Стальной шквал

Ниеминен нахмурил лоб.

— Брось, Войтто, говорить ерунду! Вот если бы рюсся пришел, тогда бы ты узнал, что такое «счастье»! Они бы все забрали.

— Верно! — воодушевился Куусисто. — И Хейно с отцом не пришлось бы тогда искать работу. Всех бы погнали в колхозы.

Хейно язвительно рассмеялся:

— Послушайте-ка этих двух болванов! Ни тот, ни другой, видно, не знает, что значит, когда куска хлеба в доме нет. Тогда не думаешь, не разбираешь, куда, на какую работу — лишь бы тебя взяли, лишь бы хоть какой-нибудь заработок. И я не верю, когда рассказывают о колхозах всякие ужасы. Я думаю, в армии у соседа есть эти самые колхозники. И если бы они в самом деле тяготились своей участью, то разве бы так воевали?

— Воюют, потому что их гонят в бой насильно! — выкрикнул Куусисто. — Говорят, у них сзади стоят пулеметы. Иди в атаку, а не то получишь очередь в спину. Потому они так и прут.

У Хейно вырвался иронический смешок, но Ниеминен принимал все всерьез.

— Ну, насчет того, чтоб насильно гнали в атаку, я сомневаюсь. И я думаю, что у нас о них вообще говорят много такого, чего нет на самом деле. Но я считаю, несправедливо отнимать у человека то, — что он с огромным трудом заработал.

— Да, как наши фабриканты, например, — перебил Хейно. — Ведь они, бедные, столько трудов положили, чтобы приобрести в собственность свои заводы и фабрики. Или помещики-землевладельцы — они пахали землю до изнеможения, гнули спину, несчастные, зарабатывая свои богатства!

— Но даром-то никому ничто не доставалось! — воскликнул Куусисто, выходя из себя. А затем добавил, как бы для большей верности: — По крайней мере, нам, нашей семье. Пришлось-таки потрудиться на совесть, пока не наладили хозяйство как следует

— Да, и особенно потрудились батрачки и батраки, — ухмыльнулся Хейно. — Но ты спроси-ка вот у Войтто, как. они трудились па своем клочке. И все-таки им частенько приходилось облизывать сухую ложку.

Куусисто запнулся, ко потом сказал:

— Надо было прикупить больше пахотной земли!

Хейккиля и. Хейно так и прыснули, и Куусисто густо покраснел. Чувствуя сам, что сказал глупость, он бросил со злостью:

— Ну, если в России, по вашему, такой рай, так и проваливайте туда! У Хейккиля вон уже давно и пропуск в кармане.

Он встал и пошел прочь. Вдогонку ему Хейно крикнул:.

— Вот они, такие-то, и воевали бы сами, коли охота! Им есть что защищать. А у меня — ничего, кроме пары вонючих портянок, и я должен…

— Ну, ты опять заладил одно и то же! — перебил

Ниеминен, начиная сердиться. — Разве у тебя нет Родины?.

— Родина, видишь ли, она — кому как. Одним она мать, а другим — вроде злой мачехи.

Ниеминен хотел сгоряча сказать еще что-то, но сидевший невдалеке Сундстрём встал и, уходя, произнес:

— Как говорили римляне: «Уби бене, иби патриа» — «Где хорошо, там родина».

— А ну, катись ты!.. — гаркнул в сердцах Ниеминен. — Ты тоже… паршивая овца в нашей армии!

— Каков король, таковы и подданные, — послышался, смешок, и Сундстрём скрылся в кустах. Юсси Леппэнен заржал, по обыкновению, а Ниеминен, разозлись, пошел прочь.

— Нет, с этими цыганами и говорить не стоит!

День рождения Маннергейма порадовал солнцем и теплом. После долгих холодов вдруг словно наступило лето. Утром, как только рассвело, прогремели залпы своих батарей. Дневаливший у входа в землянку Хейккиля прислушался и ждал, когда прозвучат разрывы снарядов на русской стороне. И вдруг точно небо треснуло. Хейккиля бросился под навес… «Шрапнель, черт!.. "Он подождал немного, но, так как ничего больше не было слышно, снова вышел наверх. И вновь полыхнуло, чуть ли не над самой головой. Вокруг зацокали осколки, от ложа автомата отскочила щепка. Хейккиля прыгнул в укрытие. «Из чего он бьет, что выстрелов не слышно?»

У входа в землянку, под навесом, на стене траншеи висела стальная каска. Согласно приказу, ее должен был надевать часовой, но она ржавела себе на гвозде. Хейккиля взял было ее, но повесил обратно и пошел посмотреть, что творится наверху. Надо было становиться на пост — Хейккиля честно выполнял свои обязанности. Но тут он колебался. «Попадет осколок в башку, и вся недолга». Он осмотрел ложе автомата. Изрядный кусок откололся. «Полчерепа снесло бы».

Где-то на линии загрохотали взрывы. Потом опять громыхнули свои батареи. Из землянки выглянул Куусисто в нижнем белье.

— Что это? Рюсся шпарит?

— С обеих сторон. Отмечают, видно, день рождения Марски.

Хейккиля уже улыбался. Он показал Куусисто свой автомат.

— Видишь, чуть из меня не сделали героя. Красиво — было бы погибнуть сегодня.

Где-то поблизости рвануло снова, и осколки зацокали над траншеей. И тут в траншею соскользнул Сундстрём. Он дежурил у пушки, осколком ему оцарапало ухо, и он решил лучше убраться в укрытие. Рана была пустяковая, но кровь текла довольно сильно. Сундстрём зажал рану носовым платком и беззвучно смеялся.

— Хомо хомини люпус эст.

— Чего? — Хейккиля уставился на него, разинув рот. — Ты оставил пост. Разве ты не знаешь, что за это тебя могут расстрелять?

Сундстрём поднял брови:

— И ты, Брут?.. Столько шуму из-за одной запеканки.

Тут и Хейккиля взорвался:

— Неужели ты, чертова запеканка, не можешь говорить по-человечески! Ты плохо кончишь со своей ученостью. Кто-нибудь попросту тебя пристрелит!

Сундстрём ничего не ответил. Он выглянул из траншеи. Наверху снова было тихо, и он пошел на свой пост. Куусисто клокотал:

— Надо ему всыпать! Это какой-то провокатор, черт возьми! Вот увидишь, он переметнется к русским. Недаром он и язык их зубрит.

Хейккиля промолчал. Он поднялся по лестнице наверх и прислушался. Ему было неловко за свою вспышку, ведь и сам-то он оставил пост. А Сундстрём вовсе не трус. Он и сейчас не казался испуганным, хотя и был на волосок от смерти. «Но какого же черта он никогда не говорит толком, как человек! Поди пойми его!»

Хейккиля дошел до землянки-бани и снова прислушался. Все было спокойно. Только где-то на линии раздавались отдельные выстрелы. Наверно, снайпер поймал кого-то на мушку. Хейккиля присел на пенек возле бани и принялся читать полученные от девушек письма. «В чем же дело, почему ни одна не шлет посылки? Надо; видимо, что-то вкрутить им получше, чтоб подействовало».

Где-то вдали рванули один за другим два снаряда. Потом грохнуло возле самого котлована, что они рыли, и в воздух взметнулся огромный столб грязи. Тут же снова загрохотала своя артиллерия. Хейккиля на всякий случай спустился в траншею перед входом в баню.

Утром солдат повели на богослужение.

Сначала какой-то офицер из отдела просвещения сделал доклад о жизни и деятельности маршала Финляндии. Потом была проповедь. Священник говорил о Давиде и Голиафе, но так шаблонно, что вряд ли убедил кого-нибудь. Потом спели хором «Господь наша крепость», и на этом торжество закончилось. Солдаты поспешно разошлись по своим землянкам, где должны были раздавать обещанную водку.

Хейно, Хейккиля и Ниеминен бежали вприпрыжку за остальными, боясь опоздать к раздаче. Хейно тоже договорился с непьющими ребятами о покупке их доли. Теперь он говорил друзьям:

— Вы постарайтесь достать и на свою долю. У меня будет только пол-литра.

— Я тоже получу поллитровку, — сказал Ниеминен. — Но я тут пить не буду, отвезу домой, когда поеду в отпуск.

— Ну так, значит, весь праздник пошел псу под хвост!

Свои батареи опять произвели огневой удар. Затем откуда-то издалека донесся странный глухой гул,

— Это, ребята, тяжелая артиллерия заговорила, — сказал Ниеминен. — Теперь сосед пусть поглубже прячется в свои щели.

— Ложись! Сатана!..

Хейно бросился в канаву, туда же нырнули Ниеминен и Хейккиля. Над ними со свистом пронесся самолет, оба крыла которого. горели, оставляя дымный след. Вдруг раздался крик:

— На помощь! Помогите! Рука перебита, помогите кто-нибудь!

Ниеминен бросился на зов. Но там уже собралась целая куча народу. Кто-то перевязывал руку раненого, и было видно что-то ужасное, кровавое, торчавшее из обрезанного рукава. Раненый начал оправляться от^ испуга, хотя бледное лицо его было искажено от боли.

— Этот Голиаф, черт, видать, не сражен еще. Ишь как больно, дерется!

— Не болтай зря языком, ступай скорее на перевязочный пункт!.

Раненый пошел, размахивая здоровой рукой.

— Ну, бывайте здоровы, счастливо праздновать! А я пошел пировать в другое место.

— Дойдешь один?

— В эту сторону я не то что без руки, а и без ног дошел бы.

Показались Хейно и Хейккиля. Ниеминен скорчил насмешливую рожу.

— Откуда явились, голубчики? Кажется, вам очень понравилось дно канавы. Даже Пена прильнул всем сердцем к земле отечества.

— Ты тоже целовал ее горячо, — проворчал Хейно.

Возле бани собралась группа зенитчиков. Они еще вчера соорудили тут нечто вроде стола для пирушки на свежем воздухе, но теперь этим не воспользуешься, когда кругом свистят осколки. Ниеминен сказал не без злорадства:

— Вот уже Ваня и не «добрый приятель», не дает даже попраздновать спокойно.

— Гей, водку везут! — крикнул кто-то, и все бросились к приближавшейся телеге.

— Не забудьте же спросить насчет лишних порций, — напомнил Хейно. — А то куда нам такая капля.

Вскоре они уже были на. опушке, у ближнего болота. Хейно собирал хворост для костра и рассуждал вслух:

— Здесь мы и останемся. Тут можно устроить костерик для варки кофе так скрытно, что и сосед ничего не увидит.

Ниеминен осторожно опустил на землю свою хлебную сумку. Ведь в ней было общее вино всей компании. Немного его было, потому что если кто и продавал свою порцию, то заламывал безумную цену. Пришлось долго, торговаться, и вот в конце кондов выходило по полбутылки на брата. Та поллитровка, что. Ниеминен купил для себя, была спрятана у него под матрасом. Он раскрыл свою хлебную сумку и стал выкладывать: колбасу, копченую свинину и масло. После некоторого раздумья он достал сахар и еще какой-то маленький кулечек.

— Тут вот, ребята, немного настоящего кофе.

— Иди ты! — Хейно прервал сбор хвороста. — Колбаса и сало! Выходит, ты у нас настоящий буржуй и стяжатель!

Ниеминен стыдливо улыбнулся.

— Это все отец купил на черном рынке. А кофе привезли из Швеции. Ну, зажигай костер. Только сырых веток не клади, а то задымит — и получим шрапнель на голову. Смотри там, Войтто, чтобы зараза Куусисто не явился.

Им пришлось тайком удирать из землянки, потому f что Куусисто прямо-таки набивался в компанию. Хейно! и Хейккиля терпеть его не могли. Ниеминен же думал о своих съестных припасах. Да и он тоже недолюбливал Куусисто. Уж одно то, что доносчик. Этого Ниеминен не одобрял.

Было тепло почти по-летнему. У ног раскинулся цветочный ковер. Птицы щебетали наперебой. И во всем — тишина и покой. Казалось невероятным, что где-то рядом — передовая.

Хейно вышел на край болота и вдруг закричал:

— О, тетерева)!.. Да много! Эх, черт, не захватили винтовки. Была бы дичь! Сюда, ребята, надо прийти поохотиться!

— Они нарушили приказ о том, что оружие всегда должно быть с собой. Хейккиля смеялся. Теперь хоть понятно, для чего надо ружье таскать с собою повсюду. Можно добывать дополнительное продовольствие.

Ниеминен думал о другом.

— Удивительно, что даже здесь, в полосе военных действий, есть всяческая живность. Я третьего дня видел даже зайца. А однажды наткнулся на лосиный след. По мне, ребята, это чудо: кругом пушки палят, а они не боятся.

— Конечно, и они бы испугались, если бы их задело, — размышлял Хейккиля. — Я слышал, что и человек начинает бояться, когда его ранит.

— Кто его знает. Кажется, и так-то страшно, хоть и не ранило еще.

Хейно пришел с охапкой хвороста.

— Сварим сначала кофе или сперва поедим?

— Один хрен. Но когда же мы зелье-то будем пить? За него, черт подери, так дорого заплачено, что надо пустить его в первую очередь, то есть на пустой желудок. Тогда все-таки больше почувствуешь.

Решили выпить водку натощак. Ниеминен достал бутылки и кружки, расставил их на пне.

— Кто будет делить? Ты, Войтто? Давай-ка, ты вроде бы честный парень.

Хейккиля разлил водку по кружкам и покачал головой:

— Тут, ребята, вино, на восьмерых! Видно, Марски не больно-то высоко себя ценит, раз выдал так мало.

— Ха! Ты думаешь, он на свои угощает? — воскликнул Хейно. — Конечно же, из кармана государства…

Ниеминен поднял кружку:

— Ну, выпьем. Киппис! За Марски!

— Нет! — Хейно спрятал свою кружку за спину. — За это я мою скудную порцию вина не отдам. Давайте-ка выпьем за то, чтоб, нас кормили получше.

— Да, и за то, чтоб нам вернуться отсюда живыми домой, — добавил Хейккиля.

— Ну, все равно, поехали!

Они чокнулись кружками и выпили. Хейно громко чмокнул.

— Эх, черт возьми! Вроде воды! Когда они успели разбаландить?

— Да нет же, они не разбавляли, я все время не

спускал глаз, — сказал Ниеминен. — Выпьем сразу и остатки. Так, может, все-таки будет чувствительней.

Они допили до дна и молча, ждали. Минуту спустя Хейно заметно порозовел.

— Маленько все-таки шибает в голову… Яска, ты мог бы еще принести свою бутылку. Мы бы ее распили, хотя бы в твою честь.

— Нет! — Ниеминен решительно тряхнул головой. — Ее мы разопьем дома, в честь моего отпуска… Но кто это идет сюда? Сундстрём прется, черт бы его побрал! Спрячем это все поскорее, пока он не заметил!.

