Средневековые битвы

Нанси 5 января 1477

Хенслину Хильтпранду в жизни было дано все — трое мальчиков, три жены красавицы которые умирали родами не успев состарится и оставляя ему приданное, удача в делах, мастерство в плотничьем деле и большой дом в Мюнхене от тетушки, которая при жизни в Хенслине души не чаяла. Хенслин был человеком мудрым, и умел довольствоваться тем что Бог ему давал, тем более что и Бог полагал Хенслина человеком достойным, которому можно дать куда больше чем многим и многим другим. Оттого Хенслин был в жизни веселым, а в общении легким. И только три вещи могли испортить ему его всегдашнее хорошее настроение.

Первая вещь, которая его удивительно раздражала, это холод. Особенно холодный ветер, обжигающий кожу между брэ и толстыми зимними чулками. Мерзкую поземку, леденящую руки и секущую льдинками лицо. И сейчас Хенслин брел по снегу, в метели такой сильной, что знамена ополчений в центре баталии, которые были от него всего в полусотне шагов, то и дело скрывались в мутной пелене. Хенслин мерз и раздражался.

Вторая вещь, которая его расстраивала одним своим существованием, были бургундцы. Особенно английские лучники и итальянские жандармы. И чем ближе были бургундцы, тем паршивее становилось на душе Хенслину. И сейчас он, вместе с остальными, пробирался скользким обледенелым берегом ручья, по колено в снегу, да еще и в метель, прямо к огромной куче бургундцев. И это делало его несчастным.

Третья вещь, которая приводила его в бешенство, заставляя шипеть как масло на сковороде — постоянное нытьё Хосанга. И сейчас Хосанг был рядом, и не затыкался не на миг, жалуясь на ветер, снег, Карла Ужасного, свою пику, Хенслина, пику Хенслина, и весь мир в целом.

Длиннющую пику Хенслин удерживал двумя руками с превеликим трудом — ветер так и норовил вырвать её из рук Хенслина, и уронить в снег. Пару раз это почти произошло. Хенслин скрипел зубами, и только холодный ветер мешал ему ругаться в голос. В том что им дали пики была целиком и полностью вина Хосанга. Хосанг решил, что обычно молчаливый Хенслин, который в отличии от других горожан, терпит его общество, ему друг. И хрен бы с ним, Хенслин и не думал его разубеждать. Но этот идиот, при сборе ополчения мало того что назанимал себе латную броню для рук, кирасу и даже набородник к ней, у всех кого смог, так еще и уговорил вдову Хюбера дать Хенслину кирасу. И теперь, вместо того чтобы, как обычно, идти в своем хауберге и шапели в середине строя, Хенслин торчал как дурак с краю. Как дурак с пикой. Хенслин решил — в следующий раз он спилит у пики как минимум три фута, и пусть его за это выпорют перед строем, если поймают, но оно того стоит — руки от усталости уже горели огнем.

Внезапно, сквозь метель раздался громкий рык боевого горна. Звук был похож на «Быка Ури», но в их баталии следовало слушаться сигналов «Коровы Унтервальдена». Хенслин взглянул на знамена — наклоненные в направлении движения во время марша, сейчас они стояли ровно. Видимо, метель исказила голос знаменитого боевого горна.

— В ежа! В ежа! Я сказал в ежа, ляжки Богоматери, тупые ублюдки! — заорал Флорентиец, что отвечал за их сотню.

Флорентийцу платили из казны города, и в любом другом разе Хенслин и Хосанг не упустили бы случая поставить чужака на место, и проследить за тем, чтобы это место было из не самых приятных. Но сейчас они молча подчинились. Хенслин оглянулся вокруг, и понял что люди вокруг него сплотились, отступив к самым знаменам. Он последовал их примеру, попятился назад, подперев спиной товарищей, и только после этого, привычно, с хеканьем, с силой воткнул нижний конец пики в мерзлый грунт. После чего начал опускать острие в сторону метели, и сереющих сквозь неё кустов. И увидел что Хосанг опустил пику ровно там где его застигла команда, и сейчас стоял шагах в пяти впереди строя. Хосанг напряженно всматривался в метель, и по своему обыкновению, что-то говорил. Хенслин окликнул его, но за шипением ветра и шумом строящейся в «ежа» баталии Хосанг ничего не услышал. А потом Хенслин почуял ногами как колеблется земля. Он стоял первым в строю, и поэтому опустился на колено, и направил копьё примерно так, чтобы пронзить шею или грудь боевого коня. И тут он понял что баталия перед боем не успела встать на колени и помолиться.

