Сталинская эпоха. Экономика, репрессии, индустриализация. 1924–1954

Глава девятая ВОЗВРАЩЕНИЕ СОВЕТСКИХ ПЕРЕМЕЩЕННЫХ ЛИЦ В СССР 1944–1952 гг

Вопрос о возвращении на Родину советских военнопленных, насильно угнанных в Германию граждан СССР и беженцев является одним из наименее изученных в исторической литературе. Вплоть до конца 1980-х гг. документация по этому вопросу в нашей стране была засекречена. Отсутствие источниковой базы и, соответственно, объективной информации породило вокруг него много мифов. Это относится к ряду публикаций, издававшихся как на Западе, так и в нашей стране. Нередко можно встретить тенденциозный подбор фактов и предвзятое их толкование.

В настоящее время исследователи получили доступ к ранее закрытым источникам, среди которых особое место занимает документация образованного в октябре 1944 г. Управления уполномоченного Совета народных комиссаров (Совета министров) СССР по делам репатриации (это ведомство возглавлял генерал-полковник Ф. И. Голиков, бывший руководитель военной разведки). Эти материалы и послужили основным источником для автора. Кроме того, использованы документы Государственного Комитета Обороны (ГКО), Управления делами СНК (Совета министров) СССР, Секретариата НКВД/МВД СССР, ГУЛАГа, Отдела проверочнофильтрационных лагерей НКВД СССР, Отдела спецпоселений НКВД/ МВД СССР, 9-го управления МГБ СССР, Главного управления по борьбе с бандитизмом НКВД/МВД СССР.

Первой научной публикацией, основанной на материалах ранее закрытых архивных фондов, стала вышедшая в 1990 г. моя статья в журнале «История СССР». В последующие годы мной опубликован еще ряд статей. Активно подключились к изучению этой проблемы и другие исследователи – вышли в свет монография П. М. Поляна, статьи А. А. Шевякова и др.[478] В освещении проблемы репатриации советских перемещенных лиц многое зависит от ее видения самими авторами. Например, А. А. Шевяков и П. М. Полян в концептуальном плане являются антиподами: у первого присутствует апологетика политики руководства СССР; второй, напротив, склонен квалифицировать обязательную репатриацию как гуманитарное преступление. Шевяков рассматривает проблему с позиций советского государственника, а Полян – больше с позиций правозащитника. Оба критически относятся к политике англичан и американцев в этом вопросе, но с диаметрально противоположных позиций: Полян – считает, что они слишком много передали советским властям перемещенных лиц, которые не хотели возвращаться в СССР; Шевяков же, наоборот, обвиняет англо-американцев в том, что они не всех таковых выдали и тем самым допустили образование новой антисоветской эмиграции.

С моей же точки зрения, хотя во всей истории с репатриацией советских перемещенных лиц имели место элементы и насилия, и нарушения прав человека, и гуманитарного преступления, все же во главу угла следует поставить совсем другое. В своей основе, несмотря на все издержки, это была естественная и волнующая эпопея обретения Родины миллионами людей, насильственно лишенных ее чужеземными завоевателями.

Рассматриваемая проблема является сложной и противоречивой. Она имеет много аспектов, и осветить все их в рамках одной статьи невозможно даже в самой лаконичной форме. Поэтому остановимся на главных.

Ведомство, возглавляемое Ф. И. Голиковым, установило, что к концу войны осталось в живых около 5 млн советских граждан, оказавшихся за пределами Родины, из них свыше 3 млн находились в зоне действия союзников (Западная Германия, Франция, Италия и др.) и менее 2 млн – в зоне действия Красной Армии за границей (Восточная Германия, Польша, Чехословакия и другие страны). Большинство из них составляли «восточные рабочие» («остарбайтер»), т. е. советское гражданское население, угнанное на принудительные работы в Германию и другие страны. Уцелело также примерно 1,7 млн военнопленных, включая поступивших на военную или полицейскую службу к противнику. Сюда же входили сотни тысяч отступивших с немцами с территории СССР их пособников и всякого рода беженцев (часто с семьями). Всю эту массу людей принято называть «перемещенными лицами».

Ведомство Голикова пыталось установить общее количество советских граждан, оказавшихся за пределами СССР в годы войны (включая умерших и погибших на чужбине). В марте 1946 г. оно оценивало их численность в 6,8 млн человек[479], в число которых входили и гражданские лица и военнопленные. Выживших было, как уже говорилось, около 5 млн. Если исходить из этих данных, то до конца войны не дожили примерно 1,8 млн советских перемещенных лиц (6,8 млн – 5,0 млн). Мы склонны расценивать эту статистику как близкую к истине – если в определении общего числа советских граждан, оказавшихся за пределами СССР, и масштабов их смертности до окончания войны и есть какое-то занижение, то оно не может быть очень значительным.

Вопреки распространенному убеждению, в политике руководства СССР не существовало отождествления понятий «пленные» и «предатели». К предателям относили тех, кто именно таковыми и являлись (полицаи, каратели, зондеркомандовцы и т. д.), а на основную массу советских перемещенных лиц (включая военнопленных) такой ярлык не вешался. Приписываемое И. В. Сталину выражение – «у нас нет пленных, у нас есть предатели» – является басней, сочиненной в 1956 г. в писательско-публицистической среде на волне критики культа личности Сталина. Эта басня имеет широкое хождение в публицистике, художественных фильмах и художественной литературе, но в научной литературе по указанной причине, естественно, не используется. Заметим также, что в уголовном законодательстве СССР не фигурировало такое «преступление», как «сдача в плен». В статье 193 тогдашнего Уголовного Кодекса РСФСР в перечне воинских преступлений было зафиксировано: «Сдача в плен, не вызывавшаяся боевой обстановкой». И надо понимать, что понятия «сдача в плен» и «сдача в плен, не вызывавшаяся боевой обстановкой» – это далеко не синонимы.

Из документов ведомства Ф. И. Голикова можно заключить, что хотя высшее советское руководство осенью 1944 г. и было обеспокоено сообщениями из англо-американских источников о том, что большинство советских военнопленных будто бы враждебно настроено к советскому правительству и не желает возвращаться в СССР, достоверность этой информации подвергалась сильному сомнению. Исходили из того, что советские военнопленные, как правило, являлись лицами не буржуазно-помещичье-кулацкош происхождения, а выходцами из простых рабочих и крестьян, и у них вроде бы не должно было быть серьезных объективных причин для ненависти к советскому правительству. В дальнейшем из различных источников, в том числе по линии внешней и военной разведок, были получены подтверждения, что основная масса советских военнопленных и интернированных гражданских лиц желает возвратиться на Родину и остается просоветски настроенной. Вот, например, выдержка из письма начальника Главного разведывательного управления Красной Армии И. И. Ильичева на имя Ф. И. Голикова от 26 октября 1944 г.: «…Среди английских офицеров, работающих с русскими военнопленными в лагере Кэмптон Парк (пригород Лондона), имеется некий капитан Филипсон – русский белогвардеец, настоящая фамилия которого Солдатенков. Филипсон-Солдатенков производил большое количество допросов советских военнопленных с целью получения сведений о Красной Армии… Филипсон-Солдатенков утверждает, что основная масса русских пленных желает возвратиться в СССР и не является враждебно настроенной к Советскому правительству, хотя и опасается расследований, ожидающих их по возращении домой»[480]. Здесь речь вдет о тех советских пленных, которых англичане взяли в плен в бою, в немецкой военной форме.

Коллаборационисты имели сравнительно небольшой удельный вес в составе советских граждан, оказавшихся за пределами СССР. Подавляющее большинство советских граждан составляли лица, находившиеся в концлагерях, лагерях для военнопленных, арбайтлагерях, штрафлагерях и по месту жительства хозяев. Хотя они и подвергались усиленной идеологической обработке со стороны геббельсовской и власовской пропаганды, эффект от этого был весьма слабый. Им не удалось привить чувство ненависти ни к советским руководителям, ни к их союзникам – англоамериканским «плутократам». В их среде с удовлетворением воспринимались известия о победах Красной Армии и англо-американских войск. Этих людей, конечно, беспокоила вероятность того, что в случае возвращения в СССР у них могут быть неприятности по фактам расследования жизни и деятельности за границей, обстоятельств сдачи в плен и т. д., но больше всего их волновала совсем другая проблема: зная о негативном и подозрительном отношении правящих кругов СССР к «иностранщине» и к людям, побывавшим в ней, они опасались, что советское правительство не разрешит им вернуться на Родину. Большинство советских перемещенных лиц боялось не того, что им не разрешат остаться на Западе, а того, что им не разрешат вернуться в Советский Союз.

Приведем одно свидетельство. В докладной записке сотрудников торгпредства А. Синяка и М. Пашинина от 19 сентября 1944 г. на имя и.о. торгпреда СССР в Великобритании П. И. Соловьева говорилось: «Будучи в командировке во Франции с 13 по 17 сентября 1944 г., мы бьши свидетелями большого передвижения по дорогам Франции у Вердена русских людей, угнанных немцами в разное время из СССР. Эта процессия движущихся полузамученных людей в одиночку и группами, мужчин, женщин, детей и стариков представляет исключительно жалкую картину. Полуодетые, в лохмотьях, босые, в случайных головных уборах, до цилиндров включительно, без знания французского языка и Франции – движутся вереницы недавних немецких рабов, а сейчас фактически нищих людей, по направлению к Верденскому лагерю для русских… Из разговоров с отдельными группами людей установлено, что все они направляются американскими властями в город Верден, где для их приема организован специальный лагерь… Однако ни одного русского представителя нет ни в лагере, ни по дорогам… Зная об этом, американские солдаты и офицеры, а также французы задают довольно недвусмысленные вопросы о том, что мы (русские) предполагаем делать со своими людьми, почему нет наших представителей здесь и т. д. А сами пострадавшие, узнав, что мы русские, со слезами радости на глазах спрашивают: “Вы из комиссии приехали, чтобы увезти нас домой?”»[481].

В дни, когда бушевало пламя войны, освобожденные из фашистской неволи советские граждане, ожидая в транзитных лагерях отправки в СССР, стремились помочь родному государству тем, что было в их силах. Об этом свидетельствовала массовая кампания по сбору валюты и ценностей в Фонд обороны Родины, проведенная по инициативе самих репатриантов. В январе – марте 1945 г. в Италии только в одном лагере (лагерь «Святого Андрея») советские граждане собрали 206 тыс. лир. Во Франции в Фонд обороны Родины поступило от советских перемещенных лиц добровольных пожертвований в размере почти 4 млн франков[482].

На одном из транспортов с советскими военнопленными, отправленном в СССР союзниками в последние месяцы войны, было составлено коллективное письмо на имя И. В. Сталина. В нем говорилось: «Оказавшись снова свободными гражданами, находясь в пути на Родину, мы ежедневно, ежечасно повышаем свои военные знания, проводим строевые и тактические занятия. Мы всеми силами стремимся вернуться на Родину хорошо подготовленными красноармейцами, в совершенстве владеющими оружием. Наше единодушное желание – скорее расплатиться с проклятым Гитлером за все перенесенные нами страдания»[483].

Военнопленные 29-летний В. И. Губарев и 25-летний И. Е. Сидоров, находившиеся в английской зоне оккупации Германии, добровольно вызвались нести охранную службу. Проявив исключительную бдительность, они 21 мая 1945 г. задержали возле местечка Зидорф некую подозрительную личность и передали английским властям. Как вскоре выяснилось, задержанной ими «подозрительной личностью» оказался бывший рейхсфюрер СС Г. Гиммлер. После репатриации Губарев и Сидоров были призваны в Красную Армию и зачислены на службу в группу репатриации 2-й Ударной армии 2-го Белорусского фронта, где, как говорилось в характеристике, «показали себя дисциплинированными, исполнительными и выдержанными красноармейцами». Относительно дальнейшей судьбы этих двух репатриантов, арестовавших самого Гиммлера, побеспокоилось Управление уполномоченного Совмина СССР по делам репатриации: в мае 1946 г. за подписью начальника политпросве-тотдела Логунова в адрес начальника СПП г. Москвы полковника Горячева было направлено письмо, в котором предписывалось красноармейцев И. Е. Сидорова и В. И. Губарева демобилизовать из рядов Красной Армии и направить их «к постоянному месту жительства с соответствующими личными документами»[484].

Перед советским руководством проблема возвращения больших масс советских граждан, угнанных немцами и по другим причинам оказавшихся за пределами СССР, вплотную встала в августе 1944 г., когда части Красной Армии перешли государственную границу с Польшей. 24 августа 1944 г. вышло постановление Государственного Комитета Обороны (ГКО) № 6457сс, специально посвященное возвращению на Родину советских граждан, оказавшихся по разным причинам за пограничной линией между СССР и Польшей[485]. Из содержания этого постановления ГКО вытекало, что политика высшего советского руководства в данном вопросе была достаточно ясной и недвусмысленной, а именно: все эти советские граждане, безусловно, должны быть возвращены в СССР. В последние месяцы 1944 г. и в 1945 г. ГКО принял еще ряд постановлений, касавшихся репатриации советских граждан.

Таким образом, опасения находившихся в Германии и других странах перемещенных лиц, что советское правительство может не разрешить им вернуться на Родину, оказались напрасными. Советский Союз, понесший огромные людские потери, был остро заинтересован в их возвращении. Причем политическое руководство СССР задалось целью возвратить их всех без исключения, невзирая на желание части этих людей остаться на Западе. Репатриация была обязательной. Впоследствии принцип её добровольности, в виде исключения, был установлен только для двух категорий лиц, являвшихся к 22 июня 1941 г. подданными СССР: бессарабцев и буковинцев, принявших румынское подданство, и женщин, вышедших замуж за иностранцев и имевших от них детей.

4 октября 1944 г. СНК СССР принял постановление о назначении уполномоченного СНК СССР по делам репатриации советских граждан, его заместителей и помощников, а два дня спустя, 6 октября, – постановление о их деятельности[486]. 23 октября того же года постановлением СНК СССР были утверждены штат Управления уполномоченного СНК СССР по делам репатриации и штат заграничных представителей этого нового ведомства[487]. Располагалось оно в Москве по адресу: Кропоткинский пер., д. 7.

В начале ноября 1944 г. Ф. И. Голиков дал интервью корреспонденту ТАСС, в котором была изложена политика советского правительства по вопросам репатриации советских граждан. В нем, в частности, говорилось: «…Люди, враждебно настроенные к Советскому государству, пытаются обманом, провокацией и т. п. отравить сознание наших граждан и заставить их поверить чудовищной лжи, будто бы Советская Родина забыла их, отреклась от них и не считает их больше советскими гражданами. Эти люди запугивают наших соотечественников тем, что в случае возвращения их на Родину они будто бы подвергнутся репрессиям. Излишне опровергать такие нелепости. Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома, как сыны Родины. В советских кругах считают, что даже те из советских граждан, которые под германским насилием и террором совершили действия, противные интересам СССР, не будут привлечены к ответственности, если они станут честно выполнять свой долг по возвращении на Родину»[488]. Интервью Ф. И. Голикова впоследствии использовалось как официальное обращение Правительства СССР к военнопленным и интернированным гражданам.