Хейно все же встал и помахал рукой:

— Эй, языковед! Подь сюда!

И, обратившись к товарищам, он шепнул:

— Смотрите, у него в карманах по полной бутылке! И сам уже явно на взводе!

Сундстрём, подойдя, лихо взмахнул рукой и воскликнул по-русски:

— С праздником, товарищи!

— Катись ты к черту со своими товарищами, — буркнул Ниеминен.

Но Хейно бросился встречать гостя, и Хейккиля встал с места, улыбаясь во всю ширь своей круглой физиономии.

— Ты уже говоришь по-русски! Что значит это «раасникком»?

— Поздравление с праздником, — улыбнулся Сундстрём. Сегодня торжественный: день нашего величайшего полководца. Капитанеус Финландиэ становится старше…

Сундстрём достал из карманов две бутылки и поставил их на пень.

— Разрешите предложить по случаю торжества.

— Бог ты мой, где же ты раздобыл? — Хейно как зачарованный смотрел «а бутылки, на этикетках которых была изображена, голова негра. — Настоящий ямайский ром! Ты что, спер где-нибудь?

Сундстрём сделал оскорбленный вид:

— Смею заметить, вы задеваете мою воинскую честь! Я вполне законно купил их на валюту Финляндской республики у армейских снабженцев. Впрочем, я полагаю, что они-то действительно «сперли» сей алкоголь полулегальным способом из бочек, принадлежащих солдатам славной финской армии.

— Что? — Хейно в недоумении уставился на Сундстрема. — Так это та же водичка, которую и нам выдавали?

— Та же самая, сударь. Только чуточку погуще. Из той, которую выдавали, градусы маленько повыветрились в мировое пространство.

Сундстрём усмехнулся и присел на кочку. Он объяснил, что, как он слышал, вино привезли в военную лавку в бочках, откуда потом раздавали по подразделениям.

И, конечно, раздатчики пользовались. Сообщение это привело Хейно в бешенство.

— Будь они трижды прокляты! Надо бы взять пулемет и всех перестрелять к черту! Вечно кто-нибудь грабит. На гражданке с тебя дерут община, государство, церковь, ироды господа, а тут — свора снабженцев!

— Успокойтесь, почтеннейший. — Сундстрём поднял руку — Не дадим гневу ослепить нас в этот торжественный день, но выпьем эти бокалы в честь славного тезоименитства.

Он налил в кружки, достал и свою из кармана и, наполнив ее, поднял тост:

— Выпьем же это вино, отпущенное нам из государственных запасов. Ибо в вине есть истина. Наш возлюбленный, духовный отец и очиститель религии Мартин Лютер некогда высказал одну из мудрейших мыслей: «Вино, женщины и песня суть радости человеческие. Кто — Юс не любит, тот на всю жизнь останется в дураках». Выпьем же, братья!

Хейно и Хейккиля охотно последовали его примеру, а Ниеминен смотрел исподлобья, этот тип раздражал его. Ведь сколько раз этот книжник смеялся над всем, что для Ниеминена было свято. Да и сейчас в каждом его слове сквозила издевка, Ниеминен чувствовал это.

Сундстрём обратил внимание на неприветливость боксера и поднял свои девичьи, шелковые брови:

— Что же вы, сударь, не желаете почтить торжественный день барона Карла Густава Маннергейма, маршала Финляндии и достославного нашего Главнокомандующего?

— А ты почитаешь?

Обязательно, сударь. Вынужден. Иначе просто невозможно. И к тому же я уважаю львов, а они украшают №воротник нашего барона. Правда, я полагаю, что не ряса делает монаха.

— Слушаешь тебя, и сам сатана не разберет, что у тебя на уме! Ты до того весь извертелся, излукавился, что и слова в простоте не скажешь.

— Да не лезьте же вы, дьяволы, сразу в драку! — прикрикнул Хейно. — Сундстрём свой парень. А ума у него в голове больше, чем у всех нас вместе взятых.

Сундстрём поклонился.

— Благодарю вас, сударь. Почтенный отец мой утверждал нечто обратное. И вообще он называл меня не иначе, как enfant terrible, что значит ужасный ребенок.

— Чем же ты ему так досадил? — с усмешкой спросил Хейккиля.

— Н-да. Вопрос, собственно, неправильно сформулирован. Следовало спросить: почему? Но это долгий разговор. Выпьем лучше еще. На сей раз я предлагаю выпить за знаменитый меч нашего маршала. А потом я, может быть, и расскажу.

Смеясь, они чокнулись и выпили. Только Ниеминен опять не поддержал компанию. Ворчал что-то про себя. Сундстрём улыбнулся, обнажив золотые зубы.

— Вы, дорогой друг, видимо, не желаете оказать уважения даже мечу, который наш маршал поклялся не вкладывать в ножны.

— Понюхай дерьмо! — выругался Ниеминен и даже повернулся спиной к насмешнику. Но Сундстрём продолжал как ни в чем не бывало:

На чем мы остановились, товарищи?.. Ах да, вы спросили почему? Главным образом, по соображениям военно-политическим. Мой почтенный отец не знает силы нашей армии. Он был готов удовлетвориться захватом Ленинграда и освобождением Восточной Карелии от Олонца до Поморья. Но это же недооценка нашей боеспособности! Нам следует освободить уж заодно и Поволжье, где тоже живут родственные нам народности — мордва, удмурты, марийцы. Эстонию следовало взять — штурмом, опередив немцев. На севере Швеции и Норвегии также живут наши соплеменники. Разумеется, они тоже должны войти в Великую Финляндию. Вот, видите ли, в чем суть наших разногласий. — Ну, слушай, ты уже просто пьян! — сказал Хейно, выпучив глаза. — Неужели ты не понимаешь, что это дело лам ле под силу?

Он уже настолько опьянел, что едва не падал с места, но все же, напрягая всю свою волю, старался сидеть прямо.

— Не думал я, парень, что ты такой завзятый лахтарь… — проговорил он, икая.

— Лахтарь! — презрительно процедил Ниеминен сквозь зубы. — Не лахтарь он, а сущий коммунист!

— Нет, сударь, не коммунист, а реалист, — смеясь, возразил Сундстрём и вылил в кружки остатки вина, — Выпьем-ка еще за славного коня нашего дорогого и любимого Карла Густава. Я очень уважаю хороших коней.

Хейно, растопырив пальцы, несколько раз пытался взять свою кружку, но она никак не попадалась ему в руку. Хейккиля сидел красный как вареный рак, но больше ничем не выдавал своего опьянения. И улыбка его была совсем обычной, когда он сказал:

— За коня — охотно! Я тоже люблю коней.

Ниеминен вдруг обернулся и схватил свою кружку.

— Давайте выпьем. Но только за то, чтоб стоять здесь насмерть, нерушимо и не отступать ни на шаг!

Хейно уставился на него мутнеющим взглядом и вдруг прыснул со смеха. Кружка, которую он поймал наконец, выпала из рук и покатилась. Он хотел снова ухватить ее, но пошатнулся и упал ничком. Хейккиля попытался было поднять и усадить его обратно, но Хейно повалился назад. Сундстрём посмотрел на него с усмеш* кой и сказал:

— Акта эст фабула, спектакль окончен. Жаль, с ним было бы приятно потолковать.

Хейккиля попытался было еще поднять Хейно, но потом оставил его в покос.

— Он слишком худой, вот его и развезло, — сказал Хейккиля, как будто оправдываясь.

Тут он и сам пошатнулся и поспешил сесть на место.

— А ром-то действительно неразбавленный. Я смотрю, ноги меня не слушаются.

— У Ниеминена тоже зашумело в голове. Он сидел, обхватив руками колени, и неотрывно смотрел на Сундстрёма. Потом сказал все так же мрачно: Ты тут нам болтал всякую чушь. Скажи прямо, что ты за человек? Ты издеваешься над Маннергеймом и над всей этой войной. Ты бы, наверно, хотел, чтобы нас разбили!

Сундстрём повалился на бок, но тут же встал и начал трясти головой.

— Ой, как же я пьян, друзья мои! А поскольку сказано, что истина в вине, то пусть оправдается мудрое это изречение.

Он посмотрел на Ниеминена долгим, внимательным взглядом. Потом прозвучал его короткий смешок.

— Вы правы, сударь. Я говорил сейчас чужие слова. Enpersonne, как говорится, лично я убежден, что мы проиграем эту войну, что бы мы ни предпринимали. Отцы нашей республики обладают удивительнейшей, беспрецедентной, может быть, во всей мировой истории способностью садиться не в свои сани. Нам, собственно, подарили независимость, но наши правители, по-видимому, не способны ее удержать.

Лицо Ниеминена исказила насмешливая гримаса.

— Ты что, считаешь меня за дурака, который не знает — фактов, ничего не ведает о войне за освобождение? — зло спросил он.

— Простите, сударь, но тут именно факты против нас. Нам дали независимость в конце семнадцатого года, а эта наша «война за освобождение» началась уже после того — в начале восемнадцатого.

— Это верно! — сказал Хейккиля и ткнул в Ниеминена указательным пальцем. — Ты, видно, ничего не знаешь. Наши господа ездили в Питер просить независимости у России.

Ниеминен скривил рот.

— Ничего такого я не знаю, но зато прекрасно помню, как Россия покушалась на нашу независимость. Ты что, забыл зимнюю войну?

Где-то неподалеку от землянки опять разорвался снаряд, и Ниеминен кивнул в ту сторону:

— Вот что нам дала Россия, даже с избытком. И ничего больше.

Сундстрём грустно улыбнулся:

Вернемся еще, сударь, в год семнадцатый анио домини. Кто заставлял Россию давать нам независимость? Могучая финская армия? Нет, конечно, ведь ее тогда не существовало. Германия? Нет, сударь. Германия, так же как и другие державы, отказалась признать независимость Финляндии, пока этого не сделала Россия. И Россия сделала это. Но наши «короли» вместо благодарности организовали — део эт виктрицибус армис, с божьей помощью и вооруженной силой — военный поход в Россию.

Ниеминен ахал, охал и вертелся, как будто его припекали горячими угольками. Он никогда не слышал ничего подобного. И в школе об этом рассказывали совершенно не так. Финляндия завоевала свою независимость, вот как эго было. «Но я еще проштудирую все это дело», — решил он про себя.

— А теперь, сударь, перейдем к так называемой зимней войне, — продолжал Сундстрём. — Разрешите заметить, что нам предлагали обмен территорий. И мы теперь видим, что причины были достаточно веские. Поднимитесь вон на ту высотку, сударь, и вглядитесь в горизонт. Там почти видны пригороды Ленинграда. Что, если бы наша славная армия могла начать наступление в сорок первом году со старой границы? Глупцами были бы советские руководители, если бы заранее этого не предусмотрели. Но наши мудрые отцы не пожелали понять исторической неизбежности и снова влезли в чужие сани.

Хейккиля начал хихикать. Вино только сейчас ударило ему в голову. Какая-то мысль его рассмешила, и он все твердил:

— Не отступили ни на дюйм, ни на дюйм. Я помню, как Таннер заверял, что «ни на дюйм».

Ниеминен прикусил губу. Конечно, он отлично помнил предвоенные события и начало войны. Но только он никогда так не думал.

— Результат нам известен, — продолжал Сундстрём. — Но наши «короли» и тут ничему не научились и снова полезли в чужие сани. Поэтому нам скоро придется воскликнуть: «Финис Финландиэ!» Скоро, нам всыпят а-ля рюсс, по-русски.

Вокруг землянки один за другим разорвалось несколько снарядов. Потом на горе взметнулся огромный земляной столб. Сундстрём встал и сказал:

— Господа, не сходить ли нам вновь разведать обстановку у бочек в военной лавке? У меня еще имеется валюта Финляндской республики. Ниеминен отвернулся. Хейккиля смеялся, кивая головой.

— Ну, так пойдем? — повторил Сундстрём.

— Довольно, анфан териипли, — проговорил Хейккиля, икая. Затем он повалился на бок, вздохнул и тотчас захрапел. Сундстрём, казалось, совсем не захмелел. Он усмехнулся и помахал рукой:

— До свиданья, товарищи!

И зашагал прочь, время от времени оступаясь и пошатываясь. Ниеминен выругался и встал.

— Вот кто, оказывается, проклятый рюсся!

Издали доносился голос Сундстрёма, который напевал что-то без слов. Потом он вдруг громко запел:

Это есть наш последний…

Ниеминен так и взвился:

— Интернационал распевает!

Он сапогом пнул зад Хейккиля, затем таким же манером и Хейно:

— Вставайте и жрите, пьяницы сопливые!

Хейккиля расхаживал по двору перед входом в землянку и посмеивался про себя. «Анфан терибль» — это значит ужасный ребенок. «А ле комансман дэ ля фэн…» Черт, что же это-то значило?»

Его занимала манера Сундстрёма говорить загадками. Но все-таки было интересно, когда Сундстрём хотя бы немного объяснял что к чему.

Хейккиля опять стоял на часах у землянки. Его вахта была с двух до четырех. Как раз в это время сильнее всего хотелось спать. Правда, погода теперь такая холодная, что не задремлешь. Но какая-то удивительная лень одолевала. Работа с каждым днем становилась все противнее. «Как же я потом-то буду справляться с делами, па гражданке? Конечно, если я вообще вернусь домой. И буду цел».

На днях произошла наконец высадка десанта союзников на побережье Франции, о чем давно уже было много толков. После этого известия в землянке были слышны разговоры: «Ну теперь наша очередь. Сосед на нас тут долго смотреть не будет. Начнется прорыв и сквозное бегство по Карельскому перешейку».

Хейккиля забавляло это выражение: «сквозное бегство». И он подумал, что надо спросить Сундстрёма, как это называется «по-ученому».

Солнце поднялось и начало уже приятно пригревать. День, наверно, будет жаркий. Небо ясное-ясное, ни пушинки облачка в его синеве. По ту сторону линии фронта привязной аэростат все время маячил в воздухе. «Интересно, что там Ваня делает», — подумал Хейккиля и поднялся на холм. Тут он на миг остановился в нерешительности, потому что при поднятом аэростате наблюдения нельзя было показываться на открытом месте. Но поскольку нарушать этот запрет было привычно, Хейккиля снял с дальномера чехол и стал смотреть, что творится на той стороне. Все словно вымерло. Даже там, вдали, возле казарм — никаких признаков жизни. ^

— Дрыхнут себе всласть, — подумал Хейккиля, и уголки рта у него задергались от смеха. — Вот если бы тут был телефон на ту сторону, я бы устроил им побудку. Ух, они бы и ругались потом!

Он направил трубу дальномера на аэростат, и вдруг у него мурашки по спине побежали. Человек в корзине аэростата был виден так ясно, что, казалось, его можно коснуться рукой.

Хейккиля поспешно зачехлил дальномер и спустился с холма. «Что, если он меня заметил? Сейчас как жахнут оттуда шрапнелью!»

