Иван КОЗЛОВ СЕКРЕТ ПОЛИШИНЕЛЯ ПОВЕСТЬ

Предисловие

Позднее утро. Только что стих густой мелкий дождь. Нездорового, лимонного цвета солнце пытается пробиться сквозь тучи. На него можно смотреть не щурясь.

Этим и занят сейчас подполковник. Он стоит шагах в пяти от черной ”волжанки”, а вокруг суетятся, уже около часа, его люди. У машины нетоварный вид. Выбиты лобовое стекло и боковое справа, на дверце с этой же стороны — дюжина дыр, входные отверстия от пуль, оба передних сиденья в пятнах крови.

Подполковник смотрит на солнце. Цвет светила для него сейчас ассоциируется с одним: хочется чаю с лимоном. Хочется сидеть дома, в кресле перед телевизором, и пить чай. И чтоб этого туберкулезного солнца не было видно даже в окно.

Его люди заняты своими делами. Собирают гильзы, выковыривают из машины пули, фотографируют что надо, беседуют с очевидцами, переговариваются по рации. Подполковника пока не беспокоят, а это значит, никакой новой информации они не выудили. Нет, кажется, кое-что появилось. Егоров, только что разговаривавший по рации, щелчком отстреливает в ближайшую лужицу окурок, подходит к нему.

— Все, Николай Семенович, скончался Балахнин. И в операционную занести не успели. А водитель жив, только плечо прострелено.

— А здесь что у нас?

— Нового мало.

— Почему Балахнин возле чужого дома оказался?

— По пути на службу заехал за полковником Анзиным — у того вроде с машиной неполадки, вот и хотел подбросить. Анзин задержался, ”цэу” от жены выслушивал, а полковник Балахнин только спустился и сел возле водителя, как пальба началась. Стреляли, скорее всего, из ”скорпиона” и ”Макарова”. Кавказцы, трое. Потом выбежали со двора, сели в ”Жигули” и уехали.

— Из ”волжанки” они ничего не взяли?

— Нет, хотя могли бы: Балахнин держал в руках портфель. Да, ”Жигули”, кстати, нашли. Со вчерашнего вечера они были в розыске: угнаны из Капотни.

— Это все?

— Почти все, Николай Семенович. Есть еще ”постскриптум”. Через дом отсюда стоят тоже ”Жигули”, одного нашего хорошего знакомого. Егияна.

Подполковник наконец оторвал взгляд от солнца, перевел его на Егорова:

— Это который Леон? Киношник?

Егоров кивнул.

— Интересно, Николай Семенович, что здесь Леон делает, а? Оставил тачку и разгуливает где-то с утра…

— Может, с ночи?

— Нет, ночью дождя не было. У машин, которые с ночи стоят, меж колес — сухие квадраты… Пощупать бы его, а? Отвезти к нам, побеседовать…

— Только потому, что он кавказец, как и эта троица?

— Не только, не только. Задницей чувствую, что неспроста он тут крутится.

— Нет у нас причин, чтоб задерживать его. Егиян — фрукт опытный, с ним влипнуть можно, и тогда тебе твою чувственную задницу надерут, капитан.

— Ошибочка ваша, Николай Семенович. Я, конечно, дико извиняюсь, но сия экзекуция будет совершена над вами, поскольку вы начальство и потому несете ответственность за мудрые решения подчиненных. Так как?

— Как, как… Сам знаешь, как. Не дотяну я с тобой до пенсии. Постарайся хоть все сделать аккуратно, а?

Часть первая НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

1

Клевало так скверно, что пора было начинать пить водку. Бутылка у Панкина имелась, но чокаться было не с кем, а один он пить не привык. Вчера он весь вечер сидел на телефоне, искал себе попутчиков на лед, но в будний день у всех друзей нашлись неотложные дела. Оно и понятно. Продолжай Панкин работать в редакции, и он бы в пятницу не сорвался: летучка, планерка, совещание…

Но сейчас Женька свободная птица, может заниматься чем угодно и когда угодно. Может средь бела дня сидеть у лунки и размышлять, с кем бы выпить.

Завертел головой, остановил выбор на соседе слева. Он приметил его еще на вокзале, когда стоял за мотылем, а потом садился в вагон. Мужик совсем не похож на рыбака. Экипировка не та: короткий полушубок, замшевые перчатки, тонкое ажурное кашне. Такие типы Панкину знакомы, это премьеры. В том плане, что впервые в жизни, вооружаясь на рынке самыми дорогими снастями, выходят на лед в поиске новых острых ощущений на каком-то своем изломе биографии: то ли любовница бросила, то ли на пенсию вышел, то ли семья надоела. Идет такой мужик к электричке, приценивается взглядом к бегающей по перрону рыбацкой братии, по своим соображениям выбирает из этой братии кого-то одного, кто внушает ему большее доверие, и неотрывно, как филер, следует рядом в надежде выйти на рыбное место… Ничего не поймав, промерзнув до костей, такой премьер в час своего возвращения домой сломает удочки и твердо решит искать новую любовницу, новую работу, новую семью или, по крайней мере, новое увлечение.

У соседа был уже сизый нос и дрожащий подбородок. Женька улыбнулся:

— Батя, может, выпьешь? — без лишних предисловий спросил он. — А то застынешь, как генерал Карбышев.

Тот не ответил, а скорее простучал зубной морзянкой:

— Спасибо. Давайте.

Панкин угадал: странный рыбак оказался действительно пенсионером. Был он военным, преподавал в училище, теперь вот на заслуженном отдыхе. Но — работает, хорошую работу нашел, дающую и деньги, и свободное время. Не на пенсию полковника, а именно на нынешний заработок он может позволить себе прилично питаться (говоря это, сосед извлек из своего нового рыбацкого ящика банку икры, финскую колбасу, желтый жирный сыр, бутылку ”грузинского коньяка пять звездочек”).

— Мало того, что деньги идут, так я еще среди недели могу и на рыбалку поехать, вот как сегодня. Но это — первый и последний раз. Буду искать другое хобби. А вы..?

Вопрос этот касался, конечно, не только отношения Панкина к рыбалке — просто настала его очередь предъявлять соседу по лункам свою визитную карточку. Он вытащил из-за пазухи меховую рукавицу, а из нее извлек бутылку ”Пшеничной”.

— Я тоже теперь в любой день могу — куда угодно. А с остальным хуже. Икры не ем, и вовсе не из принципиальных соображений. Зато есть лук и немного сала, из деревни прислали.

Выпили по одной, второй, разговорились. Говорил больше Женька, его всегда после стакана тянуло на монологи, а тут еще действительно надо было выговориться — ведь ни за что пострадал, подставили его, как пацана…

— С работы меня ушли, понимаешь? Я журналист, на криминальных темах специализировался, щипал ментовское начальство, да так, что некоторые кресел лишались. В такой грязи копаться приходилось…

— У вас что, юридическое образование?

— Нет, батя, — логический склад мышления. Это поважнее дипломов. Наливай… Я вот, верь — не верь, тебя высчитал на все сто процентов. Еще когда на вокзале засек — понял: новичок. На пенсию ушел или любовница бросила. С пенсией угадал. А насчет второго как?

— Насчет второго ждать недолго. Я тут, кажется, все отморозил, так что никому не стану нужен. А вы чем теперь займетесь?

— Да брось ты выкать, давай на брудершафт, по полному. Не знаю, чем займусь. Честно тебе говорю — не знаю. Бегать, аки мальчик, по всем редакциям и сшибать копеечные гонорары? Или в коммерческий ларек устроиться? Или бутылки по улицам собирать? Сам бы выкарабкался, а мне еще алименты платить: дочке, Наденьке, восемь лет. Да ладно, найду чего-нибудь. Я ведь только в этот понедельник уволился. Ну-ка, плеснем еще по капельке.

— Может, хватит? — сказал сосед. — А то у нас разговор вроде как пьяный получается.

— Да никакого у нас разговора нет, — Панкин наполнил пластмассовые стаканы, тут же выпил свой, захрустел луковицей. — Посидели, разошлись — и все, на веки вечные, в толпе друг друга не узнаем, а на рыбалку ты больше ездить не будешь…

— Можно и не у лунки встретиться, — сосед пить не спешил, смотрел на Панкина. — Мне вот, представьте себе, как раз человек с этим самым логическим складом мышления нужен. О частном сыске слышали? Я как раз одну такую контору возглавляю. Почему бы нам завтра не созвониться? Моя фамилия — Лапин, Леонид Леонидович, телефон…

— Я не запомню, — честно признался Евгений. — Тем более, что выпил малость.

— Ладно, я сам с вами свяжусь, у меня память — грех жаловаться. Диктуйте цифры.

Домой они возвращались в переполненной электричке, сразу же потеряли друг друга, и Панкин тогда еще подумал: ”Хрен он позвонит, даже фамилии моей не спросил”.

Утром следующего дня он только и помнил, что ездил на рыбалку, с кем-то малость выпил и хорошо бы теперь откушать пива. Но пива не было.

2

В принципе он ушел из газеты по своей инициативе. В очередном репортаже допустил маленькую неточность. На самом деле маленькую, ерундовую. С Нонной, девочкой из другой, молодежной, газеты, и своим хорошим знакомым, инструктором вождения, отправился колесить по тем маршрутам, которые указывали в своих письмах безымянные, в основном, авторы, жаловавшиеся на гаишников-лихоимцев. Те даже не придирались ни к чему, просто останавливали, забирали права и листали их до тех пор, пока водители не вытаскивали кошельки.

Первый раз Панкина тормознули на Ленинградке. Мент раскрыл его удостоверение, забрал оттуда розовую купюру-двухсотку и вежливо козырнул: мол, путь свободен. Тотчас из машины выскочила Нонна с диктофоном и своими корреспондентскими ”корочками”: ”Простите, а за что вы взяли деньги?” Простенький такой наивный вопрос, от которого гаишник балдел и так терялся, что начинал плести белиберду.

Еще дважды милиция ”клевала” на двухсотки, потом останавливать машину перестали, и было понятно, что информацию о ”нехороших” ”Жигулях” получили все, кому надо, и Нонна, по крайней мере в этот день, никаких ответов на свой вопрос не получит.

”Мастера машинного доения” — так он назвал свой репортаж. В нем Панкин переврал фамилию. Одного из гаишников, лейтенанта Кулькова, назвал Куликовым.

Конечно, главный редактор взбеленился не от этой ошибки, а от того, что Панкин назвал его трусом. Главного, видно, по телефону за репортаж достали, неспроста же, разговаривая с Панкиным, он только на телефон и смотрел. Все припомнил. И подобную ошибку трехлетней давности, и что пьянку как-то в кабинете организовал, и что — при чем тут это? — с женой развелся. ”Когда вы сильно трусите, вам логика отказывает, — сказал ему Панкин. — Все эти факты разрозненны и несопоставимы. Мне кажется, что вы просто советуете мне писать заявление об уходе по собственному желанию. Причем, делаете это по чьей-то подсказке”. — ”А ты, Евгений Иванович, на рожон не лезь. Думаешь, отговаривать буду, если напишешь?”

На рожон он не лез, но цену себе знал, гордость имел и тут же попросил чистый лист. Заявление главный подписал сразу и, как показалось Евгению, при этом облегченно вздохнул: ”Свободен!”

Ошибка — мелочь, не она причина того, что произошло. Кто-то его свалил, и не просто свалил, а зажег красный свет перед его материалами, которые покоятся по разным изданиям. Отовсюду пошли звонки: ”Прости, старик, начальство против…” Даже Нонна — и та поставила условие: ”Жень, если согласен пройти под псевдонимом, в субботнем номере поставим. Пригласи на кофе, объясню, почему нужен псевдоним”.

Кофе будет, так он ей сказал. Сегодня суббота, надо пройтись до киоска и купить газету. Если у Нонны что получилось, тогда он на кофе заработает. Ей — кофе, себе бутылку пива. Господи, как тяжко быть нищим! Надо что-то придумать. У дочери скоро день рождения…

Телефон. Незнакомый голос. Какой-то Лапин, Леонид Леонидович. Спрашивает, обдумал ли Панкин его предложение. Глупая ситуация. Какое предло..? Ах, да, грузинский коньяк, икра, частный сыск.

— А что мне обдумывать, Леонид Леонидович, я согласен, готов в понедельник стать Пинкертоном, или какая там у вас должность свободна?

— До понедельника можно и не ждать, Евгений Иванович. Тут как раз интересное дело подвернулось, может уплыть к другому. Я, конечно, не навязываюсь…

— Еду, — позорно быстро ответил Панкин.

Уже по дороге к Лапину он, вспоминая разговор с ним, задал себе вопрос: откуда тот знает его имя-отчество? Своего отчества, это точно, он вчера не называл.

3

Лапин был в строгом костюме, синий камешек блестел на галстуке. На столике, сервированном на двоих — коньяк, шоколад, ананасы, виноград. Уловив удивление в глазах Панкина, хозяин улыбнулся:

— Мы — серьезная и богатая контора, Евгений Иванович, и я хочу, чтобы вы это сразу поняли. Сейчас мы по чуть-чуть выпьем, и я вас сразу познакомлю с делом…

Лапин признался, что пока владеет лишь общей информацией, и потому вопросов по деталям ему лучше не задавать. ”Вы сами будете иметь возможность беседовать с любым лицом, причастным к этой истории, и в любое устраивающее вас время. Я все сделаю для этого. А теперь — вот то, что знаю я и от чего будете плясать вы…”

Пляска ожидалась быть бурной, поскольку сюжетец ее пока даже не просматривался. А суть была вот в чем. Три крутых мужичка, Виталий Житков, Илья Айкхорн и Стас Левашов, работали на крупную коммерческую фирму и не далее как позавчера, то есть в четверг, перевозили некоторую сумму денег, скажем так, из пункта А в пункт Б. Деньги лежали в кейсе, замки которого были закодированы, а код никто из троицы не знал, да и не должен был знать. Их дело — курьерское: в целости и сохранности доставить чемоданчик с содержимым куда приказано, вот и все.

Было время обеда, и перекусить они решили в районе кинотеатра ”Россия”, есть там кафе на углу. Посидели за столиком минут двадцать, вышли. Айкхорн и Левашов закурили, а Житков, поскольку некурящий, с кейсом направился к ”вольво”, решив подождать напарников в машине. Тут из кинотеатра как раз зрители повалили, Житков среди толпы оказался, машина на другой стороне дороги стояла, метрах в двадцати пяти, значит. Прошел сквозь эту толпу, наклонился у дверцы. Айкхорн и Левашов, как им и полагалось по инструкции, глаз не отрывали от товарища, потому сразу же заметили, как возле того ”тормознул” мужичок в кожаной куртке, вроде как спросил о чем-то, пошел дальше, а Житков продолжал стоять согбенный… Ребята тут же рванулись к машине и обнаружили, что, во-первых, Житков без сознания, а во-вторых, без чемоданчика. ”Кожанка” уходил в сторону метро, был в пределах видимости, они помчались за ним, взяли его уже на платформе метро, без лишнего шума доставили к своей машине, врезали пару раз под ребра, отобрали кейс и, как заверяют, хотели было уже вышвырнуть его вон, да что-то их насторожило. Кейс им не понравился. Вроде их, да что-то в нем не то стало. Потому и поехали к пункту назначения с задержанным, отдали товар кому надо. Тот при них щелкнул замками и вытащил на свет божий кипу старых газет и несколько засаленных книжек.

Дальше случилось худшее. Воришка, когда его еще в машине везли, все за сердце хватался, но ребята думали, хитрит. А тут, когда чемодан открыли, когда пару вопросов ему задали, он отдал Богу душу, так ничего и не сказав.

— И вот нам, Евгений Иванович, поручено найти кейс и вернуть его содержимое хозяевам.

— А что с этим, с умершим? Милицию вызывали?

— И милицию, и врачей, — недовольно махнул рукой Лапин. — Констатировали смерть от сердечного приступа, труп увезли… Но надеюсь, Евгений Иванович, вы понимаете, что раз коммерсанты обратились за помощью к нам, то милиции они о пропаже денег ничего не сообщили. Есть, скажем так, коммерческие тайны, которые не обязаны знать государственные структуры. Какая сумма, откуда, для чего — это не только людям в погонах, а и нам с вами знать не обязательно, так ведь? Надо найти исчезнувший чемоданчик, вот и все. Таким будет ваше первое дело, если вы за него возьметесь.

— А я могу поговорить с этими… курьерами?

— Значит, взялись. А поговорить — это пожалуйста, это когда угодно, можно даже сегодня.

Он откинулся в кресле, улыбнулся, прищурил глаза и задал совершенно дурацкий с точки зрения Панкина вопрос:

— Вы в баню ходите? Или ограничиваетесь ванной?

Евгений недоуменно взглянул на Лапина. Чуть вытянутое, дыней, лицо, высокий лоб, тонкие, словно прочерченные в одну линейку, губы, умные глаза. Нет, такой дураком не может быть.

— Когда-то ходил чаще, сейчас — время от времени.

— Понимаю, финансовые трудности. Мы их немного разрешим. Во-первых, отныне и каждую субботу вы можете ходить бесплатно в хорошую баньку. Она, как раньше говорили, ведомственная, принадлежит той конторе, которая и хочет найти пропажу. Мало того, что вы там сегодня попаритесь — как раз и потолкуете с троицей, не углядевшей кейс. А во-вторых, Евгений Иванович, во-вторых…

Он потянулся к письменному столу, взял оттуда тонкую папку, открыл ее и положил перед Евгением:

— Как видите, это самая настоящая ведомость. В верхней строчке записано: ”Панкин Е. И.”, видите? Ставим напротив фамилии цифру… Какую цифру поставим, а? Разъезды, питание, вполне возможно, чьи-то услуги вам оплачивать еще придется, что-то инфляция съест за две недели… Я вам плачу за две недели, понятно? Потом посмотрим, как пойдет дело, и выпишем новую сумму. А пока — сто пятьдесят тысяч, хватит? Вот деньги, пересчитайте… И давайте уж совсем закроем денежную тему. В случае успеха вы получаете три процента от возвращенной суммы. Всего же в кейсе было шестьдесят пять тысяч.

— Не так уж и много, — заметил Панкин.

— Не так уж и мало. Вы, наверное, не учитываете того, что там лежали доллары, а не рубли.

4

Баня действительно была хороша. В парилке пахло пихтой, вода в бассейне отсвечивала изумрудом, на столе в предбаннике стояли самовар и огромный термос с холодным квасом.

Панкина ждали. При его появлении по очереди окунулись в бассейне, укутавшись простынями, сели на деревянную скамью за столом. Все трое выглядели замкнутыми, скучными, но это было единственное, что их объединяло.

Илья Айкхорн — лет тридцати. Густая темная шевелюра, до болезненного бледный оттенок кожи, роста чуть ниже среднего. Жилист, очень жилист, скорее всего, занимается модными сейчас восточными единоборствами: кошачьи упругие движения, какая-то особая сосредоточенность лица.

Виталий Житков помоложе, помассивней, есть лишний жирок в талии и на плечах, мокрые светлые волосы обнажают розовую лысину. Лицо совершенно непримечательное.

Стас Левашов — питекантроп. Угрюмый, в шерсти и мускулах, небольшие глаза, квадратная челюсть. Жутковатый тип. И потому с удивлением воспринимается полустертая надпись на левом предплечье: ”Люда”, ниже — сердце со стрелой, еще ниже — две восьмерки. Скорее всего, год восемьдесят восьмой. Неужели и таких любят девушки? Или это безответная любовь? Сколько ему, лет двадцать пять? Значит, в восемьдесят восьмом было восемнадцать. В это время все влюблены, даже крокодилы…

Все трое без особого любопытства разглядывали Панкина, и разговор никак не хотел завязываться. Евгений не знал, в качестве кого представил его курьерам Леонид Леонидович, и потому попробовал поначалу разговорить собеседников, используя журналистский прием, на отвлеченные темы: о футболе, женщинах, погоде. Но Житков весьма недипломатично пресек эту попытку:

— Не надо ля-ля, начальник. Знаем же, что пришел допрашивать, вот и допрашивай. Чего зубы заговаривать? Нам их, может, на полку скоро ложить придется, когда начальство счет предъявит.

Питекантроп согласно затряс головой, Айкхорн чуть сощурил глаза и раздвинул в улыбке губы.

— Хорошо, — сказал Евгений и вытащил из портфеля диктофон. — Но поначалу определим наши позиции. Думаю, и у вас, и у меня одна цель: найти пропажу. Не найдем — я всего-навсего не получу гонорар, а вы пострадаете серьезней, так?

Троица согласно промолчала.

— Значит, обе стороны заинтересованы в совместном сотрудничестве, и беседу нашу называть допросом не стоит.

— Да называйте ее как хотите, а кейс не вернешь, — никаких следов.

Это опять сказал Житков и потянулся к термосу с квасом.

— Я верну, — неожиданно для себя заявил Евгений. — Верну, если поможете. Попробуем воспроизвести то событие во всех деталях, не упуская мелочей. Поехали.

И он нажал кнопку диктофона.

В принципе, Лапин в своем пересказе упустил немногое. Во всяком случае, суть выхватил верно, а кое-что мог просто не знать.

Значит, все дело происходило так.

