Владимир ПЕРШАНИН ОСТРОВ ВОЗМЕЗДИЯ ПОВЕСТЬ

Человек сидел, привалившись спиной к ледяной стене. Вахтенный матрос хорошо различал в бинокль синюю меховую куртку и запрокинутую голову. Незнакомец мог быть еще жив, и вахтенный торопливо доложил капитану, что справа по курсу зюйд-ост в трех кабельтовых на льдине находится человек. Когда траулер подошел ближе, все увидели, что тело и лицо человека покрыты тонким слоем льда. Такое случается, когда при холодном ветре идет дождь и влага сразу замерзает. Команда, высыпав на правый борт, рассматривала жуткую находку, а прямо на них изо льда глядели невидящие глаза мертвого человека.

Снять покойника со льдины не удалось, мешала семибалльная качка, а вскоре сразу в нескольких газетах появились короткие заметки под заголовками ”Еще одна тайна Арктики”. Говорят, что летом того же года впаянного в лед мертвеца видели и другие рыбаки. Кто он и почему оказался в таких высоких широтах, осталось тайной. Для всех, но не для меня. Я сразу понял, о ком шла речь, и хорошо знаю историю этого человека. До последнего дня я был с ним рядом. Мы, как мотыльки, летели вместе на один и тот же огонь…

Глава I

Когда Горбачев кинулся сокращать армию, на Западе кричали от восторга и осыпали нашего последнего генсека наградами. Я их восторгов не разделял. Вместе со многими другими офицерами попал под сокращение и я. Мне исполнилось тридцать четыре года. Я имел квалификацию пилота второго класса, а незадолго до увольнения получил майора и очередную медаль за хорошую службу. Уходить из армии не хотелось, но пришлось. Меня вытолкнули на гражданку с новеньким комплектом парадной майорской формы и разовым пособием, которое помогло семье продержаться на плаву пару-тройку месяцев, пока я не нашел новую работу.

Друзья помогли устроиться в отряд полярной авиации, я получил маленькую квартирку в семейном общежитии и довольно быстро втянулся в гражданскую жизнь. Но через два года произошло то, что в полярной авиации не является редкостью. На двухмоторном самолете ”Сессна-310” мы со штурманом Саней Королевым попали в пургу и совершили вынужденную посадку на крохотном островке в Баренцевом море. Если говорить точнее, мы просто грохнулись, сломав шасси и крылья, и, думаю, дешево отделались.

Неделю мы просидели в самолете, дрожа от холода, дожигая в ведре остатки деревяшек и тряпья. Был период осенних туманов, поисковые самолеты нас не видели, и мы решили по льду добраться до материка, благо, консервов имелось в достатке. Еще две недели брели мы через торосы, обходя разводья и полыньи, пока нас не подобрали вертолетчики.

Нам крепко досталось. У обоих было воспаление легких и отморожены пальцы на ногах. Дав немного прийти в себя, нас принялись дружно трясти. Дело в том, что среди почты, которую мы везли, находился опечатанный мешок с деньгами — без малого девятьсот тысяч рублей. Учитывая, что автомашина в то время стоила тысяч десять-пятнадцать, сумма была очень большой.

Подполковник из областной милиции, в отличие от некоторых наших начальников, поверил, что мы просто физически не смогли взять с собой брезентовый мешок, набитый десятками и пятирублевками. Консервы, одеяла и оружие значили для нас куда больше. В течение зимы мы трижды вылетали на поиски, но полеты эти производились больше для проформы. Мало что можно разглядеть, когда вокруг полярная ночь. Вскоре нас обоих из авиации списали. Меня — якобы по причине ухудшения зрения, а с Саней Королевым дела обстояли по-настоящему плохо. У него начался абсцесс легких, и Саня уже не выходил из больницы.

По факту пропажи денег было возбуждено уголовное дело, меня всю весну и лето держали под подпиской и время от времени брали в поисковые группы. Самолет и деньги так и не нашли, хотя осмотрели все острова в предполагаемом месте нашего приземления. В конце концов комиссия решила, что самолет, видимо, находился на льдине, которая весной растаяла или была унесена течением.

Был ли я искренен, когда вместе с поисковыми штурманами вымерял маршрут того злополучного полета? До определенного времени.

Я хотел, чтобы вся история закончилась как можно быстрее. Меня злило недоверие, которое сквозило в бесконечных допросах, устраиваемых начальством. Я не был безгрешным человеком, но воровством никогда не занимался.

К концу лета мое настроение окончательно изменилось. Я устал от дерготни и уже несколько месяцев ходил без работы. Пенсия не полагалась, так как врачи меня инвалидом не признали. Слухи и подозрения сыграли свою роль. Большинство моих коллег и знакомых, которые занимали в городе хоть какое-то положение, стали избегать меня. Я устроился слесарем на ремзавод, мечтая только об одном — быстрее вырваться из города, когда закончится следствие. Нервозность и нехватка денег добавили скандалов в семье. Я стал крепко запивать, делаясь все более раздражительным и угрюмым.

Саня умирал. Маленький белобрысый штурман, казалось, усох, стал еще меньше. Сухая желтая кожа туго обтягивала лицо. Я пролетал с ним почти два года, изрядный срок для полярной авиации, и хорошо знал его семью. Мне было больно смотреть на Саню, изможденного и подавленного, осознававшего, что умирает. На тумбочке лежали мелкие сморщенные мандарины. Саня их не ел и каждый раз предлагал дочерям. Дочери отказывались.

В наглухо закупоренной палате было душно и пахло карболкой. Саня смотрел мимо меня в потолок. Костлявое стариковское тельце и глаза обреченного животного.

— Витя, ты мне веришь?

Ему уже вовсю кололи наркотики, и я подумал, что он бредит.

— Конечно, верю.

— Я обманул их…

Желтый высохший палец показывал куда-то вверх. Мы были в палате одни.

— Все будет нормально, Саня!

— Может, я и выкарабкаюсь, но вряд ли. Они ищут самолет и деньги не там. Надо искать километров на четыреста западнее. Я перевел на час назад оба хронометра. Ты этого не мог заметить…

Саня не бредил. Он смотрел на меня тусклыми угасающими глазами, и я понял, что он имел в виду. Во время посадки мы сильно ударились. Я разбил голову и потерял сознание. Смутно помнил, как искрилась и горела проводка, а Саня тащил меня из кабины. Потом он вернулся и стал тушить огонь. Оба самолетных хронометра в момент падения разбились и по их показаниям, занесенным в бортовой журнал, позже определяли расстояние, которое мы пролетели. На обоих было одно и то же время — пятнадцать часов семь минут, хотя на самом деле мы приземлились в шестнадцать часов с минутами. Саня передвинул стрелки назад. Выпали шестьдесят минут, за которые мы пролетели еще четыре сотни километров.

— Меня бы все равно этим летом списали. Уезжать на материк, а там ничего нет. Я накопил двадцать тысяч, но не знаю, хватит ли их даже на квартиру… Хотел разбогатеть, чтобы дочери не считали копейки, а вышло вон как. Я ведь собирался с тобой забрать те деньги… Поделить поровну. Слышишь меня?

— Слышу.

— Осуждаешь?

Я посмотрел на мандарины и недопитую бутылку минералки. Сквозь грязное оконное стекло тускло светило заходящее солнце.

— Нет, Саня, я тебя не осуждаю.

— Спасибо… Если я умру, не отдавай деньги. Ты их найдешь. Только поделись с моей семьей, они будут им нужны.

— Ты что-нибудь говорил жене?

— Нет, только тебе.

Это была моя предпоследняя встреча с Сашей Королевым. Дня через четыре он умер, и мы похоронили его на городском кладбище, выдолбив могилу в вечной мерзлоте. Говорят, тела в ней сохраняются сотни лет, но вряд ли Сане от этого было бы легче.

Конечно, мысль о деньгах не покидала меня. Девятьсот тысяч — целое состояние, которое могло бы полностью изменить жизнь моей семьи. Но мысли носили скорее созерцательный характер. Я представлял себя живущим в большом доме где-нибудь на берегу теплого моря. Вот я сажусь в кремовую ”Волгу” и мчусь по шоссе… У небольшого причала стоит собственная яхта. Такой вот нехитрый набор подсмотренного чужого благополучия крутился в моей голове.

Но каких-либо попыток начать поиски денег я не предпринимал. На это было несколько причин. Как и во многих людях моего поколения, родившихся в начале пятидесятых, во мне слишком крепко сидело прошлое. Идеалы служения стране, офицерская честь — эти слова мне не казались пустым звуком. Я был секретарем партбюро эскадрильи и верил во многое, что мне говорили. Конечно, жизнь внесла свои коррективы, но переступить очерченную самим собой черту я не мог. Я сдержал данное Сане Королеву слово и никому не говорил про его обман, но пытаться овладеть деньгами было для меня слишком серьезно.

Я осознавал, что это будет кражей, причем в таких размерах, что мне светит немало лет тюрьмы. Тюрьмы я боялся. Кроме того, я отчетливо представлял, какими трудными были бы поиски. Баренцево море с его внезапными шквалами и штормами слишком опасно в любое время года, необходимо хорошее судно и опытный моряк за штурвалом. Нужны большие деньги, чтобы организовать такое плавание.

Словом, всерьез о поисках самолета и денег я не думал. Пусть все идет своим чередом. Рано или поздно с какого-нибудь судна или самолета увидят наши обломки и, пожалуй, это будет лучшим финалом всей истории.

Севером я был сыт по горло. Осенью, когда, наконец, закрыли дело о пропаже денег, а с меня сняли подписку о невыезде, я с семьей уехал в Астрахань, где жили родители жены. Здесь и началась вторая часть истории. Она обошлась очень дорого всем ее участникам.

Глава II

Николай Ашухин — небольшого роста, с округлым, заметно выпирающим брюшком — встретился мне на улице недели через полторы после моего переезда с Севера. В кожаной куртке и ярко-голубых американских джинсах, он выглядел вполне преуспевающе, и я сразу решил, что Ашухин занимается коммерцией. Насчет шмоток я выглядел не хуже, но в отношении остального… Тринадцать лет авиации и северные приключения дали о себе знать. Хотя и были мы одного возраста, моя дубленая физиономия с прореженными седыми волосами смотрелась куда старше, чем у Николая.

Мы не виделись с ним много лет. Когда в молодости я набирал на погоны одну звездочку за другой, говорят, он мне завидовал. Впрочем, в ту пору мне завидовали многие. Летчик-истребитель… Голубая щегольски ушитая форма, блестящие петлицы с крылышками, красивая жена рядом — казалось, что вся жизнь будет такой же блестящей и красивой. За что ты получил вот эту медаль? За боевые заслуги? Было дело… За выполнение специального задания!.. И делал многозначительную паузу.

Я и, правда, не знал, чей самолет-нарушитель мы перехватили над Гиндукушем и пытались отжать от границы, посадить на наш аэродром. Я летал тогда всего лишь ведомым и в основном наблюдал бой со стороны. Но все равно я в нем участвовал! Я видел желтые трассы пушечных снарядов, и любой снаряд мог стать моим. Я ловил в перекрестье прицела чужой истребитель и слышал злые возбужденные голоса в шлемофоне. Дай ему еще, Володя! Уходи ниже, мать твою!.. И кувыркающиеся обломки истребителя, медленно кружащиеся над хребтом Гиндукуша.

Тогда мне казалось, что лучшее в моей жизни только начинается. Меня поздравляли с победой, к которой я почти не имел отношения, жали руки и хлопали по спине. Из Витьки Мельникова выйдет толк, мы еще послужим под его началом! Увы, ничего из меня не получилось.

Ашухин широко, во весь рот улыбался.

— Ну здорово, Витек! Сто лет не встречались. А ты почти не изменился, только цвет волос другой стал. Говорят, женщины седых больше любят.

Комплимент звучал довольно неуклюже, но мне стало приятно, что Николай не ахает и не качает головой: ”Ну, тебя не узнать, совсем постарел! А почему со службы так рано уволили — здоровье или с начальством не ужился?”

Колька Ашухин, одноклассник, старый приятель, не задавал дурацких вопросов и смотрел на меня с веселой, давно знакомой ухмылкой. — Идем?

— Идем.

Октябрь. У нас на побережье давно выпал снег и задувает с моря ледяной обжигающий ветер. Началась бесконечная полярная зима — темнота, ночь и короткие сумерки в полдень. Здесь, на Волге у Каспия, совсем по-другому. Желтое, теплое солнце, паутина бабьего лета и шуршащие листья на дорожках. Господи, до чего хорошо! Мы сидим на открытой площадке возле кафе-стекляшки, и я, жмурясь от солнечного света, бьющего в глаза, разливаю в стаканы пахучую ”Зубровку”. На столике под пластмассовым навесом запотевшие кружки с холодным пивом, толстая икряная вобла и красные, разрезанные на четвертинки, помидоры.

— За встречу!

— Будь здоров!

Мы закусываем помидорами вместе с воблой. Это очень вкусно, особенно когда под рукой холодное пиво. Я вернулся в город своего детства и мне здесь хорошо. Меня не забыли друзья.

— Ну что, еще по одной?

— Конечно!

”Зубровка” терпко отдает травой. Я запиваю ее пивом, хотя от такой смеси можно и с ног свалиться. Но я же летчик, меня так просто не собьешь! Надо, пожалуй, закусить горячим. Я встаю, что бы дойти до кафе-стекляшки. Меня опережает Николай.

— Сиди, я сам.

Он приносит горячие шашлыки, залитые красным соусом. Мы пьем за дружбу и грызем жесткое мясо.

— Ты куда собираешься устраиваться?

— Не знаю…

Я чему-то смеюсь. Мне хорошо здесь, в этом южном городе, и я пока не хочу думать о работе. Мимо проходят две девчонки, мы дружно провожаем глазами то, что обтянуто короткими юбками.

— А ничего, — толкает меня локтем в бок Николай.

— Ничего, — соглашаюсь я.

— Как у вас там насчет этого дела на Севере?

— Нормально.

— Но на шашлыки с девочками не поездишь! На льду только задницы студить.

— Можно и шкуру подстелить. А вообще, места там красивые…

— Но таких женщин там нет, — настаивает мой приятель.

— Таких нет, — снова соглашаюсь я, и мы пьем за красивых женщин.