В середине ноября 1944 г. интервью Голикова было распространено среди советских граждан, освобожденных Красной Армией и войсками союзников. Его содержание вызвало вздох облегчения, хотя полностью не сняло всех мучивших людей вопросов. 20 ноября в сводке Управления репатриации отмечалось: «Интервью Уполномоченного СНК СССР по делам репатриации, помещенное в печати 11.11.44 г., распространяется по лагерям и имеет благоприятные отзывы со стороны военнопленных и интернированных советских граждан как в Англии, Франции, Румынии, так и в других государствах»[489]. В конце 1944 г. представители Управления репатриации сообщали из Франции: «Наши люди смотрят на этот документ как на свое спасение и не хотят с ним расстаться… Основной вопрос, который больше всего мучил большинство наших граждан – “что их ждет по возращении домой”, – становится теперь для них полностью разрешенным, и сейчас этот вопрос слышать почти не приходится»[490]. В конце 1944 – начале 1945 г. интервью было издано отдельной листовкой (общим тиражом свыше 2 млн экз.) и широко распространялось среди репатриируемых. Эти листовки даже сбрасывались с самолетов над германской территорией в тех районах, где, по данным разведки, наблюдалась значительная концентрация советских военнопленных и «восточных рабочих». Тогда же началась подготовка к выпуску серии брошюр для советских граждан, находившихся в плену или угнанных в Германию. До 1 марта 1946 г. на русском языке было издано 19 названий общим тиражом 1,1 млн экз. Брошюры выходили также на украинском, белорусском, литовском, латышском и эстонском языках. В пропагандистской работе широко использовалась и наглядная агитация. Общий тираж специальных плакатов составил 105 тыс. экз.[491]

Несостоятельна легенда о том, что почти все репатрианты якобы были репрессированы. Подавляющее их большинство избежало каких-либо репрессий. Даже многие прямые пособники фашистов были удивлены тем, что в СССР с ними обошлись далеко не так жестоко, как они ожидали.

Приведем характерный пример. Летом 1944 г. при наступлении англоамериканских войск во Франции к ним попадало в плен большое количество немецких солдат и офицеров, которых обычно направляли в лагеря на территории Англии. Вскоре выяснилось, что часть этих пленных не понимает по-немецки и что это, оказывается, бывшие советские военнослужащие, попавшие в немецкий плен и поступившие затем на службу в немецкую армию. По статье 193 тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР за переход военнослужащих на сторону противника в военное время предусматривалось только одно наказание – смертная казнь с конфискацией имущества. Англичане знали об этом, тем не менее поставили в известность Москву об этих лицах и попросили забрать их в СССР. 31 октября 1944 г. 9907 репатриантов на двух английских кораблях были направлены в Мурманск, куда они прибыли 6 ноября[492]. Среди них высказывались предположения, что их расстреляют сразу же на мурманской пристани. Однако официальные представители объяснили, что советское правительство их простило и что они не только не будут расстреляны, но и вообще освобождаются от привлечения к уголовной ответственности за измену Родине. Больше года эти люди проходили проверку в спецлагере НКВД, а затем были направлены на 6-летнее спецпоселение. В 1952 г. большинство из них было освобождено, причем в их анкетах не значилось никакой судимости, а время работы на спецпоселении было зачтено в трудовой стаж.

Авторы, критикующие англо-американцев за насильственную выдачу Советскому Союзу этих людей, не улавливают одну тонкость в тогдашней психологии и мышлении английских и американских политиков и чиновников. А эта тонкость заключалась в том, что отнюдь не исключалась гипотеза, согласно которой попавшие к ним в плен в немецкой военной форме бывшие советские подданные на самом деле являются людьми Сталина и выполняют какую-то роль в его хитрой игре. Отсюда естественно рождалось стремление побыстрее очистить от них Западную Европу, а самый простой способ решения этой задачи был очевиден – вернуть их всех Сталину. Позднее англо-американцы отрешились от указанных подозрений, но до этого успели выдать советским властям немало активных противников большевизма и советской власти.

Советское руководство беспокоил сам факт наличия в руках союзников большого количества советских граждан. Еще сильнее оно опасалось того, что англичане и американцы могут предоставить им (или какой-то их части) статус политических беженцев и, хуже того, использовать впоследствии в антисоветских целях. Исходя из этого, а также чтобы перемещенные лица не боялись возвращения в СССР, советское руководство (во многом вразрез со своими прежними принципами) пошло на значительную либерализацию своей политики в отношении военнопленных и интернированных гражданских лиц, вплоть до обещания непривлечения к уголовной ответственности тех из них, кто поступил на военную службу к противнику. При этом подразумевалось, что эти последние совершили действия, противные интересам СССР, в результате германского насилия и террора. Это относилось и к упомянутым выше лицам, прибывшим 6 ноября 1944 г. в Мурманск, так как было известно, что они в массе своей поступили на военную службу к противнику, не выдержав пытки голодом и жестокого режима в гитлеровских лагерях.

Основная масса репатриантов проходила проверку и фильтрацию во фронтовых и армейских лагерях и сборно-пересыльных пунктах (СПП) Наркомата обороны (НКО) и проверочно-фильтрационных пунктах (ПФП) НКВД: часть военнопленных – в запасных воинских частях. Выявленные преступные элементы и «внушавшие подозрение» обычно направлялись для более тщательной проверки в спецлагеря НКВД, переименованные в феврале 1945 г. в проверочно-фильтрационные лагеря (ПФЛ) НКВД, а также в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) ГУЛАГа. Лица, проходившие проверку и фильтрацию в лагерях, СПП и запасных частях НКО и ПФП НКВД, в отличие от направленных в ПФЛ и ИТЛ, не являлись спецконтингентом НКВД. Большинство репатриантов, переданных в распоряжение НКВД (спецконтингент), составляли лица, запятнавшие себя прямым сотрудничеством с чужеземными завоевателями и подлежавшие по закону за переход на сторону противника в военное время самому суровому наказанию, вплоть до смертной казни. Однако на практике они отделывались чаще всего 6-летним спецпоселением и не привлекались к уголовной ответственности.

Согласно инструкциям, имевшимся у начальников ПФЛ и других проверочных органов, из числа репатриантов подлежали аресту и суду следующие лица: руководящий и командный состав органов полиции, «народной стражи», «народной милиции», «русской освободительной армии», национальных легионов и других подобных организаций; рядовые полицейские и рядовые участники перечисленных организаций, принимавшие участие в карательных экспедициях или проявлявшие активность при исполнении обязанностей; бывшие военнослужащие Красной Армии, добровольно перешедшие на сторону противника; бургомистры, крупные фашистские чиновники, сотрудники гестапо и других немецких карательных и разведывательных органов; сельские старосты, являвшиеся активными пособниками оккупантов[493].

Мы считаем своим долгом развеять имевший хождение в западной литературе миф о неких «расстрельных списках», «расстрелах» части репатриантов якобы сразу же по прибытии в советские сборные пункты и лагеря. Причем ни разу не было приведено какого-нибудь бесспорного доказательства, и эта версия целиком строилась на всякого рода предположениях, домыслах и слухах, которые даже косвенными уликами признать сложно. Особенно преуспел в этом мифотворчестве Н. Толстой в своей книге «Жертвы Ялты», вышедшей в 1977 г. на английском языке (переиздана в 1988 г. в Париже на русском языке). Сочиненные им басни о «расстрельных списках» и «расстрелах» подчас имели такую видимость правдоподобия, что даже видные профессиональные историки М. Геллер и А. Некрич попались на эту удочку и, ссылаясь на Н. Толстого, вполне серьезно написали: «Часть бывших советских пленных, доставленных на английских судах в Мурманск и Одессу, расстреливались войсками НКВД тут же в доках»[494]. Разумеется, это утверждение бездоказательное и, более того, не соответствующее истине. Нами изучен весьма большой массив источников по проблеме репатриации советских граждан – достаточный для того, чтобы твердо заявить: «расстрельных списков» не существовало, это – миф! Для примера приведем ситуацию с распределением 9907 репатриантов, поступивших 6 ноября 1944 г. в Мурманск: 18 человек арестованы органами СМЕРШ (но не для расстрела, а для ведения следствия), 81 больной помещен в мурманские госпитали, и все остальные (естественно, живыми) направлены по двум адресам – в Таллинский спецлагерь (ПФЛ) № 0316 и Зашеекский ПФП в Карело-Финской ССР[495].

Поначалу оставляла желать лучшего организация торжественных встреч возвращающихся на Родину советских граждан. Сцены встреч репатриантов в портах, носивших, мягко говоря, неторжественный и непраздничный характер, происходили на глазах английских и американских матросов. Свидетельства последних были использованы определенными кругами в антирепатриационной пропаганде среди советских людей, оказавшихся в зонах действия союзных войск. Вот что услышал, например, репатриант В. Оболенцев от одного английского моряка о встрече французских военнопленных, привезенных на его судне в Марсель, и встрече советских репатриантов в Одессе. «Французов встречают с музыкой, цветами и большой радостью… – рассказывал этот английский моряк. – А когда я привозил русских в Одессу, то пароход разгружали с 6 утра до 4 вечера, никто их не приветствовал, только жители Одессы, проходя мимо новоприбывших, бросали на них дикие взгляды. После разгрузки работники НКВД построили всех мужчин и увели куда-то на допросы. Оставшимся женщинам и детям, у которых были тяжелые вещи, пришлось всю ночь просидеть во дворе под открытым небом, ожидая, когда придут машины. Только на следующее утро, в 9 часов, пришли две старые русские машины. Несмотря на просьбу женщин, чтобы мужчины помогли им в погрузке, никакой помощи не было оказано, и женщинам самим пришлось грузить вещи»[496].

Сотрудники советских миссий по репатриации за рубежом находились в сложном положении при ответах на соответствующие вопросы перемещенных советских граждан. По настоянию Управления репатриации с июня 1945 г. были широко организованы торжественные встречи с цветами, музыкой и транспарантами «профильтрованных» и отпущенных к месту жительства репатриантов.

Договоренность об обязательной репатриации советских граждан была достигнута на Ялтинской встрече Сталина, Рузвельта и Черчилля в феврале 1945 г. Во время работы конференции 11 февраля 1945 г. были заключены двухсторонние советско-американское и советско-английское соглашения о взаимной репатриации советских, американских и английских граждан. Аналогичное соглашение с Францией было заключено 26 июня 1945 г.[497]

Репатриация была обязательной только для советских граждан. Все прочие лица (белогвардейцы и др.) обязательной репатриации не подлежали. Имели место исключения из этого правила, но в основном оно соблюдалось. Самым значительным исключением из этого правила была выдача англичанами Советскому Союзу казачьей армии атамана Краснова, состоявшей преимущественно из белогвардейцев.

В письме № 597/6 от 26 мая 1945 г. Л. П. Берия информировал И. В. Сталина и В. М. Молотова, что от англичан должно быть принято 40 тыс. человек, имея в виду красновских казаков. Никаких конкретных планов по их репрессированию тогда не существовало – они должны были пройти обычную для «спецконтингента НКВД» процедуру проверки и фильтрации. Планировалось направить их в лагеря, специально созданные в свое время для обслуживания угольной промышленности, в том числе 31 тыс. – в лагеря системы ОПФЛ – Отдела проверочно-фильтрационных лагерей НКВД СССР (Кизеловский ПФЛ № 0302 – 12 тыс., Прокопьевский ПФЛ № 0315 – 12 тыс., Кемеровский ПФЛ № 0314 – 7 тыс.) и 9 тыс. офицеров и немецких инструкторов – в Прокопьевский лагерь № 525 системы ГУП-ВИ (Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР). Такое распределение означало, что казачьи офицеры рассматривались как «чужие» наравне со взятыми в плен немцами, венграми, румынами и т. д., а рядовые казаки приравнены к «своим», т. е. к советским гражданам, проходившим в ПФЛ «государственную проверку». Фактически же от англичан было принято 46 тыс. человек (включая членов семей), причем казачьих офицеров и немецких инструкторов оказалось меньше, чем ожидалось. Поэтому в Прокопьевский лагерь № 525 ГУПВИ было направлено только около 5,5 тыс. человек, а в лагеря ОПФЛ – 40,5 тыс., из них в ПФЛ № 0302–14 тыс., ПФЛ № 0314–9,5 тыс. и ПФЛ № 0315 – 17 тыс.[498] Сам атаман Краснов и его ближайшее окружение впоследствии были приговорены к смертной казни.

Характер Ялтинских соглашений дал повод называть в различных публикациях советских перемещенных лиц «жертвами Ялты», а Рузвельта и Черчилля – соучастниками «преступника» Сталина. Но ведь тогда не вызывало никаких сомнений, что если кто и будет уклоняться от репатриации, то это прежде всего коллаборационисты. До осени 1945 г. настроение в английском и американском обществе было таково, что любой политик, покрывающий коллаборационистов (петэновцев, квислинговцев, власовцев и т. п.), сильно рисковал своей репутацией. Черчилль и Рузвельт просто не могли поступить иначе.

Однако со временем отношения между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции стали охлаждаться. Советские перемещенные лица, желающие найти убежище на Западе, постепенно трансформировались в сознании англичан и американцев из «квислинговцев» в «борцов против коммунизма». Руководители западных стран получили возможность, не рискуя вызвать гнев общественности, предоставлять им статус политических беженцев.

В СССР и на Западе были противоположные представления о праве человека на свободу выбора подданства. Если в США и Великобритании это право, безусловно, признавалось и было зафиксировано в законодательстве, то по законам СССР (что было внедрено в сознание населения) стремление сменить подданство или выражение эмигрантских настроений входили в перечень политических преступлений (ст. 58 тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР) вкупе со шпионажем, антисоветскими заговорами, вредительством, контрреволюционной агитацией и т. д. Безусловно, идя навстречу до осени 1945 г. советской стороне в вопросе об обязательной репатриации, англо-американское руководство преследовало и ряд своих практических целей. В частности, оно хотело, чтобы СССР вступил на их стороне в войну с Японией, и старалось лишний раз не раздражать Сталина, в том числе и в отношении советских перемещенных лиц. К тому же оно стремилось не давать повод Советскому Союзу для задержки у себя американских и английских военнослужащих, освобожденных из немецкого плена Красной Армией. Это были весьма веские причины, чтобы временно поступиться собственными принципами.

Принцип обязательности репатриации касался не только советских граждан. В соглашениях СССР с США, Великобританией и Францией был зафиксирован принцип взаимной обязательной репатриации, т. е. американские, английские и французские граждане, освобожденные из немецкого плена Красной Армией или по иным причинам оказавшиеся в советских оккупационных зонах, подлежали обязательной выдаче США, Великобритании и Франции независимо от того, хотят ли они этого или нет. В 1945–1946 гг. СССР передал 24 544 англичанина и 22 481 американца и в 1945–1951 гг. – 313 368 французов (включая пленных эльзасцев и лотарингцев). Подавляющее их большинство возвращалось на родину с радостью и воодушевлением, но существовала и небольшая прослойка невозвращенцев. В период их нахождения в советских сборных пунктах и лагерях в их среде был выявлен 19 091 коллаборационист (19 021 француз, 52 американца и 18 англичан), которые отнюдь не жаждали встречи с правосудием своих стран. Однако СССР, руководствуясь принципом взаимной обязательной репатриации, передал их всех французским, американским и английским властям[499].