— Плохо! Очень плохо! — забормотал Хенслин, и хотел помолиться сам, но слова латыни вылетели из головы.

А из белесой занавеси ветра и снега уже слышались железный лязг доспехов, глухие крики и топот копыт. Сотен копыт.

(Бургундская жандармерия во всем своем великолепии)

Хенслин опустил голову как в поклоне, закрывая полями шапели лицо и плечи, не дожидаясь сухих щелчков арбалетов. А потом пелена метели разорвалась, и в них врезались бургундские жандармы. Пика Хенслин нашла свою цель. Хенслин не видел куда она угодила, но его мотнуло, как мокрую тряпку на швабре, повозило по мерзлой земле, и он выпустил из рук древко. Стоя на четвереньках, он осмотрелся вокруг, ища спасительный строй, к которому можно прижаться, и увидел лежащего рядом кутилье в саладе, но без закрывающего шею и подбородок бивора. Кутилье явно знатно приложился при падении, но уже пришел в себя, и пытался встать, опираясь на меч, который так и не выпустил из руки. Хенслин выдернул кинжал из ножен на животе, и схватившись левой рукой за назатыльник салада, резко дернул всадника на себя. Тот рухнул вперед, пропахав снег рожей, и задергался, пытаясь выбраться из под навалившегося на него Хенслина, но Хенслин уже втыкал в ублюдка свой кинжал. Прямо в шею. Раз, и еще, и еще. Теплая кровь приятно грела руки, но Хенслин знал, что скоро она превратиться в липкую корку. Он вытер руки о белосинее сюрко все еще хрипящего бургундуца, и встал на одно колено. Выпрямился, на секунду забыв о битве. Прямо перед ним, в десяти шагах, проезжавший мимо арбалетчик разрядил свой арбалет. Прямо в грудь Хенслина. Хенслина мотнуло, как тогда когда его лягнул осел Лиенхарда. Хенслин упал на спину. Его тут же схватили за плечи сильные руки и втащили в строй. Хенслин посмотрел на свою грудь. В кирасе прочно засел арбалетный болт. Болт вошел на три пальца, явно пробив кольчужное плетение хауберга, но застряв в гамбезоне. Рядом кто-то страшно хрипел. Хенслин повернул голову и увидел старика Бапстина, лучшего колесного мастера Нидвальдена. Обитая шелком бригантина его не спасла. Прямо из Бапстина, как оглобля из стога сена, торчал обломок кавалерийского копья. Бапстин пытался что-то сказать Хенслину, и даже схватился руками за его плечо. Но из горла Бапстина шли только неприятные булькающие звуки и кровь. Прямо как у того хряка, которого Хенслин и Хосанг резали вдове Хюбера, но хряк вырвался и еще два часа истекал кровью из недорезанной до конца шеи. Кстати, где Хосанг⁈ Хенслин с кряхтением поднялся. Арбалетный болт промял кирасу, но все же, не так сильно чтобы мешать дышать и двигаться. Прямо перед лицом Хенслина появилась мерзкая рожа Флорентийца.

— Ранен? — сухо каркнул он Хенслину.

Хенслин ухватился за арбалетный болт, и подергал его в стороны. Кираса сидела слишком свободно, и ездила по телу, как горшок на заборном столбе. Тут надо бы подтянуть ремни. Но боли Хевлин не чувствовал. Он посмотрел на Флорентийца и отрицательно помотал головой. Флорентией кивнул, поднял алебарду старика Бапстина, сунул её в руки Хенслина, и так же молча показал куда надо встать.

Они стояли крепко. Как и всегда. Жандармы пытались прорваться, грызли их строй как крысы бочку с медом, но каждый раз откатывались, оставляя на снегу лошадиные и людские трупы. Легкие всадники бургундцев вертелись вокруг строя постреливая из арбалетов, но и баталия не осталась в долгу, огрызаясь пальбой из кулеврин. Наконец благородные всадники выдохлись. Поорали угрозы и скрылись в снежной кутерьме. Тут закричали с другой стороны строя — видать туда ударила другая рота жандармов.

Хенслин протолкался вперед. Не сразу, но он нашел то место, где начал бой. Походил вокруг, осматривая трупы, и настороженно поглядывая в сторону, куда скрылись жандармы, и старался не терять из виду баталию. Сначала он нашел красивый охотничий арбалет на седле мертвой лошади. Это решало проблему с подарком старшей дочери. Потом он нашел расколотый пулей шлем с золотой насечкой. Шлем отправился в заплечный мешок. И только потом нашелся Хосанг.

Хосанг привалился спиной к трупу лошади, и отбивался от бегающего вокруг него молоденького бургундского оруженосца. Хосанг, против обыкновения молча, принимал удары на правую латную руку, а левой неуклюже тыкал в бургундца обломком своей пики.

Алебарда слегка скользила в ладонях из-за крови, поэтому Хенслин не стал колоть, а перехватив за самый конец обмотанного кожей древка, широко размахнулся в косом, секущем ударе. Бургундец увидел Хенслина слишком поздно, чтобы отскочить, и принял стойку, пытаясь закрыться мечом, удерживая для надежности его двумя руками. Хенслин довернул удар, и рубанул по ногам. Лезвие с хрустом врезалось в ногу бургундца, срубив её чуть ниже колена. Алебарда была хорошей стали, и разрезала плоть и кости легко, как кухонный нож кровяную колбаску. Хенслина повело за алебардой. Он попытался удержаться, но подскользнулся и упал, прямо рядом с бургундцем. Хенслин обнаружил, что он опять выпустил древко из рук, и лихорадочно потянулся к кинжалу, но руки нащупали только пустые ножны. Между тем бургундец, которому на вид было лет пятнадцать, внимательно посмотрел на свою отрубленную ногу оказавшуюся у него прямо перед лицом, потом на кровоточащую культю, потом завизжал как девка при виде мыши, бросил меч и на удивление быстро побежал на трех конечностях в метель, оставляя на истоптанном снегу дорожку из крови.

— Ты постоянно валяешься! Как не приду к тебе домой, ты лежишь! Приду в цех, вы лежите всем цехом, пошел с тобой сражаться, и что ты делаешь на поле битвы? Лежишь! Имей же понимание о месте и времени для того, чтобы лежать! — заворчал Хосанг — Встань и помоги мне, у меня нога сломана! Эти ублюдки скакали по мне полдня! Нет, ты посмотри, мне даже бивор погнули! А этот мелкий говнюк умудрился отсечь мне два пальца, пока ты неизвестно где шатался! И между прочим, это указательный и безымянный пальцы правой руки! — продолжал ругаться Хосанг, пока Хевлин тащил его к баталии, опираясь на алебарду. — Невелика потеря, думаешь ты, но я тебе отвечу так — только не для моей жены! Для неё это мои любимые пальцы, и тебе придется трудно, объясняя как так вышло, что бургундцы отрубили мне именно их.

— Да заткнись уже! — не выдержал Хевлинг. — Ненавижу когда ты ноешь! Был бы повод! Если бы тебе срубили башку, я бы насрал в мешок, пришил на место к твоей шее и никто бы не заметил разницы! Разве что, ты бы стал умнее! Какого хрена ты оказался вне строя?