Вечер мы заканчиваем у меня дома. Теща, правда, слегка бурчит, но жена Маринка, молодец, все понимает и даже ставит нам бутылку по случаю встречи старых школьных друзей. За стол садимся вчетвером, вместе с тещей. Николай умеет расположить к себе кого угодно, а особенно женщин. Он модно одет, остроумен, да еще успел по дороге купить четыре ”Сникерса”: детям и Маринке с тещей. Хотя мы уже крепко выпили, держится Николай молодцом. Сыпет обеим женщинам комплименты, потом к месту вставляет довольно смешной и не совсем приличный анекдот.

— Ха-ха-ха…

Маринка и теща хохочут, а Николай поднимает рюмку:

— Выпьем и мы за это!

Насчет работы мы, оказывается, с Ашухиным уже все решили. Я иду завтра в фирму, которую он возглавляет. Для меня припасена должность заместителя директора. И жена и теща сомневаются, надежна ли работа. Может, лучше на госпредприятие? А куда и кем? Снова слесарем? Большого выбора у меня нет.

— Полтысячи для начала получать будет, — солидно обещает Николай.

Для осени девяностого года это очень приличная зарплата. Ни на каком заводе я столько не получу. Пожалуй, стоит попробовать. А там видно будет.


Контора, которой руководил Николай Ашухин, именовалась ТОО ”Надежда” и была призвана оказывать помощь глухонемым. Николай ласково называл их ”убогие”. В небольшом полуподвале была размещена мастерская, где десятка полтора глухих и немых людей шили уродливые рукавицы, безразмерные спецовки и прочие поделки, не требующие большого умения и дорогостоящих материалов.

Официально это считалось основным производством, и я поначалу не понял, какой от меня будет толк. Николай доходчиво объяснил, что ”убогие” лишь прикрытие. На благородное дело городским Советом регулярно выделялись ссуды и льготные кредиты, чтобы вовлекать в общественный труд все новые и новые массы глухонемых. Но на производство шла лишь очень малая часть выделяемых денег. В основном деньги прокручивались и плыли мимо носа инвалидов. Хотя закон не нарушался. Ведь товарищество ”Надежда”, согласно зарегистрированному уставу, имело право торговать и перепродавать.

Это была нехитрая механика тысяч и тысяч подобных шарашек, которые выросли в период торжества демократии и не зря носили двусмысленное название — товарищества с ограниченной ответственностью. Считалось, что они возродят экономику и спасут государство. На самом деле шарашки срабатывали лишь в пользу спекулянтов. В их среду и ввел меня Николай Ашухин, мой бывший одноклассник.

Оглядываясь назад, с горечью думаю: не встреть я тогда Николая, моя судьба, судьба многих других людей сложилась бы по-другому. Остались бы в живых люди, умершие куда раньше предназначенного им срока. Но кто может заглянуть в будущее?

Фирмой заправляли двое: Николай и его приятель Толя Букаев, долговязый носатый мужик из породы инженеров-неудачников. На Букаеве ”висел” пошивочный цех, станки, которые постоянно ломались, обучение инвалидов и реализация никому не нужных уродливых поделок.

Меня определили на должность второго зама. Вместе с Ашухиным мы занимались куплей и перепродажей всевозможных товаров. Нам помогал Евгений Тарасенко, здоровенный широкоплечий парень по кличке Карась, исполнявший обязанности экспедитора, грузчика, а при случае и охранника. По молодости Карась отсидел небольшой срок, что-то связанное с мордобоем и пьянкой, затем болтался по разным шарашкам, пока его не подобрал Ашухин.

Покупали и продавали мы все, что подвернется, начиная от водки и заканчивая телевизорами. В основном по мелочи. В солидные сферы допущены не были. Но навар выходил в общем неплохой, и уже на второй-третий месяц я зарабатывал не меньше, чем в отряде полярной авиации. Торговля — азартная вещь. Никогда не думал, что стану купцом, а вот пришлось, и даже кое-что получалось.

Бухгалтером фирмы на полставки работала Зоя Семенова, стройная длинноногая женщина со спадающими на плечи густыми светлыми волосами. Ей было двадцать шесть лет, и после развода она жила одна в своей квартире. Двухлетняя Зоина дочка находилась почти постоянно у родителей, а материальных затруднений, как мы поняли, Зоя не испытывала. В фирму Ашухина она пошла работать по трем причинам. У нас было весело, а сидеть дома за годы декрета надоело, во-вторых, шел стаж, а в-третьих, платили мы неплохо. На бухгалтере при наших темных делах экономить было нельзя, себе дороже выйдет.

Зоя любит с нами посмеяться и не отказывается, когда мы приглашаем ее отметить очередной коммерческий успех. Она ходит в облегающей короткой юбке или джинсах, и мы дружно провожаем ее глазами, когда Зоя встает из-за стола и расхаживает по комнате.

Николай по праву шефа пробовал было к ней подкатиться. Не вышло. Зоя позволила себя проводить и даже пообжимать в подъезде. Но в квартиру не пустила. Позже, когда Николай снова пытался проявить внимание, она заявила, что ни в чьих услугах не нуждается и, если к ней будут слишком приставать, она уйдет. Ашухин скрипел от досады зубами, но отступил. Зоя была хорошим бухгалтером и надежным веселым товарищем. Терять ее было бы жалко. Кроме того, как ни крути, но ни один из нас не казался подходящей парой для нее, даже на роль временного любовника. В миллионеры мы не выбились, физиономиями до Алена Делона нам было тоже далеко, да и возрастом все мы, кроме Карася, были куда старше Зои.

За порогом нашей конторы у нее была своя жизнь и своя компания. После работы ее куда-то увозил на новенькой ”шестерке” крепко сложенный парень в кожаной куртке. На нас он посматривал снисходительно. Судя по всему, приятель Зои был тоже из коммерсантов, но, пожалуй, более удачливый, чем мы.

— Игорь подарил, — как-то раз простодушно похвалилась Зоя, показывая золотую цепочку.

Мы переглянулись. Цепочка тянула как раз на месячную зарплату любого из нас. За Игорем нам было явно не угнаться.

Глава III

К весне дела нашей фирмы сильно пошатнулись. Стало гораздо труднее с кредитами. Куда-то перевели заведующего районным сбербанком, который за небольшие взятки нам крепко помогал, а новые связи наладить никак не удавалось. Раньше хороший навар давала водка, но с завершением похода за трезвость магазины и ларьки все больше насыщались этим добром. Цены резко упали, и мы едва покрывали свои затраты.

Да и если прямо сказать, ни одного настоящего дельца среди нас не было. Фирма удачно прокатилась на кампании в защиту инвалидов и водочном дефиците, но все кончилось, и мы оказались на мели. Анатолий Букаев от коммерции был далек и занимался пошивочным цехом, который приносил копейки. Я почти не имел опыта, да и хватки тоже, годился лишь на роль помощника. Ашухин же, мгновенно поскучнев, чего-то выжидал, не проявляя активности.

Наш рабочий день в период депрессии выглядел примерно так. Мы не спеша собирались в конторе и звонили в банк, откуда нам сообщали, что вопрос о ссуде пока не рассмотрен. Потом, почесав языками час или два, сбрасывались на пару бутылок портвейна и, оживляясь, начинали выдвигать наполеоновские планы. Зоя таскала из дома колбасу и кофе, а когда у нас не хватало денег на выпивку, добавляла, щедро опустошая свой кошелек.

Как оказалось, у Зои отец после развода с матерью возглавлял какую-то крупную фирму в Калмыкии и деньгами дочку не обижал. Николай, узнав об отце, долго скреб затылок:

— Может, к нему обратиться? Поможет…

— Да нужны вы ему! — засмеялась Зоя. — Он с Германией и Бельгией торгует. Свое представительство в Москве. Такую мелочевку он на выстрел к себе не подпускает.

— Ну и ехала бы к нему, — огрызнулся Карась, — чем рядом с мелочевкой сидеть.

Сравнение с мелочевкой задело и меня и Николая.

— С вами, бездельниками, весело. А как надоест, уйду.

— Ну и уходи, — бурчал Карась. — Другую найдем, на всех хватит.

— Что, нравлюсь? — Зоя закидывала за голову руку и сладко потягивалась, выпятив грудь в сторону Карася. — А ты прокати меня куда-нибудь на природу.

Но машин ни у кого из нас не было. Если не считать старого ”Запорожца”, которого иногда давал Николаю отец для перевозки товара. Но в ”Запорожец” Зоя ни за что бы не села. Это я знал точно.

— А мне папа ”шестерку” купил, — как-то сообщила она, нанося окончательный удар по нашему самолюбию.

— Ну и где она? — спросил я.

— В Элисте стоит. Летом папа ее сюда перегонит. Получу права и буду ездить.

Николай задумчиво смотрел на нее, покусывая губы. Наверное, именно тогда у него начали появляться довольно серьезные планы в отношении Зои.

Между тем мои домашние дела складывались еще хуже, чем дела фирмы. Приехала вместе с годовалой дочкой, сбежав от мужа-алкоголика, младшая сестра Марины. В двухкомнатной проходной ”хрущевке” нас сбилось семь человек. Всю квартиру занимали диваны и раскладушки, а в туалет, совмещенный с ванной, по утрам выстраивалась очередь. На кухне сушились ползунки и пахло мочой. Теща жаловалась на шум и тесноту, запираясь днем в нашей комнате с мокрой тряпкой на голове.

— У мамы болит голова, — виновато объясняла Марина.

От такой жизни мне становилось тошно и не хотелось возвращаться домой.

Однажды, после выпитого ”Распутина”, мы пришли продолжить на квартиру Зои. Когда сидели за низким журнальным столиком, я почувствовал, как ее колени коснулись моих. Я не торопился их отодвинуть, хотя и не делал попыток излишне прижиматься. Зоя поглядела на меня, и мне показалось, что в уголках ее губ играет едва уловимая усмешка. Мы пили коньяк, какой-то тягучий ликер, и я все время чувствовал ее колено.

Когда Зоя вышла на кухню за чайником, я догнал ее и осторожно обнял. Словно ожидая этого, она послушно прижалась ко мне. Наш поцелуй был торопливым и жадным.

— Пусти…

Она отодвинулась. Послышались чьи-то шаги, и в кухне появился Николай.

— Помощь не требуется?

— Нет, мы сами справимся.

Но Ашухин из кухни не уходил. Он сторожил нас. Мы вернулись в комнату втроем. Остаток вечера прошел в каком-то напряжении. Я представлял, как мы останемся с Зоей вдвоем. Она мне слишком нравилась, чтобы думать о чем-то еще. Николай, насупившись, молчал и наливал всем рюмку за рюмкой. Анатолий и Женька Карась лихо опрокидывали свои порции, оба заметно опьянели. Я больше не пил и заметил, что Николай тоже лишь слегка касается губами рюмки.

— Чего не пьешь? — мрачно спросил он.

— Мне хватит. А ты чего?

— И мне тоже.

— Тогда нечего сидеть. Давай собираться.

Но никто не вставал. Женька и Анатолий, размякнув от коньяка, вели бесконечный разговор о легковых машинах и, кажется, не слышали друг друга. Зоя, Николай и я молчали. Наконец Зоя не выдержала.

— Хватит, мужики, собирайтесь! Двенадцатый час…

Когда все одевались в прихожей, я хотел украдкой шепнуть ей, что выйду вместе со всеми и через пять минут вернусь. Но Зоя смотрела на все куда проще, чем я.

— Витя, поможешь мне посуду убрать?

— Конечно.

Я повесил куртку снова на вешалку и перехватил напряженный взгляд Ашухина. Женька и Анатолий, раскланявшись с хозяйкой, уже спускались вниз, а Николай все продолжал топтаться в прихожей.

— Пошли вместе, — наконец выдавил он. — Надо ребят проводить.

— Они и сами дойдут, — резко отозвался я. Николай все больше и больше меня раздражал.

— Так ты остаешься? — спросил он, глядя мимо нас.

— Да! Иди, тебя ждут.

Он осторожно прикрыл дверь. Мы с Зоей торопливо раздевались в спальне, словно кто-то мог нам помешать. Жизнь на севере и в отдаленных воинских городках не слишком баловала меня женщинами. Мы катались по широкой двуспальной кровати, острые коготки Зои больно впивались в спину.

— Делай со мной что хочешь… мне хорошо…

Она, стоная, бормотала что-то быстрое и бессвязное. Я почувствовал, как ее бедра напряглись.

— Еще… еще…

Зоя вдруг вскрикнула и замолотила ладонями по одеялу. Тело ее расслабилось, и я осторожно отодвинулся в сторону.

— Николай тебя ревнует, — сказал я, когда спустя несколько минут мы закурили. — Ты ему нравишься.

— Я и тебе, кажется, нравлюсь, — засмеялась Зоя.

— Даже очень… От тебя можно одуреть.

— А твой Николай мне надоел. Проходу не дает. Готов прямо в подвале на стол повалить. Зачем мне это нужно?

— Я тебе тоже не слишком нужен.

— Ты кажешься надежнее. Женщина не может быть одна. Две недели назад меня бросил Игорь. Сразу… Подвернулась красивая девчонка, моложе, чем я, и он кинулся за ней. А до этого говорил про любовь. Ты-то про любовь не будешь мне сказки рассказывать?

— Нет.

— Спасибо и на том. А Николай слишком себя любит. Рядом хорошенькая женщина — и не его! Он мне и зарплату обещал прибавить, вот ведь добрый какой!

Сейчас мне не было дела до своего бывшего одноклассника. Я гладил тело женщины, которая мне нравилась, и хотел ее снова.


Я рассказал Николаю про самолет. Потом я жалел об этом и жалею до сих пор. Я не разглядел в Ашухине многого, что должно было меня насторожить. Но дружба часто бывает слепой, и лишь время ставит все на свои места.

Мы продолжали встречаться с Зоей. На Николая было жалко смотреть. Он ходил словно прибитый, избегая лишних разговоров со мной. Дома, к убожеству и тесноте переполненной квартиры, прибавилась ревность. Марина начинала догадываться, что у меня кто-то появился. Я мог какое-то время прятать наши свидания с Зоей, прикрывая их мнимыми коммерческими поездками. Но трудно обмануть женщину, с которой прожил полтора десятка лет.

