Сталин и финны

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Судьба Финляндии была решена на фронте в 1944 г. Весной бомбежки удавались плохо, и финны, которые, по мнению Сталина, «соображали на редкость медленно», не проявляли никакого желания сдаться на милость диктатору. Поэтому Сталин приказал Красной Армии вбить разум в их головы молотком. Он вовсе не собирался останавливаться в районе Выборга, а готовился к оккупации всей страны.

6 июня 1944 г. войска союзников высадились в Нормандии. Через три дня Сталин начал развернутое наступление на Карельском перешейке. Наступление по своим масштабам было мощным даже для Второй мировой войны. Три тысячи орудий сломили финские позиции в Валкеасаари, и Выборг был потерян уже 20 июня. Однако вскоре после этого финны приостановили наступление, и русским стало ясно, что их продвижение силами имеющихся у них частей уже невозможно.

С чисто военной точки зрения развернутое Сталиным наступление было явно бессмысленным, так как финские войска не представляли военной угрозы. С точки зрения большой политики его нецелесообразность стала очевидной, когда продвижение было остановлено и войска срочно понадобились для «броска на Берлин».

Сталин был вынужден смириться с тем, что части Красной Армии не смогли перейти границу 1940 г., и Хельсинки наряду с Лондоном и Москвой оказался единственной европейской воюющей столицей, которая не была оккупирована врагом. Это дало Финляндии определенные возможности сохранить в будущем свой государственный строй и независимость. После войны финны несколько раз имели честь встречаться с отцом народов в официальной обстановке. Известно, что Сталин тогда выказывал уважение к финской армии, отрицал разговоры о «финском империализме» — ведь такого слова в марксистском понимании и быть не могло — и вообще хвалил финский народ. Он говорил, что если бы в Бельгии жили финны, то немцы не могли бы так просто пройти маршем по их стране.

До войны Сталин не верил в это. Но теперь он научился этому методом проб и ошибок.

Как оказалось, на самом деле Сталин стремился после войны создать свою систему в тех странах, где он в состоянии был это сделать. Ведь так он уже об этом раньше говорил. В 1944 г. Финляндия не была оккупирована, и, как показал Юкка Невакиви, войска, имеющиеся у СССР на этом направлении, были очень незначительны по сравнению с финскими.

Сталин не привык биться головой о стену, зная, что она твердая, и, судя по всему, за годы войны он кое-чему научился. Вопреки самым страшным ожиданиям финнов, оказалось, что советское руководство отказалось от попытки насильственного захвата власти в Финляндии, хотя у него в стране и была точка опоры: ведь в Хельсинки действовала руководимая Ждановым комиссия, которая контролировала соблюдение условий перемирия. И среди коммунистов были сторонники вооруженного захвата власти. На эту странную сдержанность определенный свет проливают имеющиеся теперь в распоряжении исследователей советские документы. Из многих источников становится ясно, что финское умение воевать произвело на Сталина большое впечатление. Так же позднее, когда Молотов рассказывал об этом писателю Феликсу Чуеву, он объяснял, что причиной «помилования Фнляндии» было большое упорство финнов, вследствие чего навязывание социалистической системы силой стало бы болезненной раной, которая помешала бы делу социализма в других местах.

Молотов, вероятно, может показаться фарисеем, когда он давал понять, что к насилию не прибегали в других местах, но фактом остается то, что стратегией советского руководства в Финляндии было держаться в стороне от общественного развития страны и стремиться добиться «революционного» развития собственными руками финнов, что, собственно, было, по сути, частью старой ленинской стратегии, которую Сталин целенаправленно претворял в разные периоды. Финны должны были сами испачкать руки в крови вместо русских.

Одним из стратегических ходов было заставить финнов воевать против немцев, что, как предполагали, сильно испортит отношения между бывшими товарищами по оружию. Это условие перемирия финны выполнили без ущерба для общественного мнения или лояльности армии.

Договор о перемирии, конечно, содержал много известных требований к финскому обществу и государству; согласно им, «виновники войны» и военные преступники должны были быть осуждены и наказаны и «профашистские» организации запрещены. Финны могли «сами повесить Маннергейма», как представлял Жданов. Однако сам Сталин не считал целесообразной ликвидацию маршала, во всяком случае в то время.

Непосредственно «военных преступников», которых можно было бы считать нарушителями норм международного права, в Финляндии нашлась всего горсточка. И запрещение профашистских организаций также не привело к коренным изменениям во внутренней политике Финляндии, так как даже в лучшем случае они составляли мизерную часть политической сферы. Правда, «Союз братьев по оружию»⁴⁸ был причислен к таковым, ибо он олицетворял большое заблуждение финского рабочего класса и измену социал-демократов Финляндии. Под «виновниками войны» подразумевали то политическое руководство страны, которое в 1941 г. привело страну к войне против СССР, а в 1944 г. вывело ее из войны. И когда теперь СССР заставлял финнов выносить приговоры, которые не основывались на существующих законах, ясна была цель: расколоть финское общество и привести к власти новые просоветские силы. У победителей часто бывают друзья, и так как страна после войны была в плачевном состоянии, должны были те, кто нес за это ответственность, также заплатить определенную политическую цену.

