Создатели памяти. Политика прошлого в России

В интервью со мной журналист, работавший в то время в государственных СМИ и пожелавший остаться неизвестным, подтвердил, что события, приведшие к ситуации на Украине, стали поворотным пунктом в отношении государственного контроля и его влияния на новостную комнату (Журналист [анонимно] 2018). После аннексии Крыма СМИ и правительство использовали популярность аннексии, чтобы подчеркнуть единство российского народа за президентом, считая тех, кто расходится с ним, "пятой колонной" (Путин 2014). Но сделать это им удалось благодаря изменениям в медийном ландшафте, произошедшим не только с самого начала мандата Путина, но и в преддверии и в первые дни протестов на Евромайдане. В этот период правительство упразднило информационное агентство "РИА Новости" и заменило его на "Россия сегодня", возглавляемое Дмитрием Киселевым, который в 2014 году был наказан за роль главного пропагандиста Кремля. Чтобы дать представление о его увещевательном стиле, в первые дни войны на Украине в 2014 году Киселев с ухмылкой пригрозил, что Россия может превратить США в радиоактивную пыль. Его главным редактором в "России сегодня" является главный пропагандист RT Маргарита Симоньян. При всех своих проблемах РИА Новости ранее обеспечивало относительно бесцензурную атмосферу, журналистам предоставлялась свобода исследовать практически все области, и в целом они были защищены от политических выпадов (Журналист, ранее работавший в РИА Новости [анонимно] 2018). За поглощением "РИА Новости" вскоре последовало увольнение Галины Тимченко, редактора независимого новостного портала "Лента". Примерно в то же время власти атаковали оппозиционный телеканал "Дождь" за проведение вышеупомянутых дебатов о том, должен ли был СССР сдать Ленинград нацистам во время Второй мировой войны, чтобы избежать ненужных страданий мирного населения.

С февраля 2022 года государство стало гораздо более жестким в своих попытках усилить контроль, но традиционно Кремль использовал широкий спектр методов для контроля над СМИ и направления их освещения, включая взятки, преференции, косвенный контроль через собственность, контроль над рекламой и отказ в предоставлении доступа к информации (Вартанова и Лукина 2017). Этот политический контроль, в свою очередь, был усилен хорошо задокументированной самоцензурой среди журналистов, работающих в государственных СМИ, которые способствовали созданию собственных границ, не требуя от правительства их указания (Бенюмов 2013). Ситуация усугубляется документально подтвержденным влиянием государственного телевидения на Рунет (Cottiero et al. 2015) и слиянием новых социальных медиа с более традиционными формами СМИ (Gaufman 2015). Более того, закон о СМИ от 2017 года заставил новостные онлайн-агрегаторы включать только СМИ, зарегистрированные в федеральном агентстве Роскомнадзор (то есть только одобренные государством СМИ). В противном случае доступ к сайту может быть заблокирован. Таким образом, выбор источников, используемых Яндексом, самой популярной поисковой системой в России, был исчерпан (Wijermars 2021).

Российское правительство значительно расширило законодательство в сфере коммуникаций, ужесточив контроль над интернет-инфраструктурой, онлайн-контентом и конфиденциальностью коммуникаций. В последние годы были приняты новые законы и нормативные акты, которые расширили и без того значительные возможности властей по автоматической фильтрации и блокировке интернет-контента. Это означает, что российское правительство больше не зависит и не требует сотрудничества с провайдерами для осуществления блокировки. Более того, оно может использовать и другие методы для изменения контента, как в случае с "Яндексом", где, помимо вышеупомянутых ограничений на регистрацию, Кремль настоял на использовании алгоритма, который отдает приоритет контенту государственных СМИ и сильно затрудняет появление антикремлевских СМИ. С момента ухода основателя Павла Дурова в 2014 году крупнейший российский сайт социальных сетей "ВКонтакте" тесно сотрудничает с правительством. Кремль часто угрожает как отечественным, так и зарубежным компаниям социальных сетей штрафами или ограничением доступа на рынок, что обычно, но не всегда, приводит к их подчинению. Конечно, такие компании, как Google и Facebook, продемонстрировали обезоруживающую кротость перед лицом требований Кремля - особенно в отличие от их готовности платить налоги - как это было видно, когда обе компании закрыли контент, созданный командой Навального для поощрения тактического голосования (Smart Voting) под давлением властей (Roth 2021). Подобные меры являются частью более широкого проекта Кремля по распространению своего суверенитета на интернет, в надежде создать параллельную сеть, работающую исключительно на российских серверах. В теории, хотя до ее реализации еще далеко, так называемый интернет-суверенитет позволит России разработать технологию выборочного ограничения доступа к запрещенному контенту без риска сопутствующего ущерба. Несмотря на то что эти меры связаны с новейшими технологиями, они представляют собой не более чем цифровое воплощение одержимости Кремля культурным суверенитетом и контролем над культурным пространством.

В результате такого государственного контроля и его усиления у некоторых сторонних наблюдателей появилась тенденция рассматривать все российские государственные СМИ как одномерную пропаганду, не связанную с реальностью и не заслуживающую доверия, подобно поздней советской прессе. Это ошибочное предположение и неверный подход. Во-первых, любое серьезное исследование конструирования идентичности должно в полной мере учитывать дебаты и дискурс СМИ в изучаемой стране. Более того, в России, по данным опросов Левада-центра с 2013 по 2018 год, телевидение было основным источником информации почти для 90 % респондентов, при этом более 50 % доверяли изображению событий на телеканалах больше, чем любому другому источнику (Левада-центр 2018). Новостные программы федерального телевидения (такие как еженедельные выпуски новостей "Вести недели" и "Воскресное время") очень влиятельны, поскольку транслируются на всю страну для всего воображаемого политического сообщества (Burrett 2011). Количество просмотров этих программ также значительно выросло в период с 2012 по 2015 год (Полуэхтова 2015). Таким образом, российские СМИ пользуются значительной популярностью и должны рассматриваться в качестве объекта исследования, поскольку они серьезно относятся к своей работе по убеждению людей в проправительственных нарративах. Следующая глава как раз и посвящена этому, поскольку в ней рассматривается, как СМИ пытались представить поворотные моменты во внутренних и внешних делах России как исторические повторы эмоционального, даже травматического прошлого.

Глава 3. Прошлое как настоящее. Историческое обрамление Украины, санкций и Сирии

24 августа 2014 года российские и пророссийские силы провели по улицам Донецка десятки всклокоченных украинских военнопленных. Когда пленные проезжали мимо толпы, разъяренные гражданские зрители выкрикивали оскорбления в их адрес, бросали предметы и тухлую еду. Поддерживаемые Кремлем ополченцы , возглавлявшие это стилизованное шествие, были одеты в георгиевские ленты , памятный символ победы СССР над нацизмом. На первый взгляд, присутствие такой символики может показаться необычным и даже случайным, но это было частью целенаправленной попытки наполнить парад смысловыми денотатами Великой Отечественной войны. Парад пленных украинских солдат был тщательно продуман и повторял парад Красной Армии нацистских военнопленных по улицам Москвы в 1944 году. Российские СМИ внимательно освещали его, исторически оформляя не только парад, но и весь конфликт на востоке Украины как повторение эпической битвы Советского Союза против нацистской Германии.

Зрелище 2014 года стало ужасающим примером того, как в российской политической культуре постоянно происходит репрезентация Великой Отечественной войны и других исторических триумфов и трагедий. Ужасающий, но далеко не редкий: этот тип смешения был лишь одним из десятков тысяч исторических ссылок, (пере)созданных российскими СМИ и политическими акторами с 2012 года. Вместе взятые, эти ссылки составляют подробный нарратив, в котором текущие события "исторически обрамлены". Историческое обрамление можно определить как обрамление СМИ современного события в рамках исторического прецедента: СМИ объединяют сегодняшний и прошлый эпизоды. Основа теории фрейминга заключается в том, что СМИ фокусируют внимание на определенных событиях, а затем помещают их в смысловое поле. В российских СМИ, освещавших несколько важных событий во время третьего президентского срока Путина, это поле смыслов располагалось в рамках выборочных и эмоциональных нарративов о прошлом. Таким образом, парад украинских военнопленных должен был опираться на историческую рамку, которая уже была заложена СМИ в сознание зрителей и исполнителей.

Этот конкретный фрейминг основан на сравнении российскими государственными СМИ конфликта на Украине с Великой Отечественной войной - сравнительный контент, на котором строится нынешний нарратив России о "денацификации" Украины. Но были и другие, и в этой главе подробно рассматриваются три примера исторического фрейминга как ключевого элемента в попытках правительства и СМИ сделать историю настоящей. Чтобы прояснить, как это работает, я применил "анализ фреймов", разновидность дискурс-анализа, к освещению российскими СМИ и правительством трех ключевых событий, произошедших в определяющие эпоху 2014 и 2015 годы: украинского кризиса, введения жестких западных санкций против России после крушения MH17 и российской военной интервенции в Сирии. Из всех существующих методов анализа медиадискурса я решил, что анализ фреймов лучше всего подходит для анализа процесса. Функция фрейма заключается в определении проблемы (и ее причин), утверждении моральных аспектов проблемы и последующем предложении решения (Kuypers 2006).

В своем подходе я принял уточненный подход Майкла Каччиаторе, Дитрама Шойфеле и Шанто Айенгара (2016) к анализу фрейминга, в котором подчеркивается необходимость изучения "фрейминга эквивалентности" - растущей тенденции СМИ к детальному сравнению и смешению одного события с другим. В той же статье они также подчеркивают важность уже существующих, культурно зависимых "схем" (здесь: точек сравнения) для успешного фрейминга в СМИ. Это оказалось весьма уместным для моего анализа освещения событий в российских СМИ, поскольку в качестве точки сравнения выступала знакомая, мифологизированная версия истории.

В плане применения я адаптировал подход Марка Миллера (1997), в котором он картирует фреймы с помощью частоты ключевых слов, основывая свой метод на идее, что фреймы строятся посредством стратегического использования или пропуска определенных слов и фраз. В своем анализе фреймов я сначала установил наличие исторического фрейма и составляющих его субнарративов, а затем сравнил использование фреймов в разных источниках. Мне удалось сохранить необходимую детализацию, анализируя тексты по отдельности, что позволило учесть в анализе нечасто встречающиеся слова, относящиеся к фрейму. Выявив наличие исторического фрейма, я сгруппировал ключевые слова и фразы в тематические кластеры, адаптировав методику, использованную Брюсом Этлингом и др. в их анализе российской блогосферы (Etling, Alexanyan and Kelly 2010).

Российские СМИ и политики используют эти подробные аналогии, чтобы подчеркнуть актуальность истории, придать ей значение для повседневной жизни людей. Вместо того чтобы использовать историю как краткую аналогию, пользователи исторического фрейминга фокусируются на детальной и интенсивной демонстрации повторения и повторяемости исторического события в настоящем. Первая и наиболее заметная особенность - интенсивность уровня повторения. Часто повторяющееся смешение прошлого исторического события с настоящим новостным событием составляет основной и самый базовый прием, необходимый для исторического фрейминга. Во всех исследованиях, упомянутых в этой главе, высокий уровень повторения исторических сравнений продолжался в течение как минимум двух месяцев, причем все источники последовательно описывали предполагаемое повторение истории.

Повторяющееся и ограниченное поле исторической референции в СМИ также опирается на тенденции, выявленные учеными, работающими с российскими СМИ, где освещение ограниченных тем с повторяющимися мотивами описывается как определяющая характеристика новостной повестки дня (Stent 2013: 112). Использование таких приемов особенно ярко выражено в заявлениях правительства, в правительственной ежедневной "Российской газете" и ежедневном таблоиде "Комсомольская правда". Эти источники повторяют почти одинаковые фразы, как в примерах, взятых из российских государственных СМИ, освещавших введение Западом санкций в 2014 году:

Объявив о своей победе в "холодной войне"...

Российская газета 2014c

Так называемые "победители" в холодной войне решили надавить на события...

Президет России 2013

Победители, в кавычках, в холодной войне...

Чигишов 2014j: 34.17

Подобные приемы напоминали позднесоветский период, когда использовались повторы и набор фраз, включая почти точное повторение целых кусков языка или "шаблонов" (Gorham 2016; Yurchak 2005: 63). Другой прием, особенно заметный в бульварной прессе, заключался в том, что СМИ контекстуализировали новые статьи, включая в них пространные выдержки из предыдущих материалов (Mazur 2014). Аналогичным образом "Российская газета" вставляла в свои материалы целые разделы из связанных предыдущих статей (Забродина 2014а, 2014б; Домчева 2014; Зубков 2014; Воробьев 2014б, 2014а).