Самым тяжелым для меня было то, что жена прятала все в себе и молчала. Мне было бы легче оправдываться, врать про торговые дела, наконец просто психануть, изображая оскорбленную добродетель. Постоянное напряжение искало выхода. Раздражаясь, я находил пустяковые зацепки для ссоры, но Марина продолжала молчать, и я затихал.

Денег домой, как и остальные в нашей фирме, я почти не приносил. Впору было искать новое место работы, но это казалось мне предательством по отношению к Николаю. Я не мог бросить его в трудную минуту.

Отношения между нами, кажется, вошли в прежнее русло, хотя мою связь с Зоей он переживал болезненно. В один из дней, когда мы ломали головы над тем, где бы подработать хоть немного денег, я и рассказал Николаю историю о пропавших девятистах тысячах.

Ашухин был в душе авантюристом. Он загорелся мгновенно и закидал меня кучей вопросов.

— А может, эти деньги уже нашли?

— Нет. Я неделю назад получил письмо от приятеля. Он бы мне сообщил. Да и в газетах бы написали.

— Их могли найти рыбаки или какие-нибудь бродяги. Поделили — и дело с концом.

— Мешок не так просто отыскать. Он спрятан в расщелине скалы и заложен камнями. Об этом известно очень немногим из числа тех, кто проводил проверку.

Николай по своей давнишней привычке скреб затылок.

— Ну, а ты смог бы найти этот остров?

— Трудно, но попробовать можно.

— С самолета?

— Нет, слишком дорого. Практически это выглядело бы так. Мы доезжаем до какого-нибудь рыбацкого поселка на побережье западнее города, нанимаем баркас с опытным местным рыбаком и начинаем искать остров.

— Иголку в стогу сена?

— Думаю, шансов больше. Я еще там, на севере, проверил штурманские карты. В тех краях примерно семь-восемь островов, где может находиться самолет. На месте будет виднее, круг поисков наверняка сузится.

— А в чем тогда дело, — весело глядя на меня, Ашухин улыбался. — Где-то лежит почти миллион, ждет нас, а мы не телимся. Такой шанс случается раз в жизни.

— Все не слишком просто. Это север, Баренцево море…

Я начал расписывать опасности, но Николай азартно мотал головой, отмахиваясь от моих слов.

— …самое хреновое, если докопаются, что мы нашли эти деньги. Знаешь, какой срок нам светит?

— Догадываюсь, — беззаботно отозвался Ашухин.

— Ни хрена ты не Догадываешься! От восьми до пятнадцати, статья девяносто третья. Хищение госимущества в особо крупных размерах.

Николай на минуту задумался.

— Какое к чертям хищение! Случайно нашли мешок денег. Если поймают, отдадим. Мы его как раз в милицию нести собирались.

— Десяток лет в зоне, это не шутки. С огнем играем.

— Миллион тоже не шутки, — мгновенно парировал Ашухин. — Если поведем дело по-умному, никто ничего не узнает. С тех пор уже почти два года прошло, думаешь, только им и дела, что твой мешок искать! Тут полстраны за это время растащили и то ничего. У тебя карты тех мест сохранились?

— Валяются где-то дома.

— Давай вместе глянем, как и с чего начинать.

И мы пошли с Николаем смотреть эти карты. Но для себя я еще решение не принял. Я все еще не мог переступить через очерченную самим собой черту.


Однажды утром Николай объявил, ни к кому не обращаясь:

— Ну все, теперь я вольный казак.

— Тебя и раньше не слишком в узде держали, — пробурчал Анатолий Букаев.

Он был не в духе. В пошивочном цехе сломались сразу две машины, запчасти давно кончились, и Букаев вместе с инвалидами уже полтора месяца не получал денег.

— Я с женой разбежался, — пояснил Ашухин. — Развод и девичья фамилия…

Больше эта тема в нашем подвале не поднималась, но развод с женой тоже имел отношение к дальнейшим событиям.

Семейная жизнь Ашухина складывалась довольно своеобразно. Не знаю, как ладили они между собой в молодости, но ко времени моего приезда в Астрахань Николай и его жена Татьяна жили каждый по себе. Они почти не ссорились и не ругались. Оба щадили свои нервы, мирно решали вопросы квартплаты, складывались на питание и покупки вещей для сына и даже иногда ложились вместе спать. В остальном они друг другу не мешали. У Татьяны были свои друзья, свое окружение, и Николай никогда не выспрашивал, где она бывает вечерами. Татьяна, в свою очередь, не интересовалась, кого приводит домой муж в ее отсутствие. Когда Ашухин заболел гриппом, Татьяна тут же переселилась на неделю к матери — убирать друг за другом супруги брезговали.

Такое существование тянулось уже давно, но связываться с разводом никто из них не хотел. Лишние расходы, да и как разменяешь двухкомнатную квартиру? Кроме того, Ашухиных объединяла одна черта: каждый больше всего на свете любил себя и не хотел доставлять себе малейшего беспокойства.

Но я не задумывался, почему вдруг зашевелился Николай и даже перетащил в ожидании обмена свои вещи к родителям.

Между тем не проходило дня, чтобы Ашухин снова и снова не заводил разговор о самолете и спрятанных деньгах. Он строил планы, как хорошо мы могли бы зажить, будь у нас этот миллион, и подманивал меня, как ребенка на яркую конфету. Невольно заражаясь, я снова начинал мечтать о коттедже, собственной машине и даже о золотых побрякушках для Зои.

Я еще не дал согласия начать поиски, но, опираясь на весь свой северный опыт, уже выстроил в голове подробный план экспедиции, которая без излишнего риска могла бы обеспечить нам удачу.

В трехстах километрах западнее города, где я жил, на побережье находился крошечный рыбацкий поселок Индерма. Мы дважды летали туда на охоту и оба раза нас сопровождал местный рыбак Выргу Ласей из коми-переселенцев. У него имелся просторный баркас с дизельным двигателем, на котором Ласей, по его словам, уходил за сельдью далеко в море. Если Ласея не окажется на месте, можно будет переговорить с другими рыбаками. За хорошую плату кто-нибудь согласится. Что у них там в цене?.. Боеприпасы к охотничьим ружьям и малокалиберкам, курево и, конечно, спирт.

По моим расчетам, Индерма находилась напротив места приземления самолета. Но и добраться до поселка было целой проблемой. Путь через город отпадал. Мне нельзя было появляться в его окрестностях: если меня увидит кто-то из знакомых, это сразу вызовет подозрение. О пропавших деньгах знали слишком многие. Желательно, чтобы моя фамилия не фигурировала на авиабилетах — тоже лишний след. Значит, добираться надо железной дорогой, а оставшиеся пятьсот-шестьсот километров как придется.

Вопрос упирался в деньги. А их-то у нас как раз и не было.

В мае в низовьях Волги по-летнему жарко. Горячий ветер с пустыни сушит воздух, и весенняя зеленая трава в степи быстро сохнет, становится серой и ломкой. Но у воды хорошо. Пока еще нет мошки и комаров, а Волга, разливавшаяся на десятки верст, превращается в сплошное море, где островами поднимаются затопленные дубовые и осиновые рощи, а в протоках вскипает вода от бесчисленных рыбьих стай, идущих на нерест.

Почти весь месяц мы мотались с Карасем по рыбацким бригадам и колхозам, скупая воблу. Поступил большой заказ из Москвы, который позволил бы оплатить долги нашей фирмы и кое-что заработать нам самим.

После одной из поездок Зоя меня к себе не пустила. Мы стояли на лестничной площадке перед дверью ее квартиры. Я знал, что она бывала куда резче, отшивая слишком надоедливых кавалеров. Сейчас она говорила тихо, почти виновато, словно убеждая меня.

— …Это не нужно нам обоим. У тебя семья, два сына, ты их не бросишь. Мне тоже пора думать о будущем. Скоро двадцать семь, дочка постоянно у матери… знаешь, все эти связи… мне было хорошо с тобой, но, пожалуй, хватит. Не приходи сюда больше. А на работе пусть все остается по-прежнему. Мы друзья, так ведь?

— Так, — подтвердил я и, повернувшись, зашагал вниз по лестнице.

Ну что же, это вполне закономерный финал. Кто я такой, чтобы за меня держаться? Ни положения, ни денег… Приличные духи и те не в состоянии подарить. Я тупо брел по улице, пока не очутился возле той самой стекляшки, где мы отмечали с Николаем нашу встречу. Сейчас у меня тоже имелся повод выпить. Тогда за встречу, а сейчас за расставание. Я пропил двадцать казенных рублей и заснул на кухне нашего двухкомнатного общежития, бросив на пол старый полушубок. Мне не хотелось никого видеть.

Разрыв с Зоей словно что-то сдвинул во мне. Я твердо решил заняться поисками самолета.

Через несколько дней, отослав под каким-то предлогом из конторы Женьку Тарасенко, я изложил Николаю свой план. Зоя ушла в банк, Букаев мотался по городу в поисках запчастей, и нам никто не мешал.

— Ты как чувствовал, — засмеялся Ашухин, — я сам сегодня с тобой на эту тему собирался говорить. Зоя дает нам три тысячи, Анатолий обещал семьсот рублей, так что с деньгами все нормально. Надо понемногу закупать все необходимое. Сдадим воблу и можно трогаться в путь — экипаж набран, как раз полное купе в фирменном поезде.

— Какое купе? — не понял я. — Мы же с тобой вдвоем собирались.

— Женьку в стороне я не могу оставить, — замотал головой Ашухин. — Мы с ним фирму вместе начинали. Ты со своим другом тоже бы так не поступил…

Николай смотрел на меня бесхитростно и открыто. Конечно, они с Карасем друзья, и я должен это учитывать. Правда, долю денег при будущем дележе Николай для своего друга сильно урезал. Оказывается, этот вопрос он уже хорошо обдумал.

— Нам с тобой по триста тысяч, потому что вся организация и весь риск ложатся на нас двоих. Женьке — сто тысяч, Букаеву тысяч двадцать-тридцать. Нормально?

— Ну-ну, — усмехнувшись, подбодрил я его, — давай дальше.

— Зое сто тысяч, она ведь, считай, всю компанию финансирует… И тысяч пятьдесят семье твоего погибшего штурмана. Там останется кое-какая мелочь: на взятки, обратные билеты и прочее, — Ашухин повертел в воздухе растопыренными пальцами. — Пойдет такой расклад?

— Нет. Про Зою разговор позже, а насчет Королева я не согласен. Ему положена одинаковая с нами доля.

— Кем положена? — изумленно всплеснул руками Ашухин, — за что? Мы тюрьмой рискуем, лезем невесть куда во льды. Разве пятьдесят кусков маленькие деньги? Особняк купить можно!

— Нет, — я упрямо мотал головой. — Наши доли должны быть одинаковыми. Кстати, друг твой, Карась, может здорово обидеться, если узнает, что получил втрое меньше нашего.

— Женьке необязательно все знать. Его дело телячье, сопровождать, охранять, делать что говорят. Ему такие деньги никогда не снились. А твоему Королеву полета тысяч, считай, с неба свалились.

— Не Королеву, а его семье!

Жадность Ашухина неприятно меня задела. Я поднялся. Уловив что-то в моих глазах, Николай вдруг засмеялся и протянул руку.

— С тобой даже поторговаться нельзя. Согласен я, согласен… Тебе, мне и для семьи штурмана по двести двадцать тысяч, а остальным, как договорились. Пойдет?

Его смех и излишнее оживление показались мне фальшивыми.

— В качестве кого и зачем ты хочешь взять Зою? — медленно проговорил я, глядя Ашухину в глаза, — в качестве еще одного кандидата в тюрьму или в покойники?

Николай растерянно заулыбался.

— Ну вот, теперь тебе ста тысяч для нее жалко стало…

— Коля, не виляй. Дело не в ста тысячах, нам хватит досыта нажраться и своих денег. Ты хоть представляешь, куда мы лезем! Знаешь, сколько у нас шансов не вернуться? Полета. Фифти-фифти!

— Да ладно, хватит путать…

Он продолжал с усилием улыбаться.

— Коля, я мужик, и то мне не по себе становится, как вспомню, куда нам плыть придется. Ты хоть раз видел шторм в Ледовитом океане? Светит солнце, — а через полчаса сплошная мгла и пятиметровые волны. Когда опускается туман, можно в лепешку расшибиться о льдину и не успеть ее увидеть! А знаешь, какая там температура воды?

— Ну, хватит, — занервничал Ашухин, — хватит пугать…

— В этой водичке даже летом человек выдерживает не больше пяти минут. Потом останавливается сердце.

— Она сама решила ехать. И потом… Я тебе не хотел говорить, чтобы не причинять лишнюю боль… но мы с Зоей собираемся пожениться.

Вот это для меня стало действительно неожиданностью! Впрочем, я мог предвидеть… Ашухин почти ничего не делал просто так. Во всех его поступках был смысл. Просто тогда я его слишком плохо знал.

А подготовка наша затянулась еще на месяц. Лишь в конце июля мы, наконец, погрузились в поезд и, оставив все дела фирмы на безотказного Толю Букаева, отбыли на север.

Глава IV

Индерма — поселок без улиц. Три десятка домов раскиданы как попало, кучками и поодиночке по берегам извилистой узкой бухты. Дома старые, рублены из почерневших сосновых плах, на дощатых крышах толстый слой ядовито-зеленого мха. Часть домов заброшены, окна и двери забиты, и мох сползает по стенам к заросшим травой тропинкам.

Водитель попутного ”УАЗа”, конопатый широконосый парень, высадил прямо перед домом Выргу. Я отсчитал ему сотню. Парень, подумав, покрутив широким носом, вернул мне четыре десятки.

— Хватит и шестидесяти. По пятнадцать с человека…

Зоя удивленно посмотрела на меня. Я пожал плечами. Это Север. В наших южных краях такого не дождешься.

Нам повезло. Старик Выргу Ласей оказался на месте. Сутулый, с морщинистым худым лицом, он расплылся в улыбке, оглядывая нашу компанию.

— Ба, Виктор! Давно не виделись. Здравствуй!

Он тряс ладонь сразу обеими руками.

— Заходите в дом!

Я познакомил Ласея с остальными, и он по очереди жал всем руки. Через час мы сидели за столом и пили водку. Шел первый час ночи, сквозь небольшие окна пробивался бледный свет спрятавшегося за горой солнца. Через час или два оно вынырнет на склоне и снова пойдет по кругу над морем. В начале августа в здешних местах еще светло почти круглые сутки.

В доме было натоплено. На столе стояли тарелки со свежепросоленной сельдью, вяленой горбушей и красной икрой в глубокой глиняной миске.

— Быть добру! — Ласей поднял зеленый стаканчик с водкой. — Молодец, что не забыл, наведываешься!

Мы дружно черпали ложками икру. Нечасто приходится так роскошно закусывать. Ласей подцепил соленый гриб и, пожевав его, отложил вилку в сторону. Я знал, что деликатный старик не полезет ни с какими расспросами, и поторопился сам рассказать о цели приезда. По крайней мере, Ласею будет что ответить соседям, если те начнут любопытствовать.

— Это мои друзья-журналисты. Николай и Зоя, — рассказывал я старику. — У них задание написать статью и сделать фотоснимки северных островов. Ну там, животный мир, природа.

— Какой журнал-то? — простодушно уточнил Выргу. — ”Вокруг света”?

— Да нет, научный, ”Природа и человек” называется, — продолжал плести я. — А меня, значит, попросили сопроводить их.

— Hy-ну, — улыбаясь щербатым ртом, соглашался старик. — Хорошее дело.

— Нам нужны лодка и проводник. Ты как смотришь, Ласей Егорович, насчет того, чтобы с нами прогуляться?

— Можно, — подумав, отозвался старик, — хозяйства у меня никакого, дверь закрыл да поехали.

— Ну и хорошо.

Я облегченно вздохнул. По крайней мере, одна проблема была решена.


Ласея Егоровича Выргу, бывшего лесоруба, жизнь потрепала крепко. Воевал, попал в плен, а когда вернулся домой, там его не ждали. Жена сошлась с мастером лесоучастка, а выросшие без отца дети Ласея не узнавали, пугаясь чужого, худого, как скелет, дядьки. С мастером у жены особой любви не было. Когда Ласей пообещал все простить, она к нему вернулась. Но толку из этого не вышло, только промучались. Выргу, подвыпив, начинал гонять жену, а однажды, в порыве злости, пырнул ножом мастера, имевшего неосторожность проходить мимо его дома. Мастер выжил, а Ласей получил пять лет. В лагере под Свердловском нагляделся такого, чего и представить не мог. Видел, как играют в карты на чужую человеческую жизнь. Был сам жестоко бит и не раз ограблен уголовниками, заработал туберкулез, почему-то не умер и освободился по известной амнистии пятьдесят третьего года.

С тех пор Ласей жил здесь, на побережье, где во второй раз женился. Жена лет пять назад умерла, а оба сына уехали в краевой центр искать городское счастье. Изредка присылали к праздникам открытки, но приезжать сюда не хотели. Выргу им не писал, так как был почти неграмотен и почти все время проводил на рыбалке и охоте. Несмотря на превратности судьбы, старик оставался беззлобным и покладистым, на мой взгляд, даже слишком простым. Мог отдать любую вещь, никогда не требуя отдачи.

Деньги за поездку Ласей брать с нас, конечно, отказался, хотя шел промысловый сезон — подготовка к долгой северной зиме. Двести литров солярки мы купили сами, а продукты привезли с собой.

Нам очень не хотелось светиться в поселке, и мы почти не выходили со двора Вырги. Но за два дня, пока мы спешно готовились к плаванию, в доме перебывал почти весь поселок, каждый хотел поглазеть на приезжих корреспондентов. Правда, меня несколько успокоило то, что о пропавшем самолете никто не упоминал. Возможно, местные жители об этом ничего не знали или просто не придавали значения событию двухлетней давности.

Из осторожных расспросов и разговоров со стариком я понял, что, скорее всего, самолет мог находиться на одном из трех островов к северо-востоку от поселка. Если там не окажется, то круг поисков придется расширять. Только нам это будет уже не под силу. Дай Бог добраться хотя бы до этих трех островов и вернуться благополучно обратно.

Баркас у Ласея широкий, из плотно пригнанных дубовых досок, и напоминает большую шлюпку. Я не раз встречал такие баркасы в море. Они устойчивы и хорошо выдерживают качку. На этих суденышках рыбаки рискуют забираться в самые высокие широты до Земли Франца-Иосифа. Наши острова ближе. Если это, конечно, то, что мы ищем. Аламаган, Капля и Неро… Ну, Капля — это понятно: крохотная каменистая точка среди океана. А что означают имена Аламаган и Неро?

Ласей в своем неизменном толстом свитере и меховой безрукавке, опираясь локтями на руль, неторопливо вставлял в мундштук новую сигарету.

— Аламаган означает богатырь, великан. Скала там торчит, на большого человека похожая… А Неро — имя такое женское, может, в честь своей невесты кто-то назвал.

Аламаган, кажется, отпадает. На острове, где лежит наша ”Сессна”, нет высоких скал. Значит, остаются Неро или Капля.

Мерно стучал двигатель, отсчитывая пять миль в час. Суток за двое доберемся до островов, если не изменится погода и не подведет двигатель.

Начало августа, в общем, спокойное время в здешних местах. Вода, вбирая и усиливая краски, переливалась всеми оттенками от светло-голубой лазури до темно-фиолетовых полос у основания волн. Наверное, так же выглядит солнечным днем океан в тропиках. Но Баренцево море обманчиво. Оно и сейчас дышит холодом, а если северный ветер, то впору надевать шубу. Вода мгновенно меняет цвет, и жутковато даже с палубы большого корабля глядеть на вздымающиеся валы, окруженные тучами брызг. Так полтора года назад тащило сентябрьским ураганом наш самолет, и волны бились, сталкиваясь друг с другом в сотне метров под нами. Нам просто повезло, что на пути попался один из этих трех островов. Аламаган, Капля, Неро… Мне кажется это была Капля. Продолговатая базальтовая глыба, наполовину покрытая плоским языком ледника.

Мы по двое спустились пообедать в трюм баркаса. Сначала Николай с Женькой, потом мы с Ласеем. Зоя налила нам по тарелке горячего жирного супа с макаронами.

Наши взгляды на мгновенье встретились, и оба одновременно отвели глаза в сторону. Мы остались друзьями и все же не очень уютно чувствовали себя рядом друг с другом. Я наполнил из оставленной нам полбутылки спирта две толстые граненые стопки. Зоя отказалась.

— Я уже выпила с ребятами. Хватит.

— Ну тогда мы сами. Твое здоровье, Ласей.

— С Богом!

Давно замечал, что в море у меня разыгрывается зверский аппетит. Я с удовольствием наворачивал густой суп — тушенки и макарон Зоя не пожалела. Ну что же, пока нет ветра и качки, можно поесть как следует. Когда разыграется ветер, уже ничего не приготовишь. А Николаю с Женькой, наверное, в рот вообще ничего не полезет. Насмотрелся я, как новички страдают от морской болезни.

Ласей, отхлебнув несколько ложек, снова взялся за мундштук. Я вылил остатки спирта в его знаменитую стопку.

— А вы, ребята? — отложив мундштук, спросил Ласей.

— Нам хватит.

— Ну, за вас…

Ласей не спеша, врастяжку допил спирт и принялся за суп. Едок из него плохой. Кое-как похлебав, он закурил сигарету.

— Чего не ешь? — спросил я. — Либо спирта маловато?

— Достаточно. Когда помоложе был, метал все подряд, а сейчас уже не идет. На фронте, бывало, лошадь дохлую найдешь, откромсаешь прямо из грязи кусок мяса со шкурой и варишь в окопе под палаткой. А со всех сторон галдят: ”Доставай, хватит! Горячо сыро не бывает”. И хряпаем эти жилы, аж скулы трещат. А если еще хлеба кусок, то, считай, вообще праздник. Меня бы твой журналист поспрашивал, я бы ему много чего рассказал.

Нет, Николай Ашухин деда слушать не станет. Наплевать ему на Ласея и всех остальных. Только деньги Ашухина интересуют и чтобы благополучно вернуться с ними на берег. Моря Николай боится. С удовольствием остался бы в поселке, но еще сильнее боится оказаться в стороне от денег.

Старик Ласей совсем другой. Без хитрости. Мне приятно сидеть рядом с ним, вдыхая крепкий дымок ”Примы”.

— Ласей Егорович, ты давно на этих островах последний раз был?

По своему обыкновению Выргу ответил не спеша, поразмышляв с минуту.

— Лет двенадцать назад на Аламагане останавливались. Ночевали, мотор ремонтировали. Красивый остров, скалы, птиц много. Хорошие снимки получатся.

Господи, этого бесхитростного простого старика мы должны обманывать, врать всей компанией, чтобы он ни о чем не догадался! А если все же догадается?

С погодой нам повезло, мотор тоже работал исправно. Время от времени Ласей его выключал, чтобы не перегревались цилиндры, и мы шли под парусом, сшитым из неровных кусков брезента. Раза два попадались стаи касаток. Огромные лоснящиеся тела стремительно неслись мимо, иногда полностью выпрыгивая из воды. Одна из касаток, сделав полукруг, вынырнула за кормой баркаса. Я различил небольшой глаз, уставившийся в нашу сторону.

— Говорят, они на людей нападают, — сказал Ашухин.

Чувствовалось, что соседство с касатками его нервировало.

— Кто говорит? — спросил Ласей.

— Ну вообще… Я в кино видел. ”Смерть среди льдов” называется.

Касатка, набирая скорость, оглушительно шлепнула о воду мощным раздвоенным хвостом и гигантской свечой взмыла вверх. Волна с силой ударила о борт судна. Я заметил, как Николай, побледнев, вцепился в поручни.

— Вот бы фотографии получились! — проговорил Ласей, стоявший у штурвала.

— Спасибо, что эта рыбина нам на голову не брякнулась, — мрачно отозвался Карась.

К вечеру второго дня на горизонте появилось темное пятно.

— Аламаган! — объявил Ласей. — Через пару часов будем на месте.

Скалистый высокий остров был окружен кольцом прибоя. Волны с шумом бились о базальтовые изъеденные солью и водой стены. Пронзительно крича, с утесов тучами срывались чайки и хороводом носились над нами, пикируя до верхушек мачт. Ласей медленно вел баркас вдоль бурлящей зеленой струи. Мощное течение, огибая остров, прижимало судно к скалам. Мимо бортов, кружась в водоворотах, мелькали клочья пены. Представляю, что здесь творится, когда поднимается ветер!

Я уже понял, Аламаган не тот остров, что был нам нужен, но мы обязаны играть свою роль. Николай поминутно щелкал фотоаппаратом, снимая скалы, прибой, чаек. Он изо всех сил изображал восторг.

— Отличный кадр! Теперь еще!

Базальтовая угловатая глыба пронеслась в трех метрах от баркаса. Ашухин невольно отступил в сторону.

— Что, страшно? — Зоя в своей оранжевой ”аляске” и узких джинсах махала руками, отгоняя чаек.

— Красиво здесь, правда?

Пожалуй, она единственная из нас, кто меньше всего думал о будущей добыче. Зоя была довольна уже тем, что оказалась здесь, где все ново и интересно для нее. Север, море, остров, к которому мы плыли…

Ласей сделал крутой поворот и осторожно направил баркас в узкую бухту.

— Это не тот остров, — прошептал я Николаю. — Если Ласей хочет, пусть побродит с нами.

Мы вытянули баркас на пологую галечную отмель и бросили между камней тяжелый трехлапый якорь. Но чтобы попасть на остров, нам предстояло взобраться вверх по ступенчатому подъему метров сто. Ласей уверенно выбирал тропу, обходя огромные глыбы, мы, пыхтя, карабкались следом. Отсюда, с обрыва, был виден почти весь остров. Цепь мелких озер в низинах, пласты подтаявшего льда, а на южной оконечности несколько скал причудливой формы. Одна из них, с полукруглой вершиной, действительно напоминала человеческую фигуру.

На острове множество птиц. С ближайшего озера поднялась большая утиная стая и закружилась прямо над нами. Карась, вскинув ружье, торопливо выстрелил, потом еще раз. Мимо!

Ласей поцокал языком. Свой пятизарядный нарезной винчестер он даже не снимал из-за спины.

— Не трать на уток патроны. Добыча впереди, вон там, — он показал на озеро, где плавали крупные серые гуси. — Только я один пойду, вы всех распугаете.

Ласей поднял ладонь, определяя направление ветра, и, зарядив винчестер, быстро зашагал к озеру. Мы сели на просушенный ветром пригорок. Ашухин сфотографировал Зою, потом и нас с Женькой.

— Будем вспоминать, как по здешним островам лазали…

— Миллион искали, — засмеялась Зоя.

Вдалеке послышались сухие хлопки винтовочных выстрелов. Мы поднялись и не спеша пошли навстречу Ласею. Старик, забросив винчестер за спину, тащил в каждой руке по гусю.

— Тяжелые, — проговорил Выргу, протягивая одного гуся мне. — Уже жирку набрали, скоро на юг полетят.

В мелких прозрачных озерах, кроме уток, плавали множество разноцветных нырков. Они не взлетали, а, отплыв подальше, настороженно следили за нами.

— Мясо нехорошее, — предупредил старик Женьку Тарасенко, когда тот попытался прицелиться. — Рыбой пахнет, совсем есть нельзя.

— Действительно, хватит стрельбы, — поддержал Ласея Ашухин.

Карась опустил ружье, а Николай добросовестно сфотографировал лужу и птиц.

— Вон у той скалы землянку покажу и крест, — сказал Ласей. — Человек там жил и там помер.

Мы обогнули озеро и километра через полтора вышли к подножию гряды. Здесь, в низине, среди стелющихся карликовых берез, торчал почерневший деревянный крест, сработанный из толстых досок. Крест сильно покосился, а вырезанную ножом надпись прочесть было невозможно.

— Из соседнего поселка парень, звали Афанасий Ош. Еще до войны было… На рыбалку поплыл, а тут шторм. Лодку пригнало к острову и о камни разбило. Афанасий выплыл, целый год на Аламагане жил. Землянку построил…

От землянки почти ничего не осталось. Закопченные бревна просели, завалив вход. Жерди и валежник, которыми укрепляли земляную крышу, сорвало и разбросало среди берез.

— Отчего он умер? — спросил я. — От голода?

— Нет. Он летом умер. Летом от голода не помрешь. От болезни или от тоски. Шутка ли, целый год один. Да и вообще здесь людей почти не бывает.

— А пешком по льду добраться не мог?