Решительный отказ от бесчестного осуждения «виновников войны», вероятно, привел бы к открытому конфликту с СССР и имел бы вскоре разрушительный окончательный результат. Финны предприняли другую тактику. В распоряжении была известная еще со времен русификации начала века соглашательская линия. Еще в XIX в. руководители финской национальной интеллигенции разработали доктрину возможности выживания в составе России. В отличие от поляков, которые постоянно поднимали восстания и теряли остатки своих национальных прав, финны стремились подчеркивать свою государственную лояльность по отношению к царю. Тем самым они, как и предполагали, получили в качестве ответной услуги большие возможности расширять и укреплять свою национальную государственность.

Та российская политика, которую Паасикиви проводил после войны, была прямым продолжением той старофинской политики, которую в отношении России проводили еще в XIX в.

Паасикиви по своему характеру не был оппортунистом и тем более моральным нигилистом. На государственном уровне он все-таки был прагматиком, который считал, что политика была искусством возможного и признание фактов было азами политической мудрости. После войны самым главным фактом была военная мощь СССР, которой Финляндии нечего было противопоставить, и меньше всего она могла надеяться на спасение путем поисков защиты у врагов СССР. Тогда она оказалась бы между молотом и наковальней.

В конце 1940-х гг. у Финляндии имелся лишь очень узкий, кажущийся почти невозможным путь спасения. Искра надежды все-таки существовала. Это, наряду с Паасикиви, понял У. К. Кекконен, который решил проявить инициативу и взять бразды правления в свои руки. В качестве министра юстиции Кекконен занимался делами «виновников войны»: они были приговорены к нескольким годам тюремного заключения.

Целью Кекконена было не просто пассивное выполнение воли СССР, а активное завоевание его доверия. Кекконен сумел повернуть свою партию — Аграрный союз — на линию дружбы с СССР и одновременно отобрать у финских коммунистов монополию на хорошие отношения с Советским Союзом.

Как показал Юкка Невакиви, Кекконен строил свою карьеру на прямом сотрудничестве со Сталиным, что, казалось бы, давало sucessio apostolica⁴⁹ финляндизированному⁵⁰ отношению к Сталину. Более существенным было все же то, что СССР, Великая Отечественная война и Сталин были слиты воедино, в конкретное политическое единство, к которому невозможно было относиться избирательно ни здесь, ни там.

После так называемой десталинизации отношение к Сталину стало в какой-то степени двойственным, поскольку соглашались с его основными принципами, но отмежевывались от их осуществления.

В Финляндии крайне левые упорно пытались, во всяком случае после войны, возродить миф о своей прогрессивной роли на службе сталинизму в 1930-х гг., восхваляя свой гуманизм, который Сталин сам презирал, и старались заставить людей забыть, что во время войны у них была лишь роль неудачливых квислингов. В других европейских странах коммунисты зачастую пользовались славой героических борцов за свободу, так как согласно указаниям Коминтерна пытались встать во главе национальных освободительных движений. После кровавых военных потрясений уже трудно было вспомнить, какова на самом деле была роль коммунистов в 1939— 41 гг.

Борьба за общественный строй Финляндии уже в 1940-х гг. закончилась поражением коммунистов: они оказались слабыми и неспособными по сравнению с общим фронтом социал-демократов и буржуазии, который был сформирован именно в военные годы. В то же время они утратили и монополию на дружбу с СССР, проиграв ее линии Паасикиви — Кекконена.

Было ясно, что советское руководство все время верило, что Финляндия созреет для социалистической революции, как и все другие страны мира. Однако еще со времен Ленина существовал принцип, согласно которому революцию нельзя осуществить насильственным путем, для этого должны созреть предпосылки. Этот принцип, правда, нарушался советским руководством неоднократно, но по отношению к Финляндии оно решило, что имеет возможность и причины придерживаться этого принципа. По мнению Сталина и Жданова, финнам мешали национальные предубеждения к русским, и для их преодоления — для перевоспитания народа Финляндии — требовалось время. По расчетам финских коммунистов, говоривших об этом со Ждановым после войны, на это понадобится, как минимум, 15–20 лет, а по мнению Жданова, намного меньше. Во всяком случае, время на обдумывание было получено, и благодаря этому Финляндия смогла укрепить ту внешнеполитическую линию, благодаря которой она — на удивление всему остальному миру — сохранила свою независимость и свободу в качестве соседа СССР даже в условиях холодной войны и в течение более 30 лет постоянно увеличивала свою внешне- и внутриполитическую маневренность.

Краеугольным камнем новой внешней политики стал договор 1948 г. о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Следует отметить, что договор, подписанный Молотовым и Куусиненом в 1939 г., назывался договором о взаимопомощи и дружбе (обратите внимание на порядок) и де-факто формально включал Финляндию в систему безопасности СССР. Почти такие же договоры (типа договора 1948 г.) СССР заключил и с другими странами Восточной Европы, так называемой народной демократии, но финнам удалось сформулировать свой договор так, что он сам по себе не требовал от них большего, чем обороны своей территории «от Германии и ее союзников». Если для этого потребуется помощь СССР, то об этом следовало договариваться отдельно. Де-юре, несмотря на договор, Финляндию могли считать нейтральной.

