СССР: вернуться в детство 3

17. ВОТ И ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ К КОНЦУ КАТИТ

К ВОПРОСАМ ОБ ИЗОБИЛИИ

Вот вы спросите: почему, к примеру, я начала яйца родственникам продавать? Почему бы не раздать?

Потому что всё всегда нельзя раздавать. Кое-что — можно. Всё подряд — нет. Потом от вас будут ожидать, что и дальше будут сплошные подарки. А так не всегда получается. Да и не по-честному это: вы же вложились, деньгами и работой, нужно всю эту живность как минимум кормить. Ну, вы поняли, одним словом… Да и скидка, опять же — все остались друг другом довольны.

С приближением зимы такого яйцепада больше не ожидалось — куры уже «пожилые», день короче, даже при подсветке в день выходило всего восемь-десять штук. Почти все они уходили в тот же день — на завтраки, на стряпню. Стряпала бабушка как пулемёт — слякоть прошла, подморозило, и Таня каждый день прибегала с Рашидкой, а вечером тётя Валя и Ирку с собой прихватывала, да мы с Вовкой, да мама с Женей через день-два, да мало ли ещё кто из родни заскочит — все блины-пирожки мигом разлетались.

А вот по весне, когда леггорновский инкубаторский вывод подрастёт до состояния яйценоскости, стоило ожидать яичной лавины. Что делать будем? Помчимся, вестимо, к Наталье Петровне, которая нам договор на закупку молока оформляла. А, может, и проще станет. Вон, слышно было, за жалобы на заготовительные бригады кто-то большой по шапке получил. Теперь прямо рядом со строительным рынком строился большой двор, типа как база, что ли. Говорят, как раз для заготовительных бригад. И можно будет туда своим ходом приехать, излишки подсобного хозяйства сдать. Посмотрим, если они будут и яйца-мясо принимать, глядишь, никуда и обращаться не придётся.

После того как пришёл второй номер «Роман-газеты» (оба раза по десять штук), мы с Вовой съездили в наш Юбилейнский партком (или как его, я путаюсь в этих наименованиях) и отвезли два номера дядьке, который нашу семью фотографировал и фотки печатал — это ещё когда на квартиру ордер выписывали, помните? Обещала же я.

Количеству авторских экземпляров я страшно обрадовалась. Почему-то я думала, что будет как с детскими журналами — по одному, а тут правила другие, что ли? Всей родне задарила по экземпляру, кто «Роман-газету» не выписывал: дядям, тётям, папе, баб Лёле с дедом. Одну съездили, отвезли бабе Лиде с дедом Вовой, с которых книга была написана — это даже не обсуждалось.

Больше ничего сверхзанимательного в ноябре не происходило, и это к лучшему, я думаю.

Я ИДУ ДОКАЗЫВАТЬ, ЧТО НЕ ОЛЕНЬ

Десятого декабря первым утренним рейсом мама, Женя и Федька улетели в Улан-Удэ. Не знаю, как Женя воспринял моё предложение подкупить декана, но сумка у него была тяжёлая даже на вид. А ещё ведь чемодан. Одним словом, полетели.

Я немножко расстроилась, что по числам всё получилось именно так, потому как аккурат на десятое меня пригласили на очередное декабрьское заседание Иркутского отделения Союза писателей. И попросили принести с собой печатные издания, если они у меня есть.

Я не совсем поняла по телефону — имелось в виду: «в принципе»? Или всё-таки «на руках»? Не могли же они не знать, что что-то у меня точно издано — иначе из-за чего весь сыр бор? А учитывая, что публикации у меня были в основном журнальные, это всё получилось довольно объёмистое. Машины нет — Женя-то с мамой в Улан-Удэ! Папа там же, на сессии, Наиль на работе, Вовкин дед тоже… А такси хрен вызовешь! Я вообще не очень понимаю, как они работают. Самопроизвольно катаются, что ли, в «рыбных» местах? Как это всё переть???