Несмотря на склонность к повторам, для сохранения значимости сравнения источники должны были адаптировать свои повествования к развитию событий. Обращения СМИ и политиков к историческим точкам сравнения были более частыми и драматичными в те моменты, когда объективная реальность угрожала делегитимизировать российскую версию событий. Напротив, анализ использования СМИ ссылок на историческое обрамление, отслеженный по датам, показывает, что они сокращали использование исторического обрамления, когда события развивались в пользу правительства, подтверждая убеждающие намерения, лежащие в основе использования исторического обрамления. СМИ и политики часто сопровождали такие изменения сменой тона, так что любое увеличение количества ссылок происходило наряду с более острой и милитаристской риторикой. Например, при освещении украинского кризиса на неделе, закончившейся 23 марта 2014 года, последовавшей за аннексией Крыма , большинство СМИ значительно сократили количество сравнений украинского кризиса с Великой Отечественной войной, заметно смягчив риторику (Чигишов 2014c: 03.54).

Историческое обрамление само по себе не является новым явлением и опирается на давнюю традицию исторической аналогии сверху вниз в России: война в Донбассе была объединена с Великой Отечественной войной, так же как советские власти представляли 1941-1945 годы как повторение войны 1812 года против Наполеона, которая, в свою очередь, изображалась как повторение битвы под Москвой 1612 года. Возможно, использование исторического фрейминга имеет свои корни не только в конфликтах и разделениях, но и в коммунистическом прошлом, где власти часто пересказывали историю "в презентистских рамках" (Lampe 2003: 4), напрямую связывая ее с сегодняшним днем. Коммунистические лидеры часто обращались к прошлому, чтобы поддержать легитимность новых социалистических государств, "обеспечивая исторический прецедент" (Lampe 2003: 4; см. также Brandenberger 2002).

Изучая памяти на посткоммунистическом пространстве, Майкл Бернхард и Ян Кубик (2014) описывают концепцию, схожую с историческим обрамлением: мнемоническое наслоение. Этот термин обозначает, как одна память сочетается с другой, принимая ее подтекст. Однако, несмотря на структурное сходство, историческое фреймирование отличается тем, что предполагает детальное смешение текущих событий с историческими. Более того, исторические события выполняют не только сравнительную, но и каузальную функцию: поскольку настоящее событие совпадает с прошлым, мы знаем, как будет развиваться настоящее событие - точно так же, как и прошлое. Иначе говоря, вместо того чтобы накладывать друг на друга нарративы, в историческом обрамлении они сливаются воедино. Это объединение также отличает историческое обрамление от понятия Александра Эткинда " memory event", поскольку последнее создает разрыв с общепринятой репрезентацией данного исторического события, тогда как историческое обрамление - это интенсификация уже принятой репрезентации (Etkind 2010). Тем не менее, есть некоторые схожие эффекты, а именно: историческое обрамление, как и события памяти, наделяет прошлое новой жизнью, хотя, возможно, не в будущем, а в настоящем.

Джуария Гилани и др. ближе всего подошли к изложению исторического фрейминга в своем исследовании исторических аналогий и их эффектов (Ghilani et al. 2017). Некоторые из приведенных ими аналогий являются примерами исторического фрейминга, поскольку они представляют собой устойчивые и интенсивные смешения, но, несмотря на то, что здесь есть совпадение, историческая аналогия часто представляет собой одноразовое неразвитое сравнение, в отличие от исторического фрейминга. Более того, как уже отмечалось, историческое обрамление требует если не причинно-следственной связи, то, по крайней мере, структурного сходства, которое (предположительно) приводит к аналогичным результатам: настоящее событие происходит так, потому что и/или так же, как и прошлое событие, произошло именно так. Это касается как абстрактных и умозрительных связей, как между Великой Отечественной войной и украинским кризисом 2014 года, так и более конкретных, как между более близкими событиями 1990-х годов и эпохи Путина. Несмотря на эти расхождения, многие выводы Гилани и др. актуальны: например, они показывают, что нарративы СМИ становятся гораздо более впечатляющими при использовании развитых исторических аналогий.

Применяя дискурс-анализ для понимания того, как работают нарративы исторического обрамления, я стремилась дать подробное описание, объяснение и критику текстовых стратегий, используемых для "натурализации" исторической одержимости в источниках, чтобы она выглядела как реакция здравого смысла (Riggins 1997: 2). Источники, которые я анализировала, перечислены ниже в алфавитном порядке:

Аргументы и факты" - еженедельная московская газета, принадлежащая Правительству Москвы по состоянию на 7 марта 2014 года. Газета выходит большим тиражом 1,2 миллиона экземпляров и пользуется большой популярностью еще с советских времен (Media Landscapes 2018). По сравнению с другими государственными СМИ, газета допускает широкий спектр мнений при освещении событий, но только в допустимых пределах.

Комсомольская правда" - проправительственная бульварная газета, основанная в 1925 году и распространяемая по всей России. В Советском Союзе она была официальным органом комсомола, молодежного крыла Коммунистической партии Советского Союза, хотя сейчас она ориентирована на массового читателя. Газета принадлежит не напрямую государству, а компании Media Partner, которая, в свою очередь, принадлежит группе ESN, энергетической компании, возглавляемой Григорием Березкиным, имеющим тесные связи с "Газпромом" и правительством. По данным TNS Gallup Media, "Комсомольская правда" была самой читаемой газетой в 2011 году, а ее онлайн-версия - самым посещаемым сайтом в 2008 году, когда в последний раз такие данные публиковались до начала третьего срока Путина (von Feilitzen and Petrov 2011).

Kremlin.ru - официальный сайт президента России и администрации президента. Здесь собраны все официальные заявления правительства, интервью и соответствующая документация администрации президента.

Лента" - популярная московская онлайн-газета, посещаемость которой в 2018 году составила более 600 000 человек в день (Alexa Internet 2018). В 2014 году главный редактор Галина Тимченко и почти половина сотрудников были уволены за то, что не устраивали правительство своим освещением событий на Украине. Кремль поставил проправительственного редактора, и освещение событий в Украине - и многое другое - резко изменилось.

Mid.ru - это сайт Министерства иностранных дел , на котором публикуются интервью, документы и заявления министра Сергея Лаврова, а также его официальных лиц и пресс-секретарей.

Российская газета" - ежедневная правительственная газета, в которой публикуются официальные указы и заявления, а также статьи, написанные журналистами. По охвату аудитории, согласно опросу TNS Россия 2012, "Российская газета" занимала третье место в начале третьего президентского срока Путина (Хвостунова 2013).

Вести недели" - вечерняя воскресная программа новостей на государственном телеканале "Россия-1" . В 2015 году "Вести недели" стали лауреатом некогда престижной российской премии в области телевидения "ТЭФИ" за лучшую информационно-аналитическую программу, а в 2014 и 2015 годах доля аудитории в прайм-тайм слоте составляла в среднем 15-16 %. Ведущим "Вестей недели" является Дмитрий Киселев, который был включен в санкционный список ЕС и США за производство антизападной и антиукраинской пропаганды во время кризиса и конфликта на Украине в 2014 году.

Воскресное время" - конкурент "Вестей недели" в качестве основного вечернего воскресного выпуска новостей. Выходит на Первом канале - самом просматриваемом федеральном канале России. Генеральный директор канала - Константин Эрнст, убежденный и влиятельный сторонник Кремля, а его владельцами являются компании, использующие непрозрачные структуры, расположенные в налоговых гаванях. В исследуемый период "Воскресное время" пользовалось большой популярностью, занимая пятнадцатое место среди программ всех жанров в 2014 году, в среднем 8,1 миллиона зрителей на каждый эпизод, больше даже, чем у "Вестей недели" (Полуэхтова 2015).

Я выбрал эти источники, потому что они представляют широкий спектр популярных государственных СМИ, прямо или косвенно контролируемых правительством, поддающихся его давлению и, следовательно, представляющих взгляды, которые правительство хотело бы продвигать. Более того, хотя все они являются государственными, они рассчитаны на разные целевые аудитории и разные формы СМИ, что дает представление о разнообразии, которое предлагают государственные СМИ в освещении событий, рассматриваемых ниже, начиная с украинского кризиса.

Украинский кризис как Великая Отечественная война

Протесты Евромайдана (также известные как Революция достоинства) начались в ноябре 2013 года. Они были вызваны решением тогдашнего президента Виктора Януковича не подписывать соглашение о торговой ассоциации с ЕС. Это решение последовало за предложением Владимира Путина о значительных скидках на энергоносители и помощи Украине в размере 15 миллиардов долларов, и Янукович, похоже, соблазнился этими обещаниями и испугался перспективы отторжения России. Для многих украинцев решение Януковича символизировало нежелательный выбор будущего Украины, идущей по российскому, а не западному пути. Люди вышли на улицы, повторив протесты по всей стране. В течение зимы 2013-14 годов украинская полиция неоднократно жестоко реагировала на протесты, в результате чего погибло более 100 человек. Несмотря на это - и лютый холод - протесты продолжались до февраля, когда на следующий день после заключения при посредничестве ЕС соглашения о досрочных выборах президент Янукович потерял доверие полиции и бежал из Киева. В образовавшемся вакууме власти оппозиционные партии, представленные на Майдане и в Раде, сформировали временное правительство.

Россия поставила под сомнение легитимность этих действий, охарактеризовав демонстрантов и временное правительство как ультраправых экстремистов в духе лидера украинских националистов времен Второй мировой войны Степана Бандеры. Ложно заявив, что русскоязычным жителям Крыма грозит геноцид, Россия осуществила быструю и безукоризненно выполненную аннексию полуострова, впоследствии "узаконенную" фиктивным референдумом 16 марта 2014 года. Вскоре после этого Россия собрала войска на границе с Украиной и направила регулярные и нерегулярные войска для развязывания антикиевского насилия на востоке Украины. На русском языке это назвали "русской весной", но восстание нашло меньшую поддержку, чем ожидалось, и столкнулось с украинской армией, которая была готова дать отпор. То, что начиналось как стычки между лоялистами и "сепаратистами", к апрелю 2014 года переросло в вооруженный конфликт. Этот конфликт унес жизни 14 000 человек и перерос в еще более жестокую войну 2022 года, которую Россия начала против Украины под предлогом защиты Донбасса и "денацификации" остальной части страны.

Что показали российские СМИ?

Как подробно описано в главе 2, контроль Кремля над СМИ становился все более жестким в преддверии и во время Евромайдана: было ликвидировано РИА Новости, уволена Галина Тимченко и ее редакция из "Ленты", после того как они сбалансированно освещали украинский кризис и даже взяли интервью у ультраправого украинского политика . Даже в "нормальные времена" администрация Путина "проводит еженедельные плановые совещания для руководителей СМИ", на которых распространяет ключевые линии (Yaffa 2019). В самые напряженные дни украинского кризиса такие встречи проводились ежедневно. Сейчас, просматривая архив сайта "Ленты", можно заметить, что статей, связанных с украинским кризисом, осталось очень мало, а те, что остались, дают противоречивые интерпретации, отражающие взгляды как уходящих, так и приходящих журналистов.

Усиленный контроль Кремля не только над "Лентой", но и над большинством основных СМИ привел к сходству повествования и позиции государственных СМИ, поскольку российское правительство приложило все усилия, чтобы протесты на Майдане не пересекли границу. У демонстрантов на киевском Майдане были общие проблемы с теми, кто протестовал против фальсификаций на выборах в России всего двумя годами ранее. Подъем протестов в соседней Украине был бы воспринят правительством как прямая угроза внутренней стабильности Российской Федерации. Этот страх был усилен настойчивыми заявлениями президента Путина о том, что Евромайдан, как и протесты на Болотной, был организован и профинансирован США, и эта интерпретация распространялась в самых разных источниках (Аргументы и факты 2014d; Бузина 2014; Стариков 2014). Это способствовало формированию представления о том, что США и Запад постоянно организуют цветные революции с целью дестабилизации ситуации в России, что способствовало формированию устоявшегося представления о России как об осажденной крепости.

Изображение событий в Украине в российских СМИ сильно отличалось от реальности: демонстрации Евромайдана были наспех (не)организованными протестами, в которых участвовали все слои украинского общества, как хорошие, так и плохие. Изначально вызванные отказом Януковича подписать торговое соглашение с Европейским союзом, протесты вскоре переросли в мощное отстаивание справедливости, достоинства и образа жизни. Однако среднестатистический зритель не нашел бы ничего вдохновляющего в освещении этих протестов российскими СМИ, которые изображали их как поддерживаемый американцами переворот во главе с фашистами против законного президента. Согласно этой точке зрения, Россия была вынуждена вмешаться в последовавшую анархию, чтобы защитить русскоговорящих в Крыму и на востоке Украины (Делягин 2014).

Общий нарратив можно разбить на четыре составляющие, каждая из которых занимала центральное место в освещении на разных этапах и была сосредоточена на следующих смешениях: новое украинское правительство как бандеровцы; поведение украинского и западного правительств как сродни нацистам; война на Востоке как повторение Великой Отечественной войны; Русская весна и возвращение Крыма как новая Великая Победа. Рассказывая об украинском кризисе как о Великой Отечественной войне, российские СМИ использовали предсказуемо русифицированную и избирательную интерпретацию периода 1941-5 годов, без обсуждения пакта Молотова-Риббентропа или какого-либо нюансированного описания украинских националистов, некоторые из которых сражались как против нацистов, так и против Советов. Хотя российские СМИ использовали и другие нарративы (например, Майдан как цветная революция) для объяснения политического кризиса в Украине, изображение украинского кризиса как рецидива Великой Отечественной войны было заметной интерпретацией в материалах государственно ориентированных СМИ. Практическая цель этого нарратива заключалась в делегитимации жалоб протестующих на Майдане, тем более что они имели много общего с жалобами, озвученными во время массовых протестов 2011-12 годов в России, но государство также использовало этот нарратив для усиления доминирования Великой Отечественной войны в культурной памяти, что впоследствии могло выполнить национально объединяющую задачу.

