Средиземноморье глазами востоковеда

Стамбульские впечатления

Наше путешествие морем на теплоходе «Армения», начавшись в Одессе почти от знаменитой лестницы, спускающейся к порту, уже через сутки привело нас в Стамбул. Этот великий город, тысячелетиями стоящий на берегах Босфора и Мраморного моря, строго географически не относится к Средиземноморью. Однако для всех жителей черноморских берегов, в том числе и для русских, он всегда был воротами в Средиземное море, и не только потому, что его нельзя миновать, проплывая через Босфор и Дарданеллы. Стамбул, город четырех культур (древнегреческой, римской, византийской и турецкой) и трех религий (язычества, христианства и ислама), множества национальностей и языков, за две с половиной тысячи лет своего существования всегда был теснейшим образом связан со Средиземноморьем, его народами и традициями, с происходившими в этом регионе событиями. В этом отношении он — как бы наиболее близкий к нам форпост Средиземноморья. Вместе с тем это самый знаменитый и ныне, пожалуй, единственный город Востока, оставшийся на Европейском континенте.

Стамбул фактически «виден» с Черного моря, выдвинувшись навстречу черноморским кораблям маяком Румелифенери у входа в Босфор. Город возникает постепенно, по мере того как солнце, поднимающееся из-за левого, азиатского берега, освещает более обжитой правый, европейский берег. Среди предместий европейской части Стамбула величественно вздымаются мощные башни и зубчатые стены старинной крепости Румелихисары. Она выстроена 500 лет назад в том месте, где Босфор достигает всего 450 м ширины и где чаще всего переправлялись бесчисленные армии завоевателей — от разорявших античную Грецию древнеперсидских армий до турецких войск, пересекших пролив задолго до последнего штурма еще остававшегося византийским Константинополя.

Стамбул. Вид с Босфора

Миновав почти двухкилометровый мост через Босфор (самый большой в Европе), соединяющий европейскую и азиатскую части города, плывем мимо центральных районов, где расположены основные предприятия, учреждения и исторические достопримечательности. Стамбул — главный промышленный центр, торговый порт и транспортный узел Турции. Экономическая значимость и исключительно плотная населенность города (около 4 млн. жителей) обусловили особенности его экономического бытия и внешнего вида.

Большинство домов Стамбула потемнели не только от времени и сырости. Они покрыты серым налетом и имеют какой-то закопченный, задымленный вид. Особенно это бросается в глаза с Босфора, когда на фоне синевы неба и воды (хотя у самого берега вода в черте города отнюдь не синяя, а, скорее, болотно-зеленая) четко видна желто-серая полоса мутного смога над Стамбулом. Она мешает достаточно хорошо различить даже здания на берегу, например «жемчужное ожерелье» Босфора, великолепный дворец Долмабахче — бывшую резиденцию основателя Турецкой Республики Мустафы Кемаля Ататюрка.

Дворец Долмабахче

Стамбульцы утверждают, что местный смог образуют главным образом выхлопные газы неимоверного (и с каждым годом все растущего) множества автомашин, а также дым бесчисленных фабрик и заводов (в Стамбуле, говорил наш гид Мустафа, расположено около половины всех промышленных предприятий Турции), различных мелких мастерских с кузницами, жаровнями и прочими «дымообразующими» установками, каковых в городе немало. При этом надо учитывать и постоянно высокую влажность воздуха. К сожалению, здесь, как почти во всех больших индустриальных центрах мира, проблема загрязнения атмосферы весьма остра. На улицах Стамбула ощущаешь вместо ожидаемых пряных «восточных ароматов» вполне «западные» и малоприятные запахи бензина, гари, асфальта, фабричного и прочего дыма. Лишь к вечеру в городе дышится легче благодаря прохладному ветерку с Босфора.

Европейская часть Стамбула делится нешироким, в полкилометра, заливом Золотой Рог на собственно Стамбул, или Эминёню (это самая древняя часть города, окруженная с суши руинами крепостных стен византийского периода), на юго-западе и Бейоглу (бывшую Галату) на северо-востоке. Меньшая часть города — Ускюдар — расположена на азиатском берегу. Наиболее важные районы — на европейском берегу. Первый из них можно считать преимущественно «историко-административным», а второй — главным образом «торгово-промышленным». Именно к этим районам в первую очередь относится несколько фривольный комплимент автора турецкого путеводителя по городу Эрджана Гюнери: «Стамбул, как француженка, прекрасен в любое время года… и со всех сторон». Как и всякий комплимент, данный содержит изрядную дозу преувеличения. Однако он совершенно точно характеризует одну из особенностей Стамбула: в самых разных местах город склонен, иногда внезапно и ошеломляюще, демонстрировать свои преимущества.

Путешествие по Стамбулу мы начали с района пассажирского порта. Вскоре мы остановились у эклектически красивых и довольно замысловато выполненных из белого камня ворот дворца Долмабахче с застывшим у их золоченой решетки часовым. Затем через районы Бешикташ и Ортакей, минуя парк Йылдыз (на месте которого ранее стоял дворец «кровавого султана» Абдул Хамида), выехали на босфорский мост, по которому перебрались в азиатскую часть города. Изумителен вид с моста на оба берега пролива, позволяющий лишний раз оценить сложную конфигурацию Стамбула, то отлого спускающегося к Босфору, то круто вздымающегося на холмы. Возвращаясь на европейский берег по стамбульской окружной дороге, мы видели новые жилые кварталы и промышленные предприятия северных окраин, часть сохранившихся византийских стен. Миновав проспекты Миллет и Орду, выехали на площадь Атмейдан, где в византийскую эпоху был расположен знаменитый ипподром.

На этой площади расположены многие исторические памятники города: древнеегипетский обелиск XVII в. до н. э., привезенный сюда и установленный в IV в. н. э. римским императором Феодосием; Змеиная колонна Константина Великого (также IV в. и. э.); уже начавшая разрушаться колонна, воздвигнутая при византийском императоре Константине Порфирородном (X в.) в честь другого императора — Василия Македонского. Здесь же и памятник гораздо более поздний — Немецкий фонтан из разноцветного мрамора с орнаментальной мозаикой. Это подарок германского кайзера Вильгельма II султану Абдул Хамиду во время визита в Стамбул в 1895 г.

Стамбул. Голубая мечеть

С площади Атмейдан можно войти в знаменитую мечеть султана Ахмета (Голубую мечеть) — самую красивую в Стамбуле. По преданию, султан хотел, чтобы эта мечеть превзошла изяществом и убранством расположенный вблизи храм Айя София. Они хорошо видны с Босфора даже в сумерки, когда особенно бросается в глаза их сходство и в то же время большая легкость шестиминаретной Голубой мечети по сравнению с массивностью четырехминаретной Айя Софии, Внутри Голубой мечети — простор и необыкновенный бледноватый спет, порождаемый сохранившимися кое-где сине-красно-желтыми витражами и различными оттенками голубой окраски стен и мощных, многометровых в диаметре колонн. От этой окраски майоликовых плит мечеть и получила свое название. К сожалению, все детали внутреннего убранства мечети (в частности, бросается в глаза сталактитовая резьба по серому мрамору и золотые росписи арабской вязью по темному фону) оценить в настоящее время невозможно, так как мечеть постоянно реставрируется и часть ее молитвенного зала закрыта строительными лесами.

Поначалу Стамбул, особенно если осматривать его из окна туристского автобуса, вообще производит впечатление города мечетей. Копьевидные минареты и купола примерно 500 мечетей — первое, что бросается в глаза. Мечеть обычно называли по имени султана, который приказывал ее строить или памяти которого она посвящалась. Таковы мечети Мехмета Фатиха, Баязи-та, Селима Явуза (Грозного), Сулеймана Кануни. Все это величественные сооружения, послужившие образцами для культового зодчества в различных концах бывшей Османской империи — от Балканского полуострова до Арабского Востока (в частности, для текке Сулейманийе в Дамаске и мечети Мухаммеда Али в Каире). В то же время сами они строились по образцу храма Айя София.

Храм, выстроенный в VI в. по приказу византийского императора Юстиниана, был самой большой церковью христианского (позднее православного) мира, а в XV в. стал мусульманской мечетью. В 1935 г. по указанию Ататюрка храм был превращен в музей и стал одной из интересных достопримечательностей Стамбула. Это массивное, с мощными контрфорсами и шлемовидными куполами, пожелтевшее от времени здание высотой около 56 м. Четыре минарета, пристроенные позже, выглядят несколько искусственно и расположены дальше от основного здания, нежели минареты прочих мечетей. Внутри собор выложен цветным мрамором, украшен богатым орнаментом и двумя рядами стройных колонн коринфского стиля. Главным образом на верхних галереях сохранились старинные византийские фрески и мозаичные портреты, большинство которых обнаружено и реставрировано уже после превращения храма в музей. Интерьер храма украшают и произведения турецких мастеров; михраб (обращенное к Мекке искусно вырезанное углубление в стене), мимбар (кафедра проповедника), максура (окруженное резной решеткой особое возвышение для султана), выполненные в середине прошлого века каллиграфом Казаскером Мустафой Иззетом огромные диски с золотым тиснением арабской вязью имен Аллаха, пророка Мухаммеда, его внуков Хасана и Хусейна, а также первых («праведных»! халифов: Абу Бекра. Омара. Османа и Али. Эти диски сразу же бросаются в глаза при входе внутрь храма.

О красоте и величии храма можно говорить без конца. Этому высшему достижению византийской архитектуры посвящено немало страниц в мировой художественной и специальной литературе. Но сегодня при его даже беглом осмотре больше всего поражает, как он вообще уцелел при столь бурной и богатой трагическими поворотами истории города, как сумел не только сохранить свои первоначальные достоинства, но и включиться в совершенно иную жизнь, иную систему ценностей, присущих другой цивилизации и другому мировоззрению. Храм-музей сегодня как бы символизирует и иллюстрирует комплексность и неоднородность культурно-исторических традиций Стамбула.

О многообразии этих традиций, хозяйственных, дипломатических и прочих связей, в том числе в области искусства, свидетельствует и расположенный рядом с храмом-музеем Айя София дворец-музей Топкапы. Это бывшая (до 1839 г.) резиденция султанов и довольно яркий памятник турецкого зодчества и его трансформаций на протяжении почти четырех веков: выстроенный в 1464–1478 гг, дворец впоследствии (вплоть до 1817 г.) постоянно расширялся, достраивался и перестраивался. Византийские, турецкие, арабские, персидские и прочие мотивы вносились в архитектуру Топкапы несколько стихийно, в зависимости от воли султанов и, как правило, в связи со знаменательными событиями их царствований. Вследствие этого дворец представляет собой довольно хаотичное нагромождение строительных форм разных эпох, происхождения и ценности. Здесь султаны объявляли войну и мир, принимали послов, назначали и смещали визирей, судили и казнили непокорных.

Теперь здесь оружейная палата и несколько больших экспозиций, фактически самостоятельных музеев. Через просторный, со свежей травой и стройными чинарами внутренний двор, проходим направо, в бывшие султанские кухни, где ныне разместилась выставка китайского. японского и европейского фарфора, а также турецкой посуды из меди и стекла. Посуды много: только свыше 10 тыс. предметов — ваз, тарелок, чашек и др. — из китайского фарфора (да изделий из японского или саксонского, пожалуй, не меньше). Ведь в обычные дни в султанской кухне готовили на 5 тыс. человек, а в праздники — на 15 тыс. Проходя под тенистой аркадой в другие залы дворца, осматриваем оружие (особенно запоминаются богато украшенные кинжалы и сабли) и различные драгоценности из султанской казны (в Османской империи наряду с государственной была личная казна султана, которая в отличие от первой никогда не пустовала), личные одеяния и украшения султанов, их троны. Об одном из них, золоченом, с изумрудами и жемчугами по красной эмали, ходила легенда, что он был захвачен султаном Селимом Явузом у персидского шаха Исмаила. Последние же исследования, по словам хранителя музея Кемаля Чыга, доказали, что этот трон был захвачен в Индии персидским шахом Надиром у делийских султанов Тимуридов и в 1746 г. подарен турецкому султану Махмуду I (Надир-шах, будучи тюркского происхождения, желал прекращения вечных турецко-персидских войн).

Сокровища Топкапы можно перечислять без конца: здесь и знаменитый бриллиант «Кашыкчи» в 86 карат, нс менее известный меч «Топкапы», украшенный бриллиантами, индийская статуэтка курильщика под балдахином (вся из жемчуга), золоченые короны и т. д. Особый интерес представляют ордена, которые носили султаны: турецкие, русские, австрийские, французские, а также различных итальянских и германских государств.

В старом Стамбуле почти все достопримечательности — рядом. Главный вход в Топкапы — Баб-и хумаюн (императорские ворота) — справа от древних стен храма Айя София. Из окна одного из залов дворца — прекрасный вид на Босфор и бухту Золотой Рог. По выезде из Топкапы нас ждет еще одно напоминание о древности Стамбула, о том времени, когда он был еще не столицей ислама, а первым городом христианства.

Недалеко от храма Айя София — подземное водохранилище Йеребатан (от тур. «йеребатан сарай» — «Провалившийся под землю дворец»). Это огромное подземелье со множеством (более 300) высоких колонн, завершающихся сводами кирпичных арок, и с поблескивающей в полутьме водой. Выстроенное, как и храм Айя София, при императоре Юстиниане, водохранилище называется также «цистерна Базилики» (в городе есть и другие цистерны византийского и римского времени). Эта и прочие сохранившиеся цистерны имели огромное значение в древности, да и в средние века, во время осады города. Во всяком случае, ныне их демонстрируют туристам (Йеребатан нам показывали как «водопровод Юстиниана»), Они считаются интересными и в некоторых случаях даже выдающимися памятниками византийской эпохи. И все же от йеребатана остается несколько тяжелое впечатление, как от всякого сооружения, исполненного мрачного величия.

Вообще впечатления от осмотра города довольно разнородны и не сразу складываются в целостную картину. Возможно, что вначале мы находились немного под влиянием всего прочитанного об этом удивительном городе. «Стамбул, — писал С. Л. Утченко, — бесспорно не европейский город, это ясно. Но он не похож и на город восточный»[2]. Согласиться с этим утверждением можно лишь с одной поправкой: Стамбул, скорее, соединяет в своем облике черты восточного и европейского города. Недаром Маркс называл этот город золотым мостом между Востоком и Западом[3]. Естественно, он как бы не тот и не другой, оба сцазу. Он воплощает взаимопроникновение Европы и Востока. Сделав этот вывод, воспринимать город и оценивать его по достоинству гораздо легче.

Полувосточный, полуевропейский, Стамбул с первого же взгляда поражает сочетанием обликов разных эпох и особенностей архитектуры различных стилей, способностью Интегрировать, усваивать, переваривать нее то, что дали ему столь непохожие друг на друга периоды его истории, обитавшие на его территории жиголо, сталкивавшиеся и перекрещивавшиеся здесь культурные и политические влияния, национальные и художественные формы.

Старый Стамбул раскинулся на семи холмах. Круто избирающимися вверх от порта улицами и переулками, нависающими один над другим в виде уступчатых террас домами, в которых верхние этажи выступают над нижними, впечатлением какой-то общей устремленности от моря к небу Стамбул напоминает столицу Алжира. Но здесь нет таких ярких красок и импрессионистских полутонов, а также рафинадной «белокаменности», свойственной Алжиру, как и большинству других городов Магриба. В меньшей мере похож Стамбул на другие средиземноморские порты, раскинувшиеся на склонах прибрежных гор, например Пирей или Неаполь. Еще больше сравнений напрашивается при виде отдельных зданий или архитектурных комплексов; султанский дворец Топкапы напоминает дворец крымских ханов в Бахчисарае (только он намного больше, богаче, в том числе зеленью, и расположен не в низине, а высоко над слиянием вод Босфора, Золотого рога и Мраморного моря); голубизна майолики Голубой мечети сродни чем-то голубизне купола Гур-Эмира в Самарканде; ажурная резьба по камню или дереву, характерная для многих старинных зданий Стамбула, воскрешает в памяти работы хивинских и бухарских мастеров. Сходство иногда бывает столь поразительным, что, например, совершенно нельзя отличить фонтан Ахмета III во дворце Топкапы от воспетого Пушкиным фонтана Бахчисарайского дворца.

