Спецназ

— Аэроплан…, — улыбнулся он. — Бурский аэроплан.

Я быстро включил УВЧ-радио,⁴³ и сразу же услышал успокаивающий голос летчика:

— Кило Сьерра, это Гепард! Вы слышите меня? Прием!

— Гепард, это Кило Сьерра. Вы просто ангелы с небес, — только и сумел вымолвить я. — Вы появились так, как будто вас специально отправили за нами!

— Нас действительно отправили к вам. Решили, что у вас неприятности. Где противник? — спросил летчик.

В следующее мгновение над головой прогремели два реактивных самолета «Импала»,⁴⁴ и мы чуть не подпрыгнули от радости. Я направил летчиков в район, где находился противник, но либо он убрался, либо спрятал свои машины, потому что «Импалы» ничего не смогли разглядеть, и летчикам пришлось довольствоваться беспокоящим огнем по кустам.

Во время разбора и анализа итогов операции в Катиме выяснилось, что майор Ульшиг выслал самолеты сразу же после разговора со мной по радио, не дожидаясь моего сообщения тридцать минут спустя. Он заявил, что не может позволить себе, чтобы южноафриканцев убивали на противоположном берегу реки, поскольку дескать «Южная Африка не находится в состоянии войны с Замбией». То, что наш командир обладал тактическим вѝдением и чутьем, вселяло в группу большую уверенность.

С практической точки зрения за годы службы в «Омеге» я многому научился, и не только тому, как выживать в буше, но и тому, что касается моих братьев по оружию. Наши напарники-бушмены были незаменимы в большинстве операций, но была одна вещь, о которой их нельзя было просить: переправляться через реку.

Понял я это во время одной из операций, когда нам, чтобы добраться до цели, нужно было пересечь реку Квандо. Эта река течет с ангольского центрального нагорья в южном направлении, образуя естественную границу между Замбией и Анголой, и в конечном итоге прорезает Каприви (где она называется Квандо) до своего болотистого окончанния в болотах Линьянти в Ботсване. Боевой патруль батальонных разведчиков получил задание «навести шороху» на основной линии снабжения СВАПО — на дороге, тянущейся вдоль восточного берега реки Квандо к базам повстанцев, расположенным вдоль границы Каприви.

Для того чтобы разведгруппа добралась до дороги незамеченной, было решено пересечь реки Луана и Квандо вплавь, что, как вскоре выяснилось, оказалось практически невыполнимой задачей. Во-первых, выяснилось, что мало кто из бушменов в группе умеет плавать, поэтому нам пришлось взять надувные матрасы и позаботиться о том, чтобы каждому не умеющему плавать помогал тот, кто плавать умеет. Ситуация осложнялась тем, что ширина реки Квандо в месте нашего перехода составляла не менее пяти километров.⁴⁵

Мимо болот, поросших густым тростником, проносились быстро текущие потоки в речных рукавах. Благодаря множеству маленьких островков группа могла делать перерывы, хотя нам приходилось сражаться с роями комаров, которые энергично атаковали нас на протяжении всего перехода. Мы сделали рюкзаки плавучими, завернув их в плащ-палатки, а затем привязали сверху разгрузки и оружие.

За одним из поворотов на особенно широком участке реки я наткнулся на Жоао Антонио, бушмена, который нес РПГ-7. Он посмотрел на меня с тем виноватым выражением лица, которое ясно говорило об одном: его снаряжение утонуло, и труба гранатомета оказалась на дне реки вместе с комплектом из трех пороховых зарядов, составлявших часть гранаты. Пришлось нырять за всем этим и доставать из воды. После переправы заряды были выложены сушиться на Солнце, в надежде, что при необходимости они сработают как надо.

Спустя 36 часов кропотливой работы вся группа, наконец, переправилась через реку, и мы, измуччившись, но с облегчением, достигли восточного берега. Примерно в двух километрах от предполагаемого места засады разведгруппа разделилась на две части; командир группы повел подгруппу нападения к дороге, а я остался позади с небольшой подгруппой резерва, сидя на радиостанции.

Как я узнал позднее, события на месте засады разворачивались весьма интересно. На второй день по дороге промчался грузовик с припасами для СВАПО. Жоао, человек, ранее утопивший гранатомет РПГ-7, занял позицию прямо посреди дороги, присев, чтобы лучше выстрелить. Его первая попытка окончилась разочарованным «пшиком», так как оружие не сработало. Не повезло и во второй раз. Ситуация требовала отчаянных действий, и в этот момент Жоао, решительно настроенный остановить массивную машину, громыхающую по узкой дороге, достал свое запасное оружие, — 9-мм пистолет, и начал стрелять из него в грузовик, который к этому времени уже практически наехал на него.

К счастью, остальные участники засады не стали ждать, пока их товарищ остановит машину, и тоже открыли огонь из всего имеющегося у них оружия. Жоао вовремя отпрыгнул, прежде чем грузовик врезался в кустарник. Затем командир нашей группы прочесал место засады, сфотографировал машину и жертв и повел свою подгруппу обратно к нашей позиции. В тот же день нас эвакуировали вертолетом обратно в «Омегу».

4

Первые операции малых разведывательных групп

Как раз в то время, пусть и подсознательно, в моей голове начала формироваться новая, более совершенная концепция проведения тактических разведывательных операций. Традиционный военный подход, который и диктует правила ведения разведки, показал свою несостоятельность и неприспособленность к тому типу противника, населения и местности, с которыми мы сталкивались ежедневно. Разумеется, никакого шаблона или готового плана проведения разведывательных операций не существовало. Это было то, чему нужно было учиться, и что должно было развиваться медленно, методом проб и ошибок.

Единственным уставным положением, по которому не было принято окончательного решения, была численность разведывательной группы. Традиционная мудрость гласила, что группа, проводящая тактическую разведку впереди своих боевых подразделений, должна быть достаточно сильной, чтобы постоять за себя в схватке. Кроме того, для того чтобы охватить бóльшую территорию, требовалось больше ног на земле. Таким образом, разведгруппа, состоящая из шести или восьми человек, не была редкостью. На самом деле, такая численность часто оказывалась спасительной, поскольку разведгруппам неизбежно приходилось переходить в режим ведения боя.

Недостатком такого способа действий было то, что, оказавшись в составе большой группы на самостоятельном задании без непосредственного прикрытия со стороны своих войск, вы становились довольно уязвимыми. Чем больше ног на земле, тем больше следов вы оставляли и тем больше шума производили. В местах с мягким песком и редким подлеском группе из восьми человек было невозможно спрятаться. Когда вам приходилось убегать от крупных сил противника, контроль над восемью военнослужащими группы также становился сложной задачей.

Это наглядно продемонстрировал случай, когда штаб 20-го сектора в Рунду поставил перед разведгруппой задачу провести разведку штаба бригады ФАПЛА в городке Мпупа на юго-востоке Анголы. Это должна была быть тайная операция, целью которой было обнаружение базы и проведение ее тщательной доразведки с близкого расстояния, с последующей передачей информации УНИТА для организации крупномасштабного нападения на нее. Однако такие подробности нам так и не сообщили, видимо, потому, что планировщики посчитали, что существует риск нарушения оперативной маскировки.

Для подготовки к операции я отобрал группу из восьми человек, четырех белых и четырех бушменов, так как считал, что для такой крупной цели потребуется больше людей. Предполагалось оставить двух человек за пределами базы, а три подгруппы по два человека должны были доразведать три основных участка на территории базы. Нам также сообщили, что, поскольку южноафриканцы официально не действовали в этом районе и в то время якобы не поддерживали УНИТА, необходимо было любой ценой обеспечить скрытость, поэтому использование вертолетов для вывода группы или для ее эвакуации даже не рассматривалось. Все снаряжение должно было быть неотслеживаемым, и ни один след, ни один знак не должен был указывать на присутствие южноафриканцев в этом районе.

Это была крайняя разведка объекта, которую я когда-либо проводил с разведывательной группой численностью больше трех человек. Операция едва не обернулась крупной трагедией и во многом стала для меня поворотным моментом, в основном благодаря урокам, которые мы извлекли из наших ошибок.

Рис. 3. Операции разведывательного отряда 31-го батальона.

Подготовку мы начали за несколько недель до начала операции, часами просиживая в оперативном штабе в Рунду, изучая аэрофотоснимки базы и ее окрестностей. Мы провели много часов, определяя маршруты выхода и отхода, выявляя укрытия и отрабатывая порядок действий на случай нештатных ситуаций и чрезвычайных обстоятельств. База, состоявшая из пункта управления и трех основных оборонительных позиций, занятых двумя батальонами, служила главным штабом и передовым аэродромом для сил ФАПЛА в этом районе. Под руководством офицера разведки из разведотдела штаба сектора, выделенного нам для этого разведвыхода, удалось выявить сложные системы траншей вокруг базы и разработать хитрый маршрут прохода через них.

Как обычно, на подробные занятия были потрачены многие часы, — отрабатывался каждый навык, все возможные способы скрытного передвижения и различные навыки немедленных действий на случай, если что-то пойдет не так. К моменту начала операции мы были уверены, что наш план сработает. Чего мы не понимали, так это того, что растительность вокруг объекта разведки была недостаточно густой, чтобы укрыть группу из восьми человек, а мягкий песок ангольской саванны сделает эффективное противодействие выслеживанию практически невозможным.

В район операции мы выходили на протяжении пяти дней, не торопясь, чтобы не оставлять следов и быть уверенными, что достигнем объекта незамеченными. Малейшая ошибка в ориентировании на 40-километровом марше, когда на местности нет ориентиров, чтобы определить свое местоположение, могла привести к катастрофе. В то время я еще не полностью овладел искусством ориентирования способом счисления пути на маршруте, состоявшем из множества участков, при котором ориентировщик, в отсутствие узнаваемых местных предметов, должен целиком и полностью полагаться на азимуты и подсчет пройденного расстояния, и слишком поздно понял, что ориентирование на местности должно быть спланировано так же детально, как и все остальные аспекты боевого выхода.

В ночь, когда мы, наконец, должны были проникнуть на объект, я пришел к шокирующему осознанию того, что мы находимся примерно в трех километрах к югу от объекта и уже собираемся проникнуть на одну из позиций охранения — передовой пост, расположенный в заброшенном фермерском доме. В течение последних трех дней выхода стояла дождливая, пасмурная погода и не было абсолютно никакой возможности определить ориентир, к которому можно было бы привязаться.

Нам пришлось признать поражение и вернуться в Рунду, чтобы проработать лучший маршрут выхода к объекту. Высадившись снова, мы вышли к вражеской базе через четыре дня. Правильно взяв азимуты, я на последнем участке сориентировался и относительно легко нашел объект. Утром четвертого дня группа сгрудилась в зарослях, которые совершенно не обеспечивали достаточного укрытия, — и это всего в двух километрах от цели. Что еще хуже, укрытие находилось рядом с хорошо нахоженной и используемой тропинкой, по которой ходили как солдаты, так и местные жители. Мы, промучившись, пролежали неподвижно весь день.

К вечеру мы уже были на ногах, с облегчением убедились, что нас не заметили, и были готовы к проникновению на базу. Я установил связь, чтобы проинформировать тактический штаб о своих намерениях, а затем группа построилась в боевой порядок и начала приближаться к району цели.

У периметра базы мы оставили подгруппу из двух человек с рацией, — Тинуса «Патти» ван дер Мерве и его напарника, чтобы они организоавали аварийный пункт сбора (точка, которая будет служить местом встречи в случае чрезвычайной ситуации) и охраны нашего снаряжения, в то время как три подгруппы разведчиков вошли в «пасть дракона». Вшестером мы пробрались между двумя системами траншей, где было слышно, как солдаты с обеих сторон занимаются своими делами, а затем направились к центру нужного нам участка. Оказавшись на взлетно-посадочной полосе внутри базы, мы разделились: одна подгруппа пошла на север, другая — на юг; а моя подгруппа — неукротимый Чиманго Каньети и несколько самоуверенный я — двинулась на восток, в направлении реки.

Впервые за свою армейскую спецназовскую карьеру я испытал необычное ощущение, которое часто повторялось впоследствии, но в тот момент было уникальным и весьма вдохновляющим. По мере того, как мы продвигались к цели, следуя по тщательно спланированному мною маршруту, изучая особенности местности и местные предметы, которые мы уже видели на аэрофотоснимках, у меня возникло отчетливое ощущение, что я уже бывал здесь раньше. У меня возникло жуткое и очень реальное чувство дежá вю. Поскольку мы знали каждый сантиметр местности, и поскольку мы с Чиманго отрабатывали свои действия в похожих условиях, у нас обоих возникло ощущение, что мы уже делали это раньше, именно на этом участке земли!

Затем я совершил самую глупую ошибку из всех. Двигаясь на восток, мы приближались к объекту разведки, находясь на фоне низко висящей Луны. Было два часа ночи, над верхушками деревьев виднелась первая четверть спутника нашей Земли, давая предостаточно света, чтобы ограничить наше ночное зрение и создать под группой деревьев, к которой мы приближались, глубокие тени — именно там, где мы и ожидали увидеть врага.

Нет более зловещего звука, чем ночной выстрел из автомата AK-47 — особенно если ты находишься не с той стороны, беззащитен и не знаешь, откуда он доносится. Нас внезапно окликнули из тени у опушки впереди нас. Первым собрался с духом Чиманго. Когда голосу, прозвучавшему вослед АК-47, захотелось узнать, кто мы такие, Чиманго ответил на местном наречии, которое, к счастью, он понимал. Притворившись пьяным, бушмен пробормотал что-то вроде того, что мы направляемся в свой взвод. Это дало нам фору в доли секунды, в которой мы так нуждались.

Не дожидаясь, пока человек, которому принадлежал голос, определится, дружелюбны мы или нет, мы просто выскочили оттуда. Это был не последний случай, когда выстрел из автомата АК-47 в ночной темноте привел к внезапному завершению операции. И могу честно признаться, что этот звук мне никогда особо не нравился.

Нашей следующей задачей было собрать подгруппы вместе, потому что к тому времени у нас прекратилась с ними связь. Наконец нам удалось отозвать две другие подгруппы, одну на севере, другую на юге, обратно к аварийному пункту сбора. К тому времени вокруг нас было достаточно суматохи, чтобы разбудить спящего дракона, поэтому никто не чувствовал необходимости задерживаться. Мы двинулись в обратный путь по тому же маршруту, по которому проникли, тщательно избегая оборонительных позиций, откуда теперь слышались звуки пробуждающихся и готовящихся к новому дню солдат. На окраине базы мы встретились с Патти, который по-прежнему дежурил у аварийного пункта сбора и охранял наше снаряжение.

Темного времени оставалось всего час, и мы использовали его с максимальной пользой, побежав на запад, прочь от базы, а затем, в попытке обмануть и запутать врага, повернув на север и начав применять различные способы противодействия выслеживанию. В конце концов, мы свернули на запад, затем повернули на юг, разделяясь, меняя направление, идя назад по своим следам и вообще ведя себя непредсказуемо. К девяти утра стало понятно, что парни из ФАПЛА организовали массированное преследование. Позади себя мы отчетливо слышали, как приближаются машины, продираясь через растительность и сквозь кустарник. Транспортные средства также передвигались по дороге к западу от нас, вероятно, высаживая блокирующие группы, чтобы отрезать нам путь. На востоке нас блокировала река Куито. На юге протекала река Кубанго (Каванго) — и ее еще предстояло пересечь, когда мы туда доберемся.

От меня зависело, что делать дальше: либо демаскировать операцию, вызвав для эвакуации вертолет, либо вступить в бой и рискнуть тем, что кто-то из военнослужащих нашей группы будет пойман. Я выбрал легкую поездку домой. «Пума»⁴⁶ подобрала нас примерно в 15 км к северу от границы, буквально выхватив нас из-под носа у группы преследования. Дело было довольно неприятным, поскольку южноафриканские силы обвинили бы в агрессии против МПЛА, а мне предстояло ответить за то, что стал причиной международного инцидента. Правительство ЮАР, конечно же, категорически и решительно отрицало свою причастность и просто переложило вину на УНИТА.

По крайней мере, мы не оставили после себя ни снаряжения, ни раненых солдат, ни трупов. Это, безусловно, принесло бы мне золотую медаль. Но одно хорошее событие все же произошло: я поклялся, что больше никогда не буду проводить ближнюю разведку объекта с группой из восьми человек или приближаться к логову льва при растущей Луне.

*****

Когда уровень адреналина подскакивал, постоянным спутником становился страх, и, как любому молодому солдату, мне нужно было научиться справляться с ним. Мои сослуживцы справлялись со своими страхами и неуверенностью по-разному, часто с помощью чрезмерного употребления алкоголя. Поскольку спиртного я не употреблял, мне пришлось искать другие способы выпускать пар. Помимо веры в Бога, а также крепкой связи с родителями, я выработал свои собственные методы борьбы со страхом.

Прежде всего, я понял, что должен полностью примириться с бушем. Если одиночество в вельде давно уже стало для меня вторым «я», то привнесение в него дополнительного фактора опасности требовало совершенно иного мышления. Эта опасность проявлялась в самых разнообразных формах, — будь то от представителей животного мира, которые водились в большинстве районов наших операций, или от постоянно присутствующей угрозы реального и опасного врага. Даже угроза быть обнаруженным кем-то из местного населения, находясь на позиции в непосредственной близости от противника, заставляла адреналин бурлить. Поэтому мы тренировались при любой возможности. Когда была возможность, я ночевал в полевых условиях — в одиночестве. Во время отпуска в Южной Африке я часто в одиночку уходил в походы или кемпинги. Также я поддерживал себя в форме, совершая долгие, утомительные пробежки, чтобы очистить свой разум.

Второй способ совладать со страхом заключался в том, чтобы планировать операции в мельчайших подробностях, составляя план действий на каждый возможный сценарий, который может пойти не так, а затем отрабатывая каждый из них в таких же мельчайших деталях. В-третьих, поскольку в годы своего становления я полюбил классическую музыку, особенно оперу, я слушал ее как средство снятия напряжения и расслабления нервов.

Хотя небольшая разведывательная группа могла двигаться скрытно и легко прятаться, она была ограничена в огневой мощи и могла действовать только в оборонительном ключе. Мариус Хибберс был крупным и крепко сложенным выходцем из сельской местности Южной Африки, который пришел в подразделение примерно в то же время, что и я. Вместе мы создали крепкую разведгруппу из четырех человек, взяв туда также двух недавно обученных бушменов-васкелов. Вчетвером мы провели ряд разведывательных операций в юго-западной Замбии.

Однажды темной ночью мы приближались к району нашей цели, расположенной недалеко от Калаболелвы, вдоль реки Замбези. Предположительно, отряды СВАПО направили свои группы на юг, чтобы выставить вдоль реки посты охранения. Нашей задачей было подтвердить присутствие этих постов и определить их точное местоположение — работа, аналогичная той, которую я выполнял с Франни дю Тойтом в том же районе в прошлом году.

В то время по всей юго-западной Замбии между реками Квандо и Замбези бродили крупные стада слонов. Буш был пышным и зеленым. Во время вывода группа хорошо поработала и легла спать около 22:00, чтобы хорошо выспаться перед тем, как на следующий день двинуться в путь. Хотя приближаться к реке в дневное время было неразумно, поскольку берег был густонаселенным, нам нужен был дневной свет, чтобы обнаружить признаки присутствия противника.

Около полуночи я проснулся от толчка. Хибберс держал одну руку на моем запястье, другую — у моего рта.

— Слоны, — прошептал он, указывая в темноту, откуда до меня доносился треск веток и урчание их желудков.

— Все в порядке, это всего лишь слон, — ответил я, констатируя очевидное. Уже потом я понял, что он вылез из своего спального мешка и сидит наготове с оружием. Сидели даже два бушмена, которых обычно гиганты из буша ничуть не беспокоили.

— Они слишком близко, — сказал Хибберс и указал пальцев вверх. Только тогда до меня дошло, что один из слонов практически навис над нами. Черная дыра в небе надо мной оказалась громадным туловищем животного. Очевидно, пришло время отходить.

Не подумав, я сделал то, что едва не привело к катастрофе. Поговаривали, что ритмичные удары палкой по дереву или даже по магазину винтовки отпугивают зверей (предположительно, это напоминало стук барабанов, который якобы укоренился в сознании слона как признак опасности, поскольку указывал на присутствие человека), поэтому я начал бить по своему магазину палкой, которую мне удалось найти в темноте.

Но этот слон явно не читал руководство по «ритмичному стуку барабанов в африканском буше», так как он испуганно фыркнул… и рванул к нам.

К счастью, к этому времени я уже вылез из своего спального мешка и был готов к поспешному отступлению. Нашим спасением стал ствол большого дерева, под которым мы устроились на ночлег. Проскользнув вместе с Хибберсом за него, мы побежали к дереву мопане, силуэт которого виднелся в темноте. Оба бушмена растворились в ночи, за ними последовал разъяренный слон. Я же забрался на мопане, мой напарник последовал моему примеру.

Как только ночь вокруг нас успокоилась, мы обнаружили, что цепляемся за ветви молодого деревца, находясь едва ли в пяти футах над землей. Слон мог бы сорвать нас, как спелые фрукты.

После того как я собрал всех — и восстановил часть своего пошатнувшегося достоинства, — мы собрали свое снаряжение и двинулись по азимуту, поскольку уже наступал рассвет нового дня.

Во второй половине дня мы достигли района нашей цели в окрестностях Калаболелвы. Согласно разведданным, подразделения СВАПО должны были находиться на восточной стороне дороги, ведущей вниз к Сешеке, в населенном районе, расположенном между дорогой и Замбези. По мере приближения к дороге мы поняли, что буш слишком открытый, чтобы затаиться в нем днем, поэтому пришлось дожидаться последних лучей Солнца.

Точное расположение вражеского поста нам было неизвестно, а пытаться обнаружить его в темноте было бы самоубийством, поэтому мы решили выставить на ночь пост прослушивания недалеко от дороги, зная, что еще до рассвета нам придется отойти от населенного пункта у реки.

Примерно в 22:00 к востоку от нас раздалась автоматная стрельба, а затем яростный вой слонов. Видимо, группа СВАПО столкнулась с таким же испытанием, как и мы накануне вечером, и теперь явно пыталась отпугнуть животных.

Вскоре мы услышали, как с севера по дороге приближаются машины, потом послышался шум погрузки на машину какого-то снаряжения, сопровождаемый разговорами и смехом. Затем нас осенило, почему военнослужащие так безразлично относились к своей позиции: они явно ожидали появления машин и готовились к отъезду.

Хибберс вдруг встал рядом со мной, с рюкзаком на спине и винтовкой наизготовку.

— Пошли! — произнес он.

— Куда? — спросил я.

— Нападем на них. Они не знают, что мы здесь. Сейчас у нас есть шанс.

Здоровяк выглядел абсолютно серьезным, что создало для меня проблему иного рода, поскольку он был непреклонен в том, что нам нужно немедленно атаковать ничего не подозревающего врага. Как я ни пытался ему объяснить, что это не входит в нашу задачу и что мы не можем вслепую атаковать группу врагов неизвестной численности в кромешной темноте, тем более что нас всего четверо, Хибберс по-прежнему был решительно убежден, что это уникальная возможность. Он был готов оставить нас и отправиться туда в одиночку.

Однако через некоторое время мы услышали, как транспортные средства уходят на юг, и буш вокруг нас снова затих.

С первыми лучами Солнца мы некоторое время изучали место, где враг располагал свою временную базу недалеко от дороги, и где они сели на транспортные средства. Никаких признаков их дальнейшего присутствия не было, из чего был сделан вывод о том, что подразделение СВАПО было переброшено ближе к границе. В течение следующих трех дней мы организовали свою эвакуацию, отойдя патрулем обратно к линии границы, и были подобраны нашими собственными бойцами из тактического штаба.

Из своего же первого боевого выхода в составе разведгруппы из двух человек я вынес одни из наиболее ценных уроков, которые когда-либо получал. Мы с Тинусом ван дер Мерве получили задание провести разведку объектов ЗНДФ вокруг Сешеке, чтобы определить, есть ли среди них подразделения СВАПО. Все объекты находились на северной стороне асфальтированной дороги, протянувшейся с востока на запад вдоль реки Замбези, которая в этом месте образует естественную границу между Замбией и Каприви.

Мы вдвоем, будучи новичками в этой игре в разведку малыми разведгруппами, начали отрабатывать свои действия. В темное время суток мы ползали вокруг базы «Омега» и близлежащих лагерей в Каприви, снова и снова отрабатывали порядок действий на случай нештатных ситуаций, а также навыки действий на пунктах сбора. Когда мы были готовы, то явились в штаб сектора в Катима Мулило и доложили свой план. После этого, одной темной ночью, после того, как на протяжении двух дней мы внимательно наблюдали за противоположным берегом, инженерное подразделение переправило нас через Замбези.

Для этого разведывательного выхода мы решили, что лучше всего надеть гражданскую одежду и африканские парики, которые мы коротко подстригли, чтобы они более или менее походили на местную африканскую прическу. Патти купил совершенно новые брюки цвета хаки, а я надел свои мягкие серые фланелевые брюки, оставшиеся еще со школьных времен. Поскольку штаны защитного цвета были доставлены в «Омегу» только в день нашего выхода на сопредельную территорию, у нас не было времени в них потренироваться. Ошибка номер один.

Новые штаны Патти давали о себе знать всякий раз, когда он двигался, — трение материала между ногами создавало характерный шуршащий звук. Я шел впереди и должен был прислушиваться к деятельности противника и не особо приветствовал подобное дополнение к явно слышимой ночной жизни. Но чем больше я просил его соблюдать тишину, тем больше он раздражался. Всю ночь нас сопровождало надоедливое и действовавшее на нервы «шур-шур» штанов Патти, которое соблазнило всех собак южной Замбии присоединиться к хору своих гавкающих собратьев, когда мы двигались через краали вдоль берега реки. В конце концов мой напарник стал передвигаться, раздвинув ноги, что, должно быть, было неудобно и утомительно.

Во время выхода мы в основном ходили босиком, чтобы свести к минимуму количество оставляемых отпечатков ботинок. На второе утро, пройдя бóльшую часть ночи, привязав ботинки к своим рюкзакам, мы перед самым рассветом забрались в наше укрытие, и тут вдруг до меня дошло, что один из моих ботинков пропал. Должно быть, ночью он отвязался и свалился с моего рюкзака. Пришлось мне бежать обратно уже почти при дневном свете, но я с облегчением обнаружил ботинок в том месте, где мы делали последний привал. К Патти я вернулся как раз в тот момент, когда по тропинке в свою школу уже пошли первые дети.

В последнюю ночь нашего выхода у нас оставалась еще одна цель — взводный опорный пункт и огневые позиции в конце взлетно-посадочной полосы аэродрома Сешеке, к северу от асфальтированной дороги. Не придумав ничего лучше, мы с Патти спрятали свои рюкзаки и АК-47 в нескольких сотнях метров от цели — сильно грамотные и нетерпеливые, мы решили проникнуть на территорию базы только с пистолетами. Я полз впереди, напарник следовал на некотором расстоянии позади. И тут из ниоткуда нарисовался охранник и стал светить в меня тусклым фонариком.

Я застыл, не зная, опознал ли он в этом ползущем инородном предмете человека или нет, и смотрел, как он копошится в темноте, явно не уверенный и не решающийся открыть огонь по тому, кого не мог определить. В следующий момент он отпустил руку, и довольно большой камень, выпущенный словно из катапульты, ударил меня по бедру — но не по заднице, как утверждали мои товарищи из спецназа на протяжении многих лет!

Мы побежали, стараясь придерживаться нужного направления, чтобы забрать в темноте свое оружие и рюкзаки. В конце концов, усевшись, мы попытались определиться с планом дальнейших действий, поскольку рюкзаки теперь находились в неправильном месте, слишком близко к вражеской базе. Прежде чем нам удалось найти какое-либо разумное решение, стало ясно, что от асфальтированной дороги и реки нас отрезали. С территории базы в нашу сторону двигались машины, а люди возбужденно переговаривались по всему маршруту нашего отхода на юг. Побежав в ту сторону, мы бешено стреляли в буш из своих пистолетов, и прорвались сквозь строй солдат, которые нас почти окружили.

В возникшем хаосе мы с Патти разделились, и каждому из нас пришлось добираться до реки самостоятельно. Однако, конце концов, благодаря многочасовым тренировкам, нам снова удалось найти друг друга в темноте с помощью специального свиста, который мы усовершенствовали именно для подобных чрезвычайных ситуаций.

Лодка уже была готова к эвакуации, и мы благополучно и вовремя добрались до пункта сбора, испытывая огромное облегчение от того, что не пострадали. На берегу Замбези, в ожидании лодки, Патти, который в то время не был особенно религиозным, потянул меня за рубашку и сказал:

— Давай помолимся, дабы возблагодарить Господа нашего…

Вскоре после этого последовал мой второй боевой выход в составе малой разведывательной группы. Меня вместе с Кобусом «Клопписом» Клоппером отправили в район моего первого разведвыхода, в буйные заросли между реками Замбези и Квандо. Наша задача состояла в том, чтобы заминировать дорогу, тянувшуюся с севера на юг вдоль западного берега реки Замбези. Чтобы мина не взорвалась случайно и не ранила гражданских лиц, мы должны были мастерски подорвать заряд под военным автомобилем, предпочтительно принадлежащим СВАПО.

Перейдя ночью границу, мы прошли около 30 км до целевого района, тщательно применяя приемы антиследопытства. Поскольку стояла зима и большие площади на пастбищах были выжжены, передвижение было крайне медленным. На третью ночь Клоппис заложил на дороге мину, пока я вел наблюдение. Чтобы сокрыть свои следы и убрать землю из ямы, которую он выкопал, Клоппис воспользовался своим спальным мешком, проволочив его по поверхности дороги. Перед рассветом я переместился на 100 метров вверх вдоль дороги, чтобы вести наблюдение и предупредить о приближении машин с севера, а он нашел место, откуда мог наблюдать за дорогой, уходящей в долину на юг, и ждать подходящей цели.

Дневной свет застал нас окопавшимися на обочине дороги, укрытыми сухой травой и листьями. Мне повезло, я нашел нору муравьеда, в которую заполз наполовину, прикрыв только голову, плечи и свой АК сухими листьями, лежавшими вокруг. Затем началось долгое ожидание.

На протяжении всего дня нам приходилось сохранять бдительность, так как по дороге постоянно ходили люди, а мы лежали всего в трех метрах от нее. В какой-то момент, когда семейство бабуинов, расположившееся в кустах позади меня, начало надо мной насмехаться, я было подумал, что все, меня раскрыли. Мимо проходила группа женщин, которая начала кричать, указывая на обезьян прямо поверх моей головы. Заметили ли они меня? Нужно ли как-то действовать? Я решил оставаться неподвижным, и в конце концов женщины развернулись и ушли, продолжая смеяться над взволнованными павианами. Они даже не заподозрили, что я лежу прямо у них под носом! Никогда еще я не был так счастлив, что на меня не обратили внимания женщины!

Клоппису тоже пришлось пройти через подобное испытание, когда та же группа женщин остановилась, чтобы изучить следы волочения его спального мешка по дороге. Каким-то непостижимым, чудесным образом они не заметили его, лежащего в трех метрах от них, под кустом терновника, усыпанного сухими листьями.

В то время каждое наше действие и каждая реализованная идея осуществлялись методом проб и ошибок, поскольку у нас не было ни руководства по «малым разведывательным группам», ни какого-либо иного опыта, который можно было бы использовать. Во время тех разведывательных действий мы даже не понимали, что на самом деле проводим операции малых групп, в то время как эта концепция считалась в разведывательно-диверсионных отрядах совершенно революционной.

Способ действий, который мы с Клопписом использовали, чтобы продержаться длительное время и остаться незамеченными, заключался в том, что мы складывали рюкзаки примерно в 200 метрах от дороги, на легко определяемом месте, которое также служило аварийным пунктом сбора. После этого еще до рассвета мы выдвигались на свои позиции, имея при себе только разгрузочный жилет и небольшой рюкзак («мешок СВАПО», как мы его называли) с запасом еды и воды на день. После рассвета, мы оба уже должны были окопаться и обустроиться как можно удобнее в таком положении, в котором малейшее движение могло нас раскрыть.

Питание состояло из холодной пищи в специальной упаковке, которая не издавала шума при открытии, а сама еда не давала запаха. Воду мы пили через пластиковую трубку из фляги в мешке СВАПО, который был хорошо скрыт вместе с остальной разгрузкой на наших телах. О том, чтобы облегчиться, не могло быть и речи, хотя мне удавалось понемногу выпускать жидкость в углубление, служившее мне укрытием, — не без того, чтобы не испортить брюки и ботинки.

С последними лучами Солнца мы оба отходили к пункту сбора, устанавливали связь со штабом, быстро перекусывали, облегчались и уходили в укрытие на ночь, чтобы до рассвета быть готовыми повторить порядок действий предыдущего дня.

Операция прошла успешно, поскольку Клоппис взорвал мину точно в нужный момент под носом автомобиля, приближавшегося с юга. Целью оказался «Лендровер» высокопоставленного функционера СВАПО. Во время этой операции я понял, насколько важно терпение. И еще я обнаружил, как легко скрыть свое тело с помощью небольшой толики творческого обмана.

Хотя подобные операции проводились на тактическом уровне и, вероятно, не имели большого значения для более широких военных мероприятий, они предоставляли бесценные возможности для обучения. Мы медленно, но верно накапливали богатый опыт и создавали уникальный modus operandi⁴⁷ для последующих боевых операций.

В моем сознании концепция использования разведгруппы из двух человек вскоре стала синонимом разведывательных операций. Поначалу мне пришлось сильно перестраивать свой образ мышления, чтобы оставить остальную часть группы, основную часть боеприпасов и вспомогательное оружие позади. Теперь же это стало второй натурой. Любая группа численностью больше трех человек становилась потенциальной жертвой. Когда разведывательная группа состояла из двух человек, значительно упрощалось скрытное передвижение и противодействие следопытству и выслеживанию, поскольку каждый человек был более бдителен и автоматически обращал внимание на каждую мелочь.

К этому времени мои коллеги в разведывательном отряде приняли концепцию малой группы как идеал для операций ближней разведки. К счастью, коммандант Опперман и майор Ульшиг в 70-м секторе (Катима Мулило), благодаря своему тесному взаимодействию с разведывательным отрядом, предоставляли командирам групп свободу действий в выборе состава своих групп для операций в Замбии.

Однако, когда в середине 1980 года мы начали проводить операции в южной Анголе, то выяснилось, что командиры 10-го сектора (Ошакати) и 20-го сектора (Рунду) не слишком охотно соглашались отправлять группы численностью менее восьми человек. Скорее всего, это было основано на общепринятом мнении, что любая группа численностью меньше пехотного отделения из десяти солдат будет слишком уязвима.

5

Реальности войны: боевое патрулирование в Анголе

В декабре 1980 года силы СВАПО активно действовали в районе Эенханы, — поселения и передовой военной базы в центральной части Овамболенда, недалеко от границы. Согласно перехваченным данным, подразделения Восточного фронта СВАПО располагались к северо-востоку от скопления ангольских деревень под общим названием Мулемба. Их очень способный командир, известный только под боевым именем Мбулунганга, разместил свои передовые отряды примерно в 30 км от границы с Юго-Западной Африкой — на расстоянии, которое СВАПО считала достаточно большим, чтобы обезопасить себя от возмездия со стороны ЮАР. Один из самых подготовленных отрядов Мбулунганги был развернут в шане Охайпето.⁴⁸ Этот район служил перевалочным пунктом для проникновения повстанцев в сельскохозяйственные угодья Юго-Западной Африки в 1980 и 1981 годах.

Отряд СВАПО находился в состоянии повышенной боевой готовности, поскольку на протяжении 1980 года в этом районе действовал 32-й батальон. Более того, повстанцы выглядели исключительно агрессивными. Многочисленные боестолконовения с САДФ возникали по инициативе СВАПО — в удобное для них время и в удобных местах.

В течение 1980 года бойцы 31-го батальона все чаще стали появляться в районе ответственности 10-го оперативного сектора, включая Овамболенд и районы к северу от границы с Анголой. Причина этого была двоякой: во-первых, после того, как правительство Замбии дало СВАПО от ворот поворот, все трансграничные операции в этой стране были прекращены; а во-вторых, бушмены неуклонно наращивали свой боевой опыт и теперь были очень востребованы на других оперативных направлениях.

Хотя разведка и являлась для разведывательного отряда хлебом насущным, боевое патрулирование давало возможность отдохнуть от постоянного стресса, сопутствующего операциям малых разведгрупп. Во время одного из таких выходов в районе шаны Охайпето в декабре 1980 года мы решили, что будем использовать ту же скрытность и дисциплину, что и во время любого разведывательного выхода.

Наш боевой патруль состоял из трех разведгрупп по шесть человек с небольшой группой управления — я, радист и гранатометчик. Поскольку враг был очень активен, мы создавали временную базу только на одну ночь и уходили с нее до рассвета, не оставляя следов своего присутствия и используя способы антиследопытства, чтобы обмануть тех, кто мог обнаружить наши следы. Днем мы устраивали засаду на краю одной из шан, протяженных открытых пойм, распространенных в этом районе, и выставляли наблюдательный пост, чтобы вести наблюдение за открытой саванной и краалями, разбросанными по краям впадины.

Однажды, когда мы сидели в одной из таких засад, на наши позиции неожиданно вышли три повстанца. Мы с двумя командирами групп в этот момент как раз склонились над картой в центре нашей круговой оборонительной позиции, когда кто-то крикнул: «СВАПО!». У всех троих винтовки висели за плечами на ремне, и они не могли быстро привести их в боевое положение. Как только они поняли, что находятся не среди своих товарищей, то просто бросились оттуда во все стороны.

Один из солдат нашей группы схватил РПГ-7 и в горячке бахнул из него, не обращая внимания на своих товарищей. Мы втроем, склонившиеся над картой, бросились бежать, развертываясь в боевой порядок, как вдруг поняли, что бежим прямо под реактивную струю от РПГ. Я услышал голос, крикнувший: «Гранатомет!», — и у меня хватило ума тут же броситься на землю.

Реактивная струя от оружия отбросила меня вместе с двумя другими товарищами назад. Кроме обоженных бровей и поврежденных эго, никто не пострадал, и мы снова собрались с силами, развернувшись в редкую цепь, хотя атаковать теперь было нечего. Быстро собравшись, мы двинулись по вражеским следам, понимая, что в этом районе должен находиться крупный отряд врага.

Трое бойцов СВАПО шли налегке, с минимумом снаряжения, только оружие и разгрузки — явный признак того, что они патрулировали окрестности шаны. Дважды мы находили позиции, где их отряд разбивал лагерь, с неглубокими траншеями и хорошими маршрутами отхода. Местность усеивали многочисленные свежие следы, но к вечеру врагов мы больше не обнаружили и решили отойти от шаны на ночевку.

Но в ту ночь покой нам только снился.

К полуночи повстанцы заявили о своем присутствии, обстреляв позицию вдоль кромки шаны, где мы искали их ранее. Затем, постепенно, ввиду отсутствия ответа с нашей стороны, они перенесли свой огонь дальше в буш в направлении нашего укрытия.

Каждый, кто подвергался ночному минометному обстрелу, знает этот тошнотворный страх, который возникает из-за неопределенности, когда не знаешь, куда упадет следующая мина. Нет ничего более нервного, чем слышать звук 82-мм смертоносной штуковины, вылетающей из трубы в ночь на некотором расстояним, а затем ждать, когда она взорвется. В это мгновение в голове и у тебя, и у минометчика возникает один и тот же вопрос: найдет ли мина свою цель?

И все же я решил не открывать ответный огонь, поскольку наш 60-мм патрульный миномет не обладал такой дальностью стрельбы, как их 82-миллимитровки. Кроме того, у нас было ограниченное количество мин, и мне не хотелось выдавать нашу позицию. По опыту мы знали, что ветви деревьев над головой могут вызвать несколько воздушных подрывов, и нам оставалось только молиться, чтобы минометный огонь не приблизился к нам. Мы не окапывались, так как должны были двинуться в путь еще до рассвета (хотя, как только услышали, как из трубы вылетает первая минометная мина, все начали бешено зарываться в мягкий песок).

В конце концов, 82-мм мины своей цели не нашли, но это все равно было нервное потрясение. Я много раз вступал в бой с противником и подвергался гораздо более точному минометному и артиллерийскому обстрелу, а позже даже попадал под атаки самолетов, но неопределенность той ночи по-прежнему остается в моей памяти.

Еще до рассвета мы двинулись в путь и вскоре обнаружили оставленные позиции противника — шестьдесят хорошо подготовленных ячеек, расположенных в форме буквы «Г», с ямой под миномет на стыке позиций. Осматривая сюрприз, который приготовили для нас СВАПОвцы, нам оставалось только возблагодарить свои счастливые звезды за то, что мы не бросились туда вслепую. Отряд противника был готов к нашему появлению, и, если бы мы пошли по следам трех бойцов СВАПО накануне вечером, то угодили бы прямо в их засаду. В тот день мы прошли по следам десять километров на север, но были вынуждены отказаться от этой попытки, когда достигли своей разграничительной линии, поскольку следы вели в район ответственности 32-го батальона.

Когда я доложил об этом, в штабе нам приказали переместиться в безопасный район и обеспечить посадочную площадку для пополнения запасов. Мне это показалось странным, так как снабжение я не запрашивал, и нам не хотелось, чтобы наша позиция оказалась демаскированной, однако мы выдвинулись вперед и организовани охранение посадочной площадки. В 17:00 того же дня «Пума» из Эенханы доставила каждому из нас по горячей жареной курице, завернутой в фольгу, ледяную колу и пакет молока длительного хранения.

Это было 26-го декабря 1980 года, и такое пополнение стало прекрасным рождественским подарком. На своем крайней ночевке мы организовали пиршество, хорошо разместившись, с товарищами, прикрывающими друг друга. С последними лучами Солнца мы переместились в укрытие, и под ярким звездным небом я думал о своей семье, которая сейчас собралась вместе и вечером делила подарки и радовалась вести о Рождестве.

В ту ночь, несмотря на подавляемый страх и неуверенность в том, что принесет нам следующий день, я выработал персональный подход к жизни, личную философию, которая стала своеобразным мерилом на все то время, пока я выполнял тайные задания в странах, в которых скрывались вражеские силы. Мысленно я выходил из своего тела, смотрел вниз на себя, лежащего под звездами в чужой стране, и задавал себе один вопрос: «Где бы я предпочел быть в данный момент?» И если я честно отвечал сам себе: «Нигде. Я хочу быть именно здесь», — то моя душа наполнялась покоем, несмотря на все свои страхи и неуверенность, поскольку знал, что все было именно так, как и должно было быть. Я принял решение быть там, и был готов взять на себя всю ответственность за это.

Зачастую это было легче сказать, чем сделать, но такая философия руководила мной и оставалась верной до тех пор, пока я занимался специальными операциями. В последующие годы службы в спецназе я переживал периоды постоянного и экстремального стресса, и во время них заново испытывал все старые страхи — меня даже накрывали воспоминания о близких боестолкновениях во время службы в разведывательном отряде 31-м батальона. Но сущность такого подхода к жизни провела меня через многие сложные ситуации, не только во время специальных операций, но и на более позднем этапе моей жизни, когда я участвовал в экстремальных спортивных мероприятиях, и в конечном итоге, во время 200-километрового одиночного перехода по одной из самых бесплодных песчаных пустынь на земле — Руб-эль-Хали, или «Пустой квартал», в Саудовской Аравии.

В ту ночь я заснул с набитым животом и счастливыми воспоминаниями о своих близких, зная, что встречу вызовы нового дня обновленный телом и духом.

В 1981 году Западный фронт СВАПО предпринял ряд глубоких рейдов из своей базы, располагавшейся в окрестностях Каамы, через границу в Каоколенд, — бесплодную полупустыню, граничащую с пустыней Намиб. Разведывательному отряду 31-го батальона была поставлена задача провести ряд операций в Анголе по обе стороны реки Кунене. Цель заключалась в том, чтобы выявить передовые позиции СВАПО, которые могли бы служить перевалочными пунктами для групп, проникающих вглубь Юго-Западной Африки.

Операции эти, проводимые из Руаканы, во многом отличались от того опыта, который я получил до этого момента. Прежде всего, местность была покрыта деревьями мопане, а грунт был твердый, в отличие от плотного песка, который покрывал весь Овамболенд до восточных и центральных районов южной Анголы. Подлесок был относительно редким, что означало, что нам редко когда удавалось находить хорошее укрытие и поэтому мы никогда и нигде не задерживались. Еще одним отличием была пересеченная горная местность к западу от водопада Руакана. Это был целый мир, отличавшийся от поросшей густой растительностью саванны Овамболенда.

В отличие от тактического штаба, который мы организовали в Катима Мулило, в Руакане у нас была уютная маленькая комната с радиостанцией в бункере, которая служила нам пунктом управления. Вначале наша передислокация была временной, поскольку нам нужно было познакомиться с местностью и, что более важно, убедить руководство 20-го сектора в Ошакати в том, что мы подходим для этой работы. Поэтому все наши первые разведвыходы проходили на «безопасной» стороне реки Кунене, — в основном это были неглубокие вылазки, призванные определить, хватит ли у СВАПО смелости переправиться, чтобы создать передовые базы или проникнуть глубже в Юго-Западную Африку.

На тот момент стратегическая позиция САДФ была несколько ограничена, поскольку официальная позиция Претории заключалась в том, что в Анголе южноафриканских войск не было. Поэтому захват южноафриканского солдата по ту сторону границы стал бы для ангольцев крупным призом. В то же время Претория пыталась убедить скептически настроенный мир в справедливости наших действий и получить доказательства того, что МПЛА поддерживает СВАПО. Как всегда, военные действия определяла политика.

Чтобы снизить риск захвата военнослужащих южноафриканской армии в плен, территориальное командование Юго-Западной Африки издало приказ, согласно которому регулярным войскам ЮАР запрещалось проводить операции в составе подразделений силой меньше отделения или десяти человек. Это правило также распространялось на все подразделения, постоянно находящиеся в оперативном районе, включая 31-й и 32-й батальоны.

Я поначалу подумал, что этот приказ был шуткой. Отделение из десяти человек было чрезвычайно уязвимо, особенно если солдаты не были обучены тонкостям тактики малых подразделений. Они оставили бы следовую дорожку, такую же четкую, как шоссе, подняли бы ненужный шум, и при этом у них все равно не хватило бы огневой мощи, чтобы противостоять крупным силам противника.

После обсуждения этого вопроса со своим начальством, как в 10-м секторе, так и в 31-м батальоне, мы пришли к компромиссу: отныне все разведывательные операции будут проводиться в составе отделений по десять человек, которые будут включать в себя две группы по пять человек — каждая под управлением своего командира. Обычно отделение из десяти человек применялось под руководством одного тактического штаба, однако мы решили, что две группы по пять человек будут действовать самостоятельно, каждая в своей зоне ответственности, но на так называемой дистанции поддержки друг от друга. Это решение устроило всех, и нам удалось несколько растянуть эту «дистанцию поддержки».

В то время, когда мы действовали из Руаканы, я на несколько недель был выведен из строя после того, как заразился малярией. Однажды, занимаясь физической подготовкой с оперативным персоналом базы, я вдруг почувствовал себя очень плохо. После этого у меня сильно разболелась голова и началась неконтролируемая рвота.

Малярия свалила меня с ног. Лежа в тесном, жарком изоляторе на «Урагане», — аэродроме и пункте временной дислокации артиллеристов под Руаканой, я потерял сознание, и лихорадка унесла мой разум в ужасные дали. Меня одолевали странные галлюцинации о полчищах бойцов СВАПО, падающих с деревьев на мое тайное убежище. В следующий момент я снова оказывался на зеленых пастбищах вдоль реки Оранжевая со своей семьей. Помню, как в какой-то момент между этими приступами лихорадки мои товарищи пришли проведать меня, и я с потрясением понял, что они прощаются со мной. Но постепенно я вышел из этого ужасного состояния и в течение трех-четырех дней постепенно приходил в себя.

Я был слишком слаб, чтобы отправиться на боевую службу, и, поскольку в оперативном районе было зафиксировано несколько случаев церебральной малярии, меня поместили в госпиталь Ошакати для наблюдения. После выписки я взял двухнедельный отпуск, прилетел домой и провел драгоценное время со своими родными в Апингтоне.

Во время многочисленных операций в Анголе и Замбии я имел честь видеть рядом с собой Ксиватчу Шекамбе. И по сей день я считаю его одним из лучших солдат в буше, с которым я когда-либо работал. Он обладал удивительным чувством ситуационной осведомленности, которое зачастую граничило с предчувствием, шестым чувством, которое позволяло ему понимать и предсказывать развитие тактической обстановки.

Ксиватча обладал почти сверхчеловеческими навыками следопытства. В подразделении рассказывали историю о том, как его предыдущий командир взвода в роте «А», молодой лейтенант, поспорил с некоторыми белыми южноафриканскими следопытами во время учебного курса в Каманджабе. Наш молодой лейтенант похвастался, что нет такого следа, по которому не могли бы пройти его бушменские следопыты. Тогда белые южноафриканцы выставили своего лучшего следопыта, чтобы он проложил след для бушменов из 31-го батальона. Ксиватчу отправили на выслеживание.

Не зная его, белые следопыты решили во что бы то ни стало выиграть пари. Чтобы сбить Ксиватчу со следа, следы были проложены на открытой местности, а затем сворачивали на большую лужайку перед зданием столовой. Белый следопыт расположился в баре, откуда мог бы наблюдать, как бушмен будет пытаться «поднять след». Ксиватча немного замешкался в том месте, где следовая дорожка выходила на траву, а затем направился прямо к бару, следуя по линии через лужайку, которую белый следопыт использовал десять минут назад.

Своими спокойными и решительными действиями Ксиватча часто спасал операцию от катастрофы. Так случилось и в тот раз, когда мы проводили разведку предполагаемой базы СВАПО в районе действий передового отряда ФАПЛА в поселении под названием Чиунга, расположенного на юге Анголы.

В рамках крупного наступления на отряды СВАПО, 10-й сектор оборудовал на территории Анголы передовую вертолетную площадку, или полевой аэродром. На нем располагались вертолеты, возле которых в готовности к вылету находились группы десантников по двенадцать человек с задачей действовать как силы быстрого реагирования в интересах рот 32-го батальона, развернутых для преследования противника.

Наша разведгруппа из 31-го батальона, под командованием недавно прошедшего подготовку лейтенанта из разведывательного отряда, была переброшена из Ондангвы на полевой аэродром и получила задачу обнаружить базу СВАПО. Я должен был работать в качестве заместителя командира группы. Выйдя с аэродрома, мы должны были на протяжении ночи преодолеть пешим порядком 20 км до цели, к рассвету обнаружить базу и вызвать силы быстрого реагирования для ее атаки.

Мы не понимали, что эта разведка должна была дать командиру повод для начала наступательных действий против роты ФАПЛА в Чиунге, поскольку существовали подозрения, что они укрывают повстанцев СВАПО. В то время войска ФАПЛА не считались вражескими, но южноафриканцев расстраивал тот факт, что СВАПО совместно пользовалась военной инфраструктурой с подразделениями ФАПЛА. Зачастую эти силы невозможно было различить, поскольку они использовали одно и то же вооружение и снаряжение.

К рассвету базу мы найти не смогли и поняли, что попали в беду. Теперь нам предстояло искать вражеский объект средь бела дня, что осложнялось тем, что наш обзор был ограничен по мере продвижения на восток, в сторону восходящего Солнца. К середине утра мы обнаружили доказательства того, что находимся поблизости от базы, но врага пока не видели. Вдруг на открытом участке омурамбы мы заметили группу солдат, убегавших от нашей позиции. Мы вместе с командиром группы выдвинулись вперед, чтобы организовать на дереве на краю омурамбы наблюдательный пункт, оставив остальную часть нашего патруля в относительном укрытии в буше.

Чтобы лучше просматривать омурамбу, командир настоял на том, чтобы взобраться на одно из молодых деревьев мопане, что сопровождалось большим количеством пыхтения, кряхтения и ругани. Среди всей этой суматохи я вдруг услышал другой звук, доносившийся с того направления, где находилась остальная часть нашей группы. Поначалу он напоминал далекий лай собак, но мы быстро распознали в нем крики людей, приближавшихся к укрытию. Раздалось несколько выстрелов, и мы вдвоем начали бежать обратно к своим товарищам.

К тому времени, когда мы достигли оставшейся группы, стычка переросла в полномасштабный бой. Мы автоматически начали отходить и перешли к хорошо отработанному порядку действий в «боевых двойках» (или «огонь-движение», когда один человек в паре передвигался под прикрытием огня своего товарища), в итоге разделившись на две группы, чтобы отходить в сторону обоих флангов наступающего противника. Вскоре моя подгруппа оказалась вне линии огня, и мы совершили отход, обогнув наступающего противника по кругу.

Командиру разведгруппы, Ксиватче, и третьему военнослужащему повезло меньше. К тому времени они оказались напротив открытой омурамбы на своем правом фланге, и в результате им пришлось отходить, находясь прямо на линии огня. Командир группы, не зная, погибли мы или продолжаем действовать, понял, что ему необходимо «качать» радиосвязь, чтобы вызвать силы быстрого реагирования, однако теперь они оказались прижатыми к открытому сухому руслу, не имея возможности выйти из боя.

В какой-то момент во время этого затяжного боестолкновения Ксиватча крикнул лейтенанту, чтобы тот оставался на месте и попытался установить радиостанцию и наладить связь, даже если это означало выступить против наступавших, значительно превосходящих сил противника. Затем он взял на себя обязанность защищать позицию, пока двое других пытались выйти в эфир.

Пока Ксиватча вел постоянный огонь, двое других установили связь, в результате чего вскоре на вертолете в тыл противника должны были быть переброшены силы быстрого реагирования Парабата. Начались тяжелые бои, которые продолжались почти весь день, но вскоре наши две подгруппы воссоединились и были эвакуированы на полевой аэродром.

Во время другого боевого выхода Ксиватча снова спас жизни своих товарищей, правильно оценив обстановку и отреагировав должным образом. В рамках операции под кодовым наименованием «Гвоздика» разведывательные отряды 31-го и 32-го батальонов должны были провести разведку маршрутов для некоторых боевых групп, которым предстояло продвигаться в южную Анголу в ходе операции «Протеа» в августе 1981 года. Задачей операции «Протеа» было уничтожение баз ФАПЛА в Ксангонго, Ондживе и Пеу-Пеу посредством комбинации специальных мероприятий (партизанских действий) и атак механизированных войск, а также уничтожение сил СВАПО в районе между реками Кунене и Кубанго.

Моя разведывательная группа вела разведку в интересах 30-й боевой группы от погранзнака №16, расположенного к северу от Омбаланту, до асфальтированной дороги, ведущей из Ондживы в Ксангонго на юге Анголы. В рамках общего наступления 30-я боевая группа должна была подойти к Ксангонго с востока, затем свернуть на север, чтобы нейтрализовать силы ФАПЛА в Пеу-Пеу, в то время как три другие боевые группы должны были атаковать сам Ксангонго. На этот раз я был вынужден взять группу из шести человек, чтобы мы могли «выстоять» в столкновении с врагом. К счастью, идея о группе из десяти человек для проведения разведывательных мероприятий к тому времени была признана нелепой.

В то время спорить я не стал, поскольку разведка маршрута не требовала такого же уровня скрытности и маскировки, как разведка объекта, и на самом деле, решил подойти к работе более агрессивно, организовав разведгруппу как боевой патруль. Таким образом, все взяли большое количество боеприпасов, имелось также групповое оружие. Настоящая причина всего этого заключалась в том, что мы, скорее всего, могли оказаться в ситуации ведения боя совместно с подразделениями боевой группы, и мне снились кошмары о том, что у нас заканчиваются боеприпасы и нам приходится выходить из боя прямо на глазах у наших военнослужащих.

И снова в состав группы вошел Ксиватча. Во время разведки мы кропотливо разрабатывали, записывали и запоминали маршрут, по которому могли бы следовать ночью, ведя боевую группу в направлении Ксангонго в кромешной темноте. Чтобы убедиться, что мы идем по верному пути, я взял рулоны туалетной бумаги и обматывал ими деревья и кусты на всем маршруте до асфальтированной дороги. Потом все очень смеялись, пытаясь представить, как патруль СВАПО мог бы «прочитать» обмотанные туалетной бумагой деревя — от «дерьмо идет в вашу сторону» до «begin solank gat skoonmaak».⁴⁹

На третий день операции, вместо того, чтобы закончиться боеприпасам, у нас закончился заряд батареи для радиостанции. На остатках заряда я запросил пополнение запасов, что и было проделано с помощью «Алуэтта», которому не требовалась большая посадочная площадка. Поэтому я оставил четырех парней в укрытии среди деревьев и отправился с одним бушменом на открытый участок в нескольких сотнях метров от нас. Пополнение запасов прошло гладко, и вскоре шум от двух «Алуэттов» утих, когда они исчезли на юге.

Я все еще разговаривал с летчиками по ОВЧ-радиосвязи, когда внезапно на площадку из нашего укрытия с дикими глазами выскочило два бушмена. Большие пальцы их ладоней, сомкнутых в кулак, были направлены вниз в привычном знаке — противник! Ксиватчи и его напарника нигде не было видно.

— SWAPO, baie, baie…!⁵⁰

— Сколько? — спросил я, и они хором закричали:

— Maar baie, baie, Luitenant. Miskien twintig of veertig!⁵¹

Я немедленно отозвал два уходящих вертолета, сумев передать сигнал, держа радиостанцию над головой. Летчики, жаждущие активных действий, медлить не стали.

В тот момент я ожидал худшего, думая, что два других бойца нашей группы перебиты противником. Мы цепью бросились обратно к месту укрытия, пригибаясь по мере приближения, но они все еще были там, Ксиватча и его напарник, охраняя наши рюкзаки и наблюдая, как враг движется мимо них, готовясь к атаке. Вдруг появились вертолеты, нарезая над головами круги.

Выйдя вшестером из укрытия, мы направились к позициям, где в последний раз видели основную массу врага, надевая на ходу свои ярко-оранжевые сигнальные панели, чтобы летчики могли нас распознать — стандартная практика для войск в зоне боевых действий в то время. Затем начался бой, и со всех сторон раздались выстрелы. Завязалась беспорядочная перестрелка, из-за густого кустарника невозможно было определить направление атаки противника, поскольку мы оказались прямо среди бойцов СВАПО. На фоне стрельбы, криков и грохота двух вертолетов, которые кружили над бушем и выпускали 20-мм снаряды, я отчаянно пытался удержать группу настолько близко друг к другу, насколько это было тактически безопасно.

Летчики, пытаясь в хаосе внизу разобрать, где свои, а где чужие, попросили меня показать люминисцентную сигнальную панель и собрать всю группу вместе. Чем больше я говорил им, что мы уже сделали это и держим строй для прочесывания, тем больше они возражали, что нас больше шести и мы не в линии. Выяснилось, что некоторые СВАПОвцы, зная, что у них нет шансов выжить, когда они будут изолированы и замечены с вертолетов, ловко вклинились в наш строй, перемещаясь от укрытия к укрытию в густом подлеске на флангах нашей цепи зачистки.

Комбинируя огонь и передвиждение в «боевых двойках», мы продвигались через место боестолкновения, выкрикивая команды и ведя постоянный беспокоящий огонь по зарослям, в которых мог укрываться противник. Через несколько сотен метров кустарник расступился, и стало понятно, что противника больше нет. Затем из места боя, откуда мы только что вышли, раздались очереди из АК-47. Летчики вызвали нас обратно в зону поражения и сделали круг над районом, пока мы возвращались к месту стрельбы, где вскоре снова вступили в ближний огневой бой с бойцами СВАПО. Они прятались в буше и, вероятно, находились в таком же замешательстве, как и мы, не зная, с какого направления идет атака. Под прикрытием ведущего ударного вертолета, кружащим над головой, мы в итоге пронеслись через этот участок не менее четырех раз, в то время как другой вертолет прикрывал вероятные пути отхода.

У меня никогда не было привычки считать головы, или «убийства», поскольку подсознательно, а позже и осознанно, я не мог заставить себя поверить, что три или четыре трупа могут повлиять на исход войны. Но в ВВС заявили о шести убитых, и чего бы это ни стоило, они погрузили тела и груды АК-47 на борт вертолетов «Пума», отправленных в район после боя — для изучения офицерами разведки. Группа же, получив дополнительные боеприпасы и воду, продолжила разведку маршрута.

На нашем крайнем привале вечером я подсел к напарнику Ксиватчи и спросил его, почему они остались в укрытии в начале дня перед лицом такой подавляющей силы противника.

— Ксиватча… — ответил он, — это Ксиватча настоял на том, чтобы мы остались. Когда бушмены убежали, мы не знали, известно ли вам о боевиках, и о том, что они готовятся к нападению. Поэтому он хотел, чтобы мы охраняли снаряжение и открыли огонь, когда они появятся — чтобы вовремя вас предупредить.

После разведки мы отошли к границе и встретились с подразделениями 30-й боевой группы для подготовки к операции «Протеа». Разведгруппа села на два головных «Рателя»,⁵² и на рассвете 23-го августа 1981 года 30-я боевая группа пересекла границу с Анголой. Поскольку внутри БМП не осталось свободного места, нам с Ксиватчей пришлось сидеть на броне, держась за оружие и поручни. Было жутко холодно; несмотря на наличие одеял, холод пробирал до костей. Тем не менее, мы вели боевую группу до асфальтированной дороги, ведущей в Ксангонго, проходя в темноте мимо призраков из туалетной бумаги на своем пути.

Когда боевая группа в конце концов достигла дороги и повернула на запад в сторону города, уже рассвело. Я сильно замерз, но времени на жалость к себе не было, поскольку ребята шли в бой и были настроены вполне серьезно. К этому времени я остался единственным болваном, сидевшим наверху головного «Рателя», поскольку Ксиватче было приказано сидеть внутри, а места для меня все равно не оставалось. Я улегся на броню за турелью, и каждый раз, когда пулеметчики выпускали очередь по кустам слева и справа, я сжимался еще больше.

К счастью, сопротивление было относительно слабым, так как к тому времени, как мы прошли мимо вражеских позиций, их защитники уже отступили, — вероятно, понимая, что будут отрезаны, как только основные силы охватят Ксангонго.

Тридцатая боевая группа в боях за город не участвовала, так как ее задачей было блокировать Пеу-Пеу и затем действовать в качестве отсекающих сил во время атаки на Ксангонго. В конечном итоге моя разведгруппа была переброшена по воздуху к основной части 31-го батальона, составлявшему основу 50-й боевой группы под командованием командира батальона Франса Ботеса. Эта боевая группа должна была участвовать в мобильных операциях в рамках операции «Дейзи» в глубине территории, контролируемой СВАПО, в районах Эвале и Нехоне.

6

Операция «Дейзи», ноябрь 1981 г.

Операция «Дейзи» была по сути частной общевойсковой операцией, направленной на нейтрализацию сил СВАПО на участке местности между реками Кунене и Кубанго (Каванго) в провинции Кунене. Мне она вспоминается как серия боестолкновений вдоль маршрута по мере того, как мы продвигались вглубь Анголы. Во время своего крайнего совещания коммандант Ботес заявил подчиненным командирам: «Мы последуем по этому маршруту мимо Эвале и Мупы в направлении Кувелаи, и по ходу дела устроим им кровавую баню…».

Это заявление дало нам повод для шуток, потому что не могли себе представить, что отряды СВАПО будут сидеть и ждать, пока мы «дадим им по носу». К нашему удивлению, все вышло именно так, как и предсказывал Ботес. Выяснилось, что их отряды к северу от Мупы ждали пополнения запасов в тот самый день и по тому же маршруту, по которому с юга подошла наша колонна. Впоследствии мы поняли, что они, должно быть, спутали шум наших машин со своими. На протяжении всего того дня мы сталкивались с группами СВАПО и участвовали в перестрелках. Нам удалось даже захватить штабную машину «Вольво» и грузовик снабжения, советский ГАЗ-66, груженный мешками с кукурузой и сушеной рыбой.

Маршрут батальона пролегал по пышному зеленому сухому руслу реки, ведущей от Мупы в сторону Кувелая. Разведывательный отряд шел впереди на двух «Буффелях»,⁵³ за ними следовала одна из рот, штаб и машины обеспечения, а затем остальные роты. Вдруг мы услышали стрельбу, а затем по радио передали: «Противник слева!».

Мы бросились к месту схватки. К тому времени, когда мы прибыли на место, на краю омурамбы, первая разведгруппа уже высадилась и поспешно уходила в густой подлесок для преследования противника. Раздался одиночный выстрел, и я сразу подумал, что кто-то из наших ребят попал в засаду, но подойдя ближе, обнаружили молодого члена СВАПО, который выстрелил себе в голову.

Мертвый боец лежал в невысокой траве, его одежда и снаряжение были в плачевном состоянии. В нагрудном кармане лежала Библия. Впервые — хотя тогда я этого не признавал — я был встревожен этой сценой. Очевидно, он покончил с собой из страха перед тем, что южноафриканцы сделали бы с ним, если бы его поймали живым.

В те годы мне еще было легко отличить добро от зла. Мы сражались на стороне праведников; мы были богобоязненным отрядом Гидеона, защищавшим нашу страну от угрозы коммунизма и Антихриста. СВАПО представляла для нас зло. Они были темной силой, которая несет в Юго-Западную Африку и, в конечном итоге, в Южную Африку коммунизм и аморальный мировой порядок. По крайней мере, так меня воспитывали, и было легко поверить, что я на «правильной» стороне истории.

Рис. 4. Операции «Дейзи» и «Протеа».

Но, найдя у молодого члена СВАПО, который покончил с собой от страха перед тем, что я, богобоязненный южноафриканец, сделаю с ним, карманную Библию, я переключил свое мышление, и больше никогда не рассматривал Пограничную войну и свои последующие операции в составе сил спецназа в простых черно-белых красках. С этого момента я также начал задаваться вопросом о причинах многих наших действий во время войны.

*****

В течение следующих нескольких дней мы неуклонно продвигались в направлении Кувелая, прочесывая местность на предмет выявления позиций СВАПО. Информация о большом лагере повстанцев, который служил штабом отряда и тренировочной базой примерно в 20 км к северо-востоку от нашего местоположения, подтвердилась, и боевая группа организовала временную базу для подготовки к атаке. Наш полевой лагерь расположился в аккурат на месте давно заброшенной СВАПОвской базы.

Во второй половине дня, накануне предполагаемого наступления, кто-то нашел в одном из бункеров грубо набросанную карту. На ней была изображена схема минного поля, причем было ясно, что 98 противотанковых мин и большое количество противопехотных мин, очевидно, находились в непосредственной близости от нас. Еще бóльшую тревогу вызывало то, что мы как раз нашли 98 заглушек для советских противотанковых мин ТМ-57; эту заглушку необходимо было снять, чтобы ввинтить взрыватель в запальное отверстие. Это означало, что мины были установлены и взведены.

Однако по какой-то причине, наш командир не придал этой информации особого значения, и приказал боевой группе быть готовой к выдвижению к 04:00 следующего утра. Мы должны были достичь вражеской базы к рассвету и развернуться для атаки так же, как и в обычном бою — две роты в первом эшелоне, а третья в резерве. Разведывательный отряд должен был сформировать отсекающую группу с фланга, в то время как штаб располагался позади атакующей группы, имея в непосредственной близости группу огневой поддержки с 81-мм минометами. После начала атаки авиационную поддержку нам должны были оказывать четыре вертолета «Алуэтт», которые работали с временного полевого аэродрома к югу от нас. Для того типа операций, которые мы проводили, такое не было редкостью, поскольку для доразведки вражеской базы не было времени, и ее точного расположения и плана мы не знали.

Так получилось, что две машины разведывательного отряда выдвинулись в 04:00 утра следующего дня, пересекая узкую омурамбу, выходившую на наш маршрут. Следом шла рота «С», колонну которой возглавлял «Буффель» лейтенанта Нодé по прозвищу «Свази», — целеустремленный молодой офицер и заместитель командира роты тщательно подготовил свое снаряжение к новому боевому дню.

Внезапно утренний воздух разорвал громкий взрыв, за которым последовала суматоха среди машин роты позади нас. Затем радиомолчание, которое должно было действовать до начала атаки, нарушил голос Свази.

— Fokken landmine!⁵⁴ Только что почистил свою винтовку, а теперь опять по новой.

«Буффель» Свази наехал на мину, выехав за пределы нашей колеи. Две машины разведчиков, проезжавшие в этом месте за несколько минут до этого, должно быть, не дошли до нее считанные миллиметры. Несмотря на то, что Свази и его товарищи были оглушены и покрыты пылью, никто не пострадал. Собрав свое снаряжение, экипаж и десант отошли от машины в укрытие неподалеку, в то время как все остальные спешились и заняли круговую оборону, пока оценивался ущерб.

Поскольку БТР выдвигался к своему месту в колонне со скоростью пешехода, взрыв мощной мины его не перевернул. Переднее левое колесо с подвеской было вырвано, но кроме этого других повреждений практически не было. Немного времени и новаторства — и «тиффи» (механики) смогут снова его восстановить. К этому времени все думали о минном поле на карте, которую мы нашли накануне. Капитан Гюнтер выразил свое беспокойство по радио, спросив у командира, не беспокоит ли его возможность обнаружения новых мин, но командир нашей боевой группы думал о предстоящей атаке и был непреклонен в том, чтобы мы двигались дальше.

— С этого момента соблюдаем полное радиомолчание! — приказал он по ОВЧ-сети. — Ни слова, пока мы не встретим противника. Я не хочу, чтобы враг сидел и ждал нас.

У поврежденной машины выставили охранение до окончания атаки, так что Свази и его команда запыленных и потрепанных людей пересели на следующий БТР роты «С» в колонне.

Когда мы снова двинулись в путь, уже рассвело, машины разведывательного отряда пошли вперед, а Свази — следом. Я видел, как лейтенант со своим экипажем нерешительно двинулись по омурамбе мимо поврежденного «Буффеля», и все еще глядел туда, когда сработала следующая мина. Огромное облако пыли окутало БТР, который на этот раз от взрыва оказался на боку. Все происходило как в замедленной съемке. К счастью, все находились настороже и пристегнуты, поэтому снова обошлось без травм.

Когда по радио прозвучал голос командира, он спокойным и собранным голосом объявил:

— Стоп! Всем абонентам — стоп! Мы находимся в центре минного поля…

Но к этому моменту Свази уже был в ярости. Он отказался выходить из перевернутой машины, пока саперы не проверят всю территорию, и, судя по доносящимся звукам, он был готов убить весь отряд СВАПО голыми руками. Позже выяснилось, что пока офицер ждал оценки повреждений первой машины и принятия решения об атаке, он сидел под деревом и тщательно чистил свою винтовку. К этому времени ему уже не нужна была рация, чтобы выразить все свое отвращение всем военнослужащим боевой группы — или любому врагу, который мог подслушивать.

Весь оставшийся день каждый оставался либо на своей машине, либо в укрытии, ожидая, пока саперы очистят территорию. К полудню они сняли ровно 96 противотанковых мин ТМ-57 и и 12 противопехотных мин — точное количество, указанное на карте (за вычетом двух, которые подорвали Свази). Атаку на базу пришлось отложить на целый день, пока «тиффи» ремонировали оба «Буффеля», а саперы проверяли, что дорога снабжения СВАПО в главной омурамбе свободна.

Атака на штаб повстанческого отряда оказалась неудачной, так как район был эвакуирован за день или два до этого. Боевая группа сделала круг, чтобы подойти к лагерю с севера, но когда мы выдвинулись к месту расположения, то поняли, что противник уже отошел. Все следы были старше одного дня, а следы машин указывали на то, что отступление противника было поспешным.

В течение следующих нескольких дней боевой группе было приказано провести в районе ряд операций, а затем начать прочесывать районы, где мы ранее вступали в бой с противнико, двигаясь на юг. Для нашей боевой группы было слишком опасно приближаться к местам дислокации ФАПЛА и кубинцев в районе Жамбы и Тешамутете, поскольку мы были, по сути, рейдовыми силами, вооруженными только для борьбы со СВАПО в буше. У нас не было ни вооружения, ни брони, чтобы вступить в обычный бой с танками или бронемашинами. В этот момент мы также находились в пределах досягаемости МиГов ФАПЛА, действующих с авиабазы в Менонге.

Странно, но на обратном пути к границе у нас было несколько стычек с кочующими группами СВАПО. Возможно, это было связано с тем, что их система командования и снабжения в результате предыдущей операции была нарушена, или с тем, что бойцы не знали, что происходит, и вернулись на основную дорогу снабжения для пополнения запасов.

Однажды я ехал за штабной группой, отдыхая от стресса, связанного с передвижением в головном дозоре и необходимостью постоянно быть бдительным. Покой был недолгим.

— Противник справа! — раздался голос по радио, за которым последовали звуки выстрелов из АК со стороны омурамбы.

Я видел, как штабные машины перед нами увязли под огнем противника. В эфире стоял чей-то крик:

— Они стреляют в меня, они стреляют в меня!!!

При этом абонент зажал тангенту, не давая выйти в эфир остальным. Но это нас не остановило. Не колеблясь, мы развернулись в направлении источника огня, и пошли в лобовую атаку, за нами последовали машины роты «В». В отсутствие надлежащей радиосвязи, командиру роты «А», находившейся сзади, хватило ума резко уйти вправо, пытаясь обойти противника с фланга и отрезать его севернее.

Машины разведывательного отряда одновременно прибыли на позиции противника, которые к тому времени уже были заняты. Засада была организована с хорошо подготовленных огневых позиций, имевших хорошие сектора ведения огня и хорошие пути отхода в густой подлесок. К несчастью для засады, состоящей примерно из двадцати человек, наша боевая группа прошла слишком далеко через омурамбу, что сделало ее огонь неэффективным.

Мы не стали терять времени даром. Я взял двенадцать разведчиков для преследования по следам в густой растительности, оставив остальных для защиты наших машин. Из предыдущего опыта было известно, что противник пробежит один-два километра, остановится, чтобы прислушаться, а затем попытается применить приемы антиследопытства или обмануть своих преследователей, разделившись на небольшие группы. Еще километра через три они перейдут на равномерный темп движения по своему маршруту, пока не достигнут относительной безопасности. Этот трюк был нам слишком хорошо знаком, так как все мы уже много раз проделывали его сами.

Поэтому по четким следам, оставленным бегущими солдатами СВАПО, мы бежали с бешеной скоростью, и вскоре обнаружили место, где они остановились. С этого момента следы стали не такими четкими, и вскоре мы увидели, что они рассеялись. Мы продолжили преследование, зная, что противник ожидает в первую очередь услышать машины. На бегу я переговорил со штабом, попросив вертолетчиков оказать нам поддержку с воздуха и выступить в роли ретранслятора (это вертолет, который будет отправлен для установления с нами связи в случае чрезвычайной ситуации), как только у нас закончится связь с основной колонной.

Противник!!!

Когда мы вышли на них, два СВАПОвца спокойно и неторопливо прислонились к дереву и пили воду из своих фляг. Мы открыли огонь еще до того, как они успели опустить свои фляги. У первого не было никаких шансов, и он умер на месте, второй упал на землю и попытался уползти из-под обстрела, но безуспешно. К этому времени наши разведчики были похожи на стаю гончих, жаждущих добычи. Мы даже не стали останавливаться, а как только убедились, что два повстанца ушли в места, богатые дичью,⁵⁵ просто продолжили охоту.

Было понятно, что выстрелы должны были насторожить их товарищей, которые окажутся более бдительными, но мы сохраняли постоянный темп преследования по трем-четырем следовым дорожкам, по которым шли. Вдруг в эфир вышел летчик головного из двух «Алуэттов», назвав наше местоположение и опознавательные знаки. Они уже направлялись к нашей боевой группе, когда поступил сигнал о помощи, и поэтому были уже в готовности к боевой работе.

На земле мы подали им сигнал желтым дымом, и я быстро проинформировал летчиков по радио, передав им на бегу азимут на направление, в котором отходил противник. Пока один вертолет кружил над головой и поддерживал нашу группу с воздуха, другой улетел по азимуту и кружил в двух-трех километрах дальше, пытаясь обнаружить убегающего противника, и заставить его прижать головы. Вскоре мы обнаружили, что повстанцы пригнулись и прижались к деревьям, когда над ними проносился вертолет, пытаясь скрыться от любопытных глаз экипажа.

Когда 20-мм пушка ведущего вертолета запела свою смертоносную песню, стало ясно, что мы настигли их, и, развернувшись широкой цепью, начали внимательно прочесывать густой подлесок. В работу включился вертолет нашей непосредственной авиационной поддержки, вздымая шлейфы песка в 30 метрах впереди нас.

Я услышал чей-то крик:

— Он стреляет… Стреляет! Вниз!!!

В тот же миг я увидел солдата СВАПО, который целился в одного из моих товарищей по группе из-за поваленного бревна. Наш человек был практически сверху, но у него не было времени навести свое оружие на повстанца, находившегося у его ног. Вместо этого он просто бросился на него, как одержимый, перепрыгнул бревно и выбил АК-47 из рук раненого боевика, — и все это одним безумным, диким движением. Остальные разведчики открыли огонь, мгновенно убив повстанца.

К этому моменту все были измотаны, пробежав почти на полной скорости около двенадцати километров. Быстро перегруппировавшись и заняв круговую оборону, я приказал бушменам найти остальные следы. Ведущий летчик сообщил, что у них мало топлива, и они вынуждены вернуться к боевой группе, но пообещал, что в ближайшее время прилетит снова с водой. Вскоре стало ясно, что оставшиеся в живых два или три повстанца рассеялись и теперь убегают поодиночке. Следовать по одной следовой дорожке стало бессмысленно, тем более что боевики были напуганы до смерти и теперь, вероятно, неслись через буш как угорелые.

Мы начали отход, уставшие и измученные жаждой, но довольные проделанной за день работой, зная, что нам удалось сделать почти невозможное: мы обогнали убегавших солдат СВАПО на их собственной территории. Вертолеты вскоре вернулись с водой, и летчик был достаточно любезен, чтобы провести нас обратно к колонне машин по наиболее простому и легкому маршруту.

В ходе операции «Протеа» две механизированные боевые группы возглавили атаку на ангольские войска в Ондживе. Город был оставлен в руинах. Все бойцы ФАПЛА отошли со своих позиций, администрация города была полностью разрушена, а население боролось за выживание.⁵⁶ Командование операцией по спасению города, а также оборонительными позициями по периметру было возложено на 31-й батальон. Все подразделение сосредоточилось в Ондживе и оборудовало временную базу примерно в 20 км к юго-западу от города, откуда будет проводиться прочесывание. Перед подразделением стояла незавидная задача систематически зачищать разрушенную оборону ФАПЛА, чтобы собрать оставленное вооружение и документацию, а также уничтожать бункеры, инфраструктуру и все иностранные боеприпасы, не использованные во время боя.

Хотя я не был в восторге от этой работы и не хотел, чтобы разведгруппы подвергались воздействию расслабленной атмосферы и относительной недисциплинированности регулярных сухопутных войск, это дало нам заслуженный отдых, пока мы все еще были настроены на войну. В итоге все получили прекрасный опыт, так как мы ближе познакомились с нашими собратьями из пехотных рот и в целом приятно провели время в штабе в буше. Для того чтобы держать руку на пульсе, разведывательные группы патрулировали окрестности базы и часто находили вблизи лагеря знакомые следы «шевронов» — рисунок подошв, обычно используемых бойцами СВАПО, — просто для того, чтобы волосы на затылке вставали дыбом.

Во время прочесывания разведчики регулярно находили гражданских лиц, которые были ранены во время нападения на город четыре недели назад, и наши медики старательно оказывали им помощь. Один случай, который навсегда останется со мной, произошел, когда мы нашли женщину, лежащую в темной маленькой хижине с обширной раной в верхней части правой ноги. Началась гангрена, и ее нога распухла вдвое больше, чем ее хрупкое тело. В хижине от развившейся инфекции стояла почти невыносимая вонь, и бедная женщина не позволяла никому прикасаться к ней, так как боль, должно быть, была мучительной.

У нее также была маленькая девочка, не более пяти лет, которая не отходила от нее ни на шаг. Мы объяснили мужу, который привел нас к ней, что собираемся эвакуировать ее вместе с девочкой. Он сильно протестовал, но альтернативы не было, так как девочка не хотела покидать мать. Без надлежащей медицинской помощи женщина умерла бы медленной и мучительной смертью. В конце концов он согласился, после того как мы пообещали ему, что и его жена, и его дочь вернутся домой.

Однако это было легче сказать, чем сделать. Во-первых, нам с трудом удалось вытащить ее из узкой двери хижины, когда мы переложили ее на носилки, и пришлось разрушить часть стены. Во-вторых, было практически невозможно затащить ее на крышу «Буффеля», так как при малейшем движении она орала от боли. Поездка по неровной местности стала для раненой женщины сплошной агонией, она постоянно кричала, пока мы ехали.

Зная, что вертолеты не войдут в 20-километровую бесполетную зону вокруг Ондживы, мы отправились дальше, чтобы до рассвета найти подходящую посадочную площадку. Тем временем я умолял командира, чтобы он отправил вертолеты, поскольку знал, что эвакуация гражданских лиц не является приоритетом для южноафриканских ВВС.

Когда командир спросил, вышли ли мы уже из бесполетной зоны, я передал другие координаты и заверил его, что находимся в безопасном районе. Наконец послышались подлетающие «Пумы», и мы обозначили свою позицию желтым дымом.

— Кило Сьерра, я Великан, — раздался в эфире голос ведущего летчика. — Это ваш желтый дым?

— Великан, это Кило Сьерра, подтверждаю. Я на северо-востоке, — ответил я.

— Ты все еще в опасной зоне, парень, — произнес летчик. — Хочешь, чтобы я зашел на посадку?

— Подтверждаю. Площадка охраняется и безопасна. Нет проблем, — ответил я и продолжил описывать размеры посадочной площадки, азимут на нее, и направление и силу ветра.

Таковы были характер и качества наших летчиков, — он не стал оспаривать мое решение или безопасность этого района, а просто быстро подошел и посадил вертолет, показав мне через блистер поднятый вверх большой палец. Менее чем через минуту они снова взлетели. Последнее, что я увидел перед закрытием дверей, — это широко раскрытые глаза маленькой девочки, прижавшейся к платью своей матери и ошарашенно разглядывающей странный аппарат вокруг нее.

У этой истории был счастливый конец, о чем я узнал несколько месяцев спустя, когда посетил операционную госпиталя 10-го сектора в Ошакати. Женщина потеряла ногу, но ей сделали протез, на который она очень хорошо реагировала. Ребенок был временно усыновлен одной из медсестер и отправлен в школу в Ошакати. После выздоровления матери дали работу в лазарете — помогать и обучать пациентов, которые потеряли конечности и должны были адаптироваться к искусственным протезам. Ей также разрешили навещать свою семью в Ондживе.

7

Конец эпохи

Принятие на себя ответственности за свои решения означает, что человек готов умереть за них.

Карлос Кастанеда, «Путешествие в Икстлан».

Удивительно, как часто мы становимся связанными с людьми еще до того, как познакомимся с ними лично. Главный сержант-майор 31-го батальона был бывшим военнослужащим разведывательно-диверсионного отряда спецназа, и часто рассказывал нам о жизни в РЕККЕ и о некоторых личностях, с которыми он там познакомился.

Неизменным фаворитом его рассказов был некий Дидис, которого он якобы и завербовал в РДО и который стал легендой спецназа. По словам сержант-майора, Андрé «Дидис» Дидерикс и его напарник, парень по имени Невеш, действовали только на стратегическом уровне, выполняя особо секретные, касающиеся государственной безопасности, задания далеко за линией фронта.

Я внимательно слушал, как сержант рассказывал о своем опыте, полученном во время службы в спецназе. Всякий раз, когда он рассказывал нам о Дидисе и малой разведывательной группе, я засыпал его вопросами. Сержант часто убеждал меня найти способ связаться с Андрé, пройти отбор в РДО, чтобы я мог попасть в состав малых групп спецназа, но в то время я был слишком молод и неопытен, чтобы рассматривать это предложение всерьез, — и, кроме того, я любил каждый миг общения с бушменами.

Тогда я еще не знал, что этот легендарный человек, которая к концу своей военной карьеры будет награжден двумя высшими наградами за храбрость — серебрянным и бронзовым «Крестами Почета», — станет моим товарищем и близким другом. Для меня он стал олицетворением мастерства, преданности и бесстрашия.

Те дни в 31-м батальоне были лучшими из тех, на которые только мог надеяться любой молодой солдат. Мы участвовали в одной операции за другой, постоянно накапливая боевой опыт. Через две недели возвращения в «Омегу» с боевого выхода мы уже готовились к следующему выходу. В Форт Фреслик мы вырабатывали новые приемы и способы ведения боевых действий, испытывали новое снаряжение и новые уловки, чтобы обмануть своего врага.

Единственный способ сравниться в африканском буше с такими партизанскими силами, как СВАПО, — это жить настолько же близко к природе, как и они, и обыгрывать их в их собственной игре. У меня сложилось твердое убеждение, которого я придерживаюсь и сегодня, что повстанческие силы в плотном буше южной Анголы и Замбии невозможно победить за счет огневой мощи, — по крайней мере, не только за счет ее. В конце концов, на что направлять огневую мощь, если враг постоянно находится в движении или «убегает сегодня, чтобы сражаться на следующий день», как это часто происходило у нас?

Поэтому мы стали специалистами в применении подобной же тактики, — во всем, от бесшумного передвижения, подкрадывания, выслеживания и противодействия следопытству, до способов патрулирования и навыков действий в бою. Мы также стали мастерами в разведке, просто потому, что мы занимались этим изо дня в день. Когда мы не находились на боевом выходе, то проводили учения в Каприви, имитируя различные виды целей, или используя близлежащие военные городки для отработки навыков ведения наблюдения и проникновения на объект.

Оглядываясь сегодня назад, могу честно сказать, что я никогда не встречал настолько тесно сплоченного, преданного и профессионального подразделения, как разведывательный отряд 31-го батальона. Конечно, я не могу сравнивать разведгруппы 31-го батальона с другими профессиональными подразделениями, такими как разведчики 32-го батальона, или даже с подобными специализированными подразделениями за рубежом, но, учитывая, что остаток своей армейской карьеры я прослужил в РЕККЕ, то могу сравнить их с лучшими разведгруппами южноафриканского спецназа. Я безмерно горжусь тем, что мне выпала честь быть частью такого уникального коллектива. Это был чрезвычайно ценный опыт обучения, который заложил основу для моей последующей карьеры в войсках специального назначения.

В конце 1981 года истек срок моего краткосрочного контракта, и моя военная карьера на некоторое время отошла на второй план. К тому времени мой отец и два старших брата приняли сан и служили в своих церковных общинах. Когда истек срок моего контракта с Силами обороны ЮАР, я должен был принять решение о своей будущей судьбе. Моя семья все настойчивее уговаривала, чтобы я пошел по стопам отца и двух братьев, поэтому, подав заявку на получение ученой степени по теологии в Стелленбосском университете, я в 1982 году поступил на первый курс.⁵⁷

Во время учебы в Стелленбосе мне каждые каникулы удавалось ускользать — чтобы вернуться в «Омегу», в буш, к своим старым товарищам. Такие военные сборы приносили ценный опыт, но, что еще важнее, давали желанный отдых от монотонности учебы в университете. В первый год мне удавалось работать с Ксиватчей каждый раз, когда я возвращался в 31-й батальон. В 1983 году, в начале второго курса в Стелленбосе, когда я прибыл в подразделение на сборы, Ксиватчи вдруг не оказалось на месте.

Мне сказали, что он ушел в запой, сидя перед своей хижиной в «Омеге» со своими тремя маленькими детьми. В какой-то момент он так напился, что взял бутылку соляной кислоты, которая стояла рядом с пивом, и опорожнил ее. Через пять или шесть дней он умер. В госпитале в военном городке «Омега» он сполз с койки на газон, а когда уже не мог ползти, настоял, чтобы его вынесли на улицу — он отказался умирать в своей кровати.

ЧАСТЬ 3

Войска специального назначения

Жалость к себе не сочетается с силой. Образ мышления воина требует контроля над собой и в то же время призывает отказаться от себя.

Карлос Кастанеда, «Путешествие в Икстлан».

1

Отборочный курс в войска специального назначения

Хотя учеба в Стелленбосском университете и была сопряжена с приятным опытом и, в определенном смысле, являлась желанным перерывом после трех лет проведения разведывательных операций на границе, я понял, что мое призвание в другом. Я чувствовал в себе необходимость вступить в ряды РЕККЕ, и через год понял, что слишком часто отрывался от книг во время военных сборов.

Однажды утром, пока мои сокурсники зубрили в классе реческий и иврит, я поехал в городок Гордонс-Бей и провел остаток дня сидя на скалах над морем. Пока далеко внизу огромные волны набегали и разбивались о скалистые утесы, я смотрел на Фолс-бей и принимал важное для себя решение.

Я больше не мог сопротивляться тому ноющему чувству, что моя страсть — она в другом. Я хотел бросить учебу, подать заявление на отборочный курс в войска специального назначения и посвятить себя карьере в спецназе. Пути назад уже не было.

Первое, что я сделал, когда вернулся в Стелленбос, — позвонил своему отцу. И хотя я знал, что он будет глубоко разочарован, мне он ничего не сказал, спросил лишь, принял ли я для себя решение окончательно, и абсолютно ли я в нем уверен. Мы долго разговаривали, и, в конце концов, я успокоился, зная, что мой отец рядом и поддерживает мое решение.

Программа предварительного отбора в войска специального назначения представляла собой серию тестов продолжительностью в одну неделю, проводившихся в южноафриканском медицинском колледже в Претории, где собралось около 300 кандидатов со всех родов войск и со всей страны. Фактически, предварительный отбор являлся отбором сам по себе. Чтобы проредить массу кандидатов, первым делом были проведены тесты на уровень физической подготовки. Они состояли из серии физических упражнений (шесть различных упражнений, выполняемых в быстрой последовательности), пятнадцатикилометрового марша с полной выкладкой и, наконец, ряда биокинетических тестов в тренажерном зале. В конце проводилось полное медицинское обследование, а также ряд психологических тестов и тестов на профпригодность.

Мы располагались в казарме медицинского колледжа, где у меня произошел весьма необычный случай с парнем, которого я встретил в первый день отбора, во время решения административных вопросов. Питер был лейтенантом из эскадрильи безопасности ВВС — высоким, красивым, с явно выраженной атлетической фигурой. У него были огромные икры и торс, как у гориллы — телосложение, с которым я не мог конкурировать. Кроме того, он был исключительно веселым и добродушным человеком, и все сразу же прониклись к нему симпатией. По какой-то причине он прилип ко мне, и в казарме мы оказались с ним в одной тесной комнате.

После прохождения медицинских и биокинетических тестов Питер хвастался своими достижениями. По его словам, одна из симпатичных молодых медсестер прокомментировала его ненормально большой объем груди, сказав, что, видимо, это как раз то, что нужно, если он хочет стать боевым пловцом спецназа. Его прекрасная фигура явно произвела впечатление на медиков, поскольку они уже прозвали его «спецназовцем ВВС». Тогда я едва ли понимал, что мой сосед по комнате применит свои навыки в других областях, весьма далеких от дайвинга. Как-то ночью он привел в казарму девушку и, абсолютно без стыда и уважения к другому человеку, находящемуся в этой же комнате, заставил ее кричать в экстазе на кровати всего в полуметре от меня. Среди эротических ароматов, приглушенного дыхания и вибрации страсти, разлитых в воздухе, я испытал свое собственное маленькое фантастическое приключение.

Как только мы узнали, что прошли серию предварительных тестов, нам необходимо было прибыть в Дурбан, в расположение 1-го разведывательного полка. Из первоначальных 300 кандидатов, подавших рапорт на прохождение отбора, годными для продолжения отборочного курса в войска специального назначения были признаны 30 человек. Питер не прошел, и я больше никогда его не видел. Со мной остались лишь воспоминания о той ночи.

И вот я начал совершенно новую главу в своей жизни. В конце мая 1983 года я прибыл в Дурбан на своей маленькой «Тойоте Королла» и проехал через ворота 1-го разведывательного полка — известного просто как «Первый на Утесе».⁵⁸ Здесь я оказался в эпицентре подготовки южноафриканского спецназа, в самом сердце элиты, и не знал, чего ожидать. Я перебрался в офицерскую столовую и, к моему удивлению, все эти злобные офицеры спецназа обращались со мной как с человеком!

В течение недели нас перебросили в учебный лагерь Дуку Дуку, располагавшийся недалеко от озера Сент-Люсия в Зулуленде, для прохождения курса молодого бойца спецназа, — пятинедельного подготовительного курса перед началом фактического отбора. Поскольку кандидаты приходили из всех видов Вооруженных сил, из различных родов войск и даже из гражданской жизни, то задача этого курса состояла в том, чтобы поставить всех в одинаковые условия. Программа подготовки была направлена в первую очередь на укрепление силы и повышение уровня физической подготовки, но она также касалась элементарных армейских навыков — стрельбы, чтения карт и ориентирования, базовых полевых навыков, связи и обращения с оружием.

Во время одного из занятий по связи, где мы изучали азбуку Морзе, один из курсантов по имени Вернер, который страдал явно выраженным заиканием, стал мишенью для насмешек нашего инструктора по имени Таффи. Тот начал выкрикивать в классе буквы алфавита, а затем указывал на кого-то и выкрикивал — «Альфа?» или «Браво?» — или выбирал любую другую букву, чтобы выплюнуть ее в свою жертву, после чего бедолага, находившийся на приеме, должен был ответить эквивалентом этой буквы на коде Морзе, а именно «дит-дат» или «дат-дит-дит-дит».

Все с нетерпением ждали очереди Вернера. И, конечно же, когда Таффи напал на него со своим злобным «Альфа?», ослабевший Вернер поднялся из-за стола и начал заикаться: «ди… ди… дит...», на что Таффи заорал: «Садись, дурак, это всего лишь одна “дит”!» Все покатились со смеху, а Таффи пришлось прервать лекцию, чтобы мы пришли в себя.

С каждой неделей мы совершали все более длительные марши со всё более тяжелыми рюкзаками, физическая нагрузка с каждым днем становилась все более и более напряженной. В конце курса из первоначальной группы, прибывшей после предварительного отбора, осталось восемнадцать ребят. Мы были в отличной форме и в хорошем настроении. Никакой отбор не мог бы нас сейчас остановить!

Основной отборочный курс в силы спецназа, также проводившийся в государственном заповеднике Дуку Дуку, был интенсивным, но слишком коротким, чтобы я мог думать о капитуляции. В дополнение к восемнадцати кандидатам, прошедшим курс молодого бойца, для прохождения основного отборочного курса прибыло одиннадцать медиков.

В 1983 году большая потребность в квалифицированных врачах во время специальных операций вынудила военные власти разрешить медицинским работникам, находившимся на государственной службе, вступать в войска специального назначения и проходить отборочный курс. После прохождения курса, они должны были проходить выборочную подготовку по программе боевой подготовке войск спецназа, чтобы они могли принимать участие в отдельных специальных операциях. В качестве меры поощрения, после окончания службы они могли работать в любом лечебном учреждении по собственному выбору, и специализироваться в любой области медицинских знаний по своему желанию. Многие молодые врачи, служившие на государственной службе, усматривали в этом хорошую возможность для карьерного роста и не возражали против того, чтобы ради этого немного попотеть и пустить кровь.

На протяжении трех дней мы подвергались серии одних из самых напряженных физических упражнений, предназначенных также и для создания психологического давления. Одно из наиболее сложных упражнений заключалось в переноске группой из пяти человек заполненной водой бочки из-под горючего на расстояние 12 км. Группа должна была придумать способ переноски бочки с помощью всего лишь двух бревен и веревки. Поскольку двое парней в моей группе были высокими, они взялись за один конец, а коротышки (я и еще один низкорослый парень) взялись за другой. Решение о том, куда деть пятого человека и как с ним меняться, оставалось на усмотрение группы. В конечном итоге более низкорослые ребята приняли на себя бóльшую часть веса. Это упражнение было направлено на проверку наших волевых качеств и характера, поскольку мы также несли с собой полный комплект снаряжения и свои винтовки. Во время его выполнения казалось, что конец никогда не наступит.

Были и другие упражнения, такие как «Осьминог» и «Железный крест», которые физически были довольно жесткими, но так как все они являлись групповыми упражнениями, я нашел их относительно терпимыми. Для меня единственным по-настоящему сложным испытанием стал этап пленения, проводившийся ближе к концу курса. Инструкторы придумали хитрый план, чтобы захватить нас поодиночке, пока мы патрулировали участок плотного буша. Со связанными за спиной руками и закрытыми капюшонами головами мы были доставлены на базу, где начался «допрос», продолжавшийся всю ночь.

Я ожидал этого, но оказался абсолютно не готов к шоку от холода. С меня сняли одежду и привязали к столбу на голой гравийной площадке. Затем началась агония, когда какой-то садист поливал меня ледяной водой. Около полуночи я обнаружил, что могу сохранять чуточку тепла в своем теле, лежа плашмя в грязи, и держа ноги плотно прижатыми друг к другу. Но мой мучитель, очевидно, уже видел этот трюк раньше, и приказал мне встать на четвереньки. Раздвинув мои ноги, он стал выливать ведра ледяной воды прямо мне на задницу, непосредственно на середину моего тела, где я сохранял последнее тепло, и где, как он знал, сохранять его было действительно важно.

Облегчение пришло в виде серии допросов, где нас одного за другим ставили перед ослепительным белым светом, в то время как следователь засыпал нас бессмысленными вопросами. Поскольку передвижение согрело мои онемевшие конечности, а лучи света приятно грели мое обнаженное тело, я нашел это довольно приятным и попытался продлить время моего общения с допрашивающим, все время болтая без умолку. Впоследствии это сыграло со мной злую шутку: в моем итоговом рапорте после курса говорилось, что я могу представлять угрозу безопасности, поскольку «склонен выдавать секреты»!

Известно, что в то время отборочный курс в южноафриканские войска спецназначения с физической точки зрения был чрезвычайно напряженным, поскольку вес снаряжения и преодолеваемые расстояния находились за пределами возможностей среднего военнослужащего, но на самом деле соответствовали большинству типовых действий спецназа, проводимых в то время. Цель отборочной программы как раз и состояла в том, чтобы отобрать самых лучших — тех, кто проявил физическую и психологическую стойкость и выносливость, позволявшие справиться с требованиями боевых операций, проводимых далеко в глубине вражеской территории.

На протяжении многих лет часто поднимался вопрос о том, не устранял ли такой строгий процесс отбора в войска спецназа кандидатов, которые, возможно, не имели необходимых физических способностей, но которые могли бы быть полезны в других отношениях. Для меня это никогда не было серьёзным аргументом, так как я убежден, что физическая выносливость и психологическая готовность идут рука об руку. В любом случае, я чувствовал, что психологическое давление на протяжении этих нескольких дней было для меня той самой пресловутой «изюминкой».

На мой взгляд, по сравнению с моим первым отбором в 31-м батальоне несколько лет назад, процесс отбора в спецназ стал относительно легким благодаря трем моментам. Во-первых, все знали, что все закончится через три дня, так как эта же схема применялась и на предыдущих отборочных курсах. Во-вторых, все упражнения выполнялись в группах, что обеспечивало вам постоянную поддержку со стороны напарников. В-третьих, на всем протяжении курса нас сопровождала большая аудитория; постоянное присутствие психологов, медиков, инструкторов и операторов, оценивавших наши действия, вероятно, вдохновляло многих из нас продолжать борьбу.

После завершения отборочного курса в войска спецназначения, из первоначальных 300 кандидатов было оставлено одиннадцать. У меня возникло странное ощущение, напоминавшее то, которое возникло после завершения отбора в разведывательный отряд 31-го батальона, — что программа должна была продлиться еще два или три дня, чтобы разобраться с пороговыми случаями, то есть с людьми, которые не должны были попасть в спецназ. Я был убежден, что некоторые из моих товарищей прошли отбор исключительно благодаря поддержке со стороны своих напарников, и если бы их товарищи сдались, они тоже не увидели бы конца отборочного курса.

2

Курс боевой подготовки войск специального назначения

Годовой курс боевой подготовки сил спецназа был рассчитан на подготовку высококвалифицированного военнослужащего, который отвечал бы всем требованиям, предъявляемым к специальным операциям, проводимым за пределами страны. Для меня это был год, наполненный фантастическими новыми впечатлениями. Богатство и разнообразие знаний, полученных мною на различных учебных программах, необычные люди, с которыми я познакомился, новые технологии, которые мы изучали, — все это наполнило тот год большими приключениями. Кроме того, я встретил выдающихся лидеров, завел друзей на всю жизнь и посетил самые красивые уголки нашей страны.

Рис. 5. Дислокация штаба и подразделений войск специального назначения ЮАР.

На протяжении этого года мы проводили самые трудные тренировки, какие только можно себе представить. После отбора следующим этапом был курс индивидуальной подготовки военнослужащего спецназа, он опять же проводился в государственном заповеднике Дуку Дуку. После этого следовали парашютная подготовка, лодочный курс и курс по изучению своего противника, затем мы проходили подготовку по взаимодействию с авиацией и курс минно-подрывного дела. Годичный учебный цикл завершался тренировочной программой в буше, где вначале шел курс бушкрафта, следопытства и выживания, после чего, в самом конце, мы изучали тактику малых подразделений.

Индивидуальная подготовка бойца спецназа

Теперь, после прохождения отбора, мы уже считались частью спецназовской семьи. Отношение к нам изменилось в одночасье. Больше не было никаких криков и ругани. Задачи ставились в спокойной и выдержанной манере, и их выполнение зависело всецело от нас. На этом этапе мы знакомились и изучали снаряжение военнослужащего спецназа — радиостанции, рюкзаки, экипировка и оборудование, с которыми я еще не был знаком. Программа курса была во многом основана на боевом применении вооружения и техники, используемых спецназом, поэтому мы также изучали различные виды оружия иностранного производства, имея возможность применить их вначале на стрельбище, а затем и во время реальных учений.

Наш уровень физической подготовки поддерживался двумя тренировками в день. Они были направлены на то, чтобы подготовить нас к остальным этапам программы боевой подготовки, и я нашел их довольно приятными. И хотя мы больше не совершали длительных марш-бросков, рюкзак теперь являлся нашим постоянным спутником во время учений.

После прохождения курса индивидуальной подготовки мы вернулись в 1-й разведывательный полк, чтобы подготовиться к следующим трем курсам: основному курсу парашютной подготовки в 1-м парашютном батальоне, дислоцированном в Блумфонтейне; лодочному курсу в 4-м разведывательном полку в Лангебаане и, наконец, курсу под названием «Знай своего врага» в 5-м разведывательном полку в Фалаборве. Нашей группе выделили два новеньких джипа «Тойота Ленд Круизер», и мы поехали через всю страну в разные подразделения, где должны были проходить дальнейшую подготовку.

Парашютная подготовка

Поскольку одиннадцать из нас прошло отбор в спецназ, то нам не потребовалось проходить отдельный отборочный курс в парашютную школу (который, по сути, являлся тем же курсом физподготовки), но мы все же должны были пройти жесткие вступительные тесты в Парабат, которые, опять же, представляли собой серию физических упражнений для оценки уровня подготовки кандидатов. Четверо из нас уже проходили парашютную подготовку ранее и поэтому на первоначальную учебную программу, или «ангарный этап», как его обычно называли, не попали.

На третьей и последней неделях курса мы вернулись в группу для проведения серии практических парашютных прыжков. Эти несколько недель в Блумфонтейне прошли для меня довольно беззаботно, и я использовал это время, чтобы поддерживать свою физическую форму с помощью длительных пробежек и тяжелых физических упражнений.

После парашютной подготовки мы двинулись через регион Карỳ в Лангебаан, расположенный на западном побережье страны. Океан был для меня новой средой обитания и, несомненно, таил в себе новые проблемы. Втайне меня пугала мысль о ледяных водах Атлантического океана.

Базовый лодочный курс

Однако 4-й разведывательный полк специального назначения оказался в прямом и в переносном смысле «глотком свежего воздуха», поскольку Лангебаан славится своими вездесущими ветрами, а сама воинская часть была поистине уникальной. Основной пункт постоянной дислокации, в котором располагался штаб, жилые помещения, материально-технические и административные службы, был своего рода «публичным лицом» полка, а на противоположной стороне лагуны, в Донкергате, расположенном на северной оконечности полуострова Лангебаан, находилась секретная военная база, естественно, недоступная для широкой публики, где проводились все тренировки и откуда начинались все боевые операции.