Когда Кекконен в 1956 г. стал президентом, внешняя политика Финляндии стала более активной. Кекконен уже ранее, будучи премьер-министром, пытался влиять на провозглашение нейтралитета другими скандинавскими странами. Инициативы Кекконена, которые, в частности, касались объявления северных стран безъядерной зоной и проведения совещания по европейской безопасности, продолжались в течение всего его более чем 25-летнего президентского срока. Документы советских архивов свидетельствуют, что эти инициативы подготавливались в сотрудничестве с представителями СССР.

Одной из основных посылок политики Кеккнена был так называемый «финский парадокс»: чем лучше и доверительнее были отношения Финляндии с СССР, тем свободнее он был в своих отношениях с Западом. Укрепление доверия с известным своей подозрительностью советским руководством удалось на удивление хорошо. Еще в конце 1950-х гг. Н. Хрущев в своей речи приравнял политику Кекконена к чувству дружбы, испытываемому в Финляндии к СССР. Преодоление двух внешнеполитических кризисов путем двусторонних доверительных переговоров с Хрущевым в 1959 и 1961 гг. окончательно сделали Кекконена надежным гарантом финской внешней политики, которому не нашлось альтернативы на президентских выборах.

Своеобразие положения Кекконена иллюстрирует тот факт, что если в 1956 г. его избрали президентом с перевесом всего в один голос — прежде всего при поддержке Аграрного союза и коммунистов, то в 1970-х гг. его сторонниками были все мало-мальски значительные партии, от правых до коммунистов. В 1973 г. президентский срок Кекконена был даже продлен чрезвычайным законом, что предполагало 2/3 голосов в парламенте. Это был, вероятно, уникальный случай в истории западной демократии в условиях мирного времени. Действительно, как показывают многочисленные исследования общественного мнения, огромное большинство народа поддерживало Кекконена и его внешнюю политику.

С точки зрения СССР, значение Кекконена усиливалось тем, что конституция Финляндии предоставляла президенту огромные полномочия. Кекконен не пренебрегал этими возможностями и совершенно суверенно назначал членов правительства и должностных лиц и довольно успешно вмешивался даже в разногласия на рынке труда.

Поскольку СССР мог безусловно доверять финской политике и Кекконену, он имел также вес в Кремле. Советские архивы подтверждают, что Кекконен очень заботился об экономике своей страны и убеждал советских руководителей размещать свои заказы в Финляндии, чтобы поддерживать в хорошем состоянии витрину «мирного сосуществования». Значение торговли с СССР, особенно для развития металлургической и легкой промышленности, после войны было очень существенным. Выгоды этой торговли для Финляндии иллюстрируются тем, что почти весь экспорт Финяндии в СССР, многие годы составлявший около 20 % ее валового экспорта, состоял из готовой продукции, а импорт из сырья. Финляндия очень долго была главным западным торговым партнером СССР, пока ФРГ благодаря своей так называемой новой восточной политике не обошла ее.

Когда на Западе в 1960—70-х гг. начали говорить о финляндизации как об угрожающем симптоме, Кекконен со своей стороны мог ссылаться на успехи своей политики в экономической сфере. В то время обширная клиринговая торговля между СССР и Финляндией выглядела только как положительное явление. Ее прекращение во время перестройки вызвало тем больший шок, что финская экспортная промышленность вынуждена была приспосабливаться к свободной международной конкуренции.

Разговоры о финляндизации в пренебрежительном смысле, конечно, не были безосновательными. Соответствовал действительности тот факт, что в Финляндии при принятии важнейших внешне- и даже внутриполитических решений принималась во внимание возможная реакция СССР. Наглядный урок в этом плане был дан в конце 1950-х гг., при так называемом правительстве «ночных заморозков»⁵¹, когда СССР заморозил торговлю и отозвал своих дипломатов. Соответствовало действительности также то, что средства массовой информации Финляндии избегали говорить о недостатках общественной системы соседа и что каждый мало-мальски значительный финский политик стремился приобрести в Советском посольстве хорошего знакомого, с которым мог «доверительно» обсуждать положительные и отрицательные стороны своей и других партий и их представителей.

С другой стороны, западные критики «финляндизации», как правило, ошибались, считая, что удивительное и особенное отношение финнов к СССР было вызвано страхом или наивностью или что представители СССР активно вмешивались в политику страны и принуждали финнов принимать неприятные для них решения.

Речь шла о более сложных вещах. Возникла новая политическая культура: финны действительно преодолели предубеждение и ненависть по отношению к русским, которые они испытывали. Осуществилась сталинская стратегия, согласно которой финнов надо было заставить делать собственными руками то, что хотели русские. Однако одновременно осуществилась и цель Кекконена перехватить инициативу как у русских, так и у коммунистов: нужно было заставить русских поверить во внешнеполитическую безопасность и даже полезность капиталистической Финляндии и нейтрализовать коммунистов, возложив и на них ответственность на государственном уровне за капиталистическую экономику.