Обязательность репатриации не следует понимать так, что чуть ли не все советские граждане были возвращены в СССР вопреки их желанию. Опираясь на многочисленные свидетельства (в частности, на такой массовый источник, как опросные листы и объяснительные записки репатриантов), можно смело утверждать, что не менее 80 % «восточников», т. е. жителей СССР в границах до 17 сентября 1939 г., в случае добровольности репатриации возвратились бы в СССР добровольно. Что касается «западников», т. е. жителей Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии, Правобережной Молдавии и Северной Буковины, то они существенно отличались от «восточников» по менталитету, морально-психологическому состоянию, политическим и ценностным ориентирам, и в их среде действительно значительно преобладали невозвращенцы. Те из них, кто оказался в зоне действий Красной Армии, были насильственно возвращены в СССР.

«Западников», оказавшихся в западных зонах, англо-американцы с самого начала освободили от обязательной репатриации: они передали советским властям только тех из них, которые сами этого хотели. Во время войны с Германией и в первые месяцы после ее окончания англо-американцы насильственно передавали Советскому Союзу «восточников» – невозвращенцев (преимущественно коллаборационистов), но с сентября – октября 1945 г. стали распространять принцип добровольности репатриации и на «восточников», окончательно перейдя на этот принцип с началом «холодной войны». По нашему мнению, если бы репатриация была добровольной, то численность советских граждан, не возвратившихся в СССР, составила бы не почти 0,5 млн, а, вероятно, около 1 млн, вряд ли больше.

В 1946–1947 гг. со стороны англо-американцев имели место рецидивы насильственной выдачи людей, не желавших возвращаться в СССР, в духе Ялтинских соглашений. Западные историки располагают конкретными фактами насильственной выдачи советских перемещенных лиц до апреля 1947 г. После этой даты таких фактов не выявлено. Следовательно, апрель 1947 г. является конечной хронологической гранью практического выполнения англо-американцами Ялтинских соглашений об обязательной репатриации советских граждан. По одним параметрам они свои обязательства недовыполнили, по другим – перевыполнили. «Недовыполнение» заключалось в том, что среди перемещенных лиц, не возвращенных в СССР, оказались десятки тысяч людей, являвшихся до 1 сентября 1939 г. советскими подданными, а «перевыполнение» – в том, что бывшие союзники передали советским властям ряд старых эмигрантов, прежде всего казаков-белогвардейцев, которых в соответствии с Ялтинскими соглашениями совсем не обязательно было выдавать. Англо-американцы предельно жестко соблюли свой принцип невыдачи «западников», однако в западной литературе бытует не подтвержденное бесспорными фактами утверждение, что будто бы Франция выдала СССР прибалтов в обмен на находившихся в советском плену эльзасцев и лотарингцев. По нашим данным, СССР в 1945 г. действительно передал Франции часть пленных эльзасцев и лотарингцев, но в обмен не на прибалтов, а на «власовцев», которых французы поначалу не хотели выдавать, собираясь судить их по своим законам как военных преступников, участвовавших в подавлении французского Сопротивления.

Это, в частности, отмечено в сводке Управления репатриации от 1 февраля 1945 г.: «Как видно из последней беседы тов. Богомолова (посол СССР во Франции. – В. З.) с французским министром по делам военнопленных Флене, французские власти склонны рассматривать наших людей бывших “власовцев” как военных преступников, подсудных французскому суду»[500]. Позднее эта проблема была урегулирована, и «власовцы» в соответствии с принципом обязательной репатриации были переданы СССР. Для самих «власовцев» это являлось подлинным спасением, так как у французского правосудия был настрой пустить их под нож гильотины, а в СССР они в массе своей после соответствующей проверки в ПФЛ или ИТЛ были направлены на спецпоселение сроком на 6 лет.

В зарубежной и отечественной литературе тем не менее имеет хождение не подтвержденное бесспорными фактами утверждение, что Франция будто бы насильственно передавала Советскому Союзу прибалтов и других «западников». Мы полагаем, что это заблуждение. У французов политика в этом вопросе была в принципе такой же, как у англичан и американцев, а именно: основополагающим критерием в определении советского гражданства и выявлении круга перемещенных лиц, подлежащих обязательной выдаче советским властям, являлось проживание до 1 сентября 1939 г. на территории СССР в его границах до этой даты. Так, военный губернатор французской зоны оккупации Австрии в беседе с советскими офицерами по репатриации, состоявшейся 23 ноября 1945 г., сказал: «У меня имеются от французского правительства указания, что советскими подданными считаются только те, кто жил в государственных границах СССР 1939 г.»[501].

До мая 1945 г. союзники передавали Советскому Союзу перемещенных лиц, как правило, привозя их на кораблях в советские морские порты (Мурманск, Одесса и др.). После капитуляции Германии встал вопрос о передаче репатриантов через линию соприкосновения советских и союзных войск в Германии и Австрии. Переговоры об этом велись 16–22 мая 1945 г. в г. Галле (Германия). Делегацию союзников возглавлял американский генерал Р. В. Баркер, советскую делегацию – генерал-лейтенант К. Д. Голубев, один из заместителей Ф. И. Голикова. 22 мая был подписан «План передачи через линию войск бывших военнопленных и гражданских лиц, освобожденных Красной Армией и войсками союзников»[502], и на следующий день, 23 мая, первые партии репатриантов были переправлены через линию соприкосновения войск[503].

В научной литературе и публицистике высказывалось немало мнений относительно того, почему англичане и американцы с явным энтузиазмом участвовали в насильственной выдаче Советскому Союзу сотен тысяч людей, которые не хотели и боялись туда возвращаться. Мнений много, но выпадает из поля зрения один важный аспект – это была грандиозная «этническая чистка» с целью недопущения образования в рамках западной цивилизации значительного русско-украинско-белорусского этнического компонента.

Во многих случаях оказывались бесполезными заявления от отдельных перемещенных лиц на имя английских и американских начальников с просьбой предоставить им гражданство США или Англии. В политдоне-сении Управления по делам репатриации ГСОВГ (Группы советских оккупационных войск в Германии) от 2 февраля 1946 г. были приведены тексты двух таких заявлений на имя коменданта г. Крефельд в английской зоне оккупации Австрии: «Честь имею просить Вас разрешить мне ходатайствовать перед Вами выехать мне совместно с семьей на постоянное местожительство в любимую вашу страну – великую Англию»; «Настоящим изъявляю желание выехать навсегда в Англию со своим семейством. Если это невозможно, то прошу оставить меня при действующей армии. Желаю остаться верноподданным Англии». Однако на английского коменданта это не возымело никакого действия: авторы этих заявлений среди прочих перемещенных лиц, подлежавших обязательной репатриации, были переданы советским властям[504]. Вероятно, они были неприятно поражены тем обстоятельством, что сотрудники контрразведки СМЕРШ оказались прекрасно информированными о их попытках получить английское гражданство. Под углом зрения тогдашнего советского законодательства эти лица являлись политическими преступниками (за одно только написание указанных заявлений), подлежавшими осуждению по 58-й статье.

Даже власти тех стран, где стояли советские оккупационные войска (Польша, Чехословакия и др.), проявляли явную заинтересованность в том, чтобы, используя принцип обязательной репатриации, как можно больше передать советским властям лиц, проживающих в их странах и являвшихся в прошлом гражданами СССР. Происходила «зачистка» от «иностранных элементов». Мотивация таких действий была достаточно прозрачной и понятной: дескать, если пока нет возможности избавиться от русских оккупационных войск, то хотя бы избавимся от русских перемещенных лиц. Польские, чехословацкие и австрийские власти по собственной инициативе доставляли на советские сборные пункты даже состоящих в гражданских браках с местными жителями советских женщин, а там, на сборных пунктах, толком не знали, как с ними поступать. Эта проблема даже стала фигурировать в квартальных планах работы ведомства Ф. И. Голикова. Так, в плане на второй квартал 1950 г. было записано: «Поставить на решение МИДа СССР вопрос о порядке репатриации в СССР женщин, состоящих в фактических браках с иностранцами, поскольку местные правительства эти браки не признают и права проживания на территории Польши, Чехословакии и Австрии не предоставляют, а в принудительном порядке доставляют их на сборный пункт»[505].

К началу 1950-х гг. страны, где стояли советские войска, были основательно «очищены» от советских перемещенных лиц. Например, на территории ГДР осталось только 150 советских граждан, из них женщин, вступивших в брак с немецкими гражданами и имевших от этого брака детей, – 61; больных, престарелых и нетранспортабельных – до 80 чел.; несколько детей-сирот советского подданства, усыновленных немцами[506]. К этому же времени почти полностью была «очищена» от перемещенных граждан СССР и советская зона оккупации Австрии, за исключением 35 женщин, вступивших в брак с австрийскими гражданами и имевших от них детей[507].

Массовая передача союзниками весной и летом 1945 г. советских граждан – «восточников» отнюдь не означала, что они никого из них не оставляли у себя. Уже в августе 1945 г. Управление уполномоченного СНК СССР по делам репатриации располагало сведениями, что в лагерях перемещенных лиц американские и английские службы развернули настоящую «охоту за умами». Из числа «восточников» вычленялись профессора, доценты, доктора и кандидаты наук, конструкторы, технологи и другие специалисты, с которыми велась активная агитационная работа с целью склонить их к отказу от возвращения в СССР[508]. Это происходило одновременно с насильственной передачей англо-американцами в руки НКВД власовцев, национальных легионеров и др., которые в массе своей имели начальное или неполное среднее школьное образование и, следовательно, были не способны усилить интеллектуальный потенциал западного мира.

Имеются сведения, говорящие о том, что англо-американцы позволили уклониться от обязательной репатриации из числа «восточников» ряду активных коллаборационистов – бывших руководителей и сотрудников разведывательных и контрразведывательных органов. Это наглядно видно на примере бывших офицеров 29-й русской гренадерской дивизии СС «Каминский» (её также называли 1-й русской дивизией СС). Дивизия так называлась по фамилии её командира бригадефюрера СС Б. В. Каминского (погиб в 20-х числах августа 1944 г.). Союзники выдали многих многих бывших офицеров-«каминцев». Среди выданных был, в частности, И. Д. Фролов – командир сводного полка дивизии СС «Каминский», участвовавшего в августе 1944 г. в подавлении Варшавского восстания и «отличившегося» своими зверствами и грабежами. Тем не менее два видных офицера-«каминца» не были выданы и тем самым избежали обязательной репатриации – бывший начальник разведки дивизии Б. А. Костенко и бывший начальник контрразведки Ф. А. Капка-ев. Было бы наивно объяснять данный факт случайным стечением обстоятельств. По этому поводу исследователи Д. А. Жуков и И. И. Ковтун справедливо констатировали: «Это не вызывает удивления, поскольку западные – в первую очередь американские – спецслужбы с большой охотой пользовались услугами бывших нацистских и коллаборационистских бойцов “невидимого фронта”»[509].

18 января 1945 г. Военным советам фронтов и военных округов была дана директива начальника тыла Красной Армии и уполномоченного СНК СССР по делам репатриации, согласно которой военнопленные и гражданские лица, освобожденные Красной Армией, подлежали направлению:

– военнослужащие Красной Армии (рядовой и сержантский состав), находившиеся в плену, – в армейские СПП, после проверки в них установленным порядком – в армейские и фронтовые запасные части;

– офицерский состав, находившийся в плену, – в спецлагеря НКВД;

– служившие в немецкой армии и специальных строевых немецких формированиях, власовцы, полицейские и другие лица, вызывающие подозрение, – в спецлагеря НКВД;

– гражданское население – во фронтовые СПП и пограничные ПФП НКВД; из них, после проверки, мужчины призывного возраста – в запасные части фронтов или военных округов, остальные – к месту постоянного жительства (с запретом направления в Москву, Ленинград и Киев);

– жители приграничных областей – в ПФП НКВД;

– дети-сироты – в детские учреждения Наркомпросов и Наркомздра-вов союзных республик[510].

Растущий поток репатриантов требовал ускорять их проверку, хотя бы в отношении «не вызывающих подозрений». В директиве НКВД – НКГБ СССР, адресованной в феврале 1945 г. НКВД и НКГБ Украины, Белоруссии, Литвы и Молдавии, Главному управлению погранвойск НКВД СССР и Главному управлению НКВД СССР по охране тыла действующей Красной Армии, в частности, указывалось: «В связи с успешным наступлением Красной Армии ожидается наплыв на проверочно-фильтрационные пункты НКВД возвращаемых на Родину советских граждан, находившихся в немецком плену и на каторжных работах в Германии… Разрешаем производить упрощенную проверку в 5-дневный срок в отношении стариков, старух и женщин с детьми, с немедленным направлением их к постоянному месту жительства. Мужчин, вызывающих подозрение и требующих более длительной проверки, – немедленно направлять в спецлагеря НКВД»[511].

После капитуляции Германии началось массовое возвращение граждан, насильственно оторванных от Родины. Едва советские и союзные войска сомкнули тиски, окончательно раздавив гитлеровский вермахт, советские люди стихийно хлынули по всем дорогам на восток. Большинство их оказалось в зоне действия англо-американских войск, и сразу же после капитуляции Германии началась подготовка к приему советских граждан от союзников. Ее содержание изложено в справке, подготовленной в середине мая 1945 г. в НКВД СССР, которая приведена ниже (с сокращениями):

1. Всего организуется по директиве Ставки (№ 11086 от 11 мая 1945 г.) лагерей для приема репатриируемых советских граждан, освобожденных союзными войсками, – 100 на 10 ООО каждый, в том числе:

1-й Белорусский фронт – 30;

2-й Белорусский фронт– 15;

1-й Украинский фронт – 30;

2-й Украинский фронт– 10;

3-й Украинский фронт – 10;

4-й Украинский фронт – 5.

2. Проверка Ставкой возложена:

а) бывших военнослужащих Красной Армии – на органы СМЕРШ;

б) гражданских лиц – на проверочные комиссии представителями НКВД, НКГБ и СМЕРШ под председательством представителя НКВД.

3. Для приема и проверки гражданских лиц на фронтах в составе 100 лагерей выделяется 30 лагерей, в которые и будут направляться все гражданские лица для проверки, в том числе:

– на 1 – м Белорусском фронте – 9;

– на 2-м Белорусском фронте – 5;

– на 1-м Украинском фронте – 8;

– на 2-м Украинском фронте – 3;

– на 3-м Украинском фронте – 3;

– на 4-м Украинском фронте – 2.

На этих же фронтах имеется 46 сборных пунктов для приема советских граждан, освобожденных советскими войсками, в том числе:

1-й Белорусский фронт – 10;

2-й Белорусский фронт – 6;

1-й Украинский фронт – 15;

2-й Украинский фронт – 6;

3-й Украинский фронт – 5;

4-й Украинский фронт – 4.

4. Руководство работой проверочных комиссий возложено приказом НКВД СССР от 14 мая на уполномоченных НКВД СССР по фронтам, а там, где таковых нет, – на начальников войск охраны тылов…

6. Для пропуска репатриантов установлено 9 пунктов, из них 7 – Вис-мар, Кравлетц, Пархим, Магдебург, Дессау, Торгау и Риза. Остальные два будет назначены позже.

Начало приема советских граждан намечено с 21–22 мая по 3000–5000 на каждом пункте.

7. Товарищ Берия написал в ГОКО письмо с предложением не задерживать репатриантов во фронтовых лагерях больше 10 дней. После регистрации все советские граждане подлежат направлению к месту постоянного жительства, где органы НКВД и НКГБ будут обязаны их в последующем проверить.

Военные подлежат направлению в запасные части НКО[512].

