Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»

ЭПИЛОГ

Иркутск

(29 июля 1920 года)

— Почему ты ничего раньше не поведал? — Фомин говорил глухо, бесцветным голосом. Лицо генерала стало просто окаменевшим, без малейшего следа переживаемых эмоций.

— А зачем? У тебя своя голова на плечах, и ты должен не просто думать, но анализировать, отделять зерна от плевел, не принимать опрометчивых решений. А если что и решил, то идти до конца, прилагая максимум усилий для достижения если не цели, то хотя бы нужного результата.

— Почему ты мне никогда не говорил правды?

— А зачем она тебе нужна, Семен Федотович? Если она не укладывается в твои представления, ты ее просто не замечаешь или игнорируешь. Но это в лучшем случае. А в худшем…

— Ты имеешь в виду майские дни в Иркутске?

— И это тоже. Глупости сплошные! Так топорно перевороты не затевают, курам на смех! Только люди зря погибли, и какие!

Арчегов заскрипел зубами, стиснув кулаки. Фомин еще более поник, на почерневших щеках заходили желваки.

— Ты, Семен Федотович, никогда не достигнешь уровня твоего дружка в этих делах. Ты спрашиваешь, почему я тебе не доверял?! Да потому и не верил, что тебя этот немец как кондом использовал, а потом за ненадобностью вышвырнул. Помнишь ли ты тот самый первый день, когда мы все вчетвером встретились. Так вот — уже тогда Шмайсер две оговорки допустил, а я их обмозговал тщательно. И понял…

— Что ты понял?!

— А то, что он не мерзавец или подлец, как ты сейчас думаешь, а очень грамотный офицер, пусть и враждебной армии. Ты одну фразу немецкую знаешь — «Дойчланд юбер аллес»?

— «Германия превыше всего».

— Совершенно верно. Я тогда уже знал, что гауптман лишь попутчик нам до определенного момента. Ненавидит большевиков? Несомненно. Боится Советского Союза? Еще как опасается, до дрожи! Потому-то этот гад до марта и сражался прилично, и поступал вне всяких сомнений, не то что подозрений. То есть делал то, что было выгодно нам. Но с перемирия ситуация для него стала совершенно иной. Принципиально, можно так сказать.

Арчегов остановился, взял из коробки папиросу. Посмотрел на хмурого Фомина, бессильно положившего руки на стол, и усмехнулся тонкими губами — холодно и беспощадно.

— Победа красных над Польшей с нашей помощью есть огромная угроза для Германии, и допустить ее большевизации он не желает. Это же сплошной кошмар начнется — красная Германия в союзе с РСФСР всех буржуев в Европе к стенке поставит. И в первую очередь немецких…

— А ты этого добиваешься?! А ты думаешь о том, что для нас будет потом полнейшая задница?!

— Будет, тут я с тобой согласен. Но вероятность такой ситуации ничтожно мала. А вот то, что мы избежали войны с Советами один на один, это факт. Как и то, что в случае продолжения междоусобицы мы бы потерпели поражение! А потому ваши пулеметные очереди в Москве несли не только нам смерть, они несли неотвратимую гибель всему белому движению! Ты хоть это понимаешь сейчас?! — Арчегов с гневом и болью во взгляде посмотрел на Фомина — тот отвел глаза в сторону. — Молчишь? Только сейчас осознал, что натворили? Чисто по-русски — хотели, как лучше, а получили как всегда. Если бы у меня дополнительных мер не было предпринято, то вы бы сейчас с Мики пожинали плоды своей поразительной недальновидности. И крепли задним умом!

— Это мне ясно, Константин Иванович, как то, что мое заключение под арестом подошло к концу…

— Не заключение, а долгая и продолжительная болезнь…

— И умру я вскоре от передозировки лекарства… Свинца!

— Ты поразительно догадлив, дорогой охотник за табуретками!