Каналом влияния для финских партий, как центристских, так и правых, стал КГБ, очередной председатель которого был также доверенным лицом президентов Финляндии от Кекконена до Койвисто. Коммунисты же в отношениях с СССР фактически оказались в худшем положении, так как для них каналом влияния была КПСС, руководство которой все время питало сомнения в научности политической линии большинства в КПФ.

Та история, которую раскрывают воспоминания современников и открывшиеся советские архивы, просто фантастична: капиталистическая Финляндия и многие ее буржуазные политики были в самых тесных отношениях с СССР и пользовались у его руководства большим доверием, чем «социалистические» соседи из Восточной Европы, не говоря уже о западных коммунистах.

Президент Ельцин, находясь в Финляндии в начале 1990-х гг., попросил прощения за случавшееся порой вмешательство своих предшественников во внутренние дела Финляндии. Такое случалось нечасто, но все же имело место. А самым главным в финляндизации следует считать ту политическую культуру, которую финны создали сами под руководством своего президента Кекконена, пользовавшегося безграничной популярностью. В политике часто действовали некрасиво, внешнюю политику часто использовали во внутриполитических целях и наоборот.

Если быть объективным, то следует согласиться с тем, что явления политической деградации, связанные с финляндизацией, а также не очень существенные операции, которые проводил СССР в Финляндии, были очень незначительными, можно даже сказать, безобидными, если сравнивать их с тем, что были вынуждены терпеть так называемые народные демократии Восточной Европы, не говоря уже о прибалтийских республиках.

Внешняя политика Финляндии после Второй мировой войны была историей невероятного успеха. Этот успех нельзя отнести только на счет Паасикиви и Кекконена или только Сталина и его последователей. Все они сыграли свою важную роль, но предпосылки были созданы уже летом 1944 г. благодаря финской армии.

Что касается исторического места «финляндизации», то есть той политической культуры, которая процветала в рамках финской внешней политики, то в определенной мере и на определенных этапах истории она была также платой за независимость. Этот факт не делает некрасивые черты красивыми, и цель не оправдывает средства. Просто, анализируя те этапы, нельзя забывать, в каких условиях и в каком геополитическом пространстве вынуждена была тогда жить Финляндия.

ВСТРЕЧА

8 октября 1945 г. был великим днем в жизни многих финнов. Сам генералиссимус Сталин, величайший гений современности, а может быть, всей мировой истории, изъявил желание лично встретиться с ними для свободной беседы. Автором использована сокращенная стенограмма этой встречи, хранящаяся в сталинском фонде ИМЛ в так называемом старом партийном архиве (РЦХИДНИ).

Руководителем финской культурной делегации был министр просвещения и председатель общества «Финляндия — СССР» Юхан Хело. В своей речи он тепло поблагодарил хозяев — Сталина и Молотова — за организацию встречи и выразил веру в то, что между Финляндией и СССР будут установлены дружеские отношения.

На это Сталин ответил, что у его страны всегда были лишь дружественные намерения в отношении Финляндии. СССР совершенно иначе относился к малым народам, чем, например, Германия. Он не считал малые народы незначительными. Сталин спросил также, каково положение с безработицей в Финляндии.

Хело, вероятно, разочаровал хозяина, так как вынужден был сказать, что безработицы в тот момент не было. Удивление Сталина, наверное, можно сравнить с тем, которое испытал Жданов, когда он узнал о том, как мало политических заключенных было в тюрьмах Финляндии.

Но Сталину предоставилась возможность сказать, что благодаря СССР безработицы в Финляндии и не должно быть. СССР мог бы увеличить свои заказы в Финляндии в 2–3 раза по сравнению с предвоенным уровнем.

После этого Сталин спросил, каковы были настроения финской интеллигенции. Ему, вероятно, рассказали о том, каким было ее отношение к нему. Очевидно, большая часть финской интеллигенции, позитивно относившаяся к Сталину и сталинизму, сейчас находилась перед ним и воодушевленно критиковала своих коллег. Хело рассказал ему о традициях финской интеллигенции и предположил, что понадобится примерно десять лет на ее перевоспитание и что лишь новое поколение финнов сможет относиться к СССР по-новому. Хелла Вуолийоки сказала, что понадобится намного меньше времени, а по мнению Маури Рюома и Эйно Калима, достаточно будет пять лет.

Сталин высказал свое мнение по этому поводу, сказав, что антисоветские позиции финской интеллигенции частично объясняются политикой царизма в отношении Финляндии. Политика же СССР, в корне отличающаяся от нее, сможет перевоспитать финскую интеллигенцию. Народ Финляндии очень способный, льстил Сталин, и он заметит изменение политики. Потом Хело сказал, что в Тампере будет открыт музей Ленина и Сталина и он будет находиться в том здании, где в 1905 г. проходила конференция РСДРП. На это Сталин сказал, что «Советский Союз» именно тогда решил дать Финляндии независимость. Он вспомнил, что сам он хотел отложить этот вопрос, но финские социал-демократы, в частности, Куусинен, сказали, что все партии являются сторонниками независимости и вопрос нельзя откладывать. Социал-демократы торопились, — сказал вождь.