22 мая 1945 г. ГКО принял постановление, устанавливавшее 10-дневный срок регистрации и проверки гражданских репатриантов и отправки их по месту жительства[513]. Практика показала, что этот срок оказался нереальным, и они находились в лагерях и СПП, как правило, 1–2 месяца и даже дольше. К 30 мая 1945 г. общая емкость лагерей и СПП была доведена до 1,3 млн человек[514]. Никакой разницы между лагерями и СПП не было. В данном случае термин «лагерь» означал не место заключения, а сборный пункт, равно как и СПП. Большинство этих сборных пунктов находились за границей (в Германии, Австрии, Польше, Румынии и др.).

Создание сети лагерей и СПП диктовалось не только необходимостью тщательной проверки перемещенных лиц и выявлением в их среде преступных элементов, но и рядом другим причин. Концентрацией в сборных пунктах распыленных чуть ли не по всей Европе масс перемещенных лиц значительно облегчалась задача поставки их на централизованное продовольственное снабжение (репатрианты от момента поступления в лагеря и СПП до прибытия на место жительства получали паек, соответствующий нормам питания личного состава тыловых частей Красной Армии)[515]. До августа 1945 г. часть репатриантов проживала на частных квартирах вблизи СПП и лагерей, но характер их взаимоотношений с местными жителями заставил переместить их в лагеря и СПП, дабы уберечь от соблазна устраивать самосуды над местным немецким, австрийским и другим населением. С медицинской точки зрения предварительная изоляция репатриантов перед отправкой в СССР была совершенно необходима, так как в их среде были распространены различные инфекционные заболевания.

Укомплектованность лагерей и СПП медицинскими работниками считалась достаточной. Судя по их отчетам, им удалось значительно снизить уровень заболеваемости у репатриантов за время их нахождения в лагерях и СПП; в частности, по сыпному тифу – в 3 раза, по брюшному тифу и дизентерии – в 10 раз, а по венерическим болезням – в 16 раз[516].

Организация сети лагерей и сборных пунктов преследовала также цель придать процессу репатриации организованные формы, не допустить анархии в этом деле. Во многом теми же мотивами руководствовались англичане и американцы, организовавшие в своих зонах оккупации широкую сеть лагерей для перемещенных лиц. В любом случае, сосредоточение больших масс людей в указанных лагерях и сборных пунктах не может быть квалифицировано как политическая репрессия.

Что касается побегов из лагерей и СПП, то таковые имели место, но не носили массового характера. Бежали в основном те, кто подлежал отправке в ПФЛ или преданию суду. Часть беглых репатриантов летом и в начале осени 1945 г. объединилась в довольно опасные бандгруппы, терроризировавшие местное (немецкое, австрийское, польское, румынское) население. К октябрю 1945 г. все эти бандгруппы были ликвидированы охранными войсками НКВД[517].

Грабежи и насилия над немецким населением со стороны советских перемещенных лиц всё решительней пресекались. Многие уличенные в этом были отданы под суд военного трибунала. Так, в г. Рыбнитц шайка грабителей из числа репатриантов лагеря № 208 в количестве шести человек была арестована и осуждена военным трибуналом. Такая же участь постигла в Ростоке и группу грабителей (шесть человек) из числа репатриантов лагеря № 210[518].

Как ни странно, многие прибывшие от союзников репатрианты, недовольные тем, что советская администрация не позволяет им грабить немецкое население и издеваться над ним, ставили в пример англичан и американцев, которые, по их уверениям, якобы позволяли им это делать. Так, в политдонесении Управления по делам репатриации ГСОВГ от 2 февраля 1946 г. отмечалось: «Многие репатрианты, прибывшие в лагери в июне – июле 1945 года, были настроены грабить местное немецкое население.

Надо сказать, что имелась масса случаев, когда репатрианты рассказывали, что американцы, англичане в некоторых городах не только не наказывали за грабеж немецкого населения, но и сами натравливали на это советских людей. Репатриант ДЕМИН А. Ф., лагерь № 210, уроженец Ленинградской области, 1927 г. рождения однажды заявил: “Нам союзники позволяли грабить немцев, они позволяли любого немца превратить в лепёшку и даже поощряли это и никого не наказывали. А вот прибыли к вам в лагерь, так нам не разрешают поиздеваться над немцами”»[519].

Сотрудников проверочно-фильтрационных комиссий и Управления репатриации, общавшихся с перемещенными лицами, несколько удивлял охватывавший некоторых из числа последних страх перед перспективой возвращения в родной город или село. А ведь зачастую эти люди больше страшились не НКВД – МВД, а угрозы самочинной расправы, т. е. линчевания со стороны местного советского населения, испытывавшего ненависть к пособникам фашистских оккупантов. Например, в политдонесении Управления по делам репатриации ЦГСВ (Центральной группы советских войск) от 24 января 1946 г. отмечалось: «…Некоторые не спешат домой еще и потому, что скомпрометировали себя перед односельчанами своими связями с немцами. Репатриант Просолов, пойманный при попытке к дезертирству, в беседе с заместителем по политчасти 300 лагеря майором т. Вовченко заявил: “Я думал, что мне дадут лет 5–10 и буду работать, оказалось же, что мне надо ехать домой, а там меня убьют односельчане без всякого суда”. Один репатриант, узнав о том, что его должны отправить в родное село, покончил жизнь самоубийством, скрыв свою фамилию. Следует отметить, что лишь незначительное число репатриантов страшится того, что их отправляют в родные места. Большинство же советских граждан довольны тем, что их отправляют по месту жительства…»[520]

Из этого документа явствует, что среди репатриантов было незначительное число лиц, боявшихся самочинных расправ (линчевания) в случае возвращения их в родные места. А в рядах невозвращенцев, уклонившихся от обязательной репатриации, удельный вес таковых, безусловно, был на порядок выше. Для них уверения официальных советских представителей, что в случае отсутствия серьезной вины перед Родиной им нечего опасаться по возвращении в СССР, были явно недостаточны. Здесь речь шла не столько о вероятности ареста и осуждения, сколько о том, способны ли органы НКВД – МВД и НКГБ – МГБ защитить их от линчевания.

В этом плане опасения части перемещенных лиц были весьма небезосновательными. Именно этой проблеме была посвящена директива НКВД – НКГБ СССР № 194/119 от 3 ноября 1945 г., но в ней ни слова не говорилось о выявлении и наказании организаторов и исполнителей самочинных расправ над репатриантами. Напротив, эта директива предписывала «при возникновении попыток со стороны местного населения к организации самочинной расправы с антисоветскими элементами из числа репатриантов, органам НКВД – НКГБ немедленно обеспечивать изоляцию таких лиц и проведение по их делу необходимых оперативно-следственных мероприятий»[521]. Короче, из смысла директивы № 194/119 вытекало, что аресту и ведению следствия подлежали потенциальные жертвы линчевания, а отнюдь не их потенциальные убийцы.

Многие активные коллаборационисты, хорошо знавшие немецкий язык, пытались «раствориться» в массе немецких военнопленных. Для них это был неплохой способ уйти от ответственности за измену Родине. Поэтому выявлять таковых приходилось не только в лагерях и сборных пунктах для советских репатриантов, но и лагерях ГУПВИ (Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД – МВД СССР), где содержались немецкие и другие иностранные военнопленные. Здесь требовалась довольно тонкая агентурно-оперативная работа, так как лица, замаскировавшиеся под немецких военнопленных, отлично говорили по-немецки (иначе они не могли бы выдавать себя за немцев), и разоблачить их было весьма непросто. Например, в лагере ГУПВИ № 417 (Днепропетровская обл.) в поле зрения оперативных работников попал обер-лейтенант Э. Колитц, который, по сообщениям агентуры из среды военнопленных, имел по крайней мере три странности: во-первых, называл себя немцем, но ощущался едва уловимый иностранный акцент; во-вторых, называл себя берлинцем, но очень плохо разбирался в топонимике Берлина и не знал названий ряда кафе, ресторанов и т. п., хорошо известных каждому настоящему берлинцу; в-третьих, уверял, что не знает русского языка, но однажды во сне говорил по-русски. В результате проведенного расследования выяснилось: под личиной немецкого обер-лейтенанта Э. Колитца скрывается советский гражданин Б. Б. Перлов, который до войны работал в Москве, потом, будучи призванным в Красную Армию, добровольно перешел на сторону немцев, служил у них сначала переводчиком, а затем заместителем начальника группы тайной полевой полиции (ГФП), вербовал агентуру, допрашивал советских военнопленных, принимал активное участие в карательных операциях на территории Харьковской и Воронежской областей, где разыскивался как военный преступник[522].

До июня 1946 г. среди военнопленных германской армии, содержавшихся в лагерях ГУПВИ, было выявлено и арестовано 1334 изменников Родине – граждан СССР, из них на указанную дату 1083 человека были осуждены военными трибуналами. Среди разоблаченных изменников Родине, выдававших себя за немецких военнопленных, оказались, в частности, бывший старший лейтенант Красной Армии В. М. Глушаков, бывший секретарь райкома ВКП(б) г. Вязьмы Д. Н. Сахаров, бывший уполномоченный СНК Украинской ССР по эвакуации скота И. Н. Дворниченко и др. В докладной записке от 19 июня 1946 г. министр внутренних дел СССР С. Н. Круглов довел эту информацию до сведения И. В. Сталина, В. М. Молотова и Л. П. Берии[523].

Имели место факты, когда некоторые иностранцы по каким-то причинам маскировались под советских перемещенных лиц и по вымышленным фамилиям и подложным документам в качестве «советских репатриантов» прибывали в СССР. Так, проходившая проверку в ПФП № 226 (Бранденбург) репатриантка Ю. Е. Левина (по паспорту якобы латышка, уроженка Риги) получила разрешение на въезд в СССР и поселилась в Харькове; позднее выяснилось, что никакая она не Левина, а уроженка г. Цвиккау в Германии У. Г. Мюнстер, по национальности немка (паспорт же на имя Ю. Е. Левиной она приобрела на «черном рынке» в Германии еще до поступления в ПФП № 226). В 1951 г. Главное управление милиции МВД СССР располагало сведениями, что только в Украине, Белоруссии, Литве, Латвии, Эстонии и Молдавии проживает 220 «советских репатриантов», в действительности являвшихся иностранцами и никогда ранее не проживавших в СССР[524].

Сотрудники органов НКВД, НКГБ и контрразведки СМЕРШ, проводившие проверку и фильтрацию репатриантов, опасались, что довольно длительное бесконтрольное пребывание за границей могло серьезно повлиять на их мировоззрение и политические настроения. Однако в процессе общения с репатриантами эти опасения в значительной мере рассеивались. Так, в докладе командования войск НКВД по охране тыла Центральной группы советских войск от 26 октября 1945 г. отмечалось: «Политнастрое-ние репатриируемых советских граждан в подавляющем большинстве здоровое, характеризуется огромным желанием скорее приехать домой – в СССР. Проявлялся повсеместно значительный интерес и желание узнать, что нового в жизни в СССР, скорее принять участие в работе по ликвидации разрушений, вызванных войной, и укреплению экономики Советского государства»[525]. В августе 1945 г. при известии о начавшейся войне с Японией только в одном лагере № 269 3150 репатриантов подали заявления с просьбой отправить их на фронт[526].

Во многих документах ведомства Ф. И. Голикова и проверочнофильтрационных комиссий отмечалось, что у репатриантов нет «круговой поруки» и они не покрывают преступников. Более того, у них существовало массовое стремление к выявлению и разоблачению замаскировавшихся в их среде военных преступников и прочих активных пособников врага. «Большое количество таких лиц, – говорилось в одном из документов СВАГ (Советской военной администрации в Германии), где речь шла о положении репатриантов в лагерях и СПП, – было разоблачено самими репатриантами и передано в органы “СМЕРШ”»[527].

Позднее, когда волна просоветски настроенных репатриантов схлынула, оценки и тональность в отношении вновь прибывших репатриантов существенно изменились. В письме Ф. И. Голикова от 1 октября 1947 г., адресованном министрам госбезопасности и внутренних дел B.C. Абакумову и С. Н. Круглову, отмечалось: «В настоящее время репатриация советских граждан из английской и американской зон оккупации в Германии имеет совершенно отличительные черты от репатриации, проводимой ранее. Во-первых, в наши лагери поступают люди, имевшие в большинстве случаев вину перед Родиной; во-вторых, они длительное время находились и находятся на территории английского и американского влияния, подвергались там и подвергаются интенсивному воздействию всевозможных антисоветских организаций и комитетов, свивших себе гнезда в западных зонах Германии и Австрии. Кроме того, из Англии в настоящее время поступают в лагеря советские граждане, служившие в армии Андерса. За 1947 г. принято в лагеря советских граждан из английской и американской зон – 3269 чел. репатриантов и 988 чел., служивших в армии Андерса. Нет сомнения, что среди этих граждан прибывают в СССР подготовленные разведчики, террористы, агитаторы, прошедшие соответствующие школы в капиталистических странах»[528].

По статистике ведомства Ф. И. Голикова, к 1 марта 1946 г. было репатриировано 5 352 963 советских гражданина (3 527 189 гражданских и 1 825 774 военнопленных). Однако из этого числа следует вычесть 1 153 475 человек (867 176 гражданских и 286 299 военнопленных), которые фактически не являлись репатриантами, так как не были за границей. Их правильнее называть внутренними перемещенными лицами (имеется в виду перемещение внутри СССР). Среди них преобладали «восточники», которых во время войны по разным причинам судьба забросила в Прибалтику, Западную Украину, Западную Белоруссию и другие западные районы СССР. 831 951 внутреннее перемещенное лицо (165 644 мужчины, 353 043 женщины и 313 264 детей) было направлено к месту жительства (831 635 гражданских и 316 военнопленных), 254 773 – призвано в армию (26 705 гражданских и 228 068 военнопленных) и 66 751 – спецкон-тингент НКВД (8836 гражданских и 57 915 военнопленных)[529]. В таблице 1 представлена динамика поступления в 1944–1952 гг. «репатриантов» (в интерпретации ведомства Голикова) с делением их на настоящих репатриантов и внутренних перемещенных лиц.

^{* Включая репатриантов – немцев (советских граждан), крымских татар, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев и некоторых других, направленных на спецпоселение. Репатриированных из Финляндии интегрманландцев, вопреки обещаниям отправить их на родину в Ленинградскую область, насильственно расселили в Великолукской, Калининской, Ярославской, Псковской и Новгородской областях. Репатрианты, умершие в период нахождения их в лагерях, сборнопересыльных, проверочно-фильтрационных и других сборных и проверочных пунктах, включены в число направленных к месту жительства.}

Надо сказать, что в период немецкой оккупации внутренние перемещенные лица являлись объектом безжалостной эксплуатации не только со стороны гитлеровцев, но в ряде случаев и со стороны зажиточных слоев местного «западнического» населения. Например, в донесении политпросветотдела Управления уполномоченного СНК СССР по делам репатриации от 28 ноября 1944 г. на имя Ф. И. Голикова говорилось: «В Литве много советских граждан из Ленинградской области, насильно вывезенных немцами, работали у кулаков. “Хозяева” более года не оплачивали труд и сейчас платить отказываются»[533]. В Литве, Латвии и Эстонии было учтено 283 407 внутренних перемещенных лиц (227 044 гражданских и 56 363 военнопленных), в других западных регионах СССР–870 068 (соответственно 640 132 и 229 936)[534]. Не все они захотели вернуться в родные места, и образовалась специфическая прослойка «внутренних невозвращенцев». Так, по данным на 1 июня 1946 г., в Латвии остались на жительстве 11 947 внутренних перемещенных лиц[535].