— Цитируем Ильфа и Петрова?! А может, ты и прав, я ведь живу за чужой счет. И за свой тоже…

— Ты давно мертвец, Фомин!

— Я знаю…

— Нет, не знаешь. Знаешь, почему я с тобою говорю? Потому, что будь ты шпионом вермахта и дезертируй из Красной армии под своей собственной фамилией, я бы нашел способ ликвидировать тебя еще в январе. Потому, что предавший раз, предаст и дважды, и трижды. Но ты был не ты, а подполковник РККА Онуфриев. Но вся штука заключается в том, что ты под чужой личиной не жил! Ты не способен созидать, только разрушать! Так ты и «жил» все эти годы! Тебя сожрала ненависть, она испепелила твою душу!

— А что, мне Сталина и его опричников с васильковыми фуражками возлюбить нужно было?! Большевиков?!

— А с чего ты взял, что Иосиф Виссарионович Сталин большевик? Как раз наоборот…

— То есть? — недоумение на лице Фомина было таким искренним, что Арчегов засмеялся, на этот раз без злости.

— Сталин отнюдь не большевик и по большому счету им никогда и не был. Большевики они кто? Повидал я их в Москве. Девиз у этой сволочи простой — ломать не строить! А Сталин созидатель, пусть варварскими методами, но создавал новое. Парки, институты, заводы! Да многое чего появилось благодаря Сталину. Хотя кровь, конечно, рекой текла! Но кто ее в тридцатые года лил? Да та же сволочь, что в двадцатые из наганов по затылкам стреляла да по бабам и детишкам из пулеметов! А кто этих мерзавцев истребил со временем? Кто?

— Все под сталинский топор пошли. Я тогда радовался, имена-то какие громкие, эти годы на слуху были у народа — Зиновьев, Каменев, Бухарин, Тухачевский, Рыков. Да тот же Троцкий…

— То-то и оно! Впрочем, Леву ледорубом зарубили. Я ему в Москве на это даже намекнул, но он не понял. А ты знаешь, в каком ведомстве работали дорогие товарищи Ягода, Ежов, Фриновский и прочие?

— НКВД. Это же всем известно, а мне тем более.

— А ведь их тоже на распыл пустили. Доблестных чекистов, что еще при Дзержинском начали карьеру, почти всех истребили, поголовно. А потому, что эти ребята — каратели, а Сталину требовались ра-бо-тя-ги! Теперь ты понимаешь, почему он не большевик?!

— Хм…

— В этом и твоя ошибка, и твоя трагедия. Народ против Гитлера поднялся, ведь эти твари нас полностью изничтожить хотели. Ты знаешь, как они баб и детишек «мыли»? Очень просто — построили концлагеря, и не простые, а особые. С крематориями. Загонят народ мыться в «душевую» битком, но вместо воды по трубам «Циклон Б» пускают, и все в корчах умирают! И так, что потом слипшиеся тела топорами разрубают. И в печь, а пепел на поля посыпают. Удобрения, бля! Я тебе говорил, что мы в войну двадцать миллионов жителей потеряли?

— Нет, — быстро ответил Фомин и осекся. Побледнел. Цифра только сейчас дошла до его разума, и он взвыл во весь голос:

— Сколько?!!

— Двадцать миллионов, — тихо повторил Арчегов. — И здесь есть те люди, которых и вы убили.

— Нас тоже убивали…

— Это не оправдание. Хотя понять я могу. Но не оправдать! Когда приходит общая беда, которая грозит истреблением всего народа, нужно уметь отринуть личное горе и обиды. Если не можешь сделать это, то твое право, никто не осудит. Но в спину бить не смей! Потому ты умер еще раз, но не на Поганкином Камне, а когда против собственного народа пошел с оружием в руках! Но не я тебе здесь судья, тот Камень твой. И потому не вправе судить, ибо в сорок третьем ты мог погибнуть окончательно, но оказался в этом времени. До той войны еще два десятка лет, а может, ее вообще не будет! А потому она сейчас как кошмарное видение из будущего!