Молотов поспешил пояснить, что речь идет о конференции 1905 г. Тогда Сталин стал вспоминать, что тогда он встретился с Лениным. Хелла Вуолийоки сказала, что это случилось в ноябре. О конференции 1917 г. она рассказала, что ее бывший муж Суло Вуолийоки получил на конференции записку от Ленина, где было написано: «Финские товарищи — империалисты». Молотов по этому поводу сказал, что речь шла о дружеской критике, но Сталин коротко заметил: «Это была шутка». Хелла вольно или невольно ошиблась в своих воспоминаниях. Речь никак не могла идти о конференции 1917 г., скорее о переговорах весны 1918 г. между СК и делегацией красных финнов. Именно на этих переговорах присутствовали и Ленин и Вуолийоки, и на них действительно возник спор о границах Финляндии. Вопрос о Восточной Карелии тогда был отложен, но по инициативе Суло Вуолийоки Финляндия потребовала в Печенге полуостров Рыбачий, который был важной территорией с точки зрения рыболовства. Русская делегация возражала, но Ленин решил вопрос в пользу финнов. Следует отметить что Сталин вновь решил этот вопрос весной 1940 г., но уже в ущерб финнам. Печенга тогда осталась у Финляндии, но «неумело (с благословения Ленина) проведенная» граница была выправлена, и Рыбачий был возвращен в состав России.

Теоретику марксизма было недостойно признавать, что страна, подобная Финляндии, могла бы быть империалистической в прямом значении этого слова. Что же касается Восточной Карелии, то Сталин и Молотов, вероятно, еще хорошо помнили, что торжественно признали ее частью Финляндии. Ведь Молотов в начале декабря 1939 г. подписал государственный договор по этому вопросу, в котором были воплощены многовековые справедливые чаяния народов.

После этого Рюома спросил у вождя его мнение о задачах советской культуры.

По мнению Сталина, первоочередной задачей было уничтожение зверя в человеке или, по крайней мере, уменьшение звериной сути.

Второй задачей являлось развитие отсталых крестьян и рабочих до уровня технической интеллигенции.

Третьей задачей было развитие братства и взаимного уважения народов.

Из упомянутых задач первая требовала наибольшего времени, вторая была ближе к решению, и третья была решена, что каждый день можно было наблюдать, объявил отец народов и, вероятно, хотя бы мимоходом подумал о тех народах, которые только что были выселены со своих земель далеко за Урал; частично это выселение, видимо, все еще продолжалось.

Хело знал, что советская культура интернациональна, и он верил, что советская власть будет способствовать развитию культуры малых народов. Однако он все же решил спросить, не возникало ли каких-либо разногласий, например, по материальным вопросам. Вопрос был довольно смелым, если учитывать, что вождь уже высказал свое мнение на этот счет. Но, вероятно, Хело лишь хотел дать Сталину возможность подчеркнуть преимущества социализма еще подробнее.

Сталин снизошел до ответа и привел пару примеров. По его мнению, недовольство, наверное, бывало, но оно не приводило к конфликтам. Молотов поддакивал и повторял слова вождя. Гости не задавали больше конкретных вопросов о затратах на решение национальных проблем. Хотя Молотов мог бы рассказать, что переселение наказанных народов за Урал, начатое еще во время войны, потребовало огромного количества железнодорожных вагонов, которые были остро нужны для других целей.

После этого Сталин спросил о положении рабочих и крестьян в Финляндии. Было отмечено, что рабочие пострадали от войны, но многие добавляли, что крестьяне выиграли от подъема цен на продукты.

Сталин, имевший в этом вопросе большой исторический опыт и в настоящий момент жесткой рукой державший крестьян, спросил у финнов, какова в их стране практика и нужно ли крестьянам отдавать государству все, что они производят, за исключением семян и того, что им нужно на собственные нужды. Херта Куусинен подтвердила, что дело обстояло именно так, что практика военных лет все еще продолжалась.

На это Сталин сказал, что так было и в Германии до прихода Красной Армии, но теперь они отдают лишь определенный процент своего урожая и с остальным могут делать все, что хотят. Иначе у них не может быть никакого стимула для развития своего хозяйства.

Многие отмечали, что положение интеллигенции в Финляндии плохое, и когда Сталин услышал, что профессор получал меньше, чем рабочий-металлист, он заметил, что это совершенно неправильная ситуация.

Жалобы финнов на тяжелое положение своей страны были подходящим фоном для того шага, который Сталин сделал потом. Он спросил, поможет ли делу, если время выплаты военных репараций будет продлено на год или два. Ведь тогда часть заводов могла бы вместо военно-контрибуционного производства производить товары народного потребления.

По этому поводу финны выразили «бурное» одобрение и заверили, что это будет иметь большое значение. Сталин разрешил финнам официально объявить об этом. И все поняли, что этот вопрос уже решен.

Хертта Куусинен спросила, чем вызвано такое благородство СССР по отношению к Финляндии. Сталин не согласился с тем, что Финляндия была в каком-то особом положении, и сказал, что так поступали и в отношении других бывших противников из Восточной Европы.