Хорошо, хоть Вова со мной. Увязали мы периодику в пачки. Получилось ни фига не мало: «Пионер» за два года «Мастерилкиных», «Костёр» — год с «Железным сердцем» да пара более ранних рассказов, подшивка «Пионерской правды» с Морозовыми, восемнадцать номеров «Смены» с «Председательницей», да два толстых — «Роман-газеты», таких свежих, что запах типографской краски ещё не выветрился — с «Грозам вопреки». Ну, и поволоклись на общественном транспорте. Со стороны — чисто два пионера, собирающих макулатуру.

Я ещё и с профессорским портфелем — чёрным, кожаным. А всё потому что пришла мне в голову идиотская мысль, что со школьным ранцем будет совсем по-детски. А портфель мне недавно папа подогнал, увидел на витрине в Минске, когда ребят своих борцов на соревнования возил — и купил. Хорошо, у этого портфеля прицепной ремешок имелся, через плечо.

В портфель я сложила роман-газету, книжку про спортивные игры и кой-какие бумаги. Банты завязывать не стала (это не про портфель, а про косы, а то навоображаете щас себе странного), скрутила привычный по старой памяти узел на затылке. Нарядилась строго: любимая чёрная водолазка, чёрная юбка. По классике, одним словом.

Шла я на это заседание со смешанными чувствами. Было у меня отчётливое подозрение, что меня хотят погладить по головке и отправить «дозревать» до законных восемнадцати лет. При этом отрапортовать по восходящей, что «работа с подрастающей сменой проведена». Но не пойти тоже было нельзя — вроде как, проявить демонстративное пренебрежение… Короче, я шла, но как на схоластический диспут, к каковым испытывала заведомую изжогу.

Суетливая мадам, в прошлый раз осчастливившая меня югославской машинкой, и в самом деле оказалась секретарём.

— Добрый день! Проходите! Проходите! Вот тут можно раздеться — и во-о-он в ту дверь! Через пятнадцать минут начало. Там увидите столик для выступающего, располагайтесь, решили, что ваш вопрос рассмотрим в первую очередь, чтоб не держать, а потом уж…

Что ж, огромное вам спасибо и за это. Терпеть ненавижу ждать.

В небольшом зале пустели расставленные полукругом стулья. И напротив этого полукруга — стул и столик, очевидно, для меня. Можно было почувствовать себя председателем или подсудимым — в зависимости от внутреннего настроя. В сторонке стоял стол с разложенными письменными принадлежностями — не иначе, фиксировать будут, для истории. Ну, и для порядка, само собой.

Вовка помог мне развязать и разложить газетные и журнальные пачки и слегка приобнял:

— Мне остаться?

— Да, наверное, не разрешат, — усомнилась я.

— Ну, я тогда в соседнем зале погуляю, там какая-то выставка. Если что — кричи.

— Ага.

Это шутка, если вы не поняли. Однако, настроение почему-то было соответствующее. Я от нечего делать пересчитала стулья в дуге. Двадцать. Вряд ли в Иркутской секции союза писателей состоит всего двадцать человек? Хотя, кто их знает. Я решила остановиться на версии, что тут заседает типа актив. Как они будут принимать решение, если разделятся пополам? А-а-а, секретарь, наверное, тоже имеет право голоса.

Со стороны двери, выходящей в неизвестные мне внутренности дома писателей, послышались голоса, и зальчик как-то быстро наполнился людьми. Я внутренне сжалась и почувствовала неприятный холод в районе желудка. Фубля. Ненавижу, когда меня обсуждают…

И тут же подумала: да какого хрена! Я старше любого из здесь присутствующих как минимум раза в полтора! О, кстати, про портфель-то я и забыла. Я вытащила из портфеля два номера «Роман-газеты» и спортивную книжечку.

— Во всех этих изданиях имеются ваши публикации? — удивлённо спросил кто-то.

— Товарищи, погодите, погодите! — замахала руками забежавшая следом за толпой секретарша. — Регламент! Рассаживайтесь! Начинаем очередное заседание…

Дальше было нудное, спасибо хоть не чрезмерно длинное, вступление про присутствующих, и «на повестке дня», и ещё какие-то официозные слова, во время которых я успела остро пожалеть, что не пошла до непосредственно моего приглашения выставку с Вовкой смотреть. Единственным увлекательным событием было приземление толстого снегиря на ветку за окном, а вступление всё не кончалось, да сколько можно…

И тут наступила тишина.