— Двадцать миллионов, — тихо прошептал Фомин и дрожащими пальцами расстегнул верхнюю пуговицу кителя, словно воротник мог душить его. И взглянул, как побитая собака.

В помертвевших глазах плескалась жуткая смесь отчаяния, безысходности и безумной надежды:

— Скажи мне правду, Константин Иванович! Хоть сейчас поведай! Мне так умирать будет легче. Ведь есть шанс, что не будет этого безумия! Иначе ты бы так не боролся?!

— Есть, Семен Федотович, есть! И не шанс уже, а намного больше. Три против одного можно смело ставить, что у несчастной России будет иная и, надеюсь всем сердцем, намного лучшая судьба. Сейчас темнить я не буду — все равно ты никому ничего не поведаешь. Спрашивай, отвечу тебе честно. Ты имеешь право знать ее.

— Что с Польшей?

— Песец с ней, белая полярная лисица хвостом накроет, и никакое «чудо на Висле» уже не поможет! Если сами большевики не напортачат! Ты ту войну хорошо помнишь и читал в свое время про нее по книгам «врагов народа» Какурина и Тухачевского, — не столько спросил, сколько утвердительно произнес Арчегов, с улыбкой посмотрев на Фомина.

Тот кивнул в ответ и спросил:

— Ты руку приложил?

— Чуть-чуть. У них начштаба умнейший офицер, Борис Шапошников, он и спланировал, а я малость подкорректировал. Я от него даже похвалы удостоился, аж зарделся. Сказал бы кому в свое время, никто бы не поверил. Ты знаешь, а мы с ним и с Каппелем в одной дивизии служили, представляешь? А мне тогда не до смеха стало, когда о прошлом речь зашла, еле выкрутился. Думал, все, засыпался. Но ничего, «пронесло», прямо как в одном старом анекдоте.

— Генерал Петров до Карелии добрался?

— Ага. Финны уже Ухту и Реболы заняли, а тут наши подоспели. И месяц назад крепко ударили, выбили чухну обратно. А большевики балтийцев на Ладогу бросили — Валаамские острова заняли и нам передали. Сейчас там переговоры о мире идут. «Статус-кво» возвращен — они захваченную русскую территорию освободят полностью. И Печенгу просить не будут, дабы выход к Ледовитому океану иметь. Мы им в качестве жеста доброй воли разрешили, в случае крайней нужды или войны, хотя кто на них нападать будет, Мурманской железной дорогой пользоваться — ветку в южной Карелии совместно строить будем, от Сортовалы на Петрозаводск.

— Чего ты уцепился за эту Печенгу?

— Там огромные месторождения никеля, самые большие не только в Европе, но и в мире. А никель идет на выплавку лучшей стали. Да и не стану я об этом сейчас орать на каждом углу, знаешь, сколько стервятников захочет в таком деле поучаствовать?

— Теперь мне понятно. А как там дела на юге?

— Умнейший генерал Антон Иванович, я ему в подметки не гожусь. Но не политик! Кое-как сам адмирал Колчак, со мною, грешным, убедили его на стратегию «непрямых действий» и на «удар серпом».

— «Удар серпом»? А это что такое?

— То же самое, что большевики с Закавказьем проделали, правда, мы на два месяца позже начали. Похоже на бои в Иркутске с чехами. Рывок бронепоездами на Баку, а с моря корабли Колчака поддержали, десант высадили. Боев, как таковых, почти не случилось. Так себе, перестрелки, как там, у Лермонтова — «что толку в этакой безделке». Заняли за две недели весь Азербайджан под самым законным предлогом борьбы с большевизмом и настоящим геноцидом русского народа. Сейчас уже все спокойно, население полную автономию и покровительство России получило. Сопротивления нет и уже не будет — их армию по четырем бригадам разбили и по одной каждой «цветной» дивизии придали. У корниловцев или дроздовцев они не забалуются, те враз мусульман сапоги чистить научат.