Огромное количество повторяющихся ссылок на Великую Отечественную войну при освещении украинского кризиса было самым основным приемом, который использовали СМИ, чтобы убедить зрителей в правомерности этой конфляции. Изучая новостные сообщения источников в период с 22 февраля по 25 мая 2014 года - начиная с решения Януковича бежать из Украины и заканчивая избранием нового президента Петра Порошенко, - я выявил 3509 отдельных сравнений украинского кризиса с Великой Отечественной войной. Пик использования этого сравнительного нарратива пришелся на преддверие крупных событий, таких как аннексия Крыма и референдумы в Донецкой и Луганской народных республиках (ДНР и ЛНР, соответственно). Неудивительно, что, учитывая эмоциональный характер этого нарратива, два наиболее таблоидных источника, "Комсомольская правда" и "Вести недели", использовали этот тип сравнений чаще всего.

Естественно, СМИ подчеркивали различные исторические элементы в зависимости от темы исследования: например, если "Правый сектор" проводил марш, СМИ ссылались на бандеровцев (последователей Степана Бандеры), а при освещении вооруженного "сопротивления" Донбасса украинской армии - на героизм Красной армии. Казалось, что у каждой группы и каждого актора есть свой исторический двойник. Часто эти нарративы опирались на одновременно создаваемые дискурсы, изображающие оппозиционеров предателями или Путина народным героем, но маскировали эти дубли в исторические одежды. Конечно, эти двойники существовали и ранее, и использовались аналогичным образом - их знакомость была частью их силы. Таким образом, это был не новый прием, а расширение ранее использовавшихся исторических аналогий и исторического обрамления. Чтобы понять, как это работает, необходимо рассмотреть, как СМИ рассказывали о каждом компоненте нарратива, начиная с истории Майдана и подготовки к войне 2014 года на востоке Украины.

Призрак Степана Бандеры

В самом раннем варианте нарратива в центре внимания находилась противоречивая фигура Степана Бандеры, а действия и протесты промайдановских украинцев сравнивались с тем, как внутренние враги и коллаборационисты ослабляли советскую власть и способствовали захвату территорий нацистами во время и до Великой Отечественной войны. Эта точка зрения занимает видное место в российских учебниках по истории (Загладин 2017). Популярный в правительственной ежедневной газете и таблоиде "Комсомольская правда", этот аргумент был наиболее доминирующим в первые недели украинского кризиса (22 февраля - 23 марта 2014 года). Быстрое принятие СМИ этого фрейма может быть связано с прецедентом. В 2004 году российские СМИ с готовностью объединили "оранжевую революцию" с Великой Отечественной войной, хотя и в меньших масштабах (Журженко 2015). Еще раньше советские политики использовали ссылки на преступления украинских националистов и коллаборационизм во время и после Великой Отечественной войны, чтобы подорвать претензии Украины на независимость (Fedor et al. 2017; Marples 2007). Академик Зенон Кохут даже утверждал, что в просоветских/пророссийских украинских СМИ "ни одна историческая тема не получила столько места в 1990 и 1991 годах, как ОУН-УПА" (Kohut 1994: 136-7).

Опираясь на эту историю, СМИ стремились демонизировать значительную часть протестующих на Майдане, представляя их критику политической системы Украины как продиктованную этнонационализмом и фашистской идеологией. 6 Главным ключевым словом в этом субнарративе был бандера и слова, производные от этого корня, такие как бандеровцы и бандеровщина (время Бандеры). В совокупности производные от слова "бандера" составили более 72 % всех ключевых слов. Во время Второй мировой войны бандеровские националисты воевали как вместе с нацистами, так и против них, совершая зверства против евреев, поляков, русских и украинцев. Российские политики часто ссылались на эти преступления, например, когда представитель МИДа назвал тех, кто воевал в украинском ополчении, мотивированными исключительно восхищением "Бандерой, Шухевичем и другими пособниками немецких нацистов во время Второй мировой войны, которые вместе с ними воевали против собственного народа, уничтожая этнические меньшинства, проживавшие на Украине" (MID 2014). Эта цитата иллюстрирует проводимое во многих источниках различие между хорошими и плохими украинцами - троп, распространенный в российских нарративах о Второй мировой войне.

Объединение промайдановских украинцев с бандеровцами не было плодом воображения Москвы. Степан Бандера остается противоречивой и вызывающей разногласия фигурой в Украине, где (в очень широком смысле) его демонизируют на востоке как жестокого коллаборациониста, но почитают на западе Украины как человека, боровшегося за независимость Украины. На Майдане в 2013-14 годах были сторонники Бандеры, но говорить о том, что большинство протестующих исповедовали бандеровские взгляды на будущее Украины, было бы абсурдно (Marples and Mills 2015). Российские СМИ продвигали эту точку зрения, чтобы преувеличить роль и значимость крайне правых партий в постмайданной политике и делегитимизировать цели протестующих. Они сосредоточились на членах националистической политической партии "Свобода", "которые прославляют Степана Бандеру [... и] сносят памятники советской эпохи и мемориалы героям Великой Отечественной войны" (Комсомольская правда, 2014).

Смысл этого нарративного компонента заключался в том, что бандеровцы 1940-х годов возвращаются и снова захватили власть на Украине во время протестов Евромайдана и отстранения от власти Виктора Януковича. Представляя на сайте новое временное правительство в Киеве, эти бандеровцы якобы приступили к лишению прав русскоязычных, продолжая свою идеологическую ненависть к русским и всем неукраинским меньшинствам в стремлении этнически очистить территорию от русского народа и его истории. Во многом это была война памяти, переросшая в реальную войну, поскольку при поддержке российских иррегулярных формировались вооруженные банды (или "батальоны самообороны ") для защиты статуй Ленина и военных мемориалов от реальных и мнимых угроз со стороны мародерствующих сторонников Майдана.

Термин "бандеровец" давно используется в России как слово, обозначающее предателя и украинского националиста, но СМИ также не остались в стороне от своевременных исторических разоблачений преступлений, совершенных украинскими коллаборационистами. В этот период правительство обнародовало множество архивов военного времени о преступлениях нацистских коллаборационистов на Украине, а также отчеты о преступлениях, совершенных (якобы) современными бандеровцами. Самым заметным правительственным отчетом стала "Белая книга" о преступлениях Украины против человечности, выпущенная МИДом. В ней содержались изображения зверств украинских националистов 1940-1950-х годов, а также описания (в значительной степени воображаемых) современных преступлений, которые использовались для того, чтобы вселить страх в русофобского читателя, представив украинские государственные структуры как полностью соучастников террора, инициированного вышедшими из-под контроля бандеровскими молодчиками. Среди других ключевых слов - вариации на тему ОУН/УПА (Украинской националистической армии) и СС "Галичина", 8 , хотя и содержащие всего двадцать семь и двадцать две ссылки соответственно. Последнее было ссылкой на единственную украинскую добровольческую дивизию СС, которую некоторые западные украинцы пытались реабилитировать.

Ранний акцент кремлевских СМИ на Бандере был намеренно сделан, чтобы вбить клин между двумя близкими народами, имеющими обширные родственные связи. Но не все россияне поддались этому нарративу; около 30 000 человек приняли участие в московском Марше мира, направленном против агрессии Кремля и предшествовавшем референдуму в Крыму (Reuters 2014). СМИ свободно окрестили этих российских демонстрантов бандеровцами (Гришин 2014b). В "Российской газете" Тамара Шкель описала "открытую демонстрацию символики бандеровцев и тех украинских националистических подразделений, которые выступали на стороне фашистов в качестве карательных батальонов и участвовали в массовом уничтожении своих соотечественников и граждан других европейских стран" (Шкель 2014b). Использование термина "бандеровцы" - как здесь, так и в других местах - для обозначения (в первую очередь) этнических русских представляется довольно аисторичным. В то время как СМИ часто и открыто ссылались на военное сотрудничество украинцев и других национальностей, таких как татары и чеченцы, во всех источниках было только одно упоминание о военном сотрудничестве этнических русских. Вместо этого, как уже говорилось выше, российскую оппозицию сравнивали с бандеровцами, поскольку государственные СМИ пытались перенести любой негативный аспект Второй мировой войны на другие части бывшего Советского Союза (в основном на Украину и страны Балтии).

Остальные доказательства для сравнений были в основном интуитивно выведены из поведения бандеровцев во время Великой Отечественной войны: они делали это тогда, значит, их наследники будут делать это сейчас. Президент Путин развил эту линию рассуждений в Федеральном послании, широко известном как "Крымская речь", в марте 2014 года (Kremlin.ru 2014), когда он представил сторонников временного украинского правительства как коллаборационистов, чье поведение следует оценивать по действиям бандеровцев в Великой Отечественной войне: "Все уже могут точно сказать, что они будут делать дальше, эти украинские наследники бандеровской идеологии, человека, который сотрудничал с Гитлером во время Второй мировой войны [...] они будут пытаться создать этнически чистое украинское государство" (Президет России 2014d). Излишнее использование Путиным слова "украинский" повторило разделение на "хороших" (русофобских) и "плохих" (националистических/прозападных) украинцев, преобладающее в российских СМИ, пересказывающих события Евромайдана и Великой Отечественной войны.

Назвав украинских националистов коллаборационистами, Путин представил их как нелояльных России, подразумевая, что события в Украине - это внутреннее дело России. Эта точка зрения также прослеживается в различных СМИ:

Речь идет не только об уничтожении государства [Украины], центром которого является Москва. Достижение этой исторической цели никогда не решит проблему раз и навсегда. Напротив, речь идет скорее об уничтожении русских как народа, о расколе славян [...] именно эта программа реализуется сейчас на Украине под руководством США.

Шаблинская 2014b

Подобные аргументы не только демонстрировали устаревшее и снисходительное российское понимание Украины, отрицавшее ее государственность, но и служили для легитимизации одобрения Госдумой ввода российских войск на Украину 1 марта 2014 года (Ключкин и Дмитриев 2014). В конце концов, если существует экзистенциальная атака на Россию и реальные усилия по историческому искоренению ее народов и культуры, то логично, что русские должны дать отпор. Этот аргумент по-прежнему занимает видное место в российском политическом дискурсе: как упоминалось в начале главы 2, и Путин, и Медведев написали исторические эссе о российско-украинском единстве в 2021 году, которые пестрят снисходительными и псевдоисторическими рассуждениями о том, почему Украина не является настоящим государством. Представление об украинцах как о бандеровцах также было преобладающим объяснением того, почему украинцы сопротивлялись российскому вторжению в 2022 году.

Многие источники также пытались найти удобных союзников среди народов, разделяющих нынешние или исторические разногласия России. Это удавалось с разной степенью успешности; например, было много неудачных попыток настроить поляков против украинцев, возрождая исторические обиды (Гамов 2014a; Черных 2014). СМИ также брали интервью у украинских евреев и раввинов, готовых провести параллели между нацистами и новым украинским правительством (Ивашкина 2014b). Однако для подкрепления своих истеричных историй им часто приходилось полагаться на дезинформацию и ложь . Так, RT намеренно выдумывал истории, в которых украинцев обвиняли в антисемитизме (Sokol 2019), а российские новостные каналы оставляли за собой широкий документальный след из фальшивых свидетелей и историй, включая распятых малышей (Demirjian 2015).

Новый порядок: Нацисты маршируют по Киеву

По мере того как кризис 2014 года в Украине затягивался, а Россия вторглась на полуостров Крым, чтобы аннексировать его, освещение становилось все более истеричным. Многие аргументы будут узнаваемы для тех, кто смотрит российскую пропаганду об Украине в 2022 году. В частности, с начала марта 2014 года на сайте все чаще стали появляться попытки представить украинцев не только коллаборационистами, но и откровенными нацистами. В этом аргументе обсуждение новыми украинскими властями (так и не принятого) закона о статусе русского языка и усилия военных по восстановлению порядка на востоке Украины сравнивались с развитием нацистской идеологии и ее последствиями для тех, кто жил под нацистским правлением и оккупацией. Целью этого нарратива было представить попытки временного правительства восстановить суверенитет в Донбассе как подпитываемые идеологическим расовым шовинизмом. Его использование олицетворяло повышенную интенсивность осуждения источниками новых украинских властей и политической реальности в Украине. При этом данная аналогия была гораздо менее заметна, чем бандеровское сравнение, в российском внутреннем освещении: российские СМИ почти в три раза чаще ссылались на Бандеру, чем на нацистов. Сравнения с нацистами, напротив, были гораздо более распространены в российских СМИ, ориентированных на иностранцев, таких как RT, которые не могли полагаться на внутрикультурное понимание термина "бандеровцы".

