внимания моя муза упорхнет в дальние края, нужные слова почему-то находятся быстрее. Я хорошо помню это чувство — восторг, когда тебя переполняет нечто, готовое трансформироваться в слова. Я пишу с бешеной скоростью, не обращая внимания на опечатки и на то, что Келвин читает написанное. Мне сейчас ничто не сможет помешать.

Вернулась моя творческая искра, а понимание, что причина ее возвращения — мое счастье, вдохновляет еще больше и дарит еще более острое удовольствие, что, в свою очередь, помогает находить меткие слова и точные формулировки.

Опять жужжит телефон, и Келвин выключает вибрацию.

Потом экран загорается снова и снова. Краем глаза я замечаю имя Лулу, и моего только что пришедшего писательского куража оказывается недостаточно, чтобы проигнорировать это имя и продолжить писать как ни в чем не бывало.

— Она сегодня уже раз десять звонила, — говорит Келвин. — И примерно миллион — вчера.

Увидев, что получила очередное голосовое сообщение, я расстроенно рычу.

— Уверен, она мучается страшным похмельем даже сегодня, два дня спустя, — продолжает он, упершись подбородком мне в плечо. — Хочешь, я отнесу телефон в спальню?

Мне хочется ответить «Да». Хочется вернуться к тому, чем я была занята, и попросить его продолжать осыпать мои плечи и шею легкими поцелуями, но основная идея уже изложена, а от Лулу мне все равно не будет покоя. Так что лучше перезвонить.

Да, я злюсь на нее, но наказывать подругу у меня в планах не было.

Сделав глубокий вдох, я беру телефон.

— Дай я разберусь с ней.

Кажется, гудок даже прозвучать полностью не успел, а она уже отвечает.

— Хо-о-оллс! Я такая засранка.

— Ты засранка.

— Блин. Извини. Прости меня!

Самое интересное — я знаю, что ей искренне стыдно за свою выходку. Лулу сама себе злейший враг. Пьяная Лулу — ее альтер-эго, бремя, которое ей приходится нести, если она выпьет слишком много.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — потирая глаза, отвечаю я. От одних воспоминаний я чувствую себя отвратительно и отчасти уже жалею, что ей перезвонила.

— Как у вас обоих дела? В порядке?

— Теперь да. Сегодня утром мы все обсудили.

— Только сегодня? — со стоном переспрашивает она.

— Да, прошлой ночью я ночевала у Роберта с Джеффом.

Лулу в ужасе охает.

— Холлс! Значит, Келвин разозлился?

— Ну а ты как думаешь?

— А ты? Злилась на меня?

У меня вырывается раздраженный смешок.

— Лулу, очнись. Ты выставила меня каким-то фриком.

В этот момент Келвин подается вперед и прижимается губами к моей шее. Свободной рукой я провожу по его волосам.

— Что мне сделать, чтобы ты меня простила? — скулит Лулу.

Я отчетливо сейчас понимаю, что тем вечером было уничтожено нечто важное — к этому все и шло на протяжении прошедших нескольких недель, — и теперь сомневаюсь, сможем ли мы дружить, как прежде. Зная, что Келвин ее слышал, я поворачиваюсь к нему. Он лишь пожимает плечами.

— Я сделаю что угодно, — уверяет она. — Хочу загладить свою вину.

— Не будь больше грубой и не веди себя отвратительно в нашем присутствии.

Лулу хрипло смеется; я практически слышу, что ее до сих пор мучает похмелье.

— Согласна. Просто такое чувство, что меня отставили в сторону из-за этого брака. Раньше все свое внимание ты уделяла мне.

Чистая правда. Я всегда была легка на подъем, куда бы ей ни взбрело в голову отправиться: в бар или на концерт. Еще я была ее запасным вариантом, если Лулу не с кем было пойти куда-нибудь по скидочным купонам. Сколько себя помню, я всегда была готова подставить ей плечо.

— Наши отношения с Келвином развиваются очень хорошо, — тихо говорю я. — Понимаю, тебе непривычно, что к моему вниманию у тебя больше нет стопроцентного доступа, но я очень счастлива и не чувствую при этом, чтобы ты за меня радовалась.