Таким образом, в действительности на 1 марта 1946 г. насчитывалось 4 199 488 репатриантов (2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных), из них 2 352 686 поступили из зон действия союзников, включая Швейцарию (1 392 647 гражданских и 960 039 военнопленных) и 1 846 802 – из зон действия Красной Армии за границей, включая Швецию (1 267 366 гражданских и 579 436 военнопленных). Их национальный состав представлен в таблице 2, а результаты проверки и фильтрации – в таблице 3. Кроме того, в таблице 4 показано детальное членение репатриантов (по численности и удельному весу) на военнопленных и гражданских лиц.

Массовая репатриация фактически завершилась в первой половине 1946 г. В последующие годы репатриация резко пошла на убыль. До 1 июля 1952 г. было репатриировано 4 305 035 советских граждан, из них 162 403 – в 1944 г., 3 888 721 – в 1945 г., 195 273 – в 1946 г., 30 346 – в 1947 г., 14 272 – в 1948 г., 6542 – в 1949 г., 4527 – в 1950 г., 2297 – в 1951 и 654 – в январе – июне 1952 г.[537] Из общего числа репатриированных до 1 июля 1952 г. советских граждан 3 222 545 поступило из Германии, 332 792–из Австрии, 137856–Румынии, 123 267–Франции, 102278 – Польши, 101 359 – Финляндии, 84 777 – Норвегии, 54 350 – Италии, 42 706–Чехословакии, 27 967–Англии, 26 268 – Югославии, 13 614 – Бельгии, 9872 – Швейцарии, 7835 – Дании, 4070 – США, 3806 – Болгарии, 3429 – Венгрии, 3409 – Швеции, 1404 – Греции, 824 – Албании и 544 – из других стран[538]. Более детально эта статистика представлена в таблице 5.

Таким образом, к 1952 г. по линии органов репатриации в СССР было возвращено свыше 4,3 млн советских граждан. В это число не включены депортированные советские граждане (военнопленные и гражданские), которые во второй половине 1941 – первой половине 1944 г. совершили удачные побеги из-за границы в СССР, а также порядка 150 тыс. потерявших работоспособность «восточных рабочих», которых немцы в 1942–1943 гг. возвратили на оккупированную ими территорию СССР[539]. Репатриация, хоть и в крайне незначительных размерах, продолжалась и после 1952 г. С учетом всего этого, общее число советских граждан, оказавшихся вследствие войны за границей и возвращенных впоследствии в СССР, оценивается величиной примерно в 4,5 млн человек.

Вся статистика ведомства Ф. И. Голикова, которая является официальной, строилась на скрупулезном суммировании лиц, прошедших регистрацию во всех сборных и проверочных лагерях и пунктах. Следовательно, она, эта статистика, не учитывает репатриантов, пробравшихся из-за границы домой нелегально, в обход всех фильтрприемников. По сведениям 1-го спецотдела МВД СССР, на 1 января 1948 г. среди 2 069 550 учтенных в местах их жительства репатриантов числилось 152 473 человека (7,4 %), не проходивших регистрацию в сборно-пересыльных пунктах и лагерях для репатриированных[540]. Это только выявленные к началу 1948 г. нелегальные репатрианты. А сколько было невыявленных, сумевших скрыть факт своего пребывания за границей? Об этом даже приблизительно трудно что-либо сказать.

В статистике репатриированных советских граждан из Германии имеются некоторые противоречия. Если исходить из числа поступивших к 1 июля 1952 г. из всех четырех оккупационных зон Германии (из советской зоны – 886 286, английской – 1 073 545, американской – 1 039 032, французской – 84 416), то в сумме получается не 3 222 545, а 3 083 279 человек. Недостающие 139 266 человек в источнике названы как прибывшие «из СПП и лагерей»[541], без указания стран, откуда они были репатриированы. Причем из контекста ясно, что это, во-первых, не внутренние перемещенные лица и, во-вторых, не переданные союзниками, т. е. речь идет о людях, находившихся за пределами СССР в странах, где стояли советские войска. Мы включили эти 139 266 человек в число репатриированных из советской зоны оккупации Германии, исходя из того, что значительная их часть, безусловно, поступила из бывших германских территорий (Восточная Пруссия и другие), отошедших к СССР и Польше. В ходе дальнейшего исследования возможна корректировка этой статистики в сторону уменьшения на несколько десятков тысяч человек поступивших из Германии и соответствующего увеличения количества репатриированных из Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии.

Примерно с октября 1945 г. повсеместно в лагерях перемещенных лиц в западных зонах стали численно преобладать невозвращенцы (основная масса возвращенцев уже была в СССР), настроенные, как правило, враждебно и агрессивно к любому человеку, заподозренному в намерении возвратиться в СССР. С плюрализмом мнений у них было туговато, и они решительно и беспощадно искореняли «инакомыслие» в основном посредством такого старого как мир и банального способа, как мордобой. Советские граждане, подавшие заявления о репатриации в СССР, еще некоторое время вынуждены были находиться в лагерях перемещенных лиц, ожидая оформления документов на выезд, и нередко становились жертвами экзекуций, издевательств и глумлений не только со стороны антисоветчиков-невозвращенцев, но и со стороны венгров-хортистов, югославов-четников и прочих находившихся в этих лагерях антисоветских элементов[542].

Решившиеся вернуться на Родину «западники» нередко чрезвычайно удивлялись, когда при общении с советскими должностными лицами выясняли, что те являлись выходцами из простых рабочих и крестьян. Приведем характерный пример. В августе 1946 г. в лагере № 312 в Гродно сотрудник ведомства Ф. И. Голикова майор Гурьев беседовал с группой репатриантов, которые никогда не были гражданами СССР, а еще в 1920-е – 1930-е гг., будучи подданными Польши, уехали на заработки во Францию. Они, узнав, что майор Гурьев – в прошлом шахтёр, сначала не верили этому. Затем, испытав его по вопросам напластования, техники и способов разработки угля, очень удивлялись, что в СССР из рабочих вышли командиры Красной Армии, администраторы, научные сотрудники, артисты, инженеры и другие работники умственного труда. Репатриант И. А. Брозовский (1897 года рождения, белорус) заявил, что за 15 лет работы шахтёром во Франции «сменил десятки шахт, но нигде не встречал, чтобы из шахтёров кто-нибудь выбился в люди. Самое большее – десятник или надсмотрщик. Значит, правда, что Советское государство – государство рабочих и крестьян. Я искренне рад, что хотя под старость приехал в свою рабочую страну…»[543].

По данным на 1 января 1952 г., ведомство Ф. И. Голикова определяло численность так называемой «второй эмиграции» в 451 561 человек (в это число не вошли бывшие советские немцы, ставшие гражданами ФРГ и Австрии, бессарабцы и буковинцы, принявшие румынское подданство, и некоторые другие), среди которых было 144 934 украинца, 109 214 латышей, 63 401 литовец, 58 924 эстонца, 31 704 русских, 9856 белорусов и 33 528 прочих. Среди украинцев и белорусов преобладали выходцы из западных областей Украины и Белоруссии. «Вторая эмиграция» более чем на ¾¼ состояла из «западников» и менее чем на ¾ – из «восточников». В начале 1952 г. расселение «вторых эмигрантов» по странам мира выглядело так: Западная Германия – 84 825, западные зоны Австрии – 18 891, Англия – 100 036, Австралия – 50 307, Канада–38 681, США – 35 251, Швеция – 27 570, Франция – 19 675, Бельгия – 14 729, Аргентина – 7085, Финляндия – 6961, Бразилия – 3710, Венесуэла – 2804, Голландия – 2723, Норвегия – 2619, другие страны – 36 694 человека[546].

Политическое руководство СССР на протяжении второй половины 1940-х и первой половины 1950-х гг. не теряло надежды их репатриировать, продолжая твердо придерживаться принципа обязательной репатриации советских граждан (включая «западников»). Более того, советская дипломатия прилагала большие усилия, чтобы в этом вопросе склонить на свою сторону мировое общественное мнение. Так, 15 декабря 1946 г. А. А.Громыко, выступая на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, заявил: «Мероприятия по перемещению беженцев и перемещенных лиц в другие страны, во-первых, создают условия, при которых военные преступники, квислинги, предатели легко укрываются от наказаний. Во-вторых, даже с чисто гуманной точки зрения нельзя считать правильным поощрение переселения в другие страны, поскольку такое переселение обрекает беженцев на безотрадное существование, вдали от родины, в условиях всякого рода дискриминации»[547]. В этой фразе были приведены основные аргументы, на основании которых СССР продолжал твердо придерживаться политики обязательной репатриации перемещенных лиц, и, кроме того, сформулирована концепция, призванная придать позиции СССР гуманистическое содержание.

^{** В число репатриированных из советской зоны оккупации Германии включены 139 266 человек, относительно которых в источниках не указано, из каких стран они прибыли.}

^{*** В сведениях за 1945 г. советские граждане, поступившие из западных зон Австрии, учтены вместе с репатриированными из советской зоны.}

^{**** Венесуэла – 28, Аргентина – 22, Канада – 16, Южно-Африканский Союз – 9, Индокитай – 7, Палестина – 7, Австралия – 4, Уругвай – 4, Испания – 3, Алжир – 3 и Индия – 2 репатрианта.}

17 ноября 1947 г. под давлением советской делегации была принята резолюция Генеральной Ассамблеи ООН, в которой говорилось, что Генеральная Ассамблея «подтверждает свою точку зрения, согласно которой главная задача в отношении перемещенных лиц заключается в том, чтобы поощрять всеми возможными способами их скорейшее возвращение в страны их происхождения»[549]. Однако эта, казалось бы, серьезная дипломатическая победа СССР не привела ни к каким приемлемым для него практическим результатам в процессе образования «второй эмиграции».

Как и «первая» (белая) эмиграция, «вторая эмиграция» тоже являлась ярко выраженной политической, антисоветской. Поскольку в её составе численно преобладали антисоветски и русофобски настроенные прибалты и западные украинцы (к примеру, в Западной Германии удельный вес украинцев, литовцев, латышей и эстонцев в составе этой так называемой «новой волны русской эмиграции» составлял, по данным на начало 1952 г., 89,9 %, в Англии – 90,0, в США – 92,8, а в Канаде – 93,2 %)[550], то именно они определяли её политическое лицо. Своё невозвращение на родину они, как правило, объясняли не только «русской оккупацией», но и неприятием советского общественного и государственного строя и даже самого государственного образования в виде СССР. Их невозвращенческая позиция покоилась на четырех основных постулатах – национализме, антикоммунизме, антисоветизме и русофобии.

В октябре 1945 г. в «Правде» была опубликована статья Ф. И. Голикова, в которой называлось число репатриированных к тому времени граждан СССР–5236 130 человек (3 104 284 мужчин, 1498 153 женщины и 633 693 ребенка)[551]. Однако при этом не было сделано никаких пояснений. В результате приведенное Голиковым число репатриантов воспринималось в том смысле, что все они прибыли из-за границы. В действительности же к началу октября 1945 г. из-за границы возвратилось около 4,1 млн человек, остальные же были внутренними перемещенными лицами (см. табл. 1) и их, следовательно, нельзя считать репатриантами. Персонифицированная картотека на репатриированных советских граждан, которая составлялась сотрудниками аппарата Ф. И. Голикова, охватывала только немногим более 4,6 млн человек, т. е. была на порядок ниже официальной статистики (которая, напоминаем, включала в себя и внутренних перемещенных лиц). В 1946–1948 гг. Управление уполномоченного Совмина СССР по делам репатриации передало МВД СССР картотеку персонального учета на 4 619 110 репатриантов: в ноябре 1946 г. – на 2 815 660 гражданских лиц и в начале 1948 г. – на 1 803 450 военнопленных[552].

В 1965 г. в открытой советской печати были обнародованы официальные данные о количестве репатриированных советских граждан – 5 457 856 человек[553]. Это была суммарная численность репатриантов и внутренних перемещенных лиц по состоянию на 1 января 1952 г. (см. табл. 1). Однако именно такого пояснения не было сделано, и эта статистика вплоть до 1990 г. вводила исследователей в заблуждение. Во многих трудах эта цифра (5 457 856) представлялась как общее число советских граждан, возвращенных в СССР именно из-за границы (из Германии и других стран).

Историки М. Геллер и А. Некрич, судя по тексту раздела «Репатриация» в их книге «Утопия у власти», вышедшей в 1986 г. в Лондоне на русском языке, явно были озадачены тем обстоятельством, что советских перемещенных лиц в Европе было около 5 млн (из коих почти 0,5 млн не возвратились в СССР), и из этого числа, оказывается, по официальным советским данным, было репатриировано почти 5,5 млн. Для них это оказалось неразрешимым «математическим ребусом». Они так и не догадались, что их собственные данные об общем числе советских перемещенных лиц в европейских странах – правильные, а официальные советские данные о количестве репатриированных в СССР – фактически фальсифицированные. Пребывая в уверенности, что в официальных советских данных речь идет только о поступивших в СССР из европейских стран (о существовании приписки в почти 1,2 млн человек они не догадывались), М. Геллер и А. Некрич вынуждены были строить предположения о существовании в Европе дополнительно еще каких-то советских граждан, которые «возвратились или были возвращены в Советский Союз»[554].

Тем не менее сомнения относительно достоверности официальной советской статистики и тогда, в 1970-е – 1980-е гг., имели место. Сотрудники Института истории СССР АН СССР В. Е. Полетаев, Ю. К. Стрижков и В. Б. Тельпуховский неоднократно высказывали подозрения, что официальные советские данные являются существенно преувеличенными. Ход их рассуждений сводился к тому, что, по-видимому, в западных регионах СССР были выявлены большие массы советских граждан, не являвшихся местными жителями, и их всех включили в общее число «репатриантов». Теперь же документально доказано, что они в своих подозрениях были совершенно правы.

К 1 августа 1946 г. по месту жительства было направлено 3 322 053 репатриантов и внутренних перемещенных лиц. Среди них было 3 024 229 гражданских (2 192 594 репатриантов и 831 635 внутренних перемещенных лиц) и 297 824 военнопленных (соответственно 297 508 и 316). На 3 289 672 человек имелись сведения о распределении их по союзным республикам (см. табл. 6). Разница между общим числом направленных к месту жительства к 1 августа 1946 г. и тем количеством, на которое имелись сведения о распределении по союзным республикам, составляет 32 381 человек (3 322 053–3 289 672). По-видимому, эта цифра адекватна числу умерших в период нахождения этих людей в лагерях, СПП, ПФП и других сборных и проверочных пунктах. Благополучно прошедшим проверку и отпущенным домой выдавались временные удостоверения, в которых указывались фамилия, имя, отчество, год и место рождения, время содержания во фронтовом или армейском лагере, на СПП, ПФП, ПФЛ или в ином подобного рода месте (например: г. Торгау, проверочно-фильтрационный пункт НКВД СССР № 282), а также и выбранное репатриантом место жительства. В этом же документе имелись два примечания: «Видом на жительство служить не может» и «Удостоверение по приезде к месту жительства должно быть сдано в местный орган НКВД для получения вида на жительство»[555]. Больше никаких документов репатриантам на руки не выдавалось. Все документы, подтверждавшие пребывание людей в концлагерях и тюрьмах фашистской Германии, были изъяты у них при проверке в лагерях, СПП, ПФП и ПФЛ и других проверочных лагерях и пунктах.