Аргумент "украинцы как нацисты" представлял собой не замену бандеровского нарратива, а скорее его усиление, поскольку СМИ пытались мобилизовать поддержку российского вмешательства, а не просто очернить Украину. Наиболее часто употребляемым термином был "нацист" - 240 упоминаний, за ним следует "Гитлер" - 175 упоминаний. Среди других достаточно заметных ключевых слов - " Геббельс" (часто в отношении украинских и западных СМИ), "свастика" и "СС" - от тридцати пяти до сорока упоминаний. Несмотря на явное преувеличение, журналисты использовали риторические приемы, чтобы придать своим нацистским аналогиям фактический характер: от ссылок на сомнительные или выборочные исторические документы (Шестаков 2014а) до использования весьма специфических сравнений с такими событиями, как пожар в Рейхстаге (Гришин 2014а) или "Ночь длинных ножей" (Чигишов 2014а: 01.06.34). Многие из упомянутых событий были внутригерманскими, произошедшими до или в самом начале Второй мировой войны, как это видно из комментариев Путина о нынешнем и потенциальном будущем политическом руководстве Украины:

Но в этих условиях любой может стать лидером. Вы помните, как действовали отряды [Эрнста] Рёма, когда Гитлер пришел к власти. А потом эти [браунширтские] отряды Рёма были уничтожены, ликвидированы, по сути. Но они сыграли свою роль в приходе Гитлера к власти. Могут произойти самые неожиданные сценарии.

Президент России 2014b

Как и в приведенном выше примере, отдельные нацисты, такие как Рём и Геббельс (Розова 2014; Гришин 2014a; Холмогоров 2014), символизируют жестокую и пропагандистскую природу нового украинского правительства.

В российских государственных СМИ создавалось впечатление, что новые украинские власти устанавливают условия, аналогичные тем, что были в 1930-е годы в нацистской Германии. По словам мерзкой журналистки таблоида Ульяны Скойбеды, "фашисты побеждают на Украине". Давайте называть вещи своими именами: в конце концов, люди, которые провозглашают превосходство одной нации над другой, - это фашисты. Ну, или нацисты, если мы хотим быть очень точными в терминологии" (Skoibeda 2014a). Скойбеда также упоминает Гитлера, абвер, киевские улицы, "покрытые свастикой", и "разрушенные еврейские магазины", рисуя картину города, захваченного нацистами. Хотя в Украине были и есть ультраправые, это были гротескные преувеличения. Вместо того чтобы признать свои преувеличения, журналисты, такие как Скойбеда и Михаил Делягин из "Аргументов и фактов", представили ужасающее содержание своих материалов как доказательство того, что только у России(нс) есть возможность говорить правду, какой бы уродливой она ни была: "Давайте посмотрим правде в глаза: государственный переворот, поддержанный и во многом напрямую организованный Западом, привел к власти в Киеве самых отъявленных нацистов" (Делягин 2014).

В одном грубом, хотя и немного абсурдном примере еженедельная новостная программа "Воскресное время" сравнила нацистский пропагандистский листок с украинскими инструкциями по безопасности для прифронтовых территорий, подробно разбирая каждую строчку и помещая два изображения рядом друг с другом, чтобы создать впечатление сходства (Korolev 2014c: 10.00). Но на самом деле у этих двух документов было очень мало общего, что было очевидно любому полунаблюдательному зрителю. СМИ также ссылались на архивные документы, многие из которых были недавно опубликованы правительством и касались Степана Бандеры, украинских коллаборационистов и нацистской оккупации Украины (Nikitin 2014). Тщательно приуроченные правительством публикации архивных свидетельств объединяли исторические факты с современной пропагандой. Этот тип свидетельств был гораздо более популярен в освещении украинского кризиса, а в двух других изученных событиях (санкции и интервенция в Сирии) СМИ делали очень мало подобных ссылок.

Высокопоставленные члены российского правительства воздерживались от того, чтобы называть отдельных западных политиков нацистами, но их СМИ этого не делали (Filmoshkina 2014). ЕС и США все чаще стали привлекаться к обсуждению после введения ими первого раунда санкций против России 17 марта 2014 года за аннексию Крыма. Неудивительно, что российские СМИ привели самые резкие сравнения нацизма с НАТО, охарактеризовав их как современные СС (Снегирев 2014). Печально иронично, что заявления о том, что Запад поддерживает нацистов, сопровождались антисемитскими комментариями: "И я очень удивлен, что, несмотря на это [историю], ЕС принял решение о конфронтации с Россией [на Украине]. Значит ли это, что они поддерживают нацистов? Там [в Европе] куча супербогатых евреев!" (Шаблинская 2014a). Подобный комментарий подразумевал, что все остальные знали, что нацисты пришли к власти в Украине, но только Россия была достаточно смелой, чтобы сказать об этом вслух, и этот подтекст Кремль очень четко сформулировал в 2022 году. Это развивает более широкий аргумент о том, что только Россия способна, хочет и достаточно смела, чтобы защищать историческую правду.

Малая Отечественная война

Повышенное внимание к боевым действиям 1941-1945 годов сопровождало и подпитывало превращение войны памяти России с Украиной в реальный конфликт. Многие будущие очаги конфликта на востоке Украины выросли из формирования так называемых батальонов самообороны - часто поддерживаемых, организованных и укомплектованных российскими добровольцами - для защиты статуй советских героев войны от банд бандеровцев. Затем эти отряды превратились в ополчение, опять же возглавляемое, вооруженное и частично укомплектованное русскими добровольцами. Нетрудно было определить симпатии российских СМИ и правительства, где "сепаратисты" характеризовались как отважные "партизаны" (Шестаков 2014б; Кагарлицкий 2014а; Варсегов 2014) или героические защитники Великой Победы, идущие по бесстрашным стопам Красной армии (Аргументы и факты 2014б).

Напротив, российские СМИ сравнивали действия украинских военных (и ополченцев) со зверствами, совершенными нацистскими оккупационными войсками во время Великой Отечественной войны (Дунаевский 2014a). Боевые действия на Украине путали с Великой Отечественной войной, накладывая ссылки на одно на другое или используя символические фигуры, чтобы связать эти два конфликта в сознании аудитории. Этот аргумент был особенно заметен в телерепортажах, которые в комментариях к кадрам боевых действий в Донбассе либерально смешивали конфликт на востоке Украины с Великой Отечественной войной. Целью этого аргумента было делегитимизировать решение украинской армии дать отпор российскому военному вмешательству на востоке Украины, включая попытки поддерживаемых Россией боевиков (в том числе российских нерегулярных формирований) захватить контроль над украинскими правительственными зданиями. И снова мы увидели, как этот же нарратив используется для делегитимации украинского сопротивления в 2022 году.

Представляя "сепаратистов" как продолжателей борьбы с фашизмом, СМИ часто использовали генеалогическую терминологию, представляя пророссийски настроенных людей как потомков Красной армии просто в силу их (гео)политического положения. В тех случаях, когда имело место явное биологическое наследие, это подчеркивалось оратором и/или СМИ, как, например, в следующей (саркастической) цитате Игоря Стрелкова, одного из ключевых военных командиров в Донбассе: "Мой дед был здесь, в Красноармейске, неделю боролся за выход из окружения в феврале 1943 года, защищая свою страну и свой народ [narod]. Но, конечно, я здесь агрессор" (Бас 2014). Семейные и генеалогические коннотации усилили этнонационалистический подтекст, присутствовавший в некоторых СМИ и правительственных дискуссиях во время украинского кризиса. Хотя обращение к истории в значительной степени было попыткой предоставить объединяющую альтернативу этнонационалистическому патриотизму, оно было очень податливым и временами сильно флиртовало с этнонационалистическими тенденциями - никогда более, чем во время украинского конфликта. Это успокаивало некоторые из наиболее радикальных элементов националистического электората в российском обществе (Chaisty and Whitefield 2015). Возможно, это также привело к их экспорту, учитывая, что до 50 000 россиян ушли добровольцами на войну, и среди них было много националистов - часто имперского толка. Чтобы затронуть эмоции как националистов, так и ненационалистов, СМИ использовали особенно драматичные образы, наполненные смертью, убийствами и пытками. 4 апреля "Российская газета" опубликовала подробное описание нацистских методов убийства в концентрационных лагерях и лагерях смерти, которые она приравняла к тактике украинской армии (Петин 2014). Эта увлеченность зрелищами и страданиями нашла отражение в кадрах боевых действий и крупных планах мертвых людей на страницах "Воскресного времени" (Королев 2014б: 16.23; 2014д: 15.11). В целом, чем более таблоидным был тон источника (как в "Вести недели" и "Комсомольской правде"), тем чаще он фокусировался на насилии; однако экстремальные примеры встречались во всех источниках, как, например, следующее описание из "Российской газеты" страданий одной женщины-ветерана во время нацистской оккупации Киева, которые, по ее словам, повторяются в 2014 году: "Одного из сыновей они [бандеровцы ] расстреляли прямо у нее на глазах возле дома, другого забрали и он бесследно исчез, а третьего зарубили тараном, выкололи глаза. Она своими руками выкопала его из полузасыпанного колодца" (Латарцевий 2014). Благодаря таким жутким подробностям и акцентированию внимания на зверствах Великой Отечественной войны и потенциальных зверствах разгорающейся войны на Украине, СМИ создавали ощущение ужаса, нагнетая истерию внутри страны и за рубежом.

Многие русскоязычные и бывшие советские граждане, живущие за пределами Российской Федерации, также потребляют российские СМИ, в том числе на востоке Украины, где эти сравнения, вероятно, оказали сильное влияние на аудиторию (Dougherty 2014: 4-7; Peisakhin and Rozenas 2018). Живя в то время в Москве, я обнаружил, что люди говорили только о событиях в Украине. На улицах часто появлялись антимайдановские 10 , рекламные щиты о войне, повсюду - как и в церквях - киоски, призывающие к пожертвованиям и даже добровольцам для поддержки военных действий в Донбассе. Москва обладала негативной энергией города, находящегося в состоянии войны, хотя она только разжигала ее. Драматическое ощущение конфликта, загрязняющее московскую атмосферу, можно напрямую связать со все более истеричным тоном освещения событий в российских СМИ. Это, вероятно, достигло апогея после пожара на сайте в Одессе 2 мая 2014 года. Пожар был вызван столкновениями между про- и антиправительственными протестующими, в которых погибли сорок человек, в основном антимайдановцы, после того как проправительственные силы дали отпор, в том числе бросая бутылки с зажигательной смесью. Почти сразу же российские СМИ окрестили пожар "Одесса - Хатынь" (Новикова 2014), сопоставив его с массовым убийством 1943 года в белорусской деревне Хатынь, совершенным украинскими нацистскими коллаборационистами и добровольцами. Для большинства россиян это была знакомая история, ведь Хатынь - важная часть советского (особенно брежневского периода), а теперь и постсоветского мемориального комплекса Великой Отечественной войны (Оушакин 2013а). Популярный телеведущий (ныне депутат) Евгений Попов заметил, что импровизированный мемориал погибшим в Одессе был "посвящен не только солдатам Великой Отечественной войны, но и [...] тем , кто погиб 2 мая" (Чигишов 2014е: 20.17), иллюстрируя плавное размывание двух темпорально не связанных событий, как будто жертвы погибли в одном и том же конфликте. Такое сопоставление, наряду с шокирующими изображениями мертвых тел и сгоревших зданий, только усиливало страх повторения истории, еще больше нагнетая напряженность, которая преследовала Украину и, во все большей степени, Россию.

Непрекращающаяся "Победа

По мере приближения Дня Победы 2014 года напряженность продолжала расти, но аппетит Кремля к риску, похоже, ослабевал. К этому моменту по всей стране наблюдался значительный аппетит к аннексии Донбасса, и правительству, поддерживаемому своими СМИ, нужно было отвлечь внимание от (очень громких) голосов, призывающих Россию аннексировать Донбасс. Поддержка дальнейшей интервенции на востоке Украины проникала сквозь обычные политические разногласия; я помню, как один мой друг, член осажденного российского ЛГБТК-сообщества, выражал возмущение и удивление тем, что Путин не защищает "наших людей там". Но аннексия Донбасса не позволила бы воссоздать "высокий" Крым, и это повлекло бы за собой значительные финансовые затраты. Кроме того, в стратегическом плане оккупированный или замороженный конфликт дает Кремлю гораздо больше рычагов влияния и позволяет не рисковать лишними разногласиями с Западом, который применил недостаточно жесткие санкции в ответ на аннексию Крыма. Поэтому Кремлю необходимо было успокоить риторику, подготовить людей к тому, что Донбасс не "вернется домой".