Келвин обнимает меня и притягивает к горячей груди.

— Я понимаю, о чем ты, — говорит Лулу. Мне больно осознавать, что она сейчас практически ходит на задних лапках. Такой я ее никогда не видела. — И хочу, чтобы ты знала, как я тебя поддерживаю! Клянусь, у меня получится.

— Ну раз ты так говоришь… — отвечаю я и смеюсь. Кожей шеи чувствую, что Келвин улыбается.

— Давай я закажу вам романтический ужин в Blue Hill?

Идея мне нравится, и, размышляя, я подаюсь вперед. Через пару недель день рождения Келвина. По плану должны прилететь его мама и сестра. Blue Hill отличный ресторан, а Лулу сможет забронировать нам лучший столик, так что более интимное празднование дня рождения нам совсем не повредит, верно?

***

Я стою возле столика в Blue Hill рядом с Лулу. После объятий, длившихся добрых пять минут, и обещаний больше никогда так себя не вести, она отвела меня в дальний угол ресторана и показала, что поможет моему плану — весьма безрассудному плану, хочу заметить.

Диванчик и столик стоят в самом темном углу зала; обычно его бронируют на четверых, но Лулу пообещала зарезервировать его для нас с Келвином. Наклонившись, я проверяю, видно ли что-нибудь под столом. Верхняя скатерть короткая, а нижняя в пол.

— Думаешь, получится? — прижав руку к груди в попытке успокоить взвинченные нервы, спрашиваю я. До ужина, о котором идет речь, еще две недели, но у меня такое ощущение, будто Келвин появится здесь в любую секунду.

Вокруг нас снуют официанты с подносами и салфетками, накрывают на стол и совсем не подозревают о моем маленьком плане.

— Конечно получится! — Лулу едва не прыгает рядом со мной от восторга.

Мое сердце колотится, словно ополоумевшее. Никогда в жизни я не вытворяла ничего безумного.

Если не считать брак с незнакомцем, конечно. Или наглое вранье правительственному чиновнику.

— Ты действительно собираешься это сделать? — в восторге интересуется Лулу. — Идея просто потрясающая.

Я изо всех сил сдерживаю нарастающую панику. Если Лулу считает идею потрясающей, я точно сбрендила.

— Действительно.

***

Две недели и один день спустя я появляюсь в ресторане ровно в 16:50. Ужины тут подают с пяти часов, Келвин придет в шесть, поэтому у меня уйма времени, прежде чем здесь станет многолюдно.

Я взяла с собой книгу и телефон и надела платье, на бирке которого красовалась надпись, что ткань совершенно не мнется. Теперь мне остается только ждать.

До сего момента задумка мне казалась просто блестящей. Смелой и авантюрной, из числа тех, которые люди помнят всю жизнь. Лулу проводит Келвина к столику, и, пока, по его мнению, он будет ждать моего прихода, случится кое-что интересное. Через три дня у него день рождения, а что может быть лучше, нежели отпраздновать его двадцативосьмилетие неожиданным оральным сексом в пафосном ресторане?

Пока Лулу не проводила меня к столику, где буду вынуждена прятаться, я была уверена в себе и своих намерениях. Но теперь, забравшись под него, я слышу разговоры посетителей всего в нескольких шагах, переживаю, что меня кто-нибудь заметит, и начинаю сомневаться, правильно ли поняла Келвина, когда он недавно рассказывал о своих фантазиях. Идея кажется все более и более шальной. В плохом смысле слова. Одно дело — предаваться фантазиям, и совсем другое — пытаться воплотить их в жизнь.

В общем… я тут надолго, и это проблема.

Достав из сумки книгу, я понимаю, что для чтения тут слишком темно. Рисковать быть обнаруженной я не хочу, поэтому фонарик в телефоне не включаю.

Время еле ползет. Под столом начинает сильно пахнуть едой. Наверное, при обычных обстоятельствах я сочла бы эти запахи восхитительными. Сейчас же понимаю, что взяла ношу не по себе — я не тот человек, который попирает правила приличия, — поэтому аппетит пропал, а во рту появилась горечь.