Житков, не успев открыть дверцу машины, вдруг почувствовал укол в ягодицу (на том месте у него и сейчас видна красная точка на фоне посиневшего, с пятак, кружка) — и поплыл. Перестал соображать, и если бы не опирался на машину, то наверняка упал на землю. Все, больше он ничего не помнит. Очнулся, лишь когда Стас и Илья привели в ”вольво” беглеца. А поймали его с маленьким приключением. ”Кожанку” они настигли только на платформе метро. Тот вскочил в вагон. Левашов — следом. А Айкхорн пошел вдоль вагона по платформе: почувствовал, что вор может схитрить. Так и получилось. Перед самым закрытием дверей ”Кожанка”, пробравшись через весь вагон, выпрыгнул из последней двери и угодил прямо в объятия Ильи. Левашову же пришлось одну остановку проехать, потом он вернулся. Айкхорн ждал его, задержанный, естественно, стоял с Ильей и никаких попыток вырваться и убежать не предпринимал. Только все время доказывал, что ничего он не воровал, что это его кейс.

Что было потом? Ничего интересного. Поехали к хозяевам, те вскрыли чемодан… с газетами. Нет, происходило это не в машине, конечно. В номере гостиницы. Там все собрались. И вора туда завели. Хозяева сказали: наше дело — получить кейс, а не выяснять, кто виноват. Но если не найдете…

Вора не били. Попугать — попугали, было такое. Утюгом. Положили на диван, прямо на рубаху поставили утюг: ”Говори, или включим”. А он вроде как не в себе: улыбается, подмигивает: ”Вы, — говорит, — ребята, не переусердствуйте, сердце у меня слабое”. Ну, Левашов сунул вилку в розетку: ”Вот сейчас припечет — бросишь, гад, придуряться, все расскажешь!” Секунд тридцать прошло — тот молчит. Ну, выключили утюг, подбежали к вору — а он готов. Утюг даже не разогрелся еще.

Могли курьеры ошибиться в том, что кейс спер ”Кожанка”? Вряд ли. Очень уж примечательный чемоданчик. Черные такие встречаются, а кофейных мало. И потом, не чувствуй ”Кожанка” своей вины, зачем убегал от них, из вагона выпрыгивал?

— А где кейс незнакомца? — спросил напоследок Евгений. — Милиция забрала?

— При чем тут милиция? — спросил Стас. — Ее там еще не хватало.

— Но ведь она и врачи приезжали, когда вор умер?

— Это уже без нас было, — быстро ответил Айкхорн. — Нас начальство вызвало. А вещи его, надо полагать, у Лапина.

По дороге домой Панкин купил газету со своим материалом и еще бутылку с красивой наклейкой. Первым делом он позвонил Лапину, потом — Нонне. Леонид Леонидович сказал, что кейс вора в целости и сохранности, и коли надо, то его через час привезут прямо на дом к Евгению. Уже положив трубку, Панкин сообразил, что никто ничего ему не привезет, поскольку он не сообщил Лапину своего адреса. Хотя ведь он и фамилии ему не сообщал, а та появилась в ведомости. Надо при случае спросить, откуда узнал ее Леонид Леонидович.

Затем Евгений позвонил Нонне. Та, услышав, что в холодильнике Панкина стоит ликер с экзотическим названием ”Киви”, только и спросила: ”Разве я еще не у тебя?”

И тут же положила трубку.

5

Отношения с Нонной у Панкина были ясны и просты. Он давно уже определил, кто она ему: подружка. Любовница — нет, это другое, там нужны обязательность и ответственность, цветы и обещания, а всех этих качеств у Панкина и на жену не хватало даже тогда, когда у них с Милой было все нормально. Мила, жена, многого хотела от него. Он закомплексовал. И расстались они очень даже по-хорошему. Давние знакомые уезжали на работу в Финляндию, попросили присмотреть за квартирой. ”Я все понимаю, — сказала Мила. — Нам надо пожить отдельно”.

Жена всегда была откровенна с ним. Публикации его она принципиально не читала: ”Прости, но ты ничем не сможешь меня удивить, мне скучны твои писания”.

Нонна — та звонила регулярно. ”Женька, ты сегодня бездарен, — так тоже могла сказать. Но заканчивала фразу красиво: — Я понимаю, с талантами такое бывает”.

Они давно не виделись, недели две. И — вот она, Нонна, тихонечко пьет ликер и слушает рассказ Панкина о событиях последних дней.

— Значит, профессию решил поменять, — говорит она. — Думаю, ненадолго. Тебе подсунули дохлое дело, а так делают всегда, когда хотят избавиться от ненужного работника.

— Но ведь я к ним не по распределению после юрфака пришел. Лапин сам меня пригласил, понимаешь?

— Не совсем. Если они так хорошо платят, то пригласили бы профессионалов, а не случайного собутыльника, — прости меня за правду, ради Бога. Тут что-то не то, Женя. Поверь, что-то не то.

— Ладно тебе. Давай думать, что мне повезло. Ну, бывают же глупые везения, а? Ты о сути самой что можешь сказать?

Нонна опять смотрит на содержимое кейса, — его десять минут назад привез Панкину хмурый некомпанейский человек, отказавшийся от кофе, чая и ликера. Евгений хотел ему задать пару вопросов, но тот после слов ”просили передать” дважды сказал ”не уполномочен”, по-военному крутнулся у порога и побежал вниз по лестнице.

— О сути… Жень, а ты можешь выйти из этой игры, а? У меня есть знакомая девчонка на телевидении, я с ней уже говорила. Там ожидаются вакансии… Что ты в этих старых газетах копаешься? Думаешь, в них напечатана фамилия вора?

— Телевидение — это не мое. А газеты, Нонночка, иногда полезно просматривать, даже если в них не работаешь. Смотри, вот ”Вечерний Киев”, а вот — ”Труд”, но отпечатан тоже на Украине. Почему бы не предположить, что товарищ приехал оттуда, а? А книги совершенно случайны по подбору, скорее, положены для веса. Интересно, сколько весит шестьдесят пять тысяч долларов?

— Найдешь — взвесь, не забудь… — Нонна внимательно всматривается в кейс, царапает ногтем по уголку. — Женя, а я, кажется, тоже кое-что интересное обнаружила. Глянь-ка.

Она приподнимает и без особого труда отделяет кофейного цвета пленку, наклеенную на, как оказывается, черные бока кейса.

— А хорошо сделано, сразу не определишь. Зачем кейс обклеивали, а? Может, на нем дефект какой-то был? Пятно или царапина?

— Вряд ли, — Панкин следит за манипуляциями Нонны и в то же время косится на газеты. — Чтобы возить макулатуру и сало в грязной бумаге, сгодится и порванная авоська. Тут не в царапине дело.

— А в чем же?

Он щурится, переводит взгляд на Нонну. Свет от торшера очень удачно падает на нее. Светится ликер ”Киви” в хрустале, бездонными кажутся глаза, сквозь тонкую блузку угадываются вишенки-соски красивых грудей. ”О чем это я с ней, дурак? — ругает себя Панкин. — Не хватало еще о политике или рыбалке речь завести…”

— Сейчас скажу.

Он отбрасывает на пол газеты, отбирает у Нонны кейс, пинает его ногой так, что тот летит через всю комнату.

У Нонны божественные губы…

Утром они побежали по хозяйственным магазинам и толкучкам. Кофейного кейса нужной вместимости в продаже нигде не увидели. Черные — да, были. И была клеющаяся пленка, черного и красного цветов. Продавала ее некрасивая худая женщина. Разговорились. Кофейная пленка, узнали они, бывает сейчас редко. Раньше-то ее почаще привозили, а теперь таможен наставили — не провезешь. Ведь доставляли-то ее вроде как из-за границы.

— Из Киева? — спросил Панкин.

— Оттуда, оттуда…

6

Итак, вор прибыл в Москву из Киева — вот все, что выяснил за сутки Евгений. Этому есть хоть какие-то мало-мальские доказательства. Все остальное остается с вопросами, предположениями.

Как он узнал, что деньги будут провозить в кейсе определенного цвета? И именно в четверг, и именно по этому маршруту? Скорее всего, в данной фирме работал человек, который поставил всю нужную информацию киевлянину. Сообщник… или даже сообщники. Конечно, это не курьеры. Во-первых, они дорожат своей работой, во-вторых, они бы дали возможность вору уйти. Да и потом, им проще без посторонних ”кожанок” выждать удобный момент и слинять с деньгами, зная, что хозяева вряд ли будут искать их через милицию. Нет, курьеры отпадают. Надо узнавать, кто в фирме был в курсе всех деталей передвижения денежного кейса по городу.

И еще: как вор ухитрился подменить кейс? И когда? По дороге к метро? В толпе с кем-то обменялся кейсами, а Айкхорн и Левашов не заметили? Хотя должны были, раз утверждают, что засекли его сразу и уже не теряли из виду. А может, в вагоне? Так Стас увидел бы… А может, увидел, но промолчал, сначала не придал этому значения, а потом испугался, — это уже когда вора задержали, — что и на него подозрение падет? А что, вполне так может и быть. До питекантропа ведь всегда туго доходит.

Ладно, пусть это даже выяснится: где заменен кейс — на улице или в метро. Дальше что? Дальше надо узнать особые приметы сообщника — а это наверняка человек из фирмы — и по этим приметам найти того, кто владеет чемоданчиком с долларами сейчас. Показать Левашову и Айкхорну всех, кто знал о том, что они перевозят, когда и куда — и дело в шляпе! Логично? Логично! Три процента от шестидесяти пяти тысяч — это сколько будет баксов? Что пить, — пивом можно ванну наполнить и не вылазить из нее до тех пор, пока… пока…

Панкин так и не определил, до каких пор можно будет торчать в ”жигулевском” озере-океане: от пивных мыслей его оторвал телефон. Звонил Лапин:

— Вы можете срочно подъехать? Есть разговор.

Конечно же, он хочет услышать отчет, ему, как любому начальству, — отчет подавай! И Панкину есть что сказать! ”Мне, Леонид Леонидович, надо еще раз переговорить с курьерами, не могли же они ничего не заметить! — и загадку с кейсом можно считать разгаданной. Какое очередное дельце подбросите?”

Лапин выглядел неважно, Евгений отметил это сразу, лишь только переступил порог. Если раньше его осанка была в виде восклицательного знака, то теперь превратилась в вопросительный. Желто-серого цвета лицо, круги под глазами, вялые, совсем не военные жесты:

— Проходите, садитесь. Кофе, чай? Вы, вижу, на своей машине, так что спиртное не предлагаю, да и самому нельзя. Сердце прихватило, круто…

— Ни чая и ни кофе, Леонид Леонидович. Я сразу хочу начать с дела. Вор — киевлянин, у него есть сообщники, работают в фирме, которую обслуживают курьеры…

Евгений начал перечислять добытые факты и свои домыслы, говорил все с эмоциональным подъемом, будто белый стих читал, но скоро почувствовал, что Лапин слушает его вполуха, словно только из-за вежливости, и сбавил обороты. ”Действительно, расхвастался! У человека сердце прихватило, ему сейчас не до дел, ему, может, помощь какая нужна, за лекарством смотаться или врача привезти. А я, соловей хренов…”

Панкин замолчал, так и не договорив всего, что хотел сказать. И Леонид Леонидович, растирая пальцами лоб, задал вдруг вроде бы совершенно не относящийся к теме вопрос:

— Евгений Иванович, вы ведь криминальной темой занимались, у вас наверняка есть хорошие знакомые в органах, а?

— Ну, есть, конечно, — сказал сбитый с толку Панкин. — Те, кто информацию мне давал… А что надо узнать?

— У меня интересы несколько иного плана. Меня интересует такой, с которым вы на рыбалку ездите, пиво пьете, по женщинам бегаете. Кому бы вы вот сейчас позвонили и сказали: привет, Леша, или Вася, или как там его… Приезжай, есть разговор, нужен совет.

— Нет, Леонид Леонидович, мне уже никакие советы не нужны, мне осталось поговорить с Левашовым, Айкхорном — и можно ставить точку!

Лапин долго смотрел на Евгения, словно не понимая, о чем тот ведет речь. Потом медленно, старательно выговаривая каждое слово, произнес:

— Нужна связь с милицией, с человеком, которому можно довериться. Если не по этому делу, то по другому. Нужна, понимаете?

— У меня, Леонид Леонидович, с органами были иные отношения. Какое питье и женщины — они меня с работы скинули.

Лапину, кажется, не понравились последние слова, он встал из-за стола, подошел к сейфу, уже знакомому Евгению, открыл дверцу, вытащил несколько опечатанных пачек купюр:

— Их мы даже в ведомость включать не будем. Берите. Двести тысяч. Пользуйтесь ими как угодно, но найдите мне через пару дней человека, который, если не ферзь, то ладья, по крайней мере. Человека, годного на роль консультанта. А теперь пойдемте, я провожу вас. И заодно кое-что еще сообщу.

Вышли к лифту, долго ждали кабину, поехали вниз. Лапин молчал, а Панкин гадал и не находил ответа на вопрос: зачем Леонид Леонидович его все-таки вызывал. Попросить найти мента-консультанта можно было и по телефону, передать деньги — это тоже не горело. Стоило из-за пяти минут разговора тащиться сюда час на машине? Или так будет отныне принято? Лапин захочет — и Евгению придется мчаться через весь город только для того, чтобы поднести зажигалку к его сигарете? Хотя нет, не похож Лапин на такого фраера, лоск любит, но в пределах разумного. А сегодня еще и выглядит паршиво для того, чтоб строить из себя Цезаря. Что он еще сообщить хочет и почему не сделал это в комнате?

— Вы сейчас куда? — заговорил наконец Лапин, когда они остановились уже у машины Евгения — потрепанного, измученного долгожительством ”жигуленка”.

— К Левашову.

— Ах, да, вы же говорили. Вы молодец, Евгений Иванович, я никак не ожидал, что вы что-то раскопаете в этом деле, честно признаюсь.

— Тогда почему же предложили мне заняться им?

Лапин вроде как растерялся, ответил не сразу:

— Я ни на кого из своих не рассчитывал. — Тут же круто сменил тему разговора. — ”Жигуль” еще доперестроечный, да?

— Восемь лет. А у вас нет своей машины?

— В гараже стоит, — он кивнул на ряд железных коробок, выстроенных в глубине двора. — Я ведь долго на Дальнем Востоке служил, прежде чем сюда перед пенсией перевестись. Приобрел у моряков ”японца”. Но езжу на нем только летом — не ахти какой водитель, чтобы по нынешней слякоти судьбу испытывать. А сейчас еще и сердце прихватило… Пока дороги сухими не станут, на автобусах помыкаюсь. Да мне ведь по сути и ездить некуда: мой дом — моя контора! И древние еще говорили: в любом деле не ноги, а голова нужна. А она вроде есть, склероза за ней пока не наблюдается.

— А у меня склероз, — Евгений уже сел в машину и смотрел на Лапина через окошко. — Убейте меня, не помню, чтоб я вам свою фамилию называл. Откуда вы ее узнали, когда ведомость заполняли? И отчество…

— Ну, это… — Лапин замялся. — Будем считать, что это маленькая профессиональная тайна. Ладно, трогайте, темнеет быстро, ехать будет трудно.

— А вы говорили, что сообщите мне еще что-то.

— Считайте, что уже сообщил, — Лапин болезненно улыбнулся. — О том, что у меня есть машина и что я плохой ездок.

Странно, подумал Панкин.

7

Жена Стаса, Зоя, была намного симпатичнее мужа, хотя и заметно старше. Такая могла бы выбрать себе спутника подостойней, и, кажется, она сама знала об этом. Открыв Евгению дверь, смерила его взглядом роковой женщины, кивком попросила войти и лишь потом спросила:

— Вы ко мне?

— Мне нужен Стас.

— Жаль, что не я.

Томная улыбка, опять кивок на дверь одной из комнат:

— Он там.

Повернулась и поплыла, играя бедрами.

Стас в шикарном, расшитом шелком, халате лежал на диване. К халату этому плохо шли грязно-зеленые рваные носки. Он вскочил, увидев Панкина, изобразил на страшненьком лице нечто вроде улыбки. Прижимая, как Библию, к волосатой груди красный альбом с золотым тиснением ”Семейное фото”, крикнул в дверь:

— Зайчик… Зоя, это Панкин, я тебе говорил… Ты на стол что-нибудь…

— Портвейн, коньяк? — спросили из кухни.

— Спасибо, — тоже обращаясь к открытой двери, сказал Евгений. — Я за рулем.

— Он за рулем, — зачем-то продублировал гостя Стас и сунул в руки Евгению альбом. — Я пойду переоденусь, я быстро.

Фотографии были аккуратно, любовно наклеены на всех страницах. Снимков самого Левашова было мало: три армейских, один из которых — групповой, с надписью внизу: ”Дембель-90” и многочисленными росписями по специально скадрированному для этой цели светлому полю. С десяток фотографий запечатлели его со славным большеглазым парнишкой лет пяти, судя по всему, это были совсем свежие фотографии. С женой Стас ни разу не сфотографировался, хотя основная масса снимков была посвящена ей. Вот она: молоденькая, у микрофона, наверное, поет, вот в компании за ресторанным столиком, вот опять на сцене, вот с мячом в смелом купальнике, дальше — с малышом, с тем самым, с которым увековечил себя и Стас.

Левашов вошел в комнату при полном параде, в костюме и даже в галстуке. Увидел, что гость рассматривает снимки, пояснил:

— Это сын, Павлик.

— Симпатичный парень. Сколько ему?

— Семь. Уже в школу пошел.

Панкин почему-то вспомнил баню и татуировку на предплечье Стаса. В восемьдесят восьмом он страдал по Люде, а не по Зое, хотя бутуз Пашка уже жил на белом свете. Все, конечно, может быть, но…

— Стас, я пришел уточнить кое-какие детали. Ты можешь еще раз повторить все, что знаешь о похищении кейса? Мне кажется, что когда мы беседовали в первый раз, ты кое-что упустил.

— Я все сказал тогда, — очень быстро ответил Стас.

— Не все. Когда ты зашел за вором в вагон… Что там было? Я ведь чувствую, что там что-то было, а, Стас?

Левашов попробовал неуклюже отшутиться:

— По глазам видишь? Или по руке, как цыганка?

— Давай руку, если не веришь. О, линии какие… Говори, сколько тебе лет, с точностью до месяца.

— Двадцать пять десять дней назад было, — голос его стал несколько неуверенным. — Да ладно валять дурака.

”Двадцать пять. Это что же получается, если учесть, что Паше уже семь и он пошел в школу?”

— Все ясно, золотой мой. Жизнь твою я прочел. И наверняка знаю, что ты почему-то не все мне говоришь.

Стас передернул плечами:

— А чего бы мне молчать? Мне нечего скрывать, так что не бери на понт.

— Ты растишь приемного сына, — резко сказал Евгений и бросил быстрый взгляд на Левашова. Левашов, оказывается, совершенно не умел сдерживать себя. Побелели сжатые губы, испуганно округлились глаза.

— Кто тебе сказал? Илья?

— С Айкхорном я встречался только вчера в бане, весь наш разговор происходил при тебе. И потом, кто мне, к примеру, мог сказать, что лет пять-шесть назад ты был влюблен в одну чудесную девушку, Люду… Люду… Известная такая фамилия… ”В конце концов, любая фамилия может стать известной”, — подумал про себя Евгений.

— Устинова, — выдохнул ошарашенный Левашов.

— Да, верно, Люда Устинова. Она в армию тебя провожала, но не дождалась… Ладно, не о том речь, — Панкин встал, намереваясь пройти в прихожую. — Потопаю я. Раз ты решил о кейсе молчать — молчи — твое дело. Но я боюсь, что все это против тебя и обернется, понял? Раз отрицаешь, что видел, как вор заменил кейс… Видел же?

— Да не видел, — крикнул Стас. — Это я потом уже обратил внимание, что у нее такого же цвета чемодан, но мне тогда и в голову не пришло…

— Погоди, давай все по порядку.

…Людей в вагоне было много, по проходу не пробежишь, толкаться приходилось. Потому Левашов и не догнал беглеца, метра три не дотянул. ”Кожанка” выскочил, а перед его носом дверь бац! — закрылась. Стас увидел, что вор попал прямо в руки Айкхорна, и потому остановку ехал спокойно. Осматриваться начал. И вот тогда-то увидел, что очень похожий кейс: и по размеру, и по цвету стоял у ног одной женщины. Но не придал этому никакого значения. И уже потом, когда выяснилось, что вор подменил чемодан, вспомнил, что тот как бы споткнулся возле женщины.

Как она выглядела? Хорошо выглядела. Она спиной к Стасу стояла, отвернулась сразу же, как Стас на нее посмотрел. Он успел лишь отметить, что глаза у нее такие… продолговатые, как у кореянок, но и не Зоины… трудно сказать, какие… Одета она была в модное длинное пальто, воротник желтоватый, вроде из ламы, светлая вязаная шапочка… Все.

— Ты ее никогда раньше не встречал?

— Нет.

— Вспомни лучше, Стас. Может, ты хоть раз видел ее в той фирме, на которую работаешь?

— Да нет, мы думали уже об этом.

— ”Мы”?

— Ну да. Я ведь сразу, когда вор окочурился, Илье и Виталику обо всем сказал.

— И что вас ждет теперь?

— Что, что, — он вздохнул, как всхлипнул. — Что сможем — насобираем, отдадим, остальное будем отрабатывать, а сами на сухарях сидеть.

— Зоя знает об этом?

— Только о том, что ”обули” нас. А что расплачиваться придется — молчу.

Он опять вздохнул…

Дорога стала просто безобразной. От Левашова Евгений хотел проехать к Айкхорну, но трасса была забита машинами — пробка на пробке — к тому же пошел мокрый снег, а путь предстоял неблизкий, и Панкин поехал домой. Настроение у него было под стать погоде. Версия о том, что вору помог кто-то из фирмы, пока ни к чему не привела, да и вряд ли к чему приведет, это теперь было понятно. Не таким уж он, Панкин, и хитрым детективом оказался, вон Житков тоже сразу высказал такое предположение.