Честное слово, я встала и начала говорить на чистом автоматизме, как только уловила трёхсекундную паузу:

— Добрый вечер всем. Прежде всего отвечу на прозвучавший вопрос. Поскольку в повестку дня включён пункт о моём вступлении в союз конкретно писателей, здесь представлены только те публикации, в которых я выступаю именно как писатель.

— А есть и другие? — с некоторой насмешкой спросил кто-то.

— Конечно. Те, в которых я являюсь иллюстратором. Не думаю, что сегодня это существенно. Итак, товарищи, меня зовут Шаманова Ольга Александровна… — и тут в моей голове как будто щёлкнуло: чё ты скукожилась, как синий чулок на партсобрании? Вспомни про Саманту Смит! Будь как Саманта. Улыбайся!

И я улыбнулась настолько лучезарно, насколько позволила моя детская мордашка. Эффект получился удивительный. Лица признанных литераторов посветлели и смягчились. А я начала им рассказывать примерно то же, что и старшеклассникам на встречах — как и почему я решила стать писателем. Потом про книги, как говорится, хорошие и разные.

— И всё это — ты сама? — спросила дама, которую я про себя назвала «поэтесса». Ну, явно же поэтесса — худая, лицо сдержанно-несчастное, в меру одухотворённое, серенькая, стирижечка мышиная. И голос такой… надрывный.

— Не всё. Книга о спорте написана коллективом авторов. «Настоящая история Павлика Морозова» — в соавторстве с моим другом.

— Так, может, нам нужно было пригласить сюда и друга тоже? — многозначительно спросил сидящий с краю солидный дядька. И зашевелил бровями так, дескать: он-то, должно быть, и есть настоящий автор.

— Ой, а так можно? — «радостно» распахнула глаза я. — Это мой одноклассник, Вова Воронов, он ждёт меня в соседнем зале. Позвать?

Товарищи писатели переглянулись.

— Сегодня не нужно, — торопливо вклинилась секретарша, — этого у нас в повестке нет, возможно, мы рассмотрим вопрос на одном из следующих заседаний…

— Очень жаль, — покачала головой я. — С другой стороны, к следующим заседаниям как раз выйдет вторая его публикация.

— А твой друг — тоже пишет? — снова трагически заломив брови, спросила поэтесса. Вообще, странный вопрос, учитывая, что я только что сказала. Ну да, поэтессам свойственно странное.

— Мы пишем вместе. Редакция журнала «Костёр» предложила поработать над продолжением той книги про Железногорск, о которой я упоминала. Мы отправили рукопись второго тома, сейчас работаем над третьим.

— Но это же уму непостижимо… — подала голос ещё одна дама. — Вы представляете себе, вообще, какой это объём работы?

— Конечно, представляю, — засмеялась я. — Больше вам скажу, я даже веду свою статистику. С того момента, как мной было принято решение о начале писательской деятельности, прошло практически ровно два года. Объём изданных за этот период произведений составляет порядка семидесяти авторских листов — в прозе! — подняла палец я, потому как в стихах совсем по-другому считается, — а это два миллиона восемьсот тысяч знаков. Поделим на семьсот тридцать дней и получим три тысячи восемьсот девяносто знаков в сутки. Четыре тетрадных страницы в линейку. Мизер, на самом деле.

И это я ещё про черновики фантастики никому не говорю, которые у меня лежат в товарном количестве.

— Но ведь надо ещё иметь, что сказать! — почему-то возмущённо воскликнул солидный дядька с бровями.

— Ну, если вам нечего сказать миру, — приветливо улыбнулась я, — вы можете приносить пользу Родине в другой области.

Отдельные товарищи писатели несколько злорадно захихикали. Дядька сердито покраснел:

— И всё же, я считаю, что подобная гонка за объёмами, стремление угодить массовому читателю — это заведомая сдача позиций настоящей литературы! Тяготение к развлекательным жанрам принижает высокое звание творца и низводит его до уровня ремесленника, каковым он является в условиях капиталистического мира с его тенденцией ухода и даже, я бы сказал, бегства от действительности.

Ты глянь, какой пассаж!

