Советский Фауст

Ода «электрическому дальновидению» — первые контакты с лемурами

Я не думаю, что Лев Сергеевич притворно восхищался и знаниями, и умом Ленина. Я не думаю, что Термена и Ленина объединяла лишь общая страсть к электричеству. Я предположить даже не смею, что только политической конъюнктурой были продиктованы эти слова Термена: «Полтора-два часа, которые я был счастлив провести около Владимира Ильича, словно заново открыли мне огромное обаяние его, теплоту, доброжелательство, все что, особенно осознаешь при личной встрече». Я цитирую эти строки из статьи Дрейдена Симона Давыдовича. Но почти слово в слово это встречалось в других интервью Термена, слышал от него я и сам...

Объединяла, вероятно, их и общая фаустовская судьба, фанатическая преданность Делу, продиктованная неумолимой мыслью, неукротимым желанием нести благо людям. Самоутверждением — во имя блага и от его имени. Разве это не похоже на строки из «Коммунистического манифеста», на первые послереволюционные лозунги за подписями Ленина:

Не удивляйтесь — это текст апофеоза, апогея, звездного часа Фауста у Гете. Разве не похоже на послереволюционную Россию — и «смелый план» революционных преобразований, и «строгий порядок» трудовых армий и лагерей, и «неустанный труд» охранников и охраняемых, отмечаемый «славными наградами», орденами Боевого и Трудового Красного Знамени, и вера в то, что великие цели коммунизма будут достигнуты, если все будут точно и всегда следовать ленинским заветам.

Совпадения — до мельчайших деталей! «Орудий больше, заступов, лопат!» — у Фауста. «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов..., то средний крестьянин сказал бы: я за коммунию (т. е. за коммунизм)!» — у Ленина[28].

И тракторов понастроили — миллионы, и электрификация страны давно уже воплощена в жизнь, и даже «плюс химизация всей страны», а с коммунизмом у последователей Ленина, несмотря на «торжественные обещания» партии, не получилось. В чем же дело? Выходит, что-то не сладилось с основным слагаемым в ленинской формуле — «советской властью»? Да, причин, как мы знаем уже, много, но одна из основных причин субъективного порядка предсказана, подмечена, предложена самим Фаустом, — я удивляюсь, неужели на самом деле никто из членов КПСС не читал финал «Фауста» Гете?

Итак, внимание, — продолжение цитированного выше «Коммунистического манифеста» Фауста прерывается его следующим обращением, его приказом не кому-либо, а Мефистофелю:

Итак, цель оправдывает средства? Пусть она и великая? Где мера, где край, который нельзя переступать? Ни слова о человеке, о совести, о морали, — только о Деле!

Я помню, как смутила, потрясла меня в детстве фраза Сталина в одном из его последних интервью американскому журналисту. Тот увидел у него на столе книгу Макиавелли и удивился. А Сталин, попыхивая своей трубкой и вышагивая своими мягкими, козлиной кожи, сапогами, ответил ему: «Большевики должны завидовать последовательности, с которой Макиавелли учит достигать своих целей. Правда, цели у нас — другие...»[29].

Мефистофели, юродствуя, прикидывались добросовестными приказчиками: «Чего изволите-с, с превеликим почтением-с и усердием-с». Особенно свирепствовали в своем показном усердии лемуры, их помощники, исполнители («мелкая нечисть», по Гете). Голова — турнепсиком, но хвостиком внутрь, и тесно в ней, все забито заботами о себе, ненаглядном и ненасытном. Думать некогда и нечем. Как отличить человека от лемура? Аристотель говорил, что «человек — общественное животное». В отличие от этого, при внешнем подобии человеку, лемуры — сугубо «домашнее животное». Хотя, для достижения того, чтоб было желанное «тепло и сыро», они могут и любят заниматься общественной, политической деятельностью. Только цели у них — другие. Свои, домашние, как у кошки или крысы... Поэтому и старались, нагромождали громаду за громадой, действовали и приманкой, и обманом, платой и расплатой, поощряли и принуждали, кнутом и премиями. И каждый день — доносили, «являлись с донесеньем».

