Спасенное имя

Разговор с маэстро

Дома Михуца решил покормить Филимона. Он вынес за калитку ведерко с рыбой и стал звать аиста.

— Вот тебе рыбка, Филимоша.

Во дворе над скульптурным портретом Кайтана работала Печерская. Рядом, позируя, стоял Кайтан.

— Итак, — сказала Анна Владимировна, — у нас два этюда на жести. — Она вытянула губы и, дунув, отбросила со лба прядь медных волос. — Один найден в штольне, другой — в комендатуре…

Федор Ильич кивнул:

— Тайна этюда из шкатулки разгадана — но кто автор? Кому понадобилось рисовать явку? Вот в чем вопрос.

— Странно… — Печерская задумалась. — Не свой же написал этот клен? Зачем?

— Вот именно.

— Предположим, автор — немец. Но не будет же он на своей работе ставить инвентарный номер?

— Разумеется. Что же тогда?

Печерская пожала плечами.

— А вы знаете, Анна, — вздохнул Кайтан, — шкатулку с этюдом у меня украли…

— Как?! — Она резко откинула со лба прядь волос. — Кто?

— Если бы я знал…

Они замолчали. Слышно было, как Михуца настойчиво предлагал аисту рыбу.

— Ну еще одну, Филимончик…

Наконец Печерская нарушила молчание.

— Показ телезрителям шкатулки с этюдом, — сказала она, растягивая слова, — преследовал цель: найти свидетеля событий. Но не только… — Анна Владимировна задумалась. — Послушайте… А если человек, имевший отношение к провалу группы, находится в селе? Он-то и похитил шкатулку! Мы с вами заставили его действовать. Понимаете?

— Не думаю, — покачал головой Кайтан. — Такой человек едва ли сюда вернется… А в селе, Анна, подозревать некого.

— В селе, — сказала Печерская, — есть новые люди… Художник, например.

— Знаю, — махнул рукой Кайтан. — Милейший, кстати, человек. Клуб расписывает.

— …Ну Филимоша, — крикнул на улице Михуца. — Еще одну, последнюю…

— С работами художника не знакома, — продолжала Печерская. — Но вот лицо… Где я видела эти острые скулы? Этот лоб, как бы разорванный морщинами?.. На кого он похож?.. Мы, правда, повстречались с ним на дороге. Но это, конечно, не в счет…

— Не гадайте. — Кайтан подошел к скульптуре, над которой работала Печерская. — Видели где-нибудь в городе. Скажем, на выставке.

— Нет, всё гораздо сложнее. — Она шагнула к одному из ящиков, отбросила в сторону крышку: — Смотрите!..

Кайтан подошел к ящику. На барельефе он увидел медальный профиль… маэстро. Тот же глаз с прищуром, те же острые скулы, вспоротый морщинами лоб. Недоставало только бородки.

— Что это? — спросил Кайтан.

Печерская опустила голову.

— Кажется, я схожу с ума… Это лицо вылеплено до приезда в село. Вы что-нибудь понимаете? Не видеть человека и вылепить его лицо!

Во двор с пустым ведром вошел Михуца. Сзади нехотя плелся сердитый Филимон.

— Федор Ильич, — Анна Владимировна закрыла ящик, — рисунки на жести не дают мне покоя. Я вспоминаю военные годы, партизанский отряд, наших товарищей…

— И вы думаете?.. — Кайтан, заметив Михуцу, замолчал.

— Не знаю, Федор Ильич, не знаю…

— Послушайте, Анна. — Глаза Кайтана блеснули. — Вам удобнее встретиться с приезжим художником. Все-таки коллеги. Попробуйте расспросить его об интересующем нас периоде…

И Печерская, не откладывая, пошла в клуб.

— Чем могу служить? — Художник учтиво предложил ей стул.

— Спасибо. — Она огляделась. — Пришла познакомиться с коллегой. Село есть село. Решила не нарушать традиций.

— Весьма польщен, Анна Владимировна. — Художник улыбнулся. — Моя фамилия, надо полагать, вам уже известна… Село!

— Морозин, если не ошибаюсь? Теодор Пантелеич?

— Совершенно верно. У вас точная информация.

— Хорошая фамилия. Звучная. Псевдоним?

— Нет, зачем же? По паспорту… Извините… — Художник возобновил работу. — Не знаю, найдутся ли у нас общие интересы. Вы — скульптор, я почти маляр.

— Ну что вы? — Печерская сделала жест, прерывая Морозина. — Вы собрат по искусству.

— Чем могу служить?

— Похоже, хотите поскорей от меня избавиться… Не так ли?

— Отнюдь. — Художник сделал неопределенный жест. — Просто боюсь — не успею покрыть краской отведенную мне площадь.

— Простите, бога ради, за вторжение, — сказала Печерская. — Но я не могла иначе…

— Не могли? — Художник с иронией посмотрел ей в лицо… — Сильно сказано. Не находите?

— Может быть…

— Что же все-таки привело вас ко мне? — Художник усмехнулся. — Женское любопытство? Поиски приключений?

— Вы слишком самоуверенны, — вспыхнула Анна Владимировна.