Когда Хело стал превозносить благородство СССР, Сталин сказал, что это благородство имело свой расчет: таким образом расплачивались за политику царского режима. По мнению Сталина, царизм вызвал враждебность к России не только финнов, но и румын и болгар (sic!), и теперь надо было заставить эти народы относиться к русским иначе.

Хело упомянул о существовании в Финляндии еще и такой версии, что к Финляндии относились хорошо потому, что когда-то русские революционеру находили здесь убежище.

Сталин согласился с этим, но сказал, что к Финляндии относились хорошо и по другим причинам: «Мы любим и уважаем народ Финляндии. Это хороший народ, трудолюбивый народ. Посмотрите, ведь вы живете черт знает где…» Сталин пояснил, что, несмотря на то что финны жили среди лесов и болот, они сумели построить свое государство и упорно защищали его (он, правда, забыл сказать, от кого защищали). Похвалы Сталина могли у некоторых финнов вызвать горечь, но они были искренними: «Сравните хотя бы Финляндию и Бельгию. Бельгийцы считают финнов полухуторским и необразованным народом. Но финны не вели себя в войне так, как бельгийцы. Бельгийцев считают одним из образованнейших народов Европы, но когда началась война, они сдались. Думаю, что если бы финнов поставить на место бельгийцев, то они упорно сражались бы против немецкой агрессии».

На это Хертта Куусинен сказала, что и финны со своей стороны уважают русский народ, и это является хорошей основой для дружбы. Рюомя в знак согласия заявил, что самый лучший комплимент, который был сделан финнам на приеме, — это то, что они похожи на русских. На это Сталин, предупреждая идеализацию русского народа, сказал, что у него тоже были свои недостатки, как и у всех других. Правда, русские победили фашизм, но в борьбе принимали участие и многие другие народы. Сталин предположил, что русские, возможно, были лучше, чем некоторые другие народы (не назвав конкретно), но недостатки были и у них. Не существует вообще людей, у которых не было бы недостатков и ошибок.

Финны расстались со Сталиным и Молотовым с чувством эйфории. Они встретились с самым могущественным человеком мира, который расточал им комплименты и поручил им объявить радостную весть об отсрочке выплаты военных контрибуций, что помогло бы справиться с послевоенными трудностями.

Действительно, казалось, что Сталин желал добра Финляндии, и если к этому и примешивался «эгоизм», как он сказал, то против такого эгоизма финны не возражали. Может быть, финнов действительно смогли бы перевоспитать за пять лет? За это время они, вероятно, смогли бы воспринять социализм.

Совершенно ясно, что Сталин вел по отношению Финляндии «кампанию улыбок» и, вероятно, его собственное объяснение ее мотивов соответствовало действительности. Эту кампанию Сталин проводил в отношении рабочих, крестьян и интеллигенции, то есть тех социальных групп, которые и в советском обществе были еще отделены друг от друга. Вскоре эта кампания затронула и финских капиталистов, и, как отметил Юкка Невакиви, «партия горных советников»⁵² с начала 1950-х гг. стала проявлять интерес к отношениям с СССР.

Однако разрушение финского национализма требовало затрат. Финляндии продавали зерно, хотя советская деревня страдала от голода. Еще в ходе войны (в 1944—45 гг.) из СССР в Финляндию доставлялись даже сладости, где их обменивали на торпеды. Их, в свою очередь, использовали, возможно, для потопления кораблей с бегущими из Восточной Пруссии немцами, среди которых было немало и гражданских лиц. Можно сказать, что всему было свое время: в 1944 г. финским детям раздавали сладости, а немецким торпеды.

В тоталитарной системе есть основные недостатки, но есть и свои достоинства. Если глава государства хочет в чем-то следовать определенной линии, то никто — по крайней мере, не народ — не сможет воспрепятствовать этому.

После войны Сталин задабривал Финляндию, хотя широкие массы в России, и особенно в Ленинграде, испытали бы большое удовлетворение, если бы чухонцев наказали как следует, раз уж представилась такая возможность.

Данные по изучению общественного мнения в Ленинграде отражали суровую правду, и Сталину и Жданову это было известно.

Условия мира с финнами считались на удивление мягкими. Один доктор математических наук считал Маннергейма «заклятым врагом и главным пособником Гитлера». Он хотел, чтобы маршал был вздернут на виселице вместе с Рюти, Таннером и другими финскими негодяями, которые «погубили сотни тысяч русских и дважды нападали на Ленинград».

В Финляндии, вообще-то, считают, что ленинградцы знали, что с финской стороны город не бомбили, и именно по этой причине они использовали соответствующие «безопасные» стороны улиц. Однако оказывается, что это не было само собой разумеющимся делом для всех, и в свете опросов общественного мнения финны после войны не пользовались особой симпатией в Ленинграде.

