Спецификация идитола

1 Синдикат «Трипль-Ойль»

Досчатая дверь скрипнула под ветром, фонарь глухо мигнул.

Тот, что сидел спиной к двери, обернул усатое лицо назад, потом сжал руки под столом.

— Итак, — обратился он к собеседникам, — значит по рукам?

— Можно, — густо и хрипло ответил рыжий налево, покачивая стакан с алкоголем, — можно-с… А все таки скажу: не верю. Все эти об'единения — прах. Слишком много народа и масса дыр для буйволов. Полиция не даром так любит эти вещи. Если бы не наша компания, — он обвел рукой кругом, — право, я бы заподозрил, что тут не без буйволов.

Сидевший напротив оратора серый, длинный, с заячьей губой человек передернулся:

— Я за трестирование. Наша организация охватывает весь юг, не считая безработных и босарвы. Ваша (жест к рыжему) — все городское дело, сталь и квартиры. Признаюсь у вас лучшие мастера Старого Света… А вы (инициатору разговора) — пароходы, поезда, все, что на ходу, не считая чистых дел с женщинами и деньгами.

— Ну да, — сказал рыжий, — ладно там. Все это уж слышали. Кончать. Так — так так. Опасаюсь, — но рискнем. Электрическое кресло в конце концов — род мебели, и не больше того. Об удобстве его — разные мнения, но…

Инициатор громко хлебнул, протянул руки по столу и добавил:

— Название, как говорили: «Т.-О.», то есть «Трипль-ойль»…

Серый усмехнулся и сказал почти мечтательно:

— В память изящной операции в кладовой Ойль-Ко.

— Вот именно.

— Эта операция, — покачал головой рыжий, — стоила нам шести человек, а ведь мы не заработали ни гроша.

— Ну вот, — успокоительно сказал серый, — новое доказательство… Положим, вам было возмещено кое что… Но не будем считаться, — добавил он, видя, что рыжий забеспокоился и приготовился возражать.

— Какую бурю подняли буйволы тогда.

— Что вы хотите. Ойль— платит.

— И все токи они ни гвоздя не получили.

— На этом деле заработал кое кто и больше нас с вами: заработал больше всех Осия Лавуэрс, ведь на утро у Ойля не было ни монеты в конторе, Осия поддержал, и получил, что следует.

— До этого мяса еще никто не добрался, — сказал с яростью рыжий.

— До преподобной плоти Осия Лавуэрса. Да вы шутите… и двое захохотали.

2 Завтрак адвоката

Господин Андриэ сидел в пижаме за столом и просматривал газету. Он лениво прислушивался, как щебетала его супруга в телефонную трубку и изредка прихлебывал чай. Он передвинул теперь губами зубочистку, перевернул газету и, глянув, свистнул. Газета сообщала, что получены новые данные об ужасной катастрофе с океанским пароходом «Циклоп», который погиб па пути в Америку, потонувши ровно в 12 минут. Он увлек на дно океана до двух тысяч душ. Спаслось всего трое или четверо. Теперь один из троих дает показания. Они сводятся к утверждению, что пароход был потоплен миной. Мину бросил миноносец, вынырнувши из тумана без сигнала и флага и немедля покинувший место крушения. «Пираты в Атлантическом океане, — восклицала газета, — куда мы идем..» и все прочее.

Господин Андриэ задумался и отложил газету. Чорт возьми, ведь он тоже собирался в Америку. И вдруг… тут его глазам представилась картина осиротевшей семьи, некрологов и прочих посмертных удовольствий. Но что это, собственно, значит. Политический горизонт был чист, сколько это возможно для такой хрустальной вещи… и вообще: войну так не начинают. Положительно, это загадка — «Пираты в Атлантическом океане».

Он обратился с новостью к вошедшей жене. Она захохотала. Она знает, ей сказали по телефону, — «ты себе представить не можешь…»

3 Капитан Бирро не двигается по службе

Он ходил, наш капитан, по маленькой комнатке, курил себе папиросу и говорил время от времени по телефону. Маневры — не война. Это дело веселое. Это вам не Верден и не Марна. Он должен получить махонькое повышение на этих днях. Не Бог знает что, а все таки.

У судьбы однако были свои намерения. Батареи капитана Бирро должны были расстреливать воображаемый флот противника, который появится с норд-норд-оста в виде громадных мишеней. Флот этот еще не появился. Надо полагать, он может появится и с норд-оста просто, если сообразить откуда его ждут. Надо дать возможность уйти буксиру и пустить всю эту бутафорскую дрянь ко дну.

Все довольно просто. Телефон звонит, капитан подходит, приказывает открывать огонь и бежит на наблюдательный пункт. Мишени пришли — правда не совсем оттуда, откуда их ждали, но достать можно. С пункта видно издалека: офицеры командуют, прислуга бегает вокруг орудий, как угорелая, пушки палят и прыгают. Все, как следует. Капитан возвращается в домик и видит аэроплан над своей головой. Это «наш» аэроплан. И только что он входит, как его зовут к телефону и противно любезный голос ад’ютанта из штаба говорит ему:

— Капитан, вы, конечно, помните, что в инструкции предложено стрелять по мишеням боевыми снарядами!

— Так точно, — отвечает капитан.

— Тогда, — говорят ему телефон, — вы может быть не откажете в любезности узнать, какой это болван у вас на батареях приказал бить холостыми и распорядитесь его арестовать… — и с этими словами цепь размыкается.