— О, началось, — хмыкнул Хосанг и заткнулся. Но Хенслин уже разошелся не на шутку. Его гневная отповедь прервалась лишь на то время, пока гулкий звук «Коровы Унтервальдена» командовал баталии поднять пики и продолжить движение. Они ковыляли за баталией и дальше, но так и не догнали её, до самого лагеря бургундцев. Зато они нашли себе новые кинжалы — вместо потерянного Хевлингом, и изрубленного у Хосанга. А главное, они нашли прекрасный, тонкой работы котел, на трупе лошади одного из жандармов. Не иначе тот побоялся оставлять такое ценное добро в обозе. Они решили продать котелок, и поделить деньги поровну, чтобы не поссориться. Но все равно поссорились, потому что прямо перед продажей каждый решил подарить свою долю другому. Но это уже другая история…

Если говорить о битве при Нанси кратко и по существу, то и сказать то о ней особо нечего. Сошлись повтыкаться люди по той простой причине, что Карл много хамил, и мало делился. В данном конкретном случае — городам и сеньорам Лотаргинии и Эльзаса. Лотаргиния восстала, во главе восставших назначили лотарингского герцога Рене II. Одновременно даровав ему титул правильного патриота. Карл к этому времени уже, если смотреть на факты, отступился от войны со швейцарией, но Лотаргинию и Эльзас отдавать было сильно больно. Эльзас, кстати, поступил молодцом — они вписались за Рене II деньгами.

Серьезно, парни, терять деньги больно, но терять жизнь может и не так больно, но заметно печальней. К тому же, в конце концов деньги можно и новые заработать.

В общем Эльзас скинулся деньгами, а Рене «нанял» 8400 швейцарцев, которые и создали костяк его армии.

После чего они подошли к армии бургундцев, которые осаждали такой милый туристический городок Нанси, и сказали «Ая-яй, масса Карл, нехорошо. Сейчас кому-то а-та-та-та будем делать!». Карл, будучи полководцем решительным и грамотным, прознал о выдвижении деблокирующей армии, и оставив под Нанси 4 000 человек для продолжения осады, рванул навстречу «лотаргинцам», умудрившись занять выгодное место. С одного фланга его прикрывал густо заросший лесом склон холма, с другой тоже лес, еще и изрезанный мелкими ручьями и сухими балками. При том же Кресси, или Азенкуре, такая позиция была залогом победы.

(Где-то там внизу, в полосатом квадратике, воюет наш добрый Хенслин)

Но швейцарцы просто оставили перед фронтом Карла одну баталию, чтобы он не заподозрил неладное. А еще по одной отправили в трудные и долгие обходы. Обе баталии дошли до места только в полдень, отбросили контратаку жандармов, и сломали бургундскую армию с двух сторон, как голодный ломает орех клещями.

То есть, все довольно банально — швейцарцы выскочили откуда не ждали, совершили маневр на который не смогло адекватно среагировать войско бургундцев, и смяли его. Можно добавить еще метель — швейцарцы воспользовались погодными условиями чтобы скрыть маневр. Сражение, сильно напоминающее Муртен.

Кажется все довольно просто, что бы так всем не побеждать, не так ли?

Как и в любом деле, только со стороны кажется что сделать все легко. Чего уж проще — разработать хорошую игру, нарисовать великолепную картину или положить ровно плитку в ванной. И только начиная делать нечто из этого, можно внезапно выяснить, что твоя анатомия сильно отличается от стандартной, потому как ничем другим объяснить то, что у тебя выходит, нельзя. Спешу утешить — аномальное расположение плечевого пояса в районе тазобедренного сустава присуще всем, но лечится упорным трудом и временем. Однако, у каждого человека все же есть некий предел, за который он может перешагнуть только с помощью особых препаратов. Но об медицине и наркотиках в другой раз.

В случае со сборищем толпы злых мужиков, все куда сложнее чем с разработкой игр. Нюансов тысячи. Не буду грузить вас сильно — разверну подробно только один.