”Кожанка” умер, женщина с корейскими глазами исчезла, и, кажется, вместе с кейсом. Что дальше?

Времени для обдумывания этого вопроса было сейчас предостаточно: машины шли черепашьим шагом, подолгу замирая у светофоров. Но в голову абсолютно ничего не приходило. Житков и Айкхорн вряд ли что нового могут добавить. Если они между собой обсуждали лишь вариант, связанный с незнакомкой, значит, тоже в тупике. Договорились вообще умолчать этот случай, чтобы не подставить Левашова. А то обвинят, мол, в растяпстве — видел нужный кейс и ничего не сделал, чтобы вернуть его.

Надо начинать с нуля.

А проще и честнее — поехать к Лапину и сказать: прости, старик, я не за свое дело взялся. Самое неприятное в этом ходе — возвращать деньги. Деньги, каких гонораром не заработаешь. Это жалко, особенно если учесть, что в карманах, кроме них, нет ни шиша. А Нонне нравится ликер и шоколад. Конечно, она и на чай с карамелькой подъедет, но… И дочери к дню рождения хотелось купить что-нибудь…

Может, просто создать видимость работы? Вешать Лапину лапшу на уши? Нет, он не дурак, рано или поздно потребует полного отчета.

Придется расписаться в собственной несостоятельности. А может, сам Лапин и подскажет при этом какой-то ход?

Он еще открывал дверь квартиры, как услышал трель телефона. Звонил Айкхорн.

Я с Левашовым по телефону говорил, тот сказал, что ты ко мне собираешься заехать. Жду, жду — тебя все нет. Испугался, как бы и с тобой чего не случилось.

— Дороги ужасные, еле домой добрался.

— Правильно сделал. А то… Не слышал еще, что с Лапиным произошло?

— С Леонидом Леонидовичем? Ничего, я у него был сегодня.

— После твоего отъезда он тоже прогуляться решил. Выехал на своем ”Ниссане” за город, перевернулся, загорелся… В общем, одни косточки остались…

Панкин уронил трубку, сел, не раздеваясь, на стульчик посреди коридора. ”Как же так? Лапин за сердце хватался, говорил, что из дома — ни ногой. Зачем он сел за руль?”

Опять звонок. На сей раз незнакомый мужской голос:

— Евгений Иванович? Я по поводу человека в кожаной куртке, покойника, которым вы интересуетесь. Это Комар, Петр Георгиевич. Из Киева. Запишите точный адрес: улица Борисоглебская…

— Кто вы? — спросил ошарашенный Панкин.

В трубке послышались гудки.

Часть вторая ОТКРОВЕНИЯ ОТ ЕГИЯНА

1

Егоров стоял возле пивбара и лузгал семечки. Типичная картинка: стоит человек с объемной сумкой, в которой наверняка находится банка для пива и связка воблы, лениво созерцает белый свет, поджидая того, кто должен с минуты на минуту приехать и сказать в оправдание за опоздание: ”Еле сорвался. Представляешь, начальник срочно вызвал…”

В сумке у Егорова действительно была банка и вобла, и действительно он ждал того, с кем можно выпить и поговорить на кое-какие темы. Но тот, кого он ждал, даже не подозревал, что это из-за него, сукиного сына, стоит на сыром февральском снегу майор Егоров и, созерцая белый свет, совсем не от того, что ему делать больше нечего, размышляет о Его Величестве Случае.

Как ни плотно окружали в последние дни заботой и теплотой Егияна, в свите последнего щелкопер Панкин никак не просматривался. Лапин — да, был, пара личных встреч, но в основном контакты через третьи лица. Поначалу на Лапина и внимания особого не обращали — мало ли с кем водит дружбу этот очень уж общительный любитель больших компаний армянин. Но Лапин увяз коготком, и на него начали смотреть. Вот тогда-то обнаружили и журналиста. Встреча на льду Истры. Встреча на квартире у Лапина. Еще одна там же, последняя. Лапин выходит из дома, чтобы, как дорогого гостя, проводить журналиста, возвращается в квартиру, но почти тут же он спешит к гаражу, садится в свой ”Ниссан”… После этого ”наружники” его потеряли. Последнее, что они видели — на выезде со двора в кабину к Лапину впрыгнул пассажир в темном плаще. Через полчаса от красного ”японца” и его хозяина почти ничего не осталось…

Сегодня его хоронят, и в доме покойника сидят за одним столом в общем-то коллеги: называющий себя кинодокументалистом Леон Егиян и журналист Евгений Панкин.

О Егияне Егоров знает не все, но многое. О Панкине — почти ничего. Так, по мелочам. Ушел из редакции — и неизвестно, на какие шиши собирается жить. О себе мнения высокого, и на самом деле писать умеет. Не совсем понятные отношения с женой. Это — в общем. В частности, именно опубликованный материал Панкина о задержании Егияна послужил причиной отставки бывшего шефа Егорова — подполковника Николая Семеновича Долгова. Самого Егорова тогда же на время отстранили от оперативной работы и перевели с понижением — писать бумажки. Но Егоров и тогда даже у самого себя не спросил, кто он, этот журналист, как вышел на Егияна, откуда получил информацию? Не до этого было Егорову. Вот только сейчас — до этого.

Легче всего предположить, что Панкин и Егиян давно работают в одной связке. Потому сообща они и постарались убрать Лапина, как-то поняв, что тот на крючке у органов и может показать ниточку интересного клубка… Но люди киношника, насколько это известно, до самого последнего времени никаких контактов с журналистом не имели. Или он очень осторожен и умен, или…

Или допускается второй вариант. Панкин чист, Егияна не знает, как репортер криминальных тем смог что-то разнюхать о Лапине, заинтересовался им, и вот потому свои же Лапину вынесли приговор. Хотя по логике им следовало бы убрать и журналиста — вдруг тот много накопал?

Чтобы выяснить, какой из вариантов верен, и собрался Егоров попить пива с Панкиным. Если получится, конечно. Если Панкин будет возвращаться домой через метро, то есть тем же маршрутом, каким и шел сегодня на квартиру Лапина. Если по дороге заглянет в пивбар… Если…

Стоп, хватит гадать, ”Аннушка уже пролила масло”, как сказал известный классик. За дюжим молодцем топает, еле поспевает, женщина, обремененная огромной хозяйственной сумкой. Ну кто скажет, что в ее шкафчике висит чудненькая спецовка — милицейская форма, а? Вид женщины — самый что ни есть затрапезный…

Прости, Римма Алексеевна, прости, Бога ради…

Так кается Егоров, ныряет в ”стекляшку” и ставит на прилавок перед барменом свою трехлитровую банку. Пиво сегодня разливают только в тару клиента, потому почти нет очереди. Правда, алкаши ухитряются тут же продавать пустые пакеты из-под молока, но пьет из них, естественно, не интеллигенция.

Хлопает дверь. Панкин переступает порог ”стекляшки”, читает прикрепленный на стене лозунг ”Только на вынос”, с неприязнью косится на синие пустые коробки в руках грязного местного коробейника, собирается уйти, но человек, стоящий у прилавка, машет ему рукой:

— Привет!

Наверное, ошибся, думает Панкин, но на всякий случай выдавливает из себя улыбку: а может, и встречались где, черт его знает? Он поворачивается к двери, но опять слышит, как его окликают, и теперь уже нет сомнения, что окликают именно его:

— Погоди, Евгений Иванович, тут, говорят, пиво хорошее, а у меня и посуда есть и вобла.

Из-под лохматой шапки глядят на Панкина веселые черные глаза. Мужичку лет тридцать пять, одет нормально, вроде не забулдыга.

— Помоги банку в сумку поставить… Вот так. А теперь у меня деловое предложение. Есть место, где можно красиво посидеть. Айда? У тебя как со временем? В редакцию не спешишь?

Сомнений у Панкина не остается: черноглазый знает его, и потому надо быть как минимум взаимно вежливым.

— Пойдем, у меня день ненормированный.

— Не пойдем, а поедем. Тут недалеко, пару остановок на метро.

Вышли на станции с длинным неуютным переходом, забитым цветочницами и книжными лотками. За одним таким лотком сидел выводок подростков. Девочки и мальчики, не стесняясь, пили из двух бутылок вино, смачно матерились, лапали друг друга и навязчиво зазывали прохожих:

— Покупайте книжечки, порнуха что надо! На каждой странице про то, как трахаются. Берите!

От остановки метро минут десять скакали через лужи, потом долго поднимались на лифте. Лифт шел со скрипом и визгом, казалось, вот-вот остановится. Но ничего, доехали, стали звонить в дверь, как и другие на лестничной площадке, обитую темным дерматином. Им открыла стройная блондиночка-прелестница, отступила на шаг, пропуская в комнату.

— Лида, — сказал Егоров, — попробуй угадать, кого я в гости привел. Ну?

— Кого ты только не приводишь. То бывшего зэка, то физика-ядерщика, то проститутку.

Она произнесла это так запросто, что слова нисколько не шокировали Панкина, и потому он рассмеялся вместе с хозяином пива, резонно заметившим:

— Ну, этот на проститутку не похож!

Сделав паузу, Егоров закончил:

— Этот — Панкин, Евгений Иванович, журналист, тот самый, который отправил на пенсию нашего Николая Семеновича и из-за которого я в свое время не получил майора. Ты должна помнить, Лида, дело Егияна…

2

Это был один из забойных его материалов. И самый, пожалуй, необычный в своем появлении. Не было еще такого, чтоб столь ценную информацию выдавали ему на блюдечке с голубой каемочкой. По телефону мужчина, не назвавшись, сказал: ”Панкин, мне нравится, как вы пишите, и посему дарю вам тему. Совершенно безосновательно задержан милицией кинооператор, автор ряда любительских фильмов Леон Егиян. К нему в машину были подброшены гильзы от пистолета, но сделано это так небрежно, что любой баллист может доказать: они побывали в разных стволах, подобраны, скорее всего, в тире. Незаконную операцию по задержанию провел подполковник Долгов. Зачем это понадобилось милиции? Напишите так: по вашему предположению, на Егияна хотят повесить какое-то незакрытое дело. Кто говорит? Компетентный источник. Почему вы должны мне верить? Но вы ведь профессионал, подсуетитесь, шум поднимите — и поймете, что я прав”.

Все остальное было делом техники. Панкин два дня мотался по городу — и материал в газете появился! Более того, после его публикации в редакцию пришел даже официальный ответ, чего давненько не бывало: мол, большинство фактов подтвердилось, виновные наказаны…

И вот сейчас он сидит за одним столом с этим самым виновным и соображает, зачем подловил и затащил его к себе на квартиру майор Егоров.

— Так кто же нас заложил, а, Панкин?

— Честное слово, не знаю. Он не представился. Я думал, он еще раз позвонит, когда в газете публикацию увидит. Но звонка не было.

Егоров старательно чистит рыбу, прикидывает так и этак — приходит к выводу, что журналист наверняка врет. Об аресте Егияна знали лишь свои, и они не могли продать. Значит, Панкин знал этого киношника и, вполне возможно, даже присутствовал при его задержании.

— Хорошая вобла, да? Друзья привезли, из Киева. Слушай, Панкин, а знаешь, что в тот день, когда с Егияном мы влипли, полковника одного в Москве убили? Шумная история была.

— Я слышал, но как-то не заинтересовался ею.

— Напрасно. Мы убийц через два дня взяли, всех трех. Такую операцию провернули… Значит, ты не был в тот день там, где Балахнина застрелили?

— Балахнин — это тот полковник? Не был. Я же говорю, что не заинтересовался этой темой.

— Ну да, конечно, тебя наш брат с другой стороны интересует. Все менты — мразь, да? Всех их в кутузку надо. На нас с шефом тогда, между прочим, чуть уголовное дело не завели. Слава Богу, смягчающие обстоятельства были. Но и то — Долгова на пенсию, мне выговор вместо очередного звания.

Панкин начал чувствовать себя очень неуютно в этой квартире, ему захотелось домой.

— Вы меня сюда пригласили, чтоб поблагодарить за это, да?

”Сейчас надо ему такой вопросик подбросить, чтоб он зачесался, — думает Егоров, — чтоб наконец-то сообразил, с какой стати тут ему пиво наливают.

— Как себя Егиян сейчас чувствует? Все толстеет?

Не зачесался журналист, глаза только вроде поглупели.

— Егиян? Да я его никогда в жизни не видел!

”Хорошо держится, артист! Врет напропалую, хотя мог бы уже и сообразить, что вопрос этот не зря задан”.

— Ну как же так? Сегодня, поминая Лапина, вы сидели с Егияном за одним столом. Или вы и Лапина не знаете?

— При чем тут Лапин? Лапин — мой шеф, руководил конторой частного сыска… А вы со мной уже официально говорите, да? На ”вы”? Это вроде как допрос?

— Допрос — это, когда повестка, протокол… Нет, Евгений Иванович, это пока треп за пивом.

”Фокус не удался, — отметил он, — перейдем опять на дружественные ноты”.

— Ты был, кажется, последним, кто видел Лапина в живых?

— Откуда вы это знаете? Ах, да, сыск, милиция — это почти одна кафедра. Вы наверняка поддерживали с ним связи. Только вот зачем он тогда просил меня связать его с кем-нибудь из ваших? Если вы его знали…

— Знал я его, знал, Евгений Иванович. И тем не менее жду от тебя самого подробного рассказа: как вы с ним познакомились, когда, каким делом занимались.

— Да ясно каким: он мне поручил найти пропавший кейс с деньгами… Черт, я теперь понимаю: он же через милицию, через вас обо мне все узнал: и фамилию, и отчество, и где живу. Зачем я вам понадобился в этой сыскной конторе, а?

— Значит, понадобился, — сказал Егоров, а про себя подумал: ”Что за чушь он несет? В сумасшедшего играет, что ли? Ладно, пусть играет, побудем благодарными зрителями и поможем ему моральной поддержкой”. — Зачем — отвечу, но я не знаю, насколько посвятил тебя во все Лапин и что говорил о себе. Потому еще раз прошу, начни с самого начала.

Журналист начал говорить, а Егоров по ходу отмечал некоторые интересные на его взгляд детали. Лапин никогда не был полковником, он уволился с должности начальника арттехвооружения части в звании на ранг ниже. И в Москву его не переводили — сам переехал, умудрился поменять квартиру. В академии тут работал не преподавателем, а помощником коменданта… Частный сыск — это вообще смешно! Или Лапин зачем-то дурачил Панкина, или сам Панкин пробует вешать лапшу на уши ему, Егорову. Что ж, так или иначе, но пока надо делать вид, что хозяин не сомневается в искренности гостя. Совершенно случайная встреча на рыбалке? Бывает, бывает. Кейс с долларами? Занятно. Незнакомый голос, сообщивший фамилию и место жительства вора? Ну, это перехлест, тут все же надо высказать удивление:

— Опять незнакомец? Удивительное совпадение. А не тот ли голос тебе в свое время сообщил информацию о Егияне, а?

Панкин чуть ошалело смотрит на майора, морщит лоб:

— Я как-то не подумал, а теперь вот кажется… Трудно утверждать, но голос похожий… Да, скорее всего, мне звонил один и тот же человек!

”Ладно, сказочник, давай, продолжай, — думает Егоров, попивая пиво. — Все-то у тебя гладенько и чудесненько выходит. Так и впрямь можно поверить, что Егияна ты не знаешь, что Лапин для тебя сыщик, что ты даже не догадываешься, что погиб он вовсе не в аварии. Что в позвоночнике его застряла пуля тридцать второго калибра, выпущенная из ”беретты”. Не должна была застрять, а застряла!”

3

У Егорова свои сведения о Леониде Леонидовиче, сведения, которым можно доверять, поскольку они проверены многими людьми.

Лапин служил вполне добросовестно, звания получал в срок, благодарности — к праздникам. Не ходил по бабам, пил в меру, женился поздно, на женщине с двумя детьми, своими киндерами так и не обзавелся. Жена умерла пять лет назад, дети ее свили свои гнезда, с отчимом связей почти не поддерживали… В общем, пожалеть можно одинокого человека. Тем более, что перед самым увольнением в запас пережил он еще один удар. Дотла сгорел склад с оружием. Горел так, что разбудил грохотом и фейерверком полгорода. Вспыхнул за полночь. Потом установили, что, скорее всего, от короткого замыкания в сети. И бушевал так, что металл поплавился.

Ничьего злого умысла проверяющие не усмотрели, уголовное дело возбуждено не было, но подполковник Лапин без принуждения с какой бы то ни было стороны подал рапорт об отставке. Через некоторое время он перебирается в Москву, устраивается на работу в академию, но быстро уходит оттуда, живет на вполне приличную для одинокого человека пенсию…

Так бы он жил и жил, если бы примерно две недели назад в районе Ростова не была перехвачена партия оружия. Ящики с ним были в рефрижераторе среди мясных туш. Оружия этого не должно было существовать: оно сгорело на складе Лапина, было якобы разметано взрывами на сотни метров от очага пожара…

Вот тогда Егоров и заинтересовался Леонидом Леонидовичем. Установил кое-какие его связи, увидел ниточку, ведущую от оружейника к Егияну, и не очень удивился этому. Скорее, обрадовался: может, при помощи Лапина удастся, наконец, поближе подобраться к хитрому и осторожному армянину. Есть куча косвенных улик, что именно он — отправитель оружия в зоны горячих точек, но одно дело подозрения, а другое — доказательства.

Вот сидит рядышком за столом некто Панкин, пьет пиво и несет галиматью о том, что Лапин возглавлял контору частного сыска и занимался поиском чемоданов с деньгами. Вполне возможно, этот самый Панкин, как человек Егияна, и вывел из игры Леонида Леонидовича, но опять-таки: где тому доказательства? Боже, какую чушь он несет! Кейс, обтянутый пленкой, газеты, выходящие в Киеве, женщина в метро, баня с курьерами… Он же не совсем дурак, он же журналист. Пусть он не знает, к примеру, того, что у такого, как он, частного сыщика нет никаких процессуальных оснований для поимки и задержания вора, но должен же он сообразить, что Егорову не составит особого труда проверить все факты, которые он сейчас сыплет. Действительно ли забирала ”скорая” в прошлый четверг человека в кожанке, умершего от сердечного приступа? Есть ли по указанному адресу ведомственная баня? Живут ли в столице Айкхорн, Левашов, Житков, чем они занимаются и зачем с ними встречался журналист?..

Егоров незаметно рассматривает увлеченного повествованием Панкина. Нет, не похож он на дурака, чтоб так подставлять себя. Что-то тут не так.

— Значит, говоришь, Лапин просил тебя связаться с милицией, чтоб та помогла раскрутить это дело?

— Ну, наверное, не только это. Я так понял, что связь нужна была ему и еще для чего-то.

— Пока остановимся на чемодане. Закрутка что надо, можно повозиться… Курьеры — они всегда возили деньги? Могли ехать вообще пустыми или с документами, договорами?

— Я только знаю, что в тот день в кейсе лежало шестьдесят пять тысяч долларов.

Немалая, конечно, сумма, но и не из таких, которые потрясают воображение. Если, к примеру, продавать за баксы оружие…

— Как регулярно обедали они в этом кафе? И ездили только по одному маршруту или по разным?

— Этим я интересовался. Маршруты у них разные, в кафе заглянули случайно.

И тем не менее Комар безошибочно вышел на остановку в их маршруте. Если бы не клееный кейс, все могло бы показаться делом случая…

— Ладно, кажется, я готов стать твоим напарником. Значит, говоришь, Евгений Иванович, на похоронах с Егияном ты не встречался?

— Да при чем здесь Егиян?.. Правда, я думал, что хоть с кем-то да встречусь. Я вообще не собирался на похороны, но Айкхорн позвонил: надо, мол, сходить, там поговорить с тобой хотят… Но никто так и не поговорил. Только распорядитель встретил меня на пороге квартиры, — совсем незнакомый мужик, а назвал по имени-отчеству, — указал на место за столом. Я посидел с полчаса, вижу, никому не нужен, собрался уходить. Уже в прихожей надевал пальто, как он опять подходит:

”Я слышал, вы в Киев собрались. Завидую, хороший город. Когда выезжаете?” — ”Еще не знаю” — ”Я бы — так прямо хоть сегодня. Хороший город.”

— Какой он из себя, распорядитель? — спросил Егоров. — Низенький, лысый, глаза такие: на выкате, да?

— Нет. С меня ростом, стрижка короткая, но лысины не видно, а глаза обычные.

Егиян тоже не низкий, но лысина у него действительно есть. Глаза у него тоже обычные, но нельзя не заметить шрам, рассекающий левую бровь.

— В общем, вышел я оттуда — и все, ни с кем не встретился. Но понял так, что от работы не отстранен и надо продолжать разыскивать кейс.

— Что намерены делать, господин Мегрэ?

— Наверное, поеду в Киев.

— Автоген, взрывчатку с собой повезете? Таможни не боитесь? Украина — это ведь теперь заграница.

Панкин недоуменно вскинул глаза на Егорова.

— Непонятен намек, да, Евгений Иванович? Тогда скажи, зачем ты едешь в Киев, а? Тебе надо будет проникнуть в квартиру вора. Хорошо, если дверь откроет жена или дети. Ты извинишься, представишься, войдешь, произведешь шмон, заберешь чемодан с деньгами и вежливо раскланяешься. А если он жил один? Ты что, умеешь замки гвоздем открывать? И потом, кто тебе сказал, что кейс лежит в доме Комара? В то время как сам Комар, что вполне возможно, еще лежит в московском морге, а? Или ты едешь в Киев, чтобы прохаживаться там по Крещатику и выискивать женщину с корейскими глазами? Нехилая, кстати, примета, чтобы по ней найти человека, которого ни разу не видел.

