Спящий мореплаватель

Пройдет тридцать лет, и произойдут, как водится, бесчисленные несчастья. Фотография же останется на своем месте.

Никто и ничто — ни катастрофа, ни человек — не сможет ее уничтожить.

Фотография черно-белая, вернее, она имеет странный цвет, скорее охряный, разных оттенков охры — темных, грязных и блеклых. В простой рамке из некрашеного дерева она стоит на полке рядом со старыми и хорошими книгами на испанском.

Различимый на ней пейзаж ничем не примечателен. Пляж, в центре — лодка и юноша, который держит над головой весло, словно трофей.

Пляж некрасивый. Не скажешь даже, что это кубинский пляж, потому что это противоречит представлению о том, каковы или каковы должны быть кубинские пляжи, или, во всяком случае, большинство в самом деле великолепных, щедро открытых водам Мексиканского залива пляжей на северном побережье острова.

С первого же взгляда можно будет заметить, что, если фотография сделана тридцать лет назад, а может, немного раньше (установить точную дату невозможно), лодке должно быть уже по меньшей мере лет сто: развалюха из трухлявого дерева, трех-четырех метров длиной и вполовину меньше шириной, на борту которой едва можно прочесть почерневшее или, вернее, приобретшее густо-охряный оттенок название: «Мейфлауэр».

Что до юноши, воздевающего к небу весло с таким же упоением, с каким поднимают над головой трофей, сложно определить, сколько ему лет — пятнадцать или тридцать. Светлые прямые волосы падают ему на глаза. Волосы мягкие и нечесаные, какие и должны быть в его возрасте. Вместе с тем ликующая улыбка, и вся его поза, и то, как он потрясает веслом, свидетельствуют о некотором простодушии и способности выражать счастье так, как это делают только дети. В то же время его сильное и словно высеченное из бронзы тело не вяжется с доверчивой радостью улыбки.

Радость, удовлетворение, которые исходят от этого тела, вроде бы усиливают общее ощущение счастья, но при этом диссонируют с чем-то, что угадывается в улыбке, утяжеляя ее.

Фактурой кожи, как ни странно это покажется, фигура этого юноши на берегу моря напомнит картины замечательного бостонского художника, Уинслоу Хомера.

И самое важное: это единственная фотография Я фета, единственная, которая вообще от него осталась и останется. Других не было и, к несчастью, уже не будет. Кроме того что она станет старинной (можно ли удостоить подобным определением фотографию, сделанную всего лишь тридцать лет назад?) и памятной, она останется прекрасной и со временем приобретет то волнующее и меланхоличное очарование, которое годы обычно добавляют фотографиям.

Прекрасная и странная, это самая примечательная фотография в небольшой и хорошо подобранной библиотеке в маленькой квартирке с видом на Гудзон в Верхнем Вест-Сайде, Нью-Йорк.