— Течение сильное. Море никогда до конца не замерзает. Вот от Неро или Капли можно дойти, там лед толстый.

Мне казалось, что старый Выргу смотрел на меня слишком пристально. Словно догадывался, что я скрываю от него какую-то тайну. Я отвернулся.

Ласей, Женька Карась и я ночевали на берегу возле костра. Николай с Зоей ушли после ужина на баркас.

— Кольке везде хорошо, — пробурчал Карась. — Хитрый черт. Даже здесь с бабой спит.

Старик Выргу, посмеиваясь, прикурил от костра очередную сигарету. За ужином мы выпили по три стопки спирта, и настроен он был благодушно.

— Женщины — это хорошо. У меня тоже подружка есть. Молодая, пятьдесят восемь лет…

— Молодожены! — заржал Женька. — Ну ладно, давайте, что ли, еще по стопке перед сном.

— Давай! — поддержал я.

Ласей из деликатности промолчал, только двинул ближе к нам миску с холодной гусятиной. Мы выпили по очереди из толстостенного граненого стакана еще грамм по сто разбавленного спирта и принялись с Женькой доедать гуся.

Медно-красное солнце вынырнуло из-за скалы, протянув блестящую дорожку среди волн. Уже чувствовалась близость осени. По утрам подмораживало — короткое северное лето подходило к концу. Впрочем, здесь никогда не бывало тепла — не так далеко отсюда начиналась граница ледяных полей.

Мы поднялись через три часа и, подогрев чай, столкнули баркас в воду; темные утесы Аламагана остались позади. Николай, продолжая играть свою роль, щелкнул несколько раз фотоаппаратом, потом отправился спать в трюм.

Спустя примерно сутки на горизонте показался Неро. Еще через час я понял, что это тот остров, куда два года назад с трудом дотянул самолет.

По сравнению с Аламаганом он был гораздо меньше. Вместо отвесных скал — зализанные каменные берега и широкие галечные отмели. Ноздреватый язык ледника, выползая по склону из моря, покрывал почти весь остров. Я смотрел на приближающуюся землю и мне становилось не по себе. Два года назад мы с Саней Королевым едва не остались здесь навсегда. Зачем я опять потащился сюда? Надо ли испытывать судьбу еще раз? Совсем некстати вспомнился трухлявый крест над могилой рыбака на Аламагане.

Хреновые предчувствия одолевали меня, пока мы приближались к острову. И все же я не ожидал, что все закончится так скверно. Гораздо хуже, чем я мог предполагать.

Глава V

Наш сценарий начал лопаться и трещать по швам уже с первых минут после высадки. Николай, повесив на плечо оба фотоаппарата, озабоченно глянул на часы.

— Значит, так, время терять не будем. Мы с Зоей и Виктором быстро обежим остров, хотя я и так вижу, что ничего интересного тут нет — это не Аламаган. А ты, Ласей Егорович, вместе с Евгением, пока мы ходим, проверьте мотор. Может, свечи надо почистить или масла подлить. Вернемся, перекусим и сразу на Каплю.

Но Ласей, не обращая внимания на слова Ашухина, уже тянул из груды вещей свой винчестер.

— Не надо ничего чистить, — бормотал старик, — дизелек как часы стучит, весной каждый винтик перебрал.

— Еще глянуть не мешает.

— Не надо ничего глядеть, — гнул свое старик. — Лучше прогуляемся вместе.

Мы с Николаем переглянулись. Ласей расталкивал в карманы фуфайки патроны. Ашухин за его спиной делал мне отчаянные знаки. Надо было что-то срочно придумывать.

— Давайте, чтобы время не терять, на две группы разделимся, — предложил я. — Мы с Евгением сделаем снимки вверху на леднике, а вы пройдитесь вдоль берега.

— Конечно, — подхватил Ашухин. — Чего толпой шляться?

До нашей разбитой ”Сессны” отсюда было не больше километра. Через двадцать минут мы уже стояли с Карасем возле самолета. Нагреваясь под летним солнцем, ”Сессна” уже на две трети погрузилась в оттаявший под ней лед. Носа почти не было видно. Серебристым горбом торчала верхушка фюзеляжа да хвостовое оперение. Шагах в двадцати валялось оторванное колесо. Резину мы с него срезали и сожгли два года назад.

Карась разглядывал и цокал языком.

— Крепко вы грохнулись. Страшно, наверное, было?

— Страшно, — подтвердил я. — Пошли быстрее.

Женька на ходу оглянулся.

— Нет, я бы летчиком не смог работать. Жутко представить, как с высоты сюда валишься. Молодцы, сумели самолет посадить.

— Просто повезло. Брюхом тормозили, а то бы вон в ту трещину прямиком въехали.

Карась издали заглянул в глубокий ледяной разлом и снова поцокал языком.

Брезентовый мешок с деньгами мы когда-то спрятали в узкой расщелине у подножия скалы и завалили камнями. Я торопливо отбрасывал камни, шаря рукой в расщелине. Пальцы натыкались на лед. Вода сыграла с нами злую шутку.

В июльские теплые дни она залила расщелину и вскоре, замерзнув, накрепко вморозила сумку в скалу. Никаких инструментов мы с собой не захватили. На наше счастье, у Карася оказался большой складной нож, которым мы по очереди принялись долбить ледяные натеки. Через полчаса нож с треском переломился, и изо льда торчала лишь металлическая ручка и кусок выцветшего брезента. Я подобрал плоский треугольный камень и принялся колотить по нему другим булыжником.

Дело пошло быстрее. Удачным ударом я сколол целый пласт льда. Еще немного! Я уступил место Карасю и, сняв шапку, вытер пот. Оглянувшись, увидел три фигуры, двигающиеся по леднику к самолету. Значит, Ашухин не сумел удержать старика на берегу? А может, Ласей догадывался с самого начала. Самолет он уже увидел. Надо хотя бы успеть спрятать рюкзак, деньги…

— Женька, быстрее!

Карась рубил лед, как отбойным молотком. Отбросив булыжники, изо всех сил тянул, рвал на себя мешок. Он тоже видел приближающиеся фигуры. Под его руками что-то трещало. Лишь бы не порвался брезент, Карась, поднатужившись, присев на согнутых коленях, рванул еще раз. Есть! Не удержав равновесия, он отлетел метра на три, но мешок был в руках Карася. Теперь побыстрее затолкать его в рюкзак. До наших спутников оставалось метров четыреста. Догадывается Ласей или нет, зачем мы ковыряемся у скалы?

Мы встретились все впятером возле самолета. Ашухин попытался изобразить удивление.

— Вот это да, откуда он здесь?

Ласей и Зоя молчали. Мне было стыдно смотреть старику в глаза. Я обошел ”Сессну” кругом и потрогал нагретую солнцем хвостовую плоскость.

— Ну что же ты, респондент, самолет не снимаешь? Редкий кадр…

Ласей повернулся к Николаю. Тот, стушевавшись, растерянно теребил ремешок фотоаппарата.

— Да и правда… надо сделать пару снимков.

Раньше мы улыбались, когда старик называл Николая ”респондент”. Сейчас нам было не до улыбок. Что знает и о чем догадывается старик?

— Да, ребята… — неопределенно протянул Ласей и, не спеша повернувшись, зашагал к баркасу.

Мы, словно опасаясь, что он бросит нас здесь, на ледяном берегу, кучей шагали следом, приотстав на полсотни шагов. Я мрачно рассуждал о том, что хотя о деньгах знали немногие, слух, наверное, разошелся в тот год по всему побережью. На севере трудно хранить в тайне такие вещи.

Когда мы отчаливали, Ласей негромко, но отчетливо пробормотал, ни к кому не обращаясь:

— Зря вы, ребята. Не будет добра… чего уж теперь рюкзак прятать…

Значит, Ласею известно о деньгах.

Мы были все пятеро слишком разными. Но еще больше от нас четверых отличался Ласей Выргу. В поселке, где он прожил четыре десятка лет, никогда не закрывался на замок ни один дом, а человек, укравший чужое или сказавший ложь, презирался всеми.

Я сразу оказался и тем и другим. Мы могли усмехаться и плевать на мнение старика Выргу, но уважение его я потерял навсегда.

— Открывай, — прошептал Николай.

Я с хрустом разломил печать. Денег было много, сотни пачек. Я никогда не видел такой суммы. Мы с Ашухиным сидели в каюте и перебирали пачки банкнот. Они были влажными на ощупь, кое-где покрыты плесенью, но сохранились хорошо. Зоя и Карась были наверху вместе с Ласеем.

— Я заберу свою долю прямо сейчас, — зашептал Ашухин, — мало ли что…

Я отсчитал двести двадцать тысяч. Николай затолкал деньги в целлофановый пакет. У Ашухина дрожали руки. Он суетился и вздрагивал при каждом шорохе.

— Сбылась мечта идиотов, — пытался улыбаться Ашухин. — Неужели дед заложит нас?

— Доносить, конечно, не пойдет, — отозвался я. — Но и хранить в тайне не будет. Друзьям, конечно, расскажет.

— Попробуй его уговорить. Предложи денег… тысяч пять или десять.

— Бесполезно!

— Попробуй.

Николай отправился наверх, а в каюту торопливо спустился Женька Тарасенко. Еще один целлофановый пакет. Реакция на деньги была почти как у Николая. Так же оглядывался на дверь и пугливо вздрагивал. А спустя час я попытался завести разговор с Ласеем. Он не отказался от спирта, но разговор у нас не клеился. Я что-то пытался сказать, но старик отмалчивался, избегая на меня глядеть. На корме суетился Ашухин, украдкой наблюдая за нами.

— Ласей, не говори никому, — сдавленно попросил я.

— Не боись, доносить не побегу…

Ласей употребил те же слова, что и я час назад. Доносить он, конечно, не пойдет.

— Может, тебе деньги нужны? — пробормотал я, заранее предвидя его реакцию.

— На кой хрен мне твои краденые рубли сдались. Вместе с тобой на старости лет в тюрьму идти? — Ласей закурил, ветер яростно раздувал огонек сигареты. — Я твоих друзей не знаю, но от тебя, Виктор, воровства не ожидал. Ты же боевой летчик, офицер!

— При чем тут воровство? — вскинулся я.

— Сдай ты эти деньги и дело с концом, — почти ласково уговаривал меня старик. — И душа у тебя сразу успокоится.

— Для меня это не просто деньги, а возможность зажить по-человечески. Мне скоро сорок лет стукнет, а даже угла своего до сих пор нет. Парадный мундир да медали на нем!

— Не будет вам счастья с тех денег. Не в этом, так в следующем году, а все равно наткнутся на твой самолет.

— Ну, а если сейчас тебя спросят… ну про нас спросят…

— Я врать, Виктор, не буду. Старый уж слишком для вранья… Потому и прошу, сдай от греха дальше эти деньги. Неужели охота в твои годы в тюрьме-то сидеть?

Я спустился в каюту. Николай вбежал следом и закрыл за собой дверь.

— Ну что?

— Надо сдать эти деньги, — устало проговорил я.

Ашухин непонимающе поморгал.

— Почему?

— Так считает Ласей. Он, наверное, прав. О них знают слишком многие. Мы попадемся с этими деньгами.

— Он собирается нас заложить?

— Нет. В милицию он, конечно, не пойдет, я тебе уже говорил. Но и в секрете держать не станет.

— Значит, заложит! — гнул свое Ашухин.

Я молча лег на рундук и накрылся полушубком. Мне все до черта надоело. Я крепко выпил, пока уговаривал Ласея, и теперь мне требовалось хоть немного поспать.


Когда я проснулся, старика на баркасе уже не было.

Я мог бы сразу сообразить, что с ним случилось, и я это понял, но почему-то лез с дурацкими вопросами к Ашухину и Карасю. Наверное, я просто не мог поверить, что они зашли так далеко. Впрочем, мы начинали этот путь вместе.

— Старик упал в воду, — Карась стоял за штурвалом, глядя на меня своими светлыми голубыми глазами. — Зря ты ему так много наливал. Видимо, подошел к борту, потерял равновесие — и готово.

— Ты это сам видел?

— Ничего я не видел. Спал, как и ты, а когда проснулся, у штурвала никого нет, и баркас по сторонам рыскает.

Я посмотрел ему под ноги. На дощатой палубе отчетливо проступали пятна крови. Их затирали, но до конца затереть не смогли. Значит, ко всему прочему мы стали еще и убийцами.

— Мужики, вы хоть соображаете, что натворили?

Ашухин перехватил мой взгляд.

— Хватит, заткнись… Старик утонул, Карась это видел, — Николай помедлил, — и я тоже видел… Свалился за борт, и мы не успели ему помочь.

Зоя испуганно смотрела на нас.

— Ты это тоже видела?

— Я же сказал, хватит! — крикнул Ашухин. — Старик утонул, и давай прекратим болтовню.

Мне вдруг стало страшно. Я почти физически ощущал опасность, исходящую от Ашухина и Тарасенко. Они почувствовали вкус денег, и сейчас их уже ничего не могло остановить.

Но сегодня это была не последняя смерть. Ласей оказался прав, когда говорил, что деньги не принесут нам счастья.


Ветер постепенно стих, и откуда-то сверху клочьями полез туман. Баркас, размеренно тарахтя, резал спокойную, слегка колыхающуюся воду. Молочная пелена закрыла все вокруг. Я сменил за штурвалом Карася. Кровь уже полностью затерли, а палубу выскоблили ножом.

Николай подошел ко мне и несколько минут стоял молча.

— Мы все повязаны одной веревкой, — медленно проговорил он. — Вместе начинали дело и вместе закончим. За тебя уже сделали самую грязную часть работы, тебе остается только молчать и не закатывать истерик. Мне жалко Ласея, но так получилось. Он утонул…

— Дожидайся, поверят тебе. Скорее, мы все четверо утонем, чем Ласей. Он всю жизнь в море ходит.

— Баркас разобьется у берега, и мы все исчезнем. Потом найдут обломки, но мы уже будем далеко…

Ашухин постоял рядом еще немного и, не дождавшись от меня ответа, пошел в трюм.

Мы двигались малым ходом, но это нас не спасло. Спустя четыре часа баркас врезался в льдину.

Серо-зеленая стена выплыла из тумана прямо перед носом нашего суденышка. Старик Ласей, может быть, и среагировал бы, но у Карася, стоявшего за штурвалом, не получилось. Он успел лишь нажать кнопку выключателя дизеля, оказалось, что поздно. Инерция тащила тяжелый дубовый корпус прямо на стену. В наступившей тишине оглушительно затрещали раздавленные борта.