Среди возвращавшихся к местам своего прежнего жительства было довольно много киевлян. Однако в постановлении СНК СССР от 6 января 1945 г. «Об организации приема и устройства репатриируемых советских граждан» говорилось о запрете направления репатриантов в Москву, Ленинград и Киев[557]. Этот же запрет фигурировал и в приведенной выше директиве начальника тыла Красной Армии и уполномоченного СНК СССР по делам репатриации от 18 января 1945 г. Несколько позднее проблема с репатриантами-киевлянами была существенно сглажена. По распоряжению СНК СССР от 7 июля 1945 г. разрешалось направлять в Киев репатриированных юношей и девушек при условии, если их родители проживают в Киеве[558].

Прибывших к месту жительства репатриантов местные органы внутренних дел и госбезопасности обязаны были проверить на основании приказа НКВД – НКГБ СССР от 16 июня 1945 г. «О порядке проверки и фильтрации по месту постоянного жительства возвращающихся на родину репатриированных советских граждан». В нем указывалось, что для производства проверки в каждом пункте, куда будут прибывать репатрианты, необходимо создать проверочно-фильтрационные комиссии и основное внимание уделить выявлению: а) гласных и негласных сотрудников немецких разведывательных, контрразведывательных, полицейских и карательных органов; б) немецких агентов, обучавшихся в разведывательных, контрразведывательных, диверсионных и полицейских школах и выполнявших задания немцев в советском тылу; в) агентуры, завербованной немцами для проведения работы среди советских граждан, содержавшихся в лагерях противника, а также специальной агентуры, завербованной немцами с заданием вести разведывательную работу против СССР в послевоенный период; г) агентов, завербованных другими иностранными разведками для разведывательной работы против СССР; д) изменников Родины, предателей, ставленников, пособников оккупантов и прочий антисоветский элемент, бежавший из СССР с отступавшими частями противника, а также участников вооруженных формирований, созданных немцами из числа советских граждан («власовцы», «национальные легионы», казачьи части и т. п.); е) участников белоэмигрантских и националистических организаций, действовавших по указке немцев («КОНР», «НТСНП», «РОВС», грузинские, армянские, татарские, среднеазиатские и другие националистические организации и группы)[559].

По состоянию на 1 сентября 1947 г., проверка считалась завершенной в отношении 1 981 411 человек (в это число входили более 1924 тыс. репатриантов и около 57 тыс. внутренних перемещенных лиц). На 1 627 590 человек из числа проверенных не было выявлено никаких компрометирующих материалов (82,1 %), 21 617 арестовано (1,1 %), 202 805 взято в агентурную разработку (10,2 %) и еще 129 399 человек (6,6 %) значились как «выбывшие по другим причинам». На указанную дату для того, чтобы считать, что приказ от 16 июня 1945 г. полностью выполнен, требовалось завершить проверку в отношении еще 56 761 репатрианта. Таким образом, в списки проверяемых на основании указанного приказа, по состоянию на 1 сентября 1947 г., вошли 2 038 172 человека[560]. Такое количество было на порядок ниже общего числа репатриантов и внутренних перемещенных лиц, направленных к месту жительства. Это объяснялось главным образом тем, что, во-первых, проверялись в основном только взрослые и, во-вторых, местные органы МВД – МТБ не считали репатриантами (за исключением «репатриированных из Прибалтики») граждан, которых мы условно называем внутренними перемещенными лицами, и не вносили их в списки на проверку на основании приказа от 16 июня 1945 г.

Из табл. 3 видно, что к 1 марта 1946 г. к месту жительства было направлено свыше 80 % от общего числа гражданских репатриантов и только 18,3 % репатриированных военнопленных. Это нельзя расценивать как дискриминацию военнопленных. Деление на гражданских и военнопленных в ходе проверки и фильтрации и при решении судьбы того или иного репатрианта не имело принципиального значения и относилось к категории второстепенных факторов. Главными критериями были поведение в плену и за границей, а также возраст, пол и другие социальные характеристики. В составе гражданских было огромное количество лиц пожилого возраста, женщин, детей, а также мужчин непризывных возрастов, которые не могли быть призваны в армию или зачислены в рабочие батальоны и, естественно, направлялись к месту жительства. Среди же военнопленных совсем не было детей, очень мало женщин, равно как и стариков. Преобладали мужчины призывных возрастов, подлежавшие восстановлению на военной службе или зачислению в рабочие батальоны. За счет этого и образовалась диспропорция между гражданскими и военнопленными, направленными к месту жительства. После победы над Германией из Красной Армии были демобилизованы военнослужащие 13 старших возрастов, и вслед за ними отпущены по домам их ровесники из числа военнопленных. Причем на них полностью распространялись льготы, предусмотренные статьями 3–10 Закона от 23 июня 1945 г. «О демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии»[561].

Указанное в табл. 3 количество репатриированных военнопленных, направленных к месту жительства (свыше 280 тыс.), на самом деле значительно ниже реального числа лиц этой категории. Дело в том, что в табл. 3 приведена численность только тех отпущенных по домам репатриантов-военнопленных, которые к моменту выхода приказа о демобилизации 13 старших возрастов ещё не были восстановлены на военной службе и находились в проверке во фронтовых и армейских лагерях и СПП, запасных воинских частях, ПФП и прочих проверочных пунктах. Нам неизвестно, сколько человек было демобилизовано в 1945 г. на основании этого приказа из числа военнопленных-репатриантов, ранее восстановленных на военной службе (в табл. 3 указано, что всего их было почти 660 тыс.). Думается, что под приказ о демобилизации 13 старших возрастов подпали никак не менее 100 тыс. находившихся на военной службе бывших репатриированных военнопленных (возможно, даже и значительно больше). Учитывая всё это, мы определяем общее число военнопленных-репатриантов, направленных к концу 1945 г. по месту жительства, величиной примерно в 400 тыс. человек.

В течение 1944–1948 гг. правительством СССР было принято 67 постановлений, которыми обеспечивались права репатриантов как граждан СССР, из них 14 – о льготах и материальном обеспечении. К числу основных постановлений СНК (Совмина) такого рода можно отнести следующие: «Об организации приема и устройства репатриируемых советских граждан» (6 января 1945); «О разрешении въезда на территорию Украинской и Белорусской ССР в упрощенном порядке всем гражданам украинцам и белорусам, признавшим себя гражданами СССР» (14 июня 1946); «О порядке назначения и выплаты пенсий военнослужащим, получившим инвалидность во время пребывания на службе в Красной Армии, на фронте и в плену» (9 июля 1946); «О порядке назначения и выплаты государственных пособий многодетным и одиноким матерям, репатриированным в СССР» (19 сентября 1946) и др. Важное значение имело постановление Президиума Верховного Совета СССР от 1 декабря 1945 г. «О внесении в списки избирателей репатриированных граждан СССР».

В деле защиты прав репатриантов весьма заметна была роль прокурорского надзора. Был спущен на места ряд директив Генеральной прокуратуры СССР, важнейшими из которых являлись следующие: «О возврате домов, принадлежавших репатриантам, возвратившимся на Родину, которые за их отсутствие были переданы в жилфонд городов и поселков» от 21 декабря 1945 г. и «Об охране прав репатриируемых советских граждан» от 24 мая 1948 г.[562]

На репатриантов, поступивших на работу, полностью распространялось действовавшее законодательство о труде, а также все права и льготы, которыми пользовались рабочие и служащие соответствующих предприятий. То же самое касалось и репатриантов, работавших в сельском хозяйстве. Правительство СССР обязало директоров предприятий и министерства предоставлять репатриантам работу по специальности и при необходимости переводить с их согласия на другие предприятия и использовать по специальности. Репатриантам, работавшим на предприятиях министерств угольной и лесной промышленности, а также черной металлургии, было разрешено выдавать денежную ссуду на индивидуальное жилищное строительство в размере 15 тыс. руб. с погашением в течение 15 лет и, кроме того, ссуду до 5 тыс. руб. на первоначальное хозяйственное обзаведение с погашением ее в течение пяти лет. Репатрианты, работавшие не там, где проживали их семьи, имели право перевезти их к себе за счет средств предприятия. Репатриированные – бывшие военнопленные пользовались льготами, предусмотренными для демобилизованных воинов. Исполкомы местных Советов депутатов трудящихся, руководители предприятий и учреждений были обязаны предоставлять им работу в месячный срок со дня прибытия к месту жительства. Работа должна была предоставляться с учетом приобретенного опыта в армии и специальности. Бывшим военнопленным, возвратившимся в деревню, исполкомы районных и сельских Советов были обязаны оказывать всемерную помощь в устройстве на работу и обзаведении хозяйством. Возвратившиеся в районы, пострадавшие от фашистской оккупации, и нуждавшиеся в постройке или ремонте жилищ имели право получить бесплатный лесосечный фонд, необходимый для заготовки строительного леса и, кроме того, ссуду от 5 до 10 тыс. руб. на строительство и восстановление жилищ с погашением ее в сроки от 5 до 10 лет. Репатриированные инвалиды имели право на пенсионное обеспечение. Всем им, как и инвалидам Великой Отечественной войны, было предоставлено право ухода с предприятия или из учреждения, при желании переехать к месту постоянного жительства. Всем рабочим и служащим время нахождения на оккупированной территории и в плену в непрерывный стаж работы не засчитывалось, однако общий трудовой стаж не прерывался. Репатриированные многодетные матери с момента возвращения в СССР получали право на пособие и льготы по многодетности на общих основаниях.

Репатриантам было объявлено, что они сохраняются все права граждан СССР, включая избирательное право, трудовое законодательство, социальное страхование. Однако по возвращении домой репатрианты часто сталкивались с ущемлением своих прав. Причем местные органы власти нередко действовали вопреки указаниям из Москвы. Например, в Москве выезд по повестке биржи труда на работу в Германию в качестве «восточного рабочего» склонны были интерпретировать как насильственный угон, а местные власти часто трактовали это как граничащий с предательством добровольный выезд во вражескую страну и не стеснялись демонстрировать перед репатриантами свое подозрительное, презрительное и враждебное к ним отношение. От репатриантов пошел поток писем в различные инстанции с соответствующими жалобами.

4 августа 1945 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «Об организации политико-просветительной работы с репатриированными советскими гражданами», в котором указывалось: «Отдельные партийные и советские работники встали на путь огульного недоверия к репатриируемым советским гражданам. Надо помнить, что возвратившиеся советские граждане вновь обрели все права советских граждан и должны быть привлечены к активному участию в трудовой и общественно-политической жизни»[563]. Это смягчило на местах атмосферу недоверия к репатриантам, но отнюдь её не устранило. Высшее руководство, в отличие от местного, действовало более корректно, но тоже не питало доверия к репатриантам. В повседневной жизни они продолжали подвергаться явной или завуалированной дискриминации, в частности при выдвижении на руководящие должности, при приеме в партию и комсомол, при поступлении в высшие учебные заведения. Военнопленные не считались участниками войны, за исключением тех, кто после освобождения из плена, будучи мобилизованным в Красную Армию, на заключительном этапе войны участвовал в боевых действиях на фронте.

Недоверчивое отношение к репатриантам проистекало из факта их бесконтрольного пребывания в «иностранщине». Миллионы советских военнослужащих – участников похода 1944–1945 гг. в Европу тоже побывали в «иностранщине», но к ним отношение было принципиально иное по причине того, что они воевали за пределами СССР под постоянным и бдительным контролем существовавших при войсках политических и контрразведывательных органов. В ходе репатриации командование партизанских формирований, состоявших из беглых военнопленных и восточных рабочих и действовавших во Франции, Италии, Югославии, Бельгии и других странах, обращалось с просьбами сохранить их в качестве самостоятельных войсковых единиц в Красной Армии, но эти просьбы не удовлетворялись. Основная причина отказа: эти партизанские формирования действовали вне контроля со стороны «компетентных советских органов».

В 1946–1952 гг. из года в год заметно росло подозрительное отношение к репатриантам со стороны политического руководства СССР. Это являлось следствием ведшейся тогда пропаганды по искоренению «низкопоклонства перед Западом» и начавшейся «холодной войны», а с 1948 г. еще и усугубилось развернутой кампанией по борьбе с космополитизмом и иностранщиной. В обществе искусственно нагнетались настроения «шпиономании». Особое недоверие вызывали репатрианты, поступившие из зон действия англо-американских войск.

В ГУЛАГе появилась новая прослойка политических заключенных под названием «падовцы» (производное от ПАД – пропаганда американской демократии). Кроме того, часть репатриантов была обвинена в шпионаже. Органы МГБ и военной контрразведки выявляли среди них лиц, действительно завербованных американскими и английскими спецслужбами, однако имели место и огульные обвинения подобного рода.

Несмотря на возрастание подозрительного отношения к репатриантам, руководство СССР все же воздержалось от крупномасштабных репрессий. Поэтому основная их масса не пострадала даже в этой неблагоприятной для них политической атмосфере. Однако в морально-психологическом плане репатрианты испытывали все больший дискомфорт; сам термин «репатрианты» приобрел в общественном сознании однозначно негативный смысл, и их все чаще стали сторониться как прокаженных.

Отдельные группы репатриантов, к которым руководство СССР испытывало особо сильное недоверие, были репрессированы (чаще всего в форме выселения с отправкой на спецпоселение). Так, в 1951 г. из Западной Украины, Западной Белоруссии и Литвы были выселены вместе с семьями репатрианты – бывшие военнослужащие польской армии Андерса, прибывшие в СССР в 1946–1949 гг. в основном из Англии. Поляков среди репатриантов-«андерсовцев» было сравнительно немного, и подавляющее их большинство составляли украинцы и белорусы. На спецпоселение в Иркутскую область в 1951 г. поступило более 4,5 тыс. «андерсовцев» (включая членов их семей)[564]. Этот контингент находился на спецпоселении до августа 1958 г.

Во время войны освобожденные из вражеского плена военнослужащие в большинстве случаев после непродолжительной проверки восстанавливались на военной службе, причем рядовой и сержантский состав, как правило, – в обычных воинских частях, а офицеры обычно лишались офицерских званий и из них формировались офицерские штурмовые (штрафные) батальоны. В послевоенное время, как отмечалось в мартовском (1946 г.) отчете Управления уполномоченного СНК СССР по делам репатриации, «освобожденные офицеры направлялись в лагеря НКВД и запасные части Главупраформа Красной Армии для более тщательной проверки и установления категории. После проверки ни в чем не замешанные направлялись в войска для дальнейшего прохождения службы или увольнялись в запас. Остальные направлялись по назначению НКВД (“СМЕРШ”)»[565]. К 1 марта 1946 г. среди военнопленных репатриантов было учтено 123 464 офицера (311 полковников, 455 подполковников, 2346 майоров, 8950 капитанов, 20 864 старших лейтенанта, 51 484 лейтенанта и 39 054 младших лейтенанта)[566].

