СССР: вернуться в детство 2

07. И ЦОЙ В ГОЛОВЕ ПОЕТ…

ТВАРЬ БЕССЛОВЕСНАЯ, БЛИН

Слова сливались в сплошной гул. Вокруг мелькали люди. Кто-то накинул на меня одеяло. Перед лицом появилась чашка с чаем, меня настойчиво уговаривали пить — по интонации было понятно.

И тут до меня дошло, что со мной происходит. Вот же, блин, гадство! Дурацкая моя блуждающая мигрень! И в этом варианте событий она тоже меня достала, да ещё так рано!

Короче. Проявляется на стресс или перенапряжение. И у меня (не знаю, как у других, честно) часто сопровождается отключением речевого модуля. В лёгком варианте — только на говорение, в тяжёлом — ещё и на понимание. Остаются только картинки и музыкальный слух.

Да мать твою за ногу!

Чтоб вы понимали всю прелесть происходящего, вышеуказанные мысли я в этом состоянии думала не словами, а исключительно образами, как кино без слов. Надо успокоиться. Дышать. Дышать, тогда быстрее пройдёт.

Дико заболела голова.

Отличная новость.

Это значит, я ещё жива, и есть чему болеть.

Чай был тёплый, почти горячий, но несладкий. Сахар. Почему-то я думала, что сахар — это хорошо. Я посмотрела в лицо женщине с чашкой. Вроде, видела её пару раз. Глаза испуганные. Что-то спрашивает. Нет, милая, не сейчас. Я показала ей, как будто насыпаю в чашку сахар, размешиваю… Поняла! Сбегала в кухню, вернулась со сладким чаем. Я пила маленькими глотками…

Мой самый тяжёлый в жизни приступ бессловесности продолжался полтора часа. Мне тогда лет тридцать было, наверное. Нет, вся мигрень так быстро не прошла, но потом я потихоньку смогла говорить. Хотя первые попытки сразу после идут… как будто пунктиром. Как чтение по слогам. Или как радио с помехами. А если быстрее пытаешься речь выдавать — выскакивают всякие слова, хаотически. Забавно было бы, если бы не пугало меня до усрачки.

Чай кончился, я поставила кружку на первую попавшуюся горизонтальную поверхость и растёрла виски́. О, ещё голову помассировать можно, немного помогает…

Перед лицом появился белый халат с блестящим кружком слушалки посередине. Гляди-ка, медицина! Тётка что-то спрашивала. Я отрицательно помычала, едва-едва качая головой. Вокруг собралась приличная такая толпа. Ещё бы, не каждый день бабки с балконов вылетают! Докторица взялась считать мне пульс и заглядывать в глаза.

— Стресс, — поджала она губы, — шоковое состояние, следствие испуга.

— О! — я обрадовалась и хотела сказать, что «слова пошли», но виски прострелило такой болью, что я невольно схватилась за голову.

— Голова болит? — деловито предположила докторша. Я осторожно кивнула и помычала.

Вторая медичка что-то негромко спросила и начала набирать в шприц лекарство. Господи, надеюсь, не снотворное.

Судя по реакции моей тушки, лекарство было обезболивающим. Через некоторое время оно начало разгоняться, и я смогла сосредоточиться на словах, не испытывая чувства, как будто тебе спицу в глаз втыкают. К тому моменту меня уложили на диван, сунув под голову диванную подушку и обмотав тремя пледами, собранными по всей квартире. Трясти вроде перестало. Я слегка раскуклилась и подняла руку, привлекая внимание врачихи, сидящей напротив меня на стуле. Столпившийся вокруг комитет соседок взволнованно заколыхался.

— Голова болит? — быстро спросила докторша. — Кружится? Руки? Ноги? Судорог не чувствуешь, не тянет? Тошнит?

— М-м, — я хотела отрицательно помотать головой, но передумала. — У… м…меня… блуж… мх… блуждаю… щая… мигрень… сечс… прдёт…

Всё, я устала.

Новая информация вызвала шёпот и пересуды между соседками. Я прикрыла глаза, чтобы избавиться от лишнего метлесения и медленно, чуть ли не по слогам сказала:

— Дед…шка… ск-зал… бабе Люсе… м-м-м… на таб…ретку не лаз-ть… Что… он пр-дёт и… п-весит… А она рас…с-рдилась… и по…лезла… И как упадёт… Я так испуга… алась… А она тым леж-т… — я снова вспомнила вид окровавленного тела, лежащего под балконом, и зубы мои отчётливо застучали.

— Чш-ш-ш… — похлопала по одеялу докторша и обменялась с медсестрой ещё парой кодовых фраз, из которых я уловила, что сейчас всё-таки пойдёт успокоительное. Ну, может и правда, сто́ит.