Суденышко легло на бок. В воду посыпались доски, лежавшие на палубе, куски брезента, еще какой-то хлам. Я успел схватиться за болтающийся леер и повис над водой. Рядом висел, держась за штурвал, Карась. Отвесная ледяная стена, высотой метра три, поднималась из черной дымящейся воды. Если баркас перевернется — нам всем конец! Но судно, раскачиваясь, медленно обретало равновесие. Из каюты выскочили Николай и Зоя.

— Там вода! Хлещет…

Я сбежал вниз и сразу понял, что спасти баркас не удастся. Море рвалось в трюм через пробитый борт сразу несколькими фонтанами. Сколько времени у нас в запасе? Я передал Карасю первое, что попалось под руки — сумку с картошкой.

— Бросай все наверх! Туда, на льдину!

Мы швыряли вверх банки с консервами, пакеты с крупой, тряпки, чайники. Нас медленно тащило вдоль зеленого ледяного разлома. Я стоял наготове с багром. Стена пока отвесная, но должна же быть хоть какая-то трещина! Пущенный Николаем пакет с мукой долетел почти до верха и с треском распоролся об острый край льда, осыпав нас белым облаком. Карась, раскрутив за стволы ружье, зашвырнул его на льдину. Скомканное ватное одеяло, не долетев, упало в воду.

— Это ведь берег, да? Берег? — Ашухин бегал вдоль борта со своим коричневым рюкзаком, в котором лежали деньги.

Нет, это не берег! До берега отсюда не меньше сотни километров. Это всего лишь льдина, возле которой мы можем утонуть как котята, так и не сумев на нее взобраться. Ласей был прав. От судьбы не уйдешь…

Я упрямо отталкивался веслом, помогая нашему гибнущему судну продвинуться хотя бы еще немного вперед, туда, где ледяной обрыв становился более пологим. Карась помогал мне, яростно выгребая другим веслом, но еще быстрее погружался в воду баркас. Я подгреб ближе к льдине и показал на неровные ступенчатые уступы.

— Здесь можно взобраться. Зоя, лезь!

Женщина испуганно замотала головой:

— Сначала вы. Мне страшно.

Ашухин и Карась тоже нерешительно мялись. Я подхватил рюкзак с деньгами и передал весло Карасю. Уступы скользкие, а внизу дымящаяся студеная вода вечно холодного моря. Я полз, раскорячась, как лягушка, цепляясь за каждый бугорок. Мне помогало то, что кое-где в лед были вморожены водоросли, они уменьшали скольжение. Наконец я вскарабкался наверх.

Карась, раскрутив над головой, швырнул мне моток веревки. Конец не долетел до меня полметра. Еще раз! Я подхватил веревку, отполз от края и уперся в ледяной излом.

— Лезьте быстрее!

Внизу опять заминка. Ашухин подтолкнул Зою.

— Не бойся и держись за веревку.

Она карабкалась по моим следам и была уже почти наверху.

Над краем льдины показалась ее голова в красной вязаной шапочке, и в этот момент Зоя потеряла под ногами опору. Несколько секунд она висела, цепляясь за веревку, потом, вскрикнув, сорвалась вниз. Тело ударилось о дощатый борт полузатонувшего баркаса и исчезло в воде. Красная шапочка, как поплавок, снова показалась на поверхности, но уже метрах в двух от баркаса. Карась протягивал ей весло, но Зоя, видимо, ничего не соображала от шока или была не в состоянии за него схватиться.

Отшвырнув весло, Карась бросился в воду. Следом, через секунду или две, сбросив куртку, прыгнул я. Мне было страшно, но я знал, что буду презирать себя, если не прыгну. Вода обожгла, как кипяток. Я вынырнул, оглядываясь кругом. Рядом барахтался Карась, но Зои нигде не было.

Николай подогнал к нам баркас, и мы кое-как вскарабкались на палубу. Наше судно тонуло. Облепленные мокрой одеждой, мы торопливо раздевались. Нам предстояло лезть наверх. Первым взобрался Ашухин. Мы швырнули на льдину мокрые комки одежды, сапоги, еще какие-то вещи. Что-то долетало, а что-то падало вниз. Потом, держась за веревку, вылезли на льдину и мы.

Брошенный баркас, покачиваясь на мелкой волне, медленно исчез в тумане. Ему оставалось жить считанные минуты.

Мы глотали спирт прямо из канистры, запивая талой водой, которую черпали под ногами. Николай протянул нам с Женькой по куску хлеба с салом. Отрезал себе и тоже стал молча жевать. Я видел, как двигались его уши и напрягались жевлаки. Куски были большие, и жевал он долго. Я отвернулся. Ашухин отыскал среди вещей эмалированную кружку.

— Еще хотите?

— Налей, — откликнулся Карась.

Ашухин нацедил спирта и протянул Карасю.

— Вы молодцы, а я вот не успел прыгнуть.

— Какой толк? — пробурчал Карась. — Мы все не успели. Ну, царствие небесное подруге нашей…

Он медленно выпил спирт. От закуски отказался, лишь зачерпнул кружкой талой воды. Ашухин, скорбно покачав головой, выпил тоже и отрезал себе хлеба с салом. Смерть Зои не испортила ему аппетит. Я отвернулся и начал выжимать брюки.

Должно быть, что-то почувствовав, Ашухин подошел ко мне с протянутой кружкой.

— Давай за помин души.

Молча выпив, я вернул ему кружку и снова взялся за брюки. Мне почему-то показалось, что Николай сейчас решит всплакнуть. Но он только шумно вздыхал, дожевывая сало.

И все же нам повезло. Мы трое остались в живых и даже наши мешки с деньгами остались при нас. На треножнике из весел и винчестера мы развесили мокрую одежду, собрали в кучу уцелевшие продукты и вещи. Одиннадцать банок консервов, три буханки хлеба, кусок сала, мешочек с пшеном и килограмма два сахара. Голод нам пока не грозил. К винчестеру и двустволке имелись патроны.

Хлюпая мокрыми сапогами, я обошел льдину. В длину она километра полтора и чуть меньше в ширину. Кое-где я разглядел пучки водорослей и мелкий плавник. Нашел два вмерзших бревна и широкую дубовую доску, но их надо было выкалывать из толщи льда.

Остаток дня мы стаскивали к нашим вещам плавник и собирали мох для подстилки. Он был такой же сырой, как все вокруг, но это было лучше, чем мокрый лед.

Костер горел плохо. Лед под ним таял и заливал угли. Мы кое-как нагрели полчайника воды, чтобы запить банку консервов, которую открыли на ужин. Из теплых вещей у нас имелись два спальных мешка и старый облезлый полушубок Ласея. Мы постелили на мох спальник и полушубок, укрывшись вторым спальным мешком. Все быстро заснули, но так же быстро от холода проснулись. Поднялся сильный ветер. Мы лежали как в трубе, к тому же спальный мешок напитался снизу влагой.

Мы поднялись и долго бегали кругами, пытаясь согреться. Потом снова кипятили воду пока не рассвело. Берегом вокруг и не пахло. От горизонта до горизонта расстилалось пустынное серое море с гребешками волн. Льдину заметно покачивало, и от этого мы чувствовали себя еще более неуютно. Весь следующий день мы пытались хоть немного обустроить свой лагерь. На льдине нам предстояло провести черт знает сколько времени, и первое, что надо было сделать, — оборудовать более или менее сносный ночлег.

Мы разрубили пополам извлеченную изо льда доску и уложили ее в нише, которая немного защищала от ветра. В изголовье и ногах настелили кучу плавника и покрыли это сооружение слоем мха. Получилось нечто вроде гнезда. Но все наши ухищрения помогали мало. Гигантская ледяная глыба и холодное море не давали нам согреться, и мы редко спали ночью больше двух часов подряд. Днем было теплее, но мешала вода, которая струилась вокруг, накапливаясь в низинах большими лужами.

Запасов еды при экономном расходовании могло хватить недели на две. Я рассчитывал, что за это время нас кто-то заметит, или прибьет к земле. Если, конечно, не изменится ветер, который в основном дул с востока и тащил льдину вдоль побережья. После убийства старика Вырги я уже не мог относиться по-прежнему к моим спутникам. Но если с Карасем мы еще вели какие-то разговоры, вместе караулили нерп на пологом конце льдины, то Николая я старался всячески избегать. Я помнил, как он не решился прыгать за Зоей, но еще трусливее и мрачнее вел он себя сейчас.

Ашухин боялся голода. Получилось так, что пищу брался варить он сам. Учитывая наши запасы, чередовались в основном два блюда: жидкий суп из пшена с консервами и кипяток с сахаром. Подойдя как-то раз к нему со спины, я увидел, как Николай торопливо запихивал в рот остатки тушенки. Потом налил в банку супа и, запрокинув голову, торопливо выпил.

— Не подавись! — окликнул я.

Но Ашухина было трудно смутить. Плеснув в банку супа, он протянул мне:

— Попробуй, вроде ничего получилось…

Я бросил к костру найденную сухую хворостину.

— Карась придет, пообедаем все вместе, — и не выдержав, добавил: — С нашими запасами только и жрать поодиночке!

Николай сделал вид, что не расслышал.

Еще он любил рассуждать с Карасем, как будут тратить деньги. Оба собирались немедленно покупать машины. Ашухин — ”Волгу”, Карась — ”жигуленок”, шестерку. Оба часами спорили о достоинствах своих моделей и собирались зимой ехать в Крым, проветриться. Только никак не могли решить как лучше: на одной машине или сразу на обоих.

— Конечно, на двух, — настаивал Ашухин. — У каждого ведь с собой будет девочка. Захотел потрахаться, остановился, разложил сиденье, на него подругу — и валяй сколько влезет.

После мгновенной и страшной смерти Зои на наших глазах мне было противно слушать Николая. Он вспоминал свои любовные приключения и советовался с Карасем, кого из прежних подруг взять с собой.

— Можно Светку, она обоим сразу давать будет. Помнишь, которая весной у нас в конторе ночевала?

— Найдем помоложе, — авторитетно заявлял Карась. — На любой дискотеке пару сосок погрузим и поехали. И платить не надо. За жратву и выпивку все, что надо, отработают.

— И-и-эх, красота, — потягивался Ашухин. — Ящик шампанского, ящик коньяку — и вперед!

Плеск отвалившегося куска льда прервал его размышления.

— Льдина не развалится? — зевая, спросил он.

— Не развалится, — отозвался я. — Как правило, они крепкие. Но есть другая опасность. Лед все время подмывает снизу морской водой, меняется центр тяжести, и такие айсберги часто переворачиваются. Не хотел раньше говорить, настроение портить.

— Ну и не говорил бы, — отозвался Карась.

А Николай долго размышлял, шучу я или нет. Подумав, решил, что не шучу. Воображение у него работало, и он хорошо представлял, как мы будем тонуть в холодной воде. Дня на два прекратились разговоры о девочках. Он ходил по льдине, прислушиваясь к каждому шороху, потом предложил держать наготове бревно и мешок с продуктами.

— Отплывем в случае чего на бревне, потом опять попытаемся взобраться…

— Не выйдет, — мотал головой Карась, — знаешь, что будет, когда такая махина перевернется?

— Шансов нет, — подтвердил я, — остается только молиться.

— Значит, будем сидеть и, подняв лапки, ждать смерти? — нервничал Ашухин.

— Рубашку постирай, — советовал Карась, — чтобы, значит, на тот свет во всем чистом…

Подстерегающие нас опасности не мешали Николаю заново считать и пересчитывать свои деньги. Однажды, пошептавшись с Карасем, он объявил:

— Надо разделить Зоину долю на троих. Семья у нее не бедная, внучку и без нас обеспечат с ног до головы. Оставим им тысяч десять и хватит. Меньше разговоров будет, откуда и что взяли.

Карась его поддержал. Я отсчитал им по сорок пять тысяч. Ашухин, морща лоб, повертел пачки и снова, смешав деньги, разложил их на три кучки. Одну придвинул мне.

— Делим на всех троих.

Глава VI

По моим подсчетам, прошло тринадцать дней нашего унылого и холодного дрейфа на льдине. Может, и меньше, потому что похожие друг на друга дни тянулись бесконечно долго, а отмечать каждые прожитые сутки я начал лишь неделю назад.

Стало заметно холоднее. По ночам подмораживало, а однажды двое суток подряд длился самый настоящий шторм с дождем и снегом. Мы все промокли и тряслись от стужи, прижимаясь друг к другу. Огромные вспененные валы с грохотом обрушивались на льдину, брызги летели на десятки метров. Время от времени волны откалывали куски льда, и скрежет ломающихся глыб перекрывал шум океана.

Мы выпивали по стопке спирта и ждали, когда же смоет нас волнами или перевернет. Карась сидел вялый, казалось, безразличный ко всему. Николая трясло от страха, он слишком любил себя и будущую веселую жизнь. Сейчас ему особенно не хотелось умирать. Мне же до воя становилось жалко жену и сыновей. Я не сомневался, что это расплата за убийство старика Вырги и за смерть Зои.

Шторм, в конце концов, утих, но это была скверная примета. Близился сентябрь, а вместе с ним страшные осенние ураганы, которые длились неделями. Правда, время для них еще не наступило, как правило, они разыгрывались во второй половине сентября. Я все же надеялся на лучшее.

Запас продуктов подходил к концу. За все дни удалось подстрелить лишь птиц, похожих на бакланов. Мясо было жесткое и воняло рыбой, но мы их съели целиком, почти не оставив костей. Готовить еду мы Ашухину больше не разрешали, взяв эту обязанность на себя. Не умея переносить голод, он воровал тушенку, лизал из мешка сахар и жадно черпал кипящий недоваренный суп прямо из чайника, если поблизости никого не было.

Однажды, еще до шторма, я увидел, как, перевесившись через край льдины, он что-то собирал на уступе. Я подошел ближе. Оказалось, в этом месте разорвался пакет с мукой, и на льду остался тонкий слой мучной жижицы. Ашухин греб ее пятерней и отправлял в рот, обсасывая пальцы. Он так увлекся, что даже не слышал моих шагов. Я постоял за его спиной. Внезапно возникло желание схватить Ашухина за ноги и толкнуть вниз. С трудом сдержавшись, я отвернулся и зашагал прочь.