Соответственно, в преддверии референдумов о статусе ДНР и ЛНР в начале мая 2014 года тон СМИ и политиков сменился с конфликтного на победный. Российские СМИ пытались утверждать, что автономия Донбасса и его подданство России и "Русскому миру " сродни стремлению к освобождению, напоминая о победе СССР над нацистами, освобождении оккупированных территорий и окончании Великой Отечественной войны. Главный аргумент заключался в том, что российское участие в Украине было каким-то образом победоносным, потому что герои-сепаратисты восточной Украины теперь могли вспомнить подлинную историю своих дедов в Великой Отечественной войне (с которыми их также объединяли).

Было не так много доказательств в пользу того, что Россия (и пророссийски настроенные украинцы) снова победила в этой новой версии Великой Отечественной войны. Конечно, этот триумфализм было трудно соотнести с событиями на местах. Однако, используя этот аргумент, СМИ смогли сфокусироваться на идее России как победителя, чтобы дополнить празднование Дня Победы , также проходившее в мае, и восстановить триумфальный характер лозунга "Крым наш", выдвинутого после аннексии (Hopf 2016). Более частое использование субнарратива Победы в источниках означало, что было что праздновать в День Победы, а именно защиту пространства, которое теперь свободно от злоупотреблений, о которых говорится в приведенном ниже примере:

Самым вопиющим примером стала попытка отобрать у этого мужественного человека символ Победы в Великой Отечественной войне [...] Сотрудники СБУ стали требовать, чтобы Павел Иванович снял символ Великой Победы. В ответ он заявил следующее: "Я не отдам вам свою Георгиевскую ленту! Даже если вы меня убьете. Для меня она святая".

Васильев 2014

Конечно, нет возможности узнать, имел ли место вышеописанный инцидент, хотя стоит отметить, что украинские власти запретили георгиевскую ленту, которая берет свое начало от императорского ордена Святого Георгия, но с 2005 года приобрела широкое значение как памятный символ Великой Отечественной войны (Kolstø 2016). Беларусь также запретила ленту, хотя и с гораздо меньшей реакцией со стороны России, возможно, потому, что она предпочла принять свою собственную партизанскую красно-зеленую ленту, а не перенимать западные традиции, или, что более вероятно, потому, что решение Александра Лукашенко не было частью более широкого геополитического сдвига.

Присутствие таких символов, как георгиевская лента, и ритуалы (посещение парадов 9 мая и, косвенно, антимайдановских протестов) функционировали как примеры того, как помнить активно и правильно (Khrebtan-Hörhager 2016). Выделение георгиевской ленты в качестве символа и ключевого образа в медиарепортажах в этот момент приглашало аудиторию принять участие в подтверждении осознания собственной истории, приукрашивая ее обычное значение как символа Великой Отечественной войны, который носят в День Победы. 11 Лента даже украшала бюллетени для голосования на референдумах в ЛНР и ДНР в 2014 году. Ассоциация с Днем Победы наделила символ позитивными смыслами, связанными не только с прошлым, но и с настоящим (Goode 2017). Как отмечается в предисловии телеканала "Россия-1" к эпизоду политического ток-шоу "Прямой Ефир", "Георгиевская ленточка была символом победы над фашизмом. Сегодня это символ сопротивления" (Прямой эфир 2014). Изображая людей, носящих георгиевскую ленточку или участвующих в памятных мероприятиях, как образцовые практики, СМИ демонстрировали отечественной российской аудитории, как они могут и должны подтверждать свою российскую культурную идентичность и солидарность с восточными украинцами. Это было приглашение к метафорическому участию в Великой Отечественной войне через ее репрезентацию в 2014 году - украинский кризис. Таким образом, если ношение георгиевской ленточки одновременно указывало на уважение к культурному наследию Великой Отечественной войны и сопротивление целям Майдана (Аргументы и факты 2014b), то это был еще и способ подчеркнуть особо активную форму героизма. Однако если это был способ мобилизовать людей на утверждение идентичности, то это был и способ склонить аудиторию к менее драматичным, но не менее эмоциональным жестам. Антимайданы выполняли аналогичную функцию.

Стремясь продвинуть нарратив, СМИ и Кремль ненавязчиво напоминали о позиции России как судьи и присяжного после Великой Отечественной войны, включая ссылки на Нюрнбергский процесс и то, что, по ложному утверждению российских СМИ, было вынесено там бандеровцам по настоянию Советского Союза (Ахметжанова 2014). Такие ссылки вызывают чувство ностальгического предвкушения, когда авторы с нетерпением ждут будущего (правосудия над украинскими националистами) за его сходство с прошлым (правосудием Нюрнбергского процесса). Это символизировало, как национальная гордость за Великую Отечественную войну позволила совместному воспоминанию об этом событии стать фокусом для утверждения своей российской идентичности и морального лидерства России над другими.

Право помнить о советской победе (в Великой Отечественной войне) СМИ изображали как собственную форму победы в современной Украине, или "Малую Отечественную войну" (Horbyk 2015). Усиливая ссылки на победу и культурное утверждение, СМИ создавали видимость разрешения и завершения проблемы, показывая, что осознание и празднование русской культуры и истории возобладало, несмотря на попытки бандеровцев и нацистов уничтожить ее. Таким образом, этот нарратив Победы отчасти служил для того, чтобы отвлечь внимание аудитории от отсутствия естественного завершения украинского кризиса, который перерос в восьмилетний конфликт (а затем, в 2022 году, в геноцидную войну). В 2014 году этот аргумент стал более заметным - и удобным - по мере приближения майских президентских выборов в Украине. Было совершенно очевидно, что результаты выборов подорвут утверждение о том, что бандеровцы пользуются массовой поддержкой на Украине и внедряют нацизм. Действительно, чтобы замаскировать неизбежно плохие результаты голосования фашистских партий, пророссийская группа "КиберБеркут" взломала избирательную систему Украины в попытке дискредитировать процесс и заставить фашистские и националистические партии казаться более популярными (Clayton 2014). Эти фальсифицированные результаты выборов были освещены в газете "Воскресное время" (которая впоследствии так и не извинилась и не признала свою ошибку) и показали Дмитрия Яроша из "Правого сектора" как победителя президентских выборов в Украине с 37,13 % голосов, в то время как на самом деле он получил 0,7 % (Korolev 2014a: 1.35.00).

После победы Петра Порошенко на выборах в СМИ и среди политиков стало заметно меньше сравнений украинского кризиса с Великой Отечественной войной. Продолжение интенсивного использования исторического фрейма после 25 мая рисковало бы делегитимизировать сравнение, когда результаты украинских выборов доказали бы, что страна не находится в тисках нацистов или бандеровцев. Вместо этого российские СМИ перешли к новому, более ориентированному на идентичность нарративу, согласно которому они защищали соотечественников на Украине. Этот нарратив был менее гиперболизированным, уже существовал наряду со сравнением с Великой Отечественной войной и был особенно популярен в таких газетах, как "Завтра" и "Взгляд", которые пропагандируют антизападные и неоимпериалистические нарративы (Laruelle 2016b). Эволюция нарратива подтвердила представление СМИ восточных украинцев как культурно возрожденных русских патриотов, достойных подражания (Коц и Стешин 2014; Тканчук 2014; Чигишов 2014b: 17.33). После 25 мая ссылки на Великую Отечественную войну еще встречались, но они уже не приближались к той частоте и изощренности, которая наблюдалась в период исследования, за исключением коротких периодов в особо напряженные моменты или годовщины таких событий, как аннексия Крыма. Полностью разработав фрейм на начальном этапе украинского кризиса, правительство и СМИ могли затем использовать его для эмоционального воздействия, не подготавливая аудиторию - российские зрители уже узнали эту историю. К 2022 году они наблюдали за ней в течение восьми лет: в этом контексте цель Путина по денацификации Украины не звучала непристойно - она звучала запоздало.

Введение Западом санкций как (повторное) разрушение СССР

Несмотря на заявления России о победе в мае 2014 года, боевые действия на востоке Украины продолжались, перерастая в жестокое насилие между поддерживаемыми Россией боевиками и украинской армией (плюс добровольческие ополченцы) за такие территории Донбасса, как Славянск, Донецкий аэропорт, Иловайск и Мариуполь. Хотя США и ЕС поначалу сделали залп заявлений о глубокой и серьезной обеспокоенности в сторону России, их реакция была сравнительно сдержанной до 17 июля 2014 года. Именно в этот день поддерживаемые Россией нерегулярные силы сбили над востоком Украины пассажирский самолет MH17 авиакомпании Malaysia Airlines, в результате чего погибли 298 человек. Сбитие самолета сопровождалось поистине ужасающей кампанией дезинформации и бесчеловечной некомпетентностью, когда тела пассажиров были оставлены разлагаться в кукурузных полях, а некоторые российские СМИ утверждали, что никаких тел там не было.

На следующий день, 18 июля 2014 года, Путин выступил по телевидению, чтобы отрицать причастность России. Он выглядел искренне потрясенным и шокированным, но его протесты мало кого убедили, кроме наименее интеллектуально перспективных полезных идиотов. Трагедия была настолько возмутительной, что подтолкнула США и ЕС к действиям: они ввели так называемые санкции третьей волны, в том числе запретили государственным банкам привлекать капитал, а российским нефтяным компаниям - сотрудничать с западными компаниями (BBC 2016). Эти санкции третьей волны накапливались в течение почти трех месяцев, и за это время Россия ввела контрсанкции на западную сельскохозяйственную продукцию - процесс, известный также как импортозамещение. Однако, несмотря на то что санкции были введены в связи с конфликтом в Донбассе, важно отличать санкции, введенные после МГ17, от санкций первого и второго раундов, которые были связаны с российской агрессией на Украине и имели ограниченный масштаб, затрагивая лишь небольшой круг физических и юридических лиц.

Освещение российскими СМИ этих санкций третьей волны отличалось от риторики по Украине: санкционные споры рассматривались как война с Западом и отдельно от событий на Украине, что, возможно, отражало нежелание напоминать аудитории о связи между экономическими мерами и сбитым рейсом MH17. За введением санкций США, ЕС и другими союзниками последовали усилия по международной изоляции России, в том числе во время саммита G20 в 2014 году. В то же время наложенные Кремлем контрсанкции начали давать о себе знать. Жизнь становилась все более нестабильной: с сентября 2014 года рубль был девальвирован, цены на продукты питания выросли, а прогнозы роста и кредитные рейтинги были значительно понижены. Чтобы отвлечь аудиторию от неприятных последствий санкций и напряженности в отношениях с Западом, СМИ представляли политику правительства как способствующую возвращению к ушедшей эпохе стабильности. Кремль также попытался представить введение Западом санкций в 2022 году через призму, аналогичную той, что описана ниже.

Что показали российские СМИ?

Хотя российское правительство не контролировало введение (первоначальных) санкций, оно могло попытаться контролировать их освещение. При освещении более долгосрочных событий правительство и СМИ вписывали события в рамки выборочно интерпретируемой мифологизированной истории с очевидной целью консолидировать аудиторию против западных санкций и приучить ее к внешней критике российского правительства. Чтобы прояснить исторические рамки, я собрал и проанализировал 3889 ссылок на период с 1975 по 1999 год, сделанных СМИ и политиками при обсуждении санкций и международных отношений в период с 17 июля по 27 октября 2014 года.

Обрамляя текущие события предполагаемыми историческими прецедентами, источники характеризовали российскую неуступчивость как бесстрашное сопротивление попыткам Запада нанести финансовый ущерб России и повторить экономические кризисы 1990-х годов, последовавшие за распадом СССР. По мнению этих источников, непокорность России способствовала метафорическому возвращению к стабильности эпохи Брежнева. Журналисты и политики стремились подчеркнуть сходство между предполагаемой агрессией Запада против России и против СССР, объясняя российские контрмеры аналогией с воображаемой самодостаточностью и стабильностью брежневской и андроповской эпох, которые были идеализированы в постсоветский период (Dubin 2003; Tseplyaev 2014). Такая риторика максимизировала угрозу суверенитету России, отождествляя поведение Запада с поведением конца 1980-х/1990-х годов, и одновременно восстанавливала национальную гордость и доверие к государству, противопоставляя действия России действиям конца 1980-х-1990-х годов.

На практике это означало, что сразу после введения санкций в июле 2014 года СМИ сосредоточились на унижениях 1990-х годов, а затем, по мере усиления критики со стороны Запада, переместились в прошлое, чтобы вспомнить о травме распада и развала СССР при Горбачеве. Позже, в сентябре-октябре 2014 года, СМИ утверждали, что Россия успешно защитила свой суверенитет и вновь вступает в воображаемую эпоху стабильности и престижа, подобную той, что (якобы) была при Брежневе и Андропове. Как и в первом нарративе, здесь присутствовал элемент отвлечения внимания, когда российское правительство и СМИ пытались представить санкции не как результат поддержки Россией отъявленных ополченцев, сбивших с неба 298 человек, а как результат непреходящей западной русофобии, разрушившей СССР.