— А дальше на Армению с Грузией?

— Совершенно верно. Армянские дашнаки уже сообразили, что к чему, и народ к русским относится очень даже положительно. Да и турки поджимают — как в пятнадцатом году резню армян начали, так поныне успокоиться не хотят. Так что Кавказские бригады самого наместника, генерала Юденича туда уже маршем идут — половина солдат из русских, другая из армян.

— Грузия как реагирует?

— Нервно! Они в апреле войска в Цхинвал ввели, а Деникин сразу всех осетин в Терское казачье войско зачислил. По их просьбе. И немедленно три казачьих дивизии с двумя бригадами пластунов на помощь бросил, и… Как по Лермонтову вышло — «бежали робкие грузины» до самого Тифлиса. Они же, стервецы, весь прошлый год, пока белые с красными воевали, пакостили. То один район оккупируют на Черноморском побережье, то другой. В спину норовили ударить. Ну, про них сейчас и вспомнили, раз мир с большевиками заключили и армия бездействует!

— И что? — в голосе Фомина послышался смешок.

— Им национальный вопрос помогли решить в одночасье, судя по тем телеграммам, что я получил. Высадили десанты в Сухум и одним махом отсекли половину грузинской армии. Тем прорываться через перевалы почти невозможно, а по побережью отходить, под дулами линкора и крейсера, не очень хотелось. Вот и разоружились сами. Заодно флот десант и на Батум отправил. Меньшевики уже пошли на мир, переговоры идут.

— А что «союзники»?

— Да ничего, утерлись они. Даже не пищат. Вчера с английским послом говорил, сегодня с французским беседовал — оба в один голос просят в спину большевиков ударить и спасти поляков. Преференции всякие сулят, частично от долгов избавить. Про Закавказье уже не заикаются — Сибирь-то тут при чем? Антон Иванович их отправляет подальше, говорит, что пока нет возможности с большевиками напрямую воевать, казачьи области мешают. А Закавказье есть внутреннее дело России, к тому же оборона от турецкой агрессии идет. И борьба с большевизмом, если не на севере, то на юге. «Союзники» потому сейчас атамана Краснова уламывают, но казакам резона нет снова воевать, им землю пахать надо. А посулы? Но то пустое, обманут, как всегда. А ведь Польша французов и англичан совсем не интересует, они до ужаса боятся, что Германия полыхнет.

— И что будет дальше?

— Пока неясно, но мы уже контролируем три четверти территории Российской империи и добрую треть населения. Все это проделано тихо, мирно, без шума и войны, без громких политических деклараций. Так что пока будем привыкать к мирному сосуществованию красной и белой России, а там посмотрим. Через год с Лениным другим языком говорить будем, если он мировую революцию не устроит. Но сильно сомневаюсь я в таком исходе. Не потянут они такое, но все запасы истратят, к нашей пользе.

— Как же я раньше сообразить не мог? — Фомин помотал головой, словно усталая лошадь, отгоняющая слепней.

— Помыслить?! Да ты с другими генералами на куски бы меня разорвали, скажи вам я откровенно. У вас в головах бы не уложилось, как можно идти к возрождению и объединению России через ее разъединение! А вы с Мики капитально сами себе подгадили, другого слова тут и не подберешь. Империю можно было официально обрести уже осенью, но теперь Вологодский на это не пойдет. Хуже того, Михаилу уже сейчас полномочия урезали, — Арчегов скривил губы в горестной гримасе, которая резанула Фомина ножом по сердцу. Он заскрипел зубами от понимания той чудовищной ошибки, непоправимой, что совершил по собственной глупости.