— Не тратьте свое драгоценное время, — сказал Морозин. — Мы никогда не встречались… Вы — известный скульптор. Персональные выставки, поиски работ партизанских художников и прочая и прочая… Большое дело делаете. Наслышан. Что вам до меня? Я ломовая лошадь искусства. Разхуд. Понимаете? — Морозин выпрямился. — Разъезжий художник. Неотложка. Пожарная команда, если хотите…

— Но я видела вас, — попыталась вставить Печерская. — Это лицо… Мы где-то с вами встречались… Где? Когда? Не могу вспомнить…

— Очень может быть, — охотно согласился художник. — Например, на выставке ваших работ в столице. Партизаны… Как же, посетил. А вы — мастер… Ваша манера…

— Манера! — подхватила Анна Владимировна. — Именно! Мне знакомы этот резкий штрих, этот плотный мазок… Во время войны я видела этюд партизанского художника… Поразительное сходство!..

— Но позвольте! — Морозин отступил на шаг. — Что все это значит?

— То же чувство ритма, — с увлечением продолжала Печерская, разглядывая работу Морозина, — четкость линий контура, как бы обводящих изображение… Словом, черты стенописи, а не рисунка…

— Мне очень жаль, — сказал художник. — Все же, какое это имеет отношение ко мне?

Но Анна Владимировна уже не могла остановиться.

— Цветовое решение строится на интенсивном накале чистых тонов, на остроте их сопоставлений…

— Добавьте к этому, — не выдержал Морозин, — что декоративное богатство красок совмещается с жестким каркасом четких линий. — Он покраснел и едва сдерживал себя. — Все это, к сожалению, общие слова. Не более.

— Простите, — Анна Владимировна опустила голову. — Я увлеклась.

— В жизни много совпадений, — махнул рукой художник, постепенно успокаиваясь. — В городе, например, я смотрел передачу по телевизору. И вы знаете, одно из действующих лиц мне кажется теперь странно знакомым, — он лукаво рассмеялся. — Но человеку свойственно ошибаться. Не так ли?

— Кажущиеся ошибки проверяют, — серьезно заметила Печерская.

— Разумеется. — Улыбка сошла с лица Морозина. — Но только исходя из степени их серьезности. Верно?

— Сорок четвертый… — как бы про себя сказала Печерская. — Лес, землянка командира… Меня посылают на задание… — Она провела ладонью по лицу, вспоминая. — Я выхожу. И тут мы сталкиваемся. Партизанский художник и девчонка-разведчица!.. На пол падает этюд — землянка, деревья, холодное небо… Я поднимаю. Наши взгляды встречаются… Нет, нет, я запомнила, запомнила… Удивительное сходство!..

— Бред какой-то, — с досадой сказал художник. — А вы настойчивы. Еще немного, и мне придется поверить, что я — это не я. — Он сухо кашлянул в кулак. — К сожалению, должен огорчить… Я был на другом фронте… Это, вероятно, какое-то недоразумение.

— Простите. — Анна Владимировна поднялась. — Прошло столько лет… Видно, я вторглась в запретную область…

— Запретную? — усмехнулся художник. — Колючей проволоки тут нет…

— Но, увы, осталась ирония…

— Моя творческая биография небогата, — сказал Морозин. — Прошу понять… Мой заработок зависит от объема выполненной работы. Так что…

— Вы правы. — Анна Владимировна толкнула дверь. — Мне пора.

— Не смею вас задерживать. — Морозин плотно закрыл за ней дверь.

…Вечер привел за собой сумерки, сумерки потянули по земле серые тени. Они поползли, стараясь забраться туда, где и так было черно. Их уродливые крылья летучих мышей неслышно бились о стекла окон.

Потянуло ночным холодком.

В зеркале на стене отразился нечаянный луч. И Михуца даже зажмурился — такая жуткая, черная глубина была в этом зеркале! Он подтянул к подбородку простыню и тихонько позвал:

— Дим! А Дим!

Димка сидел за столом и читал книгу.

— Чего тебе?

— Что же теперь будет?

Димка молчал.

— Попадет нам, да?

— Конечно, попадет, — Димка перевернул страницу. — Только не нам, а тебе.

— Ну да, — заныл Михуца, — всегда мне…

Димка захлопнул книгу, взял со стола другую.

Серые крылья теней трепетали за окном. Неожиданно они отпрянули. Яркий свет ударил в окна. Зарокотал мотор, и все стихло. Тени тут же вернулись, приникли к стеклам.

— А за что мне влетит?

Димка махнул рукой:

— Отстань, Михуца.

— Я же за нее перчатку отдал.

Вдруг в приоткрытое окно просунулся наконечник стрелы.

— А-а! — закричал Михуца и накрыл голову подушкой.

Кто-то с силой швырнул стрелу в комнату. Михуца выглянул из-под подушки. Стрела вонзилась в пол. Димка выдернул ее из половицы. К стреле была привязана туго скатанная в трубочку записка.

— «Подозрительных не обнаружено, — прочитал он шепотом. — На всякий случай в качестве приманки выставьте шкатулку. Окно не закрывайте. Доброжелатель».

— Это Гришкина стрела, — сказал Михуца. — На ней — перья из хвоста Филимона.

— Да погоди ты со своим Филимоном. — Димка подошел к окну. — Эй, доброжелатель! Иди сюда.

Но за окном плотным слоем, словно вата, лежала тишина. Димка закрыл окно.

— А кто такой доброжелатель? — спросил Михуца.

Димка только махнул рукой.