Однако современный Стамбул чужд или почти чужд восточному колориту. Прежде всего это относится к самим стамбульцам — спокойным, одетым по-европейски, нередко светловолосым и светлоглазым. У одного нашего турколога я потом прочитал, что сдержанность турок доходит до скованности. Но другой знаток Турции, часто там бывавший, сказал: «Это только пока они не разозлились. В гневе темперамент у них брызжет через край». Но мне этого видеть не пришлось; судя по всему, в Турции не принято сердиться по пустякам. Слишком много слез и крови было пролито в свое время в Стамбуле — городе, столь много повидавшем и пережившем. Именно здесь чувствуется, какими сложными и часто противоречивыми путями шел этногенез турецкого народа, какой немалый вклад внесли в него проживавшие ранее на землях Византии, а потом Османской империи греки, грузины, славяне, венгры, армяне, итальянцы, албанцы и представители других народов Балкан и Средиземноморья.

Еще в византийскую эпоху северная часть города — Галата — была населена европейцами. К тому же Стамбул на протяжении всей истории Турции был городом с наибольшим процентом нетурецкого населения, а также тех социальных групп, которые формировались в основном из нетурок по происхождению (янычар, определенной части интеллигенции, торговцев и ремесленников). Все это, очевидно, и способствовало тому, что внешность современных жителей Стамбула в большинстве случаев нередко лишена характерных восточных черт. Восточный, вернее полувосточный, вид сохраняют, да и то не всегда, старики, главным образом надевающие еще шаровары и фески. В основном же эти одеяния давно стали чисто музейными экспонатами или экзотическими товарами для туристов. В частности, фесками торгуют на углах некоторых стамбульских улиц вместе с дудочками и кастаньетами.

Пушкинская строка «Стамбул гяуры нынче хвалят» приходит на память при первом же беглом знакомстве с этим древним городом: так много в нем иностранцев! Звучит повсюду английская, французская, немецкая речь, перемежаясь с турецкой, а иногда и забивая ее. Иностранцев много, и далеко не все они туристы: немало дипломатов, коммерсантов, агентов и коммивояжеров бесчисленных фирм и компаний, чьи вывески нередко более ярки и крупны, нежели собственно турецкие. Да и за чисто турецкими названиями далеко не всегда скрывается истинно турецкое содержание…

На улицах много полицейских, что также косвенно связано с обилием иностранцев. Ввиду гигантского наплыва туристов и вообще иностранцев здесь, как и в некоторых других странах Средиземноморья, существует особая туристическая полиция, охраняющая права туристов и одновременно наблюдающая за ними.

Большое число мелких ремесленников и розничных торговцев Стамбула связано с туризмом, занято производством и сбытом товаров соответствующего спроса. Они достаточно напористы и активны, как и их собратья но профессии во всех странах, но менее крикливы и назойливы, чем где бы то ни было на Востоке.

Вообще то, что принято называть деловой активностью, в Стамбуле чрезвычайно развито и, пожалуй, но масштабам видимого превосходит частнопредпринимательскую деятельность в большинстве развивающихся стран. Об этом свидетельствуют не только бесконечные ряды магазинов, лавок, кафе, различных контор и представительств частных фирм, которыми буквально наводнены первые (и не только первые) этажи домов на всех главных улицах города. На это же указывают рекламы и вывески многочисленных банков, украшающие почти всё: крыши высоких зданий, глухие стены бедных кварталов, въезды на мосты. Банков много, и называются они по-разному: «Стамбульский», «торговый», «промышленный», «народный», «кредитный», «банк Турции» и т. д. Создается впечатление, что в Стамбуле их даже больше, чем мечетей.

Интересен стамбульский крытый рынок — Капалы Чаршы, па который можно попасть из примыкающего к порту района Каракёй, перебравшись на другой берег Золотого рога в район Эминёню и проехав мимо гак называемого египетского базара (XVI в.) и возвышающейся над ним Новой мечети (XVI! в.). Далее мы миновали недавно выстроенную станцию метро, муниципалитет, какие-то министерства и редакцию газеты «Хюрриет». В ряде мест улицы, особенно по мере приближения к рынку, так узки, что кажется, автобус вообще не сможет в них въехать. Но нашего водителя Мехмета это мало смущает, и он не сбавляет скорости, лихо поворачивает в какой-то доле сантиметра от углов старых домов, кое-где стесанных, возможно, менее искусными шоферами. Сам рынок Капалы Чаршы, расположенный возле мечети Нур-и Османийе (на ее огромные ворота мы и ориентировались, чтобы не запутаться в причудливо растекающейся сети 65 улочек рынка), вовсе не производит впечатления восточного базара. Как не без горечи отмечено в путеводителе, «его наводнила банальность, подавил модерн, самобытность его исчезла, а восточные изделия мало-помалу уступают место залежалым товарам». Хотя данное суждение чересчур пессимистично, оно во многом все же верно. Покупателей на рынке, как мне показалось, не намного больше, чем самих продавцов, да и покупают далеко нс все. Многие, особенно иностранцы, приходят сюда просто полюбоваться экзотикой и… не находят ее. Каналы Чаршы — это крытые сплошным верхом в виде множества куполов бесконечные лабиринты торговых рядов, состоящих из застекленных и красиво подсвеченных электролампами лавок и магазинов вполне современного типа. Купить здесь можно все что угодно, но преобладают, вернее, бросаются в глаза, товары для туристов: ткани, бриллианты, гончарные изделия, чеканка, старинное оружие, ковры, керамика, бронза, мрамор, различные сувениры и символы. Торговцы свободно говорят на многих языках, даже знают немало русских слов, а в одном ряду настойчиво пытались говорить с нами по-польски. Оказалось, что это выходцы из Югославии, обитающие главным образом в старинном польском квартале Стамбула.

Улицы Стамбула во всех районах, кроме самых фешенебельных, носят следы недавно прошедших (летом 1977 г.) парламентских выборов. Стены домов до сих пор испещрены политическими лозунгами и надписями. Характерно, что в кварталах побогаче часты надписи, славящие «ислам», «нацию», «Турцию», но зато и бедных кварталах преобладают здравицы в честь ДИСК (созданной в 1967 г. левой Конфедерации революционных рабочих профсоюзов). Более того, в некоторых местах, в том числе в бывшем янычарском районе, недалеко от спускающейся вниз улицы Диван Йолу, бывшей главной магистрали султанской столицы в средние века, встречаются надписи в честь Маркса и марксизма.

Влияние идей социализма особенно сильно среди молодежи Стамбула. «Я социалист, и мне не нравится фашистский режим в Америке», — говорил нам молодой турок на площади Атмейдан. Другой около ворот Нур-и Оманийе показал мне тщательно хранимый им значок с портретом Ленина. Антикоммунизм и антисоветизм, насаждавшиеся в Турции в годы второй мировой войны (прогитлеровскими элементами) и после нее (проамериканскими и другими прозападными фракциями буржуазии), ныне сдают свои позиции. Недаром наибольшее число голосов на последних выборах (1977 г.) собрала Народно-республиканская партия, руководствующаяся заветами Ататюрка и, кстати, включившая в свои предвыборные обещания обязательство снять запрет с деятельности компартии Турции.

Турки отлично помнят, что национальная революция, возглавленная Ататюрком, была поддержана Советской Россией, что в 20–30-е годы, когда страной руководил Ататюрк, молодая Турецкая Республика получила от СССР большую помощь, в частности в строительстве самостоятельной национальной экономики. Поэтому, хотя в последние десятилетия турецко-советские отношения отнюдь не были безоблачными, в целом турки неплохо относятся к советским людям. Было бы преувеличением сказать, что нам кидались на шею, узнав, откуда мы. Но турки, как уже говорилось, вообще очень сдержанны и совершенно не подтверждают своим хладнокровием, некоторой замедленностью движений и манерой держаться расхожего мнения о «восточном темпераменте». Мы всюду встречались с вежливым вниманием и действительно по-восточному продуманным гостеприимством, с желанием показать нам за короткое время все самое лучшее в Стамбуле. Об этом свидетельствовали и мимолетные разговоры на улицах Стамбула, и постоянное общение с гидом, и доброжелательные улыбки торговцев, и стилизованные «казачьи» пляски во время традиционного «восточного шоу» в «караван-сарае» (ночном клубе) на проспекте Джумхуриет, и множество русских мелодий, хорошо исполненных небольшим, но мастерски игравшим оркестром «караван-сарая».

Мы отплывали из Стамбула, переполненные впечатлениями от всего увиденного и услышанного. Теплоход уже вышел в Мраморное море, направляясь к Дарданеллам, а в дымке еще угадывались минареты Голубой мечети и храма Айя София, шныряние лодок у входа в Золотой Рог, суматоха порта у Каракёя. Стамбульские впечатления начинали превращаться в еще свежие, но все же воспоминания. А впереди ждал Кипр.

Легенды и будни острова Афродиты

В марте 1967 г. мне довелось впервые побывать на земле Кипра. Наш самолет, летевший из Москвы в Дамаск, совершил посадку в Никосии. Мы с любопытством смотрели на стремительно приближавшееся поле аэродрома, особенно золотистое на фоне чуть синевших теней окружающих холмов. В аэропорту мне запомнились броские, на разных языках, призывы посетить «самый солнечный остров Средиземного моря», большая группа офицеров войск ООН (очевидно, немалого ранга ввиду множества орденских ленточек, звезд и разных эмблем на погонах, густых белоснежных аксельбантов) и озабоченный вид служащих-киприотов. Уже четыре года на Кипре было неспокойно и, судя по предупредительности полиции по отношению к офицерам ООН, именно на ООН киприоты возлагали надежды на возвращение спокойствия. Вместе с тем остров еще сохранял привычный облик «рая для туристов», как бы по инерции чаруя приезжих улыбками безмятежных реклам.

Бродя по залу аэропорта, в котором пробыли не Польше получаса, мы машинально читали разбросанные повсюду красочные проспекты. В одном из них было написано: «К моменту, когда путник ступает на почну Кипра, он рассматривается как священная особа. Ни одна страна не может соперничать с Кипром в гостеприимстве». При этом подчеркивалось, что традиции гостеприимства на Кипре насчитывают уже четыре тысячи лет.

Разумеется, никто из нас тогда не придал всей этой рекламе никакого значения. Лично я вовсе не рассчитывал побывать еще раз на Кипре. Однако через десять с половиной лет мне представилась возможность вновь встретиться с древним гостеприимством Кипра. На этот раз мы прибыли на остров не на самолете, а на теплоходе. За прошедшие годы на Кипре произошли значительные изменения, многие надежды, к сожалению, не сбылись, а худшие предсказания оправдались. Международный аэропорт в Никосии к 1977 г. был уже три года как закрыт после боев 1974 г., а через аэропорт в Тимбу (Эрджан), так же как через занятые турецкими войсками порты Фамагуста, Кирения и Каравостаси, доступ на Кипр был запрещен правительством республики.

Все было по-новому: наш теплоход прибыл в один из южных портов острова, мы увидели Кипр не нарядной весной, как в 1967 г., а более сдержанной осенью, получив возможность взглянуть на кипрскую землю не за считанные буквально минуты, а в течение ряда дней ознакомиться по-настоящему с жизнью, интересами и надеждами киприотов.

Путеводители именуют Кипр «самым самобытным островом» Средиземноморья, имеющим «один из самых здоровых климатов в мире», 340 солнечных дней в году и условия для купания круглый год в «кристально чистом синем море у красивых песчаных берегов», где даже в январе температура воды не бывает ниже +17°. Вначале этому трудно было поверить, так как впервые мы увидели пологие берега острова сквозь сероватый октябрьский туман. Но вскоре золотистые, как кипрские апельсины, лучи солнца рассеяли туман, а вместе с ним и наше скептическое отношение к туристическим проспектам, называющим Кипр «маленьким миром в себе, чарующе и гармонично сочетающим легенды и реальность».

В дальнейшем, во все дни пребывания на Кипре, мы неизменно восхищались этой чудесной страной, где бы ни оказывались: в одноэтажной, пыльной, тихой Ларнаке, непритязательно раскинувшейся на небольшой равнине между морем и зеленеющими вдали горами; на дороге из важничающего своими высотными зданиями и по-современному делового порта Лимасол в древнюю, выгоревшую на солнце и заботливо сохраняющую руины разных веков столицу Пафос; на шумных и широких проспектах оживленной Никосии или в небольшом, но очень интересном Кипрском музее.

Этот третий по величине средиземноморский остров был заселен еще в доисторические времена. Благодаря своему расположению на перекрестке путей из Европы, Азии и Африки он является одним из древнейших очагов человеческой цивилизации, история которой здесь насчитывает уже около восьми тысячелетий (в местечке Кирокития, на юге острова, обнаружены остатки древнего поселения VI тысячелетия до н. э.). По крайней мере с IV тысячелетия до н. э. Кипр (в древности — Алаши) был связан с древнейшими государствами Передней Азии и Крита и долины Нила, во II тысячелетии до н. э. стал одним из оплотов крито-микенской культуры и плацдармом для экспансии на Восток Эгейских племен, названных древними египтянами народами моря.

На Кипре найдены предметы обихода и произведения искусства из древнего Египта, Месопотамии, Палестины и Финикии, а на территории всех этих стран Древнего Востока обнаружены кипрская керамика и изделия из меди. Медь добывалась на острове еще в эпоху неолита и называлась в ряде древних языков по названию острова (например, «купрум» по-латыни). Сами же киприоты одно время именовали свою страну Каробия — от распространенных здесь бобов каробов — «черного золота» Кипра. Каробы и оливки- главная достопримечательность холмистого изжелта-серого кипрского пейзажа, во всяком случае всего южного побережья и ведущего в глубь острова шоссе Ларнака — Никосия.

В Кипрском музее в Никосии выставлены образцы древнего кипрского слогового письма. Благодаря им был зафиксирован бытовавший здесь диалект ахейских греков, поселившихся на Кипре в XIV в. до н. э. и почти 500 лет — способствовавших его развитию. После отвоевания дорийцами в конце II тысячелетия до н. э. материковой Греции и Крита язык ахейцев и связанное с крито-микенской культурой слоговое письмо сохранились лишь на Кипре, где постепенно формировалась самобытная культура на базе — слияния эгейской цивилизации с древними культурами Египта, Двуречья и Малой Азии. Памятники того времени причудливейшим образом отражают, главным образом, в скульптуре, росписях сосудов и других произведениях изобразительного искусства, сочетание различных особенностей и даже принципов мастерства, скажем, древнегреческих и древнеегипетских ваятелей. Некоторые скульптурные портреты при этом изображают явно не греков, а, скорее, древних египтян или азиатов. Специалисты безошибочно определяют эпоху создания таких произведений также по типу орнамента, сюжету того или иного рисунка, барельефа и т. д.

На дальнейшее развитие духовной и материальной культуры острова наложили печать финикийская колонизация, борьба за обладание островом между ассирийцами, персами и греками. Несмотря на все перипетии этой борьбы, кипрская культура всегда оставалась тесно связанной с культурой древних греков и в известной мере служила своего рода руслом ее обогащения за счет различных влияний и заимствований с Востока. Именно здесь возник культ древнегреческой богини красоты и любви Афродиты, которую греки называли «Киприда», т. е. Кипрская, ибо, по преданию, она родилась из морской пены у юго-западного побережья Кипра. После этого Кипр стали называть Островом любви. Именно отсюда распространился миф о трагической любви Афродиты и Адониса, пришедшего в греческую мифологию из финикийских (а до этого вавилонских) верований.

На одной из улиц «Ларнаки, ныне небольшого городка типа лермонтовской Тамани, где ничто не напоминает ни о мифическом основателе города Хиттиме (внуке библейского Ноя), ни о фактических основателях — ахейцах, ни о сменивших их почти три тысячи лет назад колонистах из Финикии, стоит небольшой белый бюст Зенона — знаменитого основоположника философии стоицизма. Ларнакцы гордятся своим земляком, проповедовавшим на рубеже IV–III вв. до н. э. в Афинах учение, синтезировавшее достижения как греческих, так и восточных (в частности, вавилонских) мыслителей. Вряд ли можно считать случайным то, что именно уроженец Кипра, где сталкивались многие народы, культуры и религии, создал философию всемирного единства и всемирного гражданства, всеобщего равенства и добродетели, обретения счастья в выполнении долга и правил этики.

Кипр последовательно входил в состав империи Александра Македонского, эллинистического Египта, владений древнего Рима и Византии. Среди римских наместников Кипра был знаменитый Цицерон, а позднее — один из первых христиан, Сергий Павл, в связи с чем киприоты с гордостью повторяют, что их остров «был первой страной в мире, управляемой христианским правителем». Здесь же, по преданию, проповедовали христианство апостолы Павел и Варнава. Последний официально считался основателем Кипрской церкви. Киприоты чтят монастырь св. Варнавы (недалеко от г. Саламис на восточном побережье), с его мощными средневековыми башнями и сохранившимися до наших дней богатыми традициями иконописи. Он считается одной из достопримечательностей острова. Столь же интересен монастырь Ставровуни («Гора Креста»), расположенный высоко в горах Трудос. Монастырь очень хорошо смотрится с шоссе Ларнака — Лимасол, откуда представляется светло-оранжевым горным гнездом на фоне темной зелени кряжей Трудоса. Он основан в V в., и в нем хранится христианская реликвия — привезенный императрицей Еленой (матерью римского императора Константина Великого) из Иерусалима кусок креста, на котором был распят Христос.

С середины VII в. Кипр на 300 с лишним лет попадает под господство арабов, имевшее чрезвычайно разрушительные для острова последствия. Первой экспедицией на Кипр в 648 г. командовал лично правитель Сирии Муавия, будущий основатель халифской династии Омейядов. Арабский флот (по разным источникам, от 200 до 1700 кораблей из Сирии и Египта) захватил остров и заставил киприотов платить дань лично Муавии. Но вскоре византийцы отбили Кипр. Вторично он был завоеван после 40-дневной борьбы в 653 г. арабским флотоводцем Абу-ль-Аваром, оставившим здесь 12-тысячный гарнизон и выстроившим первые мечети. Но и на этот раз надолго удержаться арабам не удаюсь. Последовало еще несколько вторжений и отступлений, пока арабы не завладели Кипром безраздельно к 806–904 гг. Византийцы вновь отвоевали значительную часть острова в 906–913 гг., пока не были вытеснены арабами, прибывшими с Крита. Но в 965 г. византийский император Никифор Фока окончательно изгнал арабов с Кипра.

Ввиду постоянной борьбы арабов с более сильными вначале на море византийцами кипрские земли систематически разорялись и выжигались, время от времени становясь ареной сражений и объектом набегов. Вследствие всего этого Кипр был частью Арабского халифата во многом лишь номинально. Арабы фактически 24 раза вторгались на остров и заново его завоевывали. Преимущественно военное присутствие арабов способствовало тому, что они оказали очень незначительное влияние на язык и культуру местных жителей (в отличие, например, от Мальты, где арабы успели укорениться). Тем не менее кое-какие следы пребывания арабов па острове сохранились.

К ним относится, в частности, гробница одной из родственниц основателя ислама пророка Мухаммеда (по одним сведениям — его тетки, по другим — просто кормилицы). Эта женщина, которую пророк уважительно называл матерью при обращении к ней, была женой одного из его ближайших друзей и последователей (ансаров). Мухаммед будто бы предсказал ей, что она будет первой из арабских женщин участницей морских походов. Следуя этому предсказанию, она и отправилась вместе с мужем в экспедицию 648 г., во время которой умерла на Кипре, упав с мула. По утверждению историка арабского Средиземноморья Али Фахми, ее могила была найдена лишь в XVIII в., когда и стала предметом поклонения. Настоящее имя этой женщины неизвестно. Поэтому гробнице ее было дано условное, имя, которым ее называли средневековые арабские историки, — Умм аль-Харам («Пресвятая матерь» по-арабски). Это одна из старинных мусульманских святынь, издавна ставшая объектом паломничества. В эпоху турецкого господства на Кипре над гробницей была воздвигнута текке (мусульманская духовная обитель с мечетью и школой) Хала Султан.

Однако нс только памятники ислама или минувших битв напоминают киприотам об арабах, связи с которыми, особенно культурные и торговые, сохранились и после их ухода с острова и, более того, стали даже крепче после этого. В язык греков Кипра проникли из арабского некоторые слова и частицы, например «хаджи» (пилигрим в святые места), «мухтар» (избранное должностное лицо), «кубби» (купол). В основном их занесли бежавшие — сюда арабы-марониты.

Переселение на Кипр христиан-маронитов из Сирии и Ливана происходило в VII–XIII вв. и было вызвано как религиозными, так и политическими причинами (особенно поражениями византийцев и крестоносцев). В XIII в. на Кипре было уже до 80 тыс. маронитов. Попадали на остров разными путями выходцы и из других арабских стран. Палестинские арабы, например, занесли на Кипр культуру цитрусовых, плантациями которых ныне покрыта значительная часть пригодных к обработке земель острова. Большинство маронитов впоследствии вернулись в Ливан (в XVI в. на Кипре было 19 маронитских деревень, в XVIII в. — 10), остальные ассимилировались, восприняв кипрский диалект греческого языка (кроме деревни Кормакити, где говорят на арабском диалекте). До недавнего времени на острове проживали всего несколько тысяч арабов, главным образом приезжих ливанцев. После ливанских событий 1975–1976 гг. число их несколько возросло: во многих городах Кипра сейчас можно встретить арабов из Ливана, выжидающих на острове окончания внутриполитической бури в своей стране.

Обо всем этом вспоминаешь, проезжая мимо плантаций апельсинов и лимонов под Лимасолом, окруженных проволочными изгородями и защитными (от морских ветров) полосами кипарисов, вслушиваясь в арабскую речь в одном из отелей Никосии, где группа молодежи, по внешнему виду ливанских христиан, весело беседовала со служащей отеля, оказавшейся их соотечественницей, а также посещая расположенную недалеко от Ларнаки текке Хала Султан. Хотя мечеть в текке уже не действует, допускаемые в нее туристы по-прежнему обязаны снимать обувь и вести себя, как в действующей мечети. Ее высокий песочного цвета минарет виден далеко, возвышаясь над пересохшим соляным озером и окружающей текке тенистой рощей главным образом из пальм и кипарисов. На стенах внутреннего дворика — белые литеры ООН, над воротами — голубой с изображением земного шара флаг ООН, взявшей ныне под свою охрану все памятники культуры на Кипре.

На острове — редкое изобилие этих памятников. Храмы Афродиты, Аполлона и других древнегреческих богов разбросаны по всему побережью Кипра, чередуясь с первобытными стоянками и захоронениями, руинами доисторических и античных жилищ, замками и монастырями эпохи средневековья. Недалеко от Пафоса стоит замок крестоносцев XIII в., выстроенный на месте древнейшего святилища Афродиты. По преданию, Афродита, выйдя на берег из пены морской (это место, напоминающее скалами в море Гурзуф или Симеиз, вам тоже показали), пришла именно сюда. Однако, рассказывая об этом, киприоты непременно добавляют, что «пафос» по-гречески означает «лгать», а люди из Пафоса всегда, мол, отличались склонностью приврать и похвастаться. Справедливости ради надо отметить, что у них были для этого кое-какие основания: и Афродита чуть ли не их землячка, и город их шесть веков был столицей острова (со II в. до н. э. по IV в. н. э.), и дома в нем были самые красивые не только на Кипре, но, может быть, во всей Элладе. Мы побывали и в старом Пафосе (ныне — Куклия), и в так называемом Неа (Новом) Пафосе, и в «самом новом», т. е. выстроенном после землетрясения в IV в. городском районе Ктима. Сейчас во всех этих небольших аккуратных желтокаменных поселках со множеством новых вилл среди оливковых и пальмовых рощ насчитывается в общей сложности не более 12 тыс. человек. Но живут они, буквально на каждом шагу ощущая дыхание истории.

Здесь рядом с морем расположено подземное кладбище IV в. до н. э. Его почти 100 склепов с выдолбленными в камне ходами и дорическими колоннами столь внушительны, что их назвали «царские гробницы». Особенно впечатляют они в полдень, когда солнце проникает внутрь вскрытых расколками шахт и делает ярко-багровыми колонны и стены из коричневато-серого известняка.

Кипр. «Царские гробницы» в Пафосе

Отсюда, миновав развалины древнего театра, гимна шума и византийский «замок 40 колонн», мы поехали осматривать две виллы зажиточных римлян III в. Уже через несколько минут мы увидели следы иной, более красочной и разгульной жизни, которая кипела здесь через 700 лет после возведения «царских гробниц». Никто не знает имен этих римлян, живших более чем полторы тысячи лет назад, а чудом сохранившиеся в их домах мозаики живут до сих пор. По сюжетам картин и дома теперь называют соответственно: «дом Диониса» (где сохранились великолепные мозаики «Дионис и Акме», «Аполлон и Дафна», «Ипполит и Федра», «Дионис и Икарий», «Триумф Диониса» и др.), «дом Тесея» (где обнаружено знаменитое изображение «Тесей, убивающий Минотавра»).

Раскопки в Пафосе продолжаются, и вполне возможно, что к уже найденным, расчищенным и частично реставрированным шедеврам вскоре добавятся новые. Во время нашего посещения Пафоса раскопки здесь вела польская археологическая экспедиция, укомплектованная в основном студентами-практикантами из Кракова. Учитывая высокий авторитет польских археологов и реставраторов в мировой науке, следует ожидать от и их работы на Кипре высоких показателей. Мы видели, в частности, самые последние результаты раскопок, например расчищенный пол столовой в «доме Диониса», с мозаичными изображениями геометрических орнаментов, ваз, фруктов, фрагменты других участков дома (он в целом еще не полностью исследован) с неизвестными портретами, искусно выложенными рисунками листьев, красочным павлином.

Богатство исторических памятников Кипра соответствует уникальному даже для Средиземноморья (где смена эпох, государств и цивилизаций была особенно частой) богатству истории острова. Византийского двуглавого орла здесь в качестве политической эмблемы сменил пятикрестный символ Иерусалимского королевства крестоносцев, выходцы из правящей династии которого Лузиньяны в дальнейшем основали самостоятельную династию королей Кипра. Около 300 лет Лузиньяны правили островом, главным образом играя на противоречиях между рвавшими Кипр из рук друг у друга воинственными купеческими республиками Генуи и Венеции. Наконец, в 1489 г. полосатый сине-белый с красным львом щит Лузиньянов был окончательно вытеснен белым на голубом поле крылатым львом Венеции. Но менее чем через 100 лет венецианцев изгнали турки, господствовавшие на Кипре до 1878 г. фактически (когда Англия, воспользовавшись ослаблением султана в русско-турецкой войне, оккупировала Кипр) и до 1914 г. формально (когда англичане открыто провозгласили Кипр своей колонией). Англичане правили Кипром до 1960 г., пока в результате длительной освободительной борьбы Кипр не обрел наконец независимость.

Все эти перемены в жизни острова последовательно отражены в произведениях кипрской архитектуры, иногда сразу в одном из них. Такова, например, осмотренная нами в Ларнаке церковь св. Лазаря (по легенде, святой Лазарь сразу после его воскрешения Христом отправился на Кипр и стал первым епископом Китиона — древней Ларнаки). Выстроенная в X в. при византийцах над предполагаемой гробницей св. Лазаря церковь, последовательно была православной, католической (при Лузиньянах), мечетью (при турках) и снова стала православным храмом после ликвидации турецкого господства. Естественно, все эти превращения сказались на внешнем облике здания. Пристроенная слева тенистая аркада, украшенный изразцами вход и высоко вздымающаяся, подобно минарету, над основным зданием четырехгранная колокольня придают храму неповторимо восточный колорит. Купол церкви был срезан при турках. Росписи внутри, очевидно, неоднократно уничтожались сменявшими друг друга представителями разных религий. Вследствие этого иконы и прочая утварь просто приставлены к голым стенам, а красивый золоченый иконостас — относительно недавнего времени, не раньше конца прошлого века.

Следы перестроек видны и на других культовых зданиях Кипра. Например, византийская церковь в Перистероне, к западу от Никосии, напоминает тяжеловатый, из ряда увенчанных куполами полуцилиндров, желто-кирпичный замок романского стиля, которому одинаково чужды и отодвинутая на задний план тонкая колокольня, и сиротливо торчащий сбоку сохранившийся от турецких времен минарет. То же самое в еще большей мере относится к мечети Лара Мустафа в Фамагусте, перестроенной (в основном путем присоединения минарета и двух небольших куполовидных пристроек) из типично готического собора св. Николая. Турецкая мечеть Селимийе в Никосии, два высоких минарета которой видны далеко в разных районах города, в основном представляет собой архитектурный памятник эпохи Лузиньянов — великолепный готический («франкский», как говорят и пишут киприоты) собор св. Софии. Нам не удалось его посетить, но, судя по многочисленным изображениям, собор, став мечетью, мало изменился, в том числе внутри.

Эклектичности стиля некоторых старинных храмов подражают некоторые современные архитекторы. В частности, в самом начале шоссе Ларнака — Никосия стоит новенькая светло-серая церковь с внутренним двориком, явно восточной аркадой по фасаду и стилизованной под минарет колокольней. Таковы и многие другие церкви, в том числе и те, которые нам удалось увидеть лишь на фотографиях.

Разумеется, все сказанное не означает, что на Кипре пет архитектурных памятников какого-либо «чистого» стиля. К их числу относятся многочисленные, особенно па севере, постройки эпохи крестоносцев, такие, как, например, замки св. Иллариона, Буффавенто, Кантара, но в первую очередь — аббатство Беллапаис. Руины его высоких готических сводов напомнили мне другой частично сохранившийся замок крестоносцев, Крак де Шевалье, в северо-западной Сирии. Вполне выдержан классический стиль и большинства церквей и монастырей Кипра. Это — постройки византийского времени (или стилизованные по-византийски) с традиционным колоритом мозаик и фресок. Например, всего в 2 км от текке Хала Султан (под Ларнакой), в небольшом селе Кити, сохранилась знаменитая церковь Панайя Ангелоктистос («Построенная ангелами») с великолепной мозаикой VII в., всемирно признанной одним из шедевров византийского искусства. Есть и другие, менее известные, но также интересные памятники церковного зодчества разных эпох и стилей: византийского, готического, армянского (армяне на Кипре поселились в XII в., ныне имеют здесь свои церкви, монастыри и даже газету). Но более всего на острове сохранилось православных церквей византийского стиля. Частично это объясняется тем, что турки, захватив Кипр, не преследовали православную религию (что признают сами греки-киприоты), а, наоборот, покровительствовали ей в ущерб католической церкви, господствовавшей ранее, при Лузиньянах и венецианцах.

Легенды и памятные места Кипра связаны не только с его собственной историей, не только с Грецией и Востоком. Кипр издавна был связан и с историей и культурой более отдаленных стран, в частности Англии, Франции, Италии. Со времен крестовых походов XI–XII вв. уроженцы этих стран часто бывали на острове и иногда поселялись здесь. Именно на Кипре прославленный английский король Ричард Львиное Сердце, отвоевав остров у византийцев во время третьего крестового похода, отпраздновал в Лимасоле свадьбу с Беренгарией Наваррской, сделав после этого Лимасол столицей Кипра.

Недалеко от Лимасола находится замок Колосси, бывший центр двух активнейших участников крестовых походов — рыцарских орденов тамплиеров и иоаннитов (последние впоследствии назывались мальтийскими рыцарями после переноса своей главной резиденции на Мальту). Замок был одновременно центром командории — феодального лена из 49 деревень, славившихся своими виноградниками. С тех пор па Кипре делают вкусное вино «Командория». Лузиньяны, бывшие родом из Южной Франции, естественно, привлекали к себе на службу многих соотечественников. Кроме того, французов (как и англичан и итальянцев) было много среди иоаннитов и тамплиеров. А с итальянским присутствием на острове связаны сразу три места: так называемая «Весна любви», или «Купание Афродиты», — воспетая в «Неистовом Роланде» Ариосто бухта на западе Кипра, плавание в которой, по преданию, возвращает молодость (за этим местом киприоты сохранили итальянское название «Фонтана Амороса» — «Любовный родник»); крупнейший порт острова — Фамагуста («Прославленная» по-итальянски), в старинной крепости которого в эпоху венецианского владычества и произошли драматические события, послужившие основой для сюжета шекспировского «Отелло» (здесь до сих пор показывают «башню Отелло»); горная деревушка Лефкара (недалеко от Ларнаки), испокон веков славившаяся тончайшей выделкой кружев, где в 1481 г. Леонардо да Винчи закупал кружева для украшения алтаря Миланского собора.

Однако, как бы ни были пленительны легенды Кипра, какой бы интерес ни вызывали его храмы, памятники, исторические традиции и даты, не меньшего внимания достойны сегодняшний день острова, его напряженные и суровые будни.

Бросается в глаза распространенность на Кипре английского языка. Практически все киприоты говорят по-английски. И это не просто следствие «специализации» очень многих из них на обслуживании туристов, прежде всего из Англии, США, Канады и т. д. Англоязычие островитян — в значительной степени результат долгого и продолжающегося до сих пор «британского присутствия» на острове, сыгравшего в судьбе Кипра самую пагубную роль. С ним сталкиваешься на каждом шагу.

Разворачиваем путеводитель Кипрской организации туризма (бюро которой в Пафосе, кстати, находится на улице, носящей имя знаменитого британского премьера-либерала прошлого века Гладстона). В нем читаем: На английском языке издается местная ежедневная газета, а газеты Соединенного Королевства обычно продаются здесь в день их выхода в свет. На острове имеются три радиостанции (в том числе радиостанция английских вооруженных сил) и телевизионная станция, транслирующая программы и на английском языке». На низеньких домах провинциально скромной Ларнаки, па центральном проспекте нескончаемо тянущегося вдоль моря Лимасола, на одноэтажных постройках древнего Пафоса и шумных авеню Никосии, так же как на административных и торговых заведениях небольших поселков и деревень, промелькнувших за окном нашего автобуса, — везде замечаем вывески, надписи и указатели на английском языке, далеко не во всех случаях сдублированные по-гречески (конечно, есть и только греческие надписи, но они в явном меньшинстве). В Лимасоле — своего рода Мекке кипрского бизнеса — даже многие «чисто» греческие магазины и фирмы имеют вывески только на английском языке. Некоторые владельцы этих магазинов и фирм даже обзавелись именами Джон, Ричард и т. п., которые довольно экзотически выглядят рядом с греческими фамилиями. В деловых кварталах всех городов Кипра, которые мы посетили, назойливо лезут в глаза конторы и представительства «Бэрклэйз Бэнк», «Чартерд Бэнк», «Гриндлэйз Бэнк» и им подобных.

Англичане не ограничивались насаждением на острове своих банков, газет, торговых и прочих фирм, языка и литературы. Они вывозили отсюда медь, золото, асбест, хром, кружева, вино. Но из множества проблем острова они решили только одну — проблему борьбы… с комарами. Именно с этой целью они посадили эвкалиптовые рощи и аллеи для осушения болот. Такие аллеи мы видели под Ларнакой и Лимасолом.

Недалеко от Лимасола, на полпути от замка Колос-си до руин храма Аполлона, высоко над морем раскинулось местечко Епископи. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы сразу определить явно не кипрский характер построек первого же поселка: белые двухэтажные коттеджи под красной черепицей, протестантская церковь в стиле модерн (имеющая форму длинного полуцилиндра из кирпича), казармы в виде своеобразных каменных «оранжерей». Это поселок английской военной базы, очень выгодно расположенный: здесь отличное место для наблюдения и за морем, и за изгибами шоссе, вьющегося серпантином у подножия поселка. В самом поселке много зелени, а намного ниже его, при спуске по шоссе к морю, аккуратно разбиты новый стадион, площадка для игры в гольф, различные спортивные сооружения.

Кипрская деревня

Полчаса езды — и мы видим второй такой же поселок с похожими казармами, офицерскими виллами, спорткомплексом. Гид рассказывает нам, какой в этом поселке роскошный ресторан, какой комфорт, какие сооружения для очистки воды. А мы в это время наблюдаем за двумя английскими солдатами, не спеша трусцой бегущими по обочине шоссе. Это здоровенные, в одних майках, сытые парни, судя по виду, весьма довольные своей службой, проходящей почти в курортных условиях и со всеми мыслимыми и немыслимыми для военнослужащих удобствами.

Такие же базы, выгодно расположенные в господствующих над окружающей местностью пунктах и оборудованные по последнему слову техники и в соответствии с требованиями современного комфорта, рассказывают нам, находятся около Пафоса, Ларнаки и Фамагусты. Старейшая из них — в Фамагусте, удобную гавань которой англичане укрепили и приспособили для своего флота еще 40 лет назад. Создается впечатление, что одряхлевший британский лев, вынужденный ковыляя убраться почти из всех своих былых владений, решал с чисто бульдожьим упрямством вцепиться в древнюю землю Кипра и в той или иной форме, под тем или иным предлогом остаться здесь еще надолго.

Англичане всегда пытались выдавать себя за «освободителей» Кипра от турецкого ига. Они, разумеется, умалчивали о том, что Кипр им был нужен как военная база и плацдарм для колониальной экспансии в Турцию, Палестину и Египет, как ключ к Суэцкому каналу и разменная монета в крупной дипломатической игре. Ведь право оккупации острова и управления им было куплено у турецкого султана Абдул Хамида ценой ежегодной выплаты ему 93 тыс. ф. ст. и обязательства «помогать» в защите его азиатских владений. Подразумевалась «защита» от только что победившей Турцию в войне 1877–1878 гг. России. В англо-турецком соглашении по Кипру англичане даже лицемерно соглашались «эвакуировать» Кипр, если… Россия вернет Турции завоеванный незадолго до этого Карс. Подобным «обязательством» Англия одновременно как бы оправдывала аннексию Кипра и разжигала антирусские настроения в Стамбуле.

Важное с военно-стратегической точки зрения расположение острова в восточной части Средиземного моря (всего в 64 км от Турции и 96 км от Сирии) с наступлением эпохи империализма стало постоянным источником всевозможных бед и несчастий для киприотов. Англия всегда считала Кипр одним из контрольных пунктов на стержневой оси Гибралтар — Суэц, служившей до второй мировой войны опорой господства британского флота в Средиземном море. В послевоенный период английские колониальные власти вопреки воле киприотов использовали территорию Кипра для подготовки и переброски карательных экспедиционных войск в охваченные национально-освободительным движением колонии Англии в Азии и Африке, а также для агрессии против воспротивившихся диктату Лондона молодых независимых государств (в частности, во время англо-франко-израильского нападения на Египет осенью 1956 г. с целью свержения режима президента Насера). Одновременно англичане упорно не желали идти ни на какие уступки кипрскому народу, который не мирился с засильем империалистов, распоряжавшихся богатствами и территорией острова без согласия на то подлинных хозяев Кипра.

На одной из центральных площадей Никосии стоит памятник Свободы, посвященный борцам за независимость Кипра. У подножия памятника — выразительные, в полный человеческий рост скульптуры, изображающие измученных долгим заключением патриотов, вышедших наконец из тюрьмы. Именно так— в виде мрачной тюрьмы с глухими решетками — представляли, да и сейчас представляют себе киприоты период 82-летнего британского господства. Борьбу против этого господства вели буквально все слои кипрского народа — от крестьян и рабочих до торговцев и духовенства. Недаром среди скульптур памятника Свободы наиболее выделяется фигура православного священника. Кипрская церковь не только участвовала в освободительном движении киприотов, но и возглавляла его, за что несколько ее высших иерархов были в 1956 г. арестованы и высланы из страны британскими колониальными властями.

В течение всего послевоенного периода, особенно в 50-е годы, киприоты мужественно боролись против колонизаторов. Упорная борьба за освобождение завершилась провозглашением независимости только в 1960 г. Однако, согласно подписанному в 1959 г. Лондонско-цюрихскому соглашению, предоставление независимости Кипру оговаривалось рядом условий, среди которых важнейшими были сохранение британских военных баз на острове и провозглашение гарантами независимости Кипра таких государств — членов НАТО, как Англия, Греция и Турция. Тем самым английским империалистам удалось не только сохранить свое «присутствие» на острове, но и втянуть в свои маневры вокруг Кипра постоянно враждовавшие друг с другом, в том числе и из-за Кипра, Грецию и Турцию. Это, в свою очередь, способствовало резкому обострению межобщинных противоречий на острове.

Проблема турок-киприотов и вообще постоянного присутствия близкой, всего в каких-нибудь нескольких десятках километров, Турции возникла в XVI в., когда после присоединения острова к Османской империи часть кипрских земель была передана турецким солдатам и крестьянам — переселенцам из Анатолии и Румелии. С тех пор на острове уже 300 лет проживает турецкое меньшинство, считающее Кипр своей родиной. Многие из местных турок даже владеют кипрским диалектом греческого языка. После получения Кипром независимости в 1960 г. туркам-киприотам по конституции пыли предоставлены значительные права. Они избирали вице-президента республики и 15 из 50 депутатов кипрского парламента, выдвигали из своей среды 3 из 10 министров правительства Кипра. Им были выделены 1/4 всех постов в государственном аппарате и 1/3 постов в армии и полиции, что явно превышало удельный вес турок (18 %) в общей численности населения. Они имели свои школы (247), издавали пять газет. Правительство молодой республики твердо проводило курс на равноправное сосуществование всех киприотов, независимо от их национальной и религиозной принадлежности. Последовательную интернационалистскую позицию в отношении турецкого меньшинства занимала и очень влиятельная на острове Прогрессивная партия трудового народа Кипра (АКЭЛ).

Однако такое положение не устраивало правящие круги империалистических государств и агрессивного блока НАТО. Они не хотели независимости Кипра, отводя ему навечно роль «непотопляемого авианосца» НАТО, не хотели мириться с суверенным антиимпериалистическим и антимилитаристским курсом кипрского правительства, его требованием очистить землю Кипра от военных баз НАТО, его активным участием в движении афро-азиатской солидарности. С этой целью империалисты максимально оттягивали предоставление Кипру независимости, поощряя и поддерживая репрессии Англии против освободительного движения кипрского народа. Они стремились расколоть это движение по национально-религиозному признаку, натравить друг на друга киприотов — греков и турок. Когда же им пришлось все же уступить, они сделали основную ставку на этот раскол и на разжигание националистических страстей в Греции и Турции, подталкивая обе страны к разделу острова в ходе искусно провоцируемого конфликта между ними.

Результатом подобной политики было усиление взаимного недоверия между киприотами разных национальностей. В каждой общине активизировались поощряемые извне шовинисты. Вследствие этого участились столкновения между греками-киприотами и турками-киприотами. В результате в 1963 г. возникла так называемая «зеленая линия», разделившая города Кипра, и прежде всего его столицу Никосию, на греческую и турецкую части. Благодаря вмешательству ООН гражданская война на острове была тогда прекращена, но оба лагеря сохраняли порох сухим. Именно это и нужно было заправилам НАТО: раздираемая искусственно созданным конфликтом республика не могла поставить вопрос о ликвидации иностранных баз и всякого присутствия НАТО на своей территории. Но и этого им было мало. Они явно хотели увековечить такое ненормальное положение и ликвидировать Кипр как суверенное государство.

Всем известны трагические события 1974 г., связанные с реакционным мятежом агентов узурпировавшей в то время власть в Греции хунты «черных полковников» и ответными действиями Турции, высадившей свои войска на острове (в качестве страны — гаранта независимости Кипра от путчистов, выступавших за присоединение к Греции, и в целях защиты от их террора турок-киприотов). Мятеж провалился, но турецкие войска остались. С тех пор Кипр — разделенная страна, 40 % территории которой оккупированы турецкой армией. На этой территории, как подчеркивают киприоты, находится до 70 % национальных богатств Кипра, около 70 % наиболее плодородных земель, 65 % запасов полезных ископаемых, 50 % производства асбеста (одна из давних статей экспорта Кипра), основные ирригационные сооружения, наиболее развитые сельскохозяйственные районы с плантациями цитрусовых и фруктовыми садами.

По данным генерального секретаря АКЭЛ Эзекиаса Папаиоанну, на оккупированной части острова обосновались к осени 1977 г. 45 тыс. переселенцев из Турции, что, по его словам, может «изменить демографический состав населения Кипра». На первый взгляд цифра переселенцев кажется незначительной. Однако если учесть, что к середине 70-х годов все население Кипра составляло 640 тыс. (из них свыше 500 тыс. греков и около 120 тыс. турок), то станет ясно, что приведенное выше количество переселенцев увеличивает долю турецкого населения острова почти до 1/4 (вместо 18 % до 1974 г.). К тому же после событий 1974 г. среди греков-киприотов наблюдается рост эмиграции.

Эмигрируют прежде всего беженцы, которые не смогли найти работу после событий 1974 г. Сейчас на Кипре насчитывается среди греков-киприотов 200 тыс. беженцев (и 2 тыс. пропавших без вести на контролируемой турецкими войсками территории). Экономика неоккупированных областей не в состоянии обеспечить работой и всем необходимым такое количество людей. Конечно, беженец беженцу рознь. В Ларнаке, например, один зажиточный землевладелец, бежавший из Кирении, открыл торговлю люля-кебабами. Но большинству беженцев торговать нечем, не на что и негде. Поэтому многие из них уезжают на заработки, главным образом в Саудовскую Аравию и другие арабские страны, поощряющие въезд с Кипра лиц определенных профессий (прежде всего научных работников в сфере прикладных наук и квалифицированных строителей). Однако даже в тех трудных условиях, которые ныне сложились на Кипре, редко кто покидает остров навсегда, переселяясь, например, на постоянное жительство в Грецию. В основном эмигранты — это киприоты, преданные своей родине, но временно вынужденные ее покинуть, чтобы добыть средства к существованию и прокормить семьи, обычно остающиеся на острове.

Конечно, основная часть беженцев не имеет ни средств, ни возможностей, ни желания эмигрировать. Они живут надеждой на изменение своего нынешнего бедственного положения, на возвращение домой, к родным очагам и садам. Но пока это только надежда… А человек не может жить только надеждой. И поэтому всюду, где мы побывали, во всех городах — Ларнаке, Лимасоле, Пафосе — наблюдается строительный бум: необходимо срочно обеспечить жильем тех, кто уже три года ютится в палатках и временных бараках лагерей для беженцев. Везде видны каркасы спешно возводимых и часто довольно высоких (до 16 этажей) зданий, груды кирпичей, щебня, досок и всевозможного мусора, непрерывно снуют грузовики с цементом. Однако пока белые палатки и синие фанерные бараки лагерей беженцев можно встретить на Кипре всюду. Обычно они жмутся к окраинам городов, захватывают пустыри, нераспаханные участки, заброшенные футбольные поля, теснятся около довольно многочисленных и обширных на Кипре мест археологических раскопок.

В некоторых местах, например в Пафосе, беженцы получили земельные участки и, по признанию старожилов, «творят чудеса». Оказывается, «чудеса», как мы потом выяснили, заключаются в том, что эти люди, выходцы из развитых сельскохозяйственных районов центрального Кипра, стали выращивать в окрестностях Пафоса огурцы, другие овощи и фрукты, которые ранее здесь не прививались. В других местах (например, в поселке Гигос, недалеко от Никосии) голубовато-серые бараки беженцев (их здесь 7 тыс. человек!) выстроены недалеко от пивоваренного завода, на котором многим из них предоставлена работа. В местечке Дали (на полпути между Ларнакой и Никосией) беженцы выстроили за государственный счет кирпичный завод, где сейчас большинство из них и трудится.

Правительство республики проявляет большую заботу о беженцах: создана специальная служба по делам беженцев, поощряются специализированные кооперативы, объединившие часть беженцев, получивших землю в новых местах. После 1974 г. на восстановление экономики Кипра, на подъем промышленности, сельского хозяйства, на транспорт и жилищное строительство затрачено, как сообщил нам гид, 50 млн. кипрских фунтов (кипрский фунт равен английскому фунту). К концу 1977 г. достигнут уровень, составляющий примерно 50 % промышленного и сельскохозяйственного производства 1974 г., сократилась безработица (до 1974 г. она составляла 1 %; сразу после событий, разделивших остров, ее доля подскочила до 15 %, а к осени 1977 г. опустилась до 8 %).

Мы интересовались, насколько в целом события 1974 г. и продолжающееся вмешательство извне в дела Кипра сказались непосредственно на экономическом положении и жизненном уровне киприотов. Получаем от гида следующую информацию: до 1974 г. средний годовой доход на душу населения — среди греков-киприотов составлял 1500 долл., или примерно 600 кипрских фунтов (среди турок-киприотов он был несколько ниже); после событий 1974 г. этот показатель снизился почти на треть и составляет ныне 1100 долл. (440 фунтов). Очевидно все же, что и это число слишком «округленное», так как месячная заработная плата простого рабочего не превышает 60 фунтов, а молодой продавщицы в магазине — 35 фунтов. При этом надо учесть, что многие киприоты ныне вообще не имеют работы, а каждый работающий кормит одного или нескольких иждивенцев.

Очень высоко ценится на Кипре труд строителей и шоферов: квалифицированные рабочие-строители зарабатывают в месяц 120–150 фунтов, а водитель, например, бульдозера — до 3.00 фунтов. Оклад учителя или государственного служащего с образованием не ниже среднего составляет 100–150 фунтов. При сравнительно дешевом продовольствии (на 1 фунт можно купить в общей сложности килограмм свинины, килограмм хлеба, литр молока и полкило масла) здесь очень дорого жилье: за двухкомнатную квартиру надо платить не менее 45 фунтов в месяц. Однако есть люди, приобретающие в собственность целые дома (дом в деревне стоит 10 тыс. фунтов). Разумеется, это могут себе позволить лишь единицы. Жизнь же основной массы киприотов нелегка для тех, кто работает, и совсем тяжела для не имеющих работы.

Трагедия 1974 г. продолжает ощущаться всеми жителями острова. И дело не только в ее экономических и социальных последствиях, которые вовсе не ликвидированы и в ряде случаев продолжают усугубляться. Огромное значение имеет морально-психологическая сторона насильственного лишения до 2/5 киприотов (и греков, и турок) элементарного человеческого права жить там, где они родились, где хотят жить, где из поколения в поколение трудились, где похоронены их отцы и деды. «Мы, уроженцы севера Кипра, не можем с этим примириться, — говорила Рени, молодая киприотка-гречанка, сопровождавшая нас в поездке по острову, — Я сама родом из Кирении, а мой муж из Морфу. Мы работаем в Никосии, но родители наши оставались на севере до 1974 г. Когда началась интервенция, они бросили родные места и приехали к нам. Жить стало очень трудно. Но главная беда в том, что почти все Жители Кипра — против раздела страны. Сами турки-киприоты не хотят этого. Ведь лучшие земли на оккупированной части острова достались не им, а колонистам из Турции. К тому же турки-киприоты знают, что в случае мирного решения они смогут вернуться в свои дома».

Почти во всех городах Кипра есть кварталы, покинутые местным турецким населением. Та же картина и в сельской местности. Нам нередко попадались бывшие турецкие деревни с пикообразным минаретом мечети, виднеющимся издалека. «Теперь здесь живут греки», — обычно говорили нам. И лишь в одной деревне со смешанным населением мы услышали другое: «Турки отсюда ушли в 1974 г., но потом вернулись и живут здесь, так как рядом — зеленая линия». «Зеленой линией» на Кипре с 1963 г., как уже говорилось, называлась граница между обособившимися друг от друга греческими и турецкими кварталами, а с 1974 г. — линия прекращения огня между турецкими войсками и национальной гвардией Кипра. В деревне, о которой идет речь (к северо-западу от Ларнаки), эта линия проходила прямо по крайним домам, над которыми развевался красный с белым полумесяцем турецкий флаг, укрепленный на возвышающемся над деревней холме.

Немало минаретов покинутых мечетей сиротливо торчат и в прилепившихся к склонам гор деревушках, и в приморских городах. Из Лимасола в Кирению, например, переехало 9 тыс. турок (в Лимасоле 75 тыс. жителей), а в самом Лимасоле ныне громадный лагерь беженцев (в том числе и из Кирении). Не осталось турок и в Пафосе, где они некогда составляли 1/4 населения. Из Ларнаки (35 тыс. жителей) уехали 4 тыс. турок. Мы походили по району, в котором они раньше жили и который отличается от прочих районов только красивой, вполне «стамбульского» вида мечетью, очевидно, XVI в. (хотя нам сказали XIV в.). «Раньше турецкие дома, — рассказывала нам Рени, — отличались более просторными комнатами внутри и обязательными балконами. Теперь же разницы в архитектуре наших домов и турецких практически нет». Действительно, в чисто» греческих домах, скажем, Ларнаки и Никосии можно увидеть и балконы, и крытые галереи, и выступы верхних этажей над нижними, т. е. все типичные признаки турецкой архитектуры в прошлом. В свою очередь, на доме вполне европейского вида я прочитал сохранившуюся еще от прежнего времени надпись: «каза мехкемеси» («районный суд» по-турецки).

Отсутствие разрушений в покинутых турками кварталах, общее настроение, даже выражение лиц киприотов. когда они говорят о событиях 1974 г., свидетельствуют о том, что на острове нет никакой усердно расписываемой в западных газетах глубокой национально-религиозной вражды, а то, что есть и что отравляет отношения между основными общинами киприотов, вызвано искусственно и столь же искусственно поддерживается и разжигается извне.

В Ларнаке, Лимасоле и в некоторых других городах Кипра можно увидеть на стенах надпись черной краской: «Эносис» («присоединение» по-гречески). Это лозунг греческих националистов Кипра. Считая остров «только греческим», они требуют его включить в состав Греции. «Некоторые хотят эносиса, — объясняла нам Рени, — но большинство киприотов его отвергают. Они стремятся к независимости, миру и спокойствию на острове. А эносис принесет лишь дальнейшие страдания и в лучшем случае окончательный раздел Кипра между Турцией и Грецией, чего и желали бы лидеры НАТО».

С проявлениями напряженной, ненормальной обстановки на Кипре приходилось сталкиваться на каждом шагу. Первые же новостройки, которые мы увидели на острове, были домами для беженцев. Показывая нам древний акведук в Ларнаке, гид сообщил, что ныне город снабжается водой из деревни Лефкары (здесь — горная речка), добавив при этом: «Ранее водопровод шел из Лефкары до Фамагусты, но теперь — только до Ларнаки». Это одно из проявлений и экономического разрыва между двумя частями Кипра. Направившись в последний день нашего пребывания на острове из Ларнаки в Никосию, наш автобус по знаку двух кипрских гвардейцев в оливковой форме вынужден был свернуть с хорошего прямого шоссе и поехать по худшей и более длинной дороге, так как старое шоссе пересекает территорию, занятую турецкими войсками. В дальнейшем нам еще несколько раз приходилось проезжать мимо боевых охранений национальной гвардии Кипра, лагерей войск ООН и даже могил наблюдателей ООН, погибших во время столкновений на Кипре. Многие здания административного характера, частные виллы и даже некоторые сельскохозяйственные угодья окружены колючей проволокой.

На улицах городов постоянно попадались солдаты и офицеры войск ООН: австрийцы (в Ларнаке), ирландцы и канадцы (в Никосии) и др. В Никосии, где напряженность чувствовалась больше всего, очень много греческих солдат в защитных гимнастерках с опознавательным знаком на пилотках — белым крестом на синем квадрате. Многие улицы и кварталы Никосии были перегорожены по «зеленой линии» высокими баррикадами, охраняемыми национальными гвардейцами или просто вооруженными дружинниками и полицейскими, которые никого не подпускали к баррикадам метров на тридцать, запрещали их фотографировать или снимать кинокамерой. Нередко баррикады представляли собой глухие барьеры из кирпича и стали с амбразурами, сигнализацией и мешками с песком. Из-за баррикад видны только верхние этажи зданий на той стороне, нередко с греческими надписями и вывесками (так же как по эту сторону иногда можно увидеть старые турецкие вывески и рекламы). Телефонная станция в Никосии — у самой «зеленой линии» и отделена от контролируемой турецкой армией территории не баррикадой, а колючей проволокой. У входа на станцию — мешки с песком и неторопливо прогуливающийся часовой в каске и с длинным штыком на коротком карабине. Буквально в нескольких метрах от него — за проволокой — турецкий флаг. По улицам Никосии периодически проезжают белые патрульные джипы военной полиции ООН. Те же джипы и бронетранспортеры с литерами ООН на голубом поле мы увидели в первый же день своего пребывания на Кипре, когда проезжали оцепленный колючей проволокой лагерь войск ООН на высоком холме под Ларнакой.

Есть и косвенные показатели напряженного положения в стране, своего рода затянувшегося ожидания стабилизации и нормализации. Один из них — вялость торговли. Это мы особенно ощутили после Стамбула, где деловая жизнь кипит во всех своих проявлениях, бросаясь в глаза прежде всего разнообразием товаров, ажиотажем мелочной коммерции и активностью многочисленных уличных «бизнесменов» вполне школьного возраста. Всего этого на Кипре нет и в помине. Нам неизвестно, как все тут выглядело до 1974 г., но вполне естественно, что после 1974 г. все подорожало, ассортимент товаров не мог не стать беднее, покупательная способность населения упала и конкуренция между торговцами (которых также, очевидно, поубавилось) должна была ослабеть. Многие лавочники и хозяева мелких магазинов, обилие которых все еще остается характерным даже для маленькой Ларнаки, ведут себя довольно пассивно, что явно не типично для их собратьев как на Востоке, так и в Европе. Они без энтузиазма встречают покупателя, не спешат его обслужить и равнодушно провожают, мало волнуясь, что у них ничего не покупают. Так, один ларнакский ювелир, не имея разменной монеты, чтобы дать сдачу покупателю, просто поленился сходить к соседу разменять деньги и спокойно согласился на то, чтобы у него ничего не купили.

Думается, что помимо влияния экономической конъюнктуры в формировании подобного безразличия определенную роль играют и чувство неуверенности в завтрашнем дне, апатия, рожденная тупиковой ситуацией (разумеется, только с точки зрения местной буржуазии), и усталость от долгого напряжения. Справедливости ради надо все же отметить, что такие настроения не свойственны большинству киприотов, которые мужественно продолжают борьбу за справедливое и демократическое решение всех проблем острова. В этой связи чрезвычайно показательны горячая любовь и популярность, которыми окружено здесь имя покойного президента Республики Кипр архиепископа Макариоса.

«Макариос зеи!» («Макариос жив!») — читали мы на стенах домов и церквей, в том числе и у входа в главный кафедральный собор Кипра — собор св. Иоанна, на портале центральной библиотеки Никосии, вблизи античных руин Пафоса и на воротах сельского дома в одной из деревень. Имя Макариоса неразрывно связано в сознании киприотов с постоянной и каждодневной борьбой за национальную свободу и независимость молодой страны, иногда в труднейших условиях. И хотя повсюду на Кипре сейчас расклеены портреты нового главы кипрской церкви — архиепископа Хрисостомоса, большинство киприотов скорбят о Макариосе. «Все надеются, — сказала нам Рени, — что заложенные Макариосом принципы демократии будут сохранены».

Настоящее имя Макариоса — Михаил Мускос. Он родился в 1913 г. в семье пастуха и с раннего детства помогал отцу. В 13 лет он — монах монастыря Кикко (в горах Трудос, к северу от Лимасола), одновременно продолжавший учиться в гимназии в Никосии, по окончании которой он поступил на теологический факультет Афинского университета. После долгих лет учебы в Греции и США Макариос вернулся на родину и в 1950 г. был единогласно избран архиепископом под именем Макариоса III (Кипрская церковь автокефальна, т. е. полностью самостоятельна). Горячий патриотизм, понимание нужд народа, из которого он вышел и близость к которому сохранил, незаурядность его как личности способствовали тому, что Макариос быстро стал не только духовным, но и политическим вождем киприотов. Именно гео и еще трех епископов англичане выслали в 1956 г. из страны на Сейшельские острова, но через несколько дет вынуждены были согласиться на их возвращение. То обстоятельство, что освободительное движение народа Кипра возглавила кипрская церковь, способствовало широкой поддержке этого движения представителями самых разных слоев населения, а также довольно быстрому росту антиимпериалистической борьбы[4]. В свою очередь, патриотическая позиция церкви способствовала усилению ее влияния: молодежь на Кипре, как и всюду, перестает быть религиозной, несмотря на религиозное воспитание (после второй мировой войны вся система просвещения здесь находится под контролем церкви), но сохраняет к церкви уважение как к символу и лидеру национально-освободительной борьбы.

Резиденция архиепископа Кипра

Макариос был бессменным президентом Кипра со дня провозглашения его независимым в 1960 г., трижды переизбираясь на этот пост. Он выступал за мирное и демократическое урегулирование всех проблем острова, против его превращения в «непотопляемый авианосец» НАТО и вовлечения в маневры империалистов на Средиземном море, за активное участие в движении неприсоединения и афро-азиатской солидарности. Он всегда проявлял редкую для религиозного деятеля терпимость к иноверцам, лицам другой национальности и других убеждений, в связи с чем у него всегда были хорошие отношения с самыми разными организациями и правящими кругами, в том числе с Ватиканом — историческим соперником и гонителем Кипрской православной церкви. Существовала и возможность договориться с турками-киприотами, которым Макариос предлагал выделить — в соответствии с их численностью — 20 % территории острова. Но это предложение было отвергнуто, как считают греки-киприоты, не без нажима извне, со стороны тех, кто не хочет мира на острове.

Фактически Макариосу приходилось бороться на три фронта: с правящими кругами НАТО, желавшими увековечить ограничения суверенитета Кипра и сохранить на нем военные базы даже ценой раздела острова; с руководителями местной турецкой общины, выдвигавшими неприемлемые для греков-киприотов требования, и с экстремистами греческого национализма, яростно выступавшими за «эносис» и особенно активизировавшимися в 1967–1974 гк., т. е. в период пребывания у власти в Греции диктаторской хунты «черных полковников». Именно сторонники «эносиса» (в том числе их агентура в госаппарате, полиции и национальной гвардии Кипра, в которой служило много офицеров из Греции) совершали террористические акты, способствовавшие ухудшению греко-турецких отношений и общей напряженности на острове, в том числе устраивали покушения на жизнь Макариоса. В июле 1974 г. они подняли мятеж, вынудив Макариоса временно покинуть Кипр и спровоцировав военное вмешательство Турции.

На острове много памятных мест, связанных с именем Макариоса, и киприоты не упустят случая, чтобы их показать. Недалеко от Кирокитии (на полпути между Ларнакой и Лимасолом), примечательной ранее лишь раскопками самого древнего поселения человека на Кипре и действовавшим заводом по опреснению воды, одним из самых современных предприятий острова, гид показывает: «Слева — дорога к резиденции Макариоса. Сюда он приезжал отдыхать». В Пафосе нам рассказали, что по местной радиостанции Макариос в июле 1974 г. выступил перед тем, как покинуть остров, и опроверг распространявшиеся путчистами сведения о его смерти. Улетел он на самолете с английской базы под Пафосом (англичане не одобряли мятежа, который «черные полковники» организовали на Кипре без их ведома, «согласовав» свои действия только с Вашингтоном).

В Никосию мы въехали через широкое авеню Макариоса (кстати, так же называется главный проспект Лимасола). Современный (выстроен в 1950 г.) двухэтажный дворец архиепископа в центре столицы, со следами влияния византийского зодчества, с красивыми аркадами по фасаду и вычурным орнаментом на решетчатой ограде, кое-где носит следы пуль. «Его обстреливали несколько раз, пытаясь убить Макариоса», — говорили нам. Расположенный рядом собор св. Иоанна славился ранее своими фресками, роскошным золотым иконостасом XVIII в. и захоронениями трех королей из династии Лузиньянов. Теперь он для киприотов — прежде всего место последнего прощания с Макариосом. Напротив собора — здание бывшего дворца архиепископа, которое Макариос отдал музею народного искусства. При Макариосе был также выстроен институт отелей и обслуживания, имеющий конференц-зал с новейшим электронным оборудованием. Это сделало Никосию, как подчеркивают ныне туристические проспекты, «идеальным местом проведения конференций для Средиземноморья и Ближнего Востока».

Дворец президента Кипра, подвергшийся обстрелу

во время мятежа 1974 г.

Своеобразным местом памяти о Макариосе продолжает оставаться и еще не восстановленный после 1974 г. президентский дворец в Никосии. Рядом с ним — два полюса существования киприотов: респектабельная английская частная школа (разумеется, для детей буржуазии и прочих «благополучных» и зажиточных лиц), а сразу за ней — синие бараки лагеря беженцев. Дворец стоит на невысоком пологом холме, сплошь покрытом парком. Здание дворца совершенно разрушено и зияет проломами стен, провалами крыши, пустыми глазницами окон. На уцелевшем фасаде — антиимпериалистические плакаты. «Макариос принимал во дворце египетскую делегацию, — рассказывал нам гид, — когда на территорию дворцового парка ворвались танки путчистов. Они быстро заняли весь парк и начали обстрел дворца с трех сторон. Макариосу чудом удалось выйти из дворца с еще не блокированной стороны, перебраться на одну из соседних улиц и уехать на автомобиле в Пафос. А бомбардировка дворца продолжалась, и путчисты поспешили объявить о гибели Макариоса: казалось немыслимым, что во дворце кто-то мог уцелеть».

То, что Макариос, пользовавшийся всенародной любовью, остался жив, сыграло немалую роль в крахе мятежа. Созданное путчистами самозваное «правительство» террориста и шовиниста Николая Самсона, само имя которого было достаточно одиозным для турок-киприотов, большинство населения не признало. Неспособное ни к какому позитивному действию, бессильное перед вторжением на Кипр турецких войск и фактически оставленное без помощи породившей его хунты черных полковников», оно бесславно ушло в небытие всего через несколько дней своего призрачного существования. К тому же оно было вынуждено уступить место конституционным властям, подготовившим через некоторое время (вопреки маневрам правящих кругов ряда западных государств, и особенно тогдашнего государственного секретаря США Киссинджера) триумфальное возвращение на Кипр законного президента Макариоса.

Последние годы своей жизни Макариос посвятил борьбе за возрождение Кипра в качестве единого суверенного государства, за ликвидацию последствий трагедии 1974 г., за вывод с территории республики всех иностранных войск — и британских, и турецких, и греческих. Кстати, непосредственным поводом к июльскому мятежу 1974 г. и послужило решение Макаоиоса о высылке с Кипра большой группы греческих офицеров кипрской национальной гвардии, проводивших на острове линию «черных полковников». В этой борьбе Макариоса поддерживало подавляющее большинство киприотов и прогрессивные силы всего мира, в первую очередь СССР и другие социалистические страны. На-под верил своему президенту, всегда отстаивавшему независимость и демократию, всегда остававшемуся верным своей родине, своему народу. Поэтому смерть Макариоса тяжело переживали, да и сейчас переживают на Кипре. В памяти благодарных соотечественников образ покойного президента продолжает жить, оставаясь образцом гражданского мужества, политической принципиальности и государственной мудрости. Вот почему до сих пор символические слова «Макариос жив!» продолжают быть широко распространенными на Кипре. Они обозначают готовность бороться за независимость и свободу кипрского народа, за мирное, справедливое и демократическое урегулирование всех проблем острова.

На Кипре есть силы, способные отстаивать эту позицию. Еще в 1922 г. на острове возникли марксистские кружки, объединившиеся через четыре года в компартию Кипра. На базе компартии, запрещенной английскими колониальными властями, в 1941 г. была образована уже упоминавшаяся Прогрессивная партия трудового народа Кипра (АКЭЛ), внесшая огромный вклад в борьбу за национальное и социальное освобождение кипрского народа. Эта партия на первых же после провозглашения независимости Кипра парламентских выборах в августе 1960 г. получила свыше 40 % голосов. Все годы независимого существования Кипра АКЭЛ твердо поддерживала прогрессивный курс президента Макариоса, всегда выступая, как это подчеркивается в ее программе, «за подлинно независимый, миролюбивый, демократический, экономически развитый и счастливый Кипр». АКЭЛ пользуется значительным влиянием во всех слоях трудового народа Кипра, опирается на ряд массовых общественных организаций. Пресса партии, особенно газета «Харавги», получила на острове широкое распространение. Лозунги в поддержку АКЭЛ мы видели и в Никосии, и в Пафосе (в Неа Пафосе они соседствуют с лозунгами в честь Макариоса), и даже в более «буржуазном» с виду Лимасоле. А в Ларнаке в первый же день нашего пребывания состоялся вечер советско-кипрской дружбы, на котором нам показали кипрские национальные танцы в исполнении юношей и девушек из молодежной организации АКЭЛ.

Уже после возвращения домой мы ознакомились с речью Эзекиаса Папаиоанну, произнесенной им в Москве от имени руководства АКЭЛ в связи с 60-летием Великой Октябрьской социалистической революции. В ней, в частности, говорилось: «Кипрская проблема только тогда может быть решена мирным и демократическим путем, когда с Кипра будут выведены все иностранные войска, когда все беженцы возвратятся в свои дома, когда будет выяснена судьба всех пропавших без вести, а кипрский вопрос будет решаться на основе резолюций ООН, предусматривающих сохранение независимого, суверенного, территориально целостного, неприсоединенного Кипра, на котором греки и турки будут жить как братья и созидать свою жизнь по своему праву.

Кипрский народ никогда не смирится с политикой свершившихся фактов, никогда не признает их. Он будет бороться — сколько бы времени и жертв ни потребовалось ему для завоевания свободы.

В этой связи мы выражаем глубокую признательность за поддержку и солидарность, проявляемые Советским Союзом по отношению к борющемуся за свою свободу кипрскому народу. Вместе с тем мы выражаем уверенность, что единая непрекращающаяся освободительная борьба кипрского народа при усиливающейся поддержке и солидарности со стороны великой дружественной страны — Советского Союза и всех других социалистических и неприсоединившихся государств увенчается в конечном счете успехом»[5].

Советский Союз всегда поддерживал борьбу киприотов за независимость, демократию и неприсоединение, всегда решительно выступал против политики держав НАТО, спекулировавших на межобщинных разногласиях среди киприотов, вообще против любых происков империалистов на Кипре. Вот почему киприоты очень дружественно относятся к советским людям. Трудно забыть теплые слова, с которыми обратился к нам по-русски представитель местного общества дружбы с СССР на вечере в Ларнаке, радостное выражение лиц многих простых киприотов, когда они узнавали, что мы из СССР. А один владелец мелкой лавки, досадуя, что не знает русского языка, продемонстрировал свою солидарность с нами всем понятной фразой на смеси итальянского и английского языков, переводимой «Да здравствует мир!».

Между нашими странами сложились хорошие отношения в области политики, экономики, культуры. Советские корабли — частые гости у причалов кипрских портов. На полях Кипра можно увидеть советские тракторы и другую сельскохозяйственную технику. Мы видели на Кипре представительства различных советских организаций: Аэрофлота, Интуриста и Машиноэкспорта (в Никосии), Экспортлеса и Станкоимпорта (в Лимасоле). И, конечно, совершенно логично, что именно представители СССР в ООН всегда, в том числе и на последних 32-й и 33-й сессиях Генеральной Ассамблеи, неизменно выступают за то, чтобы поиски путей урегулирования на Кипре велись на основе безусловного уважения независимости, суверенитета и территориальной целостности Республики Кипр, ее политики неприсоединения. Эта позиция нашла свое выражение в резолюции, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 9 ноября 1977 г. 116 голосами против 6 (при 20 воздержавшихся), призывающей все государства прекратить всякое вмешательство во внутренние дела Кипра и настаивающей на возобновлении переговоров между представителями двух общин острова с целью достижения взаимоприемлемого соглашения, основанного на соблюдении их законных прав. В основном это же повторила и резолюция 33-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Нет никаких сомнений в том, что в конце концов мир на Кипре будет восстановлен и сами киприоты станут полными хозяевами своего прекрасного острова.

На Мальте

Ранним утром наш теплоход медленно входил в гавань Ла-Валлетты — столицы Мальтийской Республики. Все пассажиры, столпившись на палубах, с восторгом смотрели на величественные стены старой крепости, как бы постепенно сдвигавшиеся вокруг нас по мере углубления в гавань и отсвечивавшие в лучах солнца самыми разными оттенками — то оранжевым, то желто-коричневым, то изжелта-серым. Крутые трапеции бастионов, гигантские уступы многоэтажной пристани, резко вдающаяся в море громада исторического форта св. Ангела, барочный купол собора, нависающий напротив форта прямо над водой, — все не спеша обступало нас, восхищало и, прихотливо золотимое солнцем в разных ракурсах, влекло к себе. «Словно в сказку вплываем», — не сдержавшись, заметил кто-то из нашей группы.

После высадки на берег «сказка» продолжалась: нам всем преподнесли цветы под веселую музыку, которую темпераментно наигрывал выстроившийся на пристани небольшой оркестр в мальтийских национальных костюмах. Зятем мы поехали в город, все время вверх, мимо се так же золотившихся на солнце крепостных стен и домов, столь же средневековых, но не массивных, не лишенных изящества и какой-то особой архитектурной вычурности, которую придавали им традиционные для Средиземноморья затейливые порталы, закрытые балкончики и аркады. Выехав на Кастильскую площадь, расположенную на одной из верхних точек города и потому представляющую собой великолепную смотровую площадку (если бы она не была сплошь забита автобусами туристических компаний), мы пошли по главному проспекту Ла-Валлетты. Это своего рода местный Бродвей, точнее, шикарный полуторакилометровый Кингзуэй («Королевский путь»). И здесь, почти сразу же за гигантскими воротами в старой крепостной стене, 14-километровым кольцом охватившей город, «сказка» кончилась. Мы увидели развалины оперного театра, разрушенного во время второй мировой войны и до сих пор не восстановленного.

Так встречают туристов на Мальте

По мере продвижения по Кингзуэю приметы реального, сегодняшнего, отнюдь не сказочного все больше бросались в глаза. Хотя все магазины были закрыты (мы приехали на Мальту в воскресенье), кое-где мелкие лавочки, ларьки и газетные киоски все же оживленно торговали, причем их владельцы и по внешнему виду, и по манере обращения с покупателем гораздо больше напоминают завсегдатаев восточного базара, чем, например, их собратья на стамбульском Капалы Чаршы. Возможно, это объяснялось малочисленностью покупателей (мальтийцы по воскресеньям, как нам сказали, предпочитают сидеть дома), а также уверенностью продавцов в том, что турист — это прежде всего воплощение рассеянности и несообразительности. Поэтому-то, очевидно, торговцы и берут на себя труд усердно «помогать» покупателю. Они привыкли к туристам, которые наезжают сюда круглый год (средняя температура самого холодного месяца, февраля, +12°, а снега обычно не бывает). Во время нашей прогулки по Кингзуэю разноязыкая речь туристов, в основном французская и английская, слышалась отовсюду.

Чувствовалось, что уровень политической активности на Мальте постоянно высок. Удивляло обилие и разнообразие газет в киосках: тут и местные издания на мальтийском и английском языках, и британские, и итальянские. И на самой главной улице, и в спускающихся по обе стороны от нее к морю узких «алжиро-тунисских» переулках, и на примыкающих к ней или пересекаемых ею площадях — везде афиши, плакаты, портреты конкурирующих политических деятелей. Наш гид Анна, миниатюрная грациозная девушка, представляющая местную туристическую фирму «Мифсуд и сын», охотно объяснила: «У нас сильны социалисты, социалистическая партия, социалистические принципы и идеология. Но это сочетается с сильной, как нигде, приверженностью к римско-католической церкви». Действительно, с 1971 г. Мальтой правит лейбористская партия, входящая в Социалистический Интернационал и насчитывающая в своих рядах 7 тыс. человек. Это очень много для Мальты, все население которой не превышает 200 тыс. Лейбористы — самая организованная и массовая политическая сила страны, опирающаяся на профсоюзы и имеющая в парламенте 34 места из 65. Но, очевидно, делать из этого вывод о силе «социалистических принципов и идеологии» на Мальте было бы несколько преждевременно. Оппозиция, представленная националистической партией, также довольно сильна.

Ла Валлетта. Справа — оперный театр

Эта партия, ратующая за союз с Англией и США, за вступление в «Общий рынок» и сохранение на Мальте баз НАТО, была правящей первые семь лет независимого существования Мальты (1964–1971). Буржуазия, и особенно мелкая буржуазия, традиционно сильна на острове, а мальтийские торговцы и посредники издавна славились и за пределами своей родины, например в Северной Африке. Разумеется, они не могут быть довольны нынешней политикой лейбористского правительства Минтофа, которое денонсировало соглашение 1964 г. с Англией о сохранении военных баз на острове, покончило с антинациональным «гостеприимном» своих предшественников, любезно предоставивших территорию острова для резиденции южного штаба НАТО, и закрыло порты страны для постоянно курсирующего в Средиземном море 6-го военно-морского флота США. Разумеется, эти меры отвечали патриотическим настроениям простых мальтийцев, но для предпринимателей в сфере торговли и услуг, для оптовиков и поставщиков различных товаров из Европы, да и для некоторых других категорий мальтийцев (до недавнего времени 12 % самодеятельного населения острова было занято обслуживанием английских войск) они были неприемлемы.

Вот почему на маленькой Мальте продолжают кипеть политические страсти (политические лозунги мы видели всюду, даже на придорожных камнях), а лейбористскому правительству приходится маневрировать, подчас совсем не придерживаясь провозглашаемых «социалистических принципов». Например, оно вынуждено было после долгого саботажа Англией его требований о выводе британских войск с Мальты продлить в 1972 г. еще на семь лет срок функционирования на острове английских военных баз.

Присутствие Англии чувствуется здесь и сейчас. Все мальтийцы бегло говорят по-английски, а проживающие на острове англичане так освоились, что в разговоре с мальтийцами нет-нет да и употребят какое-нибудь мальтийское слово. На Кингзуэе можно увидеть британские товары и британские книги за витринами магазинов, памятник надменной королеве Виктории на площади перед Национальной библиотекой. Вместе с тем чувствуется, что англичанам пришлось потесниться. Ранее их самая большая казарма располагалась прямо в центре города, на Кингзуэе, недалеко от главного для католиков собора св. Иоанна. Ныне здесь — ливийский культурный центр, ведущий пропаганду арабской культуры и очень популярный среди мальтийцев. Это только одно из проявлений многообразных и давних исторических связей Мальты с арабским миром.

Сами мальтийцы, как сказала нам Анна, считают себя потомками «финикийцев — выходцев из Ливана» и признают, свое «семитское происхождение» и «родство с арабами». Но, очевидно, дело обстоит сложнее. Установлено, что первые люди на Мальте появились еще в IV тысячелетии до н. э., а финикийская колонизация острова началась не ранее XIII в. до н. э. Потом остров освоили античные греки, выстроившие здесь три города, но в VI в. до н. э. изгнанные отсюда Карфагеном. Примерно через 300 лет Мальтой завладели римляне, которых через 700 лет сменили вандалы, вынужденные, в свою очередь, уступить остров Византии. С 870 по 1091 г. здесь господствовали арабы, много сделавшие, как и на ранее завоеванной ими Сицилии, для развития торговли и градостроительства. И сейчас большинство названий на острове звучат по-арабски (или почти по-арабски): Мдина («город»), Меллиха (красивая»), Зейтун («маслина»), Слима («мирная»), Марса («гавань», «порт») и др. Мальтийский ученый Годфри Уэттингер на основе анализа 300 имен, 200 прозвищ и 3200 названий местностей на островах Мальта и Гоцо доказал арабское и берберское происхождение большинства из них, и даже тех, которые звучат по-итальянски. Он считает, что такие мальтийские фамилии, как Вассало, Бонавиа, Грима, непосредственно произошли от родовых названий арабских племен Бени Уассил, Бен Ауийя, Аль Крима и сохраняли свою арабскую форму вплоть до XVI в.

В целом все эти имена и названия оказались очень цепкими. Например, норманны переименовали бывшую столицу острова Мдину в Нотабиле, но для мальтийцев она так и оставалась Мдиной. Само слово «мальта» по-арабски означает «голая», «непокрытая». Остров действительно почти лишен растительного покрова; в основном здесь каменистые, глинистые или песчаные участки. Следует упомянуть о том, что арабы сами во многом способствовали запустению некоторых районов: нс имея возможности держать на острове крупные военные силы, они «расчистили» зону между главным городом Читта-Веккиа, переименованным ими в Мдину, и его пригородом Рабатом, ограничив тем самым территорию, защищаемую в случае войны (на прилегающем к Мальте о-ве Гоцо единственный город Виктория был основан арабами также под названием Рабат).

От тех времен на Мальте сохранилось немало арабских захоронений. Здесь найдено много арабских монет IX XIII вв., старинных надписей арабской вязью, сделанных куфическим письмом, наиболее известным среди грамотных арабов средневековья. Следы арабского влияния в наши дни ощущаются и в ряде обычаев мальтийцев, в частности в ношении женщинами черной фалдетты, напоминающей покрывала, принятые у мусульманок от Алжира до Ирака.

Наконец, главное, чем обязаны мальтийцы арабам, это язык. Можно спорить об этническом происхождении и даже этнической принадлежности мальтийцев. Так, издание 3-е Большой Советской Энциклопедии считает их потомками «древних поселенцев, возможно, финикийского происхождения», другие источники — переселенцами с Иберийского или с Апеннинского полуострова. Думается, что здесь, как и в других местах земного шара, происходило смешение самых разных народов в ходе исторического развития и формирования местного населения. Но спорить о языке мальтийцев не приходится. Это арабский язык, близкий по строю и словарному составу тунисскому диалекту арабского языка (большинство арабов, а также арабизированных берберов, прибывавших на Мальту в IX–XI вв., были уроженцами восточного Магриба, е. современных Туниса, запада Ливии и востока Алжира).

Однако «близкий» еще не значит «тот же самый». Существенные отличия мальтийского языка от арабского состоят в значительной примеси слов из диалектов южной Италии, утрате многих арабских звуков (но не гортанных, которые мгновенно выдают арабское происхождение мальтийского языка), упрощении синтаксиса посредством его «европеизации» и латинской графике. В отдельных случаях удельный вес неарабских слов в мальтийском настолько значителен, что арабисту иногда трудно понять даже смысл той или иной мальтийской фразы. «У нас 50 % слов — арабские, — объясняла нам Анна, — но мы понимаем арабов на 90 %».

Эти оговорки (при всей условности приводимых цифр) не случайны. «Мальтийцы, — пишет известный советский исследователь арабских диалектов Магриба Ю. Н. Завадовский, — считают свой язык особым языком, так как у них выработалась письменность на основе латинского алфавита и существует литература, развившаяся вне арабской культурной среды»[6]. Очевидно, такую убежденность можно объяснить наряду с объективными отличиями также религией (ревностным католицизмом с отчетливым антиисламским привкусом), многовековой изоляцией от культурной и иной жизни арабского мира, длительным усвоением европейских традиций. Ныне мальтийцев везде, в том числе и и арабских странах, считают арабоязычными европейцами. Судя по всему, мальтийцы не прочь специфику своей этнической самобытности (полуарабской-полуитальянской) распространить и на характеристику своего языка. Любопытно отметить в этой связи, что подобные взгляды долго мешали научной разработке проблем мальтийского языка, ибо еще в XVIII в. способствовали возникновению ошибочной теории о якобы «пуническом» его происхождении.

Ла-Валлетта. Кингзуэй

Мальтийский язык интересен для арабистов-лингвистов еще и тем, что это, в сущности, пока первый опыт превращения разговорного арабского диалекта (хоть и в некотором смешении с неарабскими элементами) в литературный язык. До 1934 г. на нем только говорили, а языками прессы и литературы были английский и итальянский. Но с 1934 г. англичане сочли за благо (ввиду тогдашних претензий фашистской Италии на гегемонию в Средиземном море) признать полноправие мальтийского языка. Поэтому мальтийский как литературный язык, в сущности, еще очень молод и склонен к заимствованиям, особенно современных понятий. Однако, как мне приходилось убедиться, знакомство с мальтийской прессой не оставляет сомнений не только в арабской основе ее языка, но и в арабском происхождении большинства «газетных» слов.

И тем не менее некоторые авторы, в частности английские, соглашаясь с «преобладанием близости мальтийского языка к арабскому», полагают, что его можно считать «во многих отношениях самостоятельным». Этот вывод сделан на основе большого влияния на мальтийский язык, в том числе на его грамматический строй, итальянского языка, а также в результате «наличия более ранних элементов» финикийского и других языков, например языка ахейских греков древнего Крита, с которыми обитатели Мальты поддерживали связи еще за два тысячелетия до нашей эры. Однако, как представляется, вся эта специфика не снимает главного — неразрывной связи мальтийского с арабским и его принадлежности к семье арабских диалектов, каждый из которых достаточно специфичен.

Очень многое говорит за то, что арабское влияние на Мальте оказалось наиболее глубоким по сравнению со всеми предшествующими, а также последующими (после арабов на острове менее продолжительное время господствовали жившие обособленно от местного населения норманны, испанцы, французы и англичане, а утвердившиеся здесь почти на 300 лет рыцари-иоанниты дали обет безбрачия и не допускали общения вне своей среды). Так же как в близлежащих странах Магриба, на Пиренейском полуострове и в Сицилии, воздействие арабов осуществлялось сразу по всем направлениям: и в экономике, и в идеологии (посредством исламизации местного населения, что облегчало налоговое бремя и избавляло многих от рабства, еще сохранявшегося до прихода арабов при византийцах), и в области культуры и быта (в этом арабы стояли тогда намного выше средневековой Европы, что обнаружилось во время крестовых походов).

Британская Энциклопедия сообщает, что арабы «не утвердили своей религии», т. е. не навязали обитателям Мальты ислам. Однако арабы нигде его не навязывали, и тем не менее исламизация на всех завоеванных ими территориях объективно прогрессировала, ибо в конкретной обстановке того времени была экономически выгодна и по ряду других соображений неизбежна. Вряд ли арабизация языка и культуры местных жителей, тем более их смешение с завоевателями могли осуществляться помимо исламизации или даже вопреки ей. А судя по всему, местное население было в значительной степени арабизировано не только в культурно-языковом, но и в этническом отношении. «Антропологический тип их остался прежний, — пишет о мальтийцах советский этнограф С. А. Токарев, — он близок к средиземноморскому типу населения Северной Африки». Действительно, невысокие, смуглые, темноволосые мальтийцы внешне очень напоминают тунисских арабов.

Надо учесть, что арабизация облегчалась крайней малочисленностью населения Мальты. В соседней Сицилии ее осуществить было труднее ввиду большей численности упорно сопротивлявшегося населения, большего размера территории и гористости местности. А на Мальте, на площади всего в 246 кв. км, в X в. проживало менее 14 тыс. человек, причем в последующие столетия (вплоть до XVI в.) эта цифра почти не менялась. Важно также отметить, что арабы фактически находились на Мальте не только в течение 220 лет своего господства, но и еще 150 лет после этого, в период правления норманнов и сменивших их в качестве королей Сицилии германских императоров. Арабам было разрешено остаться на острове на правах вассалов, их позиции в экономике и культуре почти не были затронуты. Таким образом, период арабского влияния на Мальте фактически длился примерно четыре столетия, вплоть до окончательного изгнания арабов с Мальты в 1245–1249 гг. королем Фридрихом II Швабом из династии Гогенштауфенов. Но результаты почти четырехвекового пребывания арабов, в то время носителей самой блестящей цивилизации, на столь маленьком острове оказались необратимыми.

Мы воочию убедились в этом, приехав в Мдину. Еще издали старинные крепостные стены города, выстроенные арабами в IX в., напомнили касбы (цитадели) старых городов Туниса и Алжира. Вблизи это впечатление не исчезает. А ведь город был основан еще античными греками, существовал за 13 столетий до прихода арабов и стоит уже 700 лет после их окончательного ухода с Мальты. Плоские крыши, глухие стены и тесные переулочки, крытые переходы навек прижились на мальтийской земле. Правда, ныне город представляет собой как бы музей. В нем живут всего около 800 человек. Его называют мальтийцы «тихим городом», так как по большинству его улиц, узких, с нависающими верхними этажами домов, вполне «арабских» по колориту, не может проехать даже автомобиль. В бывшей резиденции великого магистра теперь размещен музей. В глухих прежде стенах домов ныне прорезаны окна, прикрытые разноцветными ставнями и кружевными занавесками. Здесь построена школа для обучения девочек искусству плести кружева.

Достопримечательность Мдины расположенный на главной площади собор св. Павла (IV в.), значительно перестраивавшийся в XI–XVII вв. Внутри он украшен (за алтарем) росписью с изображением кораблекрушения, вследствие которого святой Павел оказался на Мальте. Здесь он насаждал христианство. Похоже, святой Павел специально терпел кораблекрушения у всякого мало-мальски значительного острова в Средиземном море, чтобы иметь возможность обратить островитян в истинную веру. В соборе есть икона IV в. и дарохранительница работы знаменитого мастера Бенвенуто Челлини. Великолепны цветные витражи (на Мальте их больше нигде нет) и росписи известного итальянского художника XVII в. Маттиа Претти.

По выходе из собора замечаем, как он гармонирует с окружающими его домами, сложенными из кирпичей желтого, темно-коричневого и серо-розового цвета. Невольно приходит мысль о том, что все (во всяком случае, многое) сделанное арабами на Мальте потому и сохранилось, что соответствовало окружающей природе, характеру и жизни людей.

Кроме арабского периода весьма примечательным в истории Мальты был и период владычества мальтийских рыцарей. После того как остров (а также несколько окружающих его более мелких островов, из которых наиболее значительны Гоцо и Комино) последовательно переходил от немецких феодалов к французским правителям из Анжуйской династии, а от этих последних — к испанским сеньорам на службе у Арагонской династии, он был наконец передан испанским королем Карпом V Габсбургом в 1530 г. рыцарскому ордену иоаннитов.

Рыцари этого военно-духовного ордена, основанного и Палестине в 1113 г., назывались также «госпитальеры (от «госпиталя», т. е. дома-приюта для паломников св. Иоанна в Иерусалиме), а после изгнания крестоносцев из Палестины и переноса своей резиденции сначала на Кипр в XIII в., а потом, в XIV в., на о-в Роане стали именоваться родосскими братьями. В 1522 г. турки, захватив Родос, изгнали иоаннитов и отсюда. Тогда рыцари и обосновались на Мальте (одновременно с Мальтой Карл V передал им о-в Гоцо и Триполи, захваченный в то время испанцами). С тех пор орден стал называться Мальтийским. Первый ступивший на Мальту магистр ордена, Филипп Вилье де Лиль-Адам, поклялся за себя и своих преемников «хранить права и свободы мальтийцев». Вначале это было нетрудно, так как рыцари жили обособленно от мальтийцев и доводы их состояли главным образом из поступлений от богатых латифундий ордена в различных странах Европы, а также от военной добычи. Активно занимались рыцари и пиратским промыслом «против турок и их союзников» (в качестве последних иногда фигурировали и европейские государства). В 1565 г. Мальтийский орден чуть было вновь не лишился своей резиденции, которую турецкий султан Сулейман Кануни (прозванный в Европе Великолепным) приказал взять во что бы то ни стало. Турецкие войска и флот под командованием знаменитого раиса (предводителя корсаров) Драгута, обосновавшегося на о-ве Джерба и мстившего всем христианам за страдания, перенесенные им ранее в плену у испанцев, изгнали мальтийских рыцарей из Триполи и вытеснили их (еще в 1551 г.) с о-ва Гоцо. После этого они блокировали 9-тысячный гарнизон Мальты и около четырех месяцев осаждали его с 40-тысячной армией и большим флотом (значительная часть которого была представлена алжирскими и триполийскими корсарами). После поражения турок и смерти командовавшего осадой Драгута великий магистр Жан! Паризо де Ла Валлетт, возглавлявший оборону Мальты, основал в 1566 г. новую столицу острова, названную по его имени Валлеттой. Поскольку многие мальтийцы участвовали в сражениях с турками и корсарами, то! с той поры они считают осаду 1565 г. выдающимся; событием в истории своей страны, а Жана де Ла Валлетта — своим национальным героем.

Разбогатев, рыцари утратили боевой пыл и стали больше эксплуатировать местное население. Притеснения со стороны ордена, особенно жестокие в XVII–XVIII вв., вызвали ряд восстаний и выступлений мальтийцев, а также турецких пленников и рабов-мусульман (благороднейшие рыцари не брезговали работорговлей).. Рабы и военнопленные, многочисленные и угнетаемые, составили заговор и едва не захватили остров в 1722 г., но в последний момент заговор был раскрыт. В 1775 г. восставший народ под водительством священника Маннарино захватил главные укрепления Мальты и заставил великого магистра Эмманюэля де Роана «восстановить хорошее управление и устранить злоупотребления». Однако владычество рыцарей близилось к концу. В 1798 г. Мальту захватил Наполеон Бонапарт, через шесть дней после этого отправившийся дальше, в Египет, а с 1800 г. Мальта, сдавшаяся после 14-месячной; блокады британскому флоту, стала на 160 с лишним лет английской колонией.

Англичане при захвате острова воспользовались не только преимуществом своего флота, возглавляемого знаменитым адмиралом Нельсоном, но и недовольством мальтийцев паразитизмом и грабительством рыцарей иоаннитов, восстановления господства которых на острове никто не хотел. Характерно, однако, что борьбу за Мальту с Францией англичане вели под предлогом якобы возвращения острова мальтийским рыцарям В этой связи интересно отметить, что именно в период французской оккупации острова великим магистром ордена был номинально провозглашен российский император Павел I. При нем звание мальтийского рыцаря получили некоторые русские деятели, в частности А. В. Суворов. Практически, однако, Павлу I так и не довелось управлять Мальтой. Английской дипломатии возведение императора в сан великого магистрат, нужно было лишь как маневр по вовлечению России и коалицию против Франции. И британцы вовсе не собирались платить по счету, когда дело было сделано, и гем более потом, когда их флот захватил Мальту, а II.шел 1 в это время уже помирился с Францией и л, иже заключил союз с только что взявшим власть в Париже первым консулом Наполеоном Бонапартом.

Что же касается Мальтийского ордена, то он, оставшись без Мальты, отнюдь не прекратил своего существования. Хотя после 1800 г. орден потерял и все прочие владения, он сохранился как своеобразная корпорация клерикально-помещичьей аристократии, преимущественно немецкого происхождения (последним великим магистром был немец Фердинанд фон Хомпеш). Время от времени рыцари пытались напомнить о себе. Так, в 1830 г. они предложили свои услуги «христианству и Франции», попросив короля Карла X Бурбона использовать их вооруженные отряды для полицейских функций и Алжире, который король собирался захватить. Основав в 1834 г. свой новый центр в Риме, рыцари и в наши дни продолжают заниматься совсем не рыцарским промыслом. Под личиной религиозного миссионерства, благотворительности и «борьбы за веру» орден активно участвовал в осуществлении различных планов империалистических держав на Востоке. С 60-х годов наше-го века в его ряды стали допускаться и лица незнатного происхождения. Однако «незнатные» еще не означает небогатые».

В настоящее время Мальтийский орден иоаннитов объединяет до 8 тыс. человек, преимущественно аристократов и капиталистов из ФРГ, Англии, Швеции, Швейцарии и некоторых других стран. Главный центр его пропаганды, основанный в 1936 г. Рыцарский дом-музей и Бубиконе (Швейцария), ведет самую реакционную антикоммунистическую агитацию и даже пытается оказывать влияние на рабочую молодежь, например западногерманскую. На Мальте представители ордена из разных стран собираются лишь раз в году — 8 сентября, в день победы над турками в 1565 г. В этот день открывается вход в гробницу Жана де Ла Валлетта и его секретаря — англичанина. Посещение этой гробницы еще уцелевшими представителями ордена — традиционная на Мальте торжественная церемония.

Об этой церемонии мы узнали от Анны. И по ее рассказу, а главное по тому, с каким упоением она об этом рассказывала, мы поняли, что мальтийцы давно уже забыли о своих претензиях к угнетавшим их рыцарям и, более того, все, что связано с историей рыцарей-иоаннитов, с гордостью включают в свою национальную историю. В этом наглядно убеждаешься при посещении президентского дворца, расположенного на Кингзуэе, прямо против культурного центра Ливии. В этом же дворце, ранее (с 1574 г.) бывшем резиденцией великого магистра Мальтийского ордена, расположен и парламент Мальты.

Мы поднялись прямо в зал заседаний парламента, украшенный французскими гобеленами XVI в. Он относительно небольшой, не больше средней величины зала кинотеатра. Но с прошлого года число депутатов парламента увеличилось с 55 до 65, и заседания их перенесены в другой зал, большего размера. Мы переходили из одного зала в другой, любуясь резьбой по дереву на потолке, великолепно выполненными растительными орнаментами, многочисленными изображениями рыцарей в темном одеянии с белым восьмиконечным «мальтийским» крестом особой формы. Как объяснял гид, каждый из концов этого креста символизировал какую-нибудь добродетель: веру, любовь, великодушие, надежду и т. п. На стенах, выше гобеленов, немало росписей с изображением битв, в которых участвовали мальтийские рыцари. «Это в основном были битвы христианства с исламом», — сказали нам. Особенно показательны в этом отношении росписи на стенах тронного зала (где стоял трон великого магистра и проходили совещания верхушки ордена), изображающие турецкую осаду 1565 г.

В обеденном зале — портреты королей Англии, вывешенные здесь уже после 1800 г., и люстры из богемского хрусталя — подарки германских приверженцев ордена. В зале послов (где великий магистр принимал иностранных дипломатов) стены украшены портретами монархов тех государств, которые поддерживали отношения с орденом. Особенно обращают на себя внимание портреты трех французских королей — Людовика XIV, Людовика XV и Людовика XVI — и русской императрицы Екатерины II. Здесь же мы увидели портреты нескольких великих магистров ордена, в том числе первого обосновавшегося на Мальте — Филиппа Вилье де Лиль-Адама. В комнатах пажей великого магистра выставлены образцы оригинальной мальтийской мебели XVII в. из апельсинового дерева и голубые пазы — подарок персидского шаха. Будучи постоянными соперниками турецких султанов, правители Ирана не прочь были заключить союз с любыми врагами турок, в том числе и с мальтийскими рыцарями.

Покинув дворец и миновав узкий переулок, мы вошли в высящийся поблизости кафедральный собор in. Иоанна (XVI в.). Здесь только что закончилась служба, и среди выходящих на улицу было много молодежи. Но в соборе оказалось много пожилых людей, и особенно женщин в черных фалдеттах. Мальтийцы и массе — весьма ревностные католики. Внутри стены собора украшены орнаментальными барельефами в вице гроздей винограда и белого мальтийского креста в красном круге. Потолок расписан уже упоминавшимся итальянским художником Маттиа Претти. Под мозаичным полом — свыше 300 захоронений наиболее видных рыцарей-иоаннитов. Захоронения остальных располагались в других местах, в том числе во «дворцах языков» (были особые дворцы рыцарей испанского, немецкого, французского, английского, итальянского языков), подвергшихся сильным разрушениям в 1940–1943 гг.