Он бывал вместе с другими на карауле в дневное время и поднимался на гребень, с которого русские дзоты были отлично видны. «Выглядывать», конечно, запрещалось, но любопытство брало верх. Хотелось посмотреть на Ленинград — кто-то уверял, что с высоты видны его пригороды. Потом, в отпуску, можно будет похвастать, что, мол, «мы сражаемся на окраинах Ленинграда». На самом деле, однако, никаких пригородов видно не было, даже в бинокль. Спускались с горы разочарованные, но потом все же повторяли такие вылазки. «А вдруг удастся разглядеть, когда день такой ясный».

К счастью, они не попались на прицел снайпера во время этих «вылазок».

Хейккиля опять начал ходить взад и вперед между землянкой и баней. Мысли перенеслись домой. «Только бы вернуться на гражданку. Я бы продал халупу со всем барахлом и устроился куда-нибудь на работу. Уж как-нибудь я и отца с матерью прокормлю. Неужели нет? Надо в самом деле поговорить с ними, когда поеду в отпуск.

Куусисто вот уехал вчера вечером. Саломэки должен завтра вернуться. Достал ли он муки для лепешек? Или опять приедет с набитой мордой?»

Кругом шныряли крысы. Хейккиля подумал, что надо бы подстрелить хоть одну из этих нахалок. А то ведь с ними беда, в землянку лезут без всякого зазрения. Однажды ночью крыса забралась на длинную полку и повалила оттуда бутылки с лаком и скипидаром прямо на головы спящих. Поднялся переполох, когда кто-то заблажил с перепугу дурным голосом. Все похватали одежду и винтовки и бросились на двор. Долго вспоминали потом эту крысиную панику.

Хейккиля взглянул на часы и оставил крыс в покое. Скоро его дежурство кончится, и он может» спуститься в землянку, разбудить зенитчика, а Халме послать на пост к орудию. За минуту до четырех он разбудил их обоих и быстро разделся. Улегшись, он закурил и с улыбкой поглядел на фотографии голых красоток, висевшие по стенам. Его койка была в углу. Стена была обклеена газетами. Одна статья — обведена красным карандашом, и отдельные места помечены большими восклицательными знаками. Хейккиля раньше не обращал на это внимания. Он стал читать отмеченные места.

«Почему финны вообще оставили русским Поволжье, хотя они — народ лучших в мире воинов — могли бы сами владеть этими территориями и вырасти в великую культурную нацию…»

Хейккиля отложил сигарету в пепельницу и стал читать другие подчеркнутые места. Он вспомнил разговоры Сундстрёма в день рождения Марски и оглянулся, не проснулся ли тот случайно. Нет, Сундстрём крепко спал, как и все остальные. Скоро Ниеминен должен вернуться с поста. Вот кому надо это прочесть! А то он больно горячился тогда…

Хейккиля поискал на газете дату и поразился:

— Это написано осенью прошлого года! Но ведь уже тогда Германия была поставлена на колени! Какой же сопляк писал такие вещи?! "Два года назад речь могла идти лишь об одном: война до полного разгрома русских. Тогда только и разговору было, что вот-вот займут Сороку и Питер…» — писала дальше газета, и Хейккиля начал сердиться:

— Черт, где же этот Яска загулял… ведь уж пора прийти! Пусть посмотрит, кто чьи земли хотел захватить.

И он читал дальше:

«…Если мы трезво и с финской хозяйственностью проанализируем нынешнее положение дел, то мы увидим, что действительной угрозы для нас нет и нам не на что жаловаться. Надо спокойно выждать. Время, конечно же, все устроит, и жертвы наших воинов будут по заслугам вознаграждены: Оловец и Беломорье наши, и только наши!»

Хейккиля так не терпелось показать это Ниеминену, что он готов был встать и пойти ему навстречу, когда тот наконец явился. Прочтя статью, Ниеминен густо покраснел.

— Ты что, думаешь, что и я такой же?.. — шепотом спросил он, и губы его дрогнули.

— Не совсем, но я просто вспомнил твои слова. Ниеминен сел на койку и стал тереть ладонями лицо..

Потом он устало сказал:

— Я как раз думал там, на посту, что, если бы мне дали сейчас свободу, я бы подался домой. У меня такое чувство, что должно произойти что-то ужасное. На той стороне, у рюсся, все стихло, не слышно больше ни звука — Это, знаешь ли, тишина перед бурей. Значит, у них уже все готово.

Хейккиля перестал улыбаться.

— Ты думаешь, начнется сквозное бегство?

— Нет, не то чтоб… но покойников будет много.

Ниеминен сдержал зевоту и пошел к своей койке.

— Давай, знаешь, спать. Пока еще можно поспать спокойно.

Он разделся, проверил, на месте ли бутылка водки, спрятанная под матрасом, и улегся. Вскоре он уже спал сном праведника. А Хейккиля еще долго ворочался. Только теперь он подумал о том, что им предстояло, и ему стало не по себе. «Скоро начнется что-то ужасное… Покойников будет много…» — повторил он про себя зловещее предсказание Ниеминена. «А может, все-таки не будет? Если они в конце концов заключат таки мир? То есть успеют, пока еще не поздно? Надо полагать, они должны немного подумать и о нас. Хотя для них, видно, солдатская душа — пустяк…»

Наконец Хейккиля кое-как уснул. Вдруг он проснулся от того, что вся землянка, казалось, покачивалась. С потолка сыпался песок, на полке подпрыгивали, позвякивая, банки и склянки. Окошко землянки вдруг треснуло и грохнулось на пол. Тогда он, вскочив с постели, заорал:

— Подъем! Черт побери, вот оно, началось!

Призыв был напрасен, потому что все уже повскакали. Наверху гремело и грохотало, как будто там бушевала страшная гроза. Кругом все метались и, бледные, впопыхах натягивали на себя одежду. В землянку ворвался часовой, на нем не было лица:

— Самолеты! Сотни самолетов! — кричал он в исступлении. — Одна зенитка уже взлетела на воздух!

— Противотанковый взвод — сюда! — рявкнул сержант Лайне. — Выходи!

Взмахнув пистолетом, он бросился по траншее на выход, а остальные, цепочкой, последовали за ним. Но не успел сержант пробежать и десяти шагов по открытому месту, как что-то зарычало, зарокотало и с ревом пронеслось над самой головой. И он упал. Остальные инстинктивно попятились и скрылись в траншее.

— Штурмовик! Сержант остался там! Что делать?

— Назад, в землянку! — скомандовал Кауппинен, который был теперь старшим по званию. На груди у него был автомат, а на поясе висели запасные обоймы к нему и пистолет. На голове каска. Красивое лицо этого тихого, скромного парня было тоже бледно, но голос звучал спокойно и твердо:

— Ниеминен и Виртанен, надеть каски, взять оружие и несколько связок гранат. Всем остальным быть в укрытии. Бесполезно идти всем сразу. Одному быть на карауле, чтобы неприятель не захватил врасплох. Сержанта Лайне надо сейчас же вынести оттуда. Хейккиля, ты крепкий парень. Каску надень.

Хейккиля прислушался к грохоту разрывов. В землянке уже стояла такая густая пыль, что едва можно было дышать. Несколько мгновений он боролся со страхом, но затем взялся за каску.

Ну, ладно! Если я отдам концы, вы отошлите домой хотя бы часы. Они отцовские.

Он протиснулся через толпу, сгрудившуюся у выхода, и остановился, шагнув за порог. Снаружи воздух тоже был мутным от пыли и дыма. В горле запершило от жженой земли и пороховой гари. Сержант лежал там же, где упал, в той же позе. «Он отдал концы. И я отдам, как только сунусь туда за ним», — подумал Хейккиля. И в тот же миг наверху заревело, зарокотало. И там, на открытой площадке перед землянкой, завертелись клубы пыли и земляных комьев. Рядом с лежавшим сержантом вдруг появилась небольшая воронка. А подальше — еще и еще.

«Ух ты, черт! У него пушки на самолете!.. Однако идти за сержантом все-таки надо…»

Хейккиля стиснул зубы и ринулся вперед. Он как раз добежал до сержанта, когда за его спиной послышался рев моторов и выстрелы. Вокруг все трещало, землей сыпало в глаза, но Хейккиля уже схватил сержанта за ноги и поволок его. Самолеты проносились один за Другим, но каким-то чудом разрывы снарядов и пулеметные очереди обходили Хейккиля, не задевая его. В ушах стоял визг осколков, земля и камни сыпались градом. Хейккиля втащил сержанта как мешок в траншею и только тут осознал это чудо, что он все еще жив и невредим. Улыбка расплылась по его широкому, пухлому лицу.

— Зря ты старался, геройствовал! — в сердцах сказал один из зенитчиков. — Он же мертвый, голова размозжена совсем.

Сержанта внесли и положили на его койку. Капрал Кауппинен взглянул краем глаза на сержанта и отвернулся.

— В порядке ли тягач, на случай, если придется отходить? — спросил он у водителя.

— С вечера был в порядке, а сейчас не знаю. Да и кто на нем поедет в такую заваруху?

Снаружи все ревело и грохотало. Вдруг вся землянка подпрыгнула, и люди в ней попадали от удара воздушной волны. Из угла валило облако дыма, сквозь него пробивался свет.

— Бомба! Отходите все к той, дальней стене, — крикнул кто-то.

— Бежим отсюда, пока нас не прихлопнуло, — раздался чей-то визгливый, надрывный крик, но Кауппинен, гневно рявкнул, стараясь перекрыть его:

— Стой! Никто не выходит! Это гибель!

Он крепко сжимал свой автомат.

— Ниеминен, Виртанен, за мной!

Ниеминен кивком подозвал Хейккиля.

— У меня тут тоже часы и кольцо. Ты понимаешь? Если что… если ты сможешь, постарайся их забрать. То есть не оставляй их тут…

Хейккиля кивнул головой. Он заметил, ‘какого труда стоило Ниеминену говорить так спокойно, и понял, что тот чувствовал. Поэтому он сказал только:

— Если сам останусь жив. Но ты тоже не очень геройствуй. И следи все время за небом.

Ниеминен щелкнул предохранителем автомата и вышел. Сундстрём необычайно серьезно сказал как бы про себя:

— День гнева настал. Сейчас мы увидим, господа, что значит а-ля рюсс.

Хейккиля, услышав это, улыбнулся:

— Я успел уже попробовать. Трам-тарарам, осколки сыпались как град, железо кругом свистело и плясало, а мне хотелось бросить все и дать деру домой!

Землянка дрожала по-прежнему, и из разбитого окна сыпались на пол мелкие стеклянные осколки. Из траншеи один за другим вбежало несколько солдат в землянку, потом Ниеминен и Виртанен втащили Халме, который был на посту возле пушки.

— Лассе! — вырвалось у Хейккиля. — Неужели его убило?

Только тут он заметил, что у Халме вовсе не было головы. Он невольно отвернулся. Труп Халме был так ужасно изуродован, что кто-то из зенитчиков не выдержал и закричал:

— Тащите его прочь! Бросьте его где-нибудь там, на дворе… Вон! Слышите?!

Ниеминен, запыхавшись, говорил:

— Он бросил пост и хотел, видно, удрать в землянку. Наверно, снаряд угодил ему в голову, потому что мы не могли ее нигде найти. Положи куда-нибудь, а нам надо идти. Гей, Войтто, возьми, слушай, мою бутылку водки на всякий случай к себе в рюкзак.

Хейно отдышался немного и крикнул Хейккиля:

— Иди, Войтто, помоги же… положим его рядом с сержантом! Нельзя все-таки бросать его на дворе!

Хейккиля не мог заставить себя взглянуть на труп

Дрожащей рукой он сунул себе в рот сигарету, но так и забыл зажечь ее. Хейно, вероятно, заметил в Хейккиля что-то странное и крикнул другим:

— Ну, чего вы рты разинули! Головы нет, только и всего! Подходите, беритесь!

Наконец Сундстрём взялся помогать. Они подняли и уложили тело Халме на его койку. Хейно проверил карманы убитых. У сержанта оказались часы и бумажник.

У Халме было только несколько марок да игральные карты.

— Кто возьмет это? Надо будет написать родственникам при первой возможности.

Никто не отвечал. Снаружи стоял такой грохот, что бутылки падали с полок. Песок с потолка уже лился струями. Хейно сунул вещи убитых себе в карман.

— А теперь давайте, надо кому-то стать у входа и поглядывать, а то Ваня в два счета окажется у нас на крыше.

В это время Ниеминен, Кауппинен и Виртанен ползком, метр за метром пробирались к орудийной позиции. Обстрел был такой сильный, что отдельных разрывов ухо не различало, они сливались в непрерывный одуряющий грохот. Штурмовики проносились низко, почти задевая верхушки деревьев. Они сбрасывали бомбы, палили из пушек, строчили из пулеметов. Своих же самолетов не было и в помине. Ниеминен чуть не плакал, кусая себе губы: «Жалкие трусы! Почему они не дают отпора!»

Он прижался к земле, прикрыл голову руками и оледенел от ужаса. Огромные моторы ревели и выли над самой головой, скорострельные пушки заливались чудовищным лаем, от которого раскалывался череп, земля становилась дыбом. Ниеминен с отчаянием схватился за обгорелую траву. «Ну, сейчас убьет!»

Ужас так и поднимал его с земли, но Ниеминен бормотал онемевшими губами: «Нет, я не побегу, не побегу, нельзя бежать, это верная гибель!.. Но куда же, к черту, провалились эти зенитчики? Что они не стреляют?!»

Конечно, в глубине души он понимал, что ни один зенитчик не остался бы в живых, будь он у своей пушки, но его бесила и приводила в ярость эта беспомощность перед всеподавляющей силой. Разом исчезла надежда даже на то, что удержится линия обороны. «Как можно выдержать это? Все будут похоронены в окопах».

Когда рев самолетов на мгновение стих, Ниеминен скорчившись, рванулся вперед и пробежал несколько метров. Он успел заметить, что и Кауппинен сделал такую же короткую перебежку, но тут земля снова стала рваться вокруг него, и злобное жужжание осколков резало уши. Ниеминен поднял голову. Кауппинен привстал на четвереньки и странно мотал непокрытой головой.

Ниеминен бросился к нему. Глаза капрала заливала кровь. Каска отлетела далеко в сторону.

— Что, сильно задело? Дай я перевяжу! — крикнул Ниеминен.

Но капрал его не слышал. Ниеминен достал перевязочный пакет и стал разрывать его. Кауппинен Замотал головой и тоже закричал:

— Где Виртанен? Я ничего не вижу… из-за этой крови!..

Ниеминен оглянулся назад и стал накладывать повязку.

— Вон он. Бежит сюда к нам!

Тут водитель тягача подбежал и, растянувшись ничком рядом с ними, закричал:

— Ложись! Воздух!