Капитан выбегает на наблюдательный пункт и видит, что мишени покачиваются на волнах, как ни в чем не бывало, хоть батареи и ревут на всю округу. А аэроплан сигнализирует дымом штабу, что дескать — капитан Бирро дубина и его люди не понимают самых простых распоряжений. Капитан глядит на офицера и кричит ему:

— Да ведь это дурачье стреляет холостыми!

— Не понимаю, — пожимает плечами щеголеватый офицер, — звонил им уже два раза.

Капитан вскакивает в «галошу» мотоцикла и мчится на батареи.

— Что это за безобразие, — кричит он, — почему вы стреляете холостыми.

— Да какие же холостые, — говорит перепуганный офицер, — посмотрите.

И капитан убеждается, что стреляют боевыми патронами. Он багровеет: так-что же вы не можете попасть на семи километрах в неподвижную цель. Или снаряды не рвутся? Что такое, в чем дело.

На крик его сбегаются другие офицеры. Они смущены и взволнованы. Они пробуют об’ясниться: — все в порядке, но попасть нельзя, снаряды улетают куда то к чорту. Если бы были перелеты, виден был бы взрыв на воде, но ничего такого не видно. Солдаты посматривают кругом с усмешкой и делают вид, что не замечают, как начальство запуталось.

Капитан осыпает своих офицеров проклятиями, а те разводят руками.

Капитан мчится на пункт. Сам даст прицел. «Пропустить две очереди».

Мишени покачиваются на волнах, а снаряды улетают — куда то к чорту.

Капитан снимает фуражку и отирает пот со лба.

Он глядит на офицера. Тот глядит на него.

Капитан Бирро, очевидно, не получит повышения по службе.

В это время вдруг около мишеней поднимается целая стена воды, раздается грохот взрыва и мишени сразу исчезают. Пушки молчат.

Капитан глядит на офицера. Оба близки к обмороку.

Капитану приходит в голову, что он не сумеет об’яснить этот случай в штабе, если им донесут, как было дело.

4 Супруга клэрка Диггльского банка и ее новая шляпка

Клэрк Диггльского банка, обыкновеннейший Фьюрс, каких много на земном шаре, получил сегодня прибавку. На этом основании он спешил домой более чем обыкновенно и трамвайный бег казался нарочито замедленным. Он потирал рученки и усмехался. Что ни говори, а когда ты аккуратно работаешь, тебя замечают. Теперь можно сделать то-то и то-то. Правда, есть кое какие мечты, которые все же покуда что неисполнимы, например, к таким мечтам относится шляпка жене. Особая шляпка, она бы страшно шла ей, чорт возьми. Жена у Фьюрса была красавица по его мнению — и довольно смазливая девчонка с точки зрения его сослуживцев. Кроме того: что бы он стал вообще без нее делать. Это такая женка, что…

Фьюрс соскочил с трамвая и почти бегом направился домой. На повороте он налетел на какого то респектабельного мужчину с очень черными зубами и насмешливым видом.

— Простите! — сказал Фьюрс, остановившись и отдуваясь.

— Вы, по-видимому, куда то очень спешите? — вежливо поинтересовался незнакомец, все же стоя у него на дороге.

— Вот именно, спешу, — сказал покрасневший Фьюрс, — простите.

— Пожалуйста, — сказал незнакомец, — не беспокойтесь. Я, напротив, никуда не спешу — и не хотите ли зайти в кафе, запить наше столкновение?

Фьюрс замялся. С одной стороны это странно, с другой, поскольку он виноват в том, что бегает по улицам как лошадь, отказывать неловко.

— Скажите, — добавил незнакомец, — не встречал ли я вас в Банке Диггльса. Если не ошибаюсь, в нейтральном секретариате условных текущих счетов?

Фьюрс попал в этот секретариат только сегодня и ошибка незнакомца поэтому была весьма лестной. Так или иначе, но в конце концов он решил, что четверть часа больше или меньше — разница не большая, и они пошли в кафе. Однако из кафе Фьюрс выполз не через четверть часа, а через полтора часа. Он был немножко пьян и мрачен до чрезвычайности. От его радости не осталось и следа.

Если подумать и рассудить: он сидит у Диггльса в банке четвертый год. Он всегда исполнял ревностно и аккуратно все, что ему поручали. Однажды даже он накрыл одного гуся с подложным аккредитивом и тем избавил банк от крупной неприятности. А аккредитив пролез уже через все инстанции, и не попадись он ему в руки, бродяга получил бы деньги — да и был таков. Он же всегда относился к службе со рвением — и потому заметил некоторые неисправности в подписях. Да. А другие этого не заметили. Ну и что же? Ну и в конце концов — да, он сыт, конечно, но у него одни костюм, у жены то же… а потом вот эта шляпка (она так мило надувает губки, когда говорит об этой шляпке). Да, а Эпсор катает на автомобилях или проигрывает целые кучи золота в бридж. А он должен мотаться на трамваях и проч. Это — несправедливо. Но с другой стороны… нет лучше об этом и не думать. Это чорт знает что! И как он посмел, эта свинья? Подумать только: — устроить так, чтобы он мог пройти в стальную кладовую Диггльс-банка! Нет, дудки. А шляпка?.. Он сказал, что он ручается, что ничего имеющего реальную ценность не будет похищено. Подозрительная фраза. Он ручается далее, что через полчаса за этим Фьюрс с женой уедут в Сибирь, а оттуда в Америку — и ни один чорт их не найдет. Но — нет, это уж, знаете, слишком. А Эпсор со своим бриджем?.. а шляпка?.. а ферма в Америке?..

И вдруг он увидал опять своего недавнего знакомца.

Они остановились. Фьюрс честно выложил ему все, что он думает о людях такого типа, которые и т. д. Но через два дня Фьюрс и жена его уже сели на пароход, который отправлялся в Одессу.