Да, товарищ Фауст, быть фанатиком своего дела — это прекрасно! На них, фанатиках, — не на трех китах — и земля держится. Но если хочешь нести людям благодеяние, хочешь делать большое дело — нельзя подпускать к нему лемуров! Если не получается без них, не хватает сил, — не берись, откажись, уйми свой пыл, найди другое, безобидное занятие. Ведь не зря даже на борту грузовиков, кроме «Не уверен, не обгоняй», пишут еще: «Осторожно, люди!..» Фауст у Гете не заметил этой надписи (тут отчасти Н.Бердяев прав). В забвении этих транспортно-библейских заповедей, мне думается, была и личная, а также, к сожалению, общественная, вселенская трагедия В.И.Ленина (который, кстати, и Бердяева-то выгнал из России именно затем, чтобы он и ему подобные «мракобесы» не путались под ногами с нотациями о совести). Аукнулась эта трагедия и в судьбе нашего героя.

...Концерты «радиомузыки» не остановили работ Термена в Физтехе, он сотрудничает еще с Государственным институтом музыкальной науки (ГИМН). Всего этого ему мало, и в 1923 году он поступает учиться в Петроградский политехнический институт. Ему хочется получить полноценное физическое образование и советский диплом, и Иоффе выбирает достойную тему для студенческой дипломной работы Термена, руководителя лаборатории электрических колебаний: «Электрическое дальновидение». Он знает — этот студент справится с любым невыполнимым заданием. Пока поэт Хлебников поражал фантазиями о «Радио для глаз», наш герой как раз в те же годы, оказывается, спокойненько это реализует. Потому, что он был не поэт, а Инженер Божьей милостью — пусть это и не понравилось бы Н.Бердяеву. И Термен решил поставленную задачу, продемонстрировав к концу учебы действующие образцы устройства для «беспроволочной» передачи изображения на расстояние. Короче — телевизор! Причем в нескольких вариантах, тратя на него премии, полученные за работу по охранной сигнализации. Первый вариант, судя по всему, начал делать еще при жизни В.И.Ленина! А в 1926 году — последний, с экраном 1x1,5 м! Телевизор — при Ленине?! Да мне легче было поверить в то, что Термен на самом деле нашел тогда способ посмертного оживления людей!.. Лев Сергеевич рассказывал, что после смерти Ленина он неоднократно, тщетно обращался к советскому руководству: заморозьте Владимира Ильича сразу на время, и он, Термен, затем вернет вождя к жизни. Он постоянно все годы сожалел: «Вот, не послушались меня; мозги, сердце вынули, забальзамировали, — тут уж я ничем не мог помочь. А я очень хотел оживить Ленина, он мне нравился...»

Кто знает, чем черт не шутит, может быть, Лев Сергеевич и на самом деле справился бы с этим, — была бы задача поставлена. Для него, казалось, нет ничего невозможного. Но советское руководство, понятно, никак не среагировало на предложение Термена, ограничилось спиритическими заклинаниями: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» А Термену ничего не оставалось делать, как завершать свою дипломную работу. О терменовском телевизоре я знал со слов самого Льва Сергеевича и из не очень внятного мемуарного упоминания об опытах с дальновидением в цитировавшихся уже изданиях летописца Физтеха Л.Кокина. И никому, даже специалистам по телевидению, ничего не было известно о терменовском изобретении.

Как-то лет 15 назад я обратился с предложением снять фильм о Термене в специальную киностудию Академии наук СССР, назначение которой — фиксировать на пленку для вечности советских «бессмертных». Я рассказал о Физтехе — питомнике академиков, о «терменвоксе». Не подействовал и козырь: «Он Ленина видел», киночиновник сморщился — «музыкальный инструмент? Это несерьезно». Я заикнулся о первом советском телевизоре. Оловянные глаза клерка натруженно повернулись к справочнику на полке. Статья «Телевидение»: фамилии Термена там не было, «первые эксперименты в СССР начались в ЗО-е годы»... Я чуть не превратился в пепел под укоризненным взглядом оловянных глаз.