Исторический фрейм-нарратив был развернут в нескольких правительственных интервью (RT на русском 2014a, 2014b; Президет России 2013; Вперед, Новороссия! 2014), но наиболее ярко - Владимиром Путиным на конференции дискуссионного клуба "Валдай" в речи "Мировой порядок: Новые правила или игра без правил". До 2022 года российские элиты рассматривали Валдай как способ формирования мнения на Западе (Satter 2016: xii-xiii). Поэтому отечественные СМИ также широко освещали работу Валдая, акцентируя внимание на моментах или ораторах, которые могли бы послужить доказательством симпатии и уважения Запада к Путину. Речь содержала ряд исторических интерпретаций, которые использовались в предвоенной речи президента в 2022 году, и началась с того, что российский президент подчеркнул важность истории для понимания сегодняшних событий: 'Анализируя сегодняшнюю ситуацию, давайте не забывать уроки истории' (Презид. России 2014е) - ссылка на то, как США своим поведением после холодной войны поставили под угрозу глобальное управление. Путин также упомянул о том, что США присвоили себе незаслуженные полномочия, объявив себя победителями в холодной войне. Поражение России в холодной войне подразумевалось в рамках этой самопровозглашенной победы. Президент закрепил связь с 1990-ми годами, назвав США новыми богачами (Prezident Rossii 2014e ).

Затем Путин перешел к обсуждению истории американского военного участия за рубежом после окончания холодной войны, представив распад СССР как кульминацию нападок Запада на советский суверенитет. При этом подчеркивалось не только глобальное доминирование США после распада СССР, но и американское участие в его падении через "спонсирование" "исламских экстремистских движений для борьбы с Советским Союзом". Эти группы приобрели боевой опыт в Афганистане и впоследствии дали начало "Талибану" и "Аль-Каиде"". Путин даже упомянул о соучастии Запада в чеченских конфликтах, которые, по его словам, Россия не забыла. Он продолжил свой дискурсивный регресс, заявив, что мир становится свидетелем возвращения к холодной войне, ответственность за которую он возложил на США. Россия была представлена как жертва демонизации времен холодной войны, что способствовало распространению нарратива русофобии в официальной прессе с 2012 года (Darczewska and Żochowski 2015). Он также обратил внимание на статус России как ядерной сверхдержавы, что отражает риторику времен холодной войны и подрывает его аргументы о том, что Запад несет исключительную ответственность за возрождение напряженности. Путин также подчеркнул самодостаточность России, противопоставив ее тому времени, когда она "попрошайничала у всех на виду", - завуалированная ссылка на условия предоставления кредитов МВФ в 1990-е годы (BBC 1999). Вызывая образ коллективного сопротивления России перед лицом внешнего давления, Путин ссылался на миф об осажденной крепости, используя (полу)позитивные мифы для противостояния негативным историческим аналогиям (изоляция, распад и деградация общества), которые потенциально могут рассматриваться как последствия санкций со стороны Запада и плохих отношений с ним.

В заключение Путин процитировал некоторые соглашения, заключенные после 1945 года и брежневской эпохи, риторически возвысив Россию до тех международных позиций, которые она занимала ранее, в противовес ее упавшему престижу в 1990-е годы. Таким образом, его обращение к истории выполняло искупительную функцию, позволяя России пройти полный круг, отомстив за потери 1990-х годов и распад СССР, чтобы вернуться в золотой век престижа и стабильности:

Построить более стабильный мировой порядок непросто. Речь идет о долгой и тяжелой работе. Мы смогли выработать правила взаимодействия после Второй мировой войны и достичь согласия в Хельсинки в 1970-х годах. Наш общий долг - решить эту фундаментальную задачу на новом этапе развития.

Президент России 2014e

До Валдая Путин выступил на молодежной конференции "Селигер" с почти аналогичной речью: в ней он осудил авантюризм НАТО в 1990-е годы и ответственность Запада за социально-экономический хаос в России, выразил ностальгию по Советскому Союзу и позиционировал Россию как самую мощную ядерную державу мира тогда (в 1970-е годы) и сейчас (RT на русском 2014b). Обе речи были микрокосмосом более широкого исторического сравнительного нарратива, используемого СМИ для представления санкций российской общественности. Однако на практике СМИ и политики, как правило, применяли разные компоненты нарратива в разные моменты и с разными целями.

Укрощение диких 1990-х

В России "лихие 1990-е" (likhie devyanostie) относятся к периоду после распада СССР, когда страна была охвачена организованной преступностью, экономическим беспорядком и политическим хаосом. Подавляющее большинство тех, кто пережил этот травматический период, и значительное большинство тех, кто его не пережил, относятся к нему негативно (Левада-центр, 2020). Это неудивительно, если учесть, что для многих воспринимаемое национальное унижение часто сочеталось с личным унижением, когда они месяцами не получали зарплату, не могли купить продукты и видели, как бандиты и преступники захватывают власть в обществе. Травматические воспоминания 1990-х годов были почти сразу же использованы после крушения MH17 как способ дискредитировать Запад и подтвердить виктимность России в то время, когда ее обвиняют в злодеяниях.

Согласно официальной аргументации, Запад 2014 года пытался воссоздать условия 1990-х годов, когда слабость России позволяла США и ЕС игнорировать российские интересы и суверенитет. Сравнивая поведение Запада тогда и сейчас, источники характеризовали 1990-е годы как период жестоких экономических трудностей и политического - и геополитического - унижения, вызванного эксплуатацией России Западом. Прокремлевские СМИ ссылались на бомбардировки Югославии как на пример первого разжигания США "цветной" революции (Лента 2014г). Учитывая преобладающее в России мнение о ее исторически близких отношениях с Сербией (Попович 1994; Никофоров 2014; Бечев 2017), бомбардировки НАТО также служили иллюстрацией пренебрежения Запада к глобальной стабильности, начиная с 1990-х годов (Лента 2014b; Смирнов 2014; Шестаков 2014c).

СМИ подкрепляли свои доводы о том, что Запад представляет собой экзистенциальную угрозу для России, описаниями финансовых трудностей, с которыми столкнулись россияне после распада СССР. Олигархи, финансовые пирамиды и скандал с "ЮКОСом" неоднократно напоминают читателям об экономическом и политическом хаосе 1990-х годов. Статья в "Российской газете" была типичной для этой аргументации:

После распада Советского Союза, который произошел в 1991 году не без участия США, Вашингтон позаботился о том, чтобы все инвестиции в российскую экономику были подтверждены МВФ. МВФ контролируется Казначейством США. Это позволило американским транснациональным корпорациям и Уолл-стрит украсть богатства России при Ельцине.

Энгдейл 2014

Мораль историй, подобных приведенным выше, заключалась в том, что Запад был и остается коварным и манипулируемым. Перенося прошлое в настоящее, государственные чиновники и СМИ утверждали, что Запад пытается унизить Россию, как это было в 1990-е годы. Они подкрепили свои аргументы, обвинив Запад в нынешних отношениях и в деградации российского общества в 1990-е годы. При этом СМИ опирались на существующее освещение российской политики, которое стремилось узаконить правление Путина как противоядие от хаоса и трудностей 1990-х годов (Малинова 2020), несмотря на хорошо задокументированную роль Путина в печально известном бандитском Петербурге того периода и непосредственное участие Бориса Ельцина в приходе Путина на президентский пост (Dawisha 2014; Navalny 2021).

Несмотря на это, Ельцин и его сторонники фактически изображались в СМИ - хотя и не государственными деятелями - как истуканы Запада и лишались самостоятельности (Baranets 2014a). Подобное отношение применялось как к прошлым, так и к современным политическим деятелям: подобно тому как Запад ассоциировался с якобы деструктивным поведением его лидеров в 1990-е годы, так и люди, не согласные с правительством в 2014 году, изображались как политики 90-х годов. По словам Сергея Миронова, лидера третьей по величине партии "Справедливая Россия" (в то время):

Сегодняшняя "пятая колонна", действующая внутри России в интересах США и других западных стран [...], представляет собой рыхлый конгломерат, состоящий из разных частей. Во-первых, из тех самых обанкротившихся политиков 1990-х годов, которые сделали карьеру именно в период упадка России и мечтают о возвращении к прежнему статус-кво.

Миронов 2014

Проецируя ответственность за травматичный постсоветский переходный период на других, российские СМИ и политики могли восстановить дискурсивный контроль над судьбой страны, используя это для утверждения, что Россия теперь может действовать против попыток Запада воссоздать 1990-е годы и вернуть себе утраченный статус. Некоторые журналисты пошли еще дальше: Артем Сидорчик в "Аргументах и фактах" утверждал, что Запад теперь попробует свое собственное лекарство: "Просто запустив бумеранг в конце 1980-х - 1990-х годов против СССР и Восточного блока, США и Западная Европа забыли, что он обязательно вернется" (Сидорчик 2014). Мотив бумеранга повторял идею о том, что Россия исправляет несправедливость, якобы допущенную к ней Западом в 1990-е годы.

Жалостливый тон задавали статьи Евгения Арсюхина в "Комсомольской правде", например, когда он утверждал, что обещания, данные Западом, оказались кислыми:

Я помню жестокие 90-е. Дивный новый мир, в котором, казалось, найдется место для каждого. Колхозник станет фермером, инженер - бизнесменом высокого полета, журналист - владельцем собственной свободной медиаорганизации. Как выяснилось несколько позже, на самом деле количество мест в этом дивном новом мире было ограничено.

Арсюхин 2014a

В заключение статьи автор рассказывает читателю об успехах своих воображаемых героев, подчеркивая, что достижения позднего СССР были значительно лучше, чем 1990-е годы:

Что мы получили в итоге? Родители выросли глупыми на дачах. Инженеры работали с уникальными технологиями времен позднего СССР. Журналисты давно стали пиарщиками, где тоже поглупели и были вытеснены. Крестьянин проклинает то ли погоду, то ли белорусов. Куда ни глянь, везде они торгуют продуктами, их земля либо заросла, либо продана за дачи.

Арсюхин 2014a

Хотя Арсюхин был возмутительно мелодраматичен, содержание и мораль его послания были в целом характерны для описания повседневной жизни и политики в 1990-х годах в государственных СМИ. Такие удручающие картины вполне могли быть реалистичными, учитывая то, что мы знаем о том, как переход к капитализму не помог многим простым россиянам, но источники использовали их, чтобы подчеркнуть угрозу, исходящую от поведения Запада по отношению к России. Даже суровость этих образов оказалась недостаточной в наиболее острые периоды освещения санкций, когда СМИ вместо этого ссылались на воспоминания о разрушении советского государства как на подходящую аналогию для намерений Запада.

Горбачев наоборот

По мере того как санкции начинали причинять боль, а Россия вводила контрсанкции - тоже далеко не безболезненные - международные отношения становились все более напряженными. Российские СМИ и политики вписывали расторжение соглашений перестроечной эпохи, российские контрсанкции и любую американскую критику в адрес России в рамки 1985-1991 годов. Этот шестилетний период охватывает эпоху Горбачева от перестройки до распада СССР, включая президентство Рональда Рейгана и "потерю" Восточного блока. СМИ и политики использовали эпизоды этого периода для аргументации того, что Запад пытается буквально уничтожить Россию - так же, как он якобы уничтожил СССР. Это усиливало представление о том, что Россия столкнулась с экзистенциальной угрозой, еще больше стигматизируя (про)западные позиции и усиливая эффект "митинга вокруг флага", вызванный санкциями. Однако любой намек на опасность нивелировался тем, что СМИ представляли российские контрсанкции как доказательство того, что современное государство способно противостоять нападкам Запада на его суверенитет. Согласно таким рассуждениям, если Горбачев пошел на компромисс и уменьшил советское влияние, то нынешнее российское правительство вновь утвердило национальный суверенитет.

Чтобы проиллюстрировать свои аргументы, источники акцентировали внимание на различных атрибутах горбачевской эпохи и распада СССР: от Договора INF и советской войны в Афганистане до двуличия Запада в отношениях с Горбачевым. Правительственные источники, в частности, использовали последнее, чтобы дискредитировать любую идею компромисса с Западом (Дунаевский 2014b). Большинство источников объединялись вокруг идей потери и распада, используя травму советского распада для усиления враждебности к США и ЕС. Вещатели и журналисты часто ссылались на 1989 и 1991 годы, связывая негативные тенденции в обществе с распадом СССР, как, например, следующее сетование в "Российской газете":

С каких пор мировое лидерство стало официальной политикой США? Наверное, с 1991 года, с момента падения коммунизма. Но теперь маска сорвана. Как граждане мира, а не только США, мы должны примириться с новой реальностью: США хотят мирового господства и, стремясь к этому, не остановятся в своих попытках уничтожить Россию.

Воробьев 2014a

В этом нарративе стремление США к мировому господству стало возможным благодаря распаду СССР, что имело серьезные последствия для России и остального мира. При освещении санкций 2014 года СМИ делали акцент на противостоянии американской тирании, хотя в последующие годы, особенно с 2018 года, Кремль и его сторонники дополняли этот аргумент утверждением, что ослабление однополярности Америки приводит к ее непредсказуемым действиям (см., например, Стратегию национальной безопасности до 2021 года).