5 Свояченица бобби

Полицейский Гелл влез сегодня домой без четверти одиннадцать. Он был в грязи, голоден, как собака, и весь мокрый.

Он уверял, что только сегодня понял, какая мерзость полицейская служба; вас гоняют, как чорта. Вы не имеете ни минуты свободной. Наконец, от вас требуют, чтобы вы рисковали вашей жизнью — во имя чего, во имя чего, спрашиваю я вас? Вот сегодня, извольте-с: несчастный Вильс отправлен в больницу и доктор сказал, что у него надломлен спинной хребет, как вам это нравится? Что будет делать семья? Пенсия! Знаем мы эту пенсию!

Однако, горячий ужин, вообще говоря, полезнее разговоров. Как бы ни была неприятна служба, но когда есть крыша над головой, еда и семья — терпеть можно. Чорт с ними, в конечном счете.

Но миловидная девушка, сестра жены Гелла, не соглашалась с этим. Все это гадости и ложь. «Знаем, — ответил Гелл с полным ртом, — ты ведь живая агитация справедливости. Когда твою милость сделают Министром Исповеданий, не забудь об нас грешных…» и захохотал. Девушка рассмеялась вместе с ним. Он добрый малый, этот Гелл, хороший муж и настоящий мужчина. Но нельзя быть таким снисходительным в вопросах, которые касаются жизни людей. Дальше суждение текло следующим образом… ежели он так думает, если он уступает судьбе кое-где, в нем есть что то от особой мужской слабости… Дело женщины поддержать мужчину в этой его слабости. И она оглядела стол, встала и принесла ему горчицы.

— Где вы работали нынче, — спросила жена, с удовольствием наблюдавшая за его насыщением.

— Мм, — сказал он гримасничая, — в разных, знаешь ли, местах. Да, да… видишь ли, — и он понизил голос, — большие, бо-олышие неприятности там, в сферах, все с ног сбились. Украли, понимаешь ли, планы какой-то крепости… Тссс… это очень серьезно. Мы гонялись за кем то на моторной лодке и ни беса лысого не поймали. Никто не знает толком в чем дело. Знает Вильс, да еще частный сыщик: я не знаю его — он поймал револьверную пулю в плечо. Вот как. Да, я не желал бы такого наглядного обучения.

— И это наверно ложь, — сказала девушка, — не верю, не верю. Планы крепостей воруют каждый день, и они только притворяются, будто это секрет, это секрет только для тех, кто будет умирать около этих их крепостей и в их бастионах… все подкуплено.

— Конечно, — согласился бобби, — оно — в этом роде. Но что поделаешь: служба. Должен быть какой-нибудь порядок.

— Гадости, — с негодованием отозвалась Анни, — этот порядок нам слишком дорого стоит. Почитай газеты (на это он энергично потряс головой: набитый рот не давал ему говорить) — да что там, ты почитай и увидишь. Люди гибнут и неизвестно для чего. Вот например сегодня: рекорд полета! Какое дело, этот рекорд, — разбилось три человека в Панаме, все сгорели, уцелела только почта… кому она нужна, эта почта!

— Ну, — три человека…

Но в это время заверещал телефон, и когда бобби подошел к нему, его физиономия вытянулась. Опять идти.

6 Пираты Атлантического Океана

Никольс, комми по продаже мелких изделий из стали, после того, как оказался в числе трех людей, спасшихся с взорванного «Циклона» — неожиданно для себя стал знаменитостью. И, надо признаться, что слава за эти две недели ему уже порядком надоела. Ходят, ходят — он рассказывает им все одно и то же, они врут в газетах чорт знает что. Он лежит — правда, он ни в чем не нуждается — но эти ослы зарабатывают на его разговорах недурные деньги. Вон тот, например, из «Герольда» — на какие это он деньги покупает брильянтовые булавки в галстух?

Сегодня, например, он рассказывал уже три раза, — опять все то же самое: как он стоял на верхней палубе и разговаривал с француженкой из Лиона, которая ехала на два месяца к тетке, как появился миноносец, как он не ответил на сигналы, пошел прямо на «Циклопа»; дежурный офицер закричал: «мина», и они улетели в пространство. Больше он ничего не помнит. Он очнулся уже здесь, в госпитале.

Пришла сестра и сказала ему, смеясь:

— Еще один пришел к вам.

— Ой, — сказал Никольс, — да ведь это, ей-ей, не леченье… Ну пустите, но, пожалуйста, больше не надо.

— Родственник чей-то, видимо, — сказала сестра.

— Эти еще хуже, — страдальческим голосом сказал Никольс.

Он вошел мелкими шажками и начал извиняться.

— Мне очень совестно вас беспокоить, и я понимаю, что вы больны, что вам нужен покой…

— Хорошо, — сказал, скосившись, Никольс, — а что вам хочется узнать?

Человек встал, притворил дверь и сказал почти топотом:

— Видите ли: на корабле «Циклон» ехал один человек. Так просто будем называть его — один человек. Этот человек был послан одним, скажем, учреждением… Это видите ли, очень важное поручение. Он вез, этот человек, от этого учреждения — н-да… пакет. Небольшой. Я думаю, что он вез его в кармане пиджака, потому что это была не такая вещь… Этот пакет заключал в себе ценность неисчислимую. Примерно — она больше всех денег Соединенных Штатов… Так раз в двадцать.

Человечек заметил, что Никольс смотрит на него подозрительно, криво усмехнулся и сказал:

— Это все, конечно, очень странно звучит, но это — так. Человек этот (он оглянулся на дверь) был среднего роста (встал и посмотрел в окно, вернулся), одет в синий костюм, глаза светлые, волосы тоже, с проседью. Хорошо одет. Ехал вторым классом. Каюта 73. Справа, ближе к корме. Курил трубку. Играл в шахматы. Блондин. Левый глаз мигает, так — маленький тик. Ботинки черные.

— Ну, — сказал Никольс.

— Ну, и вот… — тут на лице говорившего проступило отчаянье, — не видали ли вы на «Циклопе» такого человека.

— Нет, не видал, — спокойно ответил Никольс.

— Подумайте, — умоляюще сказал проситель, — если вы что-нибудь вспомните, я смог бы вам предложить…

Никольс махнул рукой. Все ему предлагали денег, если он сумеет как-нибудь доказать, что можно надеяться, что такой-то или такая-то не погибли.

— Это поручение представляло невероятную ценность. Я боюсь вам ее назвать: — цифра астрономическая. Да вы не сможете поверить. Он ехал вторым классом в каюте 73, играл в шахматы.

— Да знаете ли вы, — сказал потерявший терпение Никольс, — сколько народу едет с океанским пароходом?

— Конечно знаю. Не в этом дело. Видите ли, это обстоятельство нарушает расчеты целого ряда людей — ну и понятно…

Никольс откинулся на подушки и сказал:

— Я сказал вам все, что мог: я этого человека не видал.

7 Художник смотрит на улицу

Воскресенье палило город во всю. Градусов 30, не меньше. Февари протянул под стол ноги, нагнул голову и плюнул в противоположный угол. Попал с первого раза. «Угодники, какая скука!»

Он взял было в руки новый № художественного журнала, но там были напечатаны репродукции с вещей его лучшего друга… да, а это не так уж приятно видеть. Подошел к мольберту и отвернулся с досадой. Критика не умеет ценить талантов. Она и представления не имеет, что такое настоящее искусство. Взять бы хоть эту статью — ведь это сплошь…

Дома никого не было. Жара и скука. С улицы доносился ровный грохот города, утишенный по случаю праздника. Сел Февари опять и зачесал затылок. Надо куда-нибудь пойти. Но куда? В это время его привлек рев и крик, разгоравшийся на улице. Это что еще такое? Он подошел к окну, но тут ему стало так скучно, что он решил плюнуть на уличный скандал. Махнул рукой и пошел. Он решил пойти умыться и отправиться гулять.

В ванной перегорела лампочка. Он выругался и направился в кухню. Умылся, вытер лицо и, вытирая руки, подошел к окну. И — вдруг…

Он увидал, что по маленькой пустынной уличке с серыми гигантами железнодорожных складов бежит, задыхаясь и громко стуча ботинками, человек. Он рослый, широкоплечий рыжеватый блондин, в сером клетчатом костюме, без шапки, лицо его огненно красно от бега, но белым пятном выделяются бледные губы и нос, глаза вылезают из орбит от напряжения, он бежит, как безумный — а за ним летит, нагоняет его велосипедист — полицейский. Скрыться бегущему некуда, а в конце улицы, за поворотом он наткнется на второго полицейского. На бегу он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака что-то в роде кобуры револьвера. Февари передергивается, и его руки сквозь полотенце впиваются в подоконник. Человек поднимает кобуру к лицу. «Ой!», говорит Февари, догадываясь о самоубийстве — и неожиданно откидывается от окна, выпуча глаза от изумления, и приседает, чтобы заглянуть куда то повыше.

— Вот это так, — говорит Февари, сам не веря себе, — тихо пущено. Ничего не понимаю! Что такое, с ума я сошел что ли?..

Художник вел себя так странно потому, что он увидал следующее. Когда человек поднес кобуру к лицу, велосипедист был от него всего в каких-нибудь 12–15 шагах и собирался уже половчее соскочить, чтобы схватить беглеца. Но тогда тот, прижав кобуру к горлу, вдруг вытянулся и унесся, как пуля, параллельно стене элеватора ввысь, задержался на миг у крыши, вскарабкался на нее и отдуваясь, пошел по скрипевшему под его ногами железу. Через полминуты он скрылся за скатом крыши, а полицейский прыгал вокруг своей машины и неистово свистал.

Февари подошел к зеркалу и спросил свое отражение, какого оно мнения о происшедшем. Но отражение пожимало плечами, подымало брови — и только.

— Для кино-комика это находка, — раздумчиво сообщил себе Февари, — но в большом городе, так сказать — серьезно… с настоящим полицейским… Извините!

Он прошел опять в кухню и, увидав толпу на месте происшествия и целую кучу полицейских, уверился в том, что он не бредил. Он сбежал вниз, попробовал было выяснить смысл события у одного из суб’ектов, составляющих толпу, начал было рассказывать, что он что-то видел, но к нему подошел сзади какой-то прыщеватый человечек, нагло взял его за локоть и спросил:

— Вы знаете, где вы живете?

— Позвольте, — сказал художник возмущенно, — какого чорта вы спрашиваете…

— Ну так проваливайте, — ответил тот, глядя на него очень решительно, — и держите язык за зубами.

И легким толчком продвинул художника далее. Толчок был пустяковый, но после него Февари сообразил, что может быть не стоит лезть в эту историю.

8 Охота за шестью буквами

Директор Диггльс-банка Эпсор запер двери кабинета и вскрыл телеграмму. Прочитав, он положил ее на стол, достал из сейфа еще две телеграммы и прочел одну за другой. Первая гласила:

«Существо обнаружено стоп послезавтра».

Вторая:

«Шрифт обычный».

Третья:

«Иллинойс отделывается незначащими отписками подробно лично».