И хорошо, что — не в пепел, не превратился. В следующую нашу встречу с Терменом, уже через несколько лет Лев Сергеевич, радостно улыбаясь, выложил передо мной толстую папку с каллиграфической надписью на обложке «Устройство электрического дальновидения». Разыскал-таки где-то свою дипломную работу — с фотографиями (рис. 11–12)! Как я понял, помог ему в этом нечаянно, негаданно маршал Буденный Семен Михайлович.

Один тележурналист, делая передачу об этом самом усатом маршале Советского Союза, коротая время перед съемками, слушал устало и обреченно его воспоминания. А тот вдруг говорит: «А вот еще, — в 20-ые годы мы хотели внедрить в РККА[30] телевидение!» Тележурналист вздрогнул, очнулся, заинтересовался, полез в дебри архивов, разузнал, разыскал[31].

Выяснилось, что на самом деле — было, причем уникально. В других странах аналогичные опыты велись тогда тоже, но с небольшими, размером с открытку, экранами. Более того, если коллеги Термена работали с давно известным «диском Ниппкова», используя систему с «бегущим лучом», то Термен одним из первых применил оригинальную зеркальную развертку. Это позволило вести передачу уже не только из закрытого, затемненного помещения, а прямо с улицы, в условиях естественного освещения, причем не только со статическими, но и подвижными объектами, — что было в те времена для многих основным камнем преткновения. Конечно, разрешающая способность в первом варианте была еще мала — 16 строк, в последнем уже вполне прилично — 100 (напомним, в нынешних телевизорах — 625). Но это было в 1926 году! «Папа Иоффе» был доволен: «Открытие Л.С.Термена, — огромного и всеевропейского масштаба», — писал он в «Правде». Похвалил его в «Известиях» и самый первый автор идеи электронного «Радио для глаз», русский ученый Б.Л.Розинг (в это время — уже из-за границы). А журналисты, — те вообще захлебывались в очередном экстазе:

Жаль, Хлебникова в это время уже не было... Аплодировали коллеги в Физтехе и Политехе — во время защиты дипломного проекта — а затем и участники Пятого всесоюзного физического съезда в Москве (декабрь 1926 года). Довольны были и члены главной «приемной комиссии», будущие маршалы, красные полководцы Ворошилов, Буденный, Тухачевский. (Это было уже в начале 1927 года.) Лев Сергеевич вспоминал, как готовил к демонстрации аппаратуру в Наркомате Обороны, на Арбате, выставил объектив на улицу, и как обрадовались в другой комнате за стеной будущие маршалы и Серго Орджоникидзе — все усатые, молодые, — когда на экране появилась вдруг другая узнаваемая усатая фигура, — по двору шел Сталин. Зря, как выясняется, радовались, — двух участников этой встречи через десять лет он тоже уничтожил. А изобретение Термена тогда ему, как и всем, очень понравилось.

Комиссия была солидной и дальновидной. Изобретателя наградили очередной премией и пропуском в гастрономический спецмагазин. А «дальновидение» тут же засекретили — в свете интересов РККА и ЧК, предполагая использовать его на границе, для охраны священных рубежей СССР. Вот уж поистине — электрификация всей страны, включая и ее границы!.. Казалось бы, сколько лет прошло, можно и рассекретить терменовское «дальновидение»? Но, судя по всему, не получилось тогда ничего из этой затеи. И забылось, затерялось в наглухо запертых анналах. Тем более, жизнь у Термена затем закрутилась-завертелась такая — не до «дальновидения»... Поэтому и не было упоминания имени Термена в советских справочниках по телевидению[32]. Хотя уже только этого вклада в инженерную науку было бы достаточно, чтобы оправдать свое имя в истории. Получилось иначе. Более того, серой запахло гуще, — первый шаг в сторону объятий Мефистофеля был сделан, лемуры взяли его на заметку.

Кто знал, кто ведал. Грех — сожалеть и советовать постприори. Тем более «приори» — не свое, чужое. Но пусть как урок живущим после: пропуска в спецмагазины просто так не даются, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. А у нашего арбитра-контрагента Гете эта мысль звучит пожиже, но зато как всегда зарифмована, и ей поверят больше: