Сталин, Гитлер и мы

Родная кровь

Выше я упоминал, что учился в одной школе со Светланой Сталиной. Потом, через много лет, когда судьба забросила ее в США, я не раз бывал там и немало узнал о ее американской жизни. Но и между этими двумя периодами не упускал ее из виду, поскольку наш узкий круг школьных друзей был довольно прочен (выше я писал о сходстве нашей не совсем обычной школы с Царскосельским лицеем).

Из всей многочисленной родни Сталина ей одной выпала роль уникального летописца, второго такого во всем мире не нашлось, хотя подавляющее число близких и дальних родственников Сталина были людьми хорошо образованными, с развитым интеллектом и восприимчивой душой, многие из них знали о нем больше, чем его дочь, были свидетелями его жизни задолго до ее рождения. Но Сталин всех заставил замолчать. Он и с ней расправился бы, если бы мог предположить, что она напишет после его смерти.

Мемуары Светланы, посвященные ее трудной жизни, не просто проливают дополнительный свет на биографию отца, но сообщают читателю такую информацию, какой никто другой не обладает. Поэтому важно понять, как Светлана пришла к написанию и публикации своих воспоминаний. Как она росла и доросла до этого. Только вникнув в трагедию ее жизни, до конца поймешь, насколько бесценны для истории ее мемуары, осознаешь незаурядность автора, поверишь в ее рассказ. Ее жизнь, как и судьбы других прямых потомков Сталина, о которых пойдет речь ниже, наносит весьма характерные мазки на сталинский портрет…

В школе Светлана достойно несла крест дочери всемогущего диктатора. Отличалась скромностью и застенчивостью, в которой было что-то от заброшенности и, наверное, полусиротства (учиться ей пришлось уже без матери). Странный был у нее облик для дочери Сталина, самого мудрого и доброго человека в мире, как внушали у нас каждому, ребенку и взрослому. Вела себя она очень тихо, отлично училась, ее пятерки были заслуженными, была аккуратной и исполнительной девочкой. Сталин лично расписывался (думаю, не без удовольствия) под ее оценками в школьном дневнике каждую неделю, и мы не раз рассматривали его подпись — всегда крупными буквами. Отличалась она и упорством. Например, физкультура давалась ей нелегко, ловкостью она не отличалась, тем не менее она по своей воле была прилежным членом нашего гимнастического кружка, который вел на вполне профессиональном уровне прекрасный специалист. В нашей возрастной группе (мы с ней — ровесники) я был старостой и потому страховал на занятиях ребят, в том числе и Светлану, попеременно с нашим тренером (мы работали одновременно на двух снарядах двумя группами, у одного страховал он, у другого — я). Так что я в непосредственной близи насмотрелся и даже ощутил, как она изо всех сил старалась.

В книге воспоминаний «Двадцать писем другу» Светлана трогательно вспоминает о нашей школе: «В эти годы, с 1933 вплоть до самой войны, я жила школой. Это был маленький мир — школа, уроки, пионерские обязанности, книги и моя комната — крошечный мирок, где обогревала меня, как уютная русская печь, моя няня… Мои школьные годы были очень счастливыми, я любила школу и учителей — они дали мне больше, чем родители».

Последнее замечание требует пояснений, хотя бы потому, что мать ее была личностью совсем незаурядной и обаятельной. Но жизнь Светланы с раннего детства пошла непросто. Ее трагедия заключалась в том, что родители были на удивление разными людьми. И дело не в том, что ее мать, Надежда Аллилуева, оказалась моложе Сталина более чем на двадцать лет. По сравнению с мужем она была инопланетянкой! Красивая, тонкой души человек, с обостренным чувством справедливости и собственного достоинства. Будучи ближе всех к Сталину, она поняла его поистине дьявольскую натуру, пыталась уйти от него, но от окончательного разрыва ее удерживали дети и строгое грузинское воспитание.

В семье, как и в политике, Сталин был фигурой просто роковой и принес своим родным и близким только муки и горе. По одной версии Надежда Аллилуева застрелилась, по другой — ее убил Сталин. Во всяком случае все, кто был причастен к этой трагедии, были репрессированы.

Светлана потеряла мать, еще не успев пойти в школу, отсюда ее замечание, что школа и учителя дали ей больше, чем родители. Мать все же успела дать ей немало, Светлана вспоминает: «Мое детство с мамой продолжалось всего лишь шесть с половиной лет, но за это время я уже писала и читала по-русски и по-немецки, рисовала, лепила, клеила, писала нотные диктанты. Моему брату и мне посчастливилось: мама добывала откуда-то замечательных воспитательниц (о своей няне я скажу особо). В особенности это требовалось для моего брата Василия, слывшего „трудным ребенком“. Возле брата находился чудесный человек, „учитель“ (как его звали) Александр Иванович Муравьев, придумывавший интересные прогулки в лес, на реку, рыбалки, ночевки у реки в шалаше с варкой ухи, походы за орехами, за грибами и еще Бог весть что. Конечно, это делалось с познавательной целью, вперемежку с занятиями, чтением, рисованием, разведением кроликов, ежей, ужей и прочими детскими полезными забавами. Попеременно с Александром Ивановичем с нами проводила все дни, лето и зиму, воспитательница (тогда не принято было называть ее „гувернанткой“) Наталия Константиновна, занимавшаяся с нами лепкой из глины, выпиливанием всяких игрушек из дерева, раскрашиванием и рисованием, и уж не знаю еще чем… Она же учила нас немецкому языку. Я не забуду ее уроков, они были занимательны, полны игры, — она была очень талантливым педагогом. Вся эта образовательная машина крутилась, запущенная маминой рукой».

Даже после смерти матери продолжался заданный ею курс домашнего воспитания, поскольку погибшую надежно заменила обожавшая ее и Светлану няня, Александра Андреевна Романова. Вот как пишет о ней Светлана: «Всю жизнь мою была рядом со мной моя няня Александра Андреевна. Если бы эта огромная, добрая печь не грела меня своим ровным постоянным теплом, — может быть, давно бы я уже сошла с ума. И смерть няни, или „бабуси“, как мои дети и я звали ее, была для меня первой утратой действительно близкого, в самом деле глубоко родного, любимого, и любившего меня, человека. Умерла она в 1956 году, дождавшись возвращения из тюрьмы моих теток, пережив моего отца, дедушку, бабушку. Она была членом нашей семьи более чем кто-либо другой». Да, она была удивительным русским самородком и сыграла решающую роль в становлении Светланы, в ее развитии, которое привело в конце концов к писательскому столу. У Надежды Аллилуевой, помимо всего прочего, похоже, был глаз-алмаз, это она разыскала в Москве в 1926 году Александру Андреевну сразу после появления на свет Светланы. Будущая няня родилась в Рязанской губернии, в деревне, в 1885 году. В тринадцать лет попала в услужение к местной помещице в интеллигентную русскую семью. «На фотографиях тех лет, — пишет Светлана, — бабуся прехорошенькая столичная служанка с высокой прической и стоячим воротничком, — ничего деревенского в ней не осталось. Она была очень смышленая, сообразительная девушка и легко усваивала то, что видела вокруг себя. Либеральные интеллигентные хозяйки научили ее не только одеваться и хорошо причесываться. Ее также научили читать книги, ей открыли мир русской литературы». Наверное, такая «деревенская» няня — чисто русское явление.