Панкин только сейчас понял, что майор прав. Каким бы дураком он выглядел перед запертой дверью чужого дома!

— А что же мне делать?

— Пока ничего. Дай мне малость подумать.

— Да, Лапин мне выдал деньги… Специально для… Ну, если кто из вашей конторы захочет ему помочь.

— Считай, что я бессребреник, а в качестве поощрения прошу об одном: сказать, кто все-таки нас заложил.

— Я же говорю: это был телефонный звонок. И тогда, и сейчас, по поводу Комара.

— Ну ладно…

Егоров проводил журналиста до метро.

— Если я что надумаю — позвоню тебе. Ты дома будешь?

Панкин подумал и решил, что неплохо было бы завалиться в гости к Нонне. Взять бутылку ликера, чего-нибудь к нему… В конце концов, есть повод, с сегодняшнего дня он, кажется, работает не один.

— Дома я буду часов в одиннадцать.

У книжного лотка торчали те же продавцы. Младший из них, осоловевший тонкогубый пацан, некрасивый до ущербности, искал что-то за пазухой у пышногрудой соседки. Та, сонно сомкнув веки, вяло отталкивала его от себя. Ему это не нравилось, он гнусаво матерился, нарочито громко, явно желая показать, что уже не сосунок.

— Слушай, Евгений Иванович, а с чего ты о милиции писать взялся? Ты бы вот о них… — кивнул Егоров на подвыпившую молодежь, — …за юные души боролся бы.

Панкин посчитал, что на несерьезный вопрос можно не отвечать, поспешил к турникету. Егоров все еще смотрел ему вслед, боясь оборвать появившуюся в голове мысль, когда услышал за спиной уже знакомый гнусамый голос:

— Эй, дядя, девочку хочешь? Всего три зелененьких, а? Она стоит того.

Егоров поневоле взглянул на грудастую девочку. Милое белое личико, недурная фигурка. Умыть, одеть — и на конкурс красоты. А может, она и есть одна из неудачниц конкурса?

— Ну как, дядя? Три бакса стоит?

— Она стоит того, чтоб я тебе морду набил, сопляк, но, поверь, мне сейчас некогда.

Тонкогубый неразборчиво забубнил вслед уходившему майору. И так же вслед послышался сухой лающий женский смех.

Первое, что он сделал, когда вернулся домой, снял телефонную трубку и набрал хорошо известный ему номер:

— Костик, дело на миллион. Слушай, в четверг днем жмурика одного подобрали в городе, умер от сердечного приступа, лет двадцать пять — двадцать семь, чернявенький, в кожанке, был без документов. Ты посмотри все, что о нем копнули, а? Жду, я дома.

В принципе, не так много людей возилось с опознанием покойника, круг их можно очертить. И если журналист не врет, что кто-то ему звонил…

Костик долго себя ждать не заставил. Он очень тепло и душевно обозвал Егорова нехорошим словом, потому как тот своих лучших друзей вводит в заблуждение. В четверг ни днем, ни вечером, ни ночью не подбирали в городе ни милиция, ни врачи чернявого молодого человека, умершего от сердечного приступа.

4

— Лида, — обратился Егоров почти жалобно, — ты у меня хороший физиономист, скажи, пожалуйста, наш сегодняшний гость, он кто — гений или дурак?

— Ничего не скажу, — жена подчеркнуто сердито надула губки. — Вы съели всю воблу, а ее, между прочим, передавали не только тебе, но и мне.

— Лида, эта рыба из Киева, она может быть радиоактивной, соображаешь? Потому я всю потенциальную беду взял на себя и на этого… Гения или дурака, а?

Лида молчала. Егоров вздохнул и вытащил из кармана куртки две рыбешки.

— Травись, но помни, я предупреждал! Итак?..

Она чмокнула его в щеку, рассмеялась и тут же начала чистить воблу:

— Пива еще хочешь? В холодильнике бутылка стоит… Так вот, твой Панкин — так себе, середнячок, как в школе говорят.

— Не актер, нет?

— Не думаю. Он большая наивная корова.

— Фу, какая ты грубая!

— Это почти научный термин. Он немного слюнтяй и чересчур доверчив, чувствует неуверенность в себе. Обратил внимание, какие у него губы, подбородок?

— Я большой наивный осел, Лидочка, и ты меня никогда не обучишь премудростям своей науки, тем более, что я в нее совершенно не верю. Я верю всего лишь твоему наитию. Значит, корова, говоришь?

Он опять набрал номер Костика:

— Костик, со мной рядом стоит женщина, которую ты обожаешь и боготворишь, потому будь сдержан на эмоции… Лида, Лида, слушай, что он орет… Ах, не надо ей трубку передавать? Ладно, не буду. Тогда ты спокойно и внимательно выслушай мою просьбу… Лида… Вот так. Слушай. Говорят, до недавнего времени существовал на свете некто Комар Петр Георгиевич, он в гости к нам никогда не наведывался? Киевлянин он, но мог же и в Москве когда-нибудь след свой оставить. Не шуми, не шуми, Лида тебе привет и наилучшие пожелания передает, в гости на пирог приглашает… Нет, сначала информация, потом пирог…

Егоров успел сделать еще несколько звонков, прежде чем откликнулся Костик, и узнал, что человек с редкой фамилией Айкхорн в Москве есть, и проживает точно по тому адресу, который и указал Панкин. У Айкхорна высшее образование, он ведет уроки физкультуры в техникуме, имеет минимум часов и соответственно мизерный оклад. Дважды в неделю по вечерам проводит занятия по кик-боксингу — это тоже копейки. Не пьет, не курит. Был женат, жена после развода уехала в Израиль. Собственно, и разошлись потому, что он уезжать не захотел. Квартира обставлена очень хорошо, есть музыкальный центр, много книг…

Откуда такие подробные данные? На днях Айкхорн был в гостинице ”Салют”, в той самой, где проживает Егиян. Зашел в номер к Леону и торчал там около часа. В номер дважды подавали кофе, так что разговор, судя по всему, состоялся душевный. Айкхорна взяли на заметку.

Что касается Левашова и Житкова — тут пока информации ноль, тут надо работать. Баня, где беседовал журналист с курьерами, самая обычная. Правда, посетителей не принимает, уже полгода числится закрытой на капитальный ремонт, ремонт этот действительно шел полным ходом, на днях здесь уже официально будут обслуживать клиентов.

Позвонил Костик, на сей раз он говорил добродушно и миролюбиво. Слышали в Москве о таком — Комаре Петре Георгиевиче. Оставлял он тут свои пальчики, еще при советской власти, правда. Вещи на вокзалах у зевак уводил.

— А ты на кой ляд его ищешь, Володя?

— Да так… Рассчитывал, что именно его в четверг должны были подобрать, сердечника-то.

— И почти не ошибся. Только подобрали его в пятницу, и не в городе, а в лесопарке. Собачники зверей своих выгуливали, ну и… А вот дуба он дал точно — в четверг, наши медики это гарантируют. Ночью его сюда доставили, снежком присыпали, но псы унюхали.

Выходит, Панкин не соврал.

— Что медицина еще говорит? Про ушибы, переломы, петлю на горле?

— Ничего подобного. Даже яду не выпил. Но поскольку кто-то его вывез в лесопарк и зарыл в снег, то можно предположить, что из жизни Комар твой ушел не добровольно.

— Ты мог бы это предположить уже по тому, что Комаром заинтересовался я.

— Ты, Вовочка, заинтересовался сегодня, а Комар нас обрадовал своим визитом в пятницу.

— Ладно, — согласился Егоров. — Я опоздал, виноват. Но ты уж меня просвети до конца, Костик. Насчет предположения о недобровольном уходе гражданина вора из бренной жизни. Ты судишь об этом только по тому, что он в сугроб сам себя зарыть не мог, да?

— Токовый ожог, — ответил Костик. — Причем, что удивительно, не от электробритвы, а…

— Знаю, знаю. От утюга.

— Ты скучный, Володя, тебя ничем почти не удивишь.

— Я только и делаю, что сам удивляюсь, — ответил Егоров.

Он положил трубку и только потом сообразил, что Костику надо было задать еще один вопрос. Много ли любопытных обращалось к нему по поводу Комара? Комар — пташка мелкая, не пташка даже, а так, черт-те что с крылышками, и вряд ли его полетом интересовались многие. Знать бы поименно каждого, и потом уже можно вычислять, кто же позвонил Панкину.

Панкин. Он не мог соврать, что умершего Комара подобрала милиция и врачи. Он должен был сообразить, что это легко проверить. Значит, врали ему, Панкину — большой наивной корове. Зачем-то выдали липовую информацию о бюро частного сыска, даже дело поручили. Было ли оно в природе, дело о похищенных долларах? Егиян бы человеку с улицы не доверился, даже если бы и нуждался в частном сыщике. Инициатива Лапина? Лапин совершенно случайно вышел на журналиста, писавшего о Егияне? Случайности, конечно, и не такие бывают, но… Но так и подмывает сказать: ”Открой личико, Гюльчатай!” Не так тут что-то.

Кто мог на память о себе оставить Лапину пулю в позвоночнике? Зачем оружейнику нужен был выход на милицию? Об этом ли говорил он при последней встрече с журналистом?

Допустим, Панкин — человек Лапина. Но последнего убивают, а этого не трогают, этого, наоборот, на похороны приглашают. Зачем?

А может, вовсе не люди Егияна расправились с Лапиным, и тот не ради фарса, а с вполне искренними намерениями пришел проститься со своим соратником по нечистым делам?

Почему Егиян так и не поговорил с журналистом? Не познакомился даже.

Многие вопросы отпадают сами собой, если предположить, что Панкин элементарно врет. Что он не корова, а хитрый лис. Вопросы Егорова не застали его врасплох, он заранее готовился к ним, все обдумал. Ведь следовало ждать вызова на ковер, поскольку глупо отрицать, что у него были встречи с покойным…

Звонок. Егоров снимает трубку, узнает голос журналиста.

— Володя? Я от соседей звоню. Я только что домой вернулся… Тут дело такое: на всей нашей площадке двери взрывом вышиблены. Человека убило. Что делать? Ты не приедешь?

5

Взрывное устройство было установлено под дверью квартиры, где жил Панкин. Без четверти одиннадцать вечера, то есть минут за пятнадцать до того, как журналист вернулся домой от Нонны, кто-то попытался отмычкой эту дверь открыть. Этот ”кто-то” был теперь так размазан по лестничной площадке, что его вряд ли скоро опознали бы, если бы не примета — старое характерное увечье двух пальцев на левой руке.

К утру Егоров уже знал: журналиста ”спас” вор-домушник Скрипников Федор Веньяминович, сорока восьми лет, три ходки в зону, кличка Ключник. В партнерах Ключник никогда не нуждался, работал только на себя. И в этот раз пока не было никаких причин думать, что в квартиру, где проживал Панкин, его кто-то подослал. Или он взорвался по неосторожности, готовя мину для журналиста. Убрать, стало быть, хотели Панкина, и не задержись он у своей подружки…

Утром же Егоров позвонил в Киев давнему своему другу, Андрею Зубрицкому, а еще через полчаса повез усаживать на отходящий поезд Евгения, которому в Москве сейчас оставаться было просто нежелательно. Конечно, и на Украине ему делать нечего, но, во-первых, тут он не будет путаться под ногами, а во-вторых, не так много у Егорова людей, чтобы обеспечить Панкина личной охраной. Людей майору самому не хватало: предстояло решать кучу вопросов, и все желательно как можно быстрее.

С Айкхорном он встретился в десятом часу.

— По совету покойного ныне Лапина журналист связался с профессионалами, то бишь с нами, чтобы найти пропавшие деньги. Посему хочу задать вам пару вопросов.

Айкхорн ответил в том плане, что он абсолютно все уже рассказал Панкину и ничего нового добавить не может.

— Тогда уточним старое. На какую конкретно фирму вы работали и как часто совершали вояжи с тем самым кофейного цвета кейсом? Только не надо мне лапшу на уши вешать, Илья, со мной этот фокус не пройдет.

— Что, можете и в другое место пригласить на беседу, да?

— Могу.

Айкхорн в это время подавал майору кофе, и рука его чуть дрогнула.

Тем не менее голос был тверд. Панкину действительно они кое-что наврали, по совету Леонида Леонидовича. Никакими курьерами ни в какой конторе они не работали. Илья познакомился с Лапиным на рынке в Выхино, тот кожанку себе искал, Илья посоветовал, какую и у кого взять. Обменялись телефонами, разошлись. Потом Лапин позвонил, предложил подзаработать. Он сам заболел, а нужно было отвезти кейс с документами по одному адресу… Точнее? Гостиница ”Салют”, номер на пятом этаже. Армянин там проживает, Леон. Встретил его, взял кейс, потом долго говорил с ним. О чем? Обо всем. И о Лапине тоже. Сколько платит, как относится. И тут же сам предложил работать на него. Никаких конкретно поручений не давал, попросил лишь извещать его регулярно обо всем, что делают и говорят Лапин и Житков. Да, и Житков. Нет, о Левашове не говорил, да Леон и не мог знать Левашова. Левашова в самый последний момент взял с собой сам Айкхорн, это когда Лапин попросил взять товарища, чтобы назавтра отвезти опять кейс с бумагами.

— Я позвонил Леону, тот сказал спасибо, мол, знаю, ты для меня чемодан и везешь, смотри, чтоб все путем было… А вышло — хуже не придумаешь.

Самого армянина в номере на этот раз не было, кейс передал молодому парню, которого уже видел, когда первый раз сюда приходил: он кофе подавал. Парень и открыл кейс, обнаружил там макулатуру. Он же и сказал, что привезти должны были не грязные газеты и книги, а шестьдесят пять тысяч долларов. Он несколько раз звонил куда-то, искал Леона, но не нашел.

Где умер вор? Да в том же номере. Что с ним дальше было?

Тут Илья чуть замешкался с ответом.

— Нас попросили уйти. Сказали, что вызовут милицию, врачей…

— Ну и..?

— Есть такие целлофановые футляры для костюмов, на молниях… Его зачем-то стали укладывать в такой футляр. А мы уехали.

Разговор со Стасом Левашовым тоже дал кое-какую новую информацию. Он не помнил, кому принадлежала идея заглянуть в кафе. Во всяком случае, не ему. Он вообще по кафе и ресторанам не ходит, он возненавидел их с тех пор, когда жена его в ресторанах пела…

— Откуда взялся утюг в номере? А его не было в номере, это был утюг Житкова, новенький, только купленный, еще в магазинной коробке.

Я хотел ворюге ребра посчитать, а Илья запретил, не надо, сказал, его калекой делать. И тут Житков утюг вытащил, мне дал. Попугай, говорит, заодно и проверим, работает ли, я теще в подарок купил.

С Житковым Егоров встретиться не смог. Дома его не было, мать на расспросы ответила недовольно: ”Чего ему, холостяку, в четырех стенах сидеть. У одной из своих девок, наверное… Да не знаю я ни их адресов, ни телефонов!”

А Егорову так хотелось встретиться с третьим из курьеров!

6

Андрей Зубрицкий оказался большим молчуном. Он встретил Евгения у вагона, хоть пассажиров было вокруг полно, безошибочно протянул руку журналисту:

— Привет.

Молча повернулся и пошел по перрону, лишь кивком головы пригласив следовать за собой. Сели в машину, поехали. Молчание затянулось почти до бестактности, когда Зубрицкий соизволил вопрос задать:

— Как там Москва? Погода, цены?..

Слушал он говорившего не перебивая, кажется, внимательно. Через полчаса машина остановилась у многоэтажного дома, тот же кивок — и Панкин последовал, едва поспевая за длинным широко шагающим Зубрицким, своим ходом на пятый этаж.

— Что, лифт не работает? — спросил он, уже когда Андрей отмыкал дверь квартиры.

— Работает, — неопределенно пожал плечами тот.

Пока Панкин умывался и чистился с дороги, хозяин подал на стол то, что назвал легким завтраком: по тарелке горячего борща со сметаной, потом яичницу и кофе.

— Ты в Киеве был когда-нибудь? Нет? Тогда экскурсию начнем с Борисоглебской, с осмотра квартиры Комара.

Ни автогена, ни отмычек для этого дела Зубрицкому не понадобилось. Дверь открывал, Панкин понял так, кто-то из ЖЭКа, тут же присутствовал участковый, еще несколько человек, очевидно, соседи-свидетели.

Никакого кейса в квартире, естественно, не было. И вообще ничего не было, что заслуживало бы внимания. В шкафу свитера, рубашки, брюки, на кухне минимум посуды, в ванной одна зубная щетка… Типичная обстановка холостяка.

Альбом с фотографиями Панкин нашел там, где ни за что бы не стал искать специально. Уложенный в целлофановый пакет, он покоился во встроенном шкафу в прихожей под банками с соленьями. Комар и сам, наверное, не знал, что альбом здесь. Привезли родственники из деревни провиант, — вот он машинально и поставил огурчики на альбом. Ведь специально прятать его не имело никакого смысла, ничего интересного в альбоме не было. С десяток армейских групповых фотографий, мелких, лиц не разобрать, несколько застольных снимков, тоже с десяток незнакомых портретов… Привлекла внимание Панкина одна фотография: пять человек за столом, уставленным бутылками. Участковый уверенно показал на крайнего справа: ”Вот он, Комар”. Остальных никого не признал.

Но крайнего слева узнал Евгений: та же короткая толстая шея, те же мясистые губы…

На похоронах Лапина человек, очень похожий на этого, сидел напротив. Кажется, ни с кем не общался, и только из-за одного выделил его журналист: как-то уж слишком уважительно относились к этому полноватому, безукоризненно одетому гостю со светскими манерами те, кто прислуживал за столом.

Пока находились в комнате Комара, Андрей никак не отреагировал на то, что Панкин увидел на снимке знакомого. Он будто специально хотел показать, что ему тут скучно и нечего делать: демонстративно зевал, долго смотрел в окно… Но лишь только они вышли на улицу, как Зубрицкий стал совсем иным. Он преобразился, как ищейка, долго скучавшая, но наконец учуявшая интересный след.

— А ведь накануне в квартирке кто-то побывал. Ты заметил, а? На подоконнике горшок цветочный с места сдвинут, чистое, среди пыли, пятно осталось. А с зеркала, что в комнате на стене, или фотография, или какая-то квадратная бумажка снята. Интересно, да? Вор к вору залез. Что искал, а?

— Кейс с деньгами, — сказал Панкин. — Что же еще?

— Может, ты и прав, но в таком предположении — ни капли логики. Комар похитил доллары в Москве, там же и в тот же день погиб, так? Тот, кто залез в его конуру, должен был знать об этом. И сообразить, что кейс никак не мог оказаться на Борисоглебской. Никак! Если только…

Он замолчал, и дальше, до набережной Днепра, шел молча.

Вода у берега переливалась бензиновой радугой, была серой от мусора. Холодный ветер пробирал до костей. Неуютно было стоять здесь, но Панкин не отважился говорить об этом Зубрицкому. Он только спросил:

— Ты сказал, ”если”.

— Ну да. Эта женщина, азиатка, которой он передал чемодан. Сообщница Комара могла сюда зайти, чтоб уничтожить кое-какие следы. Те же фотографии. Возможно, вещи ее здесь оставались. Надо все узнать о женщине Комара.

— А почему ты не допускаешь, что на квартире побывал вот этот, губастый, которого я узнал на снимке?

— Егиян? Сам он до этого не опустится, не та птица. Не думаю, что он замешан и в похищении кейса. Но то, что он в одном кадре с домушником — это интересно. Это мы Егорову сообщим немедленно. А может быть, ты ошибся, а, Жень?

— Панкин неуверенно пожал плечами. И спросил сам:

— А кто он такой, Егиян?

Зубрицкий удивленно посмотрел на него.

— Вот те на, не знаешь? Егоров ничего тебе о нем не говорил?

— Хочется знать больше, — уклончиво ответил Панкин. — С разных, так сказать, точек зрения. Вы где с Егияном познакомились?

— Там же, где и Володя, в Карабахе. Мы были в оперативно-следственной группе и вышли на людей Егияна, которые скупали и перепродавали оружие. Они попробовали законтачить с военными — обожглись…

— А он кому оружие добывал?

— Всем, кто за него платил. Ладно, пойдем, я тебе немного Киев покажу. Потом позвоним Егорову и будем заниматься связями Комара. Оченно интересно узнать, кто раньше нас побывал у него в квартире? И для чего? Да, надо немедленно передать Егорову снимки из фотоальбома.

7

С Айкхорном Егорову ясно, если не все, то многое.

Левашов. Сам родом из-под Москвы, из Фрязево, в столице — родная тетка. Приютила, когда он устроился здесь работать, сначала — вышибалой в ресторанчике, потом — телохранителем коммерсанта среднего пошиба. С теткой ладил очень хорошо, она всю жизнь проработала швеей-мотористкой на фабрике, больших сбережений не имела, пенсию получала — хватало лишь на самое необходимое. Хорошо зажила лишь тогда, когда появился у нее на квартире Стас. Он отдавал ей большую часть заработанного, но и остатка ему хватало на то, чтоб ужинать в ресторанах. В одном из них он и познакомился с певичкой Зоей, которую многие посетители данного кабака знали не только как певичку. Красивая, шикарная даже женщина. По-своему неглупая. Родила. Поняла, что не сегодня-завтра на нее мало кто посмотрит, что ее место у микрофона займет другая куколка, и принялась искать соломинку, чтоб не потонуть раньше срока. На Стаса поначалу и смотреть не хотела, называла его не иначе как гориллой, но в конце концов пошла с ним под венец. Поняла, что уже не найти принца? Или купилась его деньгами? Или все-таки оценила его собачью преданность ей, детскую наивность, хозяйственность?