Снова завыли моторы, и земля затряслась от взрывов. Бомбы рвались именно там, где была их противотанковая пушка.

— Они засекли позицию! — заорал Виртанен. — Не надо ходить туда, иначе нам крышка!

— Беги, заводи тягач! — Кауппинен приподнял голову и носовым платком вытирал залитые кровью глаза. — Чтоб был готов к отправке! Пушку оставлять нельзя!

Виртанен пустился короткими перебежками и вскоре скрылся из виду. Ниеминен наконец закончил перевязку.

— Шумит еще в голове?

— Немного! Пошли!

Вокруг пушки все было изрыто, но сама она стояла целая и невредимая. Кауппинен сорвал чехлы и скомандовал:

Заряжай бронебойным! И осколочные приготовь, чтоб были под рукой. Следом за танками может пойти пехота! Он направил ствол орудия на гребень холма и прильнул глазом к оптическому прицелу. Прибежал водитель тягача и плюхнулся наземь возле лафета.

— Тягач разбит! Больше ездить на нем не придется!

— Ах, черт! — всполошился Ниеминен. — Как же мы тут втроем?!

— Сообщить ребятам! — крикнул Кауппинен, не поднимая головы. — Чтобы были готовы прийти нам на помощь! Мы им позвоним.

— А если линия оборвана?

— Пусть они время от времени сами поглядывают. Ну, пошел, живо!

— Я, что ли? — спросил Ниеминен.

— Нет, Виртанен.

Когда настало очередное короткое затишье, они услышали где-то сзади похожий на кашель звук миномета.

— Где же наша артиллерия?! — возмущался Ниеминен. — Прежде она грохотала даже без надобности!

Он не знал, что большая часть орудий была уничтожена на своих позициях, а остальные не могли открыть огонь из-за сильного артобстрела и бомбежки.

Вдруг впереди послышался странный грохот, как будто на пол из развязанного мешка посыпалась картошка.

— В окоп! — закричал Кауппинен.

И тут земля заходила ходуном. Огромные языки пламени и разрывы снарядов заплясали по предполью, быстро приближаясь, и вот уже кругом забушевало разъяренное море огня и вздыбленной земли. От соединившихся, нахлестывающихся друг на друга ударных волн захватывало дыхание даже в окопе. На голову сыпались комья грязи с камнями. Невыносимо визжали осколки. Ниеминен зажал уши руками. «Это смерть!»

Когда опять стало потише, он приподнялся, чтобы оглядеться. Кауппинен напряженно смотрел назад.

— Проскочил ли Виртанен?

— Не знаю. А что это за чертовщина была?

— Гектарная пушка, или хрен ее знает, что такое… Пойти мне, что ли, по его следу?

— Я пойду! — крикнул Ниеминен как-то отрешённо и все еще дрожа от ужаса.

Он кинулся в сторону землянки, делая короткие перебежки. Слух его больше не различал пролетавших сна*рядов, лишь странный дробный звук выстрелов и какой- то визгливый рев.

Возле дорожки лежал сапог. «Это же Виртанена!» — с ужасом подумал Ниеминен. В сапоге была нога.

Он повернулся вокруг на четвереньках, ища Виртанена, но нашел лишь окровавленные обрывки одежды. Ничего больше, видимо, не осталось от человека, который только что здесь пробегал. Ниеминен вскочил и, выпучив глаза, бросился очертя голову к землянке. С разбегу нырнул он в траншею, потому что опять услышал этот ужасный дробный звук. С навеса, прикрывающего вход в землянку, посыпался песок, когда он распахнул дверь и ринулся внутрь. Все обитатели землянки собрались на другой половине, потому что напротив входа между стеной и накатом образовался уже просвет в полметра.

— Что, уже идут?

— Атакуют? Идут в атаку?

— Да что ты, гром тебя разрази, рта раскрыть не можешь?!

Ниеминен только мотал головой, как глухонемой.

Его усадили на койку.

— Что, как там?

— Где остальные?

— Нога, — выговорил наконец Ниеминен. — Я нашел от Виртанена только ногу.

Когда «Русский орган» снова начал свою «музыку», Кауппинен бросился на дно глубокой щели, которую когда-то выкопал Куусисто. Опять море огня, опять земляной град и каменный дождь и опять минуты тоскливого страха — накроет или не накроет? Когда земля перестала колебаться, он встал, чтобы оглядеться, но тотчас забился обратно в щель, потому что надвигалась новая волна штурмовиков. Когда самолеты промчались, Кауппинен стал смотреть в бинокль на гребень холма. За облаками дыма и пыли ничего не было видно. «Если пойдут танки, удастся ли взять их на прицел?» В это время на холме что-то задвигалось. Двое солдат бежали оттуда. Что бы это значило?

Двое постепенно приближались, делая перебежки, и вскоре в бинокль уже были хорошо видны их искажённые страхом лица. «Беглецы! Они даже оружие бросили!»

Кауппинен отвел предохранитель своего автомата и заорал:

— Стой! Вы куда?!

Бледные, обливающиеся потом дезертиры испуганно остановились, когда увидели направленный на них автомат.

— Вы куда?! — снова закричал Кауппинен.

— Ту-туда, — пролепетал один, указывая рукой в ту сторону, куда он бежал.

— Почему оставили линию? А ну, поворачивай на: зад! — Кауппинен нажал на спуск автомата и дал очередь ему под ноги. Пули подняли фонтанчики пыли..

— Не уйдешь! Поворачивай, а то пристрелю. — У Кауппинена все клокотало внутри. — Бросили товарищей на произвол судьбы!

— Нет там уже никого! Все полегли! — закричал беглец.

— Врешь! Назад!

Приближалась новая волна штурмовиков, и Кауппинен лег в укрытие. Когда опасность миновала, беглецов и след простыл. «И пусть драпают! Туда им и дорога… — буркнул себе под нос Кауппинен. — Все равно толку от них никакого».

Обстрел продолжался, не ослабевая. Над линиями с рокотом, волна за волной, проносились бомбардировщики, вокруг которых сновали быстрые истребители. Штурмовики перенесли свои удары на коммуникации. Кауппинен взглянул на себя и увидел, что был весь в пыли с ног до головы. Он закрыл дуло и замок пушки чехлами, обмотал носовым платком замок автомата. Тут на позицию броском влетел и плюхнулся рядом с ним запыхавшийся Ниеминен.

— Телефоны не работают!.. Вторая зенитка тоже накрылась! А зенитчики убежали! Что будем делать?

— Подождем!.. Ты сказал ребятам, чтоб держали связь?

— Сказал, они обещали, по крайней мере!.. Виртанена убило! Я нашел от него только ногу!

Кауппинен закусил губу и снова стал смотреть на отдаленный гребень. Там тоже непрерывно вспыхивали разрывы. Прошел час. Они вслушивались, не донесется ли среди общего грохота звук пулеметных очередей. Это означало бы, что началась атака. Но грохот стоял такой, что мог заглушить и пулеметы. Кауппинен крикнул:

— Иди в землянку и пришли кого-нибудь вместо себя. Будем меняться через каждый час.

— Иди ты, теперь твоя очередь! — прокричал в ответ Ниеминен. — Надо и тебе передохнуть!

— Нет, иди ты!

Приказ был настолько категоричен, что Ниеминен пошел без возражений.

На смену Ниеминену к пушке пришел Хейно. Кауппинен по-прежнему оставался на месте. Он не соглашался уйти от орудия. Вдруг они заметили, что сосредоточенный огонь переносится к ним в тыл. Со стороны противника донесся треск пулеметов и какой-то странный звук, перекатывающийся волнами: «Ура-а-а-а! Ура-а-а-а — а!»

— Ну, вот оно и началось. Чехлы снять! Бронебойные и фугасные снаряды готовь!

Кауппинен вдруг почувствовал себя спокойнее. Этого он ожидал. Расстегнул кобуру, чтобы пистолет можно было сразу достать, снял носовой платок с казенной части автомата и положил автомат рядом с собой. Затем приказал Хейно дать сигнал тревоги. Хейно дернул проволоку сигнального звонка. Проволока тянулась чересчур легко: она была оборвана. «Перебита! Что же теперь?»

— Беги, сообщи туда, живо!

Но сзади, от землянки, к ним уже ползли ребята. Они тоже заметили перенос огневого вала и услышали крик «ура». В это время пулеметы застрочили с вершины холма. Оттуда донесся нарастающий рокот моторов. Потом мощные орудийные выстрелы разорвали воздух.

— Черт возьми, ребята, это они стреляют из танков! — крикнул Ниеминен.

— Все по местам, заряжай бронебойным! — скомандовал Кауппинен и сам стал к орудию. — Приготовить связки гранат! Ниеминен, на место! Русские танки прорвались!

Он был совершенно спокоен, когда взялся за штурвалы наводки. Вдруг из-за перевала показался длинный ствол пушки, а за ним и башня танка. Кауппинен прицелился спокойно, как на учебных стрельбах. Несмотря на пыль, танк все же отлично просматривался. Как только он весь поднялся на гребень, Кауппинен выстрелил;

В башне танка что-то вспыхнуло, и танк остановился. Ствол его пушки вдруг опустился книзу. Ниеминен и все остальные заорали во всю глотку:

— Попал! Елки-палки, в десятку! Один есть!

— Заряжай! Быстро!

В этот миг на позицию ввалился откуда-то командир взвода. Он запыхался после бега, на щеке чернела длинная царапина с запекшейся кровью. Командир видел, как они подбили танк, срывающимся от волнения голосом он прокричал:

— Хорошо, ребята! Только, черт вас возьми, не сбивайтесь же все в кучу у самой пушки!

Он поспешил к Кауппинену.

— Что?.. Ранен?.. Сильно?..

— Оцарапало немножко! Как там, на первом?

— Вдребезги.

Фельдфебель посмотрел в бинокль на танк.

— Не загорелся. А где же Лайне?

— Убит. Выбежал прямо под пулеметную очередь ИЛа. Халме, этот новый, тоже погиб. И Виртанен.

Фельдфебель проглотил подступивший комок.

— А кто еще может управлять тягачом?

— Тягач тоже накрылся.

— Командиру дивизиона доложили?

— Связи нет. Обрыв на линии.

Койвисто выругался.

— Кто-нибудь, бегом, доложить капитану! Пусть пришлют хотя бы грузовик! Ступайте вы, как вас?

— Хейно.

Хейно прожевал хлеб и сказал:

— Туда очень-то быстро не добежишь.

— Хватайте попутную машину. Марш, марш, надо спешить!

И Хейно пошел. Рюкзак у него был с собой, «чтоб не доставалось добро соседу». Хейккиля поглядел ему вслед и сказал Сундстрёму:

— Так же вот он убежал из казармы в Коухнамэки. Взводный снова стал смотреть в бинокль. На гребне все время стреляли. Потом началась сильная пальба с фланга, и опять там пошли с криком в атаку, но теперь уже кричали немного иначе: «Хурр-аа-аа-аа, хур-раа-аа-аа!»

— Наши контратакуют! — радовался Ниеминен. — Смотрите, вот там!

Слева у лесочка замелькали бегущие фигурки. Они исчезли из виду, но затем показались вновь, теперь уже на гребне, и скрылись за ним. Оттуда еще долго долетал треск пулеметов. Потом все стихло.

— Всыпали им все-таки! — радовался Ниеминен.

Койвисто сухо усмехнулся:

— Дело еще только начинается. По-моему, их вылазка была только пробная. Разведка боем… Айда, ребята, в землянку, в укрытие! Сейчас тут снова начнется молотьба. Испытание выдержки!

Когда все ушли, Кауппинен спросил, что было с первым орудием. Фельдфебель, помолчав, сказал сдавленным голосом:

— Прямое попадание. Сразу погибли наводчик и заряжающий. Двоих ранило.

— Из новых ребят погиб кто-нибудь? — спросил Ниеминен.

— Кивиниеми и…

Взводный не договорил, потому что с той стороны снова донесся могучий грохот, и Кауппинен закричал:

— Гектарная пушка! Скорее в укрытие! Ложись!..

В воздухе грохотало и свистело, как будто над головами мчался скорый поезд. От взрывов заколебалась земля.

Саломэки и Куусисто забились в щели, наспех вырытые лишь сегодня утром во дворе КП дивизиона. Здесь тоже стоял непрерывный гул и грохот, хотя особенной опасности пока не было. Самолеты-штурмовики били, главным образом, по дорогам и артиллерийским позициям. Но и тут парни натерпелись страха: в двух шагах от них находился склад боеприпасов. «Если туда угодит, мы все взлетим на воздух!»

Саломэки накануне вечером вернулся из отпуска свирепый, точно геральдический лев. «Я этого Хейно убью! Пристрелю, как крысу!»

Когда он приехал в село, то сразу отправился на мельницу, где работала девушка, с которой он познакомился по переписке. В конторе дверь ему открыла старушка уборщица, и когда он спросил ее о своей «Эмми», она вдруг несказанно обрадовалась и разахалась: «Ах, ах! Это ты, мой миленький! Ах! Я тебя так ждала, так ждала!..»

Тогда Саломэки все стало ясно, и он пустился наутек от сумасшедшей старухи! Вот тебе и мука для лепешек, и «красавица Эмми», которую так расписывал ему Хейно. К счастью, встретилась потом и другая, помоложе, так что отпуск, в общем-то, прошел неплохо. «Ко все равно я этого бродягу Хейно еще проучу! Я ему отомщу!»

Штурмовики снова приближались, и Саломэки забился поглубже в щель. «Ах, святая Сюльви, только бы не попали в этот пороховой погреб!»

У Куусисто от страха все мысли смешались в голове. Он лежал ничком на дне земляной щели и, как в бреду, повторял обрывок молитвы:

— …господи, помилуй и спаси! господи, помилуй и спаси!..

Еще вчера вечером Куусисто чувствовал себя героем, ведь он ехал в отпуск с передовой — было чем похвастать! Но утром, когда вдруг налетели штурмовики и все отпуска отменили, его геройство как рукой сняло..

Самолеты давно промчались, а Куусисто все лежал, оцепенев, в своем укрытии, не в силах шевельнуться. Саломэки заметил его и усмехнулся. Подойдя ближе, он вздохнул полной грудью и крикнул:

— Руки вверх!!

Вся финская армия знала эту русскую команду. Куусисто вскочил, выпучив глаза, и, только увидав Саломэки, понял, что это была лишь злая насмешка. Он пришел в ярость:

— С-сатана, я убью тебя!

Он вскинул было винтовку наперевес, но тут заметил приближающегося командира дивизиона. Оба встали навытяжку.

— Вольно, — сказал Суокас. — Отправляйтесь к себе на батарею. Связь оборвана. Прикажите фельдфебелю Койвисто явиться ко мне. Сами останетесь у орудия.

По дороге мчались санитарные машины. По кюветам брели раненые. Капитан крикнул:

— Солдаты, из какой части?

— Из особого взвода покорителей Ленинграда! — насмешливо крикнул кто-то, добавив ругательство.

Соукас побагровел, он хотел остановить и арестовать зубоскала, но потом все же сдержался.

— С передовой идете? — спросил он,

— Оттуда.

— Ну, как там? Атакует?

— Да ему и атаковать не надо, просто идет себе, да и все. Наш брат, финский парень, похоронен в своих. окопах.

Капитан махнул рукой и вернулся к Саломэки и Куусисто.

— Если вы не найдете своего орудия на прежнем месте, оно должно быть у противотанкового рва. Отправляйтесь.

В это время с проезжавшей машины соскочил Хейно и подбежал к капитану Суокасу:

— Фельдфебель послал такие приветы, что надо бы, дескать, хоть какой ни то грузовик, потому как тягач пошел ни за понюшку табаку.

— Что? — изумился капитан. — Новый тягач! Значит, он не был укрыт как следует. А где же водитель? Немедленно подать его сюда!

— Невозможно. Мы нашли от него одну ногу.

Капитана как будто передернуло, но он продолжал свое:

— Ну а сержант, командир орудия! Он мне ответит…

— Ему снесло затылок, — перебил Хейно и вынул из кармана часы и бумажник сержанта. Почему-то ему доставляло удовольствие видеть растерянность капитана. Столь же охотно он подал капитану и вещи Халме. — Вот это осталось от Халме. Ему оторвало всю голову напрочь. На первом орудии многих убило, а от самой пушки мокрого места не осталось. Остатки орудийного расчета добираются сюда на своем тягаче.

Хейно не приветствовал командира как положено, Даже не сказал «господин капитан» и стоял перед ним не по стойке «смирно». Все это делалось с умыслом: Хейно решил «экспериментировать». Капитан Суокас, невидимому, не обращал внимания на все эти формальности, он смотрел куда-то в сторону и кусал губы. Хейно заметил, что у капитана не было орденских ленточек на груди и знаки различия перешли с петлиц на погоны. «Эге, — подумал он, — капитан-то, должно быть, трусит!»

— И еще наши ребята остались там без жратвы, — продолжал он все так же дерзко. — Лошадь там, я видел, лежит, задрав ноги, и котлы с кашей разорваны в клочья. Кучер, наверно, подался в лесную гвардию, нигде поблизости его не видно…

Капитан сверкнул глазами, но в это время его позвали к телефону, и он крикнул уже на ходу:

— Останетесь пока здесь!

— А капитан-то наш содрал ленточки с груди и петлицы спорол, — промолвил Хейно — Улыбка на лице застыла, прежде чем Ладогу льдом прикрыло…

— Это был приказ сверху, — возмущенно воскликнул Куусисто.

— Ну так, стало быть, они там все трясутся от страха, — сказал Хейно — Но что — же мы? Пошли поищем кухню!

Саломэки пошел с ним, а Куусисто решил дождаться капитана. Хейно рассказывал:

— Вдоль дороги, по обочинам столько здоровых драпает! Дезертиры. Все побросали к черту и чешут! Я видел среди них даже одного лейтенанта! Хотел было и сам соскочить с машины и присоединиться к их компании, но не хватило совести. Если бы еще кто-нибудь меня завел, тогда другое дело. Да и неохота, чтоб трусом считали.

Саломэки, смеясь, рассказал про свою шутку над Куусисто. Хейно воодушевился:

— Слушай, давай его разыграем еще крепче! Надо так его напугать, чтобы он в штаны наложил. Ей-богу же, он дерьмо! Строит из себя невесть какого героя, а как только до дела дошло, так первый в кусты.

— А все-таки, знаешь, не все лахтари трусы, — сказал — Саломэки.

— Ну, конечно, может, и среди них найдется храбрый, — согласился Хейно — Вот хоть бы тот же Кауппинен. Он ничего не боится. Но, постой, что я вижу! Он уже собираются драпать?

На пункте питания, под густыми елями, несколько кашеваров. грузили пожитки на машину. Хейно расстроился, опасаясь, что теперь останется без еды. С мрачным видом он подошел к одному из кашеваров.

— Привет! Мы тут с передовой и целый день не жравши. Нельзя ли чего-нибудь порубать?

— Нет. Ступай обратно на передовую, там покормят. Хейно и так ненавидел снабженцев за то, что они мухлевали с солдатскими нормами, но тут он рассвирепел окончательно:

— Накормят, на передовой накормят! Фугасками там кормят! Каша вся на земле!

И он опять с каким-то непонятным для него самого злорадством рассказал о разбитой повозке и закончил язвительно:

— Теперь твоя очередь везти кашу на передовую.

И твое жирное брюхо будет отличной мишенью для соседа!

Снабженец, однако, был так потрясен, что даже не заметил оскорблений, а закричал своим товарищам:

— Лошадь убита, фронтовой обед на земле, Кески — Витикка пропал без вести. Надо бы разузнать. Кто поедет посмотреть?

Саломэки дернул Хейно за рукав:

— Пошли! Тут нам ничего не перепадет!

Навстречу им с криком выбежал Куусисто:

— Скорей! Где вы там квохчете? Тягач отправляется за нашей пушкой, и вас ждут! Капитан ругается!

Возле тягача, однако, капитана не оказалось. В кузове тягача-бронетранспортера сидели незнакомые солдаты. Наверно, это были отпускники, только что вернувшиеся с побывки или возвращенные с полпути. Саломэки и Хейно вскочили в кузов и едва успели сесть рядом с Куусисто, как мотор зарычал и машина тронулась. Водитель выглянул из люка:

— Дайте знать, если появятся самолеты!

С передовой доносился непрерывный грохот канонады. Солдаты прислушивались, угрюмо глядя по сторонам. Тягач-транспортер двигался по дороге, а навстречу, мчались санитарные машины и простые грузовики, полные раненых. Легкораненые шли пешком. Въехали в лес. Вблизи дороги виднелось несколько бараков, и около них много солдат. Очевидно, это был резервный батальон. Вдруг Куусисто крикнул: «Воздух! ИЛы!» — и на ходу выпрыгнул из машины.

Поздно. Кругом уже рвались бомбы. Бараки походили на развороченный муравейник. Люди метались, каждый спешил укрыться. Самолетов было три. Они развернулись и атаковали снова. За бараками гулко забила зенитка. Трассирующие снаряды, казалось, лизали бока крылатых машин. Самолеты, в свою очередь, стали обстреливать зенитку. Они не бомбили ее, так как, очевидно, уже сбросили весь бомбовый груз. Вдруг одна из машин загорелась и упала в лес. Оттуда повалил черными клубами дым. Другой самолет скрылся, а третий поднялся выше и стал описывать широкие круги над зениткой. Никто не выходил из укрытий, потому что самолет мог вновь открыть огонь. Вскоре послышался новый мощный рокот.

— Теперь нам всем крышка! — закричал кто-то, — Три, пять, семь ИЛов!

Самолеты с ревом проносились над самыми верхушками деревьев. Хейно лежал в канаве, чуть ли не на голове у Саломэки, и кричал:

— Бомбы! Пригнись!

Вся окрестность мгновенно стала адом. Зенитка замолкла. Крыша барака взлетела к небу, а по стенам побежали языки пламени. Самолеты все кружили над головой, сбрасывая бомбы и стреляя из пушек.

Саломэки пытался глубже втиснуться в дно канавы, бормоча: «Ой, святая Сюльви, ой, святая Сюльви!..» Хейно навалился на него сверху. Вдруг он чуть не взвыл от ужаса, когда что-то стукнуло его по шее. Оглянувшись, он увидел окровавленную руку. Хейно схватил ее — она была теплая, — и он с содроганием отшвырнул ее прочь:

Куусисто отбежал за большую каменную глыбу и, притаившись в каком-то оцепенении, слушал грохот разрывов. Судорожно съежившись, он стоял на четвереньках и не раз порывался вскочить и бежать без оглядки из этого пекла, но всякий раз самолеты снова пролетали над ним и бомбы рвались опять и опять. От взрывов ломались ветки деревьев, камни сыпались градом. Куусисто закрыл лицо руками. Что-то тяжелое упало рядом. Открыв глаза, он увидел, что это человеческое тело. Голова моталась из стороны в сторону, губы шевелились, в глазах еще была жизнь. Потом рот раскрылся и так застыл

Осколки стучали о грань каменной глыбы, высекая искры, но Куусисто забыл, что нужно прятаться. Он вскочил и побежал опрометью, вытаращив невидящие глаза, крича благим матом и не слыша самого себя.

Наконец самолеты скрылись. Бараки пылали, но никто не гасил их. Все пространство вокруг было полно изувеченных трупов и раненых. Те, кто уцелел и пришел в себя, старались оказать помощь пострадавшим товарищам. Стоны, и крики разрывали воцарившуюся вдруг неправдоподобную тишину. Кто-то хрипел так, точно его медленно душили.

Артиллеристы, ехавшие на тягаче-транспортере, стали собираться возле своей машины, едва соображая, на каком они свете. По счастливой случайности машина была цела, и они все как будто были целы. По команде водителя быстро вскочили в кузов. Надо было скорее убираться отсюда — кто знает, воздушный налет мог и повториться! После долгого молчания кто-то выругался:

— Чертова зенитка, высунулась, вздумала тыкать в них! Наверно, полбатальона полегло из-за этого.

Они успели уже далеко отъехать, когда Саломэки заметил наконец, что Куусисто нет с ними.

— Остановите! Наверно, его там ранило!

Водитель даже не сбавил скорость, хотя ему и кричали, и стучали, чтоб остановился.

Кто-то ругнулся и сказал:

— Ладно, поехали. Что, в самом деле из-за одного Куусисто… Где мы его там будем искать?.. Да подберут и без нас, если есть что подбирать.

Навстречу шла артиллерия. Тяжелый миномет устанавливали возле дороги, спешно оборудуя позицию. Хейно забеспокоился:

— Неужели линия прорвана? Как там наши ребята?

Никто ему не ответил. Снова раздался крик: «Воздух», — и транспортер, не сбавляя ходу, перемахнул через канаву и скрылся в лесу.

Куусисто лежал ничком под кустами и плакал как малый ребенок. То им снова овладевал страх и хотелось бежать дальше без оглядки, то стыд подавлял все остальные чувства. «Куда я денусь теперь? Что скажут ребята? А капитан?.. Убежали, бросили товарищей! Пол трибунал!.. Или просто пристрелит меня на месте?»

Куусисто всего трясло, как в лихорадке. «Что скажут дома, если узнают?» Больше он не думал о родине, о под. вигах, о повышении «за личную храбрость». Все мысли были о том, как выпутаться, как выбраться отсюда.

Где-то все еще рокотали самолеты, кругом стоял грохот. С дороги доносились крики и конский храп. Далеко в стороне к небу вздымалось дымное облако. Там все еще горели бараки. У Куусисто мурашки побежали по спине. Где-то там должны быть и свои ребята, если они живые. «Что, если они ждут меня?»

Он встал и прислушался. Штурмовиков не было слышно, и канонада была настолько далека, что можно было спокойно идти. Но куда? «Что, если пойти к капитану и попроситься в школу младших офицеров? Или пойти сказать, что я болен? Скажу, что меня контузило и я потерял сознание от удара взрывной волны!»

Куусисто даже повеселел от этой мысли. «Этому он поверит! И меня могут даже отправить в госпиталь. Да, но где же моя винтовка?»

Как ни искал он, винтовки не было и в помине. Страх настолько отшиб память, что он даже приблизительно не мог вспомнить, как оказался здесь. Каким путем, через какие места он бежал? «Винтовка, наверно, осталась у той каменной глыбы. А если там ребята все еще ждут меня? Нет, нет, туда я не пойду! Не пойду! ИЛы могут налететь снова. Я скажу, что мою винтовку разбило снарядом!»

Куусисто стал пробираться к дороге, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Со стороны фронта по-прежнему слышался грохот канонады. Казалось, он приближался.

Куусисто все прибавлял шагу и в конце концов пустился бегом. Выбравшись на дорогу, он бежал по обочине, пока не кончился лес. А там уже была видна знакомая деревня. Раненые брели по кюветам вдоль дороги.

С минуту Куусисто колебался, стараясь побороть подступающий к сердцу страх, но потом решился и очертя голову побежал в деревню. Перед командным пунктом дивизиона стояли шеренгой солдаты, и капитан расхаживал перед строем. «Это ребята с первого орудия. Наверно, они отправляются снова на линию. И я могу попасть в их компанию».

Беглец лег и прижался к земле. В это время в воздухе снова заревели моторы. Самолетов было много, и новые вылетали из-за леса как шмели. Они проносились низко над головой, но не стреляли. Потом где-то дальше, в тылу загремели разрывы бомб. Куусисто поднял голову. К командному пункту дивизиона подъехал грузовик. Ребята с первого орудия быстро вскочили в него, и машина рванулась с места. Сзади на крюке моталась и подпрыгивала пушка. Куусисто, пригнувшись, побежал к деревне. Едва он вбежал во двор дома, капитан Суокас вышел на крыльцо.

— Что такое? Где остальные?

— Господин капитан! — выпалил Куусисто, подтянувшись и щелкнув каблуками. — Я не знаю. Я потерял сознание, когда рядом упала бомба. Когда я очнулся, все они куда-то исчезли.

В это мгновение послышался нарастающий вой снарядов. Куусисто бросился на землю. Но сразу вскочил, когда капитан гаркнул:

— Стоять смирно, когда говорите с командиром!

Невдалеке раздался взрыв, но Суокас и глазом не

моргнул.

— Столько солдат и транспортер вдруг исчезли?! Вы лжете! Это вы сбежали! Никаких объяснений! Думаете, я не знаю, что бывает, когда бомба падает рядом? Я видел, как люди теряют сознание при взрыве! У них совсем другой вид!

Куусисто задрожал всем телом, даже коленки заходили. Вид капитана не предвещал ничего хорошего. «Он может сам расстрелять меня тут же на месте!»

— Господин капитан, — забормотал он, но Суокас взорвался:

— Молчать! Как вы смеете перебивать командира! Смотрите, на кого вы похожи! Вас надо отдать под трибунал и расстрелять за дезертирство перед строем!.. Но я вас прощаю, с условием, что вы немедленно вернетесь к своему орудию. И будете при нем. Ну, что еще? Вы не знаете, где ваше орудие? Я этого тоже не знаю. Ищите и найдите его!

Шофер капитана, подошедший в эту минуту, сказал: — Оно, наверно, на прежнем месте или ближе сюда — по этой дороге. Так что иди, пока не наткнешься.

Снова раздался свист. Теперь и капитан бросился на землю, снаряды стали рваться совсем близко. Осколки зацокали по стене дома и по крыльцу.

Когда все стихло, капитан скомандовал: «Встать!» — видя, что Куусисто словно прирос к земле и никак не может от нее оторваться.