Собор св. Иоанна в Ла-Валлетте

Интерьер собора носит некоторые следы влияния Востока. Изображение крещения Христа Иоанном Крестителем помещено за алтарем в полусферическом углублении, напоминающем михраб, только очень высокий. Слева и справа от алтаря — закрытые золоченой решеткой выступы, отдаленно напоминающие максуру в мечети. Потолок выполнен в виде последовательного ряда арок. Перед алтарем — шесть высоченных серебряных подсвечников (иоанниты чтили серебро). Полюбовавшись красным креслом великого магистра, которое до сих пор стоит у алтаря, мы осмотрели искусно украшенные часовни-капеллы в боковых приделах собора. Они обычно связаны с какой-либо страной или национальной группой, много сделавшей для Мальтийского ордена, удивляют оригинальными барельефами, гербами, бюстами и надгробиями похороненных здесь великих магистров. Арагонская капелла интересна росписями Маттиа Претти и серебряной решеткой (по преданию, перекрашенной в черный цвет в 1798 г., дабы ее не увез захвативший остров Наполеон Бонапарт). В итальянской капелле — бюст много сделавшего для украшения собора кардинала Карафы, во французской — великолепное мраморное надгробие принца Шардалеана, в прованской — известный всей Мальте скульптурный портрет мрачного великого магистра Ласкариса, который для мальтийцев является синонимом угрюмого и неулыбчивого человека.

После прохладного полумрака собора нас буквально ослепили лучи яркого и еще довольно жаркого в октябре мальтийского солнца. Полуослепленные, мы вернулись на Кастильскую площадь, не очень внимательно осмотрев по дороге несколько сувенирных лавок. К сожалению, почти все сувениры — не мальтийского, а иностранного производства. Но после того как мне пришлось в свое время приобрести «чисто» парижский сувенир западногерманской работы, а «чисто» иракский сувенир — изготовленный в Чехословакии, особого удивлении не вызывает, что на оборотной стороне «явно» мальтийских сувениров красуются японские штампы. Примерно с тем же мы столкнулись на воскресном базаре недалеко от Кастильской площади. Здесь — все что угодно, включая изготовленные в ФРГ мальтийские кресты, японские вымпелы с картой Мальты и фигурки вооруженных рыцарей со щитами, сделанные… в Гонконге. Нет здесь лишь тяжеловесных и безумно дорогих рыцарских гербов со скрещенными мечами, каковыми были буквально забиты сувенирные киоски на Кипре, где иоанниты тоже оставили след.

На мальтийском базаре нет пестроты красок и запахов, свойственной восточному рынку. Но звуковое сопровождение торговли то же: гул сливающихся голосов сотен людей время от времени прорезается чисто арабскими гортанными выкриками, то резкими и отрывистыми, то протяжными и монотонными (у мальтийцев пять долгих гласных, а не три, как у арабов). Над лавочками здесь нет экзотических навесов. Это открытые прилавки (иногда кузовы старой телеги) или просто площадки, лишь изредка частично прикрываемые вполне европейскими зонтиками. Да и сами продавцы одеты по-европейски, и на их смуглость, темный цвет волос и темпераментное сверканье черных глаз обращаешь внимание обычно лишь тогда, когда они переговариваются друг с другом примерно с теми же интонациями, акцентами и выразительностью, как это делают их собратья па рынках Кайруана, Бейрута или Триполи. Сходство е этими рынками усугубляет обилие детворы. Обычно продавцу помогают один или двое мальчишек 10–12 лет, а их младшие 5—7-летние братья шныряют туда и сюда, путаясь под ногами, умножая гам и выпрашивая у туристов значки и сувениры.

Здесь же трещат камеры: туристы спешат запечатлеть то, что они принимают за «восточный» базар, хотя наваленные на прилавках груды легких курток, маек и рубашек с видами Мальты, дешевого белья и прочего ширпотреба выглядят совсем обыденно и уж никак не экзотично. Скорее, «экзотична» быстрота, с какой некоторые туристы, только что с чопорным равнодушием прохаживавшиеся меж груд залежалых товаров, начинают примерять тесные джинсы (Мальта славится почему-то самыми дешевыми в Средиземноморье джин сами), без излишнего стеснения освобождаясь от всего, что мешает им это делать.

Один из секретов оборотистости и коммерческого уменья, которыми мальтийские торговцы давно известны во всем Средиземноморском бассейне, заключается в их упорстве. Даже в воскресенье, когда ревностные католики (т. е. большинство мальтийцев) отдыхают, многие мелкие коммерсанты весь день сидят в лавке или простаивают со своим скромным товаром на рынке. Нередко мужа или брата сменяет жена или сестра. Многочисленные и главным образом мелкие коммерсанты отличаются здесь быстротой реакции, четкостью и рациональностью расчета, мгновенной оценкой характера только что подошедшего покупателя. Деньги берут самые разные: доллары, франки, лиры, английские фунты и т. д., проделывая в уме молниеносные подсчеты с переводом на мальтийскую валюту (мальтийский фунт равен 70 % английского и примерно двум американским долларам). Сдачу дают мальтийской мелочью (в мальтийском фунте 100 центов). При этом мальтиец, будучи уверен, что в его подсчетах никто разобраться не сможет, и решив, что покупатель достаточно устал от впечатлений, не прочь вас обмануть. Один торговец долго пытался всучить мне 15 американских центов вместо 30 мальтийских, с самым простодушным видом уверяя, что «это одно и то же, а иметь американские деньги даже лучше». Мне удалось уговорить его дать положенные 30 мальтийских центов, только когда я сказал, что они мне нужны как память о пребывании на Мальте.

Уважение к своему острову, народу, его истории и происхождению мальтийцы очень ценят. Они гордятся всем, что с этим связано: и легендами, и преданиями о действительно происходивших событиях. Отсюда такое любование ранее ненавистными грабителями-рыцарями, их подвигами, международными связями ордена, пусть скромно, но все же включившими крошечную Мальту в «большую политику». Отсюда же страстно подчеркиваемая религиозность, восхваление борьбы христианства против ислама (возможно, во времена арабского владычества здесь было столько же ревностных мусульман). Любовь к родному острову проявляется в цепкой привязанности мальтийцев к земле, в использовании каждого ее клочка. Мы убедились в ним, совершив поездку по острову.

От Ла-Валлетты до Мдины практически нет незаселенного пространства. Так называемые пригороды столицы растянулись далеко, на многие километры, и ныне считаются на острове отдельными городами. Но и за их пределами — поселки, фермы, своего рода хуторки среди искусственных террас и участков земли, бережно перенесенной из других мест и покрывшей бесплодные камни или песчаник. За окном автобуса мелькают огороды и засеянные поля, разделенные рядами аккуратно слепленных глиной камней. Мальтийцы круглый год выращивают овощи и поставляют их в Западную Европу, которую они радуют также в середине зимы (в январе) свежими фруктами, апельсинами и лимонами. Пшеницы, требующей больших пространств, почти нет (под ней лишь 1/6 обрабатываемых площадей). К тому же половина земель не обрабатывается либо из-за невозможности обработки, либо ввиду необходимости поддерживать традиционное на Мальте скотоводство. Но даже там, где земля Мальты полностью оправдывает свое арабское название «голая», даже там стоят далеко от городов и посевов небольшие дома, по своей окраске и общему непритязательному виду слипающиеся с выжженной серовато-оранжевой почвой. Многие из них плоскими крышами и скрывающими внутренний дворик высокими оградами напоминают жилища арабов Магриба.

Жизненный уровень на Мальте несколько выше, чем в ряде соседних средиземноморских стран. Средняя заработная плата, по словам гида, 28–30 мальтийских фунтов (55–60 долларов) в неделю. Оклад инженера обычно равен 240 фунтам в месяц, но квалифицированный рабочий-судостроитель (судоверфи — основное предприятие на Мальте) зарабатывает до 120 фунтов и неделю. Доход же частнопрактикующего врача — до 12 тыс. фунтов в год. Средний доход на душу населения в год — 750 долларов (примерно 380 фунтов). Относительно текущих цен подробной информации получить не удалось. Однако обращает на себя внимание более низкая плата за квартиру по сравнению с большинством стран капиталистической Европы: за проживание в пятикомнатной квартире в новом, недавно выстроенном доме следует платить 100 фунтов в год, а с учетом получаемой некоторыми категориями населения правительственной дотации — 70 фунтов. Надо вместе с тем помнить, что в новых домах проживает не так уж много людей, что дотации введены главным образом за последние годы после прихода к власти лейбористов и что в старых домах (большинство которых выстроены или восстановлены частниками сразу после войны) хозяин волен брать такую плату, какую захочет.

Причин сравнительно большей зажиточности мальтийцев по сравнению с другими средиземноморцами несколько. Во-первых, это эмиграция, порождаемая слаборазвитостью экономики, неспособной поглотить избыток рабочих рук, и сохранением полуфеодальной испольщины в сельском хозяйстве, тормозящей его развитие. С 1946 по 1970 г. с острова эмигрировало более 100 тыс. человек. В настоящее время свыше 1/3 всех мальтийцев (примерно 110 тыс.) живут вне родины — в Англии, США, Канаде, Австралии. Фактически, очевидно, их еще больше, но очень многие ассимилировались (прежде всего это относится к мальтийским эмигрантам в странах Средиземноморья — Италии, Франции, Ливии, Тунисе и др.). Те же, кто сохранил связь с родиной, нередко помогают оставшимся на месте родственникам. Таким образом, эмиграция одновременно служит средством уменьшения безработицы и источником дополнительных доходов.

Вторым важным фактором следует признать определенную роль Мальты в международном судоходстве ввиду ее выгодного стратегического положения в центре Средиземноморья и наличия удобных гаваней. Это способствовало давнему превращению острова в место постоянной (и оплачиваемой) стоянки почти всех курсирующих по Средиземному морю кораблей, место их заправки, снабжения, ремонта, обслуживания, погрузки и выгрузки. Это определило не только грузооборот и доходность порта Ла-Валлетты (и других, менее значительных), занятость и оплачиваемость портовых служащих, но и высокий уровень активности (и доходов) предпринимателей и рабочих, связанных со всеми этими формами обслуживания.

Большое место в экономике Мальты занимает и туризм. Ежегодно остров посещают до 200 тыс. туристов (а в 1974 г. — 272 тыс.), т. е. в среднем по одному на каждого жителя Мальты. Туризм — важная статья дохода. Только официально (т. е. не считая множества частных торговцев, водителей такси, производителей сувениров и т. п.) обслуживанием туристов заняты 13 тыс. человек, т. е. больше, чем в сельском хозяйстве и промышленности, вместе взятых (около 9 тыс.). Всего же в сфере услуг занято более половины самодеятельного населения острова.

Особо следует остановиться на доходах, получаемых Мальтой от продолжающейся аренды Англией военных баз на острове. Это доходы, которые продолжает ценить и отстаивать местная буржуазия, но которые с презрением отвергают большинство мальтийцев. Тем не менее сбрасывать их со счетов пока нельзя. Достаточно лишь отметить, что на английских базах до недавнего времени работало 12 % самодеятельного населения острова. Вместе с мальтийцами, обслуживающими туристов, в большинстве своем тоже англичан, они составляли четверть всех трудящихся Мальты.

Англичане широко использовали Мальту как опорный пункт своего господства на Средиземном море, выдавая при этом свое присутствие на острове за сплошное благодеяние. Они уверяли всех, например, что Крымская война 1853–1856 гг. принесла на Мальту высокое благосостояние и коммерческое процветание», умалчивая, однако, о том, что торговцы и посредники наживались прежде всего на военных поставках и перевозках, от которых мало что перепадало простым мальтийцам. Стратегическое значение острова особенно возросло после завершения в 1869 г. строительства Суэцкого канала, во время операций английского флота и армии по захвату Кипра в 1878 г. и Египта в 1882 г. В первую мировую войну удобные гавани Мальты неоднократно укрывали военные эскадры Англии, Франции, Италии в их борьбе с германо-турецким флотом. После войны Мальта была одним из главных препятствий на пути реализации амбициозных планов Муссолини по превращению Средиземноморья во «внутреннее итальянское озеро».

Мальта — всего в 20 минутах авиаполета от Сицилии. Именно поэтому в годы второй мировой войны остров подвергался особенно жестоким итало-германским бомбардировкам и обстрелу с моря, вследствие, чего многие изумительные памятники архитектуры и исторические здания были разрушены до такой степени, что их невозможно было восстановить. В Ла-Валлетте, например, к июню 1943 г. были полностью уничтожены или серьезно повреждены 3/4 всех построек. Всего же за время фактически трехлетней блокады (с июня 1940 г. до падения Муссолини летом 1943 г.) на острове погибли 1436 и были ранены 3415 гражданских лиц, разрушено около 37 тыс. домов. Следы этих разрушений кое-где видны и сейчас.

Стойкость и мужество мальтийцев в годы войны (помимо участия в обороне острова многие из них еще отличились и как военные моряки вдали от родного острова) после 1945 г. проявились в подъеме освободительного и рабочего движения. Англия еще в 1921 г. вынуждена была в ответ на антиколониальные выступления местных жителей в 1919 г. предоставить острову внутреннее самоуправление, но в 1930 г. ликвидировала его. В 1947 г. самоуправление было восстановлено, но антибританские демонстрации и стачки продолжались, принимая время от времени массовый характер (в 1949, 1958 гг.). Англия отвечала жестокими репрессиями, ни в коей мере не желая терять столь выгодную базу в стратегически важном районе. Ее значение помимо соображений глобальной политики НАТО определялось еще и теми военно-карательными операциями, которые Англия проводила на Ближнем Востоке в 50–60-х годах против Кипра, дважды — против Египта, Иордании, стран юга Аравии и Персидского залива. Однако в конце концов колонизаторы вынуждены были пойти на уступки: восстановить в 1962 г. отмененную в 1959 г. (вторично) конституцию Мальты, а в 1964 г. предоставить острову независимость в рамках Британского Содружества.

При этом британцы уходили лишь формально, возлагая надежды (не без оснований) на прозападную позицию вставшей у власти националистической партии, сделавшей главный упор на привлечение новых иностранных капиталов и на соглашение 1964 г. о базах. Но подобные неоколониалистские иллюзии оказались несостоятельными. Как и в других молодых независимых государствах, мальтийский народ в конечном итоге высказался за реальную, а не призрачную независимость. Пришедшая к власти в 1971 г. лейбористская партия сначала вообще попросила англичан убраться с острова, а затем согласилась несколько продлить их пребывание (конец которому должен наступить в 1979 г.) за более значительную плату. А в декабре 1974 г. Мальта вышла из-под власти королевы Англии и стала самостоятельной республикой.

Англичане еще держат свои базы и войска на Мальте Направляясь из Ла-Валлетты в Мдину, мы миновали и территорию английской базы за колючей проволокой, где, как и на Кипре, британским военнослужащим обеспечен полный комфорт, включая ресторан и ночной клуб только для них. И хотя они продолжают чувствовать себя здесь внешне достаточно непринужденно (мы видели несколько офицеров, совершавших прогулку верхом и выглядевших вполне безмятежно в жокейских кепочках), их положение теперь совсем иное. Повсюду, и том числе и на стене, ограждающей английскую базу, мы читали лозунги: «Голосуйте за лейбористов!». Вполне закономерно, что именно эта партия, решительно поставившая вопрос об изгнании колонизаторов с острова. одержала победу на последних выборах в декабре 1976 г. Это лишний раз говорит о том, что «британское присутствие» на Мальте близится к концу.

Хотя наше пребывание на Мальте было предельно коротким (всего один день), мы успели многое повидать. Невозможно, да и не нужно рассказывать обо всем увиденном и услышанном на острове. Можно было бы долго делиться впечатлениями от посещения «храма медного века» (на Мальте — руины до 30 древнейших храмов), от новых современных домов, выстроенных на месте разрушений, от нарядной светло-оранжевой церкви Успения в местечке Моста и других достопримечательностей острова. Церковь в Моста особо почитается верующими за то. что в 1942 г пробившая ее громадный, скопированный с римского Пантеона купол итальянская бомба не взорвалась. К сожалению, нам не удалось подробно осмотреть эту церковь: она была так полна народу, слушавшего воскресную проповедь, что мы смогли протолкаться только в один из ее приделов.

Трудно передать очарование многочисленных гаваней и бухт острова, чудесных видов на море (особенно от резиденции премьер-министра на Кастильской площади столицы) и с моря — на старинные здания и бастионы, на уступами спускающиеся к морю набережные. Покидая Мальту, мы снова испытали то впечатление сказочности, которое возникло у нас при первом взгляде на остров. Теплые оранжево-коричневые тона крепостных стен Ла-Валлетты то темнели по мере удаления от них, то ярко вспыхивали на фоне постоянно менявшегося синего, зеленого и серо-голубого морского простора.