Почти все жители разрушенного Ленинграда считали условия мира слишком мягкими для финнов, некоторые даже не хотели, чтобы Финляндия оставалась независимой, некоторые не понимали, зачем понадобилась такая длительная и тяжкая война, если ее итоги были теми же, что и в 1940 г. Нередко можно было слышать предупреждения, что финнам нельзя доверять и что финны «неисправимы», и поэтому было бы целесообразно расселить их по всему Советскому Союзу. Некий профессор, лауреат Сталинской премии, был разгневан тем «сентиментализмом», с которым отнеслись к финским «бело-бандитам». Противоречие состояло в том, что вначале народ учат ненавидеть своих врагов, а затем государство начинает заискивать перед финнами, которые «нас презирают и были бы рады воткнуть нам нож в спину», — говорил этот великий ученый.

Людей раздражало также и то, что в Ленинграде все еще невозможно было купить кондитерские изделия, так как весь сахар был вывезен в Финляндию.

В материалах опросов общественного мнения иногда встречаются проявления великодушия, но в общем отношение к финнам было враждебным, как и принято в подобной ситуации.

После войны народ Финляндии имел полное право благодарить свою судьбу за то, что в соседней стране не было демократического режима, и за то, что ее вождь решил применить старую «ленинскую» политику по преодолению национальных предрассудков.

Особенно финнам повезло в том, что их перевоспитание заняло так много времени, что оно уже не могло привести к намеченной цели, то есть к присоединению Финляндии к Советской империи.

Перевоспитание удалось прежде всего лишь в отношении части более позднего поколения интеллигенции. Народ Финляндии, который по своему характеру был хуторским увальнем, как уже ранее отмечал Сталин, никогда не отблагодарил СССР за облегчение выплаты репараций, ведь следующее смягчение репараций было получено в 1948 г., после чего популярность ДСНФ (коммунистов) резко пошла на убыль. Вероятно, в Финляндии верили, что таким образом сосед сам признает несправедливость репараций.

Финские гости Сталина 1945 г., вероятно, верили, что хозяин особенно ценит финнов. У них и тогда была более или менее сильная вера в то, что финны — избранный народ и что у них все будет иначе, чем у других. Так и случилось, но из того, что что-то случилось, все же не следует, что так и должно было случиться.

У нас есть все основания предполагать, что единственной целью сталинской «кампании улыбок» было ударить по финскому национализму и таким образом усилить классовую борьбу в Финляндии. Эта кампания вместе с «перевоспитанием» не была рассчитана на вечность. Сталин не был каким-то абстрактным гуманистом, и, вероятно, его целью было перемолоть также часть своих гостей 1945 г. в мельнице своей научно-социальной инженерной работы.

Сталин расточал финнам комплименты, но следует отметить какие. Он наверняка не восхищался финнами, этим «полухуторским» народом. Он ведь был крайне мелкобуржуазным и даже не казнил таких явных вражеских агентов, как Хелла Вуолийоки.

Русские считали чухонцев абсолютно прозаическим и приземленным народом. Когда в 1918 г. надо было решить, будет Финляндия республикой или королевством, один финн сказал своему русскому гостю, что президент обойдется стране дешевле. Упомянутый русский пришел в ужас от подобного подхода и, как рассказывал Валентин Кипарский, сказал, что у финнов вместо сердца в груди 5-пенниевая медная монета.

На Сталина, который гордился тем, что ради великого дела он готов на что угодно, вряд ли могла произвести впечатление финская мелкобуржуазная система, которая даже в условиях войны довольствовалась тем, что изолировала лишь несколько сотен своих противников. Когда Маури Рюома сказал Сталину, что положение интеллигенции стало лучше, поскольку им не надо было больше бояться арестов, то это вряд ли произвело на диктатора большое впечатление. Когда обвиняемая во время войны в шпионаже Хелла Вуолийоки после войны повторяла Жданову, что товарищ Сталин спас ей жизнь, она тоже ошибалась. В действительности она должна была благодарить за свое спасение прежде всего Таннера, который написал в ее защиту письмо, в котором объяснял, что аналитические способности писательницы не особенно сильны, но что ее намерения были вполне искренни.

Эта оценка, вероятно, была справедливой, но слишком, прозаичной и «политически» некорректной, чтобы ее можно было представить Жданову или Сталину

Целью Сталина было непременно победить и уничтожить то мелкобуржуазное общество, которое было в Финляндии и которым он не восхищался. По его мнению, у финского народа вероятно, все же были какие-то черты — скорее всего упорство, — которые делали его в какой-то степени лучше других народов и менее управляемым. Эта неожиданно «несоциалистическая» мысль ясно прослеживается в выступлении Сталина

СМЕРТЬ СТАЛИНА

Утром 2 марта 1953 г. Сталин был найден парализованным в своем кабинете. 5 марта он умер. Тело вождя было забальзамировано, но прежде чем его установили в Мавзолее на Красной площади, с ним прощались в Колонном зале. Миллионы людей со всех концов СССР хотели проститься с вождем. Это вызвало огромную толчею, в которой было затоптано много людей, говорили даже о тысячах.