Фокус СМИ на США в 2014 году отражал то, что источники, как и в 1990-е годы, практически не возлагали вину за распад СССР на Россию (РСФСР) или коммунистическую систему. Это продолжало путинскую тенденцию к деидеологизации коммунистической эпохи. Рисуя ее в чисто геополитических терминах, СМИ и политики могли затушевать тотальный экономический коллапс, который стал прямым результатом идеологической бесхозяйственности в отношении ресурсов страны. Таким образом, СМИ и правительство выстроили линию рассуждений, в которой давление на Россию и/или СССР имело почти исключительно внешнее происхождение. Согласно этой логике, любой компромисс с Западом означал явную и настоящую опасность для самих основ российского государства.

Источники, однако, старались подтвердить, что слабость СССР перед давлением Запада не повторится и сейчас, а СМИ приглашали видных пропутинских деятелей поделиться своей уверенностью с читателями. Например, проправительственный кинорежиссер, генеральный директор "Мосфильма" Карен Шахназаров в интервью "Аргументам и фактам" сказал: "В этой информационной войне наши СМИ научились держать огонь и правильно отвечать. В Советском Союзе они этого не умели" (Грачев 2014). В других местах политики призывали россиян противостоять попыткам Запада "нарушить общественно-политическую ситуацию", представляя российские контрсанкции и критику Запада как оборонительные меры (Президет России 2014c).

СМИ были добрее к Горбачеву, чем к Ельцину, что соответствует общественным настроениям, в соответствии с которыми к первому относятся с пренебрежением, а ко второму - с недоверием (Левада-центр 2017). Хотя политики и журналисты приписывали Горбачеву некоторые "ошибки" эпохи перестройки, в целом СМИ склонны были инфантилизировать его, изображая наивным в отношениях с Западом: если Ельцин был козлом отпущения, то Горбачев - просто дураком. СМИ также называли усиление агрессии США при Рейгане фактором, способствовавшим уступкам Горбачева Западу, представляя готовность последнего советского лидера пойти навстречу бывшим врагам СССР как признак слабости (Чигишов 2014i: 1.20.01). Все источники представляли Горбачева как манипулируемого циничными западными (под влиянием Запада) политиками (Зубов 2009), при этом часто подчеркивалась невинность и наивность советских политиков - еще один способ повторения российской виктимности.

Эта характеристика вписывалась в более широкие усилия истеблишмента по делегитимации постсоветского миропорядка и переписыванию консенсуса, достигнутого после 1991 года. Договор INF повторялся как особенно вопиющий символ утраты стратегического баланса и паритета после 1985 года. Подписанный Рейганом и Горбачевым в 1987 году, договор был представлен в источниках как выгодный Западу за счет России. Хотя СМИ в целом обвиняли американцев в сегодняшнем разрыве договора, источники, освещавшие эту тему ("Лента", "Аргументы и факты", "Российская газета", правительство, "Вести недели"), также подчеркивали неправоту договора (см., например, "Российская газета" 2014b). Многие другие соглашения, подписанные в эпоху перестройки, также были представлены как несправедливые ограничения современного российского суверенитета и охарактеризованы как предвестники тогдашних - и нынешних - унижений и бесчестья, о которых говорится в нарративе "диких 1990-х" (Lenta 2014c, 2014d; Дивеева 2014). СМИ использовали эти договоры как метонимы постсоветского международного порядка, одновременно оправдывая их расторжение и используя их для контекстуализации ухудшающихся отношений с Западом.

Сравнения СМИ с горбачевской эпохой также обозначили специфическую российскую "постревизионистскую" интерпретацию холодной войны, в которой конфликт якобы был обусловлен давно укоренившейся русофобией, а не идеологическим антикоммунизмом. По словам одного из журналистов, "США продолжают реализовывать свою геополитическую доктрину в отношении России, которая известна под названием "Анаконда". Первая петля змеи затянулась, когда они разрушили Варшавский договор. Вторая - когда разрушили Советский Союз" (Бойко 2014). Хотя эта историография относится к разочарованиям 1990-х годов (Печатнов 2017), в СМИ она стала неоспоримой точкой зрения на холодную войну. Чтобы поддержать этот аргумент, журналисты брали интервью у внешних участников, обладающих привилегированным знанием этого периода, таких как бывшие диссиденты и советники США, например Александр Зиновьев (Чигишов 2014h: 1.38.00) и Дмитрий Михеев (Панкин 2014), причем последний утверждал, что единственная разница между тем временем и 2014 годом заключается в том, что теперь Россия не сдастся. Такая непреклонность, повторяемая во многих источниках, якобы способствовала бы символическому возвращению к статусу великой державы и стабильности позднего СССР - аргумент, который становился все более доминирующим по мере развития охвата (и экономического кризиса).

Возвращаясь к Брежневу

Чтобы поддержать аргумент о том, что Россия восстанавливает престиж, сопротивляясь давлению Запада, СМИ и политики утверждали, что страна возвращается к идеализированной и воображаемой эпохе самостоятельной стабильности при Брежневе. Этому "возвращению" якобы способствовала готовность и способность Кремля защитить себя от нападок Запада. Эти аргументы были наиболее заметны в материалах после введения контрсанкций в августе 2014 года, а затем в сентябре и октябре 2014 года, когда последствия контрсанкций стали ощущаться и широко обсуждаться. Соответственно, этот конкретный аргумент функционировал не только как отвлекающий маневр, но и почти как лекарство и разрешение травмы, пережитой после распада СССР, - средство ухода в ностальгию по своей (позднесоветской) молодости.

Хотя полное описание СССР брежневской эпохи выходит за рамки данной главы, отсутствие ссылок на экономический спад после 1973 года, неспособность сельского хозяйства прокормить города, политические репрессии и антисемитизм создали, мягко говоря, нереалистичный образ. Представление правительством и СМИ брежневской эпохи в почти исключительно позитивных терминах в очередной раз было облегчено отказом от упоминания коммунистической идеологии, которая могла бы напомнить аудитории о некоторых негативных аспектах того времени, включая ограничения свободы слова и передвижения. Вместо этого СМИ подчеркивали якобы существовавшую в СССР стабильность, высокий уровень жизни и международное признание. СМИ представляли нынешнее отсоединение России от Запада как процесс нормализации, возвращение к тому, как все должно быть, кратко сформулированный в "Ленте" так: "Ничего плохого не случится, если мы возьмем все хорошее из СССР, потому что там было много хорошего, больше хорошего, чем плохого" (Lenta 2014e).

Чтобы воспользоваться советской ностальгией, СМИ использовали высоко персонализированную риторику и образы еды, продвигая концепцию патриотического (не)потребления (Skvirskaja 2017), где употребление или неупотребление определенного продукта становится символом патриотизма. Здесь также присутствовал классовый элемент: подавляющее большинство россиян не могут часто позволить себе настоящий французский бри или итальянский пармезан, и поэтому, скорее всего, не особенно пострадали, когда оба продукта были запрещены в рамках "импортозамещения". Такая корреляция между богатством и европейскими продуктами позволила СМИ обвинить в эпикурействе тех, кто критиковал контрсанкции, превратив позиции "за" и "против" контрсанкций в обозначение более простого и осмысленного образа жизни в прошлом и потребительских ценностей нынешней оппозиции соответственно. Пожалуй, самым ярким примером этой линии атаки стала Ульяна Скойбеда, язвительно писавшая в "Комсомольской правде":

Я не знаю, как далеко зайдут санкции. Но главное, что уровень жизни на самом деле не эквивалентен уровню счастья. Мои родители, поколение, которое было молодым в 1980-е годы, жили гораздо более духовной жизнью, чем я. Они читали все новинки литературы, подписывались на самые модные периодические издания, собирались на кухнях, обсуждая все это.

Мне очень жаль людей, которые считают наличие широкого ассортимента колбасы победой демократии. Как жаль, что мы не можем разделить общество: справа - те, кто хочет возвращения СССР со всеми его плюсами и минусами, слева - те, кто хочет колбасы. Единственное, что можно сделать с такими демократами, это сказать им, чтобы они уезжали: мир большой, стран с колбасой много.

Скойбеда 2014c

Насмешливый тон такого освещения сводил к минимуму вполне обоснованные опасения многих по поводу роста цен более чем на 13 процентов. Он также основывался на советских утверждениях о том, что прозападные симпатии коренятся в жадности и потребительстве.

Противопоставление пустого Запада и содержательной русской культуры в СМИ обыгрывалось не только через еду, которая является неотъемлемой частью любой культуры, но и через более геополитические показатели, такие как восстановление союзов советской эпохи. Возобновление альянсов с такими странами, как Куба и Зимбабве, якобы опровергало представление об изоляции России от международного сообщества и одновременно способствовало идее восстановления. Как было сказано в одной из статей "Ленты" неполиткорректным языком, "Россия возвращается на Черный континент [в Африку] после более чем двадцатилетнего отсутствия [...] Глава МИД успешно возобновил и развил политические и экономические связи, которые были фактически утрачены после распада Советского Союза" (Лента 2014f). Восстановление мирового авторитета СССР, выраженное в нарративе "Назад к Брежневу", было неразрывно связано с критикой России со стороны Запада. Сопротивляясь давлению Запада, СМИ изображали российское правительство и нацию как метафорическое возвращение к прошлому, мстящее за несправедливость, причиненную другими, чтобы (вновь) получить доступ к ушедшей эпохе советского могущества.

Постепенное развитие исторического повествования от периода национального унижения (1990-е годы) к периоду предполагаемого международного восхищения (эпоха Брежнева) наделило структуру повествования собственным смыслом, основанным на широко распространенной ностальгии по поздней советской эпохе. Источники использовали личные воспоминания, чтобы создать более увлекательное представление о былой славе, а затем сопоставляли этот опыт с идеями государственности. Сначала индивидуализировав потерю СССР, сведя ее к личному уровню в нарративе "диких 1990-х", это развитие нарратива, в свою очередь, позволило СМИ и политикам транслировать эту ностальгию по утраченной советской родине в поддержку политики нынешнего правительства.

Ностальгия - непредсказуемая, но не обязательно громоздкая сила: во многих случаях общественное одобрение того или иного советского деятеля или события не имеет особого значения. Важна не сама историческая фигура или момент, а то, что они символизируют - как с точки зрения нации, так и с точки зрения собственной, неизбежной, ностальгии по молодости (McGlynn 2021b). Умело сочетая эти два элемента, прогрессия, представленная в этом историческом обрамлении санкций, подразумевала путешествие искупления и возвращение в лучшее, более невинное время, совпадающее с юностью и, возможно, символизирующее заключительные этапы метафорического путешествия, в которое Путин повел российскую нацию. Разрыв с Западом, символизируемый санкциями и контрсанкциями, был необходимой жертвой для достижения утраченной земли обетованной и исцеления от травм - реальных и воображаемых - 1990-х годов.

Этот разрыв станет одной из нескольких нитей в попытках России дискурсивно (заново) обрести статус великой державы. Убеждение других в этом процессе также включало в себя обращение к военным средствам, как это было показано в комментарии Владимира Путина о том, что другие страны уважали СССР, потому что он обладал крупнейшим в мире ядерным арсеналом; затем он добавил, что эти страны должны помнить, что Россия снова стала крупнейшей в мире ядерной сверхдержавой (RT на русском 2014b: 1.43.31). Восстановление утраченного статуса с помощью конфликта и оружия также было важной парадигмой, с помощью которой Россия интерпретировала свое военное вмешательство в Сирии в 2015 году.

Российская интервенция в Сирии как восстановление статуса советской сверхдержавы

2015 год начался для Кремля неутешительно. Если общественная поддержка Путина упала со своего посткрымского максимума, то рейтинги других политиков томились в штиле. Влияние контрсанкций и санкций начинало сказываться, 20 блеск Крыма сошел, а Россия оказалась в изоляции на мировой арене после вторжения в Украину и сбитого MH17. В этом контексте решение России о военном вмешательстве в Сирию застало многих врасплох - возможно, даже больше, чем следовало бы. Большинство аналитиков признают важность усиления геополитического влияния России в качестве причины интервенции (Katz and Casula 2015; Pierini 2015; Babayan 2017). Стивен Коткин и Дмитрий Тренин также подчеркивали (по отдельности) важность российского мессианского мышления для российской интерпретации войны и необходимости вмешательства (Коткин 2016; Дмитрий Тренин 2016).

Я изучил освещение интервенции в Сирию с 16 сентября 2015 года, за две недели до официального начала военных авиаударов. В середине сентября российское правительство более четко обозначило свои намерения в отношении Сирии, символом чего стал призыв Путина к Западу объединиться с Россией и бороться с ИГИЛ во время саммита Организации Договора о коллективной безопасности в Душанбе 15 сентября, освещенный в новостях на следующий день (Prezident Rossii 2015b). Я закончил свой анализ 24 декабря 2015 года, то есть через неделю после встречи тогдашнего госсекретаря Джона Керри с Лавровым и Путиным в Москве, где он публично заявил, что США не проводят политику изоляции России. Справедливо или нет, но российские СМИ восприняли это заявление как признание американского поражения и российского успеха в борьбе за (повторное) утверждение своей позиции в качестве глобальной державы.