Подав мне сигнал — постучав костяшками по столу, — Лулу идет встречать Келвина. Кажется, я просидела тут не меньше семи лет, а этот резкий звук заставил меня подскочить. Не буквально, потому что сижу я в неудобной позе в ограниченном пространстве. Вместе с облегчением на меня накатывает нервозность. Когда Лулу возвращается, она стучит еще, на этот раз потише и менее уверенно.

— Она очень удивится, когда увидит вас троих! — почти кричит Лулу.

Что-что?

— Это как бы и ее день рождения, — отвечает Келвин. — Ну, почти.

В этот момент я слышу глубокий смех Роберта.

И мне становится дурно. Вашу мать…

Блин-блин-блин.

Я практически ничего не вижу — только смутные тени нескольких пар обуви.

— Келвин, может, ты сядешь с этого краю, чтобы увидеть, когда появится Холлэнд? — предлагает Лулу и похлопывает ладонью по правой стороне стола.

Я тут же подползаю туда. В ногах от долгого сидения колет, и такое ощущение, что меня вот-вот стошнит.

Когда садится, Келвин случайно задевает мое плечо, и я охаю.

— О господи! — удивленно восклицает он, и Лулу тут же решает вмешаться.

— Отлично! — пронзительным голосом громко говорит подруга, а я представляю, что сейчас она, наверное, многозначительно смотрит то на него, то на столик, под которым спряталась я. — Теперь ты точно ее увидишь.

— А? — переспрашивает он. — А-а-а, — нырнув рукой под стол, Келвин ощупывает мое плечо и лицо, после чего я слышу тихий недоуменный смешок, и он шепотом интересуется: — Какого…

— Роберт и Джефф, — достаточно громко, чтобы я услышала, говорит Лулу, — давайте мне ваши пальто.

Пока эти двое раздеваются, Келвин, улучив момент, наклоняется ко мне, от чего его голос внезапно звучит очень близко:

— Какого черта ты вытворяешь?

— Хотела сделать тебе сюрпризный минет! — шепотом «кричу» я.

— Бля. А я хотел сделать тебе сюрприз и… мда, — Келвин садится ровнее и широко расставляет ноги, чтобы я смогла там уместиться и отодвинуться подальше от севших за столик Джеффа и Роберта.

Колено Роберта сантиметрах в десяти от моей руки. Господи, это катастрофа. Почему Лулу не устроила им экскурсию по… ресторану, или что-то в этом духе? Почему не посадила за другой столик?

Единственное спасение — что диван достаточно большой. Подняв колени к груди, я опираюсь на руку Келвина, которой он успокаивающе поглаживает меня по плечам. Со всей осторожностью достаю телефон, тут же приглушаю свет экрана и открываю сообщения.

Меня ждет смс от Лулу:

«Какого хера???»

«Зачем ты усадила их за этот столик?»

«Свободных столиков нет, а Келвин знал, что ты забронировала этот. Бля, я налажала. НИКОГДА НЕ ДЕЛАЛА НИЧЕГО ПОДОБНОГО, ВОТ И ЗАПАНИКОВАЛА!!!»

«И ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ???»

Под столом жарко, и у меня начинает кружиться голова. Интересно, я начинаю дышать воздухом, который выдохнула, или просто-напросто задыхаюсь?

«Просто вылезай, и все. Что они тебе сделают?»

Закрыв глаза, я кладу голову на колено Келвина.

— А где Холлэнд? — интересуется Роберт, и спустя несколько секунд мне приходит его сообщение.

«Ты где?»

«Немного опаздываю. Заказывайте без меня».

— Пишет, что опаздывает, — говорит всем Роберт. — Может, закажем ей что-нибудь?

— Готов поспорить, Холлэнд сегодня настроена на сосиски, — заявляет Келвин. Когда я щипаю его за ногу, он наклоняется и хватает меня за грудь.

— Тут сосиски из оленины. Ей не нравится оленина, — явно рассматривая меню, рассеянно отвечает Джефф.

— Да нет, — возражает Роберт. — Холлэнд не любит лосятину.

— Сейчас спрошу у нее, — говорит Келвин, и вскоре на моем экране высвечивается сообщение от него.