И Светлана прекрасно отдавала себе отчет в том, откуда она началась не как кремлевская принцесса, а как человек. Светлана вспоминает: «Бабуся читала мне вслух мои первые детские книжки. Она же была первым учителем грамоты — и моим, и моих детей, у нее был чудесный талант всему учить весело, легко, играя. Должно быть, что-то она усвоила от хороших гувернанток, с которыми ей приходилось раньше жить бок о бок… А сколько она пела мне песен, как чудно и весело это делала, сколько она знала детских сказок, частушек, всяких деревенских прибауток, народных песен, романсов… Все это лилось и сыпалось из нее как из рога изобилия, и слушать ее было неслыханное удовольствие… Язык ее был великолепен… Она так красиво, так чисто, правильно и четко говорила по-русски, как теперь редко где услышишь… У нее было какое-то чудное сочетание правильности речи, — это была все-таки петербургская речь, а не деревенская, — и разных веселых, остроумных прибауток, которые неведомо откуда она брала, — может быть, сама сочиняла».

И еще несколько слов о нашей школе, которая тоже много дала Светлане. Учеба в ней проходила по обшей программе для всех советских школ, но у нас были прекрасные учителя, они создали в непростой школе простую демократичную атмосферу, правда, несколько все же необычную. Так, по нашим коридорам постоянно следовали охранники за двумя Светланами — Сталиной и Молотовой, по утрам к воротам школьного двора подкатывали машины с детьми, после окончания уроков машины выстраивались вдоль всего переулка.

Я ходил в школу пешком, вернее, совершал до нее стремительную пробежку, поскольку жил в соседнем дворе. Но в предпраздничные и предвыходные дни я, как и многие мои соученики, выходя из школы, забирался в отцовский автомобиль и с его шофером ехал через Москву за город, в заповедный район на берегу Москвы-реки (он до сих пор предназначается все для той же цели), где отдыхали руководители страны и столицы. Там в ухоженном лесу, в удивительно комфортабельных по тем временам зданиях проводили свое свободное время мы и наши родители.

Светлана не проводила время за городом в нашей компании, а всегда жила на своей даче, неподалеку от нас, в том же благословенном месте. Именно с описания этого района Подмосковья начала она свою первую книгу:

Вернемся еще ненадолго к нашей школе, она оставила много ярких впечатлений, о ней надо бы отдельно написать. Странно, что этого до сих пор никто не сделал, а свидетелей того времени все меньше и меньше… Правда, один мой знакомый американский профессор, занимающийся советским образованием в 30-е годы, написал о ней в своей научной книге, изданной при его университете и, разумеется, на английском. Вот только одно из школьных воспоминаний, оно, по-моему, самым странным образом имеет отношение к нашему разговору о Сталине и его дочери, оно говорит о связи времен, об их иррациональной преемственности.

Еще в младших классах нас возили на экскурсии в Загорск (ныне Сергиев Посад) в музей игрушек. Там среди более ста тысяч экспонатов имелась уникальная коллекция, можно сказать, засекреченная. За семью замками были спрятаны подальше от глаз людских сотни бесценных игрушек царских детей, в том числе и последнего царя, у которого их было пятеро и который был прекрасным отцом. Нам эти игрушки во время нашего пребывания в музее были доступны. Многим из них уже тогда было по сто и больше лет, сделаны они были в России, Германии, Франции… Великолепные куклы, многие — механические, военизированные игры и забавы, множество игрушек передвигалось. Всамделишная миниатюрная винтовка Ижевского оружейного завода. Действующая маленькая пушка. Паровоз с вагонами тащит за собой по рельсам состав. Специально сделанные для детей рыцарские латы, шлемы, копья, шпаги, всевозможные музыкальные игрушки. В золотой клетке сидит механический соловей и заливается, как в кустах… Всего не перечислишь! И все это немыслимое богатство никому не показывалось.

Как-то, уже в 90-е годы, в нашей прессе вспомнили об этой коллекции в связи с тем, что она погибала из-за отсутствия средств на ее содержание и ремонт. В частности, сообщалось: «Служащие музея не любят оставаться по вечерам на работе в одиночку. Кому-то слышатся голоса, кому-то музыка, кому-то далекий детский смех…» Приводятся слова главного хранителя музея: «Когда я беру в руки дворцовые куклы, что-то неосязаемое заставляет внутренне сжаться, я испытываю страх. Эти игрушки отняли у детей, и похоже, что вещи преданно несут в себе горе своих хозяев». Все верно, но слово «горе» как-то не вяжется с убийством царских детей…

Скорее всего нас возили туда для развлечения, к тому же такого редкостного, едва ли кто думал о нашем приобщении к безвозвратно погибшему времени и его культуре. Впрочем, кто знает… Сталин ежедневно общался дома со Светланой и не мог не знать о такой экскурсии.

О том, как и нашу школу захлестнула в середине 30-х годов волна массового террора, написано выше. Для Светланы это не могло быть громом среди ясного неба, поскольку на ее глазах исчезали многие из многочисленной сталинской родни.

Зимой 1942–43 года Светлана, шестнадцатилетняя девушка, познакомилась с известным кинематографистом Алексеем Каплером, ему было тогда сорок лет. Начался роман. Ходили вместе в театры, на выставки, смотрели редкие фильмы на специальных просмотрах, иногда он привозил фильмы к ней на дачу, потому что познакомил Каплера со Светланой ее брат Василий. И всюду, куда бы влюбленная пара ни ходила, за ними следовала охрана. Вот как, например, вспоминает Светлана об их последнем свидании:

После этого свидания Каплер был арестован как «английский шпион», его доставили прямо на Лубянку. Затем он провел десять лет в лагерях и ссылке. Сразу после смерти Сталина у него кончился срок, и ему разрешили вернуться в Москву.

А тогда, в 1943 году, Сталин устроил дочери страшный скандал. Когда же она сказала ему, что любит Каплера, он надавал ей пощечин и обложил матом. Больше всего Сталина разгневало то, что Каплер был евреем. Это он прямо высказал ей и заметил: «Ты бы посмотрела на себя — кому ты нужна?!» Красавицей она не была, отец сильно подпортил материнскую породу. После этого случая Светлана начала отдаляться от отца, охлаждение отношений было взаимным, а вскоре разыгралась другая трагедия.