— Отправляйтесь сию минуту. И скажите фельдфебелю Койвисто, что снарядный погреб надо опорожнить. Поторопитесь!

Куусисто побежал. В душе он уже прощался с жизнью. С передовой доносился неумолкающий гул канонады, а сзади рвались бомбы и били скорострельные пушки самолетов.

Слезы навернулись на глаза Куусисто. «Это неминуемый конец!»

Вечерело. В воздухе толклись тучи комаров. Массированный артобстрел прекратился. На шоссе творилось что-то невообразимое. Кони, полевые кухни, минометы, пушки все, без чего не обходится на войне армия, медленно ползло по дороге, останавливалось, сталкивало?]? друг с другом и со скрипом и скрежетом, понукаемое криками и бранью, двигалось дальше. Шло общее отступление по фронту. Все шоссе, насколько хватало глаз было запружено людьми и снаряжением. Сзади оставались прикрывающие части, которые должны были обеспечить «планомерную смену позиций».

Солдаты ничего не знали о планах. Усталые и все еще охваченные страхом, они лишь старались унести ноги прочь из этого пекла и боялись, как бы не началось все сначала. Многие не имели даже представления о своих частях. Ибо части эти были либо разбиты, либо вовсе уничтожены.

— Черт побери, если бы сейчас налетели ИЛы, ужас, что бы они тут натворили! — сказал Ниеминен, глядя на проходившие мимо войска. — Что же это такое, нет ни малейшего порядка!

Это спрямление линий, — ответил Хейно. Рот у него был как всегда полон, на этот раз он ел мясные консервы. Они все набрали консервов в рюкзаки. Снабженец у дороги раздавал проходящим: «Берите, сколько хотите. А то все равно они здесь останутся, дальше везти не на чем».

Их пушка стояла на новой позиции. Надо было задержать продвижение противника и обеспечить отход своих войск. Боялись, что противник может двинуть по дороге танки. Тягач-транспортер оставили за ближайшим бугром. Он был исправен, хотя и сильно изрешечен осколками. Целые сутки они находились под непрерывным артобстрелом и теперь ждали, что вот-вот из-за горы начнут атаку танки.

На следующее утро русские начали генеральное наступление. Противотанковый расчет принял их вначале за своих: столько было поднято пыли и дыма, что человеческие фигуры едва проглядывались. Ниеминен долго настраивал бинокль и вдруг закричал:

— О, господи, это же русские!

— Eщe чего! — недоверчиво усмехнулся фельдфебель и взял у него бинокль. — Оттуда же еще свои должны сперва…

И сразу вскочил.

— Быстро тягач сюда. А то тут и останемся!

Пушку прицепили к тягачу и помчались. А снаряды забыли. Фельдфебель вспомнил об этом только потом, когда были уже далеко. Он приказал остановиться и послал #туда людей. Но они вскоре вернулись ни с чем.

— Туда, не подойти. Они уже заняли нашу землянку. Юсси Леппэнен ранен.

— Тяжело?

— Наверно, не очень, потому что бежал как олень. Небось он уже в Тампере.

За противотанковым рвом опять заняли позицию. Фельдфебель послал Хейккиля к капитану доложить обстановку и попросить снарядов. Хейккиля пошел и пропал. Ни его, ни снарядов. Зато неожиданно явился пропавший Куусисто. Он долго сидел в кустах у дороги, приглядывался и наконец, заметив, что это своя пушка, поспешил объявиться.

— Господин фельдфебель! Капитан приказал снарядов не жалеть!

И тут впервые Койвисто вышел из себя: — Где вы прятались? Хейно и Саломэки давно уже прибыли!

Куусисто собирался было повторить историю, сочиненную для капитана, но лишь улыбнулся неловко и сказал:

— Господин фельдфебель, я не заметил, когда транспортер ушел.

— А где находится кузня, вы заметили? — В голосе фельдфебеля прозвучала издевка. Но, понимая, что ругаться бесполезно, он только махнул рукой, затем вызвал двоих солдат и приказал: — Раздобудьте снаряды где угодно и тащите сюда хоть на руках!

Но потом, когда послышался могучий рокот моторов бесчисленного множества танков и финская пехота начала поспешно отступать, им опять пришлось сниматься и отходить, не выстрелив ни разу. У них остался один единственный бронебойный снаряд, которым они зарядили пушку перед отходом с первоначальной позиции. Фельдфебель был просто в отчаянии. Наконец он принял решение:

— Ниеминен и Саломэки, пойдете со мной. Постараемся достать снарядов. Остальные держитесь тут, пока сможете. Если же придется отойти, остановитесь у следующей деревни.

Трое скрылись в ночном сумраке. По шоссе нескончаемым потоком двигались люди и техника. Какой-то капитан «потерял» свою роту. Он говорил:

— Я не нашел на позициях ни одного человека. Там ни души. А я ведь им сказал, чтобы ни на шаг…

Куусисто все время сторожко озирался, как пугливая лошадь.

— Что, если нас окружат? Может, они уже обходят…

У него теперь был автомат. Он снял его с убитого, у дороги.

— Хорошая штука, — сказал Хейно. — Ты еще всех нас будешь защищать.

Однако ироническая интонация ему на этот раз не удалась. Страх и напряжение были настолько сильны, что уж тут не до шуток. Впрочем, Хейно не унывал, настроение было скорее возвышенным. Все-таки они иона что целы и невредимы и сыты сверх обычного. Еще и рюкзаки нагрузили консервами.

Кауппинен и Сундстрём лежали за пушкой и тихо разговаривали по-шведски. Сундстрём ножом выскреб из консервной банки остатки мясного желе и сказал по- французски:

— Сеn'est gu le ventre qui gouverne le monde.

— Что? — переспросил Кауппинен, и Сундстрём, смутившись, поспешил перевести:

— Это значит, миром правит желудок. Сейчас это особенно можно ощутить. Кажется, Наполеон говорил, что армия марширует животом… Впрочем, важно знать еще: куда? Мне начинает казаться, что все это похоже на конец.

Кауппинен глубоко вздохнул:

— Да, — он посмотрел на непрерывно движущиеся по шоссе отступающие войска, — но надо надеяться на лучшее. Там, позади, говорят, есть еще главная линия обороны. Если она не выдержит, то…

— Finis Finlandiae, — сказал Сундстрём. — Давид метнул свой камень, но легенда всего лишь легенда… Впрочем, я того мнения, что мы напрасно воюем, напрасно воевали и погибнем напрасно.

Кауппинен хлопнул, себя по шее и раздавил комара.

— Ну, это кто как понимает, — сказал он сухо. Потом, помолчав немного, продолжал уже мягче: — Может, все это и в самом деле безнадежно. Но ведь у нас нет иного выбора, немцы не дадут нам выйти из войны. Так я думаю. Пришлось бы воевать еще и против них.

— То есть из огня да в полымя? — грустно усмехнулся Сундстрём.

— Совершенно верно. На этом-то фронте нам туго приходится, а вдруг еще появится другой, — там, где у нас нет никакой защиты, где мы ничего не подготовили, да и не. могли готовить.

Сундстрём отшвырнул прочь пустую банку и спрятал нож. Он, видимо, собирался сказать еще что-то, но заметил офицера, идущего к ним со стороны шоссе.

— Капитанеус, — шепнул он и замолчал.

Это действительно был капитан Суокас. Следом за ним шли фельдфебель, Ниеминен и Саломэки. Суокас встретил их на полпути и вернул. Бодрым шагом он подошел к орудию.

Поздравляю, капрал! Фельдфебель мне рассказал, что вы уничтожили танк! Он крепко, двумя руками пожал руку Кауппинена.

— Это значит «виртути милитари» первой степени, — продолжал он, — а может быть, и повышение в звании. Поздравляю вас. И благодарю также всех остальных за мужество.

Капитан повернулся было к солдатам, собираясь что. — то сказать им, но на глаза ему попался Куусисто, и он молча отвернулся, потом жестом подозвал к себе фельдфебеля. Отойдя на несколько шагов, они сели, и капитан раскрыл планшетку.

— Положение сейчас примерно такое, — начал капитан, понизив голос., чтобы остальные не слышали. — Наши линии обороны прорваны сегодня утром почти на всем этом пространстве. Теперь мы отходим с боями на главный оборонительный рубеж. С этого места вы отступите и займете позицию вот здесь, на гребне, у этой деревни. Потом отойдете к следующей деревне. А дальше уж Сийранмэки и главная линия обороны. Вот тут для вас хорошая орудийная позиция. Отметь это все на своей карте.

Когда фельдфебель сделал у себя пометки, капитан продолжил:

— У нас больше нет ни пушек, ни тягачей. Поэтому их необходимо беречь и охранять как зеницу ока.

Койвисто устремил на капитана внимательный взгляд

— Это ты можешь сам сказать ребятам.

— Суокас уловил горечь в голосе фельдфебеля и поспешил сгладить тяжелое впечатление:.

— Я хотел сказать, что надо всячески постараться,

чтобы пушку сохранить и не бросить. Скоро вы получите нового командира орудия… Кстати, вы вывезли тело сержанта?

— Нет, — фельдфебель плотно сжал губы. — Хорошо еще, что мы сумели вывезти пушку. Это ведь самое важное.

Капитан рассмеялся и хлопнул Койвисто по плечу.

— Да что ты завелся? Действительно, без пушки вы как голые. Ну, мне пора. Машину пришлось оставить далеко, у развилки. Ближе по шоссе было не пробраться.

Он встал, одернул гимнастерку и сказал:

— Постараюсь достать вам еще «фаустов». О чем ты думаешь? Да пот о питании. Ребята уже стосковались по горячен пище. И потом — снаряды.

— Снаряды будут, насчет кормежки не знаю. Кухни находятся далеко. Ыа дороге видишь, что творится. Я-то вот пробраться не мог. А начнется опять бомбежка, что тогда будет? Но я постараюсь сделать все возможное.

Он протянул руку:

— Значит, договорились. Пушку вы не бросите.

— Посмотрим, — ответил фельдфебель, неохотно подавая руку и глядя куда-то в сторону. — Так ты постарайся. Мы ведь немногого просим. Если нашу пушку засекут, из нее сделают железный лом. Да, кстати, ты ничего нс сказал о первом орудии. Я поставил его подальше, чтобы оно пас прикрывало. Ребята там еще очень пугливые, необстрелянные.

— Правильно. Пусть прикрывают, пока не будет другого приказа. Ну, пока!

Койвисто ничего не ответил, а только смотрел угрюмо вслед удаляющемуся капитану. Потом он быстро отошел за кусты, встал на колени, сложил руки перед грудью ладонями и стал молиться. Он молил бога спасти эту страну, дать людям силы, чтобы выстоять и мужественно пройти свой путь до конца.

— А если ты призовешь кого-нибудь из пас, позови меня! Пощади молодых! Проведи их невредимыми через все испытания.

Фельдфебель встал. Все вокруг как-то странно переменилось. Потом он понял: на шоссе было совершенно тихо. Он поспешил к орудию.

— Ребята, теперь гляди в оба. Расставить посты. Дозоры вперед.

Сам он пошел на предполье с пистолетом в руке. Где-то вскрикнула ночная птица. Потом раздался леденящий душу хохот совы.

Куусисто вскочил. Теперь не было слышно ни звука. И от этого становилось не по себе. Куусисто привстал, вслушиваясь. Он не мог выдержать этой пугающей тишины. «Остались ли еще свои там, впереди?» — подумал он. И губы сами забормотали:

— Они окружают нас, окружают.

— Тише ты! Пригнись, не маячь! — прикрикнул на него Ниеминен. — Слушайте, — продолжал Куусисто. — Что-то хрустнуло!..

Ниеминен в один прыжок подскочил к нему и двинул кулаком. Куусисто отлетел в кусты, только ветки затрещали. Ниеминен вернулся и лег на свое место.

— Чертов паникер. Теперь он, по крайней мере, хоть немного помолчит.

На складе боеприпасов дивизиона тоже переживали напряженные минуты. Уже белел рассвет, а обещанного капитаном грузовика все не было. Хейккиля, Нюрхинен и Вайнио лежали на покатой дерновой крыше склада и все смотрели на дорогу. От Раяйоки в сторону фронта то и дело проходили небольшие группы солдат.

— Ну, теперь, видно, начнем обороняться по-настоящему, — сказал Вайнио. — Дадим отпор как следует. Сунем ему кость в глотку, чтоб подавился. Тут ведь уже все-таки Финляндия.

— Думаешь, отсюда бежать не придется? — сказал Хейккиля и бросил презрительный взгляд на размахивающего руками верзилу. Вайнио был старше на несколько лет и поэтому считал, что Хейккиля не способен правильно оценивать обстановку.

— Я сказал, кость в горло! Сейчас подойдет подкрепление. Но, конечно, если мы будем драпать, высунув язык до самого пояса, как вчера, то тогда уж нам ничто не поможет.

Хейккиля хотел было съязвить, что, мол, мы еще посмотрим и у тебя тоже, наверное, пятки зачешутся, но сдержался — Вайнио не казался трусом.

Нюрхинен дремал. Его ничто в жизни не интересовало, кроме карточной игры. Собственно, о нем никто ничего не знал, он даже не говорил, откуда родом. Когда кто-то поинтересовался, он ответил довольно грубо:

— Откуда и все мы, грешные.

Во время бомбежки и артобстрела Нюрхинен проявил просто невероятную храбрость и только все время бормотал какие-то мрачные присказки:

— Смерть такого рода для нас слаще меда… Колокол погребальный лучше музыки бальной… Смерть разборчивая невеста, для меня у нее нету места….

Он словно заигрывал со смертью.

Но теперь он мгновенно проснулся и вскочил, когда Хейккиля крикнул:

— Самолеты летят! Глядите, сколько… Точно комары!

Над горизонтом действительно показались бесчисленные точки, которые быстро увеличивались. Они были уже совсем близко, когда долетел грохочущий звук артиллерийского залпа.

— В укрытие! — закричал Хейккиля и скатился с крыши в траншею перед входом в склад боеприпасов. Следом за ним и другие попрыгали туда же. Гром громыхал, и молнии сверкали в небе и на земле. Начинался новый боевой день. Они сгрудились у двери снарядного погреба и тщетно пытались справиться со страхом, который все больше разрастался и одолевал их. Они уже готовы были выскочить из своего укрытия и броситься врассыпную, как вдруг к ним в траншею свалился еще кто-то. Все как будто онемели, и прошло некоторое время, прежде чем Хейккиля смог наконец выговорить:

— Яска, ч-черт!..

Ниеминен едва мог перевести дух, потому что ему пришлось бежать под обстрелом через открытое поле. Но вот к нему наконец вернулся голос:

— Что вы тут высиживаете! Койвисто кроет вас на чем свет стоит — снарядов-то нет и нет!

Хейккиля не успел ответить, в траншею попрыгали еще несколько человек. Это были прибежавшие откуда-то с дороги пехотинцы. Стало тесно.