В общем, если бы игроделы, вопреки здравому смыслу, решили сделать в компьютерной стратегии хоть немного реализма, то мы бы попросту не смогли управлять армиями. Не то что каждый отряд, но каждый отдельный солдатик, с острым желанием выжить и собственными соображениями на тему как именно это сделать, превратили бы любой геймплей в лютый, невозможный хаос. И самая основная тенденция для подавляющего большинства юнитов была бы проста — избежать боя. Отправив десятку орков через полкарты в нападение, мы бы с удивлением обнаружили, что шесть из них отстали по дороге, спрятавшись в лесу или случайных постройках, а оставшиеся, обнаружив себя в дали от основных сил, и немного почесав зеленые бошки — разграбили бы вашу базу, и отчалили за край карты пропивать нежданный бонус.

В реальности все было еще хуже. Грансон — хороший пример, но он далеко не единственный. О великой проблеме мотивации у пехоты говорят многочисленные факты. Взять хотя бы знаменитый строй «свинья» у тевтонских рыцарей. Они вынуждены были опираться на наемную и зависимую пехоту, и в отличии от того что показывают в фильмах, этот строй представлял собой просто-напросто конвой. Впереди были самые именитые рыцари, потому как западло быть не первым, внутри была пехота, а вокруг, как пастухи вокруг стада, остальные всадники. Это был единственный способ довести свою пехоту до войска противника в сколько-нибудь собранном виде.

И Карл, вполне справедливо полагал, что многочасовой марш по пересеченной местности, разметает оставленную без присмотра пехотную грязь по окрестным лесам. Большая часть отстанет или «заблудится», оставшиеся слишком «устанут» для боя, и так далее.

Были и другие, не менее очевидные вещи, которые делали его поражение при Нанси невозможным.

И то, что оно все же случилось, нам, глядящим с высоты столетий, со всей очевидностью показывает устаревание феодальных армий, их неспособность ответить на вызов более современной военной науки. Как чиряк на лбу южнокорейского айдола, виднелась большая и кровавая, назревшая необходимость изменения подхода к формированию армии, комплектации, перестройки экономики.

Современникам же битва при Нанси со всей очевидностью показала только одну вещь — швейцарцы рулят.

Хочешь победить — купи швицев, они всех нагнут. И 1477 год стал для швейцарского союза открытием нового, почти безразмерного и очень вкусного рынка наемников. Немедленно другие государи Европы попытались организовать у себя нечто подобное. Кое-где даже преуспели — в Германии появились ландскнехты, еще позже мир сотрясли непобедимые терции испанской пехоты — но чем больше опускался порог вхождения в мир войны и золота, тем сильнее менялось общество. Задумайтесь — до самого недавнего времени, люди жили в качестве слуг, почти рабов, у господ. Работая, а иногда и рискуя собой, за еду и кров над головой. Изредка, с высоты своего статуса, состоятельные люди могли подкинуть слуге одежду прям как домашнему эльфу, только это его не освобождало. Фирменную ливрею например, да еще, как жест неслыханной щедрости, с рукавами. И в ней человек мог проходить пол жизни, совершенно искренне считая что жизнь удалась. Питаться остатками с барского стола — это буквально, именно так слуги и столовались, отдельно им как правило не готовили. Спать в случайных местах, в лучшем случае имея «свой» угол — и это тоже не иносказание. Угол в конюшне, тут и живи. Хозяин добрый, разрешил попоной укрываться.

И при этом люди умудрялись переживать за дела «их» семьи, испытывая к хозяевам чувство, очень похожее на современный патриотизм к стране. И при случае поймать грудью стрелу, которую выпустили в хозяина — вообще ожидаемый поступок. Это до сих пор существует во многих странах, как пример можно посмотреть южнокорейский фильм «Паразиты» — там собственно очень похожая ситуация, но которая вступает в конфликт с современностью.

И это было нормой в средневековье. Так же, как и жуткая жестокость, беспощадность к чужакам и собственным детям, дремучее невежество и так далее.