Российские военные действия начались после официального обращения президента Сирии Асада с просьбой помочь в борьбе с джихадистами. Военные действия России в Сирии изображались как война против ИГИЛ, а не за Асада (Notte 2016). Однако на ранних этапах военные действия не были в центре внимания российских СМИ, и большинство новостей, связанных с Сирией, касались геополитической мощи России. Поэтому, хотя поначалу СМИ и освещали военные успехи России, вскоре они практически исчезли из репортажей. Общественная поддержка вмешательства была низкой: до начала российских авиаударов в Сирии опрос Левада-центра показал, что большинство россиян выступали против военного вмешательства (Rainsford 2015). Возможно, это повлияло на характер освещения событий в Сирии в СМИ, в том числе на акцент на способности России диктовать события на мировой арене (Дмитрий Тренин 2016; Кац и Касула 2015; Лукьянов 2016). СМИ представляли российскую дипломатию как вдохнувшую новую жизнь в идеалы и нормы международного права, а также как восстанавливающую статус великой державы Советского Союза (Российская газета 2015a), используя исторически обоснованный нарратив для реализации этой истории.

Что показали российские СМИ?

Российские СМИ использовали историческое обрамление, чтобы объединить российское вмешательство в Сирию в 2015 году и его геополитические последствия с окончанием Второй мировой войны и первыми годами холодной войны. СМИ и политики объясняли вмешательство России в дела Сирии как содействие возвращению к международному порядку, установленному на Ялтинской конференции в 1945 году после окончания войны. Отношения с Западом, таким образом, стали важной частью нарратива: СМИ представляли любые свидетельства признания Западом возросшей политической силы России как возобновление "стратегического баланса" времен холодной войны, а любое сопротивление этому - как агрессию и сдерживание России в стиле холодной войны. Для усиления одобрения российские СМИ представили интервенцию как свидетельство восстановления статуса России и разрушения якобы проводимой Западом после 2014 года политики сдерживания и изоляции (Babayan 2017). В этом контексте общественная поддержка конфликта в Сирии неизбежно росла.

Российские СМИ были больше заинтересованы в геополитическом аспекте, чем в событиях на местах. Проще говоря, их больше заботило то, как Сирия заставила их выглядеть, чем то, как выглядела сама Сирия. Эта мысль была выражена в заголовке "Комсомольской правды" "Если мы добьемся успеха в Сирии, то улучшим свое положение - будь то на Украине или в Занзибаре" (Гамов 2015b). Историческое обрамление событий в Сирии в СМИ также вступило в диалог с некоторыми аспектами двух предыдущих исследований (Украина и санкции). Наиболее явно освещение событий в Сирии включало идею о том, что победа России во Второй мировой войне дала ей моральное право на геополитическое влияние (тема, общая с освещением событий на Украине), а также идею о том, что Россия восстанавливает элементы советского величия (тема, общая с освещением санкций).

Однако СМИ и политики расширили (и изменили) эти темы в своем освещении вмешательства в Сирию: теперь Россия впервые после Афганистана самостоятельно проецировала свою (гео)политическую и военную мощь за пределы бывших границ СССР. В этом смысле российское вмешательство в сирийский конфликт наконец-то дало "осязаемую реальность московской концепции нового международного порядка" (Pierini 2015). В отличие от освещения событий на Украине и санкций, СМИ и политики использовали исторические аналогии таким образом, чтобы представить Россию напористой и наступающей, а не чисто оборонительной. Баланс жертвенности и героизма смещался.

Выступление Владимира Путина в 2015 году на конференции дискуссионного клуба "Валдай", название которого было официально переведено как "Война и мир в XXI веке: международная стабильность и равновесие нового типа", дает хорошее представление о сирийском нарративе. Как резюмирует журналист "Российской газеты" Игорь Иванов (2015a), Путин использовал эту речь для того, чтобы прояснить свое видение восстановления порядка в мире, чреватом конфликтами, установив Ялту в качестве идеала для поддержания мира и стабильности. Затем Путин сослался на позитивные аспекты холодной войны, которые он подчеркнул, используя терминологию, связанную с той эпохой. Это сопровождалось угрозами в виде ссылок на российскую ядерную мощь - популярный рефрен российских политиков и СМИ с момента обострения напряженности в отношениях с Западом в 2014 году (BBC 2015).

В той же речи президент обратил внимание на актуальность уроков холодной войны для современности и необходимость восстановления стратегического баланса (Prezident Rossii 2015d). В поддержку своих аргументов Путин ссылался на концепции, знакомые по его речи на Валдае в 2014 году, такие как несправедливое глобальное доминирование США после распада СССР ("неравновесие системы"). Более подробно Путин описал мир, раздираемый блоками и возвращающийся к наиболее опасным аспектам холодной войны, включая гонку вооружений, которая может быть решена только путем восстановления Ялтинского урегулирования. Трудно уловить логику - ведь в Ялте были созданы те же самые блоки, - но, подчеркивая, как Россия работает над восстановлением послевоенной системы, Путин объединил Россию с Советским Союзом, амбициозно поместив Евразийский союз в контекст СССР, а Сирию - в форму прокси-войны двадцатого века. Путин закончил свою речь, сосредоточившись на российском вмешательстве в Сирии, которое он представил как средство восстановления многополярности. Как и в своей речи на Валдае в 2014 году, о которой подробно говорилось в предыдущем разделе, Путин обратил внимание слушателей на необходимость извлечения уроков из истории для того, чтобы двигаться вперед.

К середине декабря 2015 года исторические сравнения в этом ключе начали сходить на нет, поскольку СМИ и политики могли указать на реализацию целей, обозначенных в нарративе: вмешавшись в Сирию, Россия действительно значительно повысила свой геополитический статус и влияние до уровня, далеко не равного, а скорее сопоставимого с СССР. С точки зрения Кремля, операции в Сирии были успешными практически на всех уровнях. Поэтому к концу декабря СМИ сместили акцент на настоящее и уважение к Москве, а также на новый (старый) мировой порядок, который она укрепила. Это смещение выполняло функцию вывода, якобы подтверждающего аргументы, заложенные в историческую рамку: Россия, как и СССР (потому что она почти была СССР), имела право определять мировые события, обеспечивать стратегический баланс и рассматриваться как равный партнер США. Когда 2015 год подошел к концу, а исторические сравнения уменьшились, СМИ решили завершить нарратив, сосредоточившись на возвращении в будущее, полное конфликтов и российского влияния, вместо того чтобы сделать акцент на урегулировании. Весь нарратив состоял из 3 410 исторических аналогий, которые можно разделить на три подробных сравнения:

Восстановление Ялты и антигитлеровской коалиции

Особенно популярный среди политиков и правительственной "Российской газеты", этот нарратив в освещении событий в Сирии подчеркивал претензии России на статус великой державы, ссылаясь на судьбоносные события и решения, принятые победившими союзными державами после их поражения нацистской Германии в 1945 году. Этот нарратив был наиболее доминирующим в сентябре 2015 года, когда Кремль оправдывал интервенцию перед скептически настроенной общественностью, ссылаясь на знакомое величие Второй мировой войны. Он представил Россию как попытку создать международную коалицию против терроризма и восстановить международную законность и уважение к ООН. Чтобы добиться желаемого эффекта, ораторы и писатели опирались на культурные воспоминания о Великой Победе 1945 года, антигитлеровской коалиции, Ялтинской конференции и учреждении Организации Объединенных Наций .

Ссылаясь на союзников, российские политики якобы пытались побудить Запад присоединиться к коалиции по борьбе с ИГИЛ, чтобы победить терроризм в Сирии. Учитывая враждебное отношение Запада к Башару Асаду, российское правительство наверняка понимало, что это вряд ли удастся, но это был полезный способ еще раз донести до внутренней аудитории, что Россия унаследовала право сидеть за столом переговоров основных мировых держав благодаря победе СССР в 1945 году и что она намерена отстаивать это право. Путин активно пропагандировал это в своей речи на в ООН по случаю семьдесят пятой годовщины организации, а также в предшествующих интервью прессе. В одном из интервью американскому журналисту Чарли Роузу (Prezident Rossii 2015c) он даже лингвистически перепутал Россию и Советский Союз

Российские государственные СМИ и политики отвергали идею о том, что система, согласованная на Ялтинской конференции в 1945 году, больше не актуальна: "Ялтинско-Потсдамская система, основанная на признании международного права, еще не ушла в прошлое" (Ермолаева 2015). Эта вера в значимость Ялты опиралась на постоянно повторяющийся (после 2015 года) аргумент о необходимости возвращения к мировому порядку, установленному там, - еще один способ подчеркнуть преемственность между СССР и Россией, с целью утвердить право России на статус мировой державы и решение основных вопросов глобального управления. Визуально это было подкреплено новым памятником "большой тройке" (Уинстону Черчиллю, Франклину Д. Рузвельту и Иосифу Сталину), установленным в Ялте в феврале 2015 года. На открытии памятника Сергей Нарышкин, в то время председатель Государственной думы и Российского исторического общества, заявил, что статуя является предупреждением тем, кто "искажает историю" (BBC Russian 2015).

В своей речи в ООН Путин подчеркнул необходимость совместной работы стран: "Подобно антигитлеровской коалиции, она могла бы объединить широкий круг сторон, готовых решительно противостоять тем, кто, подобно нацистам, сеет зло и ненависть к человечеству" (Латухина 2015c). Подобные заявления усиливали важность защиты ООН как "плода великой Победы" (MID 2015a). Таким образом, политики и СМИ сакрализировали ООН и Ялтинскую систему, описывая (предполагаемые) попытки подорвать их как часть более широких усилий по извращению памяти о Второй мировой войне, как если бы они были абстрактными проявлениями оскверненных советских военных мемориалов, о которых так часто упоминала в своих брифингах пресс-секретарь МИД Мария Захарова (MID 2015e, 2015g, 2015k). ООН и Ялтинская система также использовались для придания легитимности российскому вмешательству в Сирии: Путин назвал Россию "действующей на основе Устава ООН, то есть на основе основополагающих принципов современного международного права" (Латухина 2015a). Это выступление в ООН было названо в отечественных СМИ "доктриной Путина" (Иванов 2015b). Ее значение в любом случае было бы трудно не заметить благодаря широкому освещению в СМИ, которое включало пятичасовой "телемарафон" двадцатипятиминутной речи, проведенный воинственным Владимиром Соловьевым на телеканале "Россия-1".

Многие издания и ораторы развивали тему Путина о том, что Запад должен преодолеть свою неприязнь к России, чтобы спасти мир от ИГИЛ, который был назван "нацистом" и "мертвой головой бригады СС" (Георгий Зотов 2015):

По сути, он [Путин] провел параллель с периодом, когда была создана антигитлеровская коалиция. С точки зрения Запада, СССР был злом, но как только появился фашизм и Гитлер с его новым порядком, идеологические различия между коммунизмом и капитализмом перестали иметь значение.

MID 2015c

Несмотря на то что в 2015 году коалиции не возникло, де-факто Россия и западные державы, воюющие в Сирии, координировали свои действия, стремясь избежать случайного возгорания. Это вдохнуло новую жизнь в концепцию, согласно которой совместные действия против ИГИЛ представляют собой антигитлеровскую коалицию, а Григорий Бовт написал в "Комсомольской правде": "Перед лицом ИГИЛ единственная надежда США и Европы, как и во время Второй мировой войны, - это союз с русскими" (Бовт 2015). Однако это также привело к оживлению менее позитивных мифов о военном союзе, включая (российские) обвинения в том, что западные союзники намеренно откладывали открытие второго фронта во Второй мировой войне (MID 2015i). Ожесточенность истории делала ее постоянно актуальной, способствуя появлению таких конфляционных заявлений, как "в последнее время, после Второй мировой войны, мир начал кардинально меняться" (Наранович 2015). Такая формулировка была типична для попыток СМИ и политиков вести себя так, как будто Вторая мировая война только что закончилась, обрушив семьдесят лет, прошедших с тех пор.

Хотя на первый взгляд может показаться, что СМИ ссылаются на то же историческое событие (то, что на Западе называют Второй мировой войной), что и в случае с украинским кризисом, на самом деле содержание было совершенно иным. Наиболее очевидное различие было в терминологии: термин "Вторая мировая война" использовался в освещении событий в Сирии в три раза чаще, чем более привычный термин "Великая Отечественная война". В сочетании с другими ключевыми словами, такими как "Ялта", "создание ООН", "семидесятая годовщина" (со ссылкой на Ялту и/или ООН) и "антигитлеровская" (коалиция), это было частью представления России в СМИ как международного игрока, восстанавливающего порядок в хаотичном мире. В освещении событий в Сирии преодоление хаоса означало восстановление ООН и Ялтинской системы. Если этого не сделать, то якобы наступит анархия, что придает мессианский уклон российской презентации своей позиции (эта тема прослеживается на сайте ): "Если мы сейчас не поймем, что существуют общие правила существования, разработанные семьдесят лет назад, то через несколько лет не стоит удивляться, если мир погрузится в хаос" (Смирнов 2015).