В один из дней мы открыли последнюю банку консервов. Ее предстояло тянуть на два-три дня, а может, и больше. По ложке волокнистого мяса утром и вечером в чайник с бурлящей похлебкой, где гонялись друг за другом редкие крупинки пшена. Хлеб уже давно кончился, и жидкий суп мы пили из консервных банок.

В этот же день меня отвел в сторону Карась и показал на лужицу бурой мочи.

— Кровь… и вчера так было. Кранты мне подходят…

Карась здорово сдал. Сухая бледная кожа обтягивала скулы, редкая свалявшаяся борода росла клочьями. Впрочем, и мы выглядели не лучше.

— Это почки, — сказал я. — Ты их застудил. После того купанья и ночевок на льду.

— Умру?

— От почек так быстро не умирают. Старайся не спать на спине и вообще меньше лежи.

Мне показалось, что в эти минуты между нами опять перекинулся какой-то мостик.

— Ты молодец тогда… первый за Зоей кинулся.

— Ты тоже, — отозвался Карась. — Кому-то надо было прыгать. Не Коле же? Он три раза подумает, прежде чем что-то сделает. А вообще, Зоя на его совести. Разве можно было ее в эту авантюру тащить! Знаешь, зачем он ее с собой брал?

— Догадываюсь…

— Но не до конца. Коля весной как услышал про Зойкиного богатого папашу да про подаренную ”шестерку”, от жадности даже сна лишился. Правда, в начале ты ему дорогу перешел, но он не растерялся. С женой срочно развелся и к Зойке, как влюбленный жених, подкатился. Та, конечно, не устояла, Коля красиво петь умеет. Встречаться с ним она согласилась, а замуж ни в какую. Тут ты подвернулся со своим миллионом. У Коли вообще голова кругом пошла, со всех сторон деньги, и не ухватишь. А сюда, на север, он Зою не просто так брал. Боялся ее в Астрахани оставлять, вдруг найдется кто помоложе, уведет. Да и рассчитывал все же уговорить за него замуж выйти. А оно вон как получилось… Ладно, пойдем, пока он всю похлебку не сожрал.

На следующее утро я стрелял в нерпу и промахнулся. Сильно тряслись руки. И все же нам повезло. Мы убили медведя, но это лишь приблизило смерть двоих из нас. Старик Ласей был прав. Краденые деньги тянули за собой одно несчастье за другим.

Белый медведь лежал на пригорке в полусотне метрах от края льдины. Его увидел Карась и прибежал за мной. Я взял винчестер покойника Ласея, Карась — двустволку.

— Заряжай пули…

Покопавшись в патронташе, я сам отобрал заряды понадежнее и передал Карасю. Цыкнул на Ашухина, сунувшегося было следом:

— Сиди тихо здесь!

С бугра осмотрели место, где лежал зверь. Слишком близко от края. Может успеть броситься в воду даже смертельно раненый. Медведь вдруг поднялся и, фыркнув, не спеша зашагал в нашу сторону. Это был огромный зверь с толстыми лапами и вытянутой мордой. На светло-серой, местами желтоватой шерсти выделялись три черных пятна: нос и глаза. Медведь был, наверное, сыт, потому что никуда не торопился. Понюхал воздух, зевнул и снова улегся.

— Обходим с двух сторон, — зашептал я. — Ползи вдоль гряды. Стрелять только после меня.

Я перебежал низину и тоже пополз. Через сотню метров я выдохся и минуты две лежал неподвижно, с хрипом выталкивая воздух из легких. Затем двинулся дальше. Как ни вжимался я в лед, но медведь, видимо, меня заметил. До него оставалось метров двести. Лобастая морда встревоженно обнюхивала воздух. Передвинув планку на двухсотметровую отметку, я торопливо целился. Лишь бы снова не начали трястись руки!

Я выстрелил в тот момент, когда медведь поднимался. 7,62-мм не самый лучший калибр для медведя, но попал я довольно точно. Огромная туша дернулась, я выстрелил еще раз и, кажется, опять попал. Медведь, шатаясь, бежал к воде. Следующие две пули прошли мимо. Я слышал, как они с воем рикошетили. Но раны оказались тяжелыми, шагов через двадцать медведь сел на задние лапы. Наперерез ему торопился Тарасенко. Грохнули два выстрела из охотничьего ружья, потом еще один. Карась не слишком умело добивал раненого зверя.

Когда я подошел, медведь был мертв. Огромная трехметровая туша лежала на боку, лужа крови, дымясь, растекалась по льду. Это был крупный молодой самец, хорошо нагулявший жиру за полярное лето.

Мне стало не по себе. Я охотился на оленей, песцов, зайцев и никогда не приходилось убивать таких мощных красивых зверей. Но мы уже доходили от голода, и мясо медведя было для нас последним шансом выжить.

Ашухин торопливо шагал к нам, что-то крича на ходу и размахивая руками.

— Рехнулся от радости? — засмеялся Карась. — Теперь нажрется вволю.

— Нет, он что-то рукой показывает… А ведь мы уже на побережье!

Я тоже закричал. Впереди тянулась узкая полоска земли. Я различал холмы на горизонте и блестящее ледяное поле, застывшее у берега.

— Может, и выкарабкаемся из заварухи.

Флегматичный Карась обнимал и хлопал меня по спине. От переполнявшей его радости прыгал по льду, потом, зарядив ружье, дважды пальнул вверх. Чайки, летавшие над нами, бросились врассыпную. Чайки — это хорошо! Это тоже приметы близкой земли.

Часа за два, действуя единственным уцелевшим ножом, мы сняли шкуру и распороли брюхо медведю. Бросили в сторону на лед печень, сердце и огромные легкие.

— Жаль, топор не захватили, — проговорил Карась. — Отрубили бы кусок и сразу сварили. Впрочем, можно и ножом от окорока отхватить…

Он сидел на шкуре, вытирая со лба пот.

— Витя, давай печенку сварим и сердце, — торопливо предложил Ашухин. — Пожуем, отдохнем, а потом принесем топор и разделим остальную тушу. Ты когда-нибудь медвежью печенку пробовал?

— Нет, я вообще на медведей не охотился. Их очень мало, да и запрещено.

Я кое-что начинал подозревать, хотя и не был уверен в своей догадке. Я решил проверить ее до конца.

В чайнике бурлило, плескаясь через край, аппетитно пахнущее варево — крупные куски печенки и разрезанная на три части половина сердца.

Мы выпили по стаканчику разведенного спирта, это были остатки, и сидели, поглядывая на чайник.

— Может, готово? — не утерпел Карась. — Попробуй печенку, Коля.

Но Ашухин, держась рукой за горло, мотал головой.

— Ребята, мне, наверное, от спирта плохо стало. Наизнанку выворачивает.

Он поднялся и, шатаясь, побрел прочь.

— Посадили мы желудки на этой диете… не жрем ничего, — Карась мотнул головой в сторону Николая. — Вон даже спирт не идет. Давай я, что ли, печенку попробую.

Он потянулся было к чайнику, но я удержал его за рукав.

— Сиди!

— Да я только попробую, хватит там на всех.

— Сиди, — повторил я. — Будем есть все вместе.

— Ну и жмот, — засмеялся Карась. — Там два центнера мяса лежит, а он кусочка жалеет.

Николая не было минут пятнадцать. Он пришел и лег на подстилку.

— Хреново, — пожаловался Ашухин. — Выдрало одной зеленью. Может, в спирте осадок какой-то был?

— Мы же не отравились, — сказал Карась. — Спирт нормальный, ведро целое вылакали и ничего. Это все от голодухи. Тебе поесть надо, сразу станет лучше.

— Не могу, даже тошнит от запаха.

Я уже не сомневался, что разыгрывается спектакль, в котором мой бывший одноклассник является главным действующим лицом. Я подыгрывал ему изо всех сил.

Поковырявшись в чайнике, я налил в миску немного бульона и выложил несколько дымящихся кусков. Один из кусков я поддел на нож и, обжигаясь, сунул в рот.

— Хороша печеночка, — похвалил я, хоть сунул в рот совсем не печень, а кусок сердца.

Я играл и рисковал. Если Ашухин заметит фальшь, он мгновенно извернется и тогда виноватым стану я. Но перекатывая на ладони новый кусок, на этот раз печени, я поставил перед Николаем миску.

— Ешь. Хотя бы бульончику похлебай.

Николай обессиленно мотал головой.

— Не хочу…

Неправда, он хотел есть. Ашухин отвернулся. Мы все очень хотели есть, и Карась, не вытерпев, уже копался ложкой в дымящемся вареве.

Я вернулся к костру и вдруг пинком опрокинул чайник.

— Ты чего? — не понял Карась.

Зато сразу все понял Ашухин. Я почувствовал, как мгновенно напряглось его тело.

— Иди, покажи место, где тебе стало плохо, — тихо предложил я Николаю. — Может, там кровь? Да оставь ты эти куски, — прикрикнул я на Карася, — если загнуться не хочешь. Печенка угробила бы нас не хуже мышьяка, правда, Коля?

Ашухин молчал. События разворачивались слишком стремительно, и он еще не успел решить, как действовать дальше.

— Когда ты варишь суп, — сказал я, — то начинаешь черпать пшено еще сырым. А сейчас целый час ждал пока сварится печень и не схватил ни кусочка.

— Чего ты мелешь! Не видишь, что мне стало плохо?

— Идем, покажешь следы!

Карась непонимающе смотрел то на меня, то на Николая. Кажется, он до сих пор ничего не понял.

— В печени белого медведя содержится яд. Триста-четыреста граммов печенки — и любому из нас конец. Слушай, откуда ты взялся, такой паскуда? Неужели двухсот пятидесяти тысяч тебе мало?

— А тебе не кажется, что ты валишь с больной головы на здоровую?

Николай, уже оправившись от растерянности, спокойно смотрел на меня. Пожалуй, он смог бы все перевернуть с ног на голову и сделать виноватым меня. В нем пропадал большой актер. Но мы с Карасем слишком хорошо знали Ашухина и оба догадывались, на что он способен.

Дальнейшие события разворачивались мгновенно. Карась бросился на Ашухина, но в руках у того уже оказался винчестер.

Пуля ударила Женьку в верхнюю часть живота и отшвырнула назад. Ашухин лихорадочно рвал рычаг затвора, досылая следующий патрон.

Но этого патрона не оказалось, магазин был пуст. Четыре пули ушли на медведя, пятый достался верному помощнику Ашухина Женьке Тарасенко. Мне не хватило. Я это знал, когда бежал навстречу щелкнувшему бойку, но мне все равно было жутко. Ашухин пятился, поднимая над головой разряженную винтовку. Я ударил его в челюсть и, не удержав равновесия, свалился вместе с ним, тяжело подмяв Ашухина под себя. Он сдавленно вскрикнул, скорее, даже захрипел и тут же обмяк, потеряв сознание.

Я поднялся. Евгений Тарасенко, по кличке Карась, наш экспедитор и охранник, умирал. Из-под него вытекла огромная лужа крови, для этого хватило полминуты. Женька прерывисто, очень часто дышал, пальцы рук дергались, я отвернулся и шагнул в сторону. У Тарасенко началась агония, и помочь я ничем не мог.

Но и у Ашухина дела обстояли плохо. Он так и не пришел в сознание. Я понял причину, когда оттащил тело в сторону. Падая, Ашухин ударился об острый ледяной гребень. У него был сломан позвоночник.


Я часто потом задумывался, зачем Николаю понадобилась наша смерть. Жадность? Возможно. Я не забуду его глаз, когда в первый раз вытаскивал из мешка деньги и отсчитывал двести двадцать тысяч, долю Ашухина. И как потом, после смерти Зои, он потребовал разделить ее деньги. Но, кроме жадности, главная причина была в другом.

Мы слишком далеко зашли. Кроме кражи, которая обеспечивала каждому из компании достаточно лет тюрьмы, на нас повисло убийство. Ашухин был самым дальновидным. Он хорошо понимал, если мы попадем в поле зрения уголовного розыска или комитета госбезопасности, нас расколят и обязательно докопаются до истины. Трех человек легко поймать на противоречиях и обмане. Ни мне, ни Карасю он не верил.

Но он перехитрил сам себя. Все кончилось хреново для каждого из нас, и неизвестно, какая судьба ждала меня. Тело Евгения Тарасенко медленно застывало. Я кое-как скрестил на груди руки, испачканные кровью. Наверное, их следовало бы помыть, но воды не было. Я не смог отыскать и какой-либо груз, чтобы привязать к ногам. Впрочем, в ледяной воде Арктики труп может вообще не всплыть. Я перевалил тело через край льдины. Оно с плеском погрузилось в воду, потом появилось снова и несколько секунд колыхалось на поверхности. Я отвернулся, а когда снова поглядел вниз, на поверхности воды ничего не было. Темное продолговатое пятно быстро исчезло в глубине.

В ледяной нише, где мы спали, я постелил медвежью шкуру и перетащил туда Ашухина. Он находился в каком-то оцепенении, невидяще уставившись вверх.

— Ноги, — прошептал он. — Я не чувствую их…

Я промолчал и стал разжигать костер. Я хотел есть.

Ашухин зашевелил рукой, корябая пальцами лед.

— Почему ты молчишь? Где Женька?

— Уже забыл?

— Забыл… — как эхо отозвался Ашухин. — Он бросился на меня с ножом, и я стрелял. Что с моими ногами?

— Ты сломал позвоночник.

У меня не было желания утешать его.

— Я умру, да?

— А ты хотел бы всех нас пережить? Пробуй…

Спустя полчаса, он попросил:

— Посади меня, чтобы я мог видеть берег.

Я перетащил шкуру немного в сторону и посадил Ашухина спиной к ледяному торосу.

— Налей мне спирта.

— Он весь кончился.

— Ну хотя бы полстакана. Знаешь, как больно…

— Спирта не осталось. Ты будешь есть мясо?

— Отравленную печень, да? Хочешь от меня избавиться?