Директор прочел несколько раз эти слова, двигая пальцем по телеграмме, как будто читал по слогам. Затем он потер руки, уселся поглубже в кресле и устремился взором в потолок. На лице его поигрывали разнообразные настроения, — некоторого удовлетворения, смешанного с чувством неясности, неопределенности и боязни за будущее. Затем он спрятал три телеграммы в маленький бумажник, уложил его но внутренний карман жилета и тихо отпер дверь, стараясь не шуметь ключом. На зов его появилась барышня, а вслед за ее исчезновением вошел некто, приличного свойства и костюма, через который проглядывала военная выправка.

— Да? — сказал директор.

Тот наклонился к нему.

— Фьюрс исчез более основательно, чем это полагается для громилы. Полагаю, что не в этом дело.

— У вас есть какие-нибудь основания для этого, кроме таких соображений.

— Косвенно. Квартира брошена слишком поспешно.

— Не так важно.

— Да, но все таки.

— Но нового ничего?

— Никак нет.

— Жаль.

И вслед за рядом посетителей появился еще один господин, на котором стоит остановиться.

Этот вел себя и более развязно и более таинственно.

— Наш агент явился, — сказал он.

— И что же, — вопросил директор, рассеянно поглядывая на пальцы.

— Погибшего никто не видал, и ничего о нем никто не знает.

— Очень неприятно.

— Но здесь выяснилась одна маленькая подробность…

— А именно?

— Этим делом интересуется не только наша фирма, вот в чем дело.

— Вот как? — сказал директор с интересом, который показался агенту немного наигранным, так что он заподозрил параллельный розыск другой конторы по тому же делу, а потому немного снизил тон.

— Вот как, — повторил директор, будто бы овладев собой, — это требует рассмотрения.

— Совершенно справедливо, — угодливо лизнул его агент, — я так и решил, что вам это дело пригодится.

— Да, да, — сказал директор нетерпеливо, и агент подумал, что его подозрения неосновательны.

— Пока мы не смогли выяснить точно, — одно можно сказать: там денег не жалеют и…

— Насколько я знаю, вы не стеснены в средствах.

— О нет, — согласился агент, — но вы бы не стали, к примеру сказать, заказывать экстренный поезд и держать его под парами день и ночь, покуда не очнется Никольс.

— Чей же поезд.

— Дело сделано очень ловко, поезд привез целую компанию играть на скачках, но, поскольку люди, приехавшие весело провести время, или, лучше сказать, некоторые из них, не вылезают из вагона и держат живую связь с госпиталем, трудно не заподозрить. Еще кое что, мелочи, но в ту же сторону у прислуги госпиталя. И еще одна деталь, очень важная — там остались очень довольны результатом разговора с Никольсом.

— Естественно, — процедил директор.

— Да-с: то есть — или все или ничего, но это что-нибудь да значит.

— Это все, — спросил директор и отпустил агента, добавив, что если тому будет нужен экстренный поезд или целая дюжина таких поездов, то он может не стесняться, однако должен вести дело так, чтобы не возбуждать своими поездами подозрений.

Затем директор позвонил по телефону. Через полчаса к нему впрыгнула в кабинет очень милая женщина, одетая с большим вкусом, безо всяких претензий и ужимок, и сказала, протянув руку для поцелуя:

— Я надеюсь, Эпсор, что у вас осталась хоть чуточка совести и что сегодня есть что-нибудь важное, — милый мой, я из за вас бросила конференцию «Капли молока», это чего-нибудь да стоит…

— Ну, — одна капля, стоит ли… Садитесь.

— Не шутите моей каплей, она стоит капли ваших крокодиловых слез, Эпсор.

— Да, это дорогая вещь, — признался директор, — стоит она, моя слеза… не меньше, чем ложку горчицы.

— Так, — сказала она, — а все таки?

— Все таки, — едем гулять, вот что.

— Ужас, — сказала она поднимаясь и ища глазами по комнате зеркало, — зачем я только вас послушалась! ну, едемте… мягкость характера — мой основной недостаток, и вы, кажется, знаете это.

— Я знаю ваш характер, — кратко ответил он, взяв шляпу.

— Это, кажется, намек — ответила она, выходя, — но у меня ужасно тугой разум па такие вещи.

9 Американский дядюшка и его дела с «Т. О.»

Глава фирмы Варфалло К-о, оливковый толстый человек с явной примесью цветнокожей крови, сидел в весьма располагающем к приятному времяпрепровождению месте. Плетеная качалка среди пальм, гаванна с полметра длины и какая-то анилиноподобная алкогольная смесь поддерживали его бездыханное настроение. Пробыв некоторое время в приятной неподвижности, он сдвинул ногой качалку, свернул короткую шею и достал пухлой жирноватой рукой письма со столика, вскрыл одно с европейской маркой и штемпелем воздушной почты.

— Матерь Божия, — сказал он через минуту с негодованием, — опять этот ирод надоедает мне со своими письмами. Стоило пилоту ставить рекорд и гореть, чтобы привезти мне из Европы этакое добро! Клянусь ореолом святого Онуфрия, земля еще не носила подобного олуха… Сто раз говорил… сообщил через… сказал… не дам… не дам ему… ни полушки… кажется… кажется… Н-да, это не безынтересно… в конце концов… его отец, мой дорогой братец был не дурак… правда мать — стерва, но… но… но… Чрево господне, но ведь это пахнет хорошим делом… хорошим делом, я говорю… Я хотел бы разузнать, что это такое!

И оливковое тело снялось с качалки. Рыло оливкового тела выражало живейший интерес и пальцы сами собой щелкали.