— И потребуется много времени, чтобы восстановить утраченное доверие. Но, может, это и к лучшему — теперь уже окончательно решен вопрос о прежней форме управления, и монарху придется много лавировать и убеждать, а не приказывать и повелевать. А иначе взаимодействия трех оторванных друг от друга частей не наладишь. Тем же самым придется заниматься и правительствам — там все то же, но в меньших размерах.

— Почему ты мне не сказал раньше?

— Заладил ты, как кукушка. Потому и не сказал, что твой отец нас из пулемета резал!

— Что?!!

— А то, что он в МЧК служил, и, судя по всему, на нашу разведку работал. А Шмайсер его использовал и как ветошь отбросил! И нам все похреначил, и будущей империи, и Мики лично, и тебе. Всем! И твой отец за его выкрутасы дорого заплатил…

— Что с ним?!

— Хотел его живьем взять, да не успел — он с «хлыста» голову себе разнес очередью. Вот такой у тебя «дружок»! Вологодский его и тебя всеми фибрами ненавидит!

Глухой стон вырвался из груди Фомина. Добрую минуту он раскачивался на стуле, но потом, к великому удивлению Арчегова, собрался. Застегнул воротник и поднялся.

— Я все понимаю. Должен заплатить по этим счетам собственной жизнью, дабы от Михаила Александровича все подозрения и обвинения отвести. Спасибо тебе, Константин Иванович, что говорил ты честно. Искренне говорю. А платить жизнью не боюсь. Я готов!

— Не торопись, Семен Федотович. У тебя еще сутки есть, уладь все дела, напиши письма, — Арчегов встал, коротко поклонился и, не протянув руки, вышел из комнаты…

Варшава

(2 августа 1920 года)

— Они предлагают не мир, а замаскированную капитуляцию. Пся крев! Как же я ошибся!

Пилсудский скривил рот в гримасе — за эти шесть недель, что продолжалось победоносное красное нашествие, он трижды проклял тот день, когда возжелал получить для страны границы 1772 года.

Теперь пора думать не о «Великой Польше», а о том, чтобы его вместе с дурным сеймом не выпнула бы новая Польская советская социалистическая республика, правительство которой, с Дзержинским во главе, уже заседало в Гродно.

То, что произошло на фронте в эти дни, даже разгромом не назовешь, а только катастрофой! Он о таком даже подумать не мог, ведь поляки успешно заняли Жлобин и продвигались к Могилеву и Орше.

Красные же сосредоточили на северном фланге мощный ударный кулак — 2-ю Конную армию из пяти кавалерийских и двух стрелковых дивизий, при поддержке артиллерии, аэропланов и бронеавтомобилей.

Левый фланг 1-й польской армии был раздавлен за три дня, и конная орда устремилась на юго-восток, к Вильно. Это безостановочное движение напомнило Пилсудскому 1914 год, когда французы попытались в центре занять Эльзас и Лотарингию, а немцы глубоко обошли их севернее, через Бельгию. Но тогда Париж удалось отстоять, было «чудо на Марне» — а здесь никакого чуда уже быть не может.

Севернее полесских болот оказались в окружении сразу две польские армии, восемь дивизий. Пути отхода на восток им перекрыла красная кавалерия, на помощь которой пришла литовская армия, давно желавшая свести счеты с поляками. С запада наступала многочисленная пехота большевиков, под командованием бывших царских генералов, безжалостно сметая расстроенных поляков своей массой.

Он попытался спасти положение, взять резервы с юга. Но не тут-то было — там разразилась такая же катастрофа, пусть и с меньшими масштабами.

Удар нанесла 1-я конная армия, более сильная, с множеством пулеметных тачанок и при поддержке бронепоездов. Армия Рыдз-Смиглы оказалась отрезанной в Киеве, прорваться в Полесье смогли немногие, молодой самонадеянный генерал погиб в бою.