— Вот это вы мощно! — почти восхитилась я. — Репетировали? Или экспромт? Как я рада, что в Союзе писателей столько серьёзных и умных людей! Мощная аналитика, глубокая подача… — я выразительно щёлкнула застёжкой портфеля, вынула и аккуратно развернула письмо, полученное мной вместе с печатной машинкой: — Вот тут, за подписью шестидесяти восьми товарищей из Московского отделения Союза писателей, сказано, что они высоко ценят моё стремление следовать методам соцреализма. Должно быть, все они погорячились, и первоначально им следовало обратиться к вам за консультацией.

С противоположного конца кто-то усмехнулся, и я, как говорил эмигрант Набоков*, «со стеклянной ясностью» поняла, что в местном писательском сообществе далеко не все единодушны. Жабогадюкинг практикуют. Понятно-с.

*Насколько я могу судить

по отсутствию его произведений

в любой из посещённых

мной библиотек —

до сих пор

прочно запрещённый к печати.

— Знаете, — обратилась я к присутствующей публике, — если вдруг по какой-то причине вам сложно принять решение, я могу обратиться в Московское отделение. Объясню ситуацию. Попрошу рассмотреть мой вопрос заочно…

— Спокойно, спокойно товарищи! — суетливо вскочила секретарша. — Опять чтоб разговоры о неспособности региональных отделений принимать самостоятельные решения… Минуту! Ставлю вопрос на голосование! Кто за то, чтобы в порядке исключения, ввиду очевидной профессиональной склонности, принять Шаманову Ольгу Александровну в союз писателей? Прошу голосовать… — к моему удивлению, все как один, включая сердитого дядьку, подняли руки. — Единогласно! — торжественно объявила рыжая секретарша и немедленно вручила мне явно заранее заполненный членский билет. Даже фотка там была — такая же, как на двадцать первом номере «Роман-газеты» за нынешний год. Интриганы хреновы, блин.

Поздравляем, творческих удач, тра-ля-ля. Перерыв три минуты, чтобы выступающий (то есть я) мог бы собрать своё барахло.

Я выглянула в выставочный зал:

— Вов, помоги с журналами…

— Судя по довольной улыбке, можно тебя поздравить?

— Ага, — я показала маленькую красную ксиву с фоткой. Он вытянул у меня из рук, деловито развернул:

— Красавица!

— Да ну тебя!

— Чё⁈ Я правду говорю. Пошли талмуды твои заберём.

Мы с Вовкой выгреблись в выставочный зал, снова упаковали журнальчики и поехали домой. По ходу дела я рассказывала о «радушном приёме».

— Чуть, блин, не обвинил меня один в капиталистических… как это… забыла, прикинь? Что сильно развлекательное.

— Ага?

— Хорошо, у меня то письмо с лета с собой было. Так бы, подозреваю, притопили меня.

— Отправили бы дозревать?

— Типа того. И так засомневались: я ли столько книжек написала? Давай соавторами интересоваться, — я фыркнула. — Хотела без палева тебя паровозом протащить — нет ведь, захлопали крыльями, запаниковали…

— Да мне-то нахрена?

— Пусть будет, карман не тянет.

— И какая от этого членства выгода?

— Да не знаю пока. Ну, гонорары должны быть повыше. Минималка не сто пятьдесят за авторский лист*, а двести пятьдесят.

*сорок тысяч знаков

— Так нам, вроде «Детская литература» и так по двести пийсят посчитала.

— Это они из большого уважения, — мы остановились на светофоре, хохоча.

— О! Тройка идёт! — Вовка подхватил меня под руку. — Побежали-побежали, успеем!!!

Добежали мы до автобуса, со своими пачками, залезли. Какая-то бабуля ещё и похвалила нас, дескать: вот какие молодцы, макулатуру собирают. Ржать было как-то неудобно, объяснять тоже. Поэтому мы просто хором сказали: «Спасибо!» — выкрутили по билетику и забрались на заднее сиденье, благо, днём народу ехало немного.

На следующий день я страшно обрадовалась, что никуда не надо ехать — температура начала снижаться, и целую неделю стоял дубак, в пике (по городским новостям) доходивший до минус тридцати пяти, а у нас за городом — почти до сорока! Мы сидели на даче, подтапливали и следили, чтоб у нас нигде аварийно не перемёрзло. Слава Богу, обошлось.