Швицы были такие же, но сумели создать некое подобие боевого братства, общность ради которой имело смысл не только сражаться, но и умирать. Очень страшны люди, готовые ради своих целей на смерть. Это немедленно попытались закосплеить, и со временем доиграются до великой французской революции с её невозможными в реальности конструктами вроде равенства всех людей, национализма и идее наций, а потом и того хуже, женщин читать начнут учить. Все покатилось по наклонной, именно тогда, когда безумные швейцарцы начинают пропихивать такую немыслимую дичь, как обязательную оплату труда, да еще и в срок. Кончилось в общем все плохо, интернетами и гомосеками. Поплачем о Европе которую мы потеряли и пойдем дальше.

Помимо открытия швейцарцев как бренда, современников после Нанси чудовищно потряс стремительный коллапс Бургундии. Она схлопнулась, как карточный домик после выстрела в упор из дробовика. Ненормальная, дикая ситуация. Все привыкли к кровавым сварам, длящимся поколениями. Можно вспомнить ту же Столетнюю войну, или Войну Трех Жанн. Кровавые сражения, регулярные смерти сюзеренов — и очень медленные изменения на карте. Англия за 60 лет регулярных побед прожевала хорошо, если половину Франции, учитывая что её третьей частью уже и так английские короли владели. Но Бургундию, словно волки разорвали. В Европе уже случились состоявшиеся, хорошо структурированные силы, преследующие свои интересы. Путь на централизацию власти был открыт, и теперь выпасть из общего порочного круга, значило не свободу, а статус добычи. С этого момента можно ставить условную точку начала заката итальянских республик, обособленных феодальных владений и прочих анахронизмов раннего средневековья.

Опять же, это понимаем мы, типа очень умные. Ну а современники битвы, просто решили, что королей надобно беречь, и мода на то чтобы главнокомандующий скакал на острие атаки, быстро стала сходить на нет.

Это я все к тому, что Карл Смелый отчалил в чертоги Мандоса именно во время битвы при Нанси. Как именно — не вполне понятно. Есть свидетельства одного благородного рыцаря, который утверждал что ранил Карла в копчик, а потом полоснул его по лицу мечом, в процессе с ним (Карлом то есть, не мечом) активно переговариваясь, и вообще взаимодействуя. Но не узнал. Что странно — Карл был как болид формулы один, просто увешан фирменными знаками своего бренда, не считая всяких корон на шлеме.

(Картина «Поиски Карла Смелого после битвы при Нанси» кисти Огюста Фейен-Перрена)

Есть другие источники — в них описывается, как ободранного вплоть до трусов включительно (трусы поди шелковые, даже завидно счастливцу сподобившемуся их стырить) Карла нашла его жена, и смогла его опознать только по неким особым отклонениям вроде шести пальцев на ноге. Это часто встречалось. Ну серьезно, представьте себе, какая низкая репродуктивная выборка у представителей аристократических фамилий. Хочешь не хочешь, а всякие там, скажем так, семейные особенности, начнут проявляться.

И лицо Карла, по показаниям очевидцев, однозначно было изуродовано алебардой. Некая штука, то есть заточенная как колун, тяжелая как молот, раздробила все лицевые кости так, что не узнать — действительно больше всего похоже на алебарду. И еще одна рана, на внутренней стороне бедра, тоже типична для пешего боя. Картинка вырисовывается простая — сначала швицы отсекли герцога от свиты, потом убили под Карлом его дорогущего коня. Поскольку доспехи Карла были фактически неуязвимы для холодного оружия, они долго били его всяким, пока он не пришел в изумление, после чего начали колоть в труднодоступные, и оттого плохо бронированные места. А когда Карл начал млеть, и уже не так споро отбивался, наконец прижали его толпой к земле, сняли или срезали шлем, и отоварили со всей дури алебардой.

Но такая версия не нашла отклик в сердцах благородного общества и поэтому наспех был придуман вариант с благородной гибелью в лихой кавалерийской сшибке. Но это мое личное подозрение, никому не навязываю.

Так погиб Карл Смелый, последний рыцарь Европы. А хмурые и абсолютно безжалостные альпийские пастухи начали зачищать пространство для медленно зреющего в подвалах банкирских домов капитализма. Скажем парням спасибо, если бы не они, не жить бы нам в век проклятущего потребления. Спасибо что вы были такие жуткие и смертоносные.