— Давно бы так: я ему всегда говорил… да и вообще — мальчик не дурак.

Барин проследовал в дом.

А через двадцать минут оттуда выбежал мальчишка негр, пустил камнем в птицу и понесся через улицу. Он вбежал в телеграфную контору и кинул служащему деньги и телеграфный бланк. Телеграмма была адресована правлению Банка «Бразильский Флорин» и исходила от фирмы Варфалло К-о. Кончалась она словами: «Подробности почтой».

Через два часа тот же негритенок стащил на почту ценный пакет по тому же адресу.

А ночью в четыре часа двадцать минут глава местного отделения синдиката «Трипль-Ойль» принял от пары бродяг отчет и содержимое несгораемого шкапа основателя фирмы Варфалло К-о, который к этому времени лежал в своем кабинете с простреленной головой.

Это был первый дебют только что открытого отделения «Трипль-Ойля» и дебют этот был удачен. Реализуемых ценностей было захвачено не менее чем на двадцать тысяч долларов золотом. Кроме того были расписки и бумажки, ценность коих выяснят в центре. Деловые люди редко держат в несгораемых шкафах негодные вещи. Правда дело было — «мокрое», с кровью, но кто же виноват, что эта свинья Варфалло вздумал ночью прогуляться и напоролся на них, когда они уж расплавили стенку шкафа.

Среди захваченного находилось и письмо, полученное Варфалло в этот день.

10 Буквы пойманы

Они вылетели на светло-серой машине за город, Эпсор и его дама, и, промчавшись с полчаса, достигли совершенно пустынного шоссе. Эпсор правил и замедлил ход. Шоффера с ним не было.

Эпсор вынул свои маленький бумажник и передал телеграммы ей.

— Что вы скажете, Дэзи.

— Сейчас, — сказала она, хмуря брови.

— Не хмурьтесь.

— Не буду. Дайте карандаш.

Она взяла третью телеграмму, прочла ее еще раз:

«Иллинойс отделывается незначащими отписками подробно лично».

Она взяла у него карандаш и подчеркнула в первом слове первую букву, во втором третью, в третьем последнюю, в четвертом вторую и в пятом вторую, а в шестом первую. И по буквам прочла:

— И-д-и-т-о-л… Идитол… недурное словечко… Можно переделать, например, в — Тиолид или Иолдит… Так называется, да?

— Да.

— А что это?

Эпсор пожал плечами.

— Скаковая лошадь, новая туманность, средство для бюста?

Он улыбнулся:

— По-видимому… то есть, так мне кажется: взрывчатое вещество. Но с совершенно особыми качествами.

— На что же вам эта пудра?

— Разорю всех пушкарей и динамитчиков, их тресты и банки.

— Вы ужасно как жестоки, Эпсор… Но ведь, если ваши предложения о «Циклопе» правильны…

— Сегодня подтвердились еще раз.

— Так, если они правильны, дело до чрезвычайности серьезно?

— Очень серьезно.

— Вы уверены в служащих?

— Нет.

— Что же вы делаете?

— Три частных конторы следят за банком и друг за другом. Две наши, враждующие, одна французская.

— И все благополучно?

— Пока да, если не считать одного мелкого случая.

— А что случилось?

— Выкрали одну мелкую переписку, пустого свойства. Неприятно здесь то, что из нее узнают, что мы интересуемся Идитолом… меня дернула нелегкая сунуть эти бумажки в сейф, в кладовую. Но, сказать по правде, думаю, что это то обстоятельство — что мы интересуемся — им и раньше было известно.

— Кому им?

— Не знаю.

— Фу, — сказала она, — я уже задала вам триста три вопроса, ужасно тяжелая работа. Ну, продолжаем. Вы уверены в ваших конторах?

— Уверен в ситуации.

— Так. Но судя по бедняжке «Циклопу» в дело вмешано какое то правительство, миноносцы не продаются в «брик-а-браке»…

— Не думаю.

— Не думаете…

Пауза. Колеса автомобиля шелестят по шоссе.

— Но все таки, дело настолько серьезно, что вам, пожалуй, одним и не справиться.

— Нам обещана могущественная поддержка.

— Вот как. Еще один вопрос: зачем вы мне все это выкладываете?

— Вы мне должны помочь… через министерство иностранных дел.

— Слушайте, Эпсор, она немного побледнев, положила руку ему на плечо, он обернулся и поцеловал эту руку, краска пробежала по ее щекам, — вы знаете, мой мальчик, как я к вам отношусь, не правда ли… — она опять покраснела. — это давно, и вы не обидитесь, если я скажу, что я с этим уже примирилась. Но не просите от меня таких вещей. Это невозможно.

— Возможно, — ответил он, прибавляя ходу, — вполне возможно. Это всего лишь сделка, а в результате у вас года через два будет собственная яхта, свой поезд и так далее…

— Пустяки, — сказала она, — вы меня считаете за девочку, видимо.

— Напротив — сказал он, набавляя скорости, — совершенно напротив. Уверяю вас, что если узнаю, что ваше правительство заинтересовало в деле, я не помешаю ему… Чорт их всех возьми с их секретами: в конце концов социалисты правы, когда поносят тайную дипломатию. Нам, деловым людям, нет никакого дела до бюрократических условностей — правительства для нас, а не мы для них.

Эта грязь в мундирах глядит на меня, как на контору по сбору косвенных налогов, не больше, — а стоит нам всем мигнуть трижды, и будут сидеть другие… Вы не хотите.

— Нет.

— Вы думаете у меня не хватит денег, чтобы скупить всех секретарей министерства. Не хотите ли! — он вытащил из кармана аккредитив и сунул его ей в руки.