Весть о смерти вождя была шоком для всего советского народа. В истории этой страны никого другого не боготворили так безгранично, как его. С именем Сталина шли в бой солдаты, на него ссылались авторы научных статей. Миллионы газет и плакатов, народные песни вновь и вновь утверждали, что именно он, а не кто другой вел советский народ через трудности от победы к победе. Всем было ясно, что именно от сталинской мудрости зависела судьба человечества.

И вдруг этого богочеловека не стало, он оставил этот бренный мир так же банально, как простой колхозник, и никого равного ему не было на горизонте. Ситуация казалась ужасной даже с точки зрения тех, кто не был его слепым приверженцем, как, например, свидетельствовал Илья Эренбург. Действительно, слепое и всепоглощающее восхищение, то есть настоящий культ личности, существовал в огромных размерах. Ведь Сталин все-таки был символом тяжелой победы в войне, а также социализма, хотя последний не был безраздельно популярен, во всяком случае в деревне, которая опять страдала от голода.

Итак, вся Россия и другие советские республики вместе с ней плакали. Плакали даже в лагерях, и везде так же трудно было перестать плакать первому, как когда-то было трудно перестать первому аплодировать. Только самые закоренелые преступники позволяли себе открыто радоваться. Но их радость была преждевременной, так как со смертью Сталина кончалось их привилегированное положение по сравнению с политзаключенными.

Совершенно понятно, что и в Финляндии тоже плакали, во всяком случае в тех узких кругах, которые начали искренне верить в генералиссимуса. Как общее явление эта вера стала зарождаться уже после Сталинградской битвы.

То, как официальная Финляндия и пресса отнеслись к известию о смерти Сталина, прекрасно описал Макс Энгман в своей книге «Двуглавый орел и лев», на которую опирается автор в дальнейшем изложении.

В парламенте память главы соседнего государства почтили минутой молчания, и председатель Фагерхольм произнес памятную речь. Президент Паасикиви по этому поводу сделал заявление, а премьер-министр Кекконен выступил по радио на двух официальных языках страны.

Значение Сталина следовало рассматривать уже как всемирно-историческое. Сталин был великой личностью, и это почти единогласно отмечали все выступавшие.

Восхищение им было несомненным и беспорным. Как пишет Энгман, в финских мемуарных статьях Сталин представлялся простым и приятным человеком. Это составляло его международный имидж, что было отмечено иностранными журналистами еще перед войной.

Считалось, что у Сталина перед Финляндией были особые заслуги, из которых основополагающей было признание ее независимости.

Эта мысль не была взята с потолка. В деле признания независимости Финляндии Сталин сыграл такую же большую роль, как и Ленин, если не больше. Принимая во внимание время и ситуацию, было бы несколько нетактично не сказать о заслугах бывшего наркомнаца, раз уж об этом заговорили.

Также то, что Финляндия не была оккупирована после войны, считалось заслугой Сталина, и повсеместно верили, что у вождя были особые симпатии к Финляндии. Газета «Vasa» (орган правой коалиционной партии) предполагала, что знает причину этого: «…свободолюбивый потомок крепостных крестьян, Сталин понимал, насколько ничтожна месть в сравнении с силой идеи свободы, и это он уважал в маленьком, но храбром противнике». По сравнению с Молотовым или Троцким, власть Сталина в соседней стране считалась для финнов удачей.

Высокие официальные стороны единогласно утверждали, что народ Финляндии скорбил об уходе Сталина, чувствовал, что потерял друга, и «по заслугам воздавал ему последние по-чести».

Совершенно особый тон был у левой прессы, которая временами поднималась до советских стандартов. Согласно передовицам газет народных демократов, Сталин три раза подтверждал независимость Финляндии.

Женщины из ДСНФ⁵³ превозносили сталинскую эмпатию (способность к сопереживанию), которая распространялась и на них.

Среди общей скорби диссонансом прозвучали слова Таннера о том, что Сталин не мог быть другом Финляндии, поскольку он два раза нападал на нее. Их заклеймили как постыдный выпад военного преступника против хороших отношений между двумя странами.

В памятных речах звучало много фраз о глубокой, даже безграничной сталинской любви к людям, о его несравненной гениальности, но, как отметил профессор Энгман, в целом сегодня нет причины удивляться тому, что писалось в 1953 г. в совершенно иной ситуации. Вероятно, следует признать, что к Сталину все-таки уже испытывали какое-то восхищение и даже благодарность, так как самые худшие опасения финнов все же не подтвердились. В связи с уходом Сталина со сцены будущее и для Финляндии было покрыто мраком, и совершенно очевидно, что, наверное, продолжатель дела генералиссимусса, с точки зрения финнов, был бы подходящим вариантом.

Финляндия никогда полностью не испытала на себе сталинизма. Но так случилось не потому, что Сталин не хотел этого.

Этого не произошло главным образом благодаря собственным усилиям финнов, но необходимым условием для послевоенного мирного сосуществования была также и позиция Сталина.

Кекконен утверждал, что финский народ воздаст почести Сталину у гроба, и многие, вероятно, так и сделали Как у нации, у финнов были почти такие же основания почтить и память Гитлера. Без помощи, полученной от него во время войны, перевоспитание финнов пошло бы другим, вероятно менее мягким способом.