Ладно, это не столь важно для дела, отмечает про себя Егоров и вновь прикидывает: мог ли Левашов знать Комара и организовать с ним похищение кейса. Организовать — это уж точно не мог. Тут нужен острый ум, а не гора мышц. Второй вариант: Левашов — исполнитель. Допустим, насчет женщины с корейскими глазами он соврал. Комар именно ему оставил в вагоне метро кейс, сам выскочил на перрон, а Стас передал кейс еще кому-то и потом вернулся… Нет, это сложно. Комар не мальчик, он понимает, что его ждет, и придумал бы вариант более безопасный для себя. Десятки таких вариантов придумать можно.

Пошел бы, в принципе, Левашов на преступление? В последнее время он не работал, — его шеф-коммерсант прогорел, — но сказать, что жил без копейки, нельзя. Охранял ”челноков” на рынке, выполнял разовые поручения: типа этого, Лапинского… В общем, имел никак не меньше, чем получает Егоров. Но это, правда, мало о чем говорит. И если бы стало известно, что Левашов ранее был знаком с Комаром…

Житков. Есть маленькая-маленькая зацепка, которая как-то соединяет его с Комаром. Житков одно время работал шофером-дальнобойщиком, Комар — тоже. Пересекались ли когда-либо их маршруты?

Но даже если предположить, что пересекались, что вор и Житков работали сообща, то все равно одного звена не хватает. Курьеры не знали, что в кейсе доллары. А как это мог узнать Комар? Ведь ограбление было не случайным — запланированным…

Житкова пока нигде нет, Комар тоже замолчал навек, от него никакой информации уже не дождешься. И из Киева вести не ахти какие. Кто побывал в квартире на Борисоглебской, что там делал?

С фотографией — загадка. Дело даже не в том, что Комар и Егиян оказались на одном снимке, — иногда и министры с грузчиками фотографируются, а уж вор межгосударственного масштаба Егиян и подавно мог оказаться за одним столом с более мелким, но собратом. В другом дело. Егиян, хоть и сам снимает фильмы, но по принципиальным соображениям попасть в кадр не стремится. Правда, несколько старых лент есть, где он, так сказать, в своих документальных фильмах играет одну из главных ролей.

Эти ленты и хочет сейчас показать Айкхорну и Левашову Егоров. Между прочим, это не его мысль. Зубрицкий при телефонном разговоре предположил: если Егиян знаком с Комаром, то почему бы не предположить, что он знаком и с его подружкой? Соседи в последние недели видели, как в гости к вору заходила восточная красавица, высокая, темноокая. Не ее ли видел Левашов? ”Володя, вспомни ленты Леона, на них, кажется, была одна такая…” Примерно год назад подполковник Николай Семенович Долгов, как раз перед тем, как его ”ушли” на пенсию, вошел в контакт с украинскими коллегами, — тогда еще это проще было, — просил прислать для консультаций спеца по купле-продаже оружия. И приехал, конечно, Зубрицкий. Тогда Егоров с ним смотрел ленты, обнаруженные в машине Егияна. Сплошная порнография, пособие для жеребцов и кобылиц. Егиян, одетый только в волоса, с блондинкой, брюнеткой, шатенкой… Разные позы, разные бюсты, разный уровень игры в страсть…

”Леон прибыл в столицу из Киева, так что девочки, думаю, все ваши…” — ”Естественно! Посмотри, какие красавицы!” — ”Знать бы, кто они”. — ”Шлюшки? Узнаем. Контрольные отпечатки сделай мне…”

Зубрицкий сдержал слово, и ”актрисы” киношника обрели имена. Теперь вся надежда на то, что Левашов найдет среди тринадцати Ев, именно со столькими женщинами увековечил себя Егиян, ту, с которой встретился в метро.

— Кстати, вот этот, который роль самца играет, вам не знаком?

В гостинице, Илья, его не было?

Айкхорн кивает.

— Ну да, Леон.

— Ладно, теперь внимание — на самок. Смотри внимательно, Стас. Женщина могла перекраситься, изменить прическу, потолстеть, похудеть… Год, как-никак, прошел.

— У той — глаза… — говорит Левашов и никак не может найти определения, какие же именно ”у той” глаза.

— Вот по глазам и ищи.

Егоров догадывается, какую женщину имел в виду Зубрицкий. Есть в ленте такая: миниатюрная, смугленькая, глаза-сливы… В последних кадрах она. Всегда так: самое нужное — в конце. Бриллианты, которые искал Бендер, были зашиты в двенадцатом стуле. Это не литературный прием, это судьба-индейка: если и идет навстречу, то в самый последний момент.

Тринадцатая, Галия, валютная проститутка, работает только за доллары.

— Она, Левашов?

Галия в кадрах выделывала такое, что Стас ответил не сразу:

— Нет, нет, конечно. Та выше, и это…

— Интеллигентней? — подсказал Айкхорн.

— Ну да, вроде не стерва.

— Это смотря сколько заплатят, — вновь подал голос Айкхорн.

Галие, по информации Зубрицкого, платят прилично, она живет, не отказывая себе ни в чем, и вряд ли согласилась бы участвовать в уголовщине, чтоб получить долларовый пай. Она такую сумму с меньшим риском заработать может. И потом, ну что шлюхе такого полета какой-то Комар? Хотя, он парень видный и симпатичный…

— Не она, это точно. А вот в самом начале…

Конечно, можно посоветовать Зубрицкому показать ее фото соседям Комара. Может же ошибаться Стас. Он видел ее один раз, и то мельком… Нет, Галия — иной уровень, она бы в квартиру Комара просто не пошла, не может у нее быть ключей от этой квартиры! А то, что на Борисоглебской ”работала” женщина, уже доказано, Андрей ”сфотографировал” пальчики на зеркале, на цветочном горшке. И кроме этого привел железный аргумент: ”Представляешь, цветок-то полит был! Ну кто, кроме женщины, додумался бы до этого — залезть в квартиру и полить засохший цветок?!”

Галия, значит, отпадает…

— Что ты, Стас, о самом начале сказал? В самом начале — полненькая блондиночка, ее к типу восточных красавиц никак не отнести.

— Нет, раньше, которая зашла и убежала.

— Это где же такое?

Маленький фрагмент, ни о чем не говорящие кадры. Из полумрака коридора показывается какая-то женщина, в пеньюаре, секунды смотрит прямо в кинокамеру, губы шевелятся, видно, спрашивает о чем-то Егияна, сидящего, на этот раз в халате, на кровати, тот отвечает, женщина быстро уходит… Вот и все. Нечеткие кадры, паршивое освещение.

Егоров даже не помнит, делали ли распечатку этой скромницы, давал ли Андрей данные по ней.

— Она, Стас?

Левашов дергает головой так, что сразу не поймешь, что сей жест означает.

— Но чем-то похожа, да? Ведь глаз-то ее корейских тут почти не видно.

— Она, — теперь уже почти уверенно говорит Левашов. — Как повернулась уходить, так и узнал.

Зубрицкий, оказывается, молодец на все сто процентов. Не пропустил ”пеньюар”.

Аббасова Жанна, образование девять классов, специальность — прочерк, место работы — прочерк, домашний адрес… Адрес есть.

8

Женщина, открывшая им дверь, и была Жанной Аббасовой. На Панкина она взглянула лишь мельком, а Зубрицкого обвела взглядом темно-синих глаз с ног до головы — такого цвета глаз Евгений ни у кого еще не видел. Она ни слова не сказала, просто оставила дверь открытой и пошла в глубь комнаты.

— Я так понял, что вы нас приглашаете войти? — поинтересовался Зубрицкий. — Хотя бы спросили, кто мы и по какому поводу.

Она вошла в комнату, села, поджав под себя ноги, на диван.

— А зачем? Если вы воры, то все равно зайдете, будете всюду лазить, пока не убедитесь, что ошиблись дверью. Нет у меня ничего такого. А если менты, то рано или поздно сунете под нос красный корешок…

— Логично, — сказал Андрей. — А удостоверение показывать вам надо обязательно?

— Не-а, — она потянулась к сигаретам, лежащим на столе. — Я и так догадалась сразу.

— А почему мы к вам пришли, не догадались?

Аббасова вместо ответа глубоко затянулась, прикрыла глаза. Она была не просто красива, она была вызывающе красива. Лицо без туши, пудры, помады, румян — чудное, изумительное лицо. Панкин понимал, что вот так, как он сейчас, пялиться на человека просто неприлично, но не мог ничего с собой поделать.

— Кейс, — сказал Зубрицкий. — Это чтобы исчерпать одну из тем нашего разговора.

Панкин удивился. Он почему-то считал, что Андрей начнет издалека, что будет битый час доказывать, почему он думает найти чемодан с деньгами именно в квартире Жанны… А тут — сразу в лоб! Красавица сейчас рассмеется и пошлет их к черту, вот и все.

Красавица не рассмеялась. Она швырнула недокуренную сигарету в пепельницу:

— Раскололся все-таки. Что же вы ему сделали, что он раскололся? Иглы под ногти загоняли?

— С ним так нельзя, — Зубрицкий без приглашения уселся за стол, показал на рядом стоящий стул Панкину. — Приземляйся, — и вновь обратился к Жанне:

— С Комаром, говорю, нельзя такими методами работать, он сердечник, не выдержит.

— Так и не выдержал же.

— Кейс, — опять кратко, в приказном тоне, сказал Андрей.

Красавица вздохнула, встала с дивана и направилась к платяному шкафу. Открыла дверцу, взяла с полки кофейного цвета чемодан и, возвращаясь опять на диван, оставила его у ног Зубрицкого.

— Все? Вопросов больше нет?

— Ну где же вы видели ментов, у которых нет вопросов? Мы долго будем говорить, Аббасова. Дайте мне ключ от квартиры Комара и объясните, что вы там искали пару дней назад.

— Вас видели там соседи, так что лучше не отпираться, — вставил Панкин только для того, чтобы не молчать.

— Я их всех тоже видела, знаете где?.. При чем тут соседи? И зачем мне надо отпираться? Петя часто в отъездах, а я поливаю цветы. Эти цветы я, между прочим, покупала.

— Но вы были не одна, а…

Зубрицкий тихонько пнул его ногой под столом — помолчи, мол, — и тут же заговорил сам:

— Давайте включим чайник, Аббасова. Заварку я таскаю с собой, пью без сахара, так что вы не больно потратитесь.

Пока Жанна выходила на кухню, Андрей вытащил из своего кейса упаковку ”Пиквика” и красочную коробку ”Ассорти”, при этом тихо сказал:

— Женя, твое дело тут — чай пить, ладно? Только без обид.

Аббасова вернулась, увидев на столе конфеты, взяла из бара бутылку ликера, рюмочки.

— Пожрать у меня ничего нет, только суп из концентратов. — Она опять забралась на диван. — Чайник со свистком, так что… — потянулась к коробке. — Ох ты, московский шоколад. Я импортные не люблю. Дерьмо… А на Борисоглебской я была, между прочим, с товарищем Петра, с Тарасом. Я не какая-то там бля… Я когда поняла, что Петра схватили, приехала в Киев и все сказала Тарасу. А он мне: ”Если нас сегодня-завтра не арестуют, то значит Петя не раскололся и не расколется”. Потом он мне посоветовал пойти и забрать все свои вещи у Пети. Ну, мы и пошли. Там халат был, тапочки, фотография. Вот и все.

— Тарас сказал ”нас”. Он что, тоже был причастен к этому вот чемоданчику?

Выслушав вопрос Зубрицкого, Жанна вроде бы удивленно взглянула на стоящий у его ног кейс, потом тряхнула головой:

— А никто никакого отношения к нему не имеет. Ни я, ни Тарас. В Москве я совершенно случайно встретила знакомого Комара, и он попросил захватить с собой вот это… Он сказал, что у него много вещей, и я согласилась…

— Ладно, Аббасова, роль, я вижу, ты выучила, но она не годится. Я понимаю, что Комар обещал в случае чего брать все на себя, но у него это не получилось.

— Продал?

— Нет. Просто нам стало известно многое по другим каналам. Ты знаешь, что лежит в кейсе?

— Деньги. А что же еще?

— А чьи они?

— Как ”чьи”? Так Егияна же! Разве бы я согласилась, если бы…

Она прикусила язычок, видно, сообразив, что сказала лишнее.

Засвистел чайник, и Жанна с чувством облегчения спрыгнула с дивана, намереваясь сбежать на кухню, но Зубрицкий придержал ее за руку:

— Ладно вам, товарищ принесет. А мы продолжим. Так чем же вас так Леон обидел? Культурный, воспитанный — и вдруг обидел такую красивую женщину?

— А, вы уже и это знаете. По имени его… Свинья он волосатая, ваш Леон.

— Ну, так можно любого человека опорочить. Милиция любит доказательства.

— Доказательства? Это же он меня вам заложил, да? А когда он вам заявлял, что чемодан может быть у меня, он не сказал, кто я такая и откуда он меня знает? Он же купил меня, как кефир в магазине покупают, как вы конфеты вот эти… Петя ”дальнобойщиком” тогда работал, он меня первым подобрал, возил с собой… И вот в каком-то дорожном кафе он с Егияном встретился, деловая встреча: Егиян просил груз перевезти. Я к столику подсела — ну и…

— И сколько же Комар за вас получил?

— Петя? За меня? Вы что! Он только сказал, что если я захочу, то лишь тогда он меня уступит. А я не хотела, но у меня нигде жилья не было, я ведь из дому убежала. Я не думала, что он сможет что-то сделать, а он — эту квартиру…

— Ничего себе подарок. А вы говорите, свинья.

— Он не скрывает, что в любую минуту может вышвырнуть меня отсюда, если я останусь такой же упрямой… А он — маньяк, самый настоящий извращенец. И все это на кинопленку снимает…

Разговор еще не закончили, как позвонили в дверь.

— Кто это, не Тарас? — спросил Зубрицкий.

— Нет, он в Москву уехал, вчера вечером. Рейс у него оттуда. Наверное, соседка.

Панкин стал в коридоре, Жанна пошла открывать дверь. Голос мужчины, заговорившего с хозяйкой, показался ему знакомым.

— Привет. Не помнишь?

— Видела где-то.

— Квартиру вот эту обмывали. Я тогда с твоим Комаром работал.

— А, ну да. Что тебе?

— Зайти можно? На пороге разговор вести нехорошо.

— У меня гости.

— Так попроси их уйти, я ведь по серьезному делу к тебе приехал.

— Сам попроси. Это из милиции пришли.

— Что?

Чей же это голос? Панкин слышал его, это точно, но никак не может вспомнить, чей.

Евгений сделал несколько шагов по коридору и теперь увидел говорившего. Ну да, конечно, он…

Два глухих щелчка — так пальцами щелкают — и с секундным интервалом — третий. Что-то ударило по стене рядом с головой.

Аббасова упала, не издав ни звука.

Стрелявший побежал по лестнице вниз. Следом за ним метнулся Зубрицкий. Опять два выстрела, почти как один…

Когда Панкин выбежал на лестничную площадку, он увидел сидящего на бетонных ступеньках Андрея. На белых его брюках расползалось красное пятно. Пролетом ниже лежал лицом вверх Житков.

9

Егоров выслушивает журналиста и тихонько насвистывает песенку. Незамысловатый такой мотивчик: ”А ну-ка убери свой чемоданчик… А я не уберу свой чемоданчик…”. Что-то в этом духе, кажется. Слов Егоров не знает, потому выбрал художественный свист. Хотя как сказать — художественный. Музыкального слуха у Егорова нет напрочь, и никто на свете не поймет, что он выдувает сейчас из своих легких. ”…А я не уберу свой чемоданчик…” Вот он, чемоданчик, кофейный кейс, в котором ровно шестьдесят пять тысяч долларов. Сколько это по милицейскому курсу? Убит Комар, убит Житков, тяжело ранена Аббасова, простреляна нога у Андрюхи. Допускается, что из-за этих денег пристрелили и Лапина. Также допускается, что не все жертвы, прямые и косвенные, уже выявлены.

Но в целом кубики складываются в картинку.

Леонид Леонидович обзавелся такой суммой денег, что укладывает дома в кейс шестьдесят пять тысяч долларов, нанимает курьеров, и те отвозят деньги по нужному адресу. Откуда у него такое богатство? От продажи оружия, это ясно. Кому предназначались доллары? Если верить Аббасовой, Егияну. Оружие — дальневосточное, лапинское, так сказать. Тогда почему выручка идет киношнику? И почему надо было прибегать к услугам курьеров? На кой черт тратиться на них, если дешевле и надежней отвезти деньги самому и передать их из рук в руки?

Кто мог знать, что в кейсе лежат деньги, и выбрать для их транспортировки маршрут, специально пересекшийся с маршрутом Комара? Мог знать Егиян. Но зачем грабить то, что и так принадлежит ему? Каким-то образом это мог знать один из курьеров. Скорее всего, Житков. Житков, по предположению Леона, — человек Лапина. Раньше Житков работал ”дальнобойщиком”, ездил из Москвы аж на Дальний Восток, туда, где служил Лапин, — это ребята раскопали, из отдела. Так вот, он мог там познакомиться с оружейником, обдумать всю эту операцию с поджогом складов… Но если Житков и Леонид Леонидович сообщники, то опять нет логики в том, что кейс уплыл в чужие руки. Правда, сообщниками они могли быть в добывании денег, а не в дележке. И если из лаборатории придет сообщение, что пуля, застрявшая в позвоночнике Лапина, родная сестра тем, которые выпущены в Аббасову, тогда…

Значит, Лапин не мог не поделиться с партнером информацией о том, что Егиян на неизвестных пока основаниях требует с него деньги. Житков не согласен с этим. Решает кейс умыкнуть. Нет, если Лапин лишь Житкову сказал о том, что лежит в кейсе, и деньги эти вдруг пропали, то слишком уж явно виден виновник. Не вяжется версия.

А что, если… Тоже сложно, но уже интересней…

Но совсем непонятно, на кой хрен им понадобился журналист и к чему эта затея с сыскным агентством?

— Аббасова действительно красивая женщина? — спрашивает он, а сам разглядывает листок, лежащий вместе с долларами в кейсе. Ни здравствуйте на нем, ни до свидания. Четырехстрочная колонка из цифр и букв. Листок в клеточку, будто запись конспекта по математике.

К 50 9 — 25 ЯШ

Л 100 9 — 25 КО

АК 545 — 50 КОР

МАГ 45 — 10 ЛУ

Панкин рассказывает об Аббасовой, а Егоров смотрит на эти четыре строчки. Занятные строчки. Ни о чем пока не говорят, но есть у Егорова чувство, что как-то они к шестидесяти пяти тысячам долларов относятся. А иначе зачем листку лежать в кейсе, где больше ничего нет, кроме денег?

— Фотографии Тараса, значит, вы в Киеве не нашли… Надо знать хотя бы его приметы.

— Соседи Комара иногда видели, что у их дома останавливался рефрижератор, водитель заходил к Комару. Высокий, плотный, усы чисто украинские, подковой висят. Номер машины никто не помнит. Я так думаю: Комар, Тарас и Житков — одна компания. Они заранее узнали о деньгах, подготовились, грохнули Лапина…

Житков, конечно, мог знать о деньгах. Но как он мог предугадать, что доллары будут уложены в коричневый кейс? Не мог предугадать! Дома у Лапина, кроме пропавшего, лежали еще два чемоданчика, черные и совсем разные. А в Киеве заранее обклеивали кейс пленкой. Ну не интересно ли?

Звонок. Из лаборатории. То, что и следовало предполагать. В Леонида Леонидовича и Жанну стреляли из разных пистолетов.

Нет Комара, Лапина, Житкова, а гора вопросов осталась. Кто на них может ответить? Егиян. У Егорова есть его координаты, но нет повода для беседы. Как объяснить киношнику, что Егоров связывает кейс с деньгами с его именем? Мог об этом Лапин сказать Панкину? Нет, Лапин выдал журналисту другую версию, и Егиян, похоже, знает, какую именно. В противном случае на похоронах оружейника он назвался бы Панкину или хотя бы заявил: если найдете, мол, чемоданчик, то гоните его мне. Не назвался и не заявил. Мог ли о Егияне дать информацию Панкину Житков? Мог, но опять по тем же причинам — только после смерти и похорон Лапина. А после похорон Житков исчез из Москвы. И этот факт тоже может быть известен Леону. Наверняка он не смирился с потерей денег и предпринял кое-что для их розыска. А возможности у Егияна есть…

Аббасова. Надо сказать правду: Егияна Панкину выдала Аббасова. Но поверит ли тот, что журналист так быстро разыскал ее?..

Стоп, а почему — журналист? Его квартиру взрывали, а он после взрыва, как будто ничего не произошло, мчится в Киев искать чужие денежки. Нет, Панкин отпадает. И вообще — все надо делать не так.

— Ладно, Женя, на сегодня хватит, ты устал с дороги, иди отдыхай. Только не домой, и не к жене, и не к подружке. Есть у нас гостиница, я тебе пару строк черкну, передашь администратору…

После ухода Панкина Егоров сделал несколько служебных звонков, переговорил с начальством, потом набрал номер Егияна:

— Леон?

Трубка, не ответив на вопрос, в свою очередь спросила:

— Что надо?

— Леон, мы разыскали чемодан с долларами, шестьдесят пять тысяч. Если я правильно понял Панкина, какая-то доля из этой суммы принадлежит тем, кто нашел пропажу?

Трубка ответила тут же:

— Что за чушь? Какие доллары? Вы ошиблись номером.

Последовали короткие гудки — отбой.

Лида заглянула в комнату.

— Володя, может, поужинаем?

— Давай чуть позже, к нам, чую, гости нагрянут.

— Кто на сей раз?