— А Али-то где? — спросила соседка, которая поила меня чаем.

— Он п-п-па-аш-ш-ёл с-с-с м-м-а-амой и б-ба-абушк-кой, пок-каз-зат-ть, где б-б-бу-д-дет к-конц-церт.

— Так вы в гостях? — подняла брови докторша.

— Да.

Медсестра взяла мою руку и перетянула вену. Так-так, судя по всему, что-то забористое будет ставить. Хитрая докторша задавала мне ещё какие-то вопросы. Я что-то в начале ответила, потом поняла, что язык не ворочается, и ваще могу лишнего наговорить, и отвечать перестала.

Проснулась я посреди ночи, на своём диванчике, и Васька тепло грел мне бок. Я было обрадовалась, что всё мне приснилось — просто очень натуралистичный кошмарный сон! — но тут увидела маму, дремлющую в кресле напротив, а во втором, подальше — Женю. Блин. Ни фига не сон.

Я села на постели, и мама мгновенно вскинулась:

— Что⁈

— Я в туалет, не кричи.

Я сходила до туалета, умылась, почистила зубы, а то вкус во рту был безобразно мерзкий. Смотрю, мама в кухне свет включила. Я пошла туда.

— Чайник долго греть, сок будешь? — предложила мама.

— Давай, полстаканчика. Бабушка-то с дедом осталась?

— Ага. У него сердце начало хватать, страшно было одного оставлять.

Позади зашуршало, и в дверях кухни появился хмурый Женя:

— Ты как, Олька?

— Кошмар, конечно, — честно сказала я. — Испугалась до посинения, аж язык отнялся.

Брови у мамы сложились домиком:

— Ни с кем тебя оставлять нельзя!

— Да ну, — махнула я рукой. — Лучше бы я с Васькой осталась. Тут хоть и из окна выпадешь — не разобьёшься.

— Да уж… — Женя потёр шею. — А как вышло-то?..

— Я не видела сам момент-то. Я в зале села, порисовать. А она не послушалась деда, полезла с табуреткой на балкон. Она вообще-то долго развешивала. А потом смотрю — тени на окне нет, и соседка кричит. Выглянула — а она там лежит…

Я решила придерживаться этой до крайности сокращённой версии, во избежание всяких дурацких вопросов. А то вдруг какая светлая голова начнёт развивать мыслишку, что это я во всём виновата. Ишь, придумала — мышей бояться, когда порядочные люди по табуреткам лазают! А потом, не считая всего прочего, меня внезапно посетила циничная мысль: а не к лучшему ли это всё? Глядишь, и дед проживёт подольше. Лишь бы бабы Люсин полёт в суицидные не записали, хотя, выпавшее вместе с ней бельё свидетельствовало о самом что ни на есть бытовом несчастном случае. Надеюсь, с сердцем у деда всё нормализуется…

ТЯГОСТНОЕ

Первые дни бабушка брата оставлять одного вообще боялась. Что он там себе думал — может, казнил себя за то, что ушёл тогда, не остался её эти дурацкие тряпки развешивать? — но сердце у него болело часто.

В воскресенье, двадцать четвёртого июля (именины мои, между прочим, день княгини Ольги), состоялись похороны. Дед, и так сухощавый, совсем похудел и осунулся. Приехала из Подольска его приёмная дочь, Ира (родная бабы Люсина), рыдала, падала на гроб. Поминки справляли в офицерской столовой. Соседки опять плакали, говорили речи…

На поминках зарёванная Ира внезапно подошла к маме и попросила:

— Галя, говорят, я должна мамину одежду забрать. Можешь мне помочь?

Не знаю, что за обычай такой (по моему глубочайшему убеждению, покойникам всё это исключительно фиолетово), но я порадовалась, что тряпки сумасшедшей жены не будут всё время деду мозолить глаза, о предрассудках рассуждать не стала, напротив — пришла на следующее утро с мамой, помогла упаковывать бабы Люсины вещи.

Барахольщица она была, конечно, как и большинство женщин. Да и от старых, явно уже малы́х, платьев не спешила избавляться. Всё, видать, ждала, что обратно похудеет. Эх, вечная женская мечта. Как хорошо, что я в последние свои взрослые годы постаралась всё лишнее заблаговременно ликвидировать! А всё почему? Так же вот стоял перед глазами пример соседки тёти Светы, и как её дочки, похоронив мать, кулями её платья на помойку таскали.

Деда с бабушкой мы отправили на улицу, в скверик, свежим воздухом дышать, чтоб он это всё не наблюдал — и начали упаковываться. Полиэтиленовые пакеты были в те годы страшнейшим дефицитом. Да на бабы Люсино наследство и никаких пакетов и даже чемоданов не хватило бы! Спальни у них с дедом были раздельные, но барахло бабы Люси расползлось и на половину шкафов, которые в зале стояли. Поэтому складывали мы в наволочки, не придумали ничего умнее.

— Галя, как думаешь, а рейтузы старые можно не забирать, а просто выбросить? — жалобно спросила Ира, заглядывая в ящики комода.

— Я не знаю, — неловко пожала плечами мама. Её понять можно было: насоветует сейчас, а вдруг нельзя?

Эх, девки, придётся мне, как имевшей опыт реальной смерти*.

*Звучит, конечно, так себе.

А как иначе скажешь?

— Можно выбросить сразу всё, что вам не пригодится, — сказала я. — Личное бельё, колготки и тому подобное можно сразу на мусорку унести, такое не раздают. Платья и верхнюю одежду можно после сорока дней использовать или отдать, подарить кому-то, кому они подойдут. Я про обычаи разных народов читала недавно. Шубу, например, смело себе можете забрать, ничего страшного. Просто смотри́те: нравится — не нравится, пригодится или нет.

Женщины переглянулись.

— Я тогда что на выброс сразу носить буду? — Ира явно ждала нашей поддержки.

— Конечно, носите! — подбодрила её я. — Смысл к себе возить, а потом оттуда таскать? Я там газеты видела, можно в них немного завернуть, чтоб люди не глазели.

Идея с газетами Ире понравилась. Она начала паковать скорбные кульки.

Нерадостные, в общем, это были хлопоты.

Но. После того, как мы всё это выгребли, и остались пустые шкафы, внезапно как будто посветлело в доме. Реально, словно дурную ауру сдёрнули. Даже бабушка, когда пришла, заметила и шёпотом поделилась с нами своими наблюдениями.

— По-хорошему, надо бы и кровать убрать, — так же шёпотом ответила я. — Как бы не вздумал дед на ней спать. Так и заболеть можно.

Бабушка посмотрела на меня испуганно. Не знаю, решится ли деду сказать, это ж всё-таки типа предрассудки…

Но помимо опасности заболеть после покойника меня волновали и другие вещи. Помните концепция Пятачка, да? «Я очень маленькое существо». И меня, как маленькое существо, очень волновала перспектива грядущего существования в этом большом и странном мире. Сколько там Андропову осталось? Потом такой же мимолётный Черненко (про которого, кстати, ходили упорные слухи, что именно он Андропова и уработал) — а следом Горбач и вечно пьяный Ельцин. Куда как лучезарно! Как говорится, «оба хуже».

Стоит ли что-нибудь предпринимать в связи с этим? Эта назойливая мысль комариком звенела на заднем плане сознания, чем бы я ни занималась. И следом за ней хвостами: пока дед жив… пока его влияния и связей хватит на то, чтобы сместить центры тяжестей в завязанном клубке вероятностей — или хотя бы подтолкнуть… пока мы рядом…

Можно было не делать совсем-совсем ничего, тупо сидеть, смотреть на реку, в надежде на внезапный труп какого-нибудь врага. Или бабочек идти топтать, следуя теории всеобщей взаимозависимости? Тут главное, пока ты за бабочками гоняешься, чтоб тебя самого́ шальным бревном не пришибло…

Одним словом, как-то пребывание в гостинице «Космос» и ощущение от ненавязчивого присмотра КГБ на меня странно повлияло. Пошатнуло мою решимость заниматься исключительно семейным выживанием и ни во что не лезть, мда.

Я не могла определиться несколько дней. А потом подумала: да какого хрена, блин? Не попробую — всю жизнь ведь терзаться буду, правильно? И вообще, ради чего-то же всё это должно было случиться? Ну, в смысле — возврат мой и сохранившаяся память о будущем?

К этому выводу меня подтолкнула ещё и удачная ситуация.

Мама с Женей опять в Москву уехали. Кто-то им сказал, в какой магазин можно ломануться, чтобы, постояв в очереди, ухватить кроссовки «почти что настоящий адидас», сине-белые такие. И они понеслись. Я там, понятное дело, была не нужна, и осталась с бабушкой и дедом. И вот бабушка пошла обед готовить, дед над какой-то книжкой сидел (подозреваю, что больше думал, чем читал), а я рисовала…

КРОТ

Тяжело быть ребёнком. В смысле — в моей ситуации. Сколько раз я читала всякие попаданческие книжицы, где герой (обычно мужескаго полу), попадая в детское тело, с восхитительной лёгкостью встраивается в это вот всё, ведёт себя естественно (сообразно возрасту) и ни у кого никаких подозрений не вызывает. У меня так не выходило никак.