В соответствии с указанием Главного управления кадров (ГУК) НКО СССР № 1969 от 20 октября 1945 г., офицеры, благополучно прошедшие проверку, направлялись в отдел кадров своего военного округа для восстановления в офицерских званиях и последующего увольнения в запас[567]. Здесь речь шла в основном об офицерах, проходивших проверку в запасных воинских частях, т. е. не являвшихся спецконтингентом. 20 января 1946 г. вышло распоряжение ГУК НКО СССР № 1038, касавшееся офицеров, находившихся в составе спецконтингента в ПФЛ. Согласно этому распоряжению, все бывшие офицеры Красной Армии, находившиеся в плену у противника и прошедшие в ПФЛ установленную проверку по первой категории (не служившие в немецких строевых формированиях, в армии Власова, легионах и полиции), направлялись после проверки в распоряжение начальника отдела кадров соответствующего военного округа. Оформление освобождения и передача проверенных офицеров в распоряжение военных округов производились по спискам, утвержденным начальником ПФЛ и визированным СМЕРШ и ОЧО (оперативно-чекистский отдел) лагеря. По прибытии этих офицеров в отдел кадров военного округа через УСУ ГУК НКО проверялась принадлежность их к офицерскому составу, после чего они увольнялись в запас приказом Военного совета округа[568].

Во вражеском плену находились 83 советских генерала, из них 15 были казнены гитлеровцами (Д. М. Карбышев, И. С. Никитин, В. Н. Сотенский, Г. И. Тхор, С. А. Шевчук, И. М. Шепетов и др.) и еще 10 умерли от ранений, болезней и по другим причинам. По репатриации прибыло в СССР 57 советских генералов. В ходе следствия отчетливо прослеживалась тенденция свалить на них вину за военные поражения в 1941–1942 гг., сделать своего рода «козлами отпущения». Тем не менее не все они были репрессированы. По итогам следствия 23 человека были приговорены к смертной казни, пятеро осуждены на сроки от 10 до 25 лет, двое умерли в тюрьме до суда и 27 репатриированных генералов продолжили службу в армии. Однако командовать войсками им уже не доверяли – их использовали, как правило, на преподавательской работе в учебных военных заведениях. Впоследствии большинство репрессированных генералов было реабилитировано. Восемь генералов (Власов, Жиленков, Малышкин и др.) остаются нереабилитированными[569].

Большинство офицеров-репатриантов после соответствующей проверки были либо восстановлены на военной службе, либо уволены, в запас. Офицеры, служившие в немецкой армии, армии Власова и прочих изменнических формированиях, осуждались по 58-й статье за измену Родине. Статья 193 (воинские преступления) не применялась ни к ним, ни к самому генералу Власову (он был приговорен к смертной казни по совокупности политических преступлений по пунктам 1, 8, 9, 10 и 11 статьи 58-й). Надо отметить, что в ходе проверки применительно к офицерам-репатриантам, на которых не было выявлено серьезного компрометирующего материала, органы госбезопасности и контрразведки, выдерживая принцип неприменения статьи 193, в то же время старались применить к ним статью 58, предъявляя обвинения в шпионаже, антисоветских заговорах и т. п. В 1946–1952 гг. была репрессирована и часть тех офицеров, которые в 1945 г. были восстановлены на службе или уволены в запас. Не оставили в покое и офицеров, которым посчастливилось избежать репрессий, и вплоть до 1953 г. они обязаны были регулярно являться на регистрацию в местные органы МГБ.

После войны военнопленные рядового и сержантского состава, не служившие в немецкой армии или изменнических формированиях, были разбиты на две большие группы по возрастному признаку – демобилизуемые и недемобилизуемые возраста. В 1945 г. после увольнения из армии в запас красноармейцев тех возрастов, на которых распространялся приказ о демобилизации, вслед за ними, как уже отмечалось, были отпущены по домам и военнопленные рядового и сержантского состава соответствующих возрастов. Военнопленные рядового и сержантского состава недемо-билизуемых возрастов подлежали восстановлению на военной службе, но поскольку война закончилась и государству теперь больше требовались рабочие, а не солдаты, то в соответствии со специальным постановлением ГКО от 18 августа 1945 г. «О направлении на работу в промышленность военнослужащих Красной Армии, освобожденных из немецкого плена, и репатриантов призывного возраста»[570] из них были сформированы рабочие батальоны НКО. Кроме того, из числа гражданских репатриантов в эти батальоны были зачислены мужчины недемобилизуемых возрастов, которым по закону надлежало служить в армии (в рабочие батальоны зачислялись те, кто в 1941 г. уже находился в призывном возрасте; те же, кто в 1941 г. находился в допризывном возрасте, а теперь достиг его, призывались на военную службу на общих основаниях). Отправка по месту жительства зачисленных в рабочие батальоны НКО ставилась в зависимость от будущей демобилизации из армии военнослужащих срочной службы соответствующих возрастов.

Хотя рабочие батальоны предназначались только для репатриированных военнопленных и военнообязанных рядового и сержантского состава, фактически же туда было зачислено около 6 тыс. офицеров[571]. В отличие от офицеров, направленных на 6-летнее спецпоселение, эти офицеры не были лишены офицерских званий, а члены их семей – государственных пособий. Это объяснялось тем, что офицеры, направленные на 6-летнее спецпоселение, однозначно считались предателями, а на офицеров, зачисленных в рабочие батальоны НКО, такой ярлык не был навешан. Впрочем, последние в рабочих батальонах пробыли недолго. Согласно директиве Главупраформа Красной Армии № 1/737084с от 26 января 1946 г. репатриированные офицеры, зачисленные в рабочие батальоны НКО и переданные в постоянные кадры промышленности, освобождались от работ и направлялись в распоряжение отделов кадров соответствующих военных округов[572]. Из того, что нам известно о их дальнейшей судьбе, можно заключить, что меньшая их часть была восстановлена на военной службе, а большая часть – уволена в запас (в обоих случаях – с сохранением офицерских званий).

Обозначение «НКО» следует понимать так, что рабочие батальоны входили в систему данного наркомата только в период их формирования, а в дальнейшем направлялись на предприятия и стройки различных других наркоматов (в марте 1946 г. наркоматы были переименованы в министерства) и ведомств и подчинялись последним. По данным на 6 февраля 1946 г., из 578 616 репатриантов, зачисленных в рабочие батальоны, в Наркомат угольной промышленности было передано 256 300 человек, черную металлургию – 102 706, лесную промышленность – 25 500, нефтяную – 27 800, химическую – 15 440, в различные строительные организации – 37 750, на стройки и предприятия в системе НКВД – 3500, в Наркомат электростанций – 10 тыс., Наркомат путей сообщения – 11 тыс., промышленность стройматериалов – 9070, судостроительную промышленность – 2800, резиновую – 2850, бумажную – 5450, рыбную – 8 тыс., слюдяную – 2200, цветную металлургию – 7 тыс., на заготовку дров для Москвы – 10 тыс., в систему «Главсталинградвосстановление» – 12 тыс. и в распоряжение других наркоматов и ведомств – 29 250 человек[573].

География их размещения (данные на 618 305 человек, прошедших через рабочие батальоны до 1 ноября 1946 г.) выглядела так: Украинская ССР – 185 337, Московская область – 54 619, Челябинская – 44 820, Свердловская – 32 738, «Дальстрой» – 31 580, Кемеровская область – 29 047, Молотовская (Пермская) – 28 260, Ростовская – 23 128, Сталинградская – 20 374, Тульская – 12 605, Приморский край – 11 634, Иркутская область – 10 826, Хабаровский край – 9588, Азербайджанская ССР – 9481, Ленинградская область – 9291, Башкирская АССР – 9220, Краснодарский край – 9128, Казахская ССР – 9117, Горьковская область – 6336, другие регионы – 71 176 человек[574]. Таким образом, эта география была весьма широкой, и поэтому нельзя согласиться с бытующим в литературе утверждением, что рабочие батальоны НКО направлялись якобы только в «отдаленные районы страны»[575].

В 1946 г. произошла довольно быстрая трансформация этой категории репатриантов из весьма неясного «арбайтбатальонного» состояния в обычных гражданских рабочих и служащих. По директиве Генерального штаба вооруженных сил СССР от 12 июля 1946 г. рабочие батальоны были расформированы[576], и к этой категории репатриантов стал применяться термин «переведенные в постоянные кадры промышленности». По постановлению Совета Министров СССР от 30 сентября 1946 г. «Об упорядочении использования в промышленности, на строительстве и транспорте репатриантов – бывших военнопленных и военнообязанных и распространении на них льгот, предусмотренных для демобилизованных» на них было полностью распространено действующее законодательство о труде, а также все права и льготы, которыми пользовались рабочие и служащие соответствующих предприятий и строек[577]. Они сохраняли статус полноправных граждан СССР, но без права покинуть определенное государством место работы (не установленное место жительства, как у спецпереселенцев, а именно место работы). За самовольный уход с работы им грозило заключение в ГУЛАГ на срок от 5 до 8 лет (в мае 1948 г. эта мера наказания была снижена – от 2 до 4 месяцев).

В 1946–1948 гг. из Красной (Советской) Армии были демобилизованы военнослужащие ряда возрастов, и соответственно их ровесники, ранее зачисленные в рабочие батальоны, пытались получить разрешение вернуться в места, где они жили до войны. И тут-то выяснилось, что с мечтами об освобождении от работ по достижении демобилизуемого возраста следует распрощаться. Политика в отношении этих людей была совсем иная, а именно: оставить их на постоянном жительстве в тех местах, куда они прибыли в свое время в составе рабочих батальонов. Для этого их склоняли к заключению долгосрочных трудовых договоров, агитировали перевозить свои семьи к себе. Часть репатриантов – бывших «арбайтбатальонников» именно так и поступила, но большинство их такое положение никак не устраивало. Широкий размах приняли самовольные уходы (побеги) с предприятий и строек. Беглецы, число которых исчислялось многими десятками тысяч, рисковали тем, что их могли привлечь к уголовной ответственности за самовольный уход с установленного места работы, но практически риск был не так уж велик, поскольку их не объявляли во всесоюзный розыск, а местный розыск результатов обычно не давал. В распространенный способ освобождения от этих работ вылилось невозвращение из отпусков (поскольку репатриантам – бывшим «арбайтбатальонникам» было объявлено, что они обладают всеми правами советских рабочих и служащих, то, следовательно, они имели право на ежегодный отпуск). Легальным образом возвратиться на свою родину можно было в основном только прибалтам и закавказцам. По решениям Совета Министров СССР от 13 апреля 1946 г., 2 октября 1946 г. и 12 июня 1947 г. на свою родину были возвращены зачисленные в рабочие батальоны репатрианты всех возрастов (кроме немцев, турок-месхетинцев, курдов и некоторых других), являвшиеся жителями Литвы, Латвии, Эстонии, Грузии, Армении и Азербайджана[578].

Уже к началу 1948 г. количество репатриантов, числившихся в постоянных кадрах промышленности, сократилось более чем в два раз. В письме заместителя председателя Госплана СССР Г. Косяченко от 9 марта 1948 г. на имя К. Е. Ворошилова отмечалось: «В настоящее время, по данным министерств, работает на предприятиях и стройках из числа репатриантов в угольной промышленности западных районов около 47 тыс. человек, угольной промышленности восточных районов 69 тыс. человек, черной металлургии 47 тыс. человек, лесной промышленности 12 тыс. человек и в других министерствах в небольших количествах. Госплан СССР считает, что вопрос об освобождении от работы рабочих и служащих из числа репатриированных военнопленных и военнообязанных, переданных для постоянной работы в промышленность и строительство, должен решаться в каждом отдельном случае руководителями предприятий и строек в соответствии с законодательством о труде. Поэтому принимать решение Правительства об освобождении от работы всех бывших репатриантов нет необходимости, тем более, что многие из них заключили трудовые договоры на постоянную работу»[579].

В литературе прослеживается тенденция расценивать рабочие батальоны НКО как якобы форму репрессии. На самом же деле лица, зачисленные в эти батальоны, вместе с направленными к месту жительства и призванными в Красную Армию составляли одну большую нерепрессированную категорию репатриантов. Рабочие батальоны – одна из форм оргнабора рабочей силы, явления в 1940-х гг. в СССР обычного и заурядного. Через различные формы оргнабора рабочей силы в эти годы прошли многие миллионы советских людей, а не одни только репатрианты. Причем люди в массе своей совершенно справедливо воспринимали эти многочисленные мобилизации как суровую необходимость, вызванную обстоятельствами военного и послевоенного времени, а отнюдь не как наказание или репрессии. Задача же сведения части репатриантов в рабочие батальоны и отправки их в организованном порядке на предприятия и стройки состояла не в том, чтобы их якобы наказать, а в том, чтобы удовлетворить запросы промышленных наркоматов, испытывавших острейший дефицит рабочей силы. Поэтому следует признать предвзятым и не соответствующим истине фактическое приравнивание этих лиц к категории репрессированных граждан, данное в оценках двух комиссий – в 1956 г. Комиссией во главе с Г. К. Жуковым, которой Президиум ЦК КПСС поручил разобраться с положением вернувшихся из плена бывших советских военнослужащих, а затем, в 1990-х гг., возглавляемой А. Н. Яковлевым Комиссией по реабилитации жертв политических репрессий[580].

Репрессированными можно считать тех, кто, после зачисления в рабочие батальоны, впоследствии был арестован. По данным на 20 января 1947 г., органами контрразведки, госбезопасности и внутренних дел был «изъят» 18 761 репатриант из числа ранее прошедших через рабочие батальоны, из них 14 284 направлены в ПФЛ и на 6-летнее спецпоселение и 4477 арестованы[581]. Указанное «изъятие» происходило по мере выявления в рабочих батальонах замаскировавшихся власовцев и им подобных.

Мы не можем согласиться и с утверждением, что репатрианты, зачисленные в рабочие батальоны и переданные потом в постоянные кадры промышленности, являются якобы «жертвами принудительного труда». Здесь игнорируется тот факт, что они являлись лицами призывных возрастов и нахождение в рабочих батальонах было одной из разновидностей службы. Определение «жертвы принудительного труда» было бы применимо к упомянутым выше военнопленным 13 старших демобилизуемых возрастов в том случае, если бы их не отпустили домой, а зачислили бы в рабочие батальоны. Но этого не произошло.

В 1945–1946 гг. руководители предприятий часто отличали репатриантов в общей массе «постоянных кадров» только для того, чтобы платить им пониженную зарплату, не спешить с предоставлением им нормального жилья и т. д. Но к началу 1947 г. такое дискриминационное отношение директоров предприятий к своим «постоянным кадрам» из числа репатриантов, главным образом усилиями ведомства Ф. И. Голикова, удалось в основном преодолеть.

Обе указанные комиссии – Г. К. Жукова и А. Н. Яковлева – чрезвычайно исказили и запутали вопрос о численности и составе репатриантов в рабочих батальонах НКО. В действительности до начала 1947 г., т. е. до того момента, когда рабочие батальоны были расформированы и прекратили свое существование, через них прошли около 660 тыс. репатриантов, в том числе примерно 370 тыс. военнопленных и 290 тыс. гражданских лиц (военнообязанных). Однако Комиссия Г. К. Жукова представила дело так, что эти 660 тыс. человек якобы были только бывшими военнопленными, а в такой интерпретации это не просто искажение. Это – фальсификация! Много лет спустя Комиссия А. Н. Яковлева пошла по пути дальнейшего фальсифицирования. Уцепившись за то, что в данных Комиссии Г. К. Жукова говорится только о зачисленных в рабочие батальоны НКО бывших военнопленных, а «число военнообязанных из гражданских репатриантов не указывалось» (на самом деле, как уже отмечено, последние входили в приведенные выше 660 тыс. человек), Комиссия А. Н. Яковлева пустилась в умозрительные подсчеты и, продемонстрировав вопиющую некомпетентность в этом вопросе, совершенно бездоказательно сделала вывод, что всего за 1945–1953 гг. через рабочие батальоны «прошло не менее 1,5 млн советских репатриантов, бывших военнопленных и военнообязанных»[582]. Эти «статистические открытия» поражают своей нелепостью и абсурдностью: спрашивается, откуда в 1947–1953 гг. могли взять для зачисления в рабочие батальоны еще 840 тыс. новых репатриантов (вдобавок к 660 тыс. зачисленным в 1945–1946 гг.), если в этот период (1947–1953) в СССР было репатриировано лишь около 60 тыс. советских граждан, из них большинство направлено к месту жительства? И каким образом в 1947–1953 гг. людей можно было зачислять в рабочие батальоны, если они к началу 1947 г. были ликвидированы и, следовательно, в этот период не существовали?