Ашухин беззвучно плакал, и слезы стекали по щекам. Ему было жалко себя, как не было в жизни жалко никого другого. Он не хотел умирать. Не хотел верить в неотвратимость собственной смерти и надеялся, что его все же спасут. По-другому не могло быть. Ведь его жизнь значила неизмеримо больше, чем жизнь всех остальных…

Берег был уже рядом. Льдина заметно к нему приблизилась. Я поел вареной медвежатины и лег в стороне от Ашухина, закутавшись сразу в два спальных мешка. На душе было скверно. Во мне что-то переломилось. Человек не может оставаться таким, как прежде, когда рядом случается столько смертей, в которых виноват и сам.

Ашухин прожил еще сутки. Он боялся, что я увижу корабль или лодку и не скажу ему.

— Корабль… здесь должны быть корабли… ты ведь подашь им сигнал?

— Подам, — отвечал я.

— Ты не подумай, я тебя не выдам. Скажу, что поскользнулся и упал сам.

Про застреленного им Тарасенко Ашухин не вспоминал. Потом он потерял сознание и, не приходя в себя, умер. А спустя еще несколько часов льдина воткнулась в отмель, подойдя почти вплотную к береговому припою. Зеленый ноздреватый лед выглядел не слишком надежно, но я знал, что другой возможности выбраться на берег у меня не будет. Достаточно небольшого ветра, и льдину опять потащит в океан.

Я торопливо собирал вещи, бросая лишнее в воду: винчестер старика Вырги, к которому не было патронов, его полушубок, спальный мешок, какие-то тряпки. Чем меньше следов, тем лучше.

Прежде чем спрыгнуть вниз, я оглянулся. То, что когда-то было Николаем Ашухиным, сидело, привалившись спиной к торосу и смотрело мимо меня невидящими глазами. Мелькнула мысль: а что, если сбросить тело в воду? Наверное, это был бы лучший выход — не останется никаких улик, но я не мог забыть Женьку Тарасенко, как медленно и неохотно погружался он в глубину.

Почти полдня я добирался до берега. То, что смотрелось издалека сплошным ледяным полем, оказалось на самом деле месивом талой воды, торосов и огромных промоин. Мне приходилось делать километровые крюки, чтобы обогнуть трещины и затопленные участки льда. Через пару часов я был уже насквозь мокрым и не пытался обойти мелкие лужи.

Вдобавок ко всему возле берега сильное течение растопило лед. Полоса бурлящей черной воды отделяла меня от береговых уступов. Я сел прямо на лед, тупо уставившись перед собой. Я был настолько измотан, что уже не хотел ничего. Рядом лежал мой синий рюкзак, набитый кусками медвежьего мяса и пачками денег. Больше всего мне хотелось пнуть его изо всех сил и столкнуть в воду. Уже погибли четыре человека, и совсем мало шансов выбраться оставалось у меня.

Подступающий холод заставил подняться и шагать дальше. Солнце клонилось к горизонту, и примерно через километр я увидел перед собой галечную гряду. Здесь также кипело струями сильное течение, но, по крайней мере, было неглубоко. Я спрыгнул в воду и, с трудом удерживая равновесие, побрел к берегу. Ружье и патронташ над головой, раза два споткнувшись, я успевал прижать их к себе, но течением все же сорвало спальный мешок, привязанный к рюкзаку, и мгновенно унесло прочь.

Остаток ночи провел на отмели возле огромного костра, благо плавника кругом хватало. Утром двинулся дальше. Через километр или полтора я наткнулся на приземистую бревенчатую избу. Дверь была приперта колом, а единственное узкое оконце забито доской. Я вошел внутрь и постоял, всматриваясь в полутьму, наполненную запахом холодной золы, прелых шкур и мышиного помета. Ближе к двери стояла печь, сделанная из бензиновой бочки, обложенной камнями. Закопченная, склепанная из старых ведер и кусков жести труба исчезала в прорубленной квадратной дыре, тоже обитой жестью. Потолок провис, а пол, сбитый из огромных сосновых плах, покрылся слоем плесени. Но, в общем, избушка находилась в довольно приличном состоянии. Видимо, сюда наведывались люди, скорее всего, рыбаки.

Я потоптался на пороге и двинулся дальше. Береговая полоса все больше и больше отклонялась на юг, а потом повернула на запад. Я шел по кругу и вскоре понял, что это значит. Но упрямо продолжал шагать, пока впереди не показалась знакомая бурлящая протока и ноздреватый подтаявший припой. Льдину с мертвым Ашухиным уже снова утащило в море, но это ничего не меняло. Из одной ловушки я попал в другую. Я был на острове.

Повторялась история двухлетней давности. Но тогда нас было двое, среди груза самолета оказалось несколько ящиков консервов, а самое главное, нас искали. Сейчас я был всего лишь измотанным одиночкой, искать которого никто не собирался.

С пологого холма я различал на горизонте серую полосу скал и отдельные вершины. Человеческого жилья и рыболовных судов видно нигде не было — берег оставался пустынным. Подходила к завершению путина и близился период осенних штормов, вряд ли здесь до весны появятся люди. Оставалась надежда на случайное судно или на то, что рано или поздно море замерзнет. Тогда я смогу добраться до берега.

Я вернулся к избе. Теперь я не сомневался, что в этом закопченном балагане мне придется провести немало дней.


Ржавая печь нещадно дымила, но впервые за полмесяца я спал в тепле. В доме, видимо, жили летом рыбаки, еще не забывшие северный обычай. К закопченному брусу в углу был подвешен мешок с продуктами: килограммов пять пшена, немного муки и пачка чая. Под нарами я обнаружил рогожный куль с крупной спекшейся в ком солью. Голодная смерть мне пока не угрожала.

Первые недели моего пребывания на острове пролетели незаметно. Я понимал, что глупо рассчитывать на случайную встречу с людьми, когда на носу висела бесконечно долгая полярная зима. И как ни тягостно было представлять будущую зимовку на острове в темноте и одиночестве, я взялся за подготовку уже на следующий день.

Будь у меня достаточно патронов, я мог бы настрелять птиц. Уток и гусей на острове и в заливах вокруг него хватало. Но у меня оставалось всего полтора десятка зарядов. Требовалась более крупная дичь. После долгих поисков я выследил и убил двух нерп. Это был уже приличный запас мяса.

Каждый день я подолгу бродил вдоль галечных отмелей. Прибой иногда выбрасывал на берег ослабевших или раненых рыбин. До наступления октября я набрал и засолил килограммов двадцать рыбы.

Вечером, при свете огарка свечи, я перебирал и сушил пачки денег, отделяя в сторону банкноты, испачканные медвежьей кровью. Я стал почти миллионером и как никогда хотел выжить. Ночами мне снилась семья, и я твердо знал, что доберусь до дома.

Но, оказывается, я слишком плохо знал, что такое одиночество и полярная ночь.

Кажется, это началось в октябре. Уже выпал снег, а мимо острова плыли льдины и целые ледяные поля. Там, где вода была спокойнее, море замерзало, это были лишь отдельные участки. Добраться до берега мешали протоки. Бурлящая вода парила на холоде, упорно не желая замерзать. Там, где бесконечный прибой бился о скалы, громоздились огромные глыбы желтого соленого льда.

Ночь уже длилась почти полные сутки. Лишь в полдень сумеречный рассвет раздвигал на полтора-два часа темноту — и снова подступала ночь.

У меня началась бессонница. Я лежал долгими часами, невольно вслушиваясь в темноту. Сотни звуков пронизывали окружающий мир. Многие я угадывал: шуршание мышей, уханье огромных белых филинов и треск лопающегося льда. Другие звуки казались поначалу странными и даже таинственными, но их я тоже угадывал, даже если для этого приходилось выходить из дома. На все лады, едва не повторяя человеческие голоса, бился ветер в расщелинах скал. После удачной охоты неторопливо проходили мимо песцы, и скрип снега под лапами небольших полярных лисиц отдавался в морозной тишине грузными шагами.

Звуков становилось все больше. Наверное, потому, что с каждым днем обострялся мой слух. Однажды я услышал отчетливые человеческие голоса. Они о чем-то спорили друг с другом. Я выскочил наружу, подумав, что мимо проходит какое-то судно. Но освещенное луной море оставалось пустынным. Голоса тоже умолкли.

Спустя какое-то время голоса послышались снова. Один из них мне показался знаком. Я долго стоял у дверей избушки, потом взял ружье и пошел вдоль берега сначала в одну, потом в другую сторону. Я не увидел ни одного человеческого следа и усталый повалился на нары.

Через двое или трое суток я вдруг отчетливо услышал среди ночи негромкие голоса Николая и Зои. Они разговаривали и смеялись, но в дом почему-то не заходили. Я выскочил наружу, голоса раздавались с другой стороны дома.

— Зоя, Николай! — позвал я.

Они не обращали на меня внимания, и я бросился к ним. Сделал один, потом второй круг, но догнать их не успевал. Я вдруг остановился, пораженный мыслью, что схожу с ума. Откуда могли взяться Зоя и Ашухин? Они давно мертвы! А вдруг Зоя сумела выплыть и добраться до льдины, где остался Николай? Он лишь притворялся мертвым, боясь, что я его убью…

Я долго ползал по снегу, рассматривая следы. Но все кругом было слишком истоптано. Днем я вскарабкался на холм и долго наблюдал. Остров, море, ледяные поля оставались пустынными.

Спаслись, оказывается, не только Зоя и Николай. Старик Ласей тоже сумел добраться до острова и временами негромко со мной разговаривал. Я даже раза два видел сквозь окошко его лицо, заросшее седой бородой.

— Зря вы затеяли это дело, — задумчиво говорил старик, — краденые деньги не приведут к добру.

— Так ведь деньги мои, — настаивал я. — Я их заработал.

— Ну тогда ладно, — соглашался Ласей.

Я звал старика перекусить, но он отнекивался.

— Если бы спиртику…

— Кончился спирт, — отвечал я. — А то, конечно бы, налил.

— Ну тогда пойду погуляю. Завтра опять приду.

Мой рассудок мутился с каждым днем все больше и больше. И все агрессивнее становился Ашухин. Поначалу он притворялся, желая усыпить мою бдительность. Теперь же открыто рвался отомстить мне. Выжидал лишь, когда я покрепче засну, чтобы зарезать спящего. Дверь в избу не закрывалась, и я подпирал ее ящиком из-под консервов. Рядом с собой на нары клал заряженную двустволку. Николай скалился в окно, и я предупредил его:

— Полезешь, буду стрелять! Я не шучу.

— Я тоже, — тихо проговорил он. — Ты сломал мне спину. Как я теперь буду любить женщин?

В другой раз он потребовал свою долю денег. Я не хотел доводить дело до крайности и отделил его двести двадцать тысяч. Завернув пачки в кусок целлофана, показал Ашухину сверток в окно.

— Забирай!

Но Николай молчал. Тогда я отнес деньги и сунул в расщелину скалы, присыпав сверху снегом.

— Твоя доля лежит здесь, — крикнул я. — Можешь забирать в любое время.

В ту же ночь он потребовал Зоину долю, но я наотрез отказал. Зоя жива, и ее деньги я отдам только ей.

— Она моя невеста, — настаивал Ашухин. — И деньги у нас общие.

— Почему же тогда ты струсил прыгать за своей невестой?

— Это не твое дело! Но до утра ты не доживешь.

Он оскалился и погрозил кулаком. Я выстрелил в окно сразу из обоих стволов. Брызнули осколки стекла, и в дом клубами ворвался морозный воздух. Перезарядив ружье, я выскочил наружу, но Ашухина нигде не было. Я понял, что промахнулся.

Заткнув дыру в окне куском старого одеяла, я уселся в дальний угол нар и стал ждать. Я знал, что Ашухин меня не оставит в покое. Прошло пять или шесть часов. Я начал дремать, но в дверь кто-то с силой толкнулся, и я снова выстрелил.

Сумасшествие гнало меня прочь из теплой избы. Сжавшись на снегу в комок, я часами ждал Ашухина. В доме я чувствовал себя как в ловушке.

Иногда меня звала Зоя, и я бежал на ее голос, пока не выбивался из сил. Я терпеливо доказывал старику Ласею, что деньги принадлежат мне, а чтобы он не обижался, подарил ему сто тысяч.

Помутнение уже почти не отпускало меня. Изредка, очнувшись, я видел себя словно со стороны, бредущего вдоль отмели или вновь перепрятывающего деньги.

Я часами караулил среди скал Ашухина, держа в руках незаряженное ружье, к которому не осталось ни одного патрона. Я почти совсем перестал есть и, конечно, протянул бы недолго. Но мне в очередной раз повезло. На остров высадили на вертолете двух охотников-промысловиков и обратным рейсом увезли меня. Связанного по рукам и ногам, истощенного и завшивленного человека с безумным блеском в глазах. Ничего этого я не помнил, как не помнил попыток убегать от вертолетчиков, целиться и щелкать в них из разряженного ружья.

Лишь к весне ко мне начало возвращаться сознание. Я видел белый потолок больничной палаты, лица жены, старшего сына и пытался им что-то рассказывать, но не мог вспомнить слов. Улучшение наступало медленно. Я по частям вспоминал наше плавание, смерть Ласея Вырги, Зои, Женьки Тарасенко. Николая Ашухина.

Однажды пришли люди в штатском и стали задавать вопросы. Их голоса меня утомляли, я попросил бумагу и несколько дней подряд писал, ничего не скрывая. Потом меня снова возили на остров. Я показывал тайники, где прятал деньги. Нашли почти всю сумму, не хватало десяти или пятнадцати тысяч. Я равнодушно смотрел, как укладывали в чемодан разлохмаченные сырые пачки банкнот, в пятнах копоти и медвежьей крови.

За прошедший год в результате реформы и инфляции сумма уменьшилась во много раз. От прежнего миллиона остались лишь огрызки, впрочем, я об этом мало задумывался.

Против меня возбудили уголовное дело и почти год возили на разные экспертизы. В конце концов признали невменяемым и, подержав еще немного, отпустили, вернее, передали на руки жене.

Для общества я считался не опасным.


Прошло два года. Мы с семьей переехали из Астрахани в небольшое село, где жили родственники и где нас никто не знал. Я устроился механиком в гараж и купил мотоцикл. По субботам ездим с кумом на рыбалку и паримся в бане. Старший сын вернулся из армии, младший заканчивает техникум. Жизнь вроде складывается неплохо.

Я только не люблю зиму. Снег и плывущие по реке льдины слишком остро напоминают мне о прошлом. Я словно наяву вижу айсберг, который до сих пор носит по океану. И глаза человека, глядящие сквозь лед в никуда.

Загрузка...