Нет, меня страшно радовало, что коленки не хрустят, сердце не ноет и глаза прекрасно видят! И вообще, хвост не отваливается, мдэ. Но вечно представляться маленькой девочкой — ой, неть! Увольте-с. Я вообще вру плохо, это у меня требует максимального сосредоточения всех ресурсов, и всё равно результат не гарантирован. Поэтому я просто старалась вести себя прилично (о, Господи…) и больше молчать (как вы могли заметить, здесь я тоже не показываю высший пилотаж, ибо сдержанность — не мой конёк).

Но если надо было выступить ребёнком, это обычно прокатывало. Даже с теми, кто уже имел счастье со мной общаться. Выглядело это со стороны, наверное, как возвращение в естественную форму. Типа, пыжилась-пыжилась девочка, да и перестала. Ну, вот и молодец, давно бы так.

Главное в этой ситуации было не сбиваться на сложные фразы.

— Деда, а крот — это же зверь такой? — спросила я.

Дед Али посмотрел на меня удивлённо:

— Зверёк, да, не очень большой, — он показал руками, — под землёй ползает, портит огороды.

Я посопела, как будто соображая.

— А в кагэбэ есть огороды?

Взгляд деда изменился:

— Как?

— В КГБ, — чётче сказала я, — я слышала, когда мы в парке гуляли. Там два дядьки стояли. И один сказал, что у него в КГБ крот наклёвывается, целый полковник. А кроты что — клюют?

Дед Али посмотрел на телефон, и я поняла, что и его тоже слушают. Всех, видать, ответственных слушают. И брякнула:

— Они Андропова убрать хотят. А кто это — Андропов?

Дед стремительно подошёл ко мне и слегка встряхнул за плечи:

— Ты где это слышала?

— В Москве, — захлопала я глазами, — в парке. Мама с Женей на колесо обозрения пошли, а я внизу ждала, у ограды. А там кусты и клумба. Я хотела цветы понюхать, а они там стояли, дядьки два. Они меня не видели, а я услышала. Там ещё какого-то доктора обсуждали, который дал добро на операцию. Он хирург, наверное, раз «операция». И мне интересно стало, почему доктор — и вдруг крот? Может, он ветеринар?

— Так, сядь-ка вот тут и пока ничего не говори, поняла?

— Ага.

Он так же быстро вышел и вернулся через пару минут с мужиком помоложе.

— Она? — спросил второй.

Я сидела, чинно сложив руки на коленях и думала: блин, не зря ли всё это начала?

Дед молча кивнул и жестом велел мне обуваться. Заглянул в кухню:

— Рая, ты не теряй нас, мы с Ольгой немножко погуляем.

Мы вышли из подъезда — никаких тебе чёрных воронков и прочего — прошли метров четыреста и вошли в почти такой же жилой дом, как дедов. Так, похоже, железных решёток, застенков и подвалов сегодня не предвидится.

Квартира на втором этаже. Дверь не заперта, явно нас ждут. Однако же, за собой мужики закрыли. Хозяин тоже был помоложе деда, лет где-то шестьдесят. Встретил нас радушно, без вот этих страшных многозначительных взглядов, сразу пригласил за стол, чай пить.

— А молоко у вас есть? — спросила я. Нельзя было не спросить, я всегда спрашиваю.

— Есть и молоко, — гостеприимно расплылся он, — ты к пирогам как относишься?

— Очень уважительно.

— Ну, вот и отлично! Садись, поболтаем. Пироги у меня знатные, с яблоками…

В общем, дядька работал как хороший психолог: расположить, успокоить, завязать нейтральную беседу. Потихоньку он выспросил у меня всё про выдуманных мной «ветеринаров». Я пила чай и жевала пироги, болтая ногами. Дед и второй дядька тоже чай пили и всё молчали. Я долго и поэтапно «вспоминала подробности». В итоге выдала им, что «доктор», одобривший операцию — Черненко. Негр, наверное.

— А ещё он сказал, который слева стоял, что Горбачёва будут двигать, потому что он податливый. И он на запад смотрит.

Дядька отставил кружку:

— М-м-м, надо же, интересно как. А точно Горбачёв? Ты хорошо слышала фамилию?

— Да-а, — амплитудно кивнула я, — он ещё сказал: «Миша меченый». И что он всё продаст, надо только его хвалить. Получается, один дядька доктор, а другой — продавец! — я удовлетворённо откусила кусок пирога, пожевала и филосовски добавила: — А у нас в магазине всё продают. На что покажешь — то и продают, и не надо даже их хвалить. А эти продавцы какие-то странные.

— И впрямь, странные продавцы, — согласно покивал хозяин. — Надо бы их найти и выяснить: почему это они продают, только когда их хвалят, да?

— А вы найдёте? — спросила я, прихлебнув из кружки.

— А как же. Конечно, найдём. Работа у нас такая, продавцов проверять.