— О, на сей раз знатнейшая персона, не какой-то там министр или зэк, а сам Леон…

— Ну вот, приглашаешь людей, а мне ничего не говоришь.

— Приглашаю? У него наверняка телефон с определителем номера, так что он без приглашения…

Егоров еще раз взглянул на кейс с долларами, аккуратно закрыл его, вынув оттуда лишь листок в клеточку. Долго смотрел на него, потом опять обратился к жене:

Подружка, а ну-ка назови навскидку фамилии, которые начинались бы на Яш.

— На Яш? Ну, Яшкевич, допустим, Яшин, Яшунин… Не знаю больше.

— Правильно, — радостно хлопнул в ладоши Егоров. — Мало таких фамилий, это не то, что на Ко или на Лу. Яшин. Бориска Яшин, а почему бы и нет?! Если так, то цифирь я объясню…

10

На пороге стоял плотный сутуловатый человек. Лицо студенистое, нездорового бледного оттенка, но темные глаза живые, цепкие. Косматые брови, правая пересечена заметным шрамом. Голос без малейшего акцента.

— Не ждали, Владимир Владимирович?

— Ждал.

Егиян, кажется, совсем не удивился, удовлетворенно хмыкнул и последовал за хозяином в комнату, неся перед собой огромнейший букет темно-красных роз.

— Лидия Афанасьевна, — протянул цветы Лиде, — это вам. Они еще сегодня благоухали в теплице. А вы, Владимир Владимирович, если не ошибаюсь, предпочитаете хорошую водку?

В его руках фигурная хрустальная бутылка, на дне плавают волосатые корешки.

— Целебная вещь. И приятная. Такую вы в магазинах не найдете.

— Сейчас все найти можно.

— Не скажите. Не в порядке хвастовства, но и на родине этого божественного напитка магазинные прилавки от него не ломятся. Не для дилетантов — для профессионалов. И потому соответственные цены.

— Как же с закуской быть? Обычная у меня закуска, никаких восточных деликатесов.

— Ничего, это как кофе по-турецки: чудный аромат вприкуску с хлорной водой…

Так, разговаривая вроде ни о чем, они уселись за журнальным столиком. И оба почти одновременно посмотрели на кофейного цвета кейс, стоящий у дивана.

— Он? — спросил Егиян.

Егоров кивнул.

Выпили под соленый огурец и картошку, помолчали, словно не решаясь начать основной разговор. Первым его начал Леон.

— Владимир Владимирович, я не спрашиваю, с какой стати вы позвонили мне, с чего решили, что я к этим деньгам имею отношение. Я ценю ваш профессионализм. Готов ценить его, кстати, в прямом смысле. Я — честный коммерсант…

Тут он уловил на себе быстрый взгляд Егорова и добавил:

— Честный, честный, Владимир Владимирович. Иначе я бы не пришел сюда и не жил бы спокойно на виду у вас в гостиничном номере, и вы бы не имели в записной книжке мой телефон. Меня пытались задерживать, Владимир Владимирович, может быть, даже с вашей подачи, но некоторое время спустя я милостиво принимал их извинения. На мне нет вины, меня не в чем обвинить. А то, что я умею делать деньги — это даже поощряется. А завтра вы, правоохранительная система, будете полностью обслуживать нашего брата, и ваша материальная обеспеченность, кстати, будет зависеть от нашей щедрости. Что касается лично меня, то я готов, так сказать, заключить контракт с вами уже сегодня. Никаких сделок с совестью, никаких военных тайн от вас не попрошу.

— А что же попросите?

— Кейсы с деньгами искать, — Леон улыбнулся и потянулся к чемоданчику. — Разрешите? Или он на кодированных замках?

— Уже нет. Там ровно шестьдесят пять тысяч, можете не пересчитывать.

— И не собираюсь. Но я ведь знаю, что вы сделали большой объем работы, — простите за корявый штамп, — но действительно большой. И не думаю, что затеяли это ради только спортивного интереса.

— На этом чемоданчике кровь, Егиян.

Тот опять и бровью не повел.

— Надеюсь, вы уже удостоверились, что к ней я не имею ни малейшего отношения? Но хорошо, что вы мне сказали об этом. Кейс станет стоить дороже.

Он окинул быстрым взглядом его содержимое, поднял пачки, словно ища что-то под ними, помолчал немного, потом, не отрывая глаз от денег, сказал:

— Если вы думаете, что эта записка так важна… В ней ничего нет, поверьте. Но мне бы она пригодилась.

Егоров пожал плечами:

— Записка? Мне никто и ничего о ней не говорил. Мне надо было разыскать только доллары. Они перед вами.

— Ну и хорошо, — Егиян нарисовал на лице полное спокойствие и счастье. — Десять тысяч ваши. Мало?

— Мало, Леон. Еще пару откровенных ответов на мои вопросы.

— Если они не касаются коммерческих тайн…

— Первый касается Лапина.

— Боюсь, я вас разочарую. Я очень мало его знал, мы только-только познакомились с ним, и эта нелепая смерть… Уж не хотите ли вы сказать, что я перевернул его машину на скользком шоссе?

— Не хочу. Но есть желание предупредить вас: в дальнейшем выбирайте друзей и напарников получше. Я знаю, был случай, когда Лапин хотел по-крупному надуть своего компаньона.

— Да что вы говорите?! Интересно! Не расскажете?

— Дело касалось одного чемоданчика, тоже с деньгами.

— Тоже с долларами? С шестьюдесятью пятью тысячами?

— Да, представьте себе, такое совпадение. Лапин должен был их отдать компаньону, да жалко ведь, немалая для него сумма. И тогда он решил похитить эти деньги. Вместе со своим помощником придумал интересный сценарий с привлечением знакомого вора-профессионала. Вору сказали: уйдешь с чемоданчиком — отлично, не уйдешь — передай кейс своей подружке в вагоне метро, а о себе не беспокойся, вызволим, если тебя кто и задержит, то свои. Комар поверил…

— Комар?

— Ну да, фамилия вора. Да вы ведь знали его, Егиян, по Киеву знали. Но не об этом сейчас речь. Комара хитроумно умертвили, деньги оказались в надежном месте, но концы в воду, как надеялся ваш друг Лапин, спрятать ему не удалось. У компаньона его были хорошие связи с милицией, а там знали, что вор умер не от сердечного приступа. Вот и пригласили срочно к себе, на разборку, так сказать…

— Он помчался, да не учел, что на дорогах гололед, да?

— Ну, не совсем…

Машину аккуратненько подогнали к крутому откосу, поставили так, что не составило труда ее опрокинуть. Лапин к этому времени был мертв, пуля из ”беретты” уже сидела в его позвоночнике. Потом машину подожгли. Горела она неплохо, но безграмотно. Пылал облитый спиртом водитель, а из бака горючее не протекало. Но зачем о пуле и горючем говорить Егияну?..

— Не совсем, хотя в общих чертах все верно, — подтвердил Егоров.

— Бог не фрайер, Владимир Владимирович, он все видит и сам вершит правосудие… Вы, я убедился, так все хорошо знаете о Лапине, что я уже просто уверен, что любой ваш вопрос о нем поставит меня в тупик.

— Вопрос не о самом Лапине. Зачем ему понадобился журналист, Панкин, а? Давайте откровенностью за откровенность, Егиян.

Тот удивленно взглянул на Егорова и неожиданно для последнего рассмеялся:

— Вот вы над чем голову ломаете! Даже не верится, такие загадки разгадывали, а тут… Тут — секрет Полишинеля, Владимир Владимирович! Все, как на ладони, все ясно. Я добрый человек по натуре, вот в нужный момент и вспомнил, что есть такой Панкин, который однажды вызволил меня из беды. Конечно, я и не предполагал, что он найдет мои деньги. Но поскольку он вел криминальный отдел, то у него должны были быть друзья-ищейки, настоящие профессионалы, и рано или поздно он подключил бы их к этому делу, особенно когда мы намекнули бы: не чурайся помощи милиции, а кто там самый толковый, ты знаешь… Вот вас мы на Панкина и поймали, а вы разыскали наш кейс. Все гениальное просто! Кстати, как он поживает, журналист?

Егоров прикинул: Егиян через своего осведомителя в милиции уже наверняка знает, что при взрыве на лестничной площадке погиб не Панкин, а вор-домушник Ключник, и проверяет сейчас мента на вшивость. Зачем киношник, добрая душа, вздумал убрать журналиста? Объяснение пока одно: за тем же, зачем и Лапина. Леон испугался, что Лапин, почувствовав угрозу с его стороны, — а чем эта угроза могла закончиться, догадаться совсем нетрудно, — сам побежит в милицию и расколется. Лучше сидеть, чем лежать. Лапина не стало. Но остались сомнения: а что, если он рассказал больше чем надо журналисту? Журналиста пригласили на похороны, проследили его путь до пивбара, увидели, что он встретился тут с ментом — а в лицо Егорова знают наверняка. Не однажды у более мелких уголовников находили картотеки сотрудников милиции с фотографиями, адресами, номерами частных машин… Что успел Панкин рассказать менту, что нет — решили не гадать. Подложили под дверь адскую машину…

А не будь этой встречи, журналист, что вполне вероятно, домой бы в тот день уже не приехал. Дорожно-транспортное происшествие или кирпич на голову, или легкий укол, такой, какой сделал Комар Житкову, но только с летальным исходом… Как он поживает, журналист?

— Да ничего, спасибо. Жив-здоров.

Егиян последнюю фразу, кажется, понял правильно. Сдержанно улыбнулся.

— Ну что, Владимир Владимирович, как насчет сотрудничества?

— Да ведь на вас уже работают наши люди. Помогли в Киеве сориентироваться, даже улицу, где Комар жил, указали. И раньше, со статьей в газете…

— Клерк, — небрежно махнул рукой Леон. — Имеет доступ к кое-какой информации, за это и платим. Но нам опера нужны. Только не надо со мной торговаться, ладно? Мол, сдайте его мне, а я взамен… Я своих людей не сдаю. Это во-первых. А во-вторых, предпочитаю синицу в руках, чем…

Заглянула Лида:

— Вам еще закуски? — увидела, что водка лишь чуть отпита, тарелки с едой. — Вы что это, мужики?

— Я вообще очень редко и мало пью, Лидия Афанасьевна, — Егиян погладил шрам на правой брови. — Работа такая, приучила к сдерживанию.

Подождав, пока жена уйдет, Егоров сказал:

— Записка с деньгами была? Я бы ее поискал. В обмен на клерка. Идет?

”Пусть поймет, скотина, что у меня эта записочка!”

Впервые за весь разговор до крайности уверенный в себе Егиян, кажется, заколебался. Но это длилось недолго.

— Нет, она не нужна ни мне, ни вам. В ней действительно нет ничего интересного. Вы проводите меня?

У дома Егияна ждала темная ”Волга”, салон не освещен, водителя не видно. Леон небрежно бросил кейс с долларами на заднее сиденье, повернулся к Егорову:

— Мы оба подумаем над поставленными вопросами и созвонимся, да?

— Во всяком случае, не будем упускать друг друга из виду.

Егиян понял шутку, коротко рассмеялся.

— Хорошо. Да, передайте привет Евгению Ивановичу. И его девочке.

Егоров долго смотрел вслед уезжавшей машине и зло думал: ”Скотина, и ведь ничего-то тебе сейчас не сделаешь, ничего!”

Когда поднялся в квартиру, Лида спросила:

— Это кто? Букет такой, меня по имени-отчеству знает… А я его вроде у нас и не видела.

— Это скотина, — ответил Егоров.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА

1

— Вася, — заглянул Егоров к капитану Скутину, — слушай, я тут из ЦРУ шифровку перехватил, агромадной важности шифровка, но разобраться в ней, знаю, можешь только ты.

Скутин сидел за компьютером и, не отрываясь от экрана, сказал:

— Оставь, посмотрю.

— А если срочно, Вася? Я понимаю, что ты загружен, и если бы я знал хоть одного, кто равен в этом деле тебе…

У капитана была слабинка: он любил неприкрытую лесть. Потому тут же взял протянутый Егоровым листок, с минуту молча на него смотрел, потом вздохнул и отложил в сторону:

— Свистун ты, Вова. Нашел шифровку! Обычная записка. Последние буквы только непонятны, но это уж не по моей кафедре.

— А не последние?

— Да ладно тебе, не придуривайся. Ты — и не знаешь?

— Вась, я хочу себя проверить. Я боюсь, что подгоняю задачу под готовый ответ.

— Ладно, утешу. Первая строчка: модель К 50, калибр 9, дальше, скорее всего — количество штук, 25. Это маузер. Вторая строчка: модель Л 100, калибр 9, 25 штук, тоже маузер. Четвертая — модель ”Магнум”, калибр 45, 10 стволов. Маузер, который, кстати, я больше всего уважаю. А про третью строчку тебе говорить, про автомат Калашникова? Калибр 5,45?

— Вася, ты золото, Вася! ”Кэмэл” будешь? Сейчас блок припру! И переговорю с начальством, чтоб оно сейчас разрешило тебе курить прямо в кабинете, на рабочем месте. Хочешь?

— Да ладно, я законопослушный, могу и в курилке постоять. Курнуть только дай. Хоть ”Приму”.

Егоров бросил на стол начатую пачку сигарет:

— Ну вот почему ты такой, Скутин? Ни капли в тебе бескорыстия! Все ищешь, как и с кого урвать.

— Так веяние экономических реформ, товарищ майор…

Еще малость позубоскалили, и Егоров отправился за иной информацией. Теперь его интересовали последние буковки записки. А точнее, первой строки, потому что на ЯШ фамилии встречаются редко, а одна вроде подходит по некоторым параметрам…

На экране высветилось: ”Яшин Борис Степанович (Степа, Ангел), 1957 года рождения, семейное положение — женат, имеет дочь… Имя жены… Имя дочери…”

Развернутая, в общем, картиночка. Адрес стоит освежить в памяти, а особые приметы Егоров и так помнит, встречался он с Яшиным, мало того, имел непосредственное отношение к тому, что Яшин, он же Степа, он же Ангел, два года провел за Уралом. За торговлю пистолетами. Вообще-то Бориска давно у них на примете был, мог и по более крупному делу пройти, но вовремя для себя влип. Отсидел — и вроде завязал. Во всяком случае, Егорову так клялся — был у Егорова повод повидаться со своим подопечным в рабочем кабинете, нужна была кое-какая информация о бывших его друзьях-подельниках. ”Все, Владимир Владимирович, на прошлом — крест! У меня семья, жена умница, доченька школу уже заканчивает… Все, перебесился. Да и зарабатываю нормально, на жизнь хватает…”

Работает на стройке, бетонщиком, получает действительно прилично…

ЯШ, ЯШ, ЯШ… Других Яшиных в Москве тоже, наверное, до хрена. Не считая Яшкевичей, Яшутиных, Яшковских и им подобных. Но встречался-то Егоров со Степой из-за человека, который работал на Егияна! Из-за коротышки Ашотика, который на том же рынке, что и Степа, сбывал ”Макарова”, но смог провести ребят из группы задержания. При обыске у Ашотика оказался пистолет, сработанный под зажигалку. Позже, когда Яшин уже сидел, Ашотик опять повторил свой фокус. Стало ясно: он таким образом ищет клиентуру, а настоящее оружие у него хранится совсем не в кармане…

Так вот, этот самый Ашотик был связан с Егияном, Егоров узнал об этом еще в Карабахе, где он входил в оперативно-следственную группу.

В одну из ночей — дело под Лачином было — они с полковником из внутренних войск Анзиным сидели у электроплиты в кабинете коменданта района, пили чай и толковали о деле. А дело было такое. Солдаты несли здесь службу на заставах, и вот один из них пошел вечером за водой, хотел набрать не у берега, а посреди речки — там неглубоко, но вода почище вроде, — поскользнулся о каменистое дно, потерял равновесие, чуть не упал, выпустил из руки автомат… Солдатик вроде ничего, толковый, порядочный, вряд ли стал бы врать, но проверить надо: вдруг этот ”калашник” уже у боевиков?

— Они наглые, — говорил Анзин, заваривая новую порцию чая. — Так и крутятся возле бойцов. Сигареты им суют, фрукты. Поначалу просят подарить патрон, потом об оружии речь заводят. Сами солдаты об этом говорили. Да что солдаты — со мной случай был! Если сюда ехать со Степанакерта, озерцо слева есть, знаешь? Остановился, разделся, купаюсь. Водитель тоже до трусов разделся, ноги помочил, но потом вернулся в ”уазик”, к оружию. Купаюсь я, значит, и тут еще машина подъезжает, выскакивает из нее недоросток — шевелюра на голове больше, чем он сам, — штаны снимает и тоже в озерцо. ”Товарищ Анзин, — спрашивает, — можно?” У них в каждом населенном пункте почему-то начальства — пруд пруди, всех не запомнишь. Вот я и посчитал, что коротышка из местной бюрократии. Меня-то все знают, и этот — по имени-отчеству называет, спрашивает, что, мол, может солдатам фруктов-зелени подбросить, яиц. Ну, коль такое предлагают, чего же отказываться? На заставах ведь порой на одной картошке сидят… Давай, говорю, спасибо скажем. А он смеется: ”Спасибо — много, мы всего-навсего оружием берем, да еще и доплатим за него хорошо. Лично вам — ”пол-лимона”. Я шутку поддержал, нет, мол, меньше ”лимона” и не предлагайте. День прошел — машина в часть приезжает: ящики с помидорами, огурцами, бидон сметаны… В грузовике с водителем — этот самый Ашотик. ”Товарищ полковник, не откажитесь, вас мое начальство к обеду ждет”. А чего отказываться? Надо, думаю, поехать, отблагодарить. Поехали. Сельский дом, комната громадная, стол во всю ее длину, что на столе — лучше не говорить. Поначалу за ним человек семь сидело. О природе, о погоде, о службе поболтали, потом все ушли, и остался я один на один с хозяином. Полненький такой, наполовину седой, наполовину лысый, бровь правая рассечена. ”Я, — говорит, — рад, что вы согласились на сотрудничество с нами, миллион мы вам дадим, но и от вас хотим получить не пугачи…” Я, конечно, матом на него не попер, но доходчиво объяснил, что с подобными предложениями ко мне лучше не соваться. Сел в свой УАЗ, уехал. День проходит — Ашотик появляется, как ни в чем не бывало, улыбается: бойцам вашим, говорит, виноград ранний привез, яблоки, зелень. Зашел он ко мне в кабинет, подождал, пока все выйдут, и шепчет радостно: ”Хозяин, кроме ”лимона”, еще машину дает, вам ее и в Москву гнать не надо будет, она уже там”. Теперь я не сдержался, вставил пару рабоче-крестьянских выражений. Он мне: ”А как вы за две машины груза рассчитаетесь?” А как вы, говорю, с родителями моих бойцов, которые ради вас тут полегли, рассчитаетесь? В общем, выставил я его. ”Ну напрасно, ну напрасно”, — он мне напоследок, вроде угрозы… Я в тот же день послал пару толковых ребят туда, где столовничал накануне. Дед с бабкой живут. Стол, сказали, накрывал гость, дальний родственник дальних родственников, даже фамилии его не знают. Уехал вчера. Ну, уехал и уехал. Потому я вам, в оперативно-следственную группу, ничего и не сообщил.

По этой информации Анзина Егоров установил, что начальство коротышки Ашотика, заведующего сельской торговлей, был Леон Егиян… Время командировки кончилось, Егоров вернулся в Москву. А вскоре после этого пули, предназначенные полковнику Анзину, вошли в грудь и голову Балахнина. Убийц взяли через три дня. Они сразу признались, что получили задание убрать полковника Анзина. Зачем? ”Чтобы с нами считались”. Циничные, наглые парни, старшему — двадцать пять. ”Мы не виноваты, что он вышел в плащ-накидке, потому и обознались. Сам шеф ошибся бы, ведь он же навел…” Больше ни о чем — ни слова. Егияна на фотографии, естественно, не признали: ”никогда не видели такого”…

А Егиян бесстрашно крутился по Москве, и Ашотик тут же периодически появляется. И нет основательных причин для того, чтобы переселить их из комфортабельных гостиниц в номера с решетками на окнах.

К Егияну — вообще никаких зацепок. К Ашотику — надо искать, где он размещает свой арсенал с пистолетами. Искать, может быть, через Яшина. На одном рынке когда-то они крутились, не свининой торговали, а оружием, потому, скорее всего, были в завязке. Завязал Яшин? Все может быть. И строчка ”К 50 9 — 25 ЯШ” тогда не имеет к нему никакого отношения. И придется продумывать новую версию.

Но пока — пока надо встретиться со Степой-Ангелом и поговорить по душам. А в душе он трусливый мужик, Степа-Ангел.

2

У Яшина неухоженный, в царапинах и вмятинах ”Запорожец”. Хозяин чем-то похож на свою машину. Будто только что из бетономешалки вылез. Он уже свободен: раствор закончился, новый затевать незачем — конец смены. По этому поводу мужики расстелили на плите газету, вытащили из сумок закуску и бутыль.

— Чего, Яшин, печальный такой? Пить нельзя, потому как за рулем сегодня, да? — спрашивает Егоров.

— Я, Владимир Владимирович, сейчас вообще мало пью. Язва скрутила.

— Что, в зоне так плохо кормили?

”Конечно, нехорошо человеку напоминать о тягостном прошлом, но сейчас это к месту, пусть вспомнит. Пусть поймет, что не зря к нему прямо на стройку приехал майор Егоров.” Вспомнил, пожимает плечами, как ежится.

— Всяко было.

— Ладно, трогай потихоньку. По пути поговорим. Есть у меня к тебе просьба небольшая.