Когда мы со Светланой были пионерами, у нас был вожатым наш старшеклассник (так было заведено) Гриша Морозов. Симпатичный брюнет, умный и живой подросток. И вот именно за него весной 1944 года Светлана вышла замуж. И он тоже, как Каплер, был евреем. Это взбесило Сталина, он был решительно против брака. Но Светлана настояла на своем, она вообще с возрастом и, наверное, в общении с крутым отцом стала упрямой и, можно сказать, своенравной. Не знаю, как с отцом, но с другими это ей дальше только вредило. Итак, она настояла на своем, но отец поставил одно условие: Гриша не должен появляться у него в доме. И он так ни разу и не видел первого мужа своей дочери! В начале 1945 года у Светланы родился мальчик, в честь деда его назвали Иосифом, но дед не выразил никакого желания хотя бы взглянуть на своего внука. В 1947 году Светлана развелась с Морозовым, она утверждает, что по своей воле, не в угоду отцу. Так оно и было. А внука своего Сталин соизволил впервые увидеть, когда тому исполнилось три года. Внук ему очень понравился, правда, это не помешало ему бросить в тюрьму в 1948 году отца своего бывшего зятя. Тогда у нас начались гонения на евреев, развернулась кампания против так называемых космополитов. Светлана вспоминает, что отец говорил ей: «Сионисты подбросили тебе и твоего первого муженька. Сионизмом заражено все старшее поколение».

После окончания школы Светлана хотела поступить на филологический факультет Московского университета, но отец был иного мнения. Она так пишет об этом:

Светлана очень переменилась, превращаясь из девочки в девушку и затем — в женщину. Такое случается не только с детьми прославленных родителей. Вот как вспоминает о ней друг ее детства Степан Микоян, сын близкого сталинского сподвижника: «К Светлане мы все относились с большим уважением. В молодости она была умная, скромная. Фокусы начала выкидывать потом. Но мне казалось, что какие-то отклонения в поведении у нее были и тогда. У нее была особенность: если она что-то для себя решила — все. Никаких аргументов ни от кого уже не слушала. Сомнение заронить в ней было невозможно. На этом качестве основаны многие ее поступки. Даже любвеобильность была искренней и основанной на ее упорстве. Светлана выходила замуж три или четыре раза. Она дружила с моей женой, мы жили в одном доме, и она бывала у нас почти каждый день. Юра Томский вернулся из ссылки — она вышла за него замуж. Сванидзе Джоник — за него тоже. Потом у нее была большая дружба с Андреем Синявским. Они, кажется, вместе работали. Когда его посадили, она просила за него моего отца. Потом был индус. И каждый раз она влюблялась искренне и на всю жизнь. Через несколько месяцев „вся жизнь“ кончалась».

Несчастья продолжали преследовать Светлану. Это был какой-то рок. Или возмездие за отца-злодея? А ей-то за что? Уже один тот факт, что она пыталась облегчить участь Андрея Синявского, говорит о том, что после смерти отца ей удалось многое понять и во многом разобраться. В 1949 году, еще при жизни отца, она вышла замуж за Юрия Жданова, сына одного из ближайших соратников вождя, который и устроил этот брак. И хотя родилась дочка, молодые вскоре расстались. Сама Светлана так объясняет случившееся:

Это описание жизни одной из самых элитных семей партийного руководства характерно для воспоминаний Светланы, они перерастают в хронику времени, воссоздают приметы жизни, неведомые в то время простым смертным.

Особый интерес в ее мемуарах, конечно, представляют воспоминания об отце, которого мы видим не в служебном кабинете (об этом немало написано), а у себя дома. Вот об ее отношениях с ним в ее детские годы:

«Не дождавшись позднего прихода отца домой, — вспоминает Светлана, — я оставляла ему на столе возле прибора послание:

„Дорогой мой папочка!

Я опять прибегаю к старому испытанному способу, пишу тебе послание, а то тебя не дождешься.

Можете обедать, пить (не очень), беседовать.

Ваш поздний приход, товарищ секретарь, заставляет меня сделать Вам выговор. В заключение целую папочку крепко-крепко и выражаю желание, чтобы он приходил пораньше.

Сетанка-хозяйка“».

«На этом послании, — замечает Светлана, — отец начертал: „Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка“».

Сталин по-своему любил Светлану, она вспоминает:

Когда в 1950 году Светлана родила дочку («в отличие от первого раза ужасно трудно», — вспоминает она), написала отцу и получила в ответ письмо, которое оказалось вообще последним от него к ней:

Таких идиллических воспоминаний судьба подарила Светлане немного. Да и время было не для идиллии. Она это прекрасно понимала еще тогда. Светлана пишет: «Умные люди и тогда понимали, в чем дело, а не „прозрели“ после 20-го съезда, как это теперь некоторые утверждают… Это были годы, когда спокойно не проходило месяца — все сотрясалось, переворачивалось, люди исчезали, как тени…

Для меня, девочки-школьницы, эти годы воспринимались иначе: это были годы неуклонного искоренения и уничтожения всего, созданного мамой, какого-то настойчивого истребления самого ее духа, чтобы ничто не следовало установленным ею порядкам, чтобы все было наоборот… Это я видела, это я понимала, это было очевидно. Об этом я пишу, политические анализы пусть дают другие. И даже гибель таких близких друзей мамы, какими были Бухарин, Киров, Орджоникидзе, близкими и домашними воспринималась тогда как истребление всего, что было связано с мамой».

Видела Светлана примерно то же самое и в нашей школе, не могла не знать, что у ее друзей и подруг просто исчезали из жизни отцы, а иногда и матери, зачастую они были прямыми жертвами самого вождя. Так, среди моих близких школьных приятелей были два неразлучных друга, два Юрия. Их хорошо знала и Светлана, не могла не знать и ее мама, что будет ясно из следующего рассказа. Одного Юрия мы в классе звали большим, другого маленьким (соответственно их росту). У большого отец был одним из руководителей на Лубянке, у маленького — одним из руководителей хозяйства страны. Оба Юрия были очень приятными, хорошо воспитанными мальчиками, прекрасно учились. И на обоих судьба обрушилась жестоко.

Мать Юры-маленького была дочерью врачей, ставших хорошими специалистами еще до революции. Отец ее, дед Юрия, состоял в партии большевиков с 1903 года, знал Ленина, от большевиков вошел в Думу, а его жена, бабушка Юрия, основала в 1918 году в Москве по просьбе Ленина то, что тогда называли Лечсанупром Кремля, а потом — «Кремлевкой». Звали ее Александра Юлиановна Канель, лечила она тогдашних вождей и их жен, была лечащим врачом жены Сталина, по-человечески стала с ней очень близка, что и принесло затем горе всей ее семье, в том числе и дочери, Юриной маме.

Надежда Аллилуева часто жаловалась Александре Юлиановне на свою семейную жизнь, на мужа. Когда Надежда при странных обстоятельствах покончила с собой, Сталин потребовал от А. Ю. Канель, бывшей главным врачом Кремлевской больницы, дать заключение, что Аллилуева умерла от приступа аппендицита. Главврач отказалась это сделать. Сталин, разумеется, это запомнил и не простил. Вскоре Александра Юлиановна скоропостижно скончалась, а затем обе ее дочери, в том числе и мать Юры-маленького, были арестованы и бесследно исчезли в сталинских застенках, кстати, одновременно с другими близкими к Аллилуевой и Канель людьми.

Вообще тогда жить людям того самого круга, откуда брались ученики нашего «лицея», было все равно что ходить по минному полю без миноискателя. И без загадочной смерти Аллилуевой семья Юрия-маленького, например, все равно была обречена, раньше или позже… Дело в том, что его мать, дочь Александры Юлиановны, была близкой подругой жены Поскребышева, самого главного помощника Сталина. Пришло время, арестовали даже жену Поскребышева. После этого арест мамы Юрия-маленького все равно был бы неминуем.

Примерно в то же время был репрессирован и пропал отец Юрия-большого, два друга осиротели одновременно. Всего этого Светлана не видеть не могла… С самого детства над ней распростерлась грозная тень отца, даже после его смерти она не избавилась от этого проклятья. Даже через десять лет после смерти Сталина Светлана пишет: «Прошло десять лет. В моей жизни мало что изменилось. Я, как и раньше, существую под сенью моего отца. Как и при нем, у меня и моих детей сравнительно обеспеченная жизнь. Не изменилось и другое: внимание одних, злоба других, любопытство всех без исключения, огорчения и потрясения заслуженные и незаслуженные, столь же незаслуженные изъявления любви и верности — все это продолжает давить и теснить меня со всех сторон, как при жизни отца. Из этих рамок мне не вырваться. Его нет, — но его тень продолжает стоять над всеми нами, и еще очень часто продолжает диктовать нам, и еще очень часто мы действуем по ее указу…»

Это признание Светланы можно назвать криком души. После смерти отца она будет все время стараться выйти из-под его тени, забыть если не о всех, то о многих трагических событиях, связанных с ним. Но окружающие будут воспринимать ее прежде всего как дочь Сталина, а уже потом как Светлану Аллилуеву. Она много и хорошо напишет о себе и своей эпохе, оказавшись на Западе, а издатели будут требовать от нее писать больше не о себе и своем времени, а об отце и его преступлениях. Она же хотела забыть о них, очиститься от скверны прошлого, переродиться душой. Все это тем более тяготило Светлану, что она оказалась склонной к писательскому труду, опубликовала на Западе одну за другой четыре книги, но с каждым новым изданием интерес к ее творчеству падал. Она никак не ожидала, что ее недовольство собой и своей жизнью в Советском Союзе продолжится и за рубежом. А у нас ей с каждым годом становилось все тяжелее. Она вспоминает. «Моя странная бестолковая жизнь продолжается. Я продолжаю жить, как и десять лет назад, внешне — одной жизнью, внутренне — совсем иной. Внешне это обеспеченная жизнь где-то по-прежнему возле правительственных кормушек и верхушек, а внутренне — это по-прежнему (и еще сильнее, чем раньше) полное отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев, от их духа и дела, и слова и буквы».

Так много изменилось вокруг после смерти отца, а она по-прежнему одинока, даже няня, последний ей родной человек из старших родственников, умерла… А Светлане так хочется любви и простого семейного счастья, просто человеческого внимания. Она пишет об огромной и дружной семье Микоянов: «Так приятно мне всегда было, когда я попадала в этот милый дом добрых старых друзей, войти в старую столовую, где все тот же резной буфет и та же старомодная люстра, и те же часы на камине. Вот уже десять внуков Анастаса Ивановича бегают по тем же газонам возле дома и потом обедают за тем же столом, под деревьями, где выросли пять его сыновей, где бывала и мама, дружившая с покойной хозяйкой этого дома. В наш век моментальных перемен и стремительных метаморфоз необыкновенно приятны постоянство и крепкие семейные традиции, — когда они где-то еще сохранились…»

Раздумья о смысле жизни приводят к решению, которое потом сыграет в ее жизни немалую роль.

Любопытное совпадение: поступив после школы в университет, Светлана изучала там новую историю США, будто знала, что придется провести в Америке многие годы. Во время учебы ей стала доступна западная пресса, которая в то время находилась у нас под строжайшим запретом. Кстати, это именно из нее она узнала, что мать покончила жизнь самоубийством, что от Светланы так тщательно скрывали (факт, немало говорящий о том, в каких условиях она воспитывалась). Она тут же бросилась к отцу, и тот ей все подтвердил.

В годы так называемой «оттепели» Светлана познакомилась с теми, кто сознательно не воспринимал нашу идеологию, даже пытался выступать против нее. Одним из таких людей оказался писатель и критик Андрей Синявский. Светлана пишет, что знакомство с ним было для нее «очень значительным». Он и его друзья, вспоминает Светлана, говорили ей: «Ведь на протяжении вот уже сорока лет эти звери пожирают друг друга, как в „Бесах“ у Достоевского… Выходит, что столько лет страной правили негодяи! До такого самоуничтожения не доходила еще ни одна страна в мире».

Эти очевидные истины находили отклик в ее душе, она пишет. «Правое дело партии. Ну, нет! Скорее я соглашусь с теми, кто утверждал, что в октябре 1917 года с Россией произошла роковая, трагическая ошибка… Такой вывод был мне куда ближе из всего, что я видела вокруг прозревшими глазами, из всей истории, которой мне пришлось переучиваться заново… Старый анекдот 20-х годов воплотился в правду: „Построить социализм можно, но жить в нем нельзя“. В построении этой полутюрьмы-полуказармы и заключались „великие исторические заслуги“ моего отца».

В мае 1962 года Светлана крестилась в православной церкви, но покоя ее душе это не принесло. В 1963 году произошло событие, перевернувшее всю ее жизнь: она познакомилась в Москве с коммунистом из Индии, его звали Бранджеш Сингх. Нет, это не был большевик индийского разлива, он никак не походил на наших заскорузлых партийных ортодоксов. Был он сыном богатого раджи, принадлежал к старому аристократическому роду, его родители были близки с такими великими гражданами Индии, какими были Ганди и Неру. Сингх долго жил в Германии, Англии, Франции, Австрии, был европейски образованным человеком, тем не менее в начале 30-х годов вступил в коммунистическую партию (то есть был намного старше Светланы). Она пишет о нем: «Этот человек принес в мою жизнь реальную мудрость Индии, — ту, о которой я раньше читала в книгах. Меня давно покорила жизнь Махатмы Ганди, для которого ненасилие и „упорство в истине“ были не только проповедью — индийская философия проповедовала это тысячелетиями, — а когда вошла в мой дом, я на деле узнала, что такое непричинение зла другому».

Светлану можно понять. Я не раз бывал в Индии, ее мудрость произвела на меня глубокое впечатление и повлияла на меня, она помогает мне жить и работать… И все было бы у Светланы хорошо, если бы Сингх не оказался тяжело болен. Они со Светланой и познакомились в Кремлевской больнице. Светлана сама подошла к нему. Это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Роман длился три года, последние полтора они прожили вместе под одной крышей у Светланы (он работал переводчиком в издательстве «Прогресс», хотя часто болел, у него были очень слабые легкие). Несмотря на просьбы Светланы, наши власти не давали им разрешения на официальный брак, боялись, что после этого она сможет уехать с ним в Индию. А чего боялись? Это просто была типичная их дурость. Они не ведали, что Светлана с помощью Сингха уже переслала его родне в Индию первую книгу своих воспоминаний… Но счастье с Сингхом длилось недолго. Светлана пишет: «Здесь Бранджеш жил (у нее дома. — В. Н.) всего полтора года. Было трудно и тяжко, но так хорошо и спокойно быть вместе. Здесь он умер на моих руках».

Сингх просил развеять его прах над священной рекой Ганг в Индии. Его родные попросили Светлану привезти урну с прахом в Индию и осуществить это желание покойного. При таких чрезвычайных обстоятельствах их общественный и политический вес одолел упрямую косность наших властей, и они с большим скрипом выпустили ее в Индию на три недели. Пожив там у родных Сингха, Светлана попросила продлить ей срок пребывания, на что с индийской стороны возражений не было. Но наши настаивали на ее возвращении. Светлана уже подумывала навсегда остаться в Индии, но тут уже индийские власти дрогнули, испугались осложнений с нами. Тогда она пошла в американское посольство и попросила там политического убежища.

Светлана пишет об этой подлинно детективной истории во второй книге своих воспоминаний — «Только один год». На долгое время ее бегство на Запад стало главной сенсацией мировой прессы, но западные источники, естественно, не могли со знанием дела осветить ту роль, какую сыграли в этой истории наши власти, в частности и наш посол в Индии И. Бенедиктов. Это был типичный сталинский сатрап, один из редких любимчиков диктатора (это какой-то рок, Сталин и в Индии преследовал ее через своего человека!). При нем он был наркомом земледелия, потом — министром сельского хозяйства (помните, как оно тогда процветало?). После смерти Сталина работал министром сельского хозяйства, министром совхозов. А затем этого партийного горе-агрария направили послом в Индию. Так у нас часто оказывались на дипломатическом поприще большие партийные начальники. Во многих странах я убеждался, как губительно эта дурная традиция сказывалась на нашей внешней политике.

Во время моих поездок в Индию я не раз встречался там с Бенедиктовым, со мной он вел себя вполне прилично, но среди наших многочисленных граждан, работавших в Индии (посольских, торговых и других сотрудников) я не встречал ни одного, кто бы не проклинал этого самовлюбленного самодура. Он и сыграл свою печальную роль в судьбе Светланы, она сама пишет об этом. Неужели нельзя было позволить ей пожить у родных Сингха? Убежден, что если бы ей пошли в этом навстречу, ее судьба сложилась бы иначе, удачнее.

Итак, Светлана оказалась под опекой у американцев. Тогда она воскликнула: «Спасибо, Бранджеш! Вот что ты сделал, вот что ты дал мне, чем я верну тебе такую любовь?» И тогда же, вспомнив о родине, она сказала: «Как я счастлива, что меня там больше нет». Но, увы, надолго ей радости не хватило.

Третья книга воспоминаний Светланы посвящена ее пятнадцатилетнему пребыванию в США («Далекая музыка», 1984 год), куда она перебралась из Индии в 1967 году. Я могу назвать ее не только интересной, но и поучительной, особенно для русского читателя. Возможно, я так считаю еще и потому, что ее и мои оценки американского образа жизни во многом совпадают. Кстати, ее «Далекая музыка» была опубликована в 1984 году, а мои «Американцы» — в 1982 и 1985 годах (двумя изданиями в «Советском писателе» в Москве, а также на английском и других языках). То есть мы оба описывали свои впечатления и делали выводы на основании близкого знакомства с Америкой в одно и то же время, в 70–80-е годы.

Светлана не избежала той любви с первого взгляда, которая охватывает многих, впервые столкнувшихся с Америкой, особенно тех, кто вырвался из-под тоталитарного гнета. Но потом и в Америке все оказалось не так просто. Вот ее слова, говорящие о многом:

Кстати, потом Светлана так и не сумела вернуть свои законные права на свою первую книгу (сама же подписала подсунутые ей документы).

Тем не менее успех был налицо. Первая ее книга и вышедшая за ней вторая были изданы на английском языке повсюду в мире, а также на многих других языках. На безбедную жизнь она заработала, но большой богачкой не стала. А ее родина сильно обиделась на эти книги и стала ей мстить, как она это умела и могла. Американскому посольству в Москве был заявлен протест по поводу изданной в США «антисоветской книги». Наши сталинисты и тогда не дремали, как и сейчас продолжают бодрствовать. Затем последовал Указ Верховного Совета СССР о лишении Светланы советского гражданства.

Итак, началась ее американская жизнь. Но, как говорится, от себя не убежишь. Ей стало еще более одиноко и тоскливо, чем в Москве. И ее очень ловко заманили в респектабельное на вид заведение — архитектурную фирму «Товарищество Талиесин», где жизнь была заведена по образцу коммуны, там все вместе жили и сообща трудились. Просто какая-то насмешка судьбы: из одной коммуны попала в другую, американскую! Возглавляла фирму почтенная дама И. Райт, вдова ее основателя, главным архитектором был некий В. Питерс. Светлану окружили невероятным вниманием и заботой, а Питерс, несмотря на свои 58 лет, принялся весьма изысканно ухаживать за ней. И вот итог: «Я вдруг как-то сдалась, — признается Светлана, — полностью попав во власть неизбежного, что и было тайным желанием моей хозяйки и всех этих людей вокруг. Брак, самый обыкновенный брак, семья, дети, все то, чего я всегда так желала с юности и что никогда не получалось. Теперь, в возрасте сорока четырех лет, я даже боялась мечтать об этом, не то что сделать еще одну попытку. Но что-то было в этом человеке такое печальное, такое порядочное, что сострадание к нему перевешивало все остальные разумные соображения. И с этим состраданием пришло чувство готовности сделать все что угодно для него — а это и есть любовь. Он не хотел легкой связи, он хотел брака, и эта серьезность привлекла меня еще больше… Через неделю мы поженились, — всего лишь через три недели спустя после моего приезда сюда…»

Ах, как жестоко Светлана ошибалась! И как жестоко была обманута! Ну как тут не вспомнить о приведенной выше цитате из воспоминаний Микояна, где говорится о ее безоглядной влюбчивости?! Скоро она узнала, что фирма Питерса прогорает и что сам он безнадежно запутался в долгах. «Я выплатила его долги, — пишет Светлана, — потому что мы были теперь едины. Это было моим свадебным подарком ему. Я сделала это с радостью и надеждой, что он никогда не пустится вновь в ненужные траты. Я также выкупила его ферму из долгов… (Это помимо денег, отданных ею для архитектурной фирмы! — В. Н.). Я стала на путь семейственности…»

Но скоро все выяснилось. Питерсу нужны были только ее деньги, она сама по себе его нисколько не интересовала. А пока Светлана во всем этом разбиралась, у нее родилась дочка, ее назвали Ольгой. Кстати, и миссис Райт, и Питерс были категорически против того, чтобы Светлана рожала. «Они оба получили все, что хотели, — констатирует Светлана. — Ни один из них не подумал о будущем Ольги». Последовал развод. По своим условиям он был чудовищным, просто невиданным для американских порядков. «Я получила, — пишет Светлана, — полное опекунство над дочерью и никаких алиментов от отца… Как архитектор „Товарищества Талиесин“ он не имел дохода, о котором можно было бы говорить всерьез. Никто там не имел дохода… Местный адвокат, представлявший меня, был разочарован: он считал, что я потеряла все. Мне было безразлично. Нечто куда более значительное было потеряно и ушло». Так прагматичные до мозга костей американцы перевели советскую идеалистку из принцесс в домохозяйку и мать-одиночку.

Дочь спасла ее от отчаяния. «Каким благословением был для меня этот поздний ребенок, — восклицает она, — моя Ольга. Как полна моя жизнь благодаря ее присутствию. Как много счастья мы обрели в простой повседневной жизни. И в такие благословенные моменты я чувствовала, что я не должна никогда жаловаться».

Столкнувшись с проходимцами, Светлана не разочаровалась в американцах вообще, в своих книгах она очень тепло и сердечно вспоминает с душевной благодарностью многих американцев, друживших с ней и бескорыстно помогавших ей. Правда, мне кажется, что бесконечные неудачи в попытках наладить свою личную жизнь все же ожесточили ее. Часто бывая в Америке, я встречался с людьми, которые в разные времена близко общались с ней, помогали и опекали ее. Они тоже говорили, что с годами характер у Светланы стал портиться.

Конечно, мне было бы интересно самому повидать ее в Америке, но я не мог решиться на это. Если бы я не спросил в Москве разрешения на встречу с ней, то меня, несомненно, сделали бы за это «невыездным», узнав о нашей встрече (думаю, за ней там наши агенты тайно приглядывали). Если бы я стал согласовывать этот вопрос с нашими властями в Москве, то меня, боюсь, могли бы нагрузить какими-то поручениями, связать определенными обязательствами, то есть так или иначе пришлось бы вступать в контакт с КГБ, от которого меня всегда Бог миловал. Кстати, совершенно серьезно считаю это обстоятельство одним из самых больших подарков судьбы и бесконечно этому удивляюсь. В мемуарах В. Каверина я просто с ужасом читал о том, как его трижды вызывали в ленинградское КГБ (в дни блокады города!) и склоняли к тому, чтобы он стал стукачом, пускали при этом в ход лесть, угрозы, шантажировали…

Но вернемся к Светлане. В своих мемуарах она признается, что с горя начала в Америке пить, но, слава Богу, сумела перебороть в себе эту слабость. Потом она с дочерью перебралась в Англию, где ей пришлось нелегко. А когда у нас начались перемены, Светлана с дочерью приехала в Москву, власти встретили ее здесь неплохо, но у Светланы не сложились отношения с уже выросшими сыном и дочерью. Из Москвы переехала в Грузию, ее очень хорошо приняли, но все равно и там ее жизнь почему-то не заладилась. Общие знакомые из Грузии, мои и Светланы, говорили, что уравновешенным ее поведение там иногда назвать было нельзя.

Пребывание в нашей стране в течение восемнадцати месяцев не прошло для нее бесследно. В своих мемуарах она пишет о том, что с самых первых шагов по родной земле ее давила, раздражала наша действительность, от которой она успела отвыкнуть за рубежом. В своей «Книге для внучек» Светлана выражает беспокойство по поводу судьбы дочери Ольги, по поводу ее образования, учебы. Оля попала в Советский Союз в 13 лет, не знала по-русски ни слова, мать вырастила ее как типичную американку. Но в Грузии у девочки все быстро пошло на лад. За год с небольшим она освоила русский и грузинский! Вот что значит постоянное общение с иноязычными сверстниками в юном возрасте! Олю все там радовало: друзья, учителя, прикрепленная к ним машина с шофером, занятия верховой ездой… Расставалась она с Грузией в слезах. Тем не менее Светлана объясняет свой внезапный отъезд из нашей страны именно заботой об Оле.

Что же произошло на самом деле? Сама Светлана этого прямо не объясняет, но, по-моему, проговаривается в своей «Книге для внучек». Похоже, все дело было в начавшейся у нас перестройке. Вспомним, что она ознаменовалась резким усилением разоблачения сталинских преступлений. На Ленина и его партию у нас в начале перестройки еще не смели замахиваться, сводили все наши беды к одному Сталину, официально считалось, что это он был плохим, а Ленин — хорошим. Светлана, конечно, понимала, что это совсем не так, об этом можно судить по ее первым трем книгам. Но все равно, казалось бы, она должна была приветствовать перестройку в целом, если судить по ее взглядам, вытекающим из ее прежних сочинений. Так-то оно так, но вот в книге «для внучек» слышны уже и другие мотивы. Нет, она не отказалась от своих прежних убеждений, но они приобрели несколько иную тональность. Ее сложную и своенравную натуру, конечно, не мог не ошеломить такой мощный поток публичных разоблачений Сталина. Думается, что тут сыграл свою роль тот факт, что она встретила перестройку в Грузии, где ее отец безжалостно уничтожил много родных ему по крови людей. Как известно, у горцев такое преступление считается куда более страшным, чем у нас в России. Кто знает, с чем столкнулась там Светлана? С одной стороны, люди, боготворившие ее отца несмотря ни на что, с другой — многие ненавидели его и к тому же были воспитаны на традициях кровной мести…

Перед тем как снова покинуть СССР, Светлана написала Горбачеву, что хотела бы встретиться с ним, но он ей не ответил. Ее довольно прохладна принял Е. Лигачев, отпетый сталинист и второй тогда человек в государстве, уж он-то, разумеется, никак не мог ей простить все то, что она написала о нас в своих воспоминаниях. По всей вероятности, эта встреча и решила ее дальнейшую судьбу. Она вернулась на Запад.

«Путешествие на родину выглядело сумасшедшим поступком», — признается она и продолжает: «…Но не надо сожалеть об этом… Мне надо было увидеть снова детей, родные места и старых друзей. Оле надо было узнать важную часть ее собственного наследия. Без этих восемнадцати месяцев ее жизнь, как и моя, были бы неполными, незаконченными и даже — неестественными».