Красная кавалерия Буденного устремилась на Ровно и Ковель и через три недели была уже в Брест-Литовске, откуда штаб Пилсудского еле успел выехать, чуть не перехваченный снующими везде разъездами из 2-й конной армии Думенко, что подходила к полуразрушенной крепости с севера. Еле вырвались, «начальник государства» сам стрелял по конным казакам из винтовки, как простой жолнеж.

Пилсудский гневно обвинил в поражении сейм — желая воплотить их мечту занять побольше русской территории, он вытянул два десятка польских дивизий тоненьким кордоном, который конные массы порвали как листок папиросной бумаги.

Его надежда оборонять все прихваченное оказалась битой — немцы и австрийцы еле держали фронт, постоянно трещавший под русскими ударами, сотней дивизий, обильно снабженных тяжелой артиллерией и пулеметами. А у него их было впятеро меньше, а между дивизиями зачастую были неприкрытые участки в полсотни километров. И пусть у красных намного меньше дивизий, чем в императорской армии, но сорок из них, то есть вдвое больше, они смогли сосредоточить на фронте.

Сейчас перевес в силах стал просто чудовищный — три польские армии практически погибли. Бои в окружении, без патронов, продовольствия и снарядов, не могут долго продолжаться.

Отошли лишь две армии из Украины, одна из которых на три четверти состояла из жупанных хохлов Симона Петлюры, и то в полном беспорядке, побросав пушки и снаряжение, включая сапоги, чтобы было легче драпать.

Смогли вырваться из окружения доблестные польские уланы, показав свою природную лихость и резвость прекрасных шляхетских коней — даже красные казаки, эти степные кентавры, за ними просто не угнались.

Объявленный созыв ополчения, это новое «посполитое рушение», дал триста тысяч человек, от безусых гимназистов до стариков, что своими глазами видели в детстве легендарных повстанцев 1863 года.

Удалось довести численность армии до пятнадцати дивизий, вот только вооружить эту массу совершенно необученного народа было практически нечем. От безысходности даже забирали бронзовые пушки из музеев и крепили к древкам косы, вооружая ими этих несчастных пикинеров, против которых большевики имели пулеметы.

И как прикажете воевать?!

Получить вооружение и боеприпасы неоткуда. Нет, полякам помогала французская военная миссия, из Франции вышли транспорты с вооружением, амуницией, аэропланами и танками.

Вот только немцы в Данциге устроили саботаж, и разгрузка замерла. А тут еще дивизии 2-й конной армии к Висле вышли, и даже тот тоненький ручеек снаряжения прервался.

Румыния помочь не могла — красные заняли те местности, где шли железные дороги в Польшу. Чехия за помощь требовала не только Тешинскую Силезию, но и больше того.

К Германии Пилсудский обратился только из-за проформы и получил ожидаемый отлуп. Бывший рейх был разоружен по Версальскому миру, а поделиться оставшимся оружием с поляками, учитывая, что те нагло оторвали от Германии огромные куски территории, наотрез отказался. И попросил взамен вернуть отнятые земли с немецким населением, на что в сейме ответили категорическим отказом.

Тупая и гонористая шляхта, даже под угрозой чудовищной военной катастрофы, не осознала глубины падения возглавляемого ими же государства.

Оставалась надежда на белых, но она вскоре рассеялась, как туман над рекой в жаркий летний день. На юге и в Сибири, словно по мановению волшебной палочки, установилось затишье.

И вскоре оттуда стали поступать грозные сведения. Белые прибрали к своим рукам Закавказье и скоро выйдут к довоенным границам империи. И в Туркестане ведут наступление на Ташкент сразу с трех сторон, при помощи бухарского эмира. Это, конечно, вызвало настороженность у англичан, интересы которых простираются на весь мир, но гордые британцы ничего пока не могли поделать.

— Пшекленты москали! Они сговорились между собой, как триста лет назад… И обрушились на мою несчастную страну! — прошептал Пилсудский, у которого внутри все кипело от злости.