Советские немцы, возвращенные после войны в СССР в порядке насильственной репатриации, разделили участь своих соплеменников, выселенных в 1941–1942 гг. из бывшей Республики немцев Поволжья и других регионов. Они были направлены в отдаленные районы СССР на спецпоселение. В контингент репатриированных немцев были включены и немцы, выселенные в 1945–1948 гг. из западных регионов СССР. По данным на 1 января 1953 г., на учете спецпоселений состояло 208 388 репатриированных немцев (в это число входили и не побывавшие за границей члены семей репатриированных), из них 42 850 – в Казахстане, 18 023 – Таджикистане, 17 831 –Молотовской (Пермской) области, 13 841 –Алтайском крае, 13 262 – Новосибирской области, 12 076 – Свердловской, 10976 – Архангельской, 10 131 – Коми АССР, 9462 – Вологодской области, 7580 – Удмуртской АССР, 6342 – Костромской области, 5735 – Кировской, 4888 – Кемеровской, 4418 – Иркутской, 4264 – Челябинской, 3200 – Красноярском крае и 23 509 – в других регионах[583]. По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 г. они были освобождены из спецпоселения. Однако с них были взяты расписки о том, что они не имеют права возвращаться в прежние места жительства.

Проживавшие на подвергавшейся немецкой оккупации территории Ленинградской области ингерманландцы в течение короткого срока (1943–1945 гг.) дважды подвергались депортации: сначала немцами, потом советским руководством. В 1943–1944 гг. по приказу немецко-фашистского командования происходила тотальная «эвакуация» населения Ленинградской области. Ингерманланды вынуждены были покинуть свои селения и оказались в Эстонии, где были поставлены перед выбором: эвакуация либо в Германию, либо в Финляндию. Они предпочли Финляндию. После подписания 19 сентября 1944 г. Соглашения о перемирии между СССР, Великобританией и Финляндией началась массовая репатриация этих лиц в СССР. По постановлению ГКО от 19 ноября 1944 г. они направлялись на постоянное жительство в Ярославскую, Калининскую, Новгородскую, Псковскую и Великолукскую области[584]. Спецпереселенческий статус на них не был распространен. Репатриированные ингерманландцы фактически превратились в административно высланных, без права возвращения на свою историческую родину.

В мартовском (1946 г.) отчете Управления репатриации было указано число репатриированных ингерманландцев – 43 246 человек. Во всех других документах указанного ведомства отмечалось, что к этому времени из Финляндии вернулось 55 942 ингерманландца, из них 19 336 расселено в Ярославской области, 14 169 – Калининской, 10 513 – Новгородской, 6335 – Псковской и 5589 – в Великолукской области[585]. Расхождение в документах ведомства Ф. И. Голикова в определении численности репатриированных ингерманландцев (43 246 и 55 942) объясняется тем, что в первом случае учитывались только этнические ингерманландцы, а во втором – вместе с представителями других национальностей, репатриированными из Финляндии и направленными с ингерманландцами на поселение в указанные области.

К концу 1940-х гг. стало ясно, что затея по насильственному расселению репатриированных из Финляндии ингерманландцев в Ярославской, Калининской, Новгородской, Псковской и Великолукской областях провалилась. В течение 1945–1948 гг. подавляющее их большинство самовольно покинуло установленные места жительства. Поскольку они не имели спец-переселенческого статуса, то местные органы МВД не могли объявлять их в розыск. Однако возвратиться в Ленинградскую область ингерманландцы не могли – за этим строго следили. Поэтому они по большей части расселились в соседних с этой областью районах Эстонской и Карело-Финской ССР, в родственной им этнокультурной среде. Следует признать, что все эти действия по «очищению» территории Ленинградской области от её коренных жителей – ингерманландцев по современному международному праву квалифицируются как этническая чистка и входят в разряд гуманитарных преступлений.

Указанным постановлением ГКО от 18 августа 1945 г. был узаконен перевод на спецпоселение сроком на 6 лет лиц, служивших в армиях противника, изменнических формированиях, полиции и т. п. Это касалось основной массы спецконтингента, содержавшегося в ПФЛ и ИТЛ. Такое решение было для этих людей подлинным спасением, так как согласно статье 193 тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР за переход военнослужащих на сторону врага в военное время предусматривалось только одно наказание – смертная казнь с конфискацией имущества. Статья 193 к ним не применялась, и этот коллаборационистский контингент направлялся на 6-летнее спецпоселение без привлечения к уголовной ответственности. Под постановлением ГКО от 18 августа 1945 г. стоит подпись И. В. Сталина[586]. Следовательно, это было его личное обдуманное решение именно так распорядиться судьбой рядовой «власовской» массы.

По состоянию на 1 января 1946 г. в ПФЛ и ИТЛ насчитывалось 228 018 человек спецконтингента, из них в ПФЛ – 125 812 и ИТЛ – 102 206. В ПФЛ строек НКВД находилось 45 162 человека (Медвежегорский № 313 – 9195, Минеевский № 318 – 1556, Московский № 319 – 3055, Коломенский № 322 – 7102, Киевский № 327 – 1716, Тарусский № 328–366, Перовский № 329 – 2593, Кутаисский № 331 – 7553, Лива-дийский № 332–543, ГУАС НКВД Грозненской обл. – 915, Сталинградское лаготделение № 2 – 298, Ленинабадский № 333 – 7200, Омутнинское лаготделение – 510, Главпромстрой № 334–2560 человек). В смешанных ПФЛ находилось 10 354 человека (Таллинский № 316 – 2411 и Подольский № 174 – 7943 человека). В ПФЛ угольной промышленности содержалось 61 907 человек (Шахтинский № 048–555, Петровский № 240 – 9466, Угольный № 283 – 8316, Березниковский № 302 – 16 191, Тульский № 308 – 5234, Ворошиловградский № 310 –1447, Кемеровский № 314 – 4040, Прокопьевский № 315 – 16 658 человек). В других ПФЛ находилось 8389 человек (Калининский № 140 – 1801, Харьковский № 258 – 1996, Северо-Уральский № 305–773, Дубровский № 317 – 1820, Орехово-Зуевский № 325 – 1999 человек). Остальной спецконтенгент содержался в ИТЛ ГУЛАГа, в том числе в Печорлаге – 8406, Воркутлаге – 13 320, на строительстве № 500–15 ООО, в Норильлаге – 10 399, Ягринлаге – 389, Дальстрое – 34 680, Соликамстрое – 918, Ухтинлаге – 5716, БАМе – 1000, Усольлаге – 9320 и Устьвымлаге – 3058 человек[587].

В 1946–1947 гг. численность спецконтингента, проходившего проверку в ПФЛ и ИТЛ, быстро сокращалась (главным образом в связи с массовым переводом этих людей на 6-летнее спецпоселение). К 1 января 1948 г. количество проверяемого в ПФЛ и ИТЛ спецконтингента уменьшилось до 2923 человек[588].

Коллаборационистский контингент, направлявшийся на 6-летнее спецпоселение, по учету Отдела спецпоселений МВД СССР и 9-го управления МГБ СССР условно и коротко назывался – «власовцы». Динамика их направления на поселение выглядела следующим образом: 1945 г. – 4985, 1946 г. – 132 479, 1947 г. – 30 751, 1948 г. – 4575, 1949 г. – 3705, 1950 г. – 2078, январь – июнь 1951 г. – 316 человек, и всего с 1945 г. по 1 июля 1951 г. получается 177 573 человека[589]. Уже на спецпоселении выяснилось, что в этот контингент были включены тысячи людей, которые, строго говоря, не находились на военной или полицейской службе у противника, а именно: лица, работавшие в немецких воинских частях конюхами, истопниками, плотниками и т. п., рядовые участники созданных немцами различных трудовых формирований и др. Причем в директиве МВД СССР № 97 от 20 апреля 1946 г. «О порядке оформления материалов и направления для расселения на положении спецпереселенцев лиц, служивших в немецкой армии, “власовцев”, легионеров и полицейских» прямо запрещалось направлять этих людей на 6-летнее спецпоселение, и они подлежали освобождению[590]. До 1 июля 1948 г. из спецпоселения были освобождены 8943 человека как ошибочно причисленные к власовцам и лицам, служившим в немецких строевых формированиях[591].

В составе спецпоселенцев «власовцев» имелась и прослойка офицеров. По нашим оценкам, их было примерно 7–8 тыс., что составляло около 7 % офицеров, выявленных среди репатриированных военнопленных. Встает вопрос: если офицеры «власовцы» осуждались по 58-й статье как изменники Родине и отбывали наказание в лагерях и тюрьмах, то как могла образоваться офицерская прослойка в составе лиц, определенных на 6-летнее спецпоселение? Здесь имела место одна тонкость, связанная с разными критериями вынесения решения о предании суду или же о направлении на 6-летнее спецпоселение солдат и офицеров. В специальной инструкции, имевшейся у начальников ПФЛ и других проверочных органов, относительно солдат, подпадавших для перевода на 6-летнее спецпоселение, было записано следующее: «Лица, служившие в немецкой армии, в специальных немецких строевых формированиях (исключая трудовые), “власовцы”, полицейские и легионеры»[592]. Относительно же офицеров, которых можно было не отдавать под суд по 58-й статье, а ограничиться переводом на 6-летнее спецпоселение, в той же инструкции было сказано: «Служившие в немецких строевых формированиях»[593]. Причем оговорка «исключая трудовые» была снята. Считалось, что эти офицеры добровольно работали в трудовых формированиях за дополнительное питание, сигареты и т. п. (у немцев действительно имел место принцип добровольности участия пленных офицеров на работах, который, правда, соблюдался не всегда), чего нельзя было инкриминировать солдатам, которых, не спрашивая их, немцы в принудительном порядке под конвоем гоняли на всякие работы. По специальному постановлению СНК СССР № 2678–735с от 22 октября 1945 г. эти офицеры были лишены офицерских званий[594], а по приказу НКО СССР № 1046 от 5 февраля 1946 г. направлялись на 6-летнее спецпоселение в Коми АССР[595].

На спецпоселении численность контингента «власовцы» постоянно снижалась. Часть их уже на спецпоселении была арестована и переведена в лагеря, колонии и тюрьмы. Весьма высоким у них был уровень смертности – за 1946–1952 гг. умерло почти 9 тыс. человек[596]. Тысячи людей были освобождены или бежали. 1 января 1949 г. на учете спецпоселений состояли 135 319 «власовцев», из них в системе «Дальстроя» (Магадан)–28 366, в Кемеровской обл. – 19 693, Молотовской –15 355, Коми АССР – 8219, Иркутской обл. – 8064, Красноярском крае – 6233, Карело-Финской ССР – 5925, Таджикской ССР – 5772, Якутской АССР – 4048, Приморском крае – 3676, Амурской обл. – 3185, Киргизской ССР – 2974, Хабаровском крае – 2692, Читинской обл. – 2369, Башкирской АССР – 2263, Бурят-Монгольской АССР – 2142, Мурманской обл. – 1793 и в других регионах – 12 550 человек[597].

В марте 1949 г. национальный состав 112 882 находившихся в наличии спецпоселенцев «власовцев» (без арестованных и бежавших) выглядел так: русские – 54 256, украинцы – 20 899, белорусы – 5432, грузины – 3705, армяне – 3678, узбеки – 3457, азербайджанцы – 2932, казахи – 2903, немцы – 2836, татары – 2470, чуваши – 807, кабардинцы – 640, молдаване – 637, мордва – 635, осетины – 595, таджики – 545, киргизы – 466, башкиры – 449, туркмены – 389, поляки – 381, калмыки – 335, адыгейцы – 201, черкесы – 192, лезгины – 177, евреи – 171, караимы– 170, удмурты– 157, латыши –150, марийцы –137, каракалпаки – 123, аварцы – 109, кумыки – 103, греки – 102, болгары – 99, эстонцы – 87, румыны – 62, ногайцы – 59, абхазцы – 58, коми – 49, даргинцы – 48, финны – 46, литовцы – 41 и другие – 2095 человек[598].

В приведенном национальном составе бросается в глаза одна странность – крайне незначительное количество латышей, эстонцев и литовцев (менее 300 человек), а их, по идее, должны были бы быть десятки тысяч. Но ничего странного в этом нет, так как с прибалтами случилась особая история. По постановлению Совмина СССР от 13 апреля 1946 г. «О возвращении на родину репатриантов – латышей, эстонцев и литовцев» лица этих национальностей – постоянные жители прибалтийских республик, служившие по мобилизации в немецкой армии, легионах и полиции в качестве рядовых и младшего командного состава, освобождались от перевода на 6-летнее спецпоселение и из ПФЛ и ИТЛ подлежали направлению в Прибалтику[599]. По состоянию на 10 мая 1946 г., в составе спецконтингента, содержавшегося в ПФЛ и ИТЛ, насчитывалось 38 512 прибалтов (в ПФЛ – 20 106, в ИТЛ – 18 406), из них 29 705 латышей, 4815 литовцев и 3992 эстонца. Лиц непризывных возрастов, подлежавших направлению к месту жительства их семей, было 24 659, а лиц призывных возрастов, подлежавших направлению на стройки и в промышленность прибалтийских республик, – 13 853[600]. В общей сложности к 20 января 1947 г. в Прибалтику из ПФЛ, ИТЛ, спецпоселения и рабочих батальонов было возвращено 40 416 латышей, литовцев и эстонцев[601].

К концу 1952 г. большинство спецпоселенцев «власовцев» было снято с учета спецпоселений по истечении 6-летнего срока. С них брались расписки о том, что им нельзя проживать в Москве, Ленинграде, Киеве, запретных зонах пограничной полосы и других режимных местностях, а также в Литовской, Латвийской, Эстонской, Молдавской ССР, западных областях Украинской и Белорусской ССР[602]. Лица немецкой, калмыцкой, чеченской, ингушской, балкарской, карачаевской, греческой и крымскотатарской национальностей, выявленные среди «власовцев», были переведены на спецпоселение навечно (в 1954 г. это решение было отменено). Часть «власовцев» русской, украинской и других национальностей, занятых на незавершенных строительных объектах, была временно оставлена на учете спецпоселений. В течение 1953–1955 гг. они освобождались из спецпоселения по мере завершения того или иного строительства. Окончательно этот контингент спецпоселенцев перестал существовать осенью 1955 г., когда еще остававшиеся на спецпоселений «власовцы» были освобождены по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 г. «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.».

По нашему мнению, к середине 1950-х гг. в основном завершился непростой и противоречивый процесс реинтеграции репатриированных перемещенных лиц в советское общество.