«Что будешь? Оленину или ягненка? Кстати, когда придем домой, я тебя как следует оттрахаю. Ты мечта для любого мужчины, просто потому, что задумала это».

«Буду ягненка. Может, мне просто вылезти?»

«Отличная идея».

«Как думаешь, предупредить их?»

Келвин смеется.

— Что? — интересуется Джефф. В своем воображении я рисую, как он опускает вниз свои очки для чтения и вопросительно смотрит на Келвина поверх меню.

— Думаю, она появится с минуты на минуту, — в голосе Келвина я слышу дерзкую ухмылку.

Судя по движению ног, Джефф поворачивается в сторону входа в ресторан.

— То есть Холлэнд уже здесь?

Глубоко вздохнув, я пишу смс своим дядям в общий чат:

«Я уже здесь».

«Где? Я тебя не вижу. Мы сидим за дальним столиком, на диване».

Блин.

Бли-и-ин…

«Я под столом».

— Что? Какого черта? — восклицает Джефф и, наклонившись, приподнимает скатерть. Он смотрит на меня, вытаращив глаза, а Келвин громко хохочет.

Застонав, я выбираюсь из-под стола и сажусь между Келвином и Робертом.

— Я хотела сделать ему сюрприз! Понятия не имела, что вы тоже придете.

— Какой еще сюрприз?.. О боже, — Джефф наклоняется и закрывает лицо рукой. — Холлэнд.

Я беру меню и, не сводя глаз со страниц, протестующе поднимаю руку.

— Давай не будем это обсуждать. Никогда.

***

— Клянусь, больше никаких сексуальных экспериментов! И никакой импровизации.

Потянув за руку и повалив на кровать, Келвин меня щекочет.

— Я этот случай никогда не забуду.

— Провальный минет века.

— И очень даже хорошо, что ничего не получилось. Не уверен, что смог бы держать лицо.

— Я теперь даже думать об этом не могу, — со стоном говорю я.

Он смеется и, целуя мой живот, приподнимает вверх футболку.

— В качестве подарка на день рождения это была крутая идея.

— Впереди тебя ждут еще сюрпризы.

И как бы сильно Келвин ни старался выведать у меня этот секрет, как бы подробно ни расписывал сумасшедший секс, который последует в качестве благодарности, я смогла устоять и ничего ему не рассказала.

глава двадцать пятая

Я хорошо помню, как в шестнадцать лет впервые приехала в Нью-Йорк, чтобы навестить Роберта и Джеффа. Поскольку дяде пришлось задержаться на работе и встретить меня в аэропорту не получилось, Джефф проинструктировал меня по смс, как добраться до города самостоятельно, вплоть до дверей квартиры.

В теории все казалось просто, а на практике масштабы Нью-Йорка разнесли мою провинциальную наивность в пух и прах. Дело было не только в количестве людей или обилии дорожных знаков, но и в тотальном шуме. А еще я ощущала себя пузырьком в бутылке газировки, и меня как будто что-то толкало вперед.

И хотя сейчас в плане навигации Нью-Йорк ощущается до смешного простым, до сих пор помню ту растерянность, которая накатывала в первое время моей жизни здесь, едва я выходила из дома. Я наврала Келвину, будто мне нужно к гинекологу в каком-то таинственном районе Манхэттена; и нет, компанию составлять не нужно — потому что на самом деле я поехала в аэропорт встречать его маму и сестру.

Нервы — штука интересная. Я думала, что нервничала на нашей свадьбе; но в сравнении с ожиданием первой репетиции Келвина это была ерунда. Все это так же оказалось ничтожным по сравнению с беспокойством, которое меня поглотило перед собеседованием в миграционном центре и которое — уже позже — сожрало меня с потрохами перед знаменитым неудавшимся минетом. Но все описанное кажется ничтожной каплей в море, если сосредоточиться на текущем моменте.