Это походило на правду, недаром с фронта стали приходить известия, что там появились донские и оренбургские казаки, что были направлены на помощь красным атаманами Красновым и Дутовым, главами этих «опереточных» казачьих образований, обретших какую-то там «независимость».

Веками трудолюбивая польская шляхта собирала богатства. Травя собаками, устраивая порки и истязания, выжимая последние капли пота и крови с этих вечно ленивых и постоянно голодных схизматиков — украинских и белорусских крестьян.

Чем они отвечали за панскую доброту и заботу?! Норовили укусить при каждом удобном случае!

Что понимают эти варвары в прекрасных памятниках польского зодчества, таких как Белостокский «Версаль», где среди фонтанов и парков шляхта могла отдохнуть от праведных трудов?!

Сейчас вой стоит по всей польской земле — эти гнусные казаки грабят панов подчистую, бесчестят добрых паненок, а красные не могут или не хотят остановить их бесчинства, наводящие ужас на добрых католиков.

Оставалась надежда на вмешательство Англии и Франции, что своим политическим нажимом остановят эту дикую орду. И союзники не подвели.

Лорд Керзон выдвинул ультиматум — красные должны остановиться на проведенной им линии, разграничивающей этническую границу польского народа по Бугу. И вот перед Пилсудским лежат условия перемирия, которые были отправлены из Москвы радиограммой.

— Они предлагают не мир, а замаскированную капитуляцию, — повторил Пилсудский и выругался.

Польская армия должна быть демобилизована и не превышать пятидесяти тысяч. Все излишки вооружения передаются рабочим отрядам, что станут выполнять функции милиции, а по сути новой Красной гвардии.

Магнаты должны отказаться от своих владений и безвозмездно передать землю для наделения всех бедных крестьян. А взамен красные отступят к «линии Керзона», а их войсковая группировка не будет превышать двести тысяч штыков и сабель.

— Это не условия мира, это же позорная капитуляция и неизбежная революция! Пся крев!

Пилсудский все понимал правильно — Польша разоружится и останется беззащитной перед стоящей на границе огромной армией. А внутри с острыми штыками красногвардейцы — не все поляки живут красиво и зажиточно, и тем более не считают богатых панов из сейма достойными выразителями интересов бедноты…

— Нас может спасти только чудо!

Демблин

(7 августа 1920 года)

Командир 27-го кавполка 10-й кавалерийской дивизии 2-й конной армии Константин Рокоссовский с усмешкой смотрел на закрашенное зеленое пятно на борту броневика. Белой краской там было нанесено всего одно слово — «Даешь». И пятно на месте когда-то манящего слова «Варшава».

Но вот красноармеец взял в руки кисть, макнул ее в банку с белой краской и, старательно высунув язык, стал размашисто выводить буквы на броне, как раз по покрашенному, но уже просохшему пятну.

— Давай, Контра, пей!

Вороной жеребец, названный так в честь своего злобного нрава, недовольно фыркнул и потянулся мягкими губами к синей глади медленно текущей Вислы, стал осторожно и медленно пить, а Константин все улыбался — радостно было на душе.

Они прорвались через всю Белоруссию и Литву, прошли половину Польши с севера на юг, и тут, у фортов Демблинской крепости, что совсем недавно русскими называлась Ивангородом, встретились с 6-й кавалерийской дивизией начдива Тимошенко из 1-й конной армии, что прошла сюда с боем через Украину. Встретились!

— Не балуй, Контра!

Жеребец, нахально глядя на Константина, начал бить копытом по воде, как бы говоря — пора бы, мол, на тот берег, хозяин! Наступление не терпит, врага надо добивать. Ну а потом и по кобылкам вместе пройдемся, ты по своим, я по своим! Отдохнем!

— Ну все, Контра!

Рокоссовский вывел коня из реки, хотя тот, упрямец изрядный и характером стервозный, упирался всеми копытами, и передал поводья подскочившему ординарцу.