— Отворите же, черт побери, дверь! Спрячемся в блиндаж!

— Туда не влезешь! — заорал в ответ Хейккиля. — Это склад, там полно снарядов и противотанковых гранат!

Пехотинцы бросились наутек и исчезли еще быстрее, чем появились, хотя огненная метель бушевала по-прежнему.

— Бежим и мы! — крикнул Ниеминен. — В этом укрытии не поздоровится!

Штурмовики пролетели, и Ниеминен выглянул наружу.

Вскоре он завопил:

— Идет грузовик! Елки-палки, ну и жмет!

Грузовик действительно несся как на крыльях. Он с ходу развернулся перед складом, и водитель выскочил из кабины.

— Давайте грузить, живо! Противник уже там, на бугре!

— Где же ты пропадал? — горячился Ниеминен. — Погибнем из-за тебя!

— Шина лопнула. А потом пришлось отвозить раненых. Давай поднажмем, ребята!

Началась лихорадочная погрузка. Снаряды были, тяжелые. Больше двух за раз не понесешь. Тут уж сил не жалели, работали не щадя себя. Смерть стояла рядом и командовала, страх придавал силы. Машина была нагружена лишь наполовину, но водитель уже сел за руль.

— Поехали! Довольно, не будем рисковать!

Кто вскочил в кузов, Нюрхинен успел забраться в кабину к шоферу, а Ниеминен еще бежал сзади с парой снарядов. Но ему пришлось бросить их на землю и догонять машину, которая уже тронулась с места. Едва он успел схватиться сзади за борт, как машина понеслась. Хейккиля втащил товарища в кузов, и они, судорожно цепляясь за борта, старались подползти ближе к кабине водителя. В это время впереди раздался взрыв, но водитель нажал газ и, вильнув, объехал свежую воронку. Взрывы раздавались снова и снова — то сзади, то сбоку, то спереди. Ниеминен показал на холмистую гряду по ту сторону Раяйоки и крикнул:

— Он оттуда стреляет прямой наводкой! Елки-палки теперь нам крышка!

Хейккиля не мог произнести ни звука, от страха у него отнялся язык. Осколки хлестали по бортам машины, высекая из них щепки. В кабине водителя со звоном вылетело боковое стекло. Но грузовик мчался с такой скоростью, что артиллеристы не могли пристреляться. Они били по машине и по дороге, не целясь. Но вот наконец машина въехала в лес и остановилась. Водитель открыл дверцу:,

— Ранило кого-нибудь?

— Нет вроде…

— А тут вот какая ерунда!

В это время Нюрхинен шепеляво чертыхался:

Чшертов рющщя! Выбил у меня жубы ижо рта! Шамый ченный ииинштрумент!..

Из уголка рта у него текла кровь. Осколок, видимо» вошел в этом месте и вылетел прочь вместе с зубами.

— Ой, ша-атана! Я напишу им шчет!..

На щеке у него тоже алела кровь, но то были лишь неглубокие порезы от осколков стекла. Все закурили. Ниеминен протянул дрожащую руку к сигарете, которая дымилась в зубах у Хейккиля.

— Дай и я затянусь разок.

Он затянулся так, что выкурил сразу чуть ли не полсигареты. Голова у него закружилась, он закашлялся и едва не потерял сознание. В это время они увидели пехоту, отступавшую от Раяйоки, и немедленно двинулись дальше. Когда добрались до своей пушки, фельдфебель выскочил им навстречу. Казалось, у него камень с души свалился.

— Я уж боялся самого худшего. Думал, вам каюк!

Его даже не особенно огорчило, что снарядов привезли мало.

— Хватит нам и этих. Хорошо, что сами добрались. — Пушка была уже готова к отправке. И тут Койвисто заметил, что Нюрхинен ранен.

— Ранены? И не перевязались!

Нюрхинен скривил рот.

— А, чего еще там перевяживатыня!.. Подлая шмерть, обманщича! Лучше бы жижнь вжяла, чем жубы! Чхорт, я же чшеперь как обежьяна!

Фельдфебель невольно улыбнулся, но потом лицо его вновь стало серьезным.

— Не надо шутить насчет смерти. Она придет, когда час настанет.

Сказав это, Койвисто отвернулся и, глядя в сторону, отдал приказ отправляться. Пушку прицепили к грузовику, потому что тягач ушел раньше, с первым орудием. Проехали несколько километров и остановились. Возле небольшого озерка происходило что-то непонятное. У самого берега стояло несколько грузовиков, и с них солдаты сбрасывали в воду тяжелые мешки.

— Ребята, это же пшеничная мука! — изумился Хейно. Потом он воскликнул: — Этих типов надо всех. перестрелять! Люди голодают, а они, черти, швыряют хлеб в озеро!

— Вот где можно бы, наверно, получить муки на лепешки, которой Виено не привез, — засмеялся Хейккиля и ткнул Саломэки в бок — Ты так и не застрелил этого Пену, хоть и грозился.

— Что мне руки марать, он свое получит от противника.

Машины опорожнились и на полном газу помчались куда-то, очевидно, за новым грузом. На опушке леса виднелось какое-то большое строение, перед которым расхаживал часовой. Один из ребят сказал, что это продовольственный склад, где полно масла и сахара.

— Пошли поглядим, может, и нам что-нибудь перепадет, — сказал Хейно и спрыгнул с машины. Саломэки и Хейккиля последовали за ним. Они не без опаски подошли к часовому, но тот замахал руками, приглашая поторопиться.

— Идите же сюда, скорей! Вы с передовой?

— Оттуда.

— Что, сосед уже близко?

— Да уж почти что, можно сказать, за углом, — ответил Хейно. — А что этот склад-то, пустой?

— Не-ет, там еще масла очень много, — сказал часовой и поглядел за угол. — Ты, парень, наверно, врешь!

Не слышно ничего.

— Ну, не за этим, конечно, углом, но все же очень близко. Ане найдется ли там масла и на нашу долю? Который, день воюем не жравши.

— Спросите у начальства. Оно там, на складе.

— Подождите меня здесь, я пойду спрошу, — сказал Хейно и пошел на склад.

Там ящики с маслом стояли огромными штабелями.

В щели между ними как раз в это время саперы закладывали взрывчатку. Два офицера следили за работой подрывников так внимательно, что даже не заметили появления Хейно. Он покашлял-покашлял у дверей, а потом подошел прямо к ящикам и взвалил один себе на плечо. Ящик был хоть и тяжелый, но на плече уместился.

И вот уже Хейно вышел из дверей склада.

— Разрешили? — спросил часовой.

— Конечно! Думаешь, я стал бы без спросу?..

— Да мне-то что. Скоро вообще все полетит к чертям.

Хейно быстро зашагал на своих длинных ногах, боясь, как бы его не окликнули. Хейккиля и Саломэки бежали за ним трусцой, стараясь не отстать.

— Может, ты его спер, что так торопишься? — проговорил Хейккиля.

Xeйнo не ответил. Когда несешь на плече двадцатипятикилограммовый ящик — не до разговоров. Но про себя он все-таки подумал: «Там масла хватило бы на целую армию, но скоро оно взлетит на воздух. Почему они не раздают его солдатам так же, как те мясные консервы?»

Товарищи в машине встретили их радостными возгласами. Только Кауппинен недоверчиво покосился на ящик.

— Вам выдали?

— А как же иначе! — Хейно сделал вид, что возмутился. — Они бы и больше дали, но нам ведь этого вполне достаточно.

Кауппинен быстро взглянул на Хейно, усмехнулся и вскочил в машину. Ящик поставили в кузов и поехали дальше. Канонада затихла. Они приехали в маленькую деревню. Пушку поставили на позицию, на бугре у дороги. Кауппинен добровольно остался на посту, а все пошли в дом делить масло.

В домике была лишь одна комната. На столе стояла немытая посуда. Жильцы, очевидно, покинули дом в спешке. Пока Хейно делил масло, Саломэки тщательно обследовал помещение. Он вернулся, держа на весу старые валенки.

— Здесь, ребята, жил какой-то голодранец, потому что во всем доме ничего путного не осталось. Это вот еще куда ни шло. Я прихвачу, на всякий случай.

Саломэки запихал валенки в свой рюкзак. Потом, подойдя к окну, он вдруг заахал:

— Ах, святая Сюльви, что я вижу! Не мерещится ли мне? Смотрите, ведь это женщина!

Он выскочил на крыльцо. По дороге действительно шла женщина и гнала корову. Тут и дележка масла прервалась, потому что все бросились смотреть на такое диво. В самом деле женщина. И даже молодая, пышногрудая, со смешливыми глазами. Это было как сон!

Саломэки уже подъезжал к ней с разговором. Он даже пилотку снял, чтоб девушка заметила его вьющиеся кудри.

Неужели вы не боитесь, барышня?.. Разрешите приводить вас! А то вдруг вражеский дозор. Я могу поднести ваш рюкзак, барышня, он тяжелый. Девушка, улыбнулась. — Она была просто красавица.

Стройная, гибкая, с высокой грудью.

— Проводи, коли время есть.

— Ну, так пойдемте, скорей! — Саломэки заторопился и поскорее снял мешок со спины девушки.

— Эи, не ходите! Постойте! — послышались сзади крики и топот ног. Тотчас и девушка с коровой, и Саломэки оказались в кольце.

— Разве вы не знаете, что фронт скоро будет здесь? — сказал Ниеминен.

— Знаю.

Так уходите же прочь, пока не поздно.

— Мы и уходим! — вставил слово Саломэки, отбирая у девушки хворостину. — Но-но, Звездочка, пошли.

Корова взмахнула хвостом и оглянулась на Саломэки. Потом она зашагала степенно, и все двинулись следом. Саломэки занервничал и покраснел.

— Исчезните, братцы! Корова пугается. IT вообще мы вдвоем прекрасно доберемся. Правда, Лийса?

— Меня зовут Лилья, а не Лийса.

Саломэки-покраснел еще больше. Он хотел показать приятелям. Насколько близко он успел уже познакомиться. Ребята переглядываются. — Что, если они начнут отпускать свои шуточки?

Саломэки вытянул корову хворостиной, а норовистая возьми да и брыкни, чуть ли не в самый лоб! Недоставало ему еще коровьей отметины! Девушка рассмеялась. Словно весенний ручеек зажурчал. Виено в пот бросило.

Постепенно все же ребята отстали. Лилья помахала им платком и пожелала, чтоб не подкачали в бою.

И они обещали держаться крепко. А то как же иначе? Но нотой Хейккиля серьезно сказал:

— Ужасно, ребята, что вот и они должны страдать. Хоть бы она успела выбраться из фронтовой полосы, — пока мы не начали снова драпать.

— Ниеминена беспокоило другое:

— Боюсь я, ребята, за девушку. Одна с этим, жеребцом — Саломэки… Ведь он теперь может что угодно с ней сделать.

Хейно загоготал:

— А ты за нее не бойся. Виено-парень уж постарается, чтобы она осталась довольна! Пошли, бродяги! Надо же нам разделить масло

Они так объелись, что к вечеру всех замучила отрыжка. Они копали окопы на орудийной позиции. С каждым наклоном Хейно чувствовал, как масло подступает к самому горлу. Он постарался, налег и на мясные консервы. «Кто знает, может, завтра меня разнесет в клочья. И останется закуска неизвестно кому…»

Саломэки вернулся лишь затемно. Он хотел было проскользнуть в избу тихонько, но это ему не удалось. Стоило одному заметить его, как тотчас все обступили гуляку, глядя с любопытством и завистью.

— Смотрите, да он, никак, дрался с дикой кошкой!

Пухлые губы Саломэки задрожали, хоть он и пытался сделать вид, что очень доволен прогулкой.

— Это корова угодила копытом, когда я хлестнул ее покрепче.

Никто, разумеется, не поверил. Только посмеялись.

Мол, никогда еще у коров не видали таких острых ногтей. Раньше у них были лишь парные копыта на всех четырех ногах.

Саломэки с досады чуть не плакал. И устал ведь как собака. Тяжелый мешок пришлось тащить несколько километров. И лицо распухло и зудело. «Провалиться мне, если я еще хоть раз в жизни посмотрю на женщину!» И он постарался поскорее перевести разговор:

— Вы разделили масло? Где моя доля?

— Тебе решили ничего не оставлять, — сказал Ниеминен. — Оно действует возбуждающе на таких, как ты.

Саломэки завелся:

— Нет, вы послушайте! Святая Сюльви, умеет же человек представляться невинным голубком! А вы видели, как у него глаза горели, когда увидел девчонку!

— У меня-то не горели. Мне довольно одной, а ты хотел бы иметь гарем. Тебя надо изолировать от общества, как опасный элемент. У тебя нездоровые наклонности.

Пришел Кауппинен и прекратил перебранку:

— Надо установить дежурство у орудия, а всем свободным — спать.

Начались пререкания. Никому не хотелось идти на дежурство. Наконец Ниеминен оборвал дебаты, взяв свой автомат.

— Ложитесь спать. После меня пойдет Куусисто. Пусть еще постоит на часах да потрясется от страха. А то уж он забыл, что это такое. Куусисто покраснел. У пего больно ныл подбородок, распухший от удара Ниеминена. Теперь он так боялся Ниеминена, что поспешил сказать, заискивая:

— Яска, не ходи, я пойду.

Но тог если уж решил, так решил:

— Я сказал, пойду, значит, пойду. Твое от тебя не уйдет.

Все пошли в избу спать. Саломэки залез на печь, Хейно и Хейккиля последовали за ним. Хейно тут же заснул, но Саломэки не спал и не давал заснуть Хейккиля. Он все охал и вертелся с боку на бок, вспоминая свою неудачную прогулку.

— Ах, святая Сюльви, какая шикарная девочка! — шептал он. — И угораздило же меня полезть и все испортить! Но я никогда не думал, что у прелестного создания может быть столько силы. Ты слушаешь?

Хейккиля издал невнятное мычание, и Саломэки продолжал:

— Она казалась такой веселой, хотя ей пришлось бросить дом и бежать. Все-таки эти карелы удивительный народ…

Ответом ему был храп, и Саломэки тоже закрыл глаза, стараясь заснуть. Но и сквозь нахлынувшую дремоту ему мерещилась Лилья: «Ах, святая Сюльви, угораздило же меня сделать такую ужасную ошибку! И девушка-то какая! В жизни не видал такой красоты!»

Спавшие на печи вскоре проснулись. Хейно зажег спичку и ахнул — все кругом кишело клопами и тараканами.

— Трам-тарарам, скорее прочь отсюда!

Они выбежали во двор, разделись догола, хотя тут же на них налетели тучи комаров, и принялись неистово трясти белье. В довершение всего они увидели, что кто-то быстро идет к их дому.

— Слушай, это не фельдфебель?

— Он! Ах, матерь божья, наверно, опять нам уходить!