Все это можно понять. Но дальше следует уже нечто новое в ее восприятии нашей истории и самого Сталина: «Десять Горбачевых понадобится, чтобы завершить этот процесс, чтобы хотя бы поставить Советский Союз рядом с современными социал-демократиями… О нет, еще очень далеко идти, и еще рано трубить победу. КПСС медленно изживает самое себя, но не рухнет так вот прямо, как поверженный дракон, а долго, долго еще будет корчиться, распространяя вокруг все то же ядовитое дыхание обмана и скаля жадные зубы на весь мир… Моя личная концепция состояла и состоит в том, чтобы всегда разделять Сталина на человека и политика… Я считаю партию ответственной за все то, что приписывается сейчас одному лишь Сталину. Мое мнение разделяют многие. Это — не „защита“, а историческая объективность».

Теперь Светлана так пишет о своем отношении к отцу: «С годами стало возможным сделать какие-то обобщения. Мне думается, что Сталин, конечно, принадлежал Грузии своим темпераментом, наследственностью, характером. Но России он принадлежал как революционер и всем тем, что он узнал и сделал за свою жизнь. Он бросил Грузию рано и полюбил могучую, огромную, жестокую Россию, потому что любил силу. России он служил так, как мог, сделал ее индустриальной страной и выиграл победу над нацистской Германией. Маршал Георгий Жуков в первом варианте своих мемуаров, вышедших еще при его жизни, отдал дань способностям Сталина как крупного организатора и полководца во время войны…»

Нужно ли это комментировать? Можно только обратить внимание на то, что Светлана специально подчеркивает, что речь идет о «первом варианте» мемуаров Жукова. Как известно, писал он их под тяжким прессом двойной цензуры — ЦК КПСС и Политуправления Советской Армии, обе эти могущественнейшие тогда организации всеми силами держались за миф о гениальном полководце и заставили Жукова вписать эти положения в его мемуары. Это теперь общеизвестно. Впрочем, Светлана могла бы и сама об этом догадаться, проведя у нас в стране полтора года. Но догадаться не захотела…

От нас она уехала с дочерью в Англию. Там дочь училась, рано вышла замуж и уехала жить в Америку. После этого Светлана жила одна в Лондоне в доме для престарелых, затем оттуда переехала в уединенную деревню на западном побережье Англии. Там ее с большим трудом обнаружил корреспондент английской газеты «Дейли мейл» и взял у нее интервью. В нем она, в частности, упоминает и о том, как разорилась в Америке, когда Питерс выкачал из нее около миллиона долларов. Она беседовала с корреспондентом в своей коммунальной квартире, где жила на небольшую пенсию и даже получала дотацию на квартплату. В интервью также говорилось, что она никак не может найти издателя для двух заключительных книг своих воспоминаний. Наконец, уже под занавес уходящего двадцатого века, она перебралась из Англии в Нью-Йорк и поселилась там у дочери, которая работала тогда продавщицей в магазине и официанткой. Погонит ли судьба Светлану куда-нибудь еще?

Обратимся теперь ненадолго к другим прямым потомкам Сталина, поскольку упоминание о них добавит несколько штрихов к портрету вождя, их прародителя.

Брат Светланы, Василий, учился в нашей школе, был хулиганом с отвратительным характером, вызывающей манерой поведения, учился скверно, плевал на все и на всех. Я с ним, слава Богу, не сталкивался, так как он был старше меня и Светланы на четыре года. Как это ни странно, учителя и директор нашей школы осмеливались ставить Сталина в известность о плохой успеваемости и скверном поведении Василия, об этом факте пишет в своих мемуарах и Светлана. Сталин очень раздражался, устраивал сыну скандалы, но ничего не помогало.

Эти проблемы с воспитанием Василия и отношение к ним Сталина нашли отражение в любопытном документе, дошедшем до нас. Один из школьных учителей Василия, В. Мартышин, написал Сталину о безобразном поведении и учебе его сына, и вождь ему ответил письменно! Этот ответ говорит, во-первых, о том, что Сталин относился к нашему «лицею» серьезно, внимательно и даже уважительно. Во-вторых, это письмо показывает Сталина с непривычной стороны: оказывается, он мог общаться с нижестоящим человеком (а такими для него были все люди без исключения) как равный с равным. Жаль, конечно, что такой чести удостоился, похоже, только один человек на жизненном пути вождя. Один, но зато — простой школьный преподаватель (правда, учитель его сына). Можно, конечно, в этом сталинском послании усмотреть и следы обычной демагогии, которая всегда была фирменным знаком вождя. Итак, вот это письмо (дается с сохранением орфографии подлинника):

В конце концов Василий перешел из нашей школы учиться в столичную артиллерийскую спецшколу (вроде старого кадетского корпуса), а в 1939 году уехал в авиационное училище в Каче (Крым), которое закончил и стал военным летчиком.

Великую Отечественную войну он начал двадцатилетним капитаном и окончил ее двадцатичетырехлетним генерал-лейтенантом. Карьера невиданная! В 1947 году Сталин сделал его командующим авиацией Московского военного округа, хотя к тому времени Василий уже безнадежно спился, стал алкоголиком и очень опасным для окружающих скандалистом. И тем не менее сумасбродный вождь доверил ему один из важнейших военных постов — защитника неба Москвы! К этому времени вождь, наверное, уже забыл о своем письме учителю Мартышину. Это безобразие — пребывание Василия на таком посту — продолжалось долго, до 1952 года. За это время он с его пьяным разгулом скандально прославился, разбив немало судеб и сгубив немало людей, а в 1952 году произошел очередной скандал. Тогда было решено не поднимать в воздух над Красной площадью военные самолеты во время праздничного парада из-за скверной погоды. Но Василий самовольно поднял их. Одни из них вообще не смогли выйти на площадь, другие прошли над ней кое-как, скрытые от людей сплошной облачностью. А при посадке столкнулись и погибли вместе с экипажами два бомбардировщика, разбились также еще два истребителя. Так завершилась авиационная карьера Василия. Вместо того чтобы отдать его под суд, отец приказал ему пойти учиться в Академию Генерального штаба. Но это было невозможно, потому что тот пил уже беспробудно.

В апреле 1953 года, то есть вскоре после смерти Сталина, Василия арестовали. Обнаружились большие финансовые растраты, так как он никогда не считал казенных денег, вспомнили о его недавнем произволе и его жертвах. Не забыли, наверное, как он кричал над скончавшимся отцом, что его убили… Дали ему восемь лет тюрьмы. Незадолго до окончания этого срока Хрущев выпустил его, вернул ему все возможности для более чем приличной жизни, но Василий тут же принялся за старое. Сохранился интересный документ — беседа престарелого сталинского сподвижника К. Ворошилова с выпущенным из тюрьмы Василием, она состоялась в апреле 1960 года. Вот отрывки из нее:

Запись этой беседы проливает свет и на отношение Василия к своему отцу и к сестре Светлане:

Отеческая беседа престарелого Ворошилова в духе коммунистического воспитания не помогла Василию исправиться. Он продолжал пить и буйствовать, и его снова упрятали за решетку до окончания положенного ему срока. Когда он отсидел свое, его отправили жить в Казань, куда он и проследовал со своей очередной «женой» и вскоре, в марте 1962 года, там умер от пьянства.