Несмотря на обмен многочисленными сообщениями, мы с Бригид никогда не разговаривали. А после принятия решения о их приезде наша переписка была больше по делу — отчасти потому, что я предупредила ее о склонности Келвина наплевать на приватность касательно содержимого телефонов. Как своего, так и моего. Келвин часто просит прочитать ему вслух пришедшее письмо, пока сам репетирует, или ответить на смс, когда его руки заняты пакетами с продуктами. И хотя я сомневаюсь, что он любит совать нос в чужие дела, Келвин нередко говорит мне, когда звонит или пишет Лулу, Роберт или Джефф и предлагает зачитать для меня сообщение. Обычно я не против, потому что скрывать мне нечего.

Кроме этого визита, который нужно сохранить в тайне.

Приходится признать: я адски нервничаю, ведь сейчас встречусь со своими свекровью и золовкой. Чисто технически они теперь мои родственники, и как быть, если, посмотрев на меня, решат, что ожидания не оправдались?

Поскольку Келвин легок в общении, я бы этим даже голову себе не забивала, будь встреча в его присутствии. Но сейчас мне спрятаться не за кого. Доверять Лулу и ждать, что она станет держать язык за зубами, я не могу. Роберт вместе с одним писателем занят созданием нового спектакля. А Джефф, если бы и выслушал все мои опасения, что на это ответил бы? Не волнуйся, ты замечательная?

Интересно, что семья Келвина знает обо мне? Что именно он им рассказал?

Я настолько погружена в мысли о том, чего они ждут от жены своего сына и брата, что когда поезд метро дергается на повороте, я, словно впервые приехавшая в город провинциалка, всем весом наваливаюсь на дверь.

Мне помогает какой-то мужчина.

— Держись за поручень, дорогуша.

У меня на языке вертится ответ, что вообще-то я здесь живу и в курсе, просто переживаю из-за грядущего знакомства с новыми родственниками, но мужчине, похоже, плевать. И мои мысли начинают кружить в голове с новой силой.

Я жду у выхода из международного терминала, надеясь при этом, что смогу узнать в толпе двух женщин, которых видела лишь на фото. Судя по всему, Бригид должна быть очень похожа на Келвина, в чем тут же и убеждаюсь. Я мгновенно ее узнаю. У моей золовки такие же густые волосы того же оттенка, что и у Келвина, такой же цвет кожи, как у него, а в уголках глаз появляются знакомые морщинки, когда, увидев меня, Бригид улыбается. Идущая за ней Марина вскрикивает, когда смотрит на меня, и зажимает ладонью рот.

Подбежав ко мне, они меня обнимают, и в какой-то момент Марина заливается слезами.

— Ну мам, — притянув ее в свои объятия, со смехом говорит Бригид. — Мы так ждали эту встречу, — поясняет она мне. — Мы не виделись с Келвином четыре года.

Марина — невысокая и стройная женщина — выглядит неподвластной годам.

— Ты себе даже представить не можешь, как мы соскучились, — вытирая глаза, говорит она. — И так давно хотели с тобой встретиться! Ждали приезда вас обоих еще на Рождество, но потом планы сорвались.

Как странно и любопытно. С улыбкой я обнимаю по очереди каждую, ошарашенно переваривая сказанное.

Что Марина имела в виду? Грядущее Рождество? Явно нет.

Пытаюсь ответить на сыплющиеся вопросы и задать свои, но слова свекрови все еще звучат у меня в ушах.

Какое-то время мы болтаем на всякие нейтральные темы: обсуждаем погоду, перелет, питание на борту, но тоненький голосок в голове настойчиво задает вопросы.

Она давно хотела со мной встретиться? На дворе восьмое апреля, а с Келвином я познакомилась всего три месяца назад.

Мы загружаем чемоданы в багажник такси.

— Перекресток 47-й и 8-й, — говорю я водителю.

Как только мы трогаемся с места, Марина берет меня за руку.

— На последних фотографиях ты выглядишь немного иначе, чем на ранних.

На ранних? На каких еще ранних?

Внутри поселяется беспокойство.

— Правда?

— Твои волосы сейчас светлее, чем были во время вашего знакомства во время учебы.

Что-то тут не то. Совсем не то…

Я провожу рукой по своим волосам, и на ум тут же приходит спасительная ложь.

— Ага, немного осветлила.

На самом деле, я никогда в жизни не красила волосы.