Койвисто вошел во двор и с изумлением смотрел на голых солдат.

— Что это за представление? И, не дожидаясь ответа, приказал: — Будите всех. Мы уходим.

— Куда? На передовую?

— Нет, дальше в тыл. Где Кауппинен? Там он, в избе. Я разбужу.

Хейно вбежал в избу. Сообщение фельдфебеля настолько пришлось ему по душе, что он весело крикнул:

— Подъем! Рюсся окружил дом!

Только тут он понял — рискованно было так шутить.

Слава богу, он первым успел выскочить во двор. Все ринулись вон — только двери затрещали. Нюрхинен вскочил с пулеметом и уже хотел было открыть огонь, но в последний момент разглядел, что кругом свои. Фельдфебель сделал Хейно выговор:

— Чтоб это было в последний раз! Такими вещами не играют. Может случиться, объявите всерьез, а вам не поверят.

— Его надо казнить на месте! — кричал Куусисто, дрожа всем телом. Он был в одних носках и без автомата. И даже рюкзак оставил в избе. Фельдфебель заметил это и сухо сказал:

— Где ваше оружие? Пойдите за ним. Что, если бы в самом деле противник обошел нас? Криком да голыми руками вы бы стали воевать?

Он отвел Кауппинена в сторону и раскрыл планшет.

— Мы отходим до следующей деревни. Там оборудуем крепкие позиции. Смотрите внимательно. — Койвисто показал место на карте и закончил: — Оттуда уже не уйдем, пока не будет распоряжения.

— А если вынудят?

— Отходить нельзя. Это приказ. Новый командир орудия прибудет туда. Младший сержант, бывший эсэсовец, кавалер железного креста. Вопросы есть?

— Чего уж там. Тягач останется у первого орудия?

— Да. Я пришлю его, если потребуется. Держи связь со мной.

— Попытаюсь, конечно, но если попрут…

Кауппинен подошел к своим солдатам:

— Поехали дальше. Бег продолжается…

Вскоре показалась деревня: несколько домиков прилепилось у подножья песчаного бугра.

— Позицию сделаем там, на горке, — объяснил Кауппинен. — Таким образом, мы хотя бы первое время сможем ночевать в домах. Ты собираешься ночью копать окопы? — спросил Хейно. В руке у него был кусок хлеба, густо намазанный маслом.

— Успеем, наверно, вырыть и утром. Но как мы без тягача втащим туда пушку?

— Ты бы лучше спросил, как мы ее оттуда стащим, если придется драпать.

У домов какой-то военный делал им знаки, чтоб остановились. Когда они подъехали, у борта показалось румяное, по-барски холеное лицо.

— Люди капитана Суокаса?

— Они самые, — ответил Кауппинен. — А вы новый командир орудия?

— Точно.

— Я догадался по ленточке железного креста.

На младшем сержанте было новенькое финское обмундирование с петлицами, на груди сверкала ленточка железного креста. Он говорил подчеркнуто дружеским тоном, но затем голос его вдруг зазвучал повелительно:

— Слезайте все! Мы втащим пушку на высоту и начнем рыть позиции.

— Черта с два мы начнем! — хрипло ответил Хейно. — Мы несколько суток не спали. Утром посмотрим.

Младший сержант сверкнул очами:

— Кажется, было сказано, что я новый командир орудия. Могу и по фамилии представиться, Саарела.

— Будь хоть кто угодно, но я все-таки пойду спать.

Хейно подхватил свой рюкзак и спрыгнул на землю.

Остальные последовали его примеру.

— Пойдем хоть в эту избушку. Если там нет клопов.

У Саарела задергались уголки рта. Кауппинен поспешил вступиться:

— Солдаты устали. Пусть поспят, а утром возьмемся. Мы с вами можем пойти посмотреть позицию.

— Позицию я уже выбрал, — буркнул Саарела, неотрывно глядя на Хейно, который в это время входил на крыльцо дома. Потом набросился на Кауппинена: — Что в а расхлябанность! Сперва надо окопаться, приготовить позиции, а потом — отдых! И вы тоже защищаете эту безответственность! Никакой дисциплины! Не диво, что неприятель продвигается вперед.

— Краска залила щеки Кауппинена. Он продвигается, не спрашивая нас. Ребята вели себя мужественно, каждый на своем месте. А сейчас они выбились из сил.

Он направился к дому, но потом, обернувшись, тихо сказал:

— Вы были в Германии. Неужели и там не хватало дисциплины, что приходилось отступать?

И, не дожидаясь ответа, пошел в дом. Он был глубоко оскорблен за товарищей. И с этой минуты возненавидел Саарела. «Как будто сам не финн, а сверхчеловек какой-то!»

В доме раздраженно переругивались. Хейно был зол, как раскаленные щипцы.

— Проклятый немец, теперь вот удрал сюда! Уж оставался бы там со своим Гитлером!

Да не немец он, — отвечал Ниеминен. — Их ведь немало в свое время уехало от нас в Германию, в войска СС… А, и Кауппинен здесь! Не пошел, значит, смотреть позицию.

Кауппинен поставил оружие у двери и стал искать, где бы лечь.

— Видно, тебе он тоже не слишком понравился?

— Ну, пока еще рано судить.

Кауппинен улегся на полу, подложив шинель под голову.

— У пушки надо бы поставить часового… Ну да небось никто ее не украдет.

Младший сержант Саарела вошел в избу, но все, как по уговору, сделали вид, будто крепко спят. Саарела постоял немного на пороге, потом стиснул зубы и, грохнув дверью, вышел.

По дороге, рокоча и лязгая, мчался тягач-транспортер с пушкой на прицепе, Саарела замахал руками, и тягач остановился. Из люка выглянул Койвисто, сидевший рядом с водителем.

— Это вы, Саарела? Суокас мне говорил о вас, — сказал он, вылезая из машины и протягивая руку. Саарела по привычке вскинул было правую руку для гитлеровского приветствия, но, тут же спохватившись, пожал протянутую руку фельдфебеля.

— Саарела, так точно. А вы, наверно, Койвисто. Капитан говорил. Оттягиваем силы?

— Да уж. Второе орудие, вижу, уже здесь…

— Приехали, — криво ухмыльнулся Саарела. — И прямым ходом спать, хотя я приказал прежде вырыть позиции. Даже часового не выставили.

Фельдфебель как будто ничего особенного в этом не нашел.

— Да, ребятам крепко досталось. Пускай поспят. А утром надо поднажать.

Он обратился к своим солдатам:

— Устраивайтесь на ночлег. Поищите место в домах. Утром поедем на позицию.

У Саарела задергалась щека, и он повернулся, чтобы уйти. Он ждал, что фельдфебель окликнет его, скажет что-нибудь лестное насчет железного креста. Но ничего подобного не произошло. Младший сержант в сердцах выругался.

Утром солдаты проснулись поздно и принялись варить на кострах кофе-суррогат. Прибежал Саарела. Он всю ночь проторчал на позиции, планировал, где что будет.

— Пейте же скорее! — закричал он. — И за работу!

Фельдфебель умывался у колодца. Тут он подошел и тихо сказал младшему сержанту:

— Зайдите в избу, дело есть.

В избе он долго примеривался, как начать.

— Видите ли, положение сейчас сложное. Позади тяжелые бои. Но самое трудное впереди. К личному составу надо относиться с уважением. Мелочная дерготня может только повредить. Я говорю это потому, что вы, очевидно, привыкли к другим людям и к другой армии. Кстати, это приказ сверху. Хотя, по моему личному мнению, он пришел слишком поздно. Вопросы есть?

Саарела побагровел.

— Есть. Я хочу спросить, как мы будем воевать, если командира не уважают и приказы его не выполняют?

Фельдфебель смотрел куда-то, мимо младшего сержанта.

— Люди, безусловно, будут выполнять разумные приказы, если командир делом завоюет их уважение. Можете идти!

Когда Саарела ушел, Койвисто еще долго смотрел на закрывшуюся дверь, и лицо его было озабоченным и тревожным. «Этот человек еще столкнется с трудностями и нам доставит немало хлопот, — думал он. — Мне надо скорее вернуться сюда, как только мы наладим позицию первого».

Фельдфебель не ошибся. Едва только тягач с пушкой скрылся за бугром, Саарела начал командовать. Он указал, где кому рыть окопы, потом подозвал к себе Хейно:

— Вот здесь вы выкопаете окон для меня и ход сообщения к нему.

Хейно вылупил глаза.

— Мне и со своим окопом работы хватит. Копай сам, не надорвешься!

И он побежал рыть свой ровик. Саарела еще вчера вечером так его разозлил, что теперь Хейно не стал бы стараться для младшего сержанта даже под страхом смерти.

Саарела несколько секунд стоял как каменный столб. Потом он закричал, с трудом сдерживая ярость:

— Я вам приказываю! Поторопитесь исполнять! Или… Хейно заметил, что рука младшего сержанта потянулась к кобуре. Он схватил винтовку и щелкнул затвором. Кауппинен бросился между ними, крикнув младшему сержанту:

— Уходите сейчас же! Мы все сделаем, и позиция будет готова, только уходите!

Винтовка тряслась в руках Хейно, весь он дрожал от негодования. Ведь в учебном центре его считали человеком сугубо мирным, всегда избегавшим насилия. А теперь он был готов убить человека. Хейккиля тоже — бросился к нему и вырвал винтовку.

— Не смей из-за этакого дерьма себя губить! Погоди, вот как сосед попрет, тогда посмотрим.

Услышав это, Саарела позеленел от гнева.

— Вы слышали? Это бунт! Грозятся убить!

Он, видимо, совсем потерял самообладание и, расстегнув кобуру, выхватил пистолет. Ниеминен подскочил к нему и ударил, но промахнулся, потому что Кауппинен успел оттолкнуть его руку. И в этот момент Нюрхинен уткнул свой автомат в живот младшего сержанта.

— Шлушай, шмерть уже вчепилашь тебе в жадничу! Уберешъшя ты к черту, или хочешь, чтоб твои кишки по деревьям развешили?

— Младший сержант быстро пошел прочь. Нюрхинен неожиданно захохотал, надрывисто и гулко, словно из бочки. Ах-хах-хах!.. Гитлер, шша-атанз, улепетывает, трам-тарарам! Ну-ка, я его штрекану по пяткам!

Кауппинен остановил его.

— Ребята! Если капитан придет именно по этому делу, так запомните: никто никому не угрожал. И если Саарела вернется — никто ни слова. Не троньте, пускай себе остается какой есть.

— Он уже не такой, как был! — вырвалось у Хейно. — Он хотел меня застрелить! Но больше не захочет!

— Нет, я знаю, парни, что надо сделать, — сказал Саломэки. — Если он вернется, привяжем его к дереву и оставим русским. Напишем еще записку, что вот, мол, вам последыш Гитлера. Гитлереныш.

— Нет, черта с два! Он так может удрать!

— Ну, довольно! — рассердился Кауппинен. — Давайте-ка за работу. А то вот-вот начальство явится.

Окопы были вырыты и пушка уже стояла на подготовленной позиции, когда вернулся фельдфебель Койвисто. Он сразу же заметил отсутствие Саарела.

— Где командир орудия? Что тут у вас?..

— Пошел разведать тылы, — доложил Кауппинен, а затем отвел фельдфебеля в сторону и рассказал ему обо всем. Койвисто вернулся к солдатам, насупив брови.

— Плохо дело, ребята. Я, конечно, вас понимаю, но те, что выше, не поймут. Я попытаюсь как-нибудь все уладить, только с уговором, чтобы дальше это не повторялось. Саарела привык к другим порядкам. Постарайтесь это понять.

Хейно скривил рожу:

— Когда мужик хватается за пистолет, то тут, знаешь, рассуждать особенно некогда.

— Саарела поступил неправильно. Я ему это скажу.

Койвисто решил, что ему лучше остаться здесь. Он взял у Хейно лопату и стал копать вместе со всеми. Хейно оттаял. «Этот все-таки человек. А тот — проклятое гитлеровское отродье!»

Саарела вернулся лишь на другой вечер, вместе с капитаном Суокасом. Весь орудийный расчет был на местах, потому что незадолго перед тем здесь прошел вооруженный пулеметами патруль, и командир предупредил ребят:

— Разведывательный отряд противника перешел нашу линию обороны и должен быть где-то здесь недалеко. Смотрите в оба. Капитан пришел на позицию один. Саарела остался ждать его под горой.

— Саарела останется командиром орудия, — сказал, Суокас, вглядываясь в лица солдат. — Сейчас у нас нет времени на ссоры да раздоры. Неприятель скоро будет здесь. Эти позиции надо удержать любой ценой.

Он говорил нарочито спокойно, но по глазам было видно, как он возбужден.

— Вы, капрал Кауппинен, позаботитесь о том, чтобы ничего подобного больше не случилось. Вы также отвечаете за орудие. Саарела еще не вполне знаком с обстановкой.

— Господин капитан, означает ли это, что я должен выполнять распоряжения младшего сержанта?

— Разумеется… при условии, что вы признаете их правильными.

Капитан ушел и увел с собой фельдфебеля. Вскоре показался Саарела. Он обратился ко всем с вымученной улыбкой:

— Я тут немного наглупил, — сказал он сдавленным голосом. — Прошу не держать на меня обиды. Нервы, видите ли.

Никто ему не ответил. Саарела постоял некоторое время в нерешительности, потом взял лопату и принялся копать себе ровик. Вернулся фельдфебель Койвисто, посмотрел на младшего сержанта и переглянулся с остальными.

— Ну так я пошел к себе на первое. Если что, сообщите.

Он замолчал и прислушался. Откуда-то доносились пулеметные очереди.

— Ага, ребята, вон они где! Отойдите в укрытие, в песчаный карьер. Двоих оставьте у пушки. Держите связь. Пушку не бросать!.

Фельдфебель побежал к первому орудию, которое находилось в нескольких сотнях метров.

В небе снова выли снаряды, и земля вздрагивала от разрывов. Какая-то артиллерийская батарея русских все время обстреливала этот песчаный кряж. Ниеминен, Саарела n Кауппинен дежурили у орудия. Остальные отсиживались в песчаном карьере. Это была довольно глубокая выемка на тыльном склоне холма, представлявшая относительно безопасное место во время артобстрела. Младшим сержант Саарела смотрел в бинокль из своего индивидуального окопа. За все время он не сказал ни слова. Но теперь он все же крикнул Кауппинену:

— Свои показались на опушке леса. Дайте-ка пару выстрелов, вон по тон школе и по лыжному складу. Чтобы не оставлять их русским!

Далеко, на краю леса, стояла новая школа, а чуть в стороне — армейский лыжный склад. Кауппинен, однако, не спешил уничтожать их. Где-то за школой трещали пулеметы. Там шел бой.

— Не надо ли поднести еще осколочных снарядов? — сказал он Ниеминен. — Танков пока не видно.