— Видите, кто это?

— Осия Лавуэрс.

— Эти деньги даны мне Лавуэрсом специально для Идитола. Но я хотел сделать дело чисто.

— Чтобы вас не накрыли…

— Да нет, — разозлился он, — на это дело уже налипло столько грязи, да и крови, что его нельзя больше так вести. Вот в чем дело. А если вы говорите со мной так, — то я должен еще покупать убийц, разрушать семьи и честную совесть тысячи маленьких людей.

— Вы предпочитаете разрушить мою.

— Чорт! — сказал он. — Я не буду больше говорить. Забудем. Едем домой.

Прощаясь, уже в городе, она наклонилась к нему и шепнула: «Хорошо. Я сделаю по вашему, Эпсор… но это очень нехорошо с вашей стороны. Я боюсь, что судьба вас накажет за меня».

Но он улыбнулся и сжал ей руку:

— Обязательно накажет, — сказал он, целуя руку, — это ее специальность.

11 Дважды и трижды пойманы

Эпсор дома убрал бумажки в стол. Потом передумал, вынул, переложил в сборник по теории страхования, сунул книгу на полку шкафа, запер и уехал. Перед тем, как сесть в автомобиль, он подозвал к себе какого то зеваку, таскавшегося перед его домом и сказал ему: с какого чорта вы здесь шляетесь? — а зевака вытянулся по военному и ответил не без робости:

— Мир принадлежит не одним банкам.

Эпсор захохотал и уехал. А зевака, подмигнув шокированным лакеям, быстро исчез.

Через три часа этот же зевака мелькнул тенью около вокзала. К нему в полутьме путей прилипла другая фигура. Они скрылись вдвоем за кучами угля.

Прошло с четверть часа: — они вдруг соскочили сразу оба сверху угольной кучи. Тот, на кого они свалились вдвоем, не успел и пикнуть. Он был прижат, локти закручены, пиджак сорван с него, весь он был ощупан. Они взяли его за руки и за ноги и раскачивали, пока не подлетел курьерский и не разорвал его на части, так как его бросили прямо под колеса паровоза.

Благодаря этому обстоятельству, Банк «Бразильский Флорин» получил известие об имени пудры Эпсора только через неделю.

Но «Большая Кредитная Ассоциация» имела сведения эти еще раньше, чем курьерский разорвал агента «Бразильского Флорина». Она то и передала их репортеру «Трибуны».

12 Совесть Дэзи

Дэзи явилась к Эпсору через день. Ее лицо было измучено.

— Не знаю, — сказала она, — годится ли вам это, но кажется, что так… И Эпсор взял в руки донесение дипломатического сыщика о странной стрельбе капитана Бирро, который так таки и не получил повышения по службе. Это казалось капитану несправедливым и он говорил об этом довольно много. А дипломатическому сыщику надобно оправдывать свое жалованье.

— Вы умница, — сказал Эпсор ей, — оно самое. То есть такие штуки можно вытворять только с Идитолом. Но этот чорт изобретатель делает вещи и почище. Но вы понимаете в чем дело: у него агенты видимо. Или это уже в чьих то руках… эта штука то молчит почти по полгода, а то вот по-сыпятся такие вещи чуть не каждый день в разных концах света.

— Но если это у кого-нибудь в руках, то это очень опасно.

— Ну, конечно, — сказал Эпсор, перечитывая донесение.

— И ваш Идитол, очевидно, невозможная гадость.

— Все становится одинаковым в руках у человека, — ответил он ей.

— Это может плохо кончиться. Я боюсь за вас.

Он усмехнулся и показал ей рукой на проспект банка, где было выведено готическими буквами: «Осия Лавуэрс». Она покачала головой. И спросила:

— Но вы, по крайней мере, довольны?

— Очень. Ясно, что правительство еще ничего не чует. Это — главное.

— Как дорого стоит ваше доброе отношение, — промолвила она.

Он взял ее за руку и заглянул ей в глаза.

Она поглядела ему в глаза и сказала тихо:

— Вы значит меня никогда не любили…

А через час ее бешенные объятия, страстные слезы и крики, сказали ему, что она стала любить его еще больше.

13 Плебс сопротивляется

Газетчики разнесли слово «Идитол» по всему свету. Нивесть что писалось о нем. Оказалось, что это новый сорт динамита, что его купила какая то экзотическая республика и что строится по Жюль Верну пушка, которая будет стрелять Идитолом на луну. Вышли папиросы «Идитол». Конфеты, пудра, велосипеды и револьверы «Идитол». Были интервью с учеными. Один говорил о субатомной энергии, другой о нитридах, — это проще, но верней. Социалистические газеты говорили об Идитоле с ненавистью. Они уверяли, что это вовсе не взрывчатое вещество, а новый сорт искусственного горючего, приготовление которого очень дешево, и горючее это перевернет всю технику. Двигатель с Идитолом стоит дешевле дизеля, турбины, и даже ветряной мельницы. Эксплоатация понятна даже ребенку. Чем это кончится! — Зальют угольные шахты, бросят нефть и «белый уголь». Миллионы людей останутся без работы. По подсчетам «Красного Флага» на улицу будет выкинуто до тринадцати миллионов взрослых и подростков. Что это такое! Как вы думаете? Долой Идитол!

В ответ на эту агитацию в Америке забастовали нефтяники. Брожение шло повсюду. Стачки, массовые расстрелы и локауты. Расстрелы и стачки. Локауты и поджоги. Зашевелились и металлисты. Ибо Идитол, по сведениям социалистических органов, отменял железные дороги.