— Аманда? — зовет Бригид. — Аманда! — повторяет она, потом протягивает руку и похлопывает по моей ладони. — Аманда, дорогая, это ведь Эмпайр-Стейт-билдинг, да?

Это она мне?

Бригид обращается ко мне!

Во время нашей переписки мое имя не упоминалось ни разу. И она явно знает меня не как Холлэнд, а как Аманду.

Что это еще за баба такая: Аманда?

Я начинаю всерьез беспокоиться, что меня вывернет съеденным на завтрак прямо в такси.

— Ага, это… — я киваю, глядя туда же, куда и Бригид. — Это он и есть.

***

Продолжаю напоминать себе не делать выводов, прежде чем удастся поговорить с Келвином. Поначалу я отчаянно хотела думать, что встретила в аэропорту какую-то другую ирландскую семью, но поскольку всю дорогу в такси женщины на все лады рассказывали, как они гордятся Келвином и поверить не могут, что он играет в оркестре «Его одержимости», мне пришлось признать: ошибки тут нет.

«Не спеши с выводами, — в сотый раз говорю себе я, подходя к дому. — Не сходи с ума».

— Он сейчас там? — шепотом взволнованно спрашивает Бригид. — Дома?

— Скорее всего, — обернувшись через плечо, отвечаю ей я. — Раньше пяти часов Келвин обычно в театр не уходит.

— Поверить не могу, что увижу, как он играет, — тихо всхлипнув, говорит Марина.

Да, кстати… Роберт достал им на сегодня два билета в первый ряд.

Меня сковывает ужас, и я не могу найти в себе достаточно сил, чтобы повернуться и улыбнуться.

— Келвин потрясающе играет, — говорю я. — И будет счастлив увидеть вас.

— Он ведь даже понятия не имеет! — взвизгивает Бригид.

Я внутренне невесело усмехаюсь. Совершенно очевидно, что никто тут понятия не имеет — каждый о своем.

Трясущейся рукой вставляю ключ в замочную скважину. Через дверь слышно, как Келвин наигрывает «Без тебя». Эта мелодия, как и всегда, манит и обольщает.

А когда Бригид подталкивает меня вперед, я молюсь всем богам, чтобы эта ложь не разрушила наши отношения… какими бы они ни были.

— СЮРПРИЗ! — кричит Бригид и врывается в квартиру.

Келвин вскакивает с дивана и роняет гитару. Удивленно прошептав ее имя, он заливается слезами, когда сестра бросается в его объятия. Всхлипнув, Келвин протягивает руку, чтобы притянуть к себе и мать.

Я держусь поодаль и чувствую, что щиплет глаза, потому что эта сцена такая прекрасная: они обнимаются и плачут, — а я в это мгновение понимаю, что люблю его.

Я люблю его…

Люблю.

Это семейное воссоединение — одно из самых искренних проявлений чувств, какое я только видела.

— Как тебе это удалось? — приглушенным голосом спрашивает Келвин, не разрывая объятий.

— Это все Аманда, — отвечает его мать, обнимая еще сильнее. — Все это устроили твоя очаровательная Аманда и Бригид!

Изменившись в лице, Келвин поднимает на меня взгляд.

***

Чтобы найти себе занятие, пока Келвин с мамой и сестрой разговаривают в гостиной, я ставлю чайник. Мои движения механические, а пульс кажется странно медленным.

Зачем Келвин дал Бригид мой номер?

О чем он только думал?

Как мы с Бригид умудрились ни разу не назвать друг друга по имени, господи боже? Почему она не задалась вопросом, с чего это мы начали общаться именно сейчас, а не раньше, несколько лет назад, когда якобы поженились?

«Не волнуйся, Бригид никогда не была навязчивой, — сказал тогда Келвин. — Как и все Маклафлины».

Может, он попросил ее не задавать вопросов?

От этой возможности мне становится плохо.

— Когда вы прилетели? — спрашивает у обеих женщин Келвин.

— Только что, — отвечает Марина. — Аманда встретила нас в аэропорту, и мы сразу же приехали на такси сюда.

Я спиной чувствую взгляд Келвина.