Более близкими, по-настоящему родственными были всегда отношения Светланы со своим сводным братом Яковом, сыном первой жены Сталина, которая умерла молодой, когда Яков был еще младенцем. Воспоминания родных и близких Якова, в том числе и самой Светланы, рисуют облик очень порядочного и милого человека. Но его не любил Сталин и очень плохо к нему относился, уж больно они были разными людьми, к тому же вождю не могло нравиться, что жена у того была еврейкой. Такой вот пример. В молодости Яков попытался покончить жизнь самоубийством, стрелял в себя, но выжил. Сталин с усмешкой упрекнул его, что тот и этого сделать не сумел. Хоть как-то скрашивала жизнь Якова его мачеха Надежда Аллилуева, он был очень привязан к ней и Светлане. В самом начале войны, будучи офицером, он ушел на фронт и вскоре попал в плен, где и погиб. В 1997 году у нас был опубликован протокол его допроса в немецком лагере для военнопленных. Из этого текста лишний раз видно, что Яков был достойным человеком. Ходили слухи, что в лагере он покончил с собой. Вполне вероятно, коль скоро он собирался это сделать еще в Москве, не в немецком, а в кремлевском плену…

Сталин по-своему отреагировал на то, что Яков попал в плен: посадил в тюрьму его жену. Ее и Якова маленькую дочь приютила у себя Светлана. Причем жена бедного Якова пострадала не только из-за того, что он попал в плен, ее обвинили в том, что она якобы передала немцам фотографию Якова в охотничьей куртке и этот снимок оказался на листовках, которые немцы разбрасывали с самолетов над нашей территорией, на них было написано: «Русские, сдавайтесь, сын Сталина уже сдался». Кстати, для истории сохранился снимок Якова в фашистском концлагере рядом с немецким офицером.

После смерти Сталина жена Якова вышла на свободу и жила с дочерью Галиной в Москве. Галина, как и Светлана, окончила Московский университет, долгое время работала в Институте мировой литературы имени Горького. В одном из редких своих интервью в нашей прессе она приводит перечень прямых потомков своего деда: «У деда от первой жены, Катерины Сванидзе, родился мой отец Яков, а от второй — Надежды Аллилуевой — Светлана и Василий. У папы я была единственным ребенком. У Васи от первой жены двое детей: Надя Сталина, которая единственная из нашего рода носит фамилию деда, и Саша. У Светланы от первого брака с Морозовым — Ося, от Юры Жданова — Катя и от американского мужа — Ольга. Ося — хороший врач, Катя — вулканолог, живет в Петропавловске-Камчатском, Ольга работает продавщицей, а Саша Бурдонский — режиссер Театра Российской Армии (он взял фамилию матери, чтобы не эпатировать публику)».

Здесь все верно, но у Василия было немало романов, и теперь уже едва ли можно установить, сколько и кого у него было.

В этом своем интервью Галина Джугашвили также отвечает на вопрос о знаменитом путешественнике Пржевальском, которого некоторые считают настоящим отцом Сталина: «Внешнее сходство между ними действительно было удивительным. Однако этот слух подтверждается лишь тем обстоятельством, что Пржевальский, возвращаясь из своего путешествия, проезжал Гори, а затем высылал матери деда, Катерине, деньги. Документальных свидетельств на сей счет нет, да и сама высылка денег необязательно должна означать отцовство Пржевальского. Так что мы твердо считаем своим прадедом Виссариона Ивановича».

Как видим, потомство у вождя оказалось немалое. Разные люди, разные судьбы. Галина Джугашвили не называет сына Василия Сталина от одного из его браков, названного в честь отца Васей, у него, как и у некоторых других сталинских потомков, жизнь не сложилась, он погиб в двадцать лет от героина. Некоторых других потомков вождя судьба тоже отметила по-своему: они, внуки и правнуки, потомки зверски замученных Сталиным их ближайших предков, сделались… отчаянными сталинистами. Так, отпрыск прославленного клана Аллилуевых, Владимир Аллилуев, родившийся в 1935 году, выпустил в 1995 году в Москве книгу «Хроника одной семьи», в ней он славит Сталина, ставит под сомнение массовые репрессии при нем и выражает уверенность, что реабилитированные в ходе перестройки жертвы будут снова зачислены в предатели и враги народа. А Галина Джугашвили, дочь Якова, так говорит о своем деде: «Чем больше на него нападают, тем он мне становится дороже». Что тут скажешь? Наверное, родная кровь сильнее логики и рассудка…

К концу XX века объявился еще один претендент на звание прямого потомка Сталина — Евгений Джугашвили, который называет себя незаконнорожденным сыном Якова, старшего сына вождя. Но Галина Джугашвили свидетельствует: «У меня слишком мало оснований считать его братом. В нашей семье о нем никто не знал до тех пор, пока дед был жив. Да и после смерти — не сразу. А потом вдруг „всплыл“ в Грузии… Я бы с удовольствием проверила ДНК у этого человека. Но, думаю, он никогда на это не согласится».

Тем не менее Е. Джугашвили вместе со скандально известным современным большевиком Анпиловым организовал в 1999 году предвыборный «сталинский» блок. По этому поводу газета «Известия» опубликовала такое читательское письмо: «Можете ли вы себе представить, чтобы по германскому телевидению выступил под свастикой и портретом Гитлера глава „Гитлеровского блока за возрождение третьего рейха“? Невозможно, потому что в Германии состоялся Нюрнбергский процесс. Но в России возможно все. 26 ноября по РТР под эмблемой в виде красной звезды с портретом Сталина выступил глава „Сталинского блока за СССР“ Евгений Яковлевич Джугашвили. Помимо попыток обелить своего деда, он сказал буквально следующее: „Мы наведем в стране жестокий порядок. Мы пойдем до конца…“»

Нет, сталинисты и сегодня не собираются сходить со сцены, примеров тому немало, и вот еще один. В 1999 году по инициативе ветеранов было пересмотрено дело, по которому был осужден Василий Сталин. С него сняли часть грехов, назначили новый срок наказания — четыре года вместо восьми и… освободили по амнистии. Все это звучит по меньшей мере странно, поэтому лучше обратиться к официальным формулировкам. Итак, Военной коллегией Верховного суда России 30 сентября 1999 года с В. И. Сталина полностью сняты все обвинения по «политической» 58-й статье, а по другой части сняли пункт «б» — «злоупотребление властью при особо тяжких обстоятельствах» и заменили его на пункт «а» — «превышение служебных полномочий, халатность, повлекшие такие тяжкие последствия». При этом растрату посчитали «тяжким последствием», но отдельной статьи за нее не дали, назначив новый срок наказания — четыре года, и посчитали В. И. Сталина освобожденным по амнистии.

Что касается политики, то суд, пожалуй, прав, но вся остальная казуистика — явная уступка силам реакции, мечтающим повернуть вспять колесо истории.