— Не дачку сложить? — с надеждой спрашивает Степа, бросает взгляд на майора и тут же опускает глаза вниз.

— За дорогой получше смотри, Яшин… Дачу… Может, когда генералом стану, тогда и осилю ее.

— Тогда зачем же я вам? Какая с меня помощь?

— Вот как раз и поможешь генералом стать.

Степа улыбается, но улыбка у него получается жалкая, несмелая.

— Признаешься во всем и окажешь мне неоценимую помощь.

”Запорожец” дернулся из стороны в сторону, потом вплотную приткнулся к тротуару так, что колеса заерзали по бровке. Водитель встречной машины покрутил пальцем у виска.

— Тормози, Яшин.

Машина закачалась от резкой остановки.

— Ты чего это разволновался, а?

— Я? Нет, я просто еще не обвыкся за рулем. Купил-то ее совсем недавно, до этого даже на велосипеде не ездил.

— Разволновался, Ангел. Кстати, я ведь знаю, почему тебя Ангелом назвали. Потому что ты врать не умеешь. Все и всем говоришь как на духу. А мне зачем-то лапшу на уши повесил, а? Нехорошо это.

— Я? Неправда, Владимир Владимирович, я вас не обманывал!

— Ну да? Ты же недавно мне клялся, что завязал со старым. Было такое или не было?

— Так я ведь действительно завязал, честное слово! — он говорил это, как всхлипывал, разминая в руках сигарету и не замечая, как табак сыплется на брюки. — Я теперь по рынкам даже за картошкой не хожу.

— Меня картошка твоя не интересует, Яшин, — жестко сказал Егоров. — Меня интересует партия маузеров, двадцать пять стволов, вот и все. А про картошку можешь не рассказывать, не такой уж я любопытный.

У Яшина как весь воздух из легких выпустили, на него жалко было смотреть. ”Хоть бы дуба не дал”, — подумал Егоров. Степа заговорил совсем плаксиво:

— Они ведь… Я же не продавать… Меня и попросили только подержать у себя — и все! Ну это так, так это! Я даже не притрагивался к ним, честное слово!

— Ладно, заводи свой ”Мерседес”, я сейчас к ним притронусь.

”Черт возьми, ”десяточка”! — подумал Егоров про себя. — И это справедливо: должно же хоть когда-нибудь повезти!”

По дороге он узнал: оружие хранится в Реутово, на квартире матери. Его попросил подержать оружие один знакомый мужик. В этом же доме у него женщина, вроде как любовница, он часто у нее появляется. Ну и познакомились, зовут вроде Витькой, фамилию забыл. ”Вылетела из головы. У меня сейчас часто такое, прямо провалы в памяти”.

”Значит, не Ашотик, — с сожалением отметил Егоров. — Новые лица появляются. Впрочем, в тех четырех строчках фамилия Ашотика не обозначена, он Манукян, а там…”

— Ты вспомни все же, Яшин. Хочешь, помогу? На КО фамилия или на КОР, так?

— Может, и так, — подумав, ответил Степа, но потом замотал головой. — Не, другая.

— На ЛУ? Луговой, Лупоносов, Лужин, Лукин, Луспекаев, а?

— Нет… Вот я только помню, что в ней что-то еврейское было.

— Айкхорн? — почти выкрикнул Егоров и уже не сомневался, что так оно и есть. Конечно, Айкхорн! Если записку писал Лапин и оружие принадлежит ему, то не Ашотик, а именно человек Леонида Леонидовича будет заботиться о его хранении.

— Нет, другая фамилия, я же говорю, еврейское что-то… А, во: Жидков!

Житков? Виталий Житков! Тоже понятно. Даже понятней, чем Айкхорн.

— А вот вы сказали на ЛУ, Луговая. Это Светка, ну, с которой Жидков-то… Или он через ”т” пишется? А я все время думал, через ”д”, а спросить как-то неудобно было.

Из квартиры матери Яшина Егоров позвонил на работу, вызвал своих сюда, в Реутово. Взглянул на часы: минут сорок добираться будут.

— Ну что, показывай свой арсенал.

Пистолеты хранились в красивых коробочках, по пять стволов в каждой.

— А это что за ерунда, Яшин?

Яшин взглянул на одну из коробок, лицо его побледнело. Он увидел, что среди маузеров лежит пистолет другой марки. Инстинктивно потянул руку к нему, но Егоров прикрикнул:

— Отставить! Сам удивился, да? Или, может, тебе такую коробку и сдавали на хранение, раз ты к оружию не притрагивался?

— Не притрагивался! Это Ашотик, наверное, гад! Я похвастался, он смотрел… Подменил, гад!

— Ашотик? Дружок старый? Старые связи?

— Да нет у нас больше никаких связей! Он просто встретил меня, расхвастался, мол, бизнес идет вовсю, давай ко мне, не трусь, научу, как действовать надо, я в деньгах купаюсь… Ну, только для того, чтоб он отцепился, честное слово! А он, гад…

— Он не просил, чтоб ты ему стволы уступил?

— Нет, я сразу сказал: партия продана, ее вот-вот заберут у меня.

— И ты действительно не выходил из комнаты?

— Да нет же, говорю. Я вообще старался глаза от коробок не отрывать, но, вспомнил, мать чего-то позвала, я с ней поговорил, от стола не отходил даже, только вот так голову повернул… А Ашотик в это время коробки закрывал. Вот гад, подменил!

У Ашотика Манукяна не было времени стирать с оружия отпечатки пальцев. Положить ”грязное”, взять ”чистое” за три-четыре секунды — больше ни на что времени у него не было. Значит, есть надежда, что на ”беретте”, лежащей в коробке с маузерами К 50 9, сохранились пальчики владельца.

Может, это та ”беретта”, которая оставила пулю в позвоночнике Лапина?

3

Ну и сутки выдались, до удивления насыщенные событиями!

У Светланы Луговой изъято десять стволов ”магнумов”. Мать Житкова тоже дала интересную информацию. ”Я чуствовала, что все этим кончится, просила его: возьмись за ум, брось эти рынки, этих баб… Он пообещал на постоянную работу устроиться, опять на междугородние перевозки. Все, сказал, мама, через неделю в рейс уезжаю, сейчас вот только по делам на пару дней отлучусь — и буду готовиться… И все, не вернулся”.

Мальчики проверили — точно, в эту пятницу, то есть через три дня, Житков уже должен был ехать в Ростов-на-Дону, везти туда какие-то электрообмотки, провода, лампы… Похоже, вместе с электрооборудованием уложил бы он в кузов машины и коробки с маузерами. А может, и пятьдесят стволов автоматов поместились бы туда?

”АК 5,45 — 50 КОР”.

”КОР”… Лапин писал записку Егияну. Как Егиян по двум-трем буквам фамилий мог бы определить владельцев оружия? Нет ни адресов, ни телефонов. Вопросик остается.

Подтверждено, что Лапин убит из ”беретты”, найденной у Яшина. На пистолете пальчики Ашотика. Значит, Леонид Леонидович именно с ним выехал за город.

Ашотик узнал об оружии от Яшина, поделился информацией с Егияном, и тот взял Лапина за жабры.

Все пистолеты, что значатся в списке, — одной системы, это одна импортная партия, а не с дальневосточных запасов оружейника. Видимо, Лапин не посчитался с монополией Леона на право торговать стволами и, раздобыв маузеры, захотел сбыть их сам. Не получилось.

На автостоянке близ Птичьего рынка обнаружен рефрижератор с киевскими номерами. Водитель — Тарас Ярема. Следует несколько замысловатым маршрутом: Москва-Ростов-на-Дону-Киев. Ребята об этом узнавали аккуратно, так что никаких подозрений у ”дальнобойщика” возникнуть вроде не должно. С каким грузом едет — пока не ясно.

Звонил Зубрицкий. У него прострелена мякоть ноги, лежит дома. ”Представляешь, новое мое начальство говорит, а нечего было москалям помогать, и не свалила бы пуля. Не шутя говорит — серьезно. Куда идем, Володя, а? Мои хлопцы дом Аббасовой на контроле держат, квартира опечатана, никто туда не войдет, но больше, к сожалению, я пока ничего не смогу для тебя сделать. Погоди, подлечусь малость…”

А ждать некогда. Оружие — оно ведь не только в коробках лежит, оно еще и стреляет. И в Закавказье, и в Ростове, и в Москве. Вот и эти, в общей сложности сто десять стволов, кому-то предназначались. Егоров уверен: все автоматы и пистолеты он отыщет, никуда они от него не денутся. Но Егоров сомневается в другом: как бы и на этот раз не переиграл его Егиян, не вышел сухим из воды. А играть Егиян умеет.

Почему Егорова заинтересовала сейчас квартира Аббасовой? А потому, что не верит Егоров в альтруизм киношника. Аббасова у него не одна, мужик он любвеобильный, но если каждой любовнице по квартире дарить… И потому, легче и удобней было ему Жанну в московской гостинице содержать, рядом с собой. Нет, Аббасова, скорее всего, просто сторож. Вот только что она сторожит в четырех стенах?

Андрюха Зубрицкий на этот вопрос, к сожалению, пока ответить не поможет. Надо москалю ехать к хохлам и вести дипломатические переговоры. ”Оно вам надо, чтоб стволы по Крещатику да Оболони гуляли?”

Егоров сидит в гостиничном номере за столом с Панкиным, внимательно смотрит на то, что выходит из-под пера журналиста. А журналист рисует схему квартиры Аббасовой. Коридор, шкаф для обуви, комната, трехсекционная ”стенка”, книги, бар. Диван, возле него туалетный столик. Телевизор, под ним тумбочка с открытой полкой. Два стула, кресло. Все. Кухня бедненькая. Холодильник, стол, два навесных шкафчика, три стула. Встроенных антресолей, кажется, нигде нет. Да, кинопроектор стоит на полу, в углу.

— Женя, если бы ты вздумал что-либо в комнате спрятать, то куда это можно поместить, а?

— А что именно спрятать? Я имею в виду, что по объему? Письмо или ящик какой?

Письмо вряд ли, письмо можно хранить где угодно… Оружие Егиян тоже не будет держать. Вполне возможно, он вообще не может им пользоваться.

Зачем же ему нужна была квартира?

Трехсекционная ”стенка”, диван, туалетный столик… Ну а в какой квартире нет всего этого?

— Я говорю, что он в квартире прятал? — переспросил Панкин.

Знать бы, что. Может, вообще он там ничего не прятал, приобрел ее на всякий случай, вложил лишние деньги в недвижимость.

— ”Стенка” какой модели?

— Модели? Я профан в этом деле. Но хорошая, белая.

Егоров засмеялся. Белая мебель. Кинопроектор на кухне.

— Женя, хочешь, я тебя удивлю? Ты забыл еще об одной вещи, которая стоит в комнате. Там еще растение в кадке стоит. Фикусовое дерево. Или что-то в этом роде.

Панкин удивленно взглянул на него, потом понимающе кивнул:

— Андрей сказал, по телефону. А что, это так важно — цветок?

— Не знаю. Скорее всего, не важно. Я просто понял, зачем ему нужна была квартира. Он в ней фильмы свои снимал.

— Фильмы? А знаешь, наверху ”стенки” лежали софиты, или подсветки. Бобины.

— Пустые, с лентами?

— Нам не до того было, чтоб проверять это.

— Ну и ладно. Не в лентах дело. Я уже насмотрелся на них.

По пути домой Егоров принял-таки решение ехать в Киев. Надо навестить Андрюху ну и взглянуть заодно все же на квартиру Аббасовой. Мало ли что…

У выхода из метро стоял его старый знакомый — некрасивый тонкогубый пацан.

— Ты что-то сегодня никому ничего не предлагаешь, — сказал ему Егоров. — Весь товар закончился?

Пацан скривился в улыбке:

— А чего тебе надо, дядя? Все достану, только плати.

— Тебя как зовут?

— Да пошел ты…

Парень круто повернулся и побежал вниз по ступенькам.

4

”Л 100 9 — 25 КО” и ”АК 5,45 — 50 КОР”. 75 стволов. Хранители их не выявлены, никого на горизонте. Из ”старой гвардии” ребята Егорова перетряхнули всех на КО и КОР — безрезультатно. Яшин тоже божился: никого не знает, кто занимался бы сейчас оружием. По поводу маузеров к нему никто не заходил, никто не звонил. А это означает: либо со смертью Житкова обрываются все нити между хранителем оружия и хозяином, либо тому же хозяину стало известно, что пистолеты изъяты милицией. Это мог ему передать клерк, тот самый клерк в погонах, который продавал информацию Егияну. Интересно, что предпринимает сейчас сам киношник для того, чтобы оставить стволы за собой? Какие его задания выполняет сейчас Ашотик?

Кстати, Манукяна надо брать. Манукяна есть за что брать: за ”беретту” с его пальчиками, а значит, за подозрение в убийстве Лапина. Конечно, у Егияна до черта помощников, но арест Ашотика вдруг да нарушит его спокойствие. Расшевелить надо зверя, раздразнить, чтоб он сам пошел на рогатину…

Егоров взглянул на часы: восемь утра. Пора, наверное, разбудить телефонным звонком Панкина и поставить перед ним задачку…

— Женя, ты скор на руку? Быстро пишешь? Надо бы статью одну сочинить, для прессы. Мол, как стало известно, милиция напала на след торгашей оружием, и один из них, кавказской национальности, показал, что в этом деле замешан сотрудник МУРа. Это стало известно только что, так что не сегодня-завтра ожидается скандал с разоблачением… Отпечатаешь материал — и сразу неси его… Нет, не в редакцию, а к нам, якобы для того, чтобы комментарий на статью получить, понял? Пусть она тут покрутится по отделам… Ни меня, ни моего шефа не будет, так что смеяться над твоим творением будет некому, а разговоры по кабинетам могут пойти…

Потом Егоров заглянул в кабинет, где сидел старший лейтенант Тагир Коркия.

— Тагир, ты знаешь, за что тебя ценю?

— За то, что я шустрый и догадливый, Владимир Владимирович. Вы уже мне как-то говорили об этом.

— Сегодня я ценю тебя за то, что ты жгучий брюнет и у тебя типичная морда уголовника.

— Спасибо, шеф. Ваша откровенность меня окрыляет.

— Знаю, знаю. Потому на этих самых крыльях ты полетишь сейчас на один рынок, найдешь нашего общего знакомого Ашотика Манукяна — он сегодня там крутится, я только что получил информацию — и попробуешь поговорить с ним насчет приобретения какого-нибудь импортного пугача. Клюнет — хорошо, езжай с ним куда надо, бери. Не клюнет — все равно тащи Ашотика уже к нам — пора.

Потом Егоров пошел к начальству.

— Сергей Павлович, я опять насчет Киева. Не разговаривали с хохлами, а?

— Дважды, — сказал Сергей Павлович. — Первый раз о дружбе, братстве, правовом пространстве, о том, что у нас есть кое-какая информация, которая заинтересовала бы Украину…

— Ну и?..

— Ну и ничего. Мужики там новые в министерство пришли, упертые, понимают только слово ”самостийность”, в гости звать не думают. Просто повезло, что я, оказывается, с одним из них брал когда-то в Запорожье Колю Мочуна. Ты не помнишь, это давно было. Гастролер. Прибалтика, Крым, Ленинград, Киев — и всюду за ним кровь тянулась… Видишь, Егоров, как у нас дороги переплетены? А кто-то хочет, чтоб мы забыли друг друга…

— Я вне политики, Сергей Павлович. Потому меня интересует ваш второй звонок к хохлам.

— Второй звонок был от них. На квартиру Аббасовой гости решили наведаться, их на всякий случай взяли. Сегодня на рассвете это случилось. Может быть, квартирные воры, а?

— Квартирные воры, Сергей Павлович, абы к кому не лазают, этому вы меня еще десять лет назад учили. У Жанны нечего было брать: ни хрусталя, ни золота, ни шуб.

— Похоже, что так. Домушники приезжие, один москвич, другой уроженец Киркиджана, это в Карабахе.

— Бывал я там, но меня больше интересует, что еще киевляне говорили.

— А что они скажут? На кофе с коньяком пригласили. Действительно, говорят, порознь порядок наводить трудно, ветры, говорят, мусор туда-сюда носят, и надо всем венички взять…

— Сергей Павлович, не лирик я и не политик. Это пусть наши президенты за чаем на общие темы рассуждают, а мне конкретная информация нужна.

— Конкретная? Ну, пожалуйста. Борт на Киев — через полтора часа, летим мы туда вместе с тобой, а поздно вечером возвращаемся. Завтра нам надо быть на совещании. Вопросы есть?

— Я думаю, пора брать Ашотика Манукяна, Сергей Павлович. И всех тех людей Егияна, за которыми есть грешки.

— Гильзы им подкидывать не собираешься?

— Да поумнел я, поумнел, товарищ полковник. Это Егиян ”святой”, а за теми грешки всамделишные. То ларьки кооперативные чистили, то на рынках разборки затевали, то наркотой промышляли. Егияну ведь трудно за всеми уследить, вот мы ему и помогаем. Я уверен, Ашотик приторговывал оружием тоже без ведома Леона, собственный бизнес открыл.

— Ну давай. Только бы киношника не напугать до такой степени, чтобы не исчез с наших глаз.

— Не исчезнет. Вы же моих мальчиков знаете. Я, кстати, собираюсь сейчас с ним парой слов перекинуться.

— Ну, если парой… минут через десять выезжать надо.

Трубку Егиян взял сразу, словно сидел в номере гостиницы и ждал, когда зазвонит телефон.

— Я по поводу той записки, Леон, что в кейсе с деньгами была. Кажется, мне удалось ее найти. Ты напрасно думал, что я в ней не разберусь.

— Записка? Ты что-то путаешь, майор Егоров, ни о какой записке я никому ничего не говорил.

— Ну как же, ради нее ты ведь приезжал ко мне, тебе ведь не так деньги нужны были, как она.

— У нас получается глупый разговор, майор. Я понял, что в нашей встрече был заинтересован ты. Ты предлагал свои услуги на службу моей коммерции, я тебе аванс заплатил, рассчитался за найденный кейс, ты обещал и в дальнейшем делиться со мной информацией… Но я не пойму, о какой записке ты толкуешь.

— Мы по ней нашли прямо целый арсенал оружия, Леон. В четырех местах. Твой осведомитель тебе об этом еще не сообщил? Кроме того, мы арестовали Манукяна, еще кое-кого… Как видишь, я полученный от тебя аванс отрабатываю честно, сообщаю тебе обо всем.

Егиян помолчал, наверное, не соображая, к чему говорит ему обо всем этом Егоров. Потом честно признался:

— Никак не пойму, зачем ты звонишь, зачем дурака валяешь. Я никакого отношения к оружию не имел и не имею, и не надо меня брать на пушку. Хочешь говорить серьезно — приезжай ко мне в номер, может, чем-то смогу помочь.

— Я бы с удовольствием, да некогда. Вылетаю в Киев, там на одной квартире тайничок интересный обнаружили… Вернусь — позвоню, хорошо?

Егиян опять замолчал. Секунд через двадцать он, так больше и не сказав ни слова, бросил трубку. Егоров улыбнулся. Кажется, Егиян начал выходить из себя. Только бы ребята его не упустили!

5

Тайник в квартире Аббасовой нашли на удивление быстро. Ниша в стене под мойкой была заложена легкой шиферной плиткой и поверху оклеена обоями, точно такими же, как и на стенах кухни. В тайнике не было ни золота, ни оружия, ни наркотиков, ни фальшивых документов. Не было ничего, что стоило бы тщательно прятать. Только две аккуратно выставленные стопки бобин с кинолентами стояли у стенки. Слой пыли говорил о том, что, по крайней мере, три-четыре месяца к ним никто не прикасался.

На бобинах не было никаких надписей, стояли лишь номера. Лента под номером один рассказывала о девочке, сначала подглядывающей в замочную скважину за любовными утехами матери и ее многочисленных любовников, а потом вкусившей на практике прелести секса. Вот так они и принимали мужиков: девочка — на кухонном столе, мать — на фоне фикусового дерева.

— Егияна уже можно привлечь за развращение малолеток, — сказал Сергей Павлович.

— Произведение искусства, — закачал головой один из киевлян, приехавший с ними на квартиру к Жанне. — Черта с два подкопаешься. И потом, эту лярву мы знаем. Это с виду она дите, а по годам уже…

Бобина под номером два была черной, видно, засвеченной. Минуты три покрутили ее и сменили на новую.

Тот же фикус, та же комната с белой мебелью, те же занавески на кухне. И, в принципе, тот же сюжет. Не знают удержу голые бабы.

Номера четыре, пять, шесть, семь… Эти фильмы смотрели не то что без интереса, а уже с раздражением, с ненавистью. Одни и те же приемы, одни и те же лица, одна точка съемки…

— Их действительно стоило хранить в тайнике, — сказал после просмотра Сергей Павлович. — Только не стоило оттуда вытаскивать. Ты, Егоров, сексуальный маньяк, если ради такого вот просмотра притащил меня заграницу. Осталось выпить кофе — и домой, да?

Егоров пожал плечами.

Пили кофе, довольно долго болтали ни о чем, потом опять заговорили о Егияне. На кой черт надо было прятать бобины? Ленты с подобными фильмами лежат в комнате прямо на шкафу — их тоже просмотрели. Обыкновенная порнуха мелкого пошиба. ”Актрисы” местной милиции все знакомы: проститутки, отирающиеся возле центральных гостиниц. Мужики, скорее всего, — просто лоботрясы: с криминальными мордами вряд ли кто лез бы под объектив. Такого же содержания бобины были в машине Егияна при его московском задержании. Они валом лежали на заднем сиденье ”Жигулей”. Ради этих вшивых кинолент покупать квартиру и делать в ней тайник? Тайник для того, чтобы хранить в нем хлам?