14 Никольс чувствует себя в центре событий

Никольс вышел из госпиталя и отдыхал. Он получил отпуск и шатался без дела. Он таки заработал кое что на этом деле. За что — он сам не мог сказать. Но ему платили за рассказы, и немало. Заплатили собственно трое. Но они много дали.

Он вернулся на родину. Зашел к себе в контору. Рассказал сослуживцам все сначала.

Был праздник и Никольс гулял. Как то он залез в рабочий квартал и проходя около манежа заинтересовался плакатом: «Долой Идитол» — он вошел и попал на митинг.

Манеж был набит битком. Духота невозможная. Никольс протискался и стал слушать. Охрипший оратор выкрикивал:

— Вот около меня сидит инженер Стифс. Он был так добр, что за недурное вознаграждение… (хохот и аплодисменты в зале: инженер тоже смеется) за скромное вознаграждение, говорю я, перечел, все что написано об этом новом средстве удушения рабочего класса. Он составил доклад союзу, из которого видно, чего мы можем ожидать от этой адской смеси, именуемой Идитолом… Товарищи, мы накануне нового натиска капиталистов, натиска решительного и последнего. Если у них здесь сорвется, они не выдержат. Что там говорить о техническом прогрессе. Почему это, чорт возьми, мы — именно мы — должны расплачиваться нашим мясом за этот прогресс? (гул одобрения и крики «правильно», «долой Идитол»). Инженер Стифс может вам подтвердить, что по его выкладкам, введение такого мощного технического средства, как этот собачий Идитол, при современном положении дела могло бы сократить рабочий день ровно на два с половиной часа. Так я говорю? («Правильно» — «долой капиталистов»). Товарищи, разве они собираются уменьшать рабочее время, — что мы видим вместо этого: локауты и локауты. Они пишут, что локауты вызываются забастовками, — а почему не наоборот? («Вот именно»). Мы бунтуем, говорят они, — ложь и клевета: это они не хотят жить в мире с нами. А если они скажут теперь мне, что они думают, что это я не хочу жить в мире с ними, я отвечу: да, товарищи, я не хочу жить с вами в мире, — потому что после Пенсильванских гекатомб я знаю, что с вами жить в мире нельзя (аплодисменты и крики).

Затем говорит инженер Стифс. Он говорил гладко, примирительно, покланиваясь направо и налево, но и он сказал, что хотя он и не социалист, но полагает, что тот, кто использовывает гений техники («гений техники» повторил он не раз, упирая на это выражение) не для счастья человечества, тот поступает, мягко выражаясь, негуманно.

Засим вылез некто мелкий и странный, и Никольс вздрогнул. Положительно он где то видел этого человека, но где, где? Человечек начал:

— По правде сказать я рискую головой, собираясь сказать то, что скажу. Вы можете проломить мне голову, так как вероятно вы примете меня за ихнего агента («где же я его видел» — думал Никольс). Я вас спрошу о следующем — видели вы этот знаменитый Идитол, или как его там? Кто о нем врет? Газеты — а когда вы читали в них хоть слово правды? («Кто такой — шептал Никольс — видел, видел, говорил с ним… позвольте, позвольте…»). Я человек простой, никогда не ездил за пределы моей родины, не знаю, что творится в Америке («а! — сказал себе шепотом Никольс — вот это кто! это ты то не был в Америке? врешь, приятель!» и скажу, — никакого Идитола нет и никогда не было. Все это…

В зале поднялся шум. «Долой», кричали одни, «пусть говорит» — другие. Председатель звонил. Каждый имеет право высказываться. Не орите с места. Около Никольса протискался какой то тип в грязной клеенчатой куртке, с лицом запачканным углем и вонючей трубкой в зубах. Он толкнул другого малого в том же роде локтем в бок, а тот не оборачиваясь кивнул и сказал ему будто беспечно: «Да наши уж пошли!» Клеенка хмыкнула и исчезла в толпе. Никольс глянул на клеенку и подумал, что она ужасно похожа в профиль на директора Диггльского банка. Но господин Эпсор, конечно, катается сейчас себе где-нибудь, — чорта он здесь не видал. Ну и вонючий же табак у этого обалдуя! Никольс вылез из зала и подумал: «Зачем собственно этот тип, который в Америке выспрашивал его так подробно о крушении „Циклопа“ и о человеке, который вез от какого то учреждения некоторое важное поручение… зачем этот человек здесь… зачем он врет, что не был в Америке… и что ему за дело до Идитола… и почему это он думает, что все ерунда?» И, сопоставив все это, Никольс почувствовал, что он заглянул в какой то кратер, где готовится будущее пол мира, и ему стало страшно. Если бы он сказал об этом человеке, что он его видел в Америке, тому бы несдобровать, но зачем? найдется еще дюжина таких же.

Около Никольса прошли двое рабочих с митинга.

— Ну, что ты скажешь об этой склоке, Джим?

— Да я скажу, что дело дрянь, Билли.

— Врешь!

— Вот тебе Святая Троица — нет. Если они выдумали, так уж они сделают, можешь быть покоен.

— А может все это брехня?

— А в Пенсильвании? — помяни мое слово, они уж начали! последи ка за биржей и у тебя волосы станут дыбом.

— Да ну!

— Ей богу. И знаешь, что я сделаю?

— Что ты сделаешь?

— Продаю все и уезжаю. Не люблю я пальбы, Билли, — это не годится для семейного человека. Вот что.

— Куда ж тебя черти понесут, пропащая ты голова?

— На Кавказе русское правительство сдает землю в аренду. Колонизация… У меня хватит на проезд и на участок.

— Ну — русское правительство!

— Все одинаковы.