— Стреножь да на выпас пристрой одного! А то ведь по кобылам пойдет, гад! Обессилит ведь себя, знаю его, подлеца!

Последнее слово вырвалось машинально, но с нескрываемым одобрением. Как Контра был вреден на отдыхе, так он был великолепен в бою, где чувствовал себя в родной стихии.

Под Гродно на два передовых эскадрона полка, которые Рокоссовский повел лично в авангарде армии, вылетели три сотни польских улан, наклонив пики с бело-красными флажками. И пошли в атаку, с лихой удалью, только ветер играл прапорцами.

Ох, как тут и взъярились красноармейцы, старые ветераны, что прошли войну с германцами и австрийцами под покрытыми славой знаменами драгунских и гусарских полков старой российской армии. Где уж тут безусым панам, что вчера еще в гимназии за партами сидели?! Опрокинули на хрен и вырубили подчистую.

Контра зубами грыз от ярости польских коней, а Рокоссовский троих улан срубил, как лозу на учении, дал своему клинку отведать дымящейся горячей крови…

Сегодня наступил счастливый день долгожданного отдыха. Командарм 2-й конной дал дневку — за семь недель марша они останавливались только два раза, иначе падеж коней был неминуем. Это люди двужильные, все вынесут, а с лошадей не спросишь, если устали, то попадают.

Старого фуража уже нет — овес и сено подъели еще весной. Свежее сено еще сушится, а овес колосится по полям. Марши по полсотни верст в день, летние ночи короткие — плотно ли лошади в ночном свои брюхи набьют?

— Смотрите, товарищ командир! Никак опять наши сибиряки летят, поляков бомбами попотчуют?!

Константин посмотрел вверх — так и есть, из-за деревьев вынырнули пять тупомордых аэропланов с красными звездами, покачали крыльями и полетели за реку.

На той стороне уже была 6-я кавалерийская, а поляки время от времени пытались ее скинуть обратно в воду и ликвидировать опасный плацдарм. Вот только ничего у них не выходило, без артиллерийской поддержки много не навоюешь!

— Наши сибиряки, — тихо произнес Рокоссовский и усмехнулся.

С пилотами они встретились неделю назад, совершенно случайно, но так всегда бывает на войне — их аэроплан был подбит и приземлился прямо в село, которое занял его поредевший полк.

Высокие крепкие молодые командиры с кубарями на рукавах новых гимнастерок. Сразу почувствовалась выправка кадровых офицеров, но таких военспецов сейчас было очень много в Красной армии.

Нападение поляков вызвало большой приток русских офицеров, которые не желали участвовать в братоубийственной войне, но с охотой встали в строй, чтобы защитить Россию от наглых интервентов.

Разговорились, даже по чуть-чуть выпили коньяку из фляжки — кучеряво жили пилоты. И только тут молодой командир полка увидел бело-зеленые угольники Сибирской армии, которые ему были хорошо знакомы по короткому плену. И познакомились — капитан Михаил Вощилло удивился, встретив такого «земляка».

Все оказалось просто — добровольческий авиаотряд вместе со своими сибирскими «Сальмсонами», более новыми, чем те этажерки, что имелись у Красного Воздушного флота, очень активно поддерживал с воздуха наступление его 2-й конной армии.

И сейчас, увидев в воздухе знакомые самолеты, красноармейцы махали им руками. Поднял руку и Константин, подумавший, что они в первую очередь русские, и лишь потом белые и красные. Подумал и усмехнулся еще раз, махнув рукой.

— Но правда за нами!

И повернулся, посмотрев на броневик. На нем уже красовалась новая белая надпись. Старая ведь устарела — Варшава позавчера была взята штурмом, и победный парад красноармейцев принял командующий Западным фронтом Тухачевский. Он же и прокричал новый приказ, который сейчас и красовался белыми буквами на броне.