— Как Аббасова себя чувствует? Ничего нам сказать не может? — спросил Сергей Павлович.

— Ей сейчас не до разговоров, дай Бог, чтоб жить осталась.

— Что ж, тогда — спасибо за кофе…

— Минуточку, — попросил Егоров. — Давайте все же до конца докрутим ту, засвеченную, пленку. Их выбрасывают, испорченные пленки, а не хранят.

— Они все тут испорченные, — пробурчал один из киевлян. — Для свалки.

Ближе к концу ленты пошли кадры: черная ”Волга” у подъезда дома. К ней подходит человек в плащ-накидке, садится на переднее сиденье, рядом с водителем. Тотчас справа от машины появляются трое людей, все с оружием. Разлетаются стекла ”Волги”, падает на асфальт военная фуражка из открывшейся дверцы. Стрелявшие быстрым шагом уходят, оглядываясь на машину, можно разглядеть их лица.

Все. Дальше опять — черная пленка. Теперь уже до конца.

— Это то, что вы искали? — спросил киевлянин.

— Мы не знаем, что мы искали, — признался Сергей Павлович. — Вышли на ленту об убийстве Балахнина. Все было так, как говорилось на суде.

— Значит, ничего полезного для себя из поездки не выудили?

— Ну почему же, выпили прекрасный кофе…

Уже в самолете Егоров сказал:

— Надо, Сергей Павлович, определить точку съемки. В чьей квартире был с кинокамерой Егиян.

— Это ты к чему?

— Правильно думаете, Сергей Павлович. К тому. Дом, откуда шла съемка, на восемьдесят процентов нашими заселен: милиция, войска… При Чурбанове ордера получали.

— И Егиян в день покушения на Балахнина отважился прийти на квартиру к своему осведомителю?

— А почему бы и нет? Во-первых, осведомитель вряд ли знал о намерениях киношника, а во-вторых, Леон мог специально привязать к делу о покушении человека в погонах: "мы теперь одной крови…” Деньги деньгами, но надо еще и страхом мента связать. Потому осведомитель и разыскал Панкина, чтобы при его помощи вытащить Леона от нас. Ему было что терять, кроме денег, если бы Егиян заговорил.

6

Старший лейтенант Тагир Коркия с поручением справился блестяще. Ашотик Манукян повез его на квартиру, где и вручил маузер из яшинской коробки. За окончательным расчетом Тагир доставил Манукяна туда, куда и следовало.

На допросе Ашотик сказал о Егияне только одно: ”Если он узнает, что я торговал пистолетами, он меня убьет”.

— Не убьет, вы будете сидеть в разных камерах, — пошутил Егоров.

Манукян шутки не понял.

— Егиян? Будет сидеть? — и засмеялся.

— Вы хотите гибель Лапина только на себя записать? — спросил Егоров. — На ”беретте” ваши пальчики. Знаете, какая статья за это светит? А чистосердечное признание еще дает вам какой-то шанс.

— Егиян шанса никакого не даст…

В тот же день еще трое помощников Леона были арестованы.


А к вечеру Сергей Павлович вызвал в свой кабинет подполковника Салова:

— Что-то вы бюрократом становитесь, товарищ Салов. Материалы под сукно кладете, вместо того, чтобы разбираться с ними.

— Не было никогда такого, товарищ полковник.

— А где статья, которую принес журналист Панкин? Он от нас комментария ждет, а я даже не знал, что он там нацарапал опять. Почему у себя держите?

— Я… Не хотел вас отвлекать… Там просто бред…

— Пусть бред, я и не такое читал. Но вы же меня кроме всего прочего в неловкое положение ставите, Салов. Оформили командировку в Ростов-на-Дону, уехали бы завтра туда, а о материале товарища Панкина никому ни слова не сказали… Так с прессой работать нельзя.

— Виноват, товарищ полковник, я немедленно позвоню этому журналисту, дам ему ответ.

— Какой ответ? О чем там хоть речь шла, в статье?

— О мафии. Будто кто-то из наших сотрудников повязан с торговцами оружием. Я же говорю, бред!

— Как? Наши замешаны в продаже оружия? Чтобы потом из этого же оружия мы и пули получали?

— Бред!

— Естественно, естественно… Да, Салов, тут у нас спор зашел, со специалистами нашими… Скажи, Салов, Леон Егиян, когда Балахнина убивали, из какого окна у тебя съемку вел, из кухни или из зала?..

Потом Сергей Павлович пригласил к себе Егорова.

— Этот иуда много рассказать может, и рассказал уже порядочно. Можно брать Егияна.

— У меня нет уверенности, товарищ полковник, что мы найдем оставшиеся стволы. Все-таки одних автоматов — полсотни. Ярему, конечно, отследим, ну, а если он пустым в Ростов поедет?

— Что предлагаешь?

— Поделиться нашей информацией с Леоном. Нет, я вполне серьезно…

7

— Я к вам, Егоров, с бутылкой, с цветами, а вы ко мне с чем? С пустыми руками, да?

— С информацией, Леон, с толковой информацией. Это больше чем бутылка.

”Люкс” Егияна без заметных излишеств, номер как номер.

— Кофе?

— Лучше чай.

— Хорошо, минут через десять будет чай, с лимоном. А пока — приступим к деловой части нашей программы, а? Зачем я вам понадобился?

— Леон, ты по телефону сказал неправду, никакого аванса я от тебя не получал, только процент от возвращенной суммы. Думал, меня прослушивает начальство и заинтересуется твоей сказкой?

— Чем черт не шутит. Ты же тоже надеешься, что я твоей сказкой заинтересуюсь. Что тебе нужны деньги, к примеру, на машину. И ты решил мне кое-что продать и кое-что узнать от меня, так?

— Так. Кроме последнего. Мне не надо ничего узнавать, Леон, я и так все знаю, кроме несущественных мелочей. И если бы я хотел, то мы бы сидели не здесь, а в моем служебном кабинете.

— Вот как? Есть на то основания или опять к гильзам бы прибегли?

— Без них бы обошлись.

— И о чем бы мы говорили?

— Я бы начал с самого начала, Леон. С твоей поездки на Дальний Восток, где ты познакомился с Лапиным, помнишь?

Это произошло за полгода до того, как у Лапина сгорел оружейный склад. Никто из бывших сослуживцев оружейника по фотографиям Егияна не опознал. Тут Егиян работал аккуратно. Зато нашлись девочки, гостившие в номере киношника. Проститутки хихикали, рассказывая о Леоне: ”Фантазер…”

Потом загорелся склад, уволился Лапин, отбыл в столицу. Потом под Ростовом был остановлен рефрижератор с автоматами… Судя по всему, об этой партии оружия Егиян не знал. Мало того, что оружейник попытался надуть компаньона, научившего его уму-разуму, так он еще и засветился! За это Лапин должен был ответить. Егиян его хорошенько прижал и выведал, что Леонид Леонидович серьезно вмешался в его монополию поставщика стволов на воюющий Кавказ: готовит к отправке туда еще одну партию, теперь уже не только ”своего”, дальневосточного, но и раздобытого на стороне оружия. Лапин понял, что за это придется отвечать, что все вырученные деньги надо отдать Егияну, но как их было жалко! И тогда возникла идея с кофейным кейсом. Я, мол, тебе, Леон, готов был вернуть все, но не виноват, что доллары похитили. Вполне возможно, что Лапину удалось бы переиграть киношника, но, желая полностью обезопасить себя, он решил подстраховаться и завести знакомство с милицией. Он заявил: лучше во всем признаться и сесть, чем держать ответ перед Егияном. Наверняка в квартире его стояли ”жучки”, и Егияну стало известно о последнем разговоре оружейника с журналистом. Было непонятно только, чем этот разговор закончился, ведь они оба спустились вниз.

Лапина решено было срочно убрать — если не сегодня, то завтра он заложит всех. Его в срочном порядке вызвал по телефону к себе Егиян, Ашотик сел в машину сопровождающим и…

К Панкину пока решили присмотреться. Чем черт не шутит, Панкин ведь может найти деньги и может действительно привлечь к этому делу толковых ментов. Кейс нужен был Егияну. Кроме долларов, там лежала записка: у кого и сколько оружия хранится. Эти люди наверняка были знакомы Егияну, и Лапин обошелся лишь обозначением начальных букв и цифрами…

Потом ”мавр”, то бишь журналист, сделал свое дело: нашел профессионала и подключил его к работе. Но, на свою беду, профессионал этот оказался Егоровым, человеком, который уже знал и Лапина, и Егияна, и кое-что про оружие, объединившее эти две личности. Егиян хотел поймать на живца, но сам попался. Он не предполагал, что Егоров может самостоятельно выйти на журналиста. И вот тогда он решил обрубить конец, связывающий его с Лапиным. Дверь в квартиру Панкина заминировали…

Когда Егоров в первый раз позвонил Егияну, тот сделал соответствующий вывод: значит, Лапин сболтнул-таки журналисту его фамилию, рассказал, кому ”шел” кофейный кейс. Можно было сразу после звонка бежать, затаиться, но Егиян рассудил здраво: раз Егоров всего-навсего позвонил, то он или не обладает всей информацией и всеми фактами, достаточными для ареста Леона, или просто не ставит своей задачей этот самый арест. А если так, то почему бы и не откликнуться на звонок?..

Егоров прервал свой монолог, потому что в дверь постучали, она открылась, и на пороге возник ”Шварценеггер” с серебряным подносом в руках. Ни слова не было произнесено, лишь короткий обмен взглядами. Парень, поставив поднос на стол, тут же исчез.

— Бутерброды, чай с лимоном… Как видишь, здесь даже стены выслушивают наши желания. Давай подкрепимся, я слышал, что длинные речи очень утомляют организм. Ты ведь не все сказал?

Егоров неопределенно пожал плечами:

— Почти все.

— Тогда перескажи все это Панкину, — Егиян жестом пригласил Егорова за стол и продолжил. — Он может занимательную байку сочинить. Все на эмоциях, без доказательств.

— Это идея. Панкин со мной гонораром поделится. Ему действительно больше фактов и не надо давать. Я не скажу ему, что в Киеве на квартире одной очень симпатичной девочки я нашел киноленту…

Ложечка в руках Егияна застыла, он перестал размешивать чай. ”Много фильмов у этой девочки, что среди них привлекло внимание мента?”

— Не художественную, доказательную, так сказать. О том, как тройка молодцев в московском дворике машину расстреливала. При желании можно определить, с какой точки велись съемки. Это — раз. Два — о записке, той, в кейсе, тоже умолчу. Зачем знать Панкину, как я ее прочел, что в ней написано и была ли она вообще в кейсе? — тут Егоров решил блефовать. — Вдруг журналисту захочется после этого встретиться с теми, кого имел в виду Лапин, а они расскажут о своем знакомстве с человеком, которому и раньше оказывали кое-какие услуги, а?

— И с кем же может встретиться журналист? — поднял Егиян на Егорова свой отяжелевший взгляд. — Кто может дать ему какую-то информацию обо мне?

— Ему — никто. Я же сказал, что все Панкину знать не обязательно… Хороший чай. Можно еще чашку?

Егиян промолчал. Егоров вытащил из кармана записку в четыре строчки, положил перед собой.

— Я принес ее. Не знаешь, зачем я это делаю, а, Леон?

Егиян даже не сделал попытки взглянуть на листок. Он внимательно изучал свою уже пустую чашку, словно таким образом хотел на ней прочесть ответ на заданный вопрос. Наконец прочел.

— Есть две причины тому. Первая — ты не знаешь, о чем она, эта записка, подбрасываешь ее мне, а потом твои пинкертоны начнут следить за каждым моим шагом и… Но я сразу тебя должен предупредить, Егоров: это напрасная затея.

— И напрасно твое предупреждение. Я прочел записку.

Егиян испытующе взглянул на него.

— Прочти… прочти четвертую строчку.

— МАГ 45–10 ЛУ. ”Магнум”, сорок пятого калибра, десять штук, находятся у Светланы Луговой. Ну, у этой о тебе почти никакой информации. Хотя Житков во многое ее посвятил. Маузеры, кстати, на этой квартире изъяты.

”Все-таки существует слепая удача, — удовлетворенно отметил про себя Егоров. — Четвертая строчка. А если бы он спросил о второй или третьей? Хорошо бы побыстрее сменить разговор, благо, повод для этого есть”.

— Первая причина отпадает. Какая вторая?

— Вторая… — повторил зачем-то Егиян и недовольно крикнул, неизвестно к кому обращаясь. — Где чай?

Егоров невольно проследил за его взглядом. Егиян обращался к стенке, на которой не висело ничего: ни ковра, ни картины. Но тотчас в номере опять появился знакомый амбал, — бутерброды, чай на подносе, — безмолвно прошествовал к столу, поставил этот поднос, забрал старый, быстро удалился.

— Вы задержали моих людей…

— По делу, Леон, — тотчас перебил его Егоров. — Манукян попался на торговле оружием, продавал пистолет, другие тоже взяты на горячем.

— Пистолет? Я ведь его предупреждал… Что ж, палец о палец не пошевелю, хотя мог бы… Вот это и есть вторая причина, Владимир Владимирович. Вторая причина того, почему ты здесь. Ты умен, ты очень умен. Если тебя интересуют деньги, то только большие деньги. Если тебя интересует какая-то информация, то вряд ли ты ограничишься расспросами о том, кто звонил журналисту и рассказывал ему о незаконном задержании моей персоны и о Комаре. Тебе надо большее, да?

Егоров молча пил чай.

— Ты знаешь, Егоров, что если… К моим услугам будут лучшие адвокаты. Они будут говорить, что не грешно делать бизнес на том, на чем его вполне открыто делает страна. Если можно продавать оружие в Азию или Африку, то почему нельзя — Иванову или Сидорову? Мой бизнес кормит и политиков, и военных, и милицию. На меня работает не один Салов, которого, как я понимаю, ты уже вычислил, так? Ты масштабно мыслишь, Егоров, и это хорошо. Те люди, которых вы задержали, — даже не пешки, они вряд ли подвинулись бы со своей горизонтали. Мне чай носит — он любого нашего чемпиона за пояс заткнет, он уроки, знаешь, у кого брал? Ко мне на поклон приходят те, кого ты по телевизору чуть ли не ежедневно видишь. Я неуязвимей любого депутата. Ты все знаешь и ты пришел ко мне служить. Так?

— Зачем вы убили Балахнина? — спросил Егоров.

— ”Вы”? Я никого никогда не убивал. Мои руки чисты! — он показал ладони Егорову, но, встретившись с его взглядом, дернул плечами. — Произошла ошибка. Даже две. Не того стукнули, кого надо было, — в назидание другим, — и, кажется, засветился я. Сколько ты хочешь получить за эту пленку? И вообще — сколько ты хочешь?

— Я думаю, у нас еще будет время поговорить об этом, — сказал Егоров. Встал и направился к выходу. Остановился у двери. — Записка на столе. Надеюсь, ты в ней разберешься сам… Да, Салов много знает о тебе? Он уже арестован.

Егиян стоял у стола и держал записку, оставленную майором.

— Салов? Он не страшен. Корбак… Но Корбак очень и очень не захочет видеть меня, дающим показания. Какого черта он связался с Лапиным, а не сразу со мной, а? Он уже под ”колпаком”?

— Нет, я никому о нем не говорил…

8

Панкин и Егоров стояли в пивбаре, том самом, где впервые встретились и пили пиво. Они взяли трехлитровую банку с собой и собрались с ней ехать к Егорову домой, но и тут решили пропустить по кружке.

— Ну и?.. — спросил журналист, возобновляя прерванный на время стояния в очереди разговор.

— Из всех Корбаков нужного легко вычислили. Пятьдесят стволов автоматов — их ведь не на балконе хранят, так? Дача нужна. А у этого — дворец на берегу Пахры, двести квадратных метров, плюс два гаража, плюс мастерская под землей, плюс подвалы офигенные. Сорок лет мужику, из ”новых русских”, так сказать. Коммерсант. Две овчарки, два ночных охранника — отставники, между прочим, подполковники, боевая подготовка — на высоте. Но мы все же умудрились совершить туда экскурсию. Что значит ”как”? Детали — это неинтересно. Лучше спроси, что мы там нашли. Кроме автоматов, кучу любопытных вещей. Филиал Алмазного фонда из Грановитой палаты. Плюс ко всему обнаружили, что подвалы заминированы, и в любое время все добро будет погребено под землей. А во дворе этой дачечки, знаешь, что увидели? Рефрижератор Тараса Яремы, якобы для перевозки мебели из Москвы в Ростов-на-Дону. Соображаешь? Стволы готовились к путешествию по линии Лапина-Житкова. Так и уехали бы, если бы Егиян о них не узнал и не назвал бы мне фамилию этого самого Корбака.

Пиво было допито, Егоров и Панкин вышли из бара и не спеша пошли в сторону метро. Егоров продолжал говорить, Панкин задавал редкие вопросы.

Загружать рефрижератор начали к вечеру в четверг. С Яремой были три грузчика, они укладывали в машину старые кресла, кровати, куда и были зашиты автоматы. Загрузка уже заканчивалась, когда к даче подъехали люди Егияна: на трех легковушках, двадцать человек. Егияна самого поначалу не было, всем заправлял его ”чаеносец”, хотел хохла на горло взять, но ничего не получилось. Покричали они во дворе, покричали — и зашли в дом, с Корбаком стали выяснять отношения.

— И о чем конкретно они говорили? Ты знаешь?

— А как же, у меня запись есть, все до последнего словца…

Каждая из сторон считала оружие своей собственностью. Ярема и ”чаеносец” в любую секунду готовы были выхватить пистолеты, Корбак метался между ними, умоляя не поднимать шум, но спор разрешить не мог. Да, дело он имел с Лапиным, деньги выплатил ему, но если кто предъявит какие-то доказательства, что стволы принадлежат Егияну…

”Черта с два, — кричал Ярема. — Меня уже ждет покупатель, я уже получил с него задаток, а не привезу товар — полный расчет получу пулей”.

”И Егиян со мной так же рассчитается, если я не выполню его задание”, — бушевал ”Шварценеггер”.

”Сука, Лапин, подставил…” — стонал хозяин дачи.

”Чаеносец” связался с шефом и начал объяснять ему ситуацию. Потом он хотел передать трубку Яреме, но тот даже не захотел ее взять. ”Хочет толковать — пусть сюда едет.”

Егиян приехал. ”Неустойку я тебе заплачу и гарантирую, что никто тебя пальцем не тронет. Я знаю твоих покупателей, поговорю с ними”.

”А чего говорить? Если знаешь — давай я от твоего имени и отвезу им товар. Каждый свое получит”.

Логика в словах Яремы была железная, но Леона сдерживало то, что водитель просто-напросто мог его обмануть, увезти автоматы по другому адресу. ”Кому звонить в Ростов? Давай сейчас же с ним договоримся…” Следовали фамилии, телефоны. Если бы в Ростове кто взял трубку, дело, вполне возможно, закончилось бы миром. Но трубку никто не брал.

Пальцы враждовавших лежали уже на спусковых крючках, когда ”в гости” к дачникам нагрянули ребята в полумасках и бронежилетах…

— И что теперь? — спросил Панкин.

— А что теперь? — не понял вопрос Егоров.

— Егиян — он ведь опять может отвертеться, если чувствует ”крышу” над собой. У него действительно есть везде свои люди, а?

— Теперь против него серьезные факты. Уголовщина… А вообще, Панкин, ты не прав в принципе. У тебя так: если гаишник — то взяточник, если адвокат — то сволочь.

— Егоров, я понимаю, что и среди журналистов продажные шкуры есть. Но я в принципе говорю. Может же быть такое, что вот ты старался-старался, а Егиян опять останется на свободе, а?

Объявили их остановку, они пошли к выходу.

— Я сделал главное, Женя. Я сделал свое дело, понимаешь? Я изъял из обращения сволочей почти сотню стволов. Остался еще некто КО с двадцатью пятью маузерами, но это уже дело техники, это — день-два. Корбак нам его выдаст. Кстати, знаешь, что он сделал, когда наши в дом вломились? Рванулся к рубильнику, чтоб взорвать все и всех. Хорошо, наши вовремя над минами его поколдовали… Так вот, то поначалу взорваться хотел, а теперь все говорит, дрожит за шкуру свою. В общем, найду я маузеры. А если Егияна, как ты предрекаешь, выпустят, опять за ним охотиться начну… а ты опять будешь разоблачать гаишников, так?

— Так, — сказал Панкин. — А что, это не надо делать?

— Наверно, надо. Я согласен, Панкин, у тебя тоже куча забот. Сопляков этих видишь? Которые книжками торгуют? Страшно за них. Маузеры найдем, взяточников и предателей уволим, посадим. А с этими, с сопляками, что делать, а? Они сегодня все потеряли, завтра клиентами моими будут, понимаешь? Вот что страшно.

Старый его знакомый, некрасивый тонкогубый пацан, стоял, опираясь на тополь, растущий у выхода из метро. Другой рукой он безуспешно старался расстегнуть брюки.

— Свинтус, ты бы хоть подальше от людей отошел, что ли.

Пацан несоображающим взглядом посмотрел на Егорова:

— Отцепись, убью.

— Я тебя убью, сосунок. Вали отсюда, да побыстрей, пока я тебя в кутузку не отвел.

Пацан зашарил рукой по груди.

— Тошно, сосунок, да? Жрать надо меньше. И больше соображать.

— Убью, — сказал пацан, и тотчас в его руке блеснул металл.

— Мать… — Егоров сделал шаг вперед, но огонь уже вырвался из ствола пистолета и вошел